Возвращаюсь домой, вижу пальто Майка на перилах лестницы в холле. Значит, он вернулся с работы раньше времени. Забираю айпод из своей комнаты – не хочу сидеть одна – и устраиваюсь в нише рядом с его кабинетом. Мне нравится это место, потому что здесь хранятся книги, которые не влезли в кабинет, и, как я уже убедилась, хорошо слышны его телефонные разговоры. Книги тут самые разные, но почти все начинаются с «психо». Психоанализ. Психотерапия. Психология. И моя любимица в красной твердой обложке, книга про психопатов. Журналисты назвали тебя психопаткой. Книга большая и толстая, в ней много глав. Кто бы мог подумать, что про тебя так много написано.
Больше всего меня интересует глава про детей психопатов. Про растерянность, которую испытывает ребенок, когда насилие сочетается с нежностью. Когда его отталкивают и притягивают. Про повышенную тревожность, которая возникает, когда ребенок не знает, чего ему ожидать, но постоянно чего-то ожидает. Мне хорошо знакомы эти чувства, я с ними жила изо дня в день, годами, рядом с тобой. Однажды у нас отключилось электричество из- за грозы. В доме было страшнее, чем на улице. Ты взяла фонарик и приказала мне спуститься в подвал, включить выбитую пробку на предохранителе. Я ответила, что боюсь, я не хотела в подвал, я же знала, что там не только коробки и старая мебель. Ты взяла фонарь, сказала, что тоже пойдешь со мной, – обманула, конечно. Втолкнула меня и задвинула щеколду. Я колотила в дверь, кричала, считала в обратном порядке от ста, если не больше, потом потеряла сознание и очнулась от того, что ты избивала меня. Я разочаровала тебя, так ты сказала, я проявила трусость и слабость, ты поклялась, что закалишь меня и научишь быть такой, как ты. Той ночью я мечтала о том, чтобы положить этому конец, покончить с твоими уроками, но я понимала, что даже мертвая ты будешь преследовать меня, твой призрак просочится сквозь любые стены и доберется до меня.
В кабинете у Майка звонит телефон, он отвечает сразу, как будто ждал этого звонка. Я приподымаю наушники, которые надеваю всегда, – на самом деле я вовсе не слушаю музыку, но эта уловка придает мне такой вид, как будто я погружена в себя. Ни на что не обращаю внимания. Вообще-то Майк мне доверяет, у него нет причин меня подозревать.
Пока нет.
Пауза, потом: «Здравствуйте, Джун. Нет, не отвлекаете, я очень рад отвлечься от своей писанины.
Знаю, и не говорите. Она ведет себя прекрасно, учится хорошо, много занимается. Вот бы Фиби брала с нее пример!»
Смеется.
Какое-то время он молчит, слушает, что говорит Джун, потом произносит: «Боже мой, бедная девочка, чего она только не натерпелась. У меня в голове не укладывается».
Маленький взрыв у меня в груди.
Майк снова замолкает, слушает, потом отвечает: «Да, конечно. Я скажу ей, как подвигается следствие, но умолчу про рассказ матери. Спасибо, Джун. Я очень ценю все, что вы делаете. Да, согласен с вами, случай совершенно особый».
Все. Разговор окончен.
Я прижимаю наушники к ушам, засовываю красную книгу под подушку как раз за секунду до того, как Майк выходит из кабинета. Притворяюсь, что не вижу его, барабаню пальцами в такт воображаемой музыке. Он машет рукой передо мной, я улыбаюсь, нажимаю «паузу» на айподе, снимаю наушники.
– Привет, как прошел день? – спрашивает он.
– Хорошо, спасибо.
– Что ты читаешь?
Толстую красную книжку про маму. И про себя.
Протягиваю ему «Повелителя мух», вторую книгу, которую читаю.
– Это по программе. Мисс Мехмет считает, что мы должны прочитывать как минимум одно классическое произведение в месяц. Ну, и еще по этой книге мы ставим спектакль в этом семестре.
– Тебе дали роль?
– Я пропустила читку пьесы, но мисс Мехмет попросила меня подключиться. Я буду помогать с постановкой, рисовать декорации и тому подобное.
