Из дневника Захарии Лэнгтри:
«Жена знает, что меня постоянно преследуют мысли о моей чести и клятве. О том, что мой дом далеко, а долг зовет. И все же на самом деле мое сердце здесь, в горах, в этой, покрытой буйной растительностью долине, где мы построили нашу деревянную хижину. Здесь моя возлюбленная может быстро, как ветер, лететь на коне, на том самом коне, на котором я ускакал с плантации Лэнгтри в ту давнюю ночь, спасаясь от разбойников-янки.
Интересно, сбылось ли проклятие Обадаи, что стало с пятью монетами, которые я не раздумывая отдал, чтобы спасти жизнь моей возлюбленной? Что стало с их обладателями, хорошо ли им с золотом Лэнгтри?
Моя жена говорит, что она добьется возвращения монет. Она страстная, энергичная женщина с инстинктами, полностью соответствующими ее шаманской крови. И разве не чудо заставляет меня отдавать свое сердце в ее маленькие руки? Была ли она, прежде чем я узнал ее? Иногда мне кажется, что я всегда любил ее…»
Может быть, он всегда любил ее? Может быть. Если Кейн способен любить.
Харрисон не хотел обращать внимания на звонивший телефон. Он хотел, чтобы ничто не нарушало явное возбуждение Микаэлы и ее энтузиазм. Поднявшись с папкой в руках, он, постукивая ею по бедрам, направился к своему рабочему месту. Микаэла сидела, обхватив руками колени, и пристально смотрела в огонь. Отблески огня скользили по ее черным шелковистым волосам, ресницы отбрасывали тени на щеки. Мягкие и плавные контуры ее фигуры, скрытой красным свитером и джинсами, заставляли Харрисона задерживать дыхание и ощущать жар в теле.
За исключением тех двух ночей, когда она удерживала его на краю пропасти, Харрисон никогда не оставался с ней ночью наедине, как сейчас. Его очаровывало то, как изящно она откидывала назад волосы, то, как свет от камина поглаживал ее шею, когда она смотрела на свои картины. Они были такими, какой раньше была она, – дикими, свободными, дерзкими, земными.
Микаэла всегда была чувственной женщиной, это ощущалось, когда она похлопывала своей элегантной рукой по крупу лошади, когда подносила букет диких цветов к лицу. Сейчас в ее движениях сквозила женская грация, но быстрая ровная походка осталась прежней, крадущиеся движения были исполнены кошачьей гибкости и внутренней силы.
Его ощущения все еще хранили ее запахи, теплоту ее тела, которую он почувствовал, когда она прошла мимо него. Какие-то первые моменты после приезда она физически ощущала его. Она слегка отстранилась, стараясь не коснуться его, когда входила в дом. Быстро скрытый взгляд голубых глаз задержался на его груди, и его охватило горячее импульсивное, возникшее где-то внизу живота желание крепко прижать ее к себе. Чувствуя, что его тело напрягается, реагируя на запах женщины, исходящий от Микаэлы, и потрясенный тем, что ему трудно контролировать себя, он быстро повернулся и вышел из комнаты.
Он оказался не готов к этой вспышке настоящей жизни и к той женственности, которую Микаэла принесла с собой, он даже не знал, будет ли готов к этому когда-нибудь.
Закончив недолгую беседу с Сэмом, Харрисон бросил бумаги Микаэлы на рабочий стол и устремил пристальный взгляд за огромные окна, выходящие на Шайло. Он не очень гордился своей быстрой карьерой, ведь ему пришлось дробить компанию, отсекая части и организуя их перепродажу с целью получения прибыли. В те времена, занимаясь устройством своей жизни, перебиваясь консервированным супом и черствым хлебом, он направил свои способности на черно-белые цифры, на графику и логику, а не на чувства. Экономически телевидение являлось чистой прихотью, потребностью создать что-то хорошее, чистое и сильное, свободное от прошлого его семьи.
