Трудно представить себе более различные характеры, чем у Эмила Чорана и Мирчи Элиаде. Первый полностью отдавал себе отчет в контрасте между ними, когда набрасывал портрет второго в 1978 г.: «Как прежде, так и теперь ему чуждо все отрицательное, все, что побуждает к саморазрушению как в физическом, так и в интеллектуальном отношении. Именно из этого рождаются его неспособность к смирению, к угрызениям совести, ко всем чувствам, ведущим к тупику, застою, к отсутствию будущего». Различия в характерах проявлялись не только в стиле, но и в побуждениях, определивших их политические пристрастия.

Так, Элиаде главным образом привлекали те аспекты идеологии Легионерского движения, которые были совершенно чужды Чорану: мистика и религия (что, учитывая его специальность, было довольно естественно). Его в наибольшей степени интересовало слияние самобытности и православной духовности; их синтез Элиаде считал основным условием возникновения и развития особого румынского мессианства. Об этом свидетельствуют его постоянные призывы к духовной и христианской революции, его вера в появление нового человека и в перековку нации с помощью мистики смерти и жертвоприношения. Подобные темы, возникшие в его творчестве еще в юношеском возрасте, в 20-е годы, продолжали с упорным постоянством (ad nauseam) звучать в работах 1934—1944 годов. Это показывает, что основные причины притягательности Железной гвардии для Элиаде следует искать именно в данной сфере. Тем более что в течение всего румынского периода его жизни и творчества его научные и идеологические интересы переплетались столь тесно, что отголоски данных идей (как будет показано ниже) встречались в априорно самых нейтральных его текстах, самых серьезных научных трудах.

Вторым фактором, определявшим несходство Чорана и Элиаде, явилось полное равнодушие Чорана к эпическим рассказам о великом начальном периоде истории румынского народа, действие которых разворачивалось на территории древней Дакии и охватывало тысячелетия. Не интересовала его и преемственная связь с великими предками, основателями нации, о которой говорил Элиаде. Столь ценимый последним миф об истоках нации на рубеже 20—30-х годов нес огромную идеологическую нагрузку: он способствовал привязке идеи самобытности к национальной румынской почве и одновременно провозглашал идею существования якобы неразрывной связи между народом-этносом и государством. Различия в восприятии ясно просматриваются в письме, написанном историком Чорану в Период подготовки рукописи «Преображение Румынии» к публикации, которой Элиаде много занимался лично. Пока Чоран находился в Брашове, Элиаде следил за производством книги, вплоть до того, что правил гранки. В письме, написанном в июне 1936 г., Элиаде писал: «В твоей книге есть много такого, в чем я с полным основанием узнаю себя». Особенно ему понравилась самая антисемитская глава произведения — «глава о евреях и рабочих просто замечательная», однако «я совершенно не могу согласиться с твоим взглядом на румынскую деревню как на простой «биологический ресурс». Применив эти коды к французской культуре, можно было бы предположить, что для Кодряну, а затем и для Элиаде духовное наследие Эминеску, Йорги и Парвана имело такое же основополагающее значение, как для французских националистов — творчество Дрюмона, Барреса и Морра. Идеи этих румынских мыслителей стали ядром концепции Элиаде. Прикрыв его революционной фразой в момент подъема итальянского фашизма и немецкого национал-социализма, он, в отличие от Чорана, все же в целом остался приверженцем «самобытного» фашизма, который жаждал видеть «подлинно румынским». Этим объясняется и происхождение термина «руманизм». Последовательно придерживаясь данной позиции, Элиаде выступал против пересадки на национальную почву «чуждых» национальному этосу моделей, в том числе и некоего оптимального варианта диктатуры. Подобный стиль, одновременно более классический и более «самобытный», проявлялся во всем, вплоть до характера его отношений с Легионерским движением и его вождями. Чоран был для них скорее попутчиком, весьма ценным, но все же довольно непредсказуемым и недисциплинированным. Элиаде относился к Движению и его поручениям серьезнее и прилежнее. Он выступал на митингах и собраниях, проводимых этой политической организацией, и, даже не будучи ее формальным членом, не колеблясь, оказывал ей помощь и поддержку во время избирательных кампаний, как это было в 1937 г.

Мирча Элиаде, как и Чоран, имел миллион возможностей ответить на вопросы, возникавшие в связи с его прошлым. После 1945 г. он постоянно предпочитал отрицать свою прежнюю приверженность легионерской идеологии. Например, в «Мемуаре II», упомянув о том, что его арест в 1938 г. совпал по времени с арестами подавляющего большинства главарей Легиона, он настаивал: «Сигуранца продемонстрировала излишнее рвение», поскольку «я никогда не верил ни в политическое предназначение нашего поколения, ни в звезду Кодряну». Этому утверждению, однако, противоречат не менее 50 статей, опубликованных во «Vremea» в 1934—1938 годах. В них содержится призыв к молодым интеллектуалам покинуть «башню из слоновой кости» и вступить в «гражданскую борьбу» — и это не считая дифирамбов в адрес Кодряну и его деятельности в 1937—1938 годах. Например, в статье от 21.2.1937 г. ученый с энтузиазмом восклицал: «Революция, которую намеревается осуществить г-н Корнелиу Кодряну, отличается таким глубоко мистическим характером, что ее победа будет означать победу христианского духа в Европе». Если это не значит верить в звезду Кодряну... В течение всего пятилетия 1934—1938 годов Элиаде публиковался во «Vremea», поскольку издававшаяся Нае Ионеску газета «Cuvântul» в 1933 г. была запрещена. Данное обстоятельство немаловажно. «Vremea» представляла собой крайне правое издание, открыто выступавшее в поддержку Легионерского движения; эссе Элиаде соседствовали в ней с потоком погромных статей в адрес евреев и франк-масонов, якобы виноватых во всех поразивших общество болезнях. Элиаде в течение всех пяти лет помещал в этом органе по 2—3 больших статьи ежемесячно, публично выступая приверженцем национализма самого экстремистского толка. В этих статьях присутствовали все компоненты легионерской идеологии, включая антисемитизм и ксенофобию.

Вернемся ко второму тому «Мемуаров», написанному в начале 1980-х годов, когда Элиаде еще не утратил надежду стать лауреатом Нобелевской премии. На страницах названной книги он долго распространяется о причинах своих политических неприятностей в конце 30-х годов, относя их на счет своей преданности Нае Ионеску, — напомним, в 1933—1938 годах Элиаде работал у него ассистентом в Бухарестском университете. Рядовой читатель обращает внимание на слово «преданность» — замечательное душевное качество; ему почти ничего не известно о методах Железной гвардии и совершенно ничего — о Нае Ионеску. Кроме того, в это время в Румынии господствует коммунистический режим, утвердившийся там, скорее всего, навечно; он обеспечивает практически полную недоступность (для западных исследователей. — Е. О.) библиотек, где содержатся подшивки периодики межвоенных и военных лет. Поэтому Элиаде позволяет себе продолжить с неизменным апломбом: «Я подвергся преследованиям и аресту, потому что был другом Нае Ионеску и печатался в газете («Cuvântul». — Авт.), которая впоследствии была разрешена властями». Она и в самом деле была разрешена — Октавианом Гогой, фанатиком-антисемитом, которому король в конце 1937 г. поручил разработку первого антиеврейского законодательства страны, и выходила в течение 3 месяцев, в январе — апреле 1937 г. Статьи Элиаде встречаются в половине вышедших за это время номеров (48 из 85). Следовательно, «разрешение властей» отнюдь не являлось «свидетельством о демократической благонадежности», как стремится доказать Элиаде в «Мемуаре II». Напротив, новый председатель Совета министров нуждался в поддержке своей антисемитской политики, и газета Ионеску таковую оказала, не заставив себя об этом просить. Таким образом, предложенное историком религий объяснение не то чтобы полностью лживо, но удивительно неполно. Элиаде ничего не скрывает, кроме самого главного: своих антисемитских выступлений и активной пропаганды в пользу Легионерского движения, по поводу которого он несколькими страницами ранее отмечает: «его популярность непрестанно росла», — что опять-таки неоспоримый факт. «Некоторые из моих друзей и коллег вступили в Движение уже несколько лет назад», — пишет Элиаде и приводит длинный список блестящих имен, носители которых присоединились к Железной гвардии и вложили свой вклад в ее печальную славу. Но он забывает назвать в их числе свое собственное имя.

Тревожные разоблачения

В момент написания Элиаде воспоминаний некоторые из его политических статей стали достоянием исследователей — правда, очень узкого их круга. Первым опубликовал подборку о политическом прошлом румынского историка израильский журнал «Toladot» в 1972 г. В материале приводились длинные отрывки из «Дневника» Михаила Себастьяна. Затем последовали другие работы, в том числе итальянских исследователей Альфонсо ди Нола (1977) и Фурио Джези (1978). Отголоски сделанных ими разоблачений обнаруживаются в эссе Цви Вербловски, профессора Иерусалимского Еврейского университета и близкого друга румынского мыслителя с 50-х годов. Подвергнув сперва Элиаде критике за неумеренное, с его точки зрения, использование термина «архаизм» и набросав его сравнение с Юнгом, Вербловски признается, что смущен слухами о принадлежности своего друга к Железной гвардии. Его также «приводят в недоумение» лакуны намеренно фрагментарного дневника Элиаде. Вербловски искренне и слегка наивно удивляется, что ни в одну западную библиографию творчества Элиаде не включены его идеологические произведения 30-х годов. Не значатся они и в работе «Мирча Элиаде. Библиография», выпущенной Калифорнийским университетом (Санта-Барбара, США) по случаю проведения симпозиума, посвященного Элиаде. Почтенный профессор, сохранивший дружеские отношения с Элиаде вплоть до кончины последнего в 1986 г., добавляет: «Мне крайне мало известно об этих статьях, поскольку в наших библиотеках их нет, а получить фотокопии исключительно сложно. Однако их короткая библиография, которую мне удалось составить, а также содержание тех немногих, которые я прочел (в основном опубликованных во « Vremea» в 1934 г.), во многих отношениях в высшей степени поучительны». О чем речь, неизвестно, поскольку автор очень сдержан. Однако все же он резюмирует: «Они доказывают, во всяком случае, что Элиаде никогда не был антисемитом». И верно, такое убеждение могло бы возникнуть при целенаправленном отборе статей из всего, написанного за 1934 г., и — только за него. Данный эпизод важен: он демонстрирует вероятное отношение международного научного сообщества к политическим пристрастиям Элиаде: не слишком снисходительное, но в общем мягкое и колеблющееся. В то время оно смогло возобладать в связи с отсутствием информации в достаточном объеме.