– Замечательно. А у Фиби есть роль?
Конечно, а как же иначе? Она ведь звезда одиннадцатого класса, неужели ты не в курсе?
– Она будет рассказчиком, очень много слов, всё надо выучить.
– Ей полезно заняться делом. Тебе нравится? – Он кивает в сторону книги.
– Да, очень.
– А что именно нравится?
– С ними нет взрослых.
– Покорно благодарю, – смеется он.
– Нет, не в этом смысле.
– Тогда в каком? Что тебе нравится в ситуации, когда у детей нет родителей?
– У них есть родители, просто они далеко.
– Хорошее уточнение. Но там есть несколько тяжелых сцен, ты не находишь?
– Смерть Хрюши, например, – киваю я.
– А мальчик по имени Саймон, он ведь тоже погибает?
Он обратил внимание на то, что я не упомянула про Саймона, и теперь как психолог хочет разобраться, почему.
– Разве убийство Саймона не ужасно, по-твоему?
Я молчу довольно долго, чтобы казалось, будто обдумываю его слова, и отвечаю:
– Да.
На самом деле я хочу сказать ему другое. Правду. Я не вижу ничего ужасного в том, что люди или дети мучают и убивают друг друга.
Я считаю это нормальным. Все как дома.
Он садится рядом со мной. Рукава рубашки закатаны, на руках светлые волосы, на запястье дорогие часы. Он так близко, что может прикоснуться ко мне, но не делает этого.
– Я только что говорил по телефону с Джун. Она собирается на несколько дней в отпуск и позвонила, чтобы сообщить новости перед поездкой.
И доложить то, что ты успела наговорить. Подбросила еще одну тарелочку на шест, жонглер их вращает, пока не уронит.
– И что слышно нового? Меня вызовут или нет?
– Пока ничего конкретного, но она сказала, что юристы подготовили список вопросов для нас, чтобы мы их обсудили.
– Что за вопросы?
– Вопросы, которые тебе могут задать.
– Значит, мне устроят перекрестный допрос?
– Мы пока не уверены, я понимаю, что неопределенность – это очень неприятное состояние. Сообщу тебе сразу, как только станет известно. Обещаю.
Он поднимается, потягивается и зовет меня слегка перекусить, пытается переключить мое внимание. Чтобы я не задавала новых вопросов. Иду за ним в переднюю часть дома.
– Кстати, совсем забыл тебе сказать, сегодня ведь у нас семейный обед.
– Это как?
– Ну, ты, я, Сас и Фиби.
Пожалуйста, передай мне картофель, паскуда.
Интересно, как пройдет это застолье.
– Обычно мы собираемся около семи, договорились?
– Хорошо.
Следующие пару часов я провожу, рисуя и прислушиваясь к беспрерывным телефонным разговорам Фиби за стенкой, звонок за звонком. Я думаю – может, постучаться к ней и сделать вид, что ничего не было.
Давай забудем все, что было, скажу я. Давай начнем сначала. Подружимся, может быть.
В назначенное время спускаюсь, в «Аге» что-то запекается и пахнет, на кухне жарко и душно. Майк это чувствует и открывает окно, когда я вхожу. Фиби прислонилась к раковине, с телефоном возле уха. На столе стоит открытая бутылка красного вина, радио выключено, чтобы я не услышала чего- нибудь про тебя.
– Пахнет вкусно, – говорю я.
Фиби поднимает глаза и фыркает, издает горлом отчетливый звук. Майк смотрит на нее, качает головой. Саския не поворачивает головы, она занята, помешивает соус на плите.
– Ты ощущаешь запах знаменитой жареной курицы по рецепту Саскии.
– Знаменита она тем, что жесткая, как подошва, и жевать ее придется до следующего воскресенья.
Еще не поздно заказать еду из китайского ресторана, имейте в виду.
Замечание Фиби остается без внимания, и она снова прижимает телефон к уху. Я новичок в этой семье, но даже мне все понятно. Саския не способна быть матерью, проявлять власть. Я смотрю на Фиби, и мне грустно от мысли, что у нас с ней больше общего, чем различий, а она этого не понимает.