– Тебе, наверное, любопытно, почему здесь так мало мебели, – сказал он, когда Микаэла повернулась к нему, прядь ее черных волос блестела, падая на бледные щеки. Харрисону хотелось провести рукой по этой прядке, насладиться ощущением теплоты на кончиках пальцев. – Ты хотела бы узнать, куда делось все старое добро, верно? Хрусталь, картины Моне, резные изделия ручной работы? После смерти отца кредиторы требовали выплат. И я без всякого сожаления продал все, что имелось, за хорошую цену, чтобы выплатить деньги, которые он растратил. Мне не хотелось оставлять никаких вещей из дома, в котором я вырос. Ничего, что бы напоминало о нем. Когда в то первое после моего восемнадцатилетия Рождество я вернулся обратно – ты помнишь, он застрелился в том же году, чуть раньше, осенью, – я вошел в дом и остановился. Меблировка была роскошной, дорогие коллекции заполняли все уголки. Но в сравнении с вашим домом, где все было наполнено теплотой и смехом, наш дом поразил меня холодом и равнодушием. На столе отца стояла корзина для белья, заполненная предупреждениями кредиторов. Его кровь все еще темнела на нескольких конвертах. Мне нужно было оплачивать обучение в колледже, и, хотя по завещанию все оставалось мне, отец растратил почти все деньги, которые мать отложила на колледж. С помощью Джейкоба мне удалось уговорить кредиторов подождать до моего совершеннолетия, и, когда мне исполнился двадцать один год, я продал все. Ипотечная компания согласилась на мое предложение о списании налогов, ведь я передал особняк Кейнов историческому обществу.
– У меня такое ощущение, что, кроме моего отца, ты никогда и никому об этом не рассказывал.
Харрисон сел за стол и резким движением пролистал бумаги Микаэлы, касающиеся студии.
– Нет смысла скрывать от тебя правду. Я откровенно тебя предупреждаю, что мы должны очень осторожно распоряжаться средствами.
– Рекламные объявления принесут кое-что.
– Этого будет недостаточно. – Палец Харрисона уткнулся в бумаги. – Я знаю, что мы сейчас работаем с минимальным штатом. Вот здесь черновые блоки нашей программы. Уже расписаны слоты национальных филиалов. Посмотри, что можно с этим сделать.
Харрисон заставил себя не смотреть на Микаэлу, когда она направилась к нему, чтобы взять пластиковую планшетку с зажимом, на которой лежал листок с примерным расписанием передач. Он напрягся, когда она отходила, ее стройные бедра слегка покачивались. Усилием воли он сумел перебороть себя и восстановить над собой контроль, чтобы сосредоточиться на бумагах Микаэлы. Ее идеи оказались оригинальными и, несомненно, вызывали интерес.
– Итак, ты предлагаешь в июле, когда река не столь опасна, организовать гонки на каноэ по реке Каттер? Мне нравится эта идея. М-м. Местные повара готовят прямо в студии. Интервью с Джоном Старбуком, восьмидесятилетним погонщиком собачьих упряжек. Материалы о соревнованиях колясочников-инвалидов, танцы в стиле кантри… Мне нравятся идея проведения студенческого дискуссионного часа и основные образовательные программы. Тебе необходимо будет связаться с университетом по этому вопросу, уточнить список участников.
Микаэла кивнула, и Харрисон, сосредоточившись на ясных и лаконичных предложениях, бегло просмотрел остальные страницы.
– Ты действительно считаешь, что со всем этим мы сможем выйти в эфир через месяц?
– Ты говорил, что у тебя есть друг, имеющий опыт в проталкивании подобных проектов. С его помощью, я думаю, нам это удастся.
Микаэла, сидевшая перед камином, подняла голову от бумаг, которые она изучала. Она зевнула и потянулась, повертев головой, словно ее мускулы были сведены судорогой от долгой работы над проектом.
– Кое-что еще не мешало бы подчистить, но в целом, я думаю, это возможно. Один из моих инвесторов имеет опыт в данной области. Я сделала все, что могла, чтобы сократить время, которое ты хотел заполнить Джоном Уэйном.
– Джон Уэйн – это неотъемлемая часть Америки. Джбйкоб и Рурк со мной согласятся.
– Не сомневаюсь. Я пропустила столько интересных программ, когда показывали фильмы с его участием, ведь вы, парни, всегда брали верх. Разбуди меня, если у тебя возникнут вопросы, – полусонно пробормотала Микаэла и, соскользнув на пол, прилегла перед камином, подоткнув вокруг себя одеяло.
Харрисон заставил себя не смотреть на линии тела под толстой тканью. Ему хотелось положить ладонь на плавные изгибы ее ягодиц, на длинную ровную линию бедра. Он перевернул еще одну страницу, не отводя от Микаэлы взгляда.
Рурк стоял, опираясь одной ногой на ограждение загона, вглядываясь в горы, окутанные ночной темнотой. Из его небольшого дома доносился запах дыма, кобыла слегка подталкивала его сзади, требуя внимания. Он потер уши и вновь вернулся к своим мыслям.