Сомнения увеличились с выходом в свет «Мемуара II». Получилось так, что издание было осуществлено уже после смерти автора, в 1988 г. «Мемуар II» содержал сведения о периоде 1930—1940 годов. Прочитавшие книгу университетские преподаватели, историки и журналисты были изумлены двусмысленным характером многих содержавшихся там записей. Так, например, почти через 50 лет после Холокоста он писал о вожде Железной гвардии: «Не знаю, какую оценку даст Кодряну история...» И вовсе не смерть Элиаде в 1986 г., а именно подобные двусмысленности историка в сочетании с его упорным молчанием 70-х годов способствовали увеличению попыток прояснить его прошлое. Таким образом, мы совершенно не согласны с картиной, которую зачастую рисуют безоговорочные сторонники Элиаде, будто толпа спрятавшихся во мраке врагов ждала лишь смерти великого человека, чтобы расстрелять его катафалк.

Решающую роль в изменении отношения к Элиаде сыграло изменение международного положения: с падением коммунизма исследователи получили доступ к источникам; результатом стало появление целого ряда солидно документированных аналитических работ. Их публикация поставила часть адептов Элиаде в довольно неловкое положение. Например, еще в 1978 г. последователь Мирчи Элиаде Иоан Петру Куляну писал: «Я сам проверил все странные слухи касательно «антисемитизма» Элиаде, его «пронацистской позиции» и даже «членства в Железной гвардии. Я счастлив заявить, что они абсолютно не соответствуют истине». В свете новых исследований подобные заявления становились уже невозможными. Ознакомившись с опубликованными документами и более подробно проникнув в суть вопроса, Куляну через несколько лет в личной переписке отказался от некоторых своих скоропалительных выводов. Так, в письме от 13.5.1987 г. американскому биографу Элиаде М. Л. Риккетсу он сознавался: «Я начинаю понимать, что он [Элиаде] был более близок к Железной гвардии, чем мне хотелось верить». Куляну уже не мог отрицать очевидного, но имидж мэтра в США по-прежнему продолжал его волновать. Поэтому официально он не допускал никаких отклонений от ранее выбранной линии защиты, построенной на логике «Мне все хорошо известно, однако...», что придавало его позиции характер обычного запирательства. Сегодня она не выдерживает уже никакой критики. Вынужденные отступить, защитники Элиаде избрали новую линию обороны: теперь они настаивают, что все случившееся с мэтром было «приступом легионерской лихорадки», и относят этот приступ, при малейшей возможности, к 1937—1938 годам. Данную идею высказывает, в частности, Риккетс, с большой неохотой вынужденный допустить, что «своими политическими произведениями Элиаде оказал Легионерскому движению открытую и полную энтузиазма поддержку (an open and enthusiastic support)». Еще один способ оправдания Элиаде, часто используемый как дополнительный, — попытка доказать, что Элиаде, разумеется, был прельщен «этническим радикализмом» Кодряну, но не мог «предвидеть глубину его политического падения» и до конца считал, что имеет дело «с сектой мистиков». Эта точка зрения, высказанная языковедом Сорином Александреску, профессором Амстердамского университета и племянником М. Элиаде, на наш взгляд, не выдерживает критики. Ведь все это время Элиаде оставался в Румынии, и, следовательно, все преступления легионеров свершались у него на глазах.

Учитывая, что подобные концепции все еще имеют многочисленных сторонников во Франции и в США, наше исследование будет разворачиваться в двух планах, несмотря на то что материал не всегда поддается расчленению. Во-первых, попытаемся восстановить фактическую сторону дела и рассмотрим последовательные этапы деятельности Элиаде как активиста движения — настолько, насколько это позволяют сделать имеющиеся документы. Затем проанализируем эту деятельность в концептуальном плане, с точки зрения последовательности его программы и степени взаимоувязки ее двух нерасторжимых аспектов — политического и философского.

 

ПОСЛУЖНОЙ СПИСОК СТОРОННИКА ЛЕГИОНЕРОВ

Точное время присоединения Элиаде к Легионерскому движению до сих пор вызывает споры. Отметим прежде всего, что процесс его обращения, по всей видимости долговременный, был отчасти обусловлен соответствующей эволюцией его «духовного наставника» Нае Ионеску. Тот в 1933 г. открыто принял сторону Капитана, а Элиаде еще некоторое время сопротивлялся. Однако внимательное чтение статей последнего за 1934—1935 годы показывает, что с осознанием изменений политической обстановки на европейском континенте он все более благожелательно относился к «коллективным действиям» румынской молодежи. Стала меняться сфера его интересов: сосредоточенные в 1920-е годы на проблематике национализма и православия, десятилетием позже они совершенно очевидно эволюционировали в направлении политики (см. главу 1 настоящей работы). Дискурс Элиаде с 1933 г. дополнился новыми аспектами: размышлениями о роли интеллектуалов и о необходимости активного участия в Истории. Несомненно, сыграли свою роль и частые дискуссии с его другом Мирчей Вулканеску. В самом деле, начиная с 1932—1933 годов философ одним из первых стал призывать лучших представителей Молодого поколения заняться политикой, отказаться от «личного совершенствования во имя блага как можно большего числа людей». Элиаде незадолго до этого возвратился из Индии. Впоследствии он сообщал многим своим собеседникам, что именно там он почувствовал интерес к политике. И действительно, чтение его первых статей об Индии свидетельствует о появлении у него мысли о необходимости сочетания метфизики и политики — того самого сочетания, наличие которого он впоследствии пылко приветствовал у Железной гвардии. Например, в 1932 г. он отмечал: «По мнению Ганди, свобода — не политическая, а метафизическая проблема». Тем самым Элиаде доказывал, что доктрина индийского лидера основывалась на отказе от эго, на вере в действенную силу чистоты (аскетизма), в необходимость жертвы и в возможность изменения человека. Впоследствии он обнаружил все эти качества у новой «легионерской аристократии».

1934—1935 годы: интеллектуалы и революция. Сползание к крайне правым

Чтобы оспорить тезис о «приступе легионерской лихорадки», нам придется терпеливо и тщательно, с самого первого до самого последнего момента, проследить хронологию обращения Элиаде в фашизм. Итак, в 1934 г. Элиаде еще не объявил публично о своем преклонении перед Движением. Тем не менее он размышлял о времени, которое сам называл «послезавтрашним днем» (соответствующее название получила его статья во « Vremea» от 15.X.1934). О чем же в ней говорилось? Прежде всего, что «каждый настоящий интеллектуал должен направить взор за пределы повседневности, понять действие подспудных сил, движущих историей, и уметь на них воздействовать. Так поступал Нае Ионеску, «провидевший рождение национального и революционного государства, когда все прочие все еще верили в государство крестьянское». Словно обращаясь к самому себе, Элиаде более не скрывал негодования по поводу тех, кто слова предпочитал делам: чего они ждут, почему не принимают «сторону мессианства народных и националистических течений, которые сотрясают современные формы жизни в стране и стремятся к другим ценностям»? Следующая статья, увидевшая свет 1.11.1934 все в том же «Vremea», посвящена «трусости» образованных слоев румынского общества. Ее также можно считать свидетельством усиления пролегионерских настроений Элиаде: историк открыто клеймил тот страх, который вызывали у интеллектуалов-христиан успехи Железной гвардии. «Трусость аполитичных интеллектуалов вызывает у меня отвращение», — писал он. В самом деле. Интеллектуал выступает в качестве воплощения «постоянно утверждающихся гениальности, мужественности, созидательной силы нации. Поэтому у него нет никаких причин пугаться политического движения, имеющего шанс победить». В течение всего 1934 г. Элиаде настойчиво повторял отрицательные высказывания в адрес Запада, либералов и Франции. Следует напомнить, что в то время Румыния выступала важнейшей внешнеполитической союзницей Франции в Европе. Элиаде упрекал либералов именно в том, что они постоянно являлись инструментами «французского империализма». По его мнению, Румыния «не должна была иметь с Западом ничего общего».

В течение 1935 г. подобные рассуждения стали раздаваться все более часто. 17 марта во «Vremea» появилась статья под заголовком «Как начинаются революции». В ней Элиаде, тон которого за истекшие несколько месяцев стал еще более агрессивным, обрушился с бранью на себе подобных. Одна из бед румынского интеллектуала — «осознавать, что идеалы, в которых он был воспитан, приобретают все большую популярность». Автор, с сентября 1933 г. активно выступавший в поддержку национального и этнического искусства, писал: «В течение многих лет ведется разговор о национализме, этничности, самобытном румынском творчестве, органичном государстве, мистике, народных мифах, о расе, православии и героизме, придающем жизни новый смысл. Сегодня эти термины переведены в политическую плоскость». Задача интеллектуалов — сделать так, чтобы они не утратили смысла. Не следует думать, — предупреждал автор «Духовного пути», — что новое поколение намеревается стать «поколением «башни из слоновой кости». Его хулители будут разочарованы: «Наше поколение услышало призыв, побуждающий ее к немедленным социальным и политическим действиям». Здесь Элиаде все еще придерживался прежнего различия между грязной политикой партий и политикой, порожденной духовностью, которую он именовал «гражданской борьбой». Терминология не должна вводить в заблуждение. В работе, написанной в апреле 1935 г., он, например, утверждал, что для интеллектуала не заниматься политикой не означает быть предателем. Однако никакого противоречия здесь нет: под словом «политика» он подразумевал десятки партий, которые рождались, потрошили друг друга и исчезали. Это «всеобщее разложение», с его точки зрения, «не было достойно ничего, кроме презрения». Однако «любой человек, по всей видимости, должен активно участвовать в гражданской жизни». Элиаде уточнил свою мысль следующим образом: предать — это означает «дезертировать со своего боевого поста в сражении, которое ведется против варварства, хаоса и тьмы», — иными словами, против «демократического разложения». Потому что нельзя считать человека интеллектуалом только за то, что он обложился дипломами и напичкан исключительно книжной премудростью; интеллектуал — это «человек всегда новый, всегда живой и конкретный».