– Итак, Фиби, пора отложить телефон в сторону, и без возражений, пожалуйста. Накройте на стол вместе с Милли.
– Хорошо, только не ждите, что я буду тут с вами радоваться жизни.
– Может, надо постараться, и у тебя получится, – говорит Саския, поворачиваясь к нам лицом.
Время упущено, чтобы укрощать ершистую Фиби, Саския опоздала на много лет. Но по какой причине?
– Надо постараться? Это ты говоришь?
– Пожалуйста, девочки, не надо устраивать сцену перед Милли.
Шаткая конструкция того и гляди рухнет. Карточный домик, кое-как, с трудом возведенный. Ненадежное, хрупкое семейство.
Все молчат, слышно только, как Рози шлепает лапами по плиткам, направляется в кухню, помахивает хвостом, нос задран кверху. Чихает от удовольствия, запах цыпленка из печи щекочет ей ноздри, манит.
Майк наклоняется, почесывает ей за ухом, там, где она больше всего любит, приговаривает – ну, пошли, старушка, пошли отсюда, выводит ее и запирает в прихожей. Мы с Фиби накрываем на стол, пока Саския выкладывает запеченный картофель с овощами в белое блюдо. Майк возвращается, точит большой нож – как будто звуки хлыста рассекают воздух, и разделывает им курицу. Он не просит меня положить ладонь на стол, растопырив пальцы, и не вонзает нож между ними на скорость. Нет, он в такие игры не играет.
Мы садимся, несколько минут уходит на то, чтобы разложить цыпленка, передать тарелки, подготовиться к трапезе. Майк наливает вина себе и Саскии, полбокала Фиби. Предлагает и мне, но я говорю – нет, спасибо, лучше воды. Фиби называет меня занудой, мы все смеемся, готова поспорить, что про себя она назвала меня более крепким словом.
– Ваше здоровье, – говорит Майк, поднимая бокал.
Ему никто не отвечает.
– Милли сказала, что вы ставите в этом семестре «Повелителя мух».
Он сразу нападает на золотую жилу, знает, где копнуть.
– Ага, у меня самая большая роль, между прочим. Я буду рассказчиком. Мисс Мехмет говорит, это потому, что у меня поставленный голос.
– Приятно слышать, правда, Сас?
Она кивает, но без особого чувства. Мечтает о том, чтобы потрахаться с Хасаном или уйти из этого дома и никогда не возвращаться. Сидит с остекленевшим взглядом, то и дело касается пальцем носа. Майк не слепой, все видит. Предпочитает не замечать. Терпеть. Ее подвал битком набит секретами.
Она не здесь. Трахается. Трахается по полной. Трахается вовсю.
– Милли, вернись на землю, Милли, – слышу, как говорит Майк.
Я снова уставилась, теперь на Саскию.
Фиби бросает реплику – если бы взгляды убивали. Саския распрямляет спину, пытается проглотить кусок. Майк говорит – довольно, хватит. Разговор продолжается. Банальный. Пустой. Жуем, беседуем. Фиби была права – курица и правда сухая. Майк спрашивает у нее, как она справляется с текстом своей роли, советует взять у меня книгу, написать по ней шпаргалку и все время повторять. Для Фиби это как красная тряпка для быка, сигнал к атаке.
– Вы в своем репертуаре. Я уже почти всю роль выучила, но вы же так заняты, где уж вам заметить, блин.
Она постоянно отпивает из своего бокала, вино бросается ей в голову, повышает градус ярости.
– Еще одно такое высказывание, и ты выйдешь из-за стола, ясно? И это когда мама приготовила такой прекрасный обед.
– Я прекрасно могу обойтись без маминого обеда, – отвечает она.
Саския открывает рот, хочет что-то сказать, но снова закрывает. Смелости не хватает, в отличие от дочери. Она говорит, что ей нужно в ванную, высморкаться.
– Да я просто пошутила, господи боже мой.
– Последнее предупреждение, Фиби, ты поняла? – отвечает Майк.
Она втыкает вилку в картофель, смотрит на него, говорит «поняла». Он проводит рукой по волосам, вздыхает, спрашивает, не положить ли мне еще курицы.