Сестра пыталась забыть о недавнем поражении и боролась за свое будущее. Земля Лэнгтри была для этого самым подходящим местом. Сейчас Микаэла находилась в доме у Харрисона, возможно, опять стараясь пробить его логику. Они представляют собой хорошую пару, одна – творческая, широко открытая и энергичная, другой – игрок со стратегическим мышлением, умеющий добиваться своей цели. Когда Харрисон оказывался рядом с Микаэлой, сразу становилось заметно, что он хотел ее.
«Неж-но и не-спеш-но…» Начиная с той ночи, Микаэле трудно было ощущать себя в безопасности. Иногда она поднимала голову и всматривалась в горы – в направлении каньона Каттер, словно что-то манило ее. Рурк помнил, что ее всегда тянуло туда, даже когда она была ребенком и подростком.
Рурк вдохнул ночной воздух и как опытный охотник прислушался к шуршанию сухой травы – недалеко во мраке двигался олень, спускаясь в долину. Рурк предпочел жить в старом доме Захарии, переделав его. На земле Лэнгтри, где он мог быть ближе к горам, хорошо протоптанная тропинка, ведущая в лес, давала ему возможность ненадолго отвлечься от реальности. Желание освободиться, убежать по этой тропинке от всего возникло в нем и сейчас.
По привычке Рурк просунул палец через золотое обручальное кольцо, висевшее на цепочке вместе с монетой Лэнгтри. Он не мог расстаться с этим кольцом, находя небольшое утешение в воспоминаниях о том времени, которое никогда уже больше не вернется. Он потер монету. Жена отказалась ее носить, говоря, что она предназначается ему одному.
Сердце Рурка вновь пронзила боль при мысли об Анжелике, умершей при родах. Поначалу он возненавидел ребенка, с трудом цепляющегося за жизнь, ребенка, который стал причиной смерти жены. Но потом, когда Рурк только-только начал ценить этот дар, который оставила ему Анжелика, крошечную часть самой себя, его сын перестал дышать…В тридцать лет все, что могла дать ему любовь к женщине, для Рурка осталось в прошлом.
Монета стала теплой в его руке, и он подумал о Клеопатре и о записях в дневнике Захарии, сделанных ее рукой. Они не смогли оставить своим наследникам кольцо с рубином, принадлежавшее Клеопатре, и ее дневник.
Ветер трепал волосы Рурка, и он подумал: почему его все время преследует мысль об этих двух вещах, интимных, женских? Ворон, вечно высматривающий что-нибудь блестящее, утащил это кольцо через открытое окно хижины. Он улетел в направлении выступающих черных горных вершин. Захария и Клеопатра пытались выследить его, и во время этой поездки она потеряла свой дневник. Она хранила его в розовой банке из-под конфет. Банка выскользнула у Клеопатры из рюкзака, когда она прыгала через ручей, и вода унесла ее. Захария сказал, что жена горевала о потере дневника так, словно это была часть ее души, но они так и не смогли отыскать его. Очарованная возможностями письма, которому обучил ее Захария, Клеопатра хотела передать частичку себя своим детям. Она хотела, чтобы они поняли глубину ее чувств, то, как сильно пленил ее этот дикарь с тягучим южным говором и очаровательными манерами.
Рурк понимал эту потерю. Он сам не мог найти свое сердце, в котором давно уже не было жизни. Клеопатра дорожила своим обручальным кольцом и своим дневником, они были где-то там, в горах, и ждали. Если она сумела объединить все шесть монет, Рурк мог сделать не меньшее – найти ее кольцо и дневник. Они предназначались женщинам Лэнгтри, и он намеревался их вернуть.
Внутренний голос Рурка подсказывал, что ему удастся отыскать утраченные сокровища. Может, эту твердую уверенность давала ему кровь Лэнгтри, что текла в его жилах? Может, то, что манило Микаэлу в горы, притягивало и его? Может, надежда не была разрушена? Пока Рурк пытался отыскать кольцо и дневник, у него была цель и мечта. А мечты сейчас давались не легко.
Рурк закрыл глаза, пытаясь воссоздать в памяти облик жены, его первую и последнюю любовь. После пяти лет этот образ стал немного расплывчатым, но сладкая боль не уходила. Он не надеялся встретить другую любовь в своей жизни – да он и не хотел этого – и довольствовался одной целью – найти сокровища Клеопатры. Клеопатра нуждалась в том, чтобы поставить точку, точно так же, как в этом нуждалась его мать, скорбящая о потерянном ребенке.