Знаменательно постепенное изменение его языка: от месяца к месяцу в его лексике появлялось все больше слов, непосредственно заимствованных из легионерской терминологии. Однако присутствовали и пассажи, явно свидетельствовавшие, что Элиаде все еще сомневался, он все еще не был до конца покорен риторикой и духом Движения. Так, в статье «Миф молодого поколения» он одобрял революционные порывы самых юных в социальной и политической сферах. После «духовных излишеств» 1927 г. это было в порядке вещей. Но все же было бы лучше, если бы их действия основывались на «главном мифе, новом понимании человека»; проблема, по мнению Элиаде, заключалась в том, что молодежь прямо вступала в борьбу, предварительно не пройдя через метафизический период — период размышлений. Эта статья имеет принципиальное значение: в ней содержится один из ключей к пониманию эволюции человека, который взялся решить задачу придания духовности явно криминальной идеологии посредством конструктивной деятельности. В этом плане Элиаде был сходен с Чораном. Он сам четко выразил свою позицию в декабре 1935 г.: «Примат духовности не означает отказа от действия». В 1936 г. его выбор сделан окончательно: поддерживать Движение, но периодически регулировать идущие там процессы изнутри, в целях придания его идеологии более прочной философской базы. Элиаде было уже более 30 лет; его жизненный опыт, почерпнутый из путешествий, его знания в области фольклора, религиозной герменевтики — были просто неоценимы и как нельзя более соответствовали выполнению поставленной задачи. Вскоре, как мы увидим, он был просто заворожен тем обстоятельством, что благодаря «смелости» легионерских активистов его теоретические построения были внедрены в жизнь огнем и мечом, или, скорее, револьвером, постом и молитвой.

В это же самое время — совпадение было неслучайным — Элиаде приступил к разработке теории философии культуры, также носившей «революционный» характер. Что имелось в виду? Как известно, все великие открытия (письменности, земледелия, календаря) привносили значительные изменения в человеческое существование. Но, оказывается, до Элиаде никто не понимал глубинной сущности их движения, их космической вовлеченности. Элиаде стремился показать, что с каждым таким открытием человечество не только улучшает свое положение, но и открывает для себя новый космический уровень, на опыте познает реальность более высокого порядка — одним словом, стремится к самосовершенствованию (здесь так и хочется добавить — наподобие Капитана и его сподвижников — читательской аудитории «Наставления руководителю гнезда»). Элиаде сам приглашает нас провести подобную параллель, уточняя, что цель ритуалов посвящения во все времена состояла в том, чтобы открыть путь к совершенству и к свободе. Следовательно, именно в открытии такого пути заключался смысл его деятельности на благо Железной гвардии. Собственно, он сам это утверждал в 1937 г. в статье, так и называвшейся: «Свобода». В ней историк религии заявлял: «Идеи Легионерского движения находят отклик, потому что мы свободны, потому что мы решились разорвать железные оковы биологического детерминизма (страх смерти, страдания и т. п.) и детерминизма экономического (боязнь остаться за бортом).

При анализе деятельности Элиаде как активиста Движения очень важно учитывать постепенное изменение его позиции в пользу Железной гвардии в 1934—1935 годах. Оно проявлялось в его работах то открыто, то в виде намеков, но носило неизменный характер. И это позволяет оспаривать мнение, в соответствии с которым сотрудничество Элиаде с Движением было «непродолжительным моментом безумия», а до того он был ученым, по сути далеким от политики, хотя и «патриотом». В этом отношении неоценимым свидетельством является «Дневник» Михаила Себастьяна, тогда все еще считавшего Элиаде своим лучшим другом. В 1935 г., точнее, осенью этого года романист обнаруживает предвестники изменения политической позиции своего друга. Дело происходит в среду, 27 ноября. Описывая события, происшедшие за последнюю неделю, Себастьян пишет: «Не могу не упомянуть о нашем с Мирчей непродолжительном, но весьма неприятном споре в понедельник вечером в «Континентале», после спектакля. Это уже не первый раз. Я вижу, что он все больше и больше сползает вправо... Он мне сказал как-то открыто враждебно совершенно чудовищную вещь: «Все крупные деятели культуры — сторонники правых». Ни больше ни меньше!» Себастьян рассказывает об этом без всякой злости, с грустным смирением. «Я не позволю даже тени подобных раздоров омрачить мою привязанность к нему. Просто в будущем попытаюсь избегать с ним разговоров о политике». Наконец, в 1935 г. вышел в свет роман Элиаде «Хулиганы», наделавший много шума в интеллектуальной среде и вызвавший симпатии широкой публики. Это — нравственный портрет поколения, готовящегося совершить духовную и политическую революцию. В нем выведена целая галерея персонажей, поразительно напоминающих многих деятелей Молодого поколения, в том числе и самого Элиаде. Все эти хулиганы — от Елеазара и Томеску, пророков насилия, воспевающих благость коллективной смерти как осознанной искупительной жертвы (как сам автор будет это делать двумя годами позже) — через Давида Драгу, единственного отказавшегося считать демократию признаком упадка и относить смерть к числу изящных искусств, — до многих и многих, кто неожиданно начинает бить стекла, — весьма поучительно демонстрируют, как распространяется экстремизм среди молодых образованных людей, не имеющих никакого занятия, обманутых в своих ожиданиях (frustrés).

1936 г.: апология диктатуры

Выбор Элиаде режима диктатуры стал окончательно ясен в 1936 г. Это доказывал как минимум десяток статей, как, например, вот такая, опубликованная в июле и явно отличавшаяся чорановскими интонациями (это и неудивительно — в то самое время Элиаде был погружен в работу над рукописью «Преображения»). «В эти решающие годы единственными занимающими нас проблемами должны являться проблемы исторические: достижение единства и мощи Румынии, пробуждение у нее наступательного духа, создание нового человека». Последние колебания Элиаде были отброшены, по всей вероятности, вследствие успехов Железной гвардии, воспользовавшейся терпимостью правительства. 1936 г. действительно стал годом роста Легионерского движения. Оно не только продолжало активную деятельность в сельской местности (молодежные лагеря, строительство церквей и т. п.), но и начало создавать различные организации в Бухаресте и в провинциальных городах (сети ресторанов, легионерские лавки и др.). Именно в 1936 г. начали создаваться «эскадроны смерти», уже упоминавшиеся выше. В том же году была образована организация рабочих-легионеров, которая в одном только Бухаресте насчитывала десятки тысяч членов. Пропаганду идей и деятельности Движения осуществляли не менее дюжины печатных органов.

Нет ничего удивительного в том, что «мессианский пыл» Элиаде в этих условиях значительно усилился. В декабре 1935 г.. впервые воспевая Кодряну и призывая при этом «вновь обрести сознание избранного народа», он не испытывал более никаких сомнений относительно величия судеб Румынии. «Процесс румынского возрождения, который начался несколько лет назад, сейчас достиг расцвета. Отвращение или отчаяние по поводу положения страны сейчас уступили место революционной лихорадке, для которой превыше всего — румынизм. Сегодня множество молодых обрели веру в исключительную судьбу Румынии, в ту роль, которую наш народ призван сыграть в ближайшем будущем. Мы теперь даже говорим о румынском империализме», — радовался Элиаде в марте 1936 г.. Но чтобы соответствовать этой грандиозной задаче, по его мнению, необходимо, чтобы его соотечественники в очередной раз не ошиблись в понимании смысла свободы. Например, пусть не вздумают спутать «договорную свободу», это детище демократического общественного договора, с подлинной свободой. Разумеется, замечал Элиаде, «существует определенное количество постепенно завоеванных прав, которые, конечно, очень приятны, но наличие которых никак не влечет за собой свободу быть». Он объяснял свою позицию так: факт обладания тем или иным правом порождает абсолютно внешнюю свободу, ни к чему не обязывающую ни в социальном, ни в моральном отношении. Но в чем же заключалась тогда свобода в его понимании? «Настоящая свобода не обусловливает никакого права». Это понимали уже в Средневековье, которое с данной точки зрения значительно превосходило наше время: быть свободным означает «нести ответственность перед самим собой», считать, что «любое действие порождает нашу ответственность: мы должны отвечать за него» (заметим мимоходом, что данный принцип сам историк совершенно не соблюдал). Главное состояло в том, что вождь Молодого поколения больше не ограничивался обличением румынской политической элиты — занятие, которому он предавался в течение всего исследуемого периода с большим пылом. «Каких бы мы ни искали причин сегодняшнего разложения гражданской жизни, — писал он, например, в октябре 1935 г., — мы сталкиваемся с загадкой, разъяснение которой скрывается в туманном периоде 1918—1921 гг.... В новейшей румынской истории не найти примеров подобной низости, такого падения нравов. Никогда не встречались такие непродуманность и подлость... Подавляющее большинство идейных вдохновителей и практических организаторов этого покушения на достоинство страны были рекрутированы среди темных дельцов, шпионов и демагогов одиозной эпохи 1918—1921 гг.». И приходил к следующему выводу: «Всю эту мерзость надо уничтожить до основания».

Отказываясь от наследства века Просвещения, Элиаде тем самым ставил под сомнение сами основы демократического модернити. «Откуда взялся слух, что при диктатуре все люди должны думать единообразно?» — вопрошал он в марте 1937 г. в статье, озаглавленной «Диктатура и „личность“». Возьмем, например, Италию: Муссолини «ищет именно личностей; тот, кто думает по-своему, быстро возвышается до самого высокого ранга». В качестве примера Элиаде называет своего друга Джузеппе Туччи. Режим Муссолини требует от интеллектуалов только одного: веры в «миссию итальянского народа». Разумеется, бывает и так — данная деталь не ускользает от его внимания, — что «в некоторых случаях личности, отрезанные от своей общины, вынуждены страдать». (Нацисты сказали бы, что речь идет о «выродках».) Но это всего лишь отдельные случаи, и что бы там ни было, считает Элиаде, диктатура всегда предпочтительнее демократии, которая «всегда оказывала свое диктаторское воздействие на великих людей». Эту мысль Элиаде склонял в 1936 г. на все лады. Его отказ от демократии носил принципиальный характер. «Напрасно убеждать себя, что под вопрос поставлена не сама румынская демократия, а румынские демократы, оказавшиеся неспособными управлять страной. Напрасно стараться закрывать глаза на реальные проблемы, заявляя, что рано ждать результатов от системы, которая не просуществовала в Румынии и десяти лет». Нет, зло кроется в самой демократии. «Будучи продуктом иностранного производства, демократический режим интересуется исключительно абстракциями вроде прав человека, прав этнических меньшинств, свободой совести, которые не относятся к числу особенностей румынской жизни». Тем, кто утверждал, что переход от демократии к диктатуре означает шаг назад, Элиаде возражал, что, напротив, вперед вела национальная революция — «шаг вперед на пути к силе и достоинству». Тем более что оказавшаяся под угрозой демократия «всегда неизбежно соскальзывает влево». Одним словом, «готовит приход коммунизма».