– Нет, спасибо, я сыта.
– А мне ничего больше не предложат?
– Хочешь еще курицы?
– Нет, спасибо. Я бы выпила еще вина.
– Не сегодня, – возражает он.
Поздно. Она берет бутылку, расплескивая, наливает себе бокал. На этот раз полный. Губы у нее становятся красными.
– Не стоит, Фиби.
Он поднимается, забирает у нее бокал и выливает вино в раковину.
– Раньше ты не возражал.
– Раньше ты вела себя лучше.
Она смотрит на меня, я понимаю, что она во всем винит меня. Майк возвращается за стол и пытается зайти с другого конца:
– Почему бы вам, девочки, не поработать над спектаклем вместе, поможете друг другу.
– Я за, – отвечаю.
– Мы работаем над спектаклем вместе с Из.
– А нельзя ли Милли подключить?
– Ее можно только исключить.
– Не нужно грубить.
– Я не грублю. Почему ты всегда на ее стороне?
– Я вообще ни на чьей стороне.
– Да, как же. Меня как будто вовсе не существует.
Он мог бы все рассказать ей, обезвредить бомбу. Объяснить, почему мы с ним проводим много времени вместе, куда мы ездили, когда я пропустила школу. К юристам. О чем мы говорим по вечерам.
О тебе. Но он ничего этого не рассказывает. Он говорит, что помогает мне адаптироваться к жизни в новой семье, это важная задача, это требует времени и внимания. Фиби хочет что-то ответить, но тут возвращается Саския, в руке у нее бокал с толстым дном. Лед. Ломтик лимона. Она садится, перебирает свое ожерелье, золотое, такое же, как у Фиби и у меня. Фиби сразу же реагирует на бокал и на то, чем занимается мать.
– Ну, раз ты переключилась на напитки покрепче, я выпью твое вино.
Она берет бокал Саскии и допивает остатки. Лолита, юная искусительница, она знает все кнопки, на которые можно нажать. Майк кладет ладони на стол, внушает себе успокоиться, сам к себе применяет свои профессиональные методы. Встает и говорит:
– Я не прошу тебя, Фиби, я приказываю тебе. Выйди из-за стола. Если ты не наелась, возьми еду с собой, но отправляйся немедленно в свою комнату. Сегодня вечером я предпочел бы тебя больше не видеть.
Она подчиняется. Пар накапливается постепенно. Когда накопится – потребует выхода.
Мы остаемся втроем.
Ничего не могу с собой поделать, мне жаль ее, я тоже испытывала это. Жуткое одиночество рядом с человеком, от которого ждешь поддержки. Защиты. Майк извиняется, спрашивает, не голодна ли я.
– Нет, спасибо. Я, наверное, тоже пойду, если вы не возражаете.
– Конечно, и прими мои извинения, что все так вышло.
Останавливаюсь возле комнаты Фиби, гадаю, чем она там сейчас занимается. Пишет эсэмэски Иззи? Рассказывает ей, как ненавидит своих родителей, как ненавидит меня?
Счастливой, новой семьи не существует в природе.
– Милли, это Майк, ты слышишь меня?
Не плачь, прошу тебя.
– Милли, с кем ты разговариваешь?
Я спасу тебя, честное слово.
– Все хорошо, Милли.
Нет, уже поздно.
Кто-то кладет руки мне на плечи, держит их. Сжимает. Слышен голос: «Милли, ты должна выйти оттуда». Я открываю глаза и вижу перед собой Майка.
– Успокойся, все хорошо.
– Нет, Майк, они зовут меня. Им страшно.
– Возьми меня за руку, Милли. Вот так, добрая ты душа.
Когда Майк выводит меня из подвала, свет в коридоре слепит меня. Прожектор. Высветил меня. Такую, какая есть. Я начинаю плакать, он прижимает меня к груди. Его сердце стучит как-то очень громко, слышно через толстую ткань пиджака. Ему не положено прикасаться ко мне, но мне приятно, что он это сделал.
– Простите меня, – я говорю, уткнувшись лицом ему в грудь.
– У тебя нет причин просить прощения, Милли.
Есть.
Много причин.