Рурк погладил монету под рубашкой, затем повернулся и крепко обнял лошадь. У него не будет другой любви и скорее всего не будет детей. Еще одной потери ему не перенести, и старая колыбельная Захарии «нежно и неспешно» никогда не прозвучит из его уст. Рурк проглотил комок в горле, вспомнив слова Захарии: «Для мужчины это не простое дело держать в руках своего ребенка и петь ему колыбельную. Невозможно выразить словами то, что наполняет мое сердце…»
Но Рурк знал, что его сердце никогда не наполнится вновь.
Харрисон оставил попытку сосредоточиться на концепции работы телестудии и пересек комнату. Он тихо склонился, глядя на спящую перед камином женщину. За все эти годы он ни разу не видел ее спящей. Сейчас Микаэла выглядела беззащитной как никогда. Отблески света на ее щеке, эти поразительно красивые высокие скулы, эти густые ресницы – все очаровывало его.
Нежность не входила в сферу жизненного опыта Харрисона, эта мягкая тревожащая потребность была ему не знакома… Его рука отдернулась от волос Микаэлы, от этой шелковистой массы, переливающейся в свете каминного огня.
Кошка, комочком свернувшаяся рядом с животом Микаэлы, вызывала зависть Харрисона. Он хотел оказаться на ее месте. Медленное дыхание Микаэлы заставляло трепетать завиток волос рядом с ее губами. Ее полные мягкие губы, не напряженные от гнева или решимости, сейчас были полураскрыты… Они манили, звали…
Харрисон сделал глубокий вдох и ощутил в воздухе аромат духов Микаэлы. У него возникало желание близости с женщиной. Особенно остро эта потребность возникала в те моменты, когда Харрисон пытался скрыться от темных теней прошлого, оставленных ему отцом. Харрисон желал, нет, нуждался в теплоте, в доброте, которая помогла бы ему справиться. Но эта причиняющая боль пустота в его жизни так и оставалась незаполненной даже в редкие моменты, когда приходило облегчение.
Микаэла вздохнула во сне, и раскрытая теплота ее губ стала влажной. Харрисон закрыл глаза, почти ощущая на них, на своей коже прикосновение губ Микаэлы. Под одеялом она уютно свернулась калачиком, потом вытянулась, вздохнула, и у Харрисона возникло жгучее, до дрожи, желание обнять ее.
Высвобождаясь от ее воздействия, борясь с чувствами, в которые он не хотел погружаться, Харрисон уселся на стул. Налив себе еще бокал вина и слегка взболтав его, он залюбовался богатыми золотыми оттенками напитка. Быстро выпив вино, Харрисон наполнил бокал снова. Он не мог позволить себе хотеть Микаэлу, это было невозможно после всего, что семья Кейнов причинила семье Лэнгтри – изнасилование Фейт, рождение сводной сестры и похищение ребенка.
После того как, растратив чужие деньги, умер его отец, восемнадцатилетний Харрисон оказался без единого цента. На первого частного детектива, которого он нанял для поисков ребенка, ушла часть денег из накопленных на оплату учебы. Детектив не справился с работой, лишь запутал следы. Молодой Харрисон извлек урок – более тщательно подбирать людей, которых он собирался нанимать. Харрисон иногда по ночам работал бухгалтером на автомобильном кладбище, чтобы компенсировать деньги, затраченные на так называемого сыщика. Ему было девятнадцать лет, он был на втором курсе и уже начал давать консультации по вложению денег. Преследуемый воспоминаниями о жестокости, которую проявила его семья по отношению к Лэнгтри, Харрисон открыл свой счет и приступил к серьезному расследованию. Учился «продираться» сквозь счета и личности. Он оценил все изготовленное по специальному заказу серебро из особняка Кейнов, а затем продал его, чтобы оплачивать свою «охоту». Запонки, часы, зажимы для галстука – все, что у него оставалось, – он очень обдуманно распродал лицам, предлагавшим максимальную цену. Бесценная коллекция его детских игрушек также была продана по частям. Они не были его любимыми игрушками, скорее, являлись экспонатами семейства Кейнов, демонстрацией обществу того, как хорошо они относятся к своему единственному маленькому сыну. Он продал детскую коллекцию марок и монет – все, что могло способствовать пополнению средств, необходимых, чтобы разыскать Сейбл.