После смерти Элиаде в 1986 г. французский еженедельник «Нувель обсерватёр» воздал должное памяти человека, как отмечалось, зачаровывавшего целые поколения читателей, опубликовав его эксклюзивное интервью Морису Олендеру, преподавателю Высшей школы общественных наук (Париж). На вопрос по поводу подъема фашизма Элиаде имел смелость ответить: «По возвращении из Индии в 1932 г. я, как и все, осознавал опасность диктатуры, но не имел конкретной политической цели». Как видно из приведенных выше отрывков, Элиаде требовал диктатуры во что бы то ни стало. Однако в упомянутом интервью, всячески пытаясь доказать, что и в те времена он являлся демократом (утверждение насквозь лживое), он продолжал: «Угроза была налицо, и я спрашивал себя, что я могу сделать». Угроза? Элиаде осознал, что он может сделать, когда стал поддерживать Железную гвардию. Но этой лжи ему показалось недостаточно, и он решил добавить: «Но меня все это не интересовало. Я был околдован и поглощен моим новым диалогом с Индией...» Просто поразительна невольная ирония, кроющаяся в названии интервью. К словам «Мирча Элиаде, последний из алхимиков» можно было бы в качестве подзаголовка добавить: «Или как превратить железо в золото»...

Движение Оксфордская группа как катализатор

Процесс изменений во взглядах Элиаде в 1934—1936 годах происходил параллельно с постоянными размышлениями о месте Румынии в Европе и неразрывно связанной с ними крайне радикальной критикой современного мира. Последний вызывал у историка чувство, близкое к омерзению. В письме к Чорану осенью 1935 г. Элиаде, рассуждая о Кали-Юга (в индийской мифологии — железный век), ставит Европе диагноз: она находится «на пороге Апокалипсиса... в ней все смешалось, она рушится под тяжестью глупости, подлости, дьявольщины. Отвращение мое столь сильно, что порой принимает форму государственной измены. Во всяком случае, я надеюсь, что Румыния не относится к этому континенту», который (страшнее ничего нельзя придумать) «открыл мирские науки, философию и социальное равенство».

В этом контексте, на наш взгляд, решающее значение приобретает один эпизод, обычно не привлекающий внимания комментаторов. Речь идет о путешествии в Англию в июле 1936 г., во время которого Элиаде посетил Конгресс Движения Оксфордской группы. Эта организация была основана в начале 20-х годов; членами ее в основном являлись протестанты, но также и католики, и православные. Возглавлял ее американский пастор Франк Бухман, питавший, в частности, надежду на обращение в свою веру нацистских вождей. В 1936 г. он сделал, например, такое заявление: «Я благодарю Небо за то, что оно нам послало такого человека, как Адольф Гитлер, выстроивший линию обороны против Антихриста-коммунизма. Представьте себе, какое значение для мира имело бы решение Гитлера стать под знамена Господа. Или решение Муссолини. Или любого другого диктатора». Посетив на обратном пути в августе — сентябре Берлин, Мюнхен, Лейпциг и Вену, Элиаде вернулся в Румынию полный энтузиазма относительно «христианской революции», которую подготавливала Оксфордская группа. По возвращении в Бухарест он посвятил ее деятельности большую статью и два выступления по радио. Ее убеждения показались ему очень близкими той идее, которую он отстаивал уже много лет: настоящая революция должна быть прежде всего духовной и вдохновляться примером христианства. Точно таков, по мнению Элиаде, подход Оксфордской группы. Ее члены — «настоящие христиане и настоящие революционеры». Бухман напоминает, что «самая большая революция, которую способны совершить люди, — принятие послания Христова». Это коллективное движение «могло бы изменить лицо мира», — писал Элиаде, отмечая одновременно, что в июле в Бирмингеме собрались более 20 000 его сторонников.

Подобный успех оказал на него огромное впечатление: «Новый человек, христианин, отмеченный духовностью, о котором возвещает Оксфордская группа, — единственный, кто способен разрешить парадоксы современного мира. Единственный, кто способен спасти Европу». Европу, которую разлагает, с одной стороны, «гнусность» демократии, с другой стороны — большевистская опасность; в этих оценках Элиаде совершенно согласен с Бухманом. Он спешит поделиться своим открытием с Чораном, который в это время вернулся в Румынию. Элиаде пишет ему из Берлина 24.7.1936: «Я видел (в Оксфорде. — Авт.) самое великолепное из всего, что есть в Европе. Это даже лучше, чем Гитлер». Следует учитывать, что адресат этого неизданного письма являлся горячим сторонником нацизма. В «Мемуаре I» Элиаде делится своими сомнениями относительно возможностей создания секции Оксфордской группы в Румынии. Однако его статьи и выступления тех лет создавали прямо противоположное впечатление. Тогда историк утверждал, что в Румынии совершается аналогичная революция, основанная на одном убеждении: «Уверенности в том, что на месте прежнего человека (грешника) может родиться новый человек (искупивший свои грехи)... Не случайно именно от правого молодежного движения исходит план «примирения Румынии с Богом», как его называет вождь движения (имеется в виду Кодряну — Авт.)». Статья была опубликована во «Vremea» 4.10.1936. Интересно сопоставить ее с записью в «Дневнике» Михаила Себастьяна от 25.9.1936. Запись была сделана, таким образом, за неделю до появления статьи о возможности внедрения опыта Оксфордской группы на Балканах. 24 сентября Себастьян ужинал у Элиаде и на следующий день рассказал в «Дневнике» о следующем неприятном эпизоде. «Вчера вечером шла довольно мирная беседа о внешней политике и о Титулеску (в то время министр иностранных дел, осуществивший присоединение Румынии к Малой Антанте, снятый с должности в августе 1936 г.); вдруг Мирча совершенно неожиданно взорвался и закричал со страшной ненавистью, которая так меня поражает: «Титулеску? Его надо казнить! Поставить к стенке! Расстрелять из десятка пулеметов! Изрешетить его пулями! Повесить за язык!» Себастьян сознается, что подавлен этим инцидентом и что впервые ощущает чувство «окончательного разрыва». Он продолжает: «Мирча — правый, до мозга костей. Во время абиссинских событий он был за Муссолини. Во время войны в Испании — за Франко. Здесь, в Румынии, он за Кодряну. Он, конечно, делает усилия (мучительные?), чтобы скрыть свою позицию, по крайней мере от меня. Но иногда ему это не удается, и тогда он переходит на крик, как вчера вечером». Себастьян задается вопросом: «Означает ли это, что я теряю Мирчу?.. Между нами возникает порой тягостное молчание; оно лишь наполовину скрывает истину, которую мы избегаем, потому что, конечно, мы оба ее осознаем. Я не перестаю копить причины разочарований; его сотрудничество в антисемитской «Vremea» — далеко не единственная из них». Себастьян завершает патетическим восклицанием: «Я сделаю все возможное, чтобы сохранить дружбу с ним, несмотря ни на что».

1937 г.: спиритуалистический фашизм

Поддерживал ли Элиаде уже тогда тесные контакты с идеологическим руководством Легионерского движения? Известно, что он неоднократно встречался с Кодряну, несомненно при посредничестве Нае Ионеску. Кроме того, он пребывал в самых лучших отношениях с рядом легионерских вождей, которые были его друзьями детства, как, например, Михаил Полихрониад и Хайг Актерян. Он был хорошо знаком с Ионом Мотой, занимавшим в Движении второй по значимости пост, а также с «командиром» Василе Марином, которого знал не менее 10 лет. Два последних, юристы по образованию, погибли в Испании в 1936 г. Это событие сыграло основную роль в принятом историком на рубеже 1936—1937 годов решении об окончательном переходе на сторону Железной гвардии. Следует отметить, что осенью 1936 г. престиж Франко в неумолимо сползавшей вправо Румынии достиг своего апогея. Об этом свидетельствовал съезд Национально-христианской партии под руководством Октавиана Гоги и А. К. Кузы (вскоре занявших ключевые посты в правительстве). Он проходил в Бухаресте в начале ноября; на него собрались более 200 000 депутатов. В залах заседаний рядом со знаменами нацистской Германии, фашистской Италии, знаменем Румынии, украшенным свастикой, были водружены красные с золотом знамена франкистской Испании. Участники пели славословия Христу, королю Каролю II, Кузе и Гоге, Гитлеру, Муссолини и Франко, прерывая их привычными проклятиями в адрес евреев.

У Кодряну слово не расходилось с делом. Он не только обещал каудильо направить добровольцев в Испанию (как это сделал Гога), но и выполнил свое обещание. Ряды франкистов пополнились одиннадцатью легионерами, в число которых входили Мота и Марин. По замечанию Анри Проста, французского чиновника, занимавшего высокий дипломатический пост в Бухаресте, Капитан сумел «замечательно использовать их трупы»: оба гроба были с почестями доставлены в Румынию через Германию и Польшу; торжественные похороны были устроены 11 февраля 1937. В них приняли участие многочисленные священнослужители во главе с Патриархом Румынской православной церкви. Кодряну, окруженный членами своего генерального штаба, возглавлял похоронную процессию. Впервые жители Бухареста смогли зрительно измерить ту силу, которую являла собой эта пламенная молодежь в зеленых рубашках и в традиционной одежде румынских крестьян. В тот день впервые открыто выступили головорезы Кодряну, участники знаменитых эскадронов смерти. Население столицы выстроилось вдоль улиц, по которым проходила процессия. На похоронах присутствовали представители Германии, Италии, Португалии; дипломатические представители демократических государств заявили протест. Представление об общенациональном значении события дают воспоминания С. Московичи: «Останки были помешены в поезд, который проехал по всей стране. На каждой остановке собирали толпы людей и требовали от них клятвы отомстить, пожертвовав жизнью, — благом, терявшим ценность быстрее всего».

Элиаде присоединил свой авторитетный голос к хору тех, кто воспевал смерть и жертву легионеров. Он трижды выступал с проникновенными статьями, посвященными памяти Моты и Марина. Две были опубликованы во «Vremea» 24 января, затем 21 февраля 1937 г.; третья — год спустя, 14 января 1938 г. в «Buna Vestire» (печатный орган Железной гвардии). В одной из статьей 1937 г. он писал о Василе Марине: «С момента нашей первой встречи, происшедшей 12—13 лет тому назад, он неизменно оставался страстным поклонником «реакционных» французских писателей и был знаком со всеми произведениями Леона Доде и Шарля Морра. У него был бойцовский характер... Его жертва столь же значима и плодотворна, как жертва Иона Моты. Эти два человека отличались необычной структурой души; оба одинаково радостно встретили смерть». Годом позже Элиаде неизменно считал: «Хотя Мота и Марин по-разному глядели на жизнь, они одинаково сильно верили в смерть и искали ее с равным пылом... Их смерть принесла свои плоды. Она скрепила печатью ту формулировку смысла жизни и созидания, которую предложило наше поколение: главенство духовного (в отличие от главенства преходящего)».

«Главенство духа», «христианская революция»... Самое меньшее, что можно заметить по этому поводу, — это то, что под пером Элиаде данные термины наполняются очень точным политическим смыслом, следов которого будет не сыскать после 1945 г. Ощущаешь почти неловкость за Клода-Анри Роке, который в ходе бесед с Элиаде в 1978 г. сделал следующее замечание: «Я предполагал, что вы довольно равнодушны к политической тематике. Но я вижу, что в этой области вам свойственны прозорливость, отсутствие склонности к иллюзиям и серьезный подход». Какими же невероятно наивными кажутся эти слова в свете политических статей Элиаде конца 30-х годов! Нельзя не отметить удивительного таланта интервьюируемого манипулировать собеседником; он с удивительным мастерством использует отсутствие у того информации. Точно так же, заявляя в начале 80-х годов, что «смерть была у легионеров самой популярной темой», а «смерть Моты и Марина стала для них образцом для подражания», он не говорит неправды, а всего лишь опускает важную подробность: именно он, чьи лекции и статьи были столь пристрастны, являлся одним из основных создателей культа смерти.

 

ИЗБИРАТЕЛЬНАЯ КАМПАНИЯ, АРЕСТ И ПОБЕГ (1937—1939)

1937—1938 годы знаменовали пик деятельности ученого как активиста Железной гвардии. Ее грубо прервал арест, происшедший летом 1938 г. Действительно, с 1937 г. Элиаде не довольствовался тем, что оказывал организации словесную поддержку путем многочисленных выступлений в прессе. По свидетельству М. Себастьяна, он активно участвовал в избирательной кампании 1937 г. Так, в полной версии «Дневника» Себастьяна в записи от 7 декабря 1937 г. значится: «Вчера был день рождения Нины (Нина Рарес, жена Элиаде. — Авт.). С утра я позвонил, чтобы их поздравить. «Г-н профессор завтракает у своих родителей», — сказала мне прислуга. В тот же вечер я у них обедал и выяснил, что на самом деле Мирчи (Элиаде. — Авт.) не было в Бухаресте уже два дня — он уехал в провинцию проводить избирательную кампанию (выборы должны были состояться 20 декабря. — Авт.). Он вернулся домой только вечером. Утренняя ложь прислуги привела меня в ужас: это был обман организованный, обман, поддержанный всем семейством, и они не постеснялись сделать прислугу своей сообщницей. Это показалось мне еще более неприятным, чем мысль, что Мирча бороздил страну от деревни к деревне в составе агитационных бригад, в компании Полихрониада. С ними были и Хайг Актерян (отец философа Арсавира Актеряна. — Авт.), и Пенчу. Они выступали по очереди. Хайг говорил немного театрально и сильно жестикулировал. Не знаю, выступал ли Мирча. Что бы там ни было, все это кажется мне гротескным».

Существует еще один документ, который можно считать доказательством работы Мирчи Элиаде на Железную гвардию в провинции: это свидетельство бывшего легионера Габриэла Баланеску. Тот вспоминал, что обязанности Элиаде состояли в сборе денежных средств для электоральной кампании Железной гвардии в округе Прахова. Как уже говорилось, Железная гвардия в ходе предвыборной борьбы поменяла название и стала называться партия «Все для родины». В ее печатном органе, газете «Buna Vestire», 17 декабря было опубликовано следующее коммюнике: «Партия «Все для Родины» сообщает: руководители партийных подразделений должны осуществить перевод денежных средств, собранных для участия в выборах в палату депутатов и в Сенат, 6 декабря. В 18 часов того же дня они обязаны информировать Николае Тоту (один из руководителей Легионерского движения, председатель Избирательного комитета. — Авт.), собраны ли ими необходимые средства, послав ему телеграмму по адресу: Бухарест, ул. Гутенберга, 3. Имена руководителей подразделений: 1. Секстиль Пускариу. 2. Ион Гаванеску. 3. Николае Розу. 4. Полковник Пипереску. 5. Полковник Кристодолу 6. Мирча Элиаде. 7. Ион Кантакузино. 8. Проф. Пантази». Коммюнике было подписано Николае Тоту, занимавшего пост главы центрального избирательного Бюро Легионерского движения. Здесь представляется немаловажным отметить, что человеком, отдававшим приказы Элиаде, был известный преступник Николае Тоту, организатор убийства еврейского студента Давида Фалика в 1936 г. Студент был убит в Черновцах тремя выстрелами в живот. По свидетельству вдовы Капитана Елены Кодряну, именно там, на улице Гутенберга, в штаб-квартире Железной гвардии, Элиаде «встречался с Корнелиу» (хотя, разумеется, к ее свидетельствам надо относиться очень осторожно, как и к воспоминаниям всей легионерской верхушки, в чьих интересах было сохранить хорошую репутацию Элиаде).

Состоял ли он в то время членом легионерского «гнезда»? На этот вопрос восьмидесятилетний Ион Зяна, бывший функционер Железной гвардии, ответил утвердительно в открытом письме к французскому историку румынского происхождения Нягу Дьюваре. Тот утверждал в своем исследовании, что Элиаде, как и другие интеллектуалы — участники его группы, никогда формально не был членом движения. «Это ложь! Это абсолютная ложь! — отвечал ему И. Зяна. — Касательно Мирчи Элиаде, уважаемый г-н Дьювара, вам следует знать, что он был формальным членом движения, поскольку состоял в гнезде «Акса», которым руководил Михаил Полихрониад». Фигурировало ли имя Элиаде в списке кандидатов в депутаты палаты депутатов от партии «Все для родины» на выборах 1937 г.? Не существует ни одного заслуживающего абсолютного доверия документа, где бы участие Элиаде отрицалось либо подтверждалось. Однако близкий друг Элиаде и Чорана философ Петре Тутя (1900—1991) это участие подтверждал. В сборнике бесед с философом, опубликованном в Бухаресте незадолго до его смерти, на вопрос: «Как вы объясните, что деятели культуры такого уровня, как Мирча Элиаде, на выборах 1937 г. стали кандидатами по спискам Легионерского движения», Тутя не колеблясь отвечал: «Они это сделали, потому что демократия была опорочена и оказалась более не способна обеспечить внутреннюю и внешнюю безопасность страны».

Полное погружение в политику экстремизма

Как бы там ни было, в 1937 г. публичные исповеди Мирчи Элиаде (их венцом явилась его знаменитая статья «Почему я верю в победу Легионерского движения» — ответ на анкету «Buna Vestire», — опубликованная 17 декабря, всего за 3 дня до выборов) безоговорочно подтверждают высокую степень вовлеченности философа в Движение. В «Дневнике» Михаила Себастьяна содержится очень подробный отчет о ее появлении. Например, запись от 2 марта 1937 г.: «В гостях у Мирчи. Наш с ним долгий политический спор. Он не слушал никаких доводов. Он был лиричен и туманен, выражался больше восклицаниями, междометиями, резкостями... Я ничего не запомнил, кроме одного заявления, которое наконец показалось мне искренним: он любит Гвардию, она его надежда, он ждет ее победы». В споре была затронута история студента-коммуниста Гогу Радулеску, зверски избитого веревками четырьмя подручными Капитана в штаб-квартире организации. Отметим: в их числе был некий Виорел Трифа, который впоследствии, в эмиграции, в 1951 г., станет... епископом Румынской православной церкви в США. «Поделом ему! — воскликнул Элиаде по поводу замученного студента. — Так и надо поступать с предателями. Он, Мирча Элиаде, битьем не довольствовался бы. Он бы ему глаза вырвал», — рассказывает Себастьян. В целом, по мнению его давнего друга, «все, кто не относится к Железной гвардии, все, кто проводят иную политику, чем она, — предатели своей страны и заслуживают своей участи». Себастьян продолжает: «Не исключено, что однажды, перечтя эти строки, я не смогу поверить, что Элиаде так говорил. Поэтому надлежит уточнить, что я всего лишь точно привожу его высказывания. Просто чтобы их не забыть... Я не должен также забывать, как он объясняет свою пылкую приверженность Железной гвардии: «Я всегда верил в примат духовного». Как мы уже видели, этот тезис с конца 20-х годов неизменно присутствовал в работах Элиаде.

Теперь автор «Depuis» встречался с Элиаде довольно редко. Три недели спустя после описанного спора, 25 марта 1937 г., Себастьян снова записал в «Дневнике»: «Посетив представление балетной труппы Йосса, Мирча сказал Комарнеску, что его возмутил «еврейский дух». Спектакль показался ему «семитским». Это все, что он нашел нужным сказать. Наша дружба распадается у меня на глазах». Содержание пересказанных романистом речей Элиаде очень точно совпадали с изменениями в направленности публицистики последнего. Когда три месяца спустя, 27 июня, отмечалось десятилетие с момента основания Легиона Михаила Архангела, историк религий согласился поместить в «Buna Vestire» длинный панегирик движению, созданному Кодряну в 1927 г. В этой статье, озаглавленной «Христианская революция», «историческая миссия» Железной гвардии рассматривалась как один из элементов «общей борьбы света и тьмы, добра и зла».