Он должен был дать Фейт возможность поставить точку, закончить тот кошмар, который начал его отец… и его мать. Джулия Кейн была искусным хамелеоном, и ее тропинка бесконечно петляла, как и ее разум. Любила ли она когда-либо своего сына? Может быть, она ненавидела его, потому что чуть не погибла при тяжелых родах, во время которых была занесена инфекция, сделавшая ее бесплодной.
Микаэла беспокойно пошевелилась, ее руки подтянулись к лицу, в этой позе она напоминала спящего ребенка. Окружающая тишина эхом отозвалась на песенку, которую, не просыпаясь, промурлыкала Микаэла – Харрисон узнал подарок Захарии своему сыну, наследие Лэнгтри.
Звук собственного голоса разбудил Микаэлу, и она села, поеживаясь.
Кошка, зашипев, отпрыгнула от нее, словно почуяла преследующего зверя. Харрисон узнал беспомощное отчаяние, проступившее на лице Микаэлы. Подобное чувство он испытывал с того самого дня, когда его отец открыл ему все грязные тайны.
На лице Микаэлы выступили бисеринки пота, прекрасная кожа была слишком бледной, на ресницах блестели слезы. Харрисон не слишком-то умел утешать, но ему мучительно хотелось обнять ее.
– Микаэла…
Она опустила голову к коленям, обхватив их руками. Судорожные вдохи были слишком знакомы Харрисону – так ночные кошмары сражались с реальностью, – нужно было редкое самообладание, чтобы отправить их назад в темноту.
Микаэла выпрямилась, дрожащей рукой налила себе вина и залпом выпила его. Затем наполнила еще один бокал и теперь уже пила медленно, пристально глядя на огонь.
– В последнее время я сплю очень плохо. В Нью-Йорке я была… так далеко от всего этого. И вот теперь здесь все воспоминания словно ожили. Я должна была проснуться в ту ночь. Я должна была пойти в детскую. Я должна была…
– Будь благоразумна. Тебе было всего четыре года.
Харрисон с трудом сдержал гнев, вспомнив то зло, которое причинила его мать. Джулия могла убить их всех, всю семью, и не почувствовать никаких угрызений совести. Ненависть и чувство разочарования уничтожили ее хрупкую красоту и столь же хрупкий разум. Он помнил силу этих костлявых рук, когда Джулия, впадая в безумную ярость, начинала трясти его.
Микаэла посмотрела на Харрисона затуманенным взором, словно была где-то далеко в прошлом.
– Что-то странное происходило той ночью. Я не знаю, что именно. Я слышала, как кто-то пел колыбельную, но это была не Мария. И рука, которая коснулась меня и откинула прядь волос с моего лица, была слишком холодной.
Кровь Харрисона ледяными толчками пронеслась по всему телу. Его мать думала о том, не убить ли Микаэлу и Рурка. Наверное, она держала холодную бутылочку с молоком для ребенка, достав ее прямо из холодильника.
Микаэла поставила рядом бокал с вином и обеими руками потерла лицо, будто отгоняя кошмары той ночи.
– Я не могу забыть. Иногда мать… – Микаэла умолкла и нахмурилась, глядя на Харрисона. – Что происходит между тобой и матерью? Почему ты смотришь на нее так, будто тебе известно что-то, что неизвестно нам? Почему она смотрит на тебя так, будто пытается увидеть что-то, чего не может быть? Будто она пытается разглядеть что-то в тебе?
Харрисону был понятен этот пристальный напряженный взгляд Фейт, и он знал, что именно она пытается увидеть. Она пытается представить, как выглядит ее ребенок, похожа ли его сводная сестра на него. Если только она жива.
– Твоя мать – изумительная женщина. Я восхищаюсь ею. И это не должно казаться странным. Ведь это Фейт Лэнгтри.
Микаэла встала, прошлась по комнате.
– Не пытайся изобразить из себя этакого мистера Крутого, Харрисон. Если у тебя есть какие-то мысли в отношении моей матери…
Он схватил Микаэлу за руку и притянул к себе медленно и нежно.
– Следи за тем, что говоришь, детка.
Микаэла схватила руки Харрисона, сжав пальцы изо всех сил, и на лице ее отразилось негодование.
– Свои удовольствия можешь получать где-нибудь в другом месте.
– А почему ты считаешь, что я этого не делаю?
Его восхищал этот огонь, этот инстинкт бесстрашного воина, с которым Микаэла бросалась на него. Наверное, ему нужна ее сущность, первобытные открытые эмоции, честность, которые, продираясь сквозь его рассудительность, заставляют почувствовать жизнь. Харрисон наблюдал, как Микаэла прокручивает эту мысль, анализируя, что ей известно о нем. «Не существует другой такой женщины, – подумал он, – страстной и порывистой. Она вспыхивает мгновенно».
Харрисона охватило сильное желание, оно пронзило его, как раскаленная добела электрическая искра, вспыхнувшая в воздухе. Румянец на щеках Микаэлы стал сильнее, когда она попыталась высвободиться. Но Харрисон крепко держал ее руки.
– Давай проясним все до конца. Я не лезу в твои личные дела.
– Вот и отлично, потому что я не намерен выслушивать твои стоны.
«Как сильно, как страстно она обжигает», – подумал Харрисон, погружаясь в возникшую между ними смесь самых разнообразных эмоций.
Губы Микаэлы язвительно сжались.
– Никаких стонов!
– Неужели никогда? – поддел он мягко, наслаждаясь тем, как она зашипела, когда чувственный двойной смысл задел ее.
Харрисон ожидал от Микаэлы действий. Думал, она постарается отделаться от его объятий – тыльная сторона его ладони почти касалась груди Микаэлы. Но Микаэла запустила руку в его волосы и сильно потянула их, глаза горели синим огнем.
– Ты ведь взял меня на эту работу, потому что знаешь, что матери хочется, чтобы я осталась здесь, ведь так? Потому что она тоскует по ребенку и хочет, чтобы Рурк и я были рядом, да? Потому что она боится потерять и нас, поэтому?
Напоминание о том, что его родители причинили Лэнгтри вред, который останется навсегда, будто окатило Харрисона ледяным душем и оттолкнуло от той грани чувственных ощущений, которых он никогда не испытывал по отношению к другим женщинам. Он разжал руки, освобождая Микаэлу, но она все еще крепко держала его за волосы. От ярости на щеках ее проступил румянец, голубые глаза прожигали Харрисона.
– А знаешь, ты мне не слишком-то нравишься.
– А я и не пытаюсь тебе понравиться.
Из дневника Захарии Лэнгтри:
«Моя жена говорит, что я должен противостоять прошлому, чтобы будущее было нашим. Она знает, что той ночью я действовал по приказанию моего отца, находясь в каком-то лихорадочном возбуждении, у меня возникло чувство, что у меня отняли честь. Ощущение бесчестья – тяжелое бремя для мужчины, и это совсем не то, что он может дать любимой женщине. В глазах моей возлюбленной я не трус, но человек с сердцем и душой, с уважением относящийся к воле своего отца. Боюсь, что она права: я должен побороть прошлое, чтобы сохранить себя. Осмелюсь ли я вернуться в тот далекий дом?»
Несмотря на позднее время – а был уже час ночи, – Микаэла с шумом ворвалась в дом Лэнгтри. Все еще рассерженная тайнами и какими-то секретами Харрисона, его мрачным настроением, она швырнула куртку и вошла в гостиную. Бросив бумаги на кушетку, Микаэла увидела, что Фейт в ночной сорочке свернулась калачиком у огня, укрывшись вязаной шалью.
– Мам, ты что-то поздно сегодня засиделась.
– Опять поругались с Харрисоном, – понимающе прошептала Фейт.
Микаэла сбросила туфли и растянулась на кушетке.
– Да.
– Ему понравились твои идеи?
Микаэла пролистала бумаги, испещренные четким почерком Харрисона, с его точными замечаниями. Он добавил кое-какие мысли, уточнил бюджет некоторых проектов, отметил, в какие программы следует добавить больше местного колорита.
– В основном да. И я собираюсь хорошо выполнить эту работу.
Микаэла поежилась, отгоняя воспоминания о притягательных блестящих капельках воды на обнаженной спине Харрисона. Она не ожидала такого смешения эмоций, чувственности и страстного гнева.
Фейт вновь повернулась к огню, пристально вглядываясь в него, словно пытаясь что-то разглядеть в языках пламени. Поиск дочери оставил в ее душе рубцы, и сейчас своими мыслями Фейт была в прошлом. Джейкоб воспользовался традиционными путями поиска пропавших, она же использовала свои собственные средства – привезла экстрасенса Лилейни Вирджинию. Благодаря способностям Лилейни несколько пропавших людей были найдены, некоторые живыми, некоторые уже погибшими. Лилейни подержалась за детскую колыбельку, слегка покачала ее, потом взяла в руки найденный на полу браслет из бирюзы, принадлежавший Марии.