Своему полному погружению в экстремистское и антисемитское политическое течение Элиаде попытался придать в 1937 г. более академичный характер. Он не только продолжил чтение лекций в университете, но и осуществил подготовку к публикации двухтомника избранных (политических и литературных) сочинений филолога и историка Б.-П. Хасдею, одного из властителей дум румынских ультранационалистов. Хасдею не просто яростно ненавидел евреев, как свидетельствовали его статьи об «иудейской проказе», целью которых было восстановить национальные элиты против решений Берлинского конгресса относительно эмансипации румынских евреев. Он еще и являлся автором брошюры о Талмуде, где использовал все свои научные познания для превращения антисемитизма в политическую идеологию. Хасдею являлся одним из символов Легионерского движения. Удивительно, но факт: Элиаде, в то время как раз распространявшийся о «еврейском вторжении» (например, в статье «Незрячие руководители» от 19.9.1937), попытался несколько смягчить неистовый антисемитизм своего знаменитого предшественника. Предисловие Элиаде к двухтомнику было встречено острой критикой прессы за приблизительность оценок и отсутствие глубины. При подготовке трудов Хасдею к печати Элиаде изъял из текста два из восьми пунктов политической программы, предложенной Хасдею в 1866 г., не сообщая о купюрах и без комментариев. Дело касалось пятого и шестого пунктов программы, где Хасдею призывал соответственно к «энергичному и искреннему сражению с еврейским нашествием» и к «борьбе не на жизнь, а на смерть против вмешательства инородцев во внутренние дела страны». Изъятие этих пунктов позволяло Элиаде избежать необходимости непосредственной трактовки антисемитской доктрины историка XIX в. Это выглядело так, словно Элиаде, чья приверженность Движению как раз достигла апогея, пытался провести водораздел между своими «преходящими» работами (статьями в газетах и журналах, которые должны были быть преданы всеобщему забвению) и нетленной энциклопедической прозой, которая и должна была создать его образ для потомства.

Отметим, наконец, что благодаря посредничеству Элиаде в Бухаресте в конце 30-х годов произошла встреча К. З. Кодряну с Юлиусом Эволой, таким же, как Элиаде, фашиствующим историком религий, вступившим в Вене в 1940 г. в СС. В письме к главному редактору журнала «Vie della Tradizione», написанном в 1971 г., Эвола вспоминал об этом в следующих словах: «Мирча Элиаде совершенно точно состоял в Железной гвардии, так что благодаря его посредничеству я смог связаться с ее вождем К. Кодряну. Это произошло в Бухаресте в 1936 г.». Элиаде упоминает в своих «Мемуарах» о встрече с Эволой, которую относит к весне 1937 г., — по всей вероятности, ошибочно. Конечно, о встрече крайне правого итальянского ученого с Кодряну не упоминается вовсе — но стоит ли этому удивляться? Элиаде пишет лишь, что получил от Нае Ионеску приглашение принять участие в обеде с Юлиусом Эволой и признается: «Я восхищался его интеллектом и особенно плотностью его прозы». Прекрасным образчиком этой «плотности» может послужить рассказ итальянского ученого о встрече с Капитаном, опубликованный в декабре 1938 г. и недавно перепечатанный во французском правоэкстремистском журнале. Например, следующий пассаж: «Группа легионеров расступается, и вот к нам идет молодой, высокий и элегантный мужчина, чье лицо отмечено незаурядными благородством, открытостью и энергией. У него серые глаза, высокий лоб; это выраженный арийско-римский архетип (sic! — Авт.). Однако, несмотря на мужественность черт, в выражении его лица проглядывает что-то созерцательное и мистическое». Далее, несомненно под влиянием своего обеда с профессором и его ассистентом, Юлиус Эвола выражает радость по поводу «столь явной способности Капитана преодолевать обстоятельства, возвращая волю к национально-политическому обновлению, к ее подлинным духовным истокам».

По завершении выборов в декабре 1937 г. историк религий не прекратил своей деятельности в поддержку Железной гвардии. В январе 1938 г. он опубликовал во «Vremea» примечательную статью «Новая легионерская аристократия»; через неделю вернулся к той же теме в статье «Мысль и творчество в легионерской литературе», напечатанной на сей раз в журнале « Sânziana»; 13 февраля 1938 г. во «Vremea» была помещена его статья «Провинция и Легионерское движение»; таких работ было много, здесь названы лишь некоторые из самых длинных, содержавших наибольшее количество доводов, производивших наиболее удручающее впечатление.

Память у Элиаде была просто фантастическая. Однако в длинном письме от 25 июня 1972 г. к своему коллеге и другу Гершому Шолему, где Элиаде пытался оправдаться, он писал: «Я не помню, чтобы когда-нибудь написал хоть единую страницу в развитие легионерских идеологии или пропаганды». Подобная смелость лишь усиливала недоумение. Почему Элиаде столь упорно занимался извращением исторической правды? Ведь он лгал, утверждая, что он никогда не сотрудничал в «Buna Vestire»; надеялся, вероятно, что его заявления никогда не будут опровергнуты документально. И дальше в письме к Шолему он еще сильнее увязал во лжи: «В то время я сотрудничал во многих серьезных газетах, где мог бы излагать те же самые (легионерские. — Авт.) идеи. Почему же я этим не занимался?». Он этим занимался: помимо публикаций в «Buna Vestire», от которых он открещивается в указанном письме, он много писал и во «Vremea», пролегионерской газете, где непрерывно излагал свои легионерские (антисемитские и ксенофобские) воззрения. Естественно, Шолем, ученый румынского происхождения, не стал отправлять Элиаде копии его статей того времени — посылка вышла бы крупных размеров. Но полное презрение, которое Элиаде выказывает по отношению к Шолему, порядочному человеку, вынужденному верить ему на слово, способно обескуражить любого комментатора.

Вернемся, однако, в 1938 г. Для соратников Элиаде по политической борьбе ситуация ухудшалась с каждым месяцем. Король, полный решимости восстановить свою власть над страной, в марте издал декрет, запрещавший политические партии. В апреле в штаб-квартире Легионерского движения была проведена серия обысков; затем был арестован Кодряну, против которого было выдвинуто обвинение в государственной измене. Судебный процесс против Кодряну, в ходе которого совершенно не соблюдались права защиты, завершился 27 мая 1938 г. приговором к десяти годам каторжных работ. Однако Кодряну удалось-таки зачитать на суде обращение Элиаде от декабря 1937 г. «Почему я верю в Легионерское движение». Обращаясь к судьям, он сказал, что расценивает это обращение как символическое, поскольку оно полностью соответствует духу возглавляемой им организации.

Период интернирования Элиаде в лагере Меркуря-Чук

В этих условиях деятельность Элиаде как активиста Легионерского движения вполне закономерно завершилась его арестом 14 июля 1938 г. Сперва в течение трех недель он содержался в главном здании Сигуранцы в Бухаресте. От него требовали подписать заявление о разрыве с Легионерским движением. Он отказался: «Мне представлялось немыслимым отказаться от солидарности с моим поколением в момент самого страшного террора, когда преследовали и подвергали гонениям невинных», — объяснял Элиаде в начале 1980-х годов. Поэтому затем историк религий был интернирован — как и несколько сотен других «невинных» легионеров — в Меркуря-Чук, в бывшем сельскохозяйственном училище, оборудованном под лагерь. Двор был огорожен колючей проволокой и находился под постоянным наблюдением жандармов. Однако условия содержания были не слишком тяжелыми. Находившимся там легионерам удалось организовать чтение лекций; именно там Нае Ионеску, сохранивший свой костюм и знаменитый галстук-бабочку, прочел свои пресловутые «Лекции о феномене легионера». Элиаде также выступил с импровизированными лекциями о национально-освободительном движении в Индии. Он добился, чтобы его перевели в одну камеру с Нае Ионеску. В той же камере отбывал заключение молодой священник Ион Манзату (Manzatu) — музыкант, написавший бесчисленное число легионерских гимнов и песен. Элиаде сохранил о том времени самые трогательные воспоминания. В Мемуаре II он отмечал, что, не считая моментов, отведенных на переклички и на еду, каждый в лагере мог свободно располагать своим временем. Он, например, даже написал там роман «Свадьба в раю» (французское издание — Париж, изд-во Herne, 1981 г.). «Вечером мы все вместе читали молитву, завершавшуюся мощным «С нами Бог», пропетым тремя сотнями голосов». (Несомненно, то был румынский аналог эсэсовского Gott mit Uns. — Авт.) «На втором этаже находилась комната, специально отведенная под молельню». Благодаря болезни легких историк религий довольно быстро добился перевода в санаторий: помогло вмешательство генерала Кондееску, приближенного короля Кароля II; главное достоинство генерала состояло в том, что он был дядей супруги Элиаде Нины. Генерал ходатайствовал за Элиаде перед премьер-министром Арманом Калинеску по прозвищу Черный Бинокль; тот будет убит легионерами посреди улицы в 1939 г. Так Элиаде оказался в Синае, замечательной горной местности, расположенной неподалеку от Бухареста. Здесь у него была большая комната с террасой, и его жена Нина получила разрешение на свидания с ним. Элиаде получил все эти послабления благодаря своему реноме известного деятеля культуры. «В лагере были десятки больных туберкулезом. Но я был единственным, в отношении которого Бухарест настаивал на том, чтобы «быть постоянно информированным», — признавал он сам. Он был отправлен из Меркуря-Чук в Синай 25 октября. А уже 12 ноября 1938 г., спустя всего 4 месяца после ареста, был отпущен на свободу. Несомненно, ему едва удалось избежать смерти. В ночь с 29 на 30 ноября Корнелиу Кодряну был убит при якобы имевшей место попытке к бегству. В течение следующих месяцев на многих бывших товарищей Элиаде по заключению обрушились жестокие репрессии.

После выхода Элиаде из лагеря и в течение всего 1939 г. его материальное положение было далеко не блестящим. Преподавать в университете ему было запрещено вследствие его легионерской деятельности; он вынужден был жить случайными заработками (гонорарами за переводы, статьи, платой за работу корректора). Теперь он был осторожен и держался в стороне от политической деятельности. Это отразилось на его творчестве — оно стало более разнообразным, более нейтральным. Однако Элиаде «ни о чем не жалел» — так он откровенно писал Чорану в долго остававшемся неизданным письме, которое было написано через несколько месяцев после выхода из лагеря. Кроме того, он пользовался тем же полным метафор эзоповым языком, что и в пьесе «Ифигения», которую написал в декабре 1939 г. В этой трагедии в трех действиях можно обнаружить все идеологические темы, которые остаются ему дороги, особенно прославление жертвы и смерти за родину. Они искусно вплетены в сюжетную канву, a priori вне прямой связи с румынской либо европейской политической реальностью. Ряд пассажей буквально слово в слово повторяют те статьи, которые Элиаде посвятил в 1937 г. франкистской «жертве» Иона Моты и Василе Марина. Верхом непорядочности, или, если угодно, верхом извращенности, можно считать тот факт, что в 1951 г. Элиаде посвятил эту пьесу... Михаилу Себастьяну, в некотором роде своему еврейскому другу, и одновременно — своему соратнику по Легионерскому движению Хайгу Актеряну, вместе с которым, как уже говорилось, он участвовал в избирательной кампании 1937 г. в пользу Железной гвардии. В таком виде — с полным текстом 1939 г., с предисловием автора, написанным в августе 1951 г., — и опубликовало пьесу одно румынское эмигрантское издательство в Аргентине.

Себастьян, которому Элиаде дал почитать пьесу еще в процессе ее написания, в отношении нее не ошибался. Премьера трагедии состоялась в Национальном театре Бухареста 10 февраля 1941 г.; автор находился за границей; едва за две недели до этого прошел кровавый погром легионеров. Себастьян был от премьеры в ужасе. 12 февраля 1941 г. он записал: «Состоялась премьера «Ифигении» Мирчи Элиаде в Национальном театре. Я там, само собой, не был (в это время Михаил Себастьян, как и все евреи, уже превратился в парию; евреям пребывание в театре было строжайше запрещено. — Авт.). В любом случае я бы не пошел на спектакль, который абсолютно всё — автор, актеры, сюжет, публика — превращало в подобие легионерского сборища». В румынском издании «Дневника» за этими словами следовало продолжение: «У меня бы там создалось впечатление, что я на собрании «гнезда». Я говорил по телефону с Ниной, и она сказала, что спектакль имел шумный успех. Она невольно подтвердила мои опасения». Себастьян вполне резонно добавил: «Пьесу с таким сюжетом не запретишь, хотя эта полна намеков и аллюзий (я их углядел еще в прошлом году, когда ее читал). Однако маскировка грубовата: я бы назвал эту пьесу «Ифигения, или Жертвоприношение легионера» — это был бы хороший подзаголовок. После пяти месяцев легионерского правления и трех дней мятежа, после стольких убийств, пожаров, грабежей, можно сказать, что во всяком случае эта премьера оказалась весьма своевременной», — иронизировал романист.

Бегство за границу

Вернемся в 1939 г. Элиаде все серьезнее подумывал о выезде за рубеж. С этой целью он написал своему другу Ананду Кумарасвами в США Знаменитый индолог ответил ему, что американские университеты переполнены преподавателями — беженцами из Европы. (Представив себе то время, в самом деле трудно вообразить Элиаде, занимающегося преподавательской деятельностью бок о бок с Ханной Арендт, Томасом Манном, Гербертом Маркузе.) Поэтому Элиаде сосредоточил усилия на своем журнале «Залмоксис», который он хотел сделать международным. Первый номер был выпущен как раз в 1939 г. в Париже востоковедческим издательством Поля Гётнера. Как будет показано ниже, это издание оказалось очень полезным, когда после 1945 г. Элиаде вновь пришлось завоевывать доверие академических кругов. А в 1939 г. новый журнал был встречен весьма сдержанно. Довольно жесткую рецензию на него написал французский традиционалист Рене Генон, указавший на многочисленные ошибки, причем некоторые выглядели «поразительными». Точнее, Генон упрекал Элиаде в том, что «за этим собранием всевозможных фактов не следует никаких сколько-нибудь четких выводов». Статьи, посвященные фольклору, Генон считал «исключительно фактологическими и представляющими чисто местный интерес». Подобная оценка отнюдь не способствовала началу зарубежной карьеры; она даже была способна произвести удручающее впечатление на Элиаде, который считал Рене Генона «настоящим мэтром», «одним из самых умных людей нашего века», а в 1932 г. — еще и «замечательным оккультистом».

С середины августа до середины сентября 1939 г. Элиаде должен был проходить службу в подразделении противовоздушной обороны в Клуже. Клуж — столица Трансильвании, красивый город, румыно-мадьярский по культуре, среднеевропейский по архитектуре. Венгры? Элиаде, чье отношение к национальным меньшинствам, по-видимому, не претерпело никаких изменений, отмечал, что «все, что в этом городе есть творческого, отмечено печатью румынского духа». Доказательство? Его разнообразные престижные культурные институты «все созданы коренными румынами». Именно там, в Клуже, его застало известие о вторжении Гитлера в Польшу. В целом Элиаде не видел перед собой никакой перспективы; ситуация представлялась совершенно безнадежной. Его чувства, по-видимому, находили выход в злобной ксенофобии, антисемитизме и сочувствии немцам (последнее — в течение всех военных лет). Об этом нам снова поведал Себастьян. Кроме того, сопоставление выступлений Элиаде в прессе (его статей) с его устными высказываниями (пересказ разговоров с ним в «Дневнике» Себастьяна) демонстрирует их полное совпадение. Процитированная выше статья о Клуже опубликована 23 сентября 1939 г. Следующий отрывок из «Дневника» датирован 20 сентября, т. е. написан за три дня до появления статьи. «Тител (Петру. — Авт.) Комарнеску мне рассказал о разговоре на политические темы, который у него состоялся на днях с Элиаде. Взгляды Элиаде — германофильские как никогда, франкофобские и антисемитские как никогда. Элиаде считает, что сопротивление поляков в Варшаве — это еврейское сопротивление. Одни жиды способны использовать детей и женщин в целях шантажа, поставив их в первые ряды обороняющихся: они играют на немецкой совестливости. Немцы заинтересованы в том, чтобы ничего не разрушать в Румынии. Наше спасение — в прогерманском курсе».

Элиаде ищет в этот момент спасения и лично для себя, и видит его во временном выезде за рубеж. Он готов унижаться. Например, принять назначение на дипломатический пост от тех самых политиков, которых он презирал и против которых вел идеологическую борьбу на стороне легионеров с 1934 г. Но именно в этот момент отношения между Железной гвардией и королевской властью начали улучшаться. К середине марта 1940 г. Кароль II, прежде не дававший событиям четкой оценки, заявил наконец, что больше не верит в победу союзников. В созданный им Фронт национального возрождения даже было принято некоторое количество бывших зеленорубашечников из числа покаявшихся. Декретом от 25 апреля Железной гвардии объявлена амнистия, все легионеры освобождены. Элиаде воспользовался моментом затишья, чтобы испросить аудиенцию у нового министра пропаганды К. К. Джуреску. Он получил ее благодаря ходатайству писателя Александру Росетти. Министр рассказывал об этой встрече в 1971 г.: «Однажды мой старый друг Александру Росетти, придя ко мне, сказал: «Я видел Мирчу Элиаде. Он оказался в очень тяжелом положении. Ты не мог бы для него, что-нибудь сделать?» Я знал Элиаде много лет по его произведениям, следил за его выступлениями в бухарестской прессе. Мне также было известно о его правых политических пристрастиях, как и о том, что он, в отличие от многих других, никогда не занимался реальной политической деятельностью. Учитывая, что в это время министерство собиралось направить целый ряд секретарей и советников по культуре в наши посольства в странах Западной Европы, я решил, что он может нам быть полезен». Джуреску предложил Элиаде должность культурного атташе в Лондоне. Элиаде принял предложение. Он покинул Румынию 10 апреля 1940 г.

В особенно изворотливом пассаже письма к Гершому Шолему от июня 1972 г. Элиаде попытается при помощи этого эпизода убедить своего корреспондента в том, что слухи о его связях с Легионерским движением — «тягостное недоразумение». «На самом деле в апреле 1940 г. одно из последних правительств короля Кароля II, противника Железной гвардии, назначило меня культурным атташе при нашем посольстве в Англии». Представляя факты таким образом, столь же искусно, сколь и бесчестно, Элиаде давал понять, что вроде бы он был противником Железной гвардии. Разумеется, он умалчивал о том, что весной 1940 г. король приступил к переговорам с амнистированными легионерами. Наконец, он забывал упомянуть, что, много лет открыто выступая врагом Кароля II, он был обязан судьбоносным назначением в Лондон отчасти снисходительному отношению Джуреску, отчасти хлопотам высокопоставленных лиц, в том числе Александру Росетти и генерала Кондееску, отчасти — оппортунизму в сочетании с отсутствием щепетильности. Последние, как будет показано в главе VI, всего через несколько недель по его приезде в Лондон возбудили подозрения агентов Министерства иностранных дел.

 

РЕЛИГИЯ И ПОЛИТИКА

Сам Элиаде признавался в 1937 г., что его привлекли в фашизме такие идеологические аспекты, как «духовное возрождение» и христианская революция — «аскетическая и мужественная». Поэтому нам представляется справедливым начать именно с их рассмотрения. Подобные мессианские задачи явно просматриваются у Элиаде с 1935 г. В статье «Народ без миссии?!» он писал: «Политический вождь молодежи (Кодряну. — Авт.) утверждал, что цель руководимого им движения состоит в том, чтобы «примирить Румынию с Богом». Вот мессианская задача, решение которой не связано ни с классовой борьбой, ни с интересами политиканов, ни с экономическим инстинктом, ни с животным началом в человеке». Эта мессианская доминанта прослеживается во всем, что он написал в 1936—1938 гг.

Мистика смерти и жертвоприношения. Три « М » Элиаде: Мота, Марин, Маноле

Тема жертвы, того, что Элиаде называл «созидательной смертью», приобретает в данном случае центральное значение. Этой проблематике он посвятил университетский семинар по философии религии в 1936/37 учебном году. Отправной точкой лекций послужила румынское народное сказание о мастере Маноле. Методические разработки к лекциям позднее вылились в работу под названием «Комментарии к легенде о мастере Маноле», которую он завершил уже в Португалии. Книга вышла в свет в Бухаресте в 1934 г.; французское издание — в 1994 г. (Париж, изд-во «Эрн»). «Важность этой легенды, — объяснял автор работы в 1943 г., — заключается в «воспевании обрядовой смерти, единственно созидательной смерти». Причем, по мнению Элиаде, легенда не только служила отсылкой к архаическим мифам. Наряду с «Миорицей», она являлась одним из «великих сказов» о возникновении румынской нации. Данное обстоятельство удваивало интерес историка-националиста к страданиям мастера-каменщика и его сотоварищей. По легенде, они должны были построить монастырь Куртя в Аргесе. Но каждую ночь все построенное ими за день рушилось. Необходимо было принести в жертву человеческое существо. И Маноле крайне неохотно пошел на то, чтобы замуровать в стене свою живую жену. В предисловии, написанном в марте 1943 г., Элиаде призывает читателя отказаться от внеисторического подхода при чтении результатов его исследований, которые носят порой достаточно технический характер. «Мы сочли, что эта книга может иметь иное значение, помимо того чисто теоретического, которое мы ей придавали, приступая к работе над ней», — подчеркивает он. Историк в отчаянии: несколько недель назад завершилась битва под Сталинградом, где подверглись разгрому немецкие и румынские войска.