– У нее доброе сердце. Ей никогда бы не пришла в голову мысль забрать твоего ребенка. – Потом глаза женщины потемнели, и она взглянула на Фейт. – Отцом ребенка является не твой муж. Ему об этом известно?
Впервые Фейт могла поделиться своей мрачной тайной, и она дала волю слезам.
– Джейкоб никогда не спрашивал меня об этом. Он воспринимает ребенка как собственного.
– Необычный человек. Очень сильно тебя любит, точно так же, как его предок любил женщину, которую ему было запрещено любить. Твой муж мне не доверяет, не так ли? Ты идешь против его воли?
Фейт кивнула, держа провидицу за руку.
– Отыщите моего ребенка, – в отчаянии прошептала она. – Я должна знать.
Суждено ли ей когда-либо узнать? Где находится Сейбл? Все указывало на Марию, и тем не менее Лилейни поддержала убеждение Фейт в том, что экономка любила их и была преданна им.
Фейт повернулась к дочери, которая тоже смотрела на огонь.
– Я рада, что ты останешься. Возможно, это связано с моим возрастом, я меняюсь душой и телом, но мне необходимо быть уверенной, что все вы здоровы и благополучны. Ты знаешь, я так же боролась с Джейкобом, как ты с Харрисоном. Этот ковбой был слишком уверен в своей способности сводить с ума женщин. Мне пришлось пару раз удивить его, заставить отступить, но я полюбила его в тот самый момент, когда увидела, как он приучает лошадей к поводьям. У Харрисона с детства осталось множество рубцов и шрамов. Он получил хорошую закалку, сделавшую его настоящим бойцом, он так отчаянно боролся, чтобы смыть позор, а его отец…
При его имени по телу Фейт пробежала дрожь. В течение какого-то времени она просто не могла видеть Харрисона, потому что он сильно напоминал своего отца. Правда, Харрисон-младший был крупнее, шире в плечах, но его черты напоминали Фейт черты человека, изнасиловавшего ее. Но был и тот хрупкий, тихий книжный мальчик, который в поисках тепла мог обратиться только к Лэнгтри.
Микаэла взглянула на мать.
– Он относится к тебе с большой теплотой. Ты никогда не задавалась вопросом – почему?
– Его родители были людьми эгоистичными и эмоционально холодными. Я думаю, что в какой-то степени заменила ему мать. Я пыталась дать ему ту любовь, которую он не смог получить в семье. И Джейкоб тоже пытался. Но когда Харрисону было пятнадцать, кое-что произошло – ты помнишь ту страшную ночь. Он что-то утаил от меня, и я так и не узнала почему. Было похоже, словно он… я не знаю. Его трудно понять, а с таким прошлым он мог бы стать отвратительным человеком, совершить что-либо ужасное. Но не стал. Он честный и добрый, однако, как и твой отец, не в состоянии вылепить простейшего горшка. А я думала, что как раз для Харрисона это было бы неплохо, своего рода терапия, и ради меня он попробовал. Результат был ужасным. Но важно то, что он все-таки попытался это сделать ради меня. Здесь, в Шайло, его окружает слишком много теней прошлого. Он мог бы куда-нибудь уехать и там добиться успеха, забыв о том, что произошло, но он предпочел вернуться. Джейкоб сказал, что это отмечает настоящего мужчину, который не боится встать лицом к лицу с прошлым. Харрисон приходит сюда и помогает, когда телятся коровы или когда нужно починить изгородь. Ему, похоже, действительно доставляет удовольствие работать на тракторе в поле, косить и чистить колодцы.
– Думаю, что каждая скошенная им полоса идеально отцентрована с предыдущей.
– Да, дорогая. И на кухне, если нужно что-то нарубить или нарезать, ему нет равных. Он очень точен и обстоятелен.
Все это Фейт произнесла с нежной улыбкой.
– Ну хорошо, хорошо, я прониклась.
Микаэла попыталась скрыть свою горечь, но матери было известно, что Харрисон действовал на нее раздражающе.
– Я уверена, что, чем бы ни занимался Харрисон, он все делает очень обстоятельно. Кстати, вижу, ты начала носить монету-медальон Лэнгтри. Знаю, это глупо, но я рада. Я всегда верила в силу старинного предания, в то, что монеты охраняют семью Лэнгтри. Я пыталась найти две пропавшие монеты, но мне это не удалось. Я чувствовала, что моя связь с ними слишком слаба, что мне не хватает силы притянуть их. Я наблюдала за тобой в течение многих лет, пытаясь понять, не могла ли Клеопатра… ну, конечно, это может казаться глупым, не могла ли Клеопатра передать тебе свою проницательность, которой так не хватало мне.
Фейт вновь отвернулась к огню.
– Моя девочка должна быть жива. Я бы почувствовала, если бы Сейбл умерла. Я бы обязательно почувствовала. В течение первых лет мне казалось, что я слышу, как она зовет меня. Мне ведь с большим трудом удалось избавиться от голосов. Я уже видела, как похожие проблемы уничтожили мать Харрисона. Когда Джулия выходила замуж, она была очень приятной женщиной. У нее были великолепные способности к бизнесу, и этот дар она передала Харрисону. Вначале такая милая и любезная, потом она вдруг изменилась. Я всегда задавалась вопросом: что же с ней случилось? Джулия уехала из города месяц спустя после того, как похитили Сейбл. Отец Харрисона сказал, что она поехала в Европу, в санаторий, отдохнуть, но она так и не вернулась…Моя девочка жива. Я знаю это. Я чувствую, как во мне бьется ее сердце, так же, как когда я носила ее. Оно никогда не останавливалось.
– Мама!.. – Микаэла подошла к Фейт, присела перед ней на колени и обняла. Сейчас тоскующая по потерянному ребенку Фейт казалась очень хрупкой, и прожитые годы внезапно тяжким грузом опустились на ее плечи. Она начала, как и много лет назад, напевать «Неж-но и неспешно». – Я люблю тебя, мамочка, – пробормотала Микаэла, пытаясь отогнать прочь навеянные песней воспоминания о той жестокой, разрывающей сердце ночи. – Если ты думаешь, что она жива, тогда…
Фейт крепко обнимала свою дочь. Ничего не может случиться ни с ее двумя оставшимися детьми, ни с Джейкобом. Все они должны быть в безопасности и рядом. Может быть, она сходит с ума, не желая принять реальность. Может, она просто не хочет понять, что ее ребенок, вероятно, уже?..
Фейт решительно отогнала эту мысль.
– Я знаю, что она жива. Я не могу отбросить надежду. Ее зовут Сейбл, она жива, она где-то рядом.
Затем, вновь обретя ту силу, которая помогла ей пережить трагедию, Фейт высвободилась из объятий Микаэлы, погладила ее черные волосы и сказала:
– У меня кое-что есть для тебя. Джейкоб подарил мне это вскоре после того, как похитили Сейбл.
Из коробочки, пышно отделанной изнутри красным бархатом, появилось ожерелье из медвежьих когтей, зловеще блестевших в свете каминного огня. Фейт взяла в руки кожаный ремешок и аккуратно надела его на шею Микаэлы, любуясь контрастом золотой монеты и смертельных когтей.
– Джейкоб считал, что ожерелье помогает сражаться с тьмой, которая может принести горе. И вот что я хочу, что бы ты сделала: попытайся понять, кто ты, что тебе необходимо, а остальное отбрось. Борись, Микаэла. Ты помнишь о своем наследии, о том, как сильно Захария любил Клеопатру и как они боролись за то, чтобы быть вместе. Ты веришь в любовь, милая. Ты веришь в себя.
– Мамочка… – Микаэла склонила голову на колени матери, и родная рука успокаивающе начала поглаживать ее волосы.
Они сидели довольно долго, в камине потрескивал огонь, а затем в комнату вошел заспанный Джейкоб.
– Наша девочка дома, – нежно проговорила Фейт.
– Давно пора! – Его голос был хрипловатым со сна. Джейкоб устроился в кресле напротив жены и дочери. – Вы смотритесь весьма живописно. Микаэла, ты когда-то неплохо фотографировала. Сейчас есть эти удивительные автоматические камеры. Рассчитываю на семейный портрет.
– Джейкоб, у нее срочная работа на телестудии Харрисона. И у нее нет времени потакать твоим капризам.
– Харрисон хороший человек, – серьезно произнес Джейкоб. – Не пытайся слишком глубоко влезть к нему в душу, хорошо, Микаэла? Мне всегда нравился этот парень.
– Пока он не лезет в мою, он в безопасности, – осторожно произнесла Микаэла, стараясь не обращать внимания на оглушительные раскаты хохота, которым разразился отец.