Для настоящей главы важен тот факт, что смерть в бою добровольцев-франкистов Моты и Марина, о которой говорилось выше, Элиаде расценивает как современное воплощение того «главного мифа духовности румынского народа», каковым для него является легенда о мастере Маноле. Здесь полностью стирается грань между историком религий и активистом Легионерского движения: «В истории народа редко можно обнаружить смерть более значимую, чем гибель этих двух видных деятелей Легионерского движения, погибших на испанском фронте», — писал он в 1937 г., по всей вероятности между двумя семинарами, посвященными «созидательной смерти» в сказании о мастере Маноле. «Как настоящие вожди, оба они уже неоднократно доказывали, что обладают жертвенным духом — вынесли тюрьму, страдания, моральные пытки; их юность была юностью ответственных людей, героев и аскетов». По мнению Элиаде, «добровольная смерть Иона Моты и Василе Марина имела мистический смысл: то было жертвоприношение христианству». (Как нам уже известно, и 50 лет спустя Элиаде не откажется от своей первоначальной оценки Железной гвардии как «мистической секты» (так именует он ее в «Мемуарах»). Он продолжает: «Как и его вождь и друг Корнелиу Кодряну, Ион Мота верил, что миссия Молодого поколения заключается в примирении Румынии с Богом. В преображении мертвой буквы в христианскую жизнь. В том, чтобы любым способом одержать победу над силами тьмы. Почувствовав, что Люцифер снова собирается биться с Христом, Ион Мота, этот православный крестоносец, храбро и с миром в душе двинулся в поход, чтобы принести себя в жертву во имя победы Спасителя». Вот почему, заключает Элиаде, подобная смерть плодотворна — она оплодотворяет даже землю.

В этом отрывке обнаруживаются все характеристики понятия обрядовой смерти, разработанного Элиаде в книге о мастере Маноле. В целом в его трактовке Мота и Марин приобретают для румынской нации и для национальной революции в Европе то же значение, какое обрело действо мастера-каменщика Маноле для монастыря Куртя в Аргесе. Отдав жизнь за Франко, легионерские вожди, по всей вероятности, вновь воплотили в жизнь один из старых космогонических мифов человечества. По определению самого Элиаде, приведенному в «Комментарии...», «ничто не приобретает долгосрочного характера, не будучи подкреплено принесением в жертву живого существа». Вот такую типичную фразу молодой француз, приступающий к чтению работ Элиаде в 1994 г., принял бы полностью и даже нашел бы ее глубокой. Но если речь идет об осведомленном читателе, то та же фраза заставляет вздрогнуть — особенно с учетом того политического контекста, в котором она возникла и параллельных рассуждений ее автора о легионерских жертвах. Скольких студентов, скольких молодых людей рассуждения и призывы Элиаде побудили либо окончательно убедили пойти на смерть? Ведь его слова подкреплял весь его авторитет писателя, почитаемого молодежью, университетского преподавателя, уважаемого студентами.

В данной области Элиаде не ограничился одним выступлением. Через месяц он снова взялся за перо, еще более взволнованный, чем прежде: 12 февраля в церкви Св. Илие в Горганах легионерские вожди принесли над телами Моты и Марина клятву. Текст клятвы, зачитанный Кодряну, завершался торжественным обещанием всех членов Движения «вести жизнь строгую и суровую» и «постоянно приносить себя в жертву нашей стране». Многие пассажи этой клятвы совершенно очевидно прямо почерпнуты из прозы Мирчи Элиаде. Кодряну восклицал: «Бог сейчас поставил нас перед самой большой жертвой, возможной со стороны Легионерского движения... Мота, ты принес свою жертву для Нации». Результатом принесения клятвы стало создание Кодряну легионерского корпуса имени Моты — Марина, полувоенной организации, личный состав которой не превышал 10 000 человек и подчинялся исключительно жесткой дисциплине. Это была элита Движения, чей девиз был «К смерти готовы!» (Gata de moarte!)

Выступления в защиту христианского тоталитаризма

Историк религий мог гордиться своими успехами. Десять дней спустя он ответил Кодряну любезностью на любезность. В новом опусе, помещенном в газете «Vremea» от 21 февраля 1937 г. и поименованном именно «Комментарий по поводу одной клятвы», он отмечал: «Смысл этой клятвы очень велик. Та мера, в какой она будет выполнена и принесет плоды, станет одновременно и мерой способности Румынии к духовному обновлению». Элиаде без всяких колебаний пытается обратить читателей в новую веру: «Христианин, остающийся вне Движения, не познавший духовной глубины и смелости, которыми отличается жизнь в рамках Легиона, будет прежде всего поражен одной вещью: тяжелым присутствием смерти. Будь готов к смерти всегда, в любую минуту!» Как же было много тех, кто в 1937, 1938, 1939, 1940 годах решил применить эти принципы на практике, кто решил умирать и сеять смерть на своем пути, во имя Капитана и Христа. Понятно, однако, что их соблазнили: Элиаде, кумир многих среди них, умел выбирать слова и заставить трепетать души пессимистически настроенных и утративших жизненные ориентиры молодых. «Никогда прежде, — убеждал их ученый, — румынская душа не стремилась к большему трагизму, к большей содержательности, одним словом, не желала стать более христианской». К концу 1937 г. мощь организации Кодряну действительно была велика как никогда: под ее знаменами стали собираться не только головорезы, жаждущие занять достойное место между коричневорубашечниками Муссолини и чернорубашечниками Гитлера, но и все большее количество молодых заблудших интеллектуалов. Головорезов влекла возможность насилия и грабежей; интеллектуалы следовали за Капитаном из идеализма. На эту часть Легионерского движения пламенные проповеди Элиаде, несомненно, оказывали достаточно серьезное влияние. А что же насчет сверхнасилия, непрерывных и ежечасных гонений на евреев, их избиений, грабежей, убийств, происходивших с конца 1920-х годов? «Революция, за которую борется Корнелиу Кодряну, имеет столь глубоко мистическое значение, что ее победа будет означать победу христианского духа в Европе — в той самой Европе, где Христос не всегда выходил из борьбы победителем, хотя в него веровали миллионы людей», — вещал Элиаде, опираясь на уроки Движения Оксфордской группы. А ведь он, как специалист по истории религий, в данной области обладал самым высоким авторитетом, неоспоримой репутацией знатока проблемы. Совершенно ту же самую (практически дословно) апологию христианской революции, якобы осуществляемой Железной гвардией, находим в статье «Почему я верю в победу Легионерского движения», опубликованной спустя 12 месяцев, в декабре 1937 г., за несколько дней до выборов.

Представляется необходимым подчеркнуть совпадение двух названных текстов, поскольку впоследствии Элиаде, отвечая на вопросы своего биографа М. Л. Риккетса, не признавал себя автором этого жуткого символа веры (второй из названных статей. — Перев.). Но с одной стороны, он никогда не выступал с каким-либо опровержением, хотя статья появлялась в печати дважды: 17 декабря 1937 г. и 1 января 1939 г., оба раза в «Buna Vestire». С другой стороны, характер использованной фразеологии не оставляет никаких сомнений относительно его авторства. Даже Риккетс признавался, что «в тексте не содержится никаких идей, с которыми Элиаде в то время не согласился бы; статья действительно представляется очень схожей с другими статьями (Элиаде. — Перев.), опубликованными в те годы». В декабре 1937 г. газета «Vremea» распространила среди многих видных деятелей анкету под названием «Почему я верю в победу Легионерского движения». Представляется вполне вероятным, что в статье Элиаде использовались заметки, сделанные в ходе его ответов на вопросы анкеты. Не исключено, что журналист просто воспользовался цитатами из других трудов Элиаде. Факт тот, что текст статьи очень точно соответствовал его стилю и его идеям. Статья, помещенная на первой странице газеты, начиналась словами: «Я верю в судьбу румынского народа; поэтому я верю в победу Легионерского движения». Затем следовали все те же неизменные соображения относительно духовной революции: «Я верю в ее победу (Железной гвардии. — Авт.), поскольку я прежде всего верю в победу христианского духа. Движение, питаемое христианской духовностью, духовной революцией, которое борется в первую голову с грехом и с несправедливостью, не является политическим движением. Это христианская революция». Далее Элиаде приводит фразу из св. Августина, которую уже цитировал прежде в одном из своих эссе, вошедших в сборник Fragmentarium (румынское издание — 1939 г., французское — 1989 г.). Пассаж в «Buna Vestire» звучал следующим образом: «Я верю в победу Легионерского движения, потому что я верую в любовь. Одна лишь любовь может укротить в человеке звериное и заменить его инстинктами свободы. «Dilige et quod vis fac, — говорил св. Августин. — Люби и делай то, что тебе нравится»... Легионеры — не просто товарищи друг другу. Они братья». Эссе сборника Fragmentarium выглядит менее ангажированным; но там Элиаде комментировал то же самое изречение, отмечая, что человек способен изменить свою природу, лишь когда любит. Только тогда он «может быть свободным, оставаясь при этом в лоне сообщества».

В начале 1970-х годов Элиаде, уже ставший известным ученым, постарался использовать возникшую двусмысленность (анкета, устные ответы — одним словом, явная неуверенность обвинителей и отсутствие у них доказательств), чтобы откреститься от авторства данной статьи. Эта попытка содержалась в письме к Гершому Шолему, который ознакомился с отрывками из «Дневника» Михаила Себастьяна, опубликованными в журнале «Toladot». «Себастьян цитирует несколько строчек из текста, опубликованного в ежедневном издании Железной гвардии «Buna Vestire» под заголовком «Почему я верю в победу Легионерского движения», — защищался Элиаде. А дальше следовала чудовищная ложь: «Я никогда не сотрудничал с этой газетой». Однако Элиаде опубликовал в «Buna Vestire» множество статей, которые упоминались выше. Одна из них, «Миф генерала», была напечатана 14 октября 1937 г., т. е. за два месяца до распространения названной анкеты. Это было проникновенное славословие генерала Георге Кантакузино-Граничерула (1869—1937), бывшего генерала румынской армии, ставшего «командиром» у легионеров — типичного представителя старой знати, перешедшей в лагерь Кодряну.

«Духовная революция » в европейском масштабе: политическое мессианство Элиаде

Элиаде отнюдь не считал, что Железная гвардия имеет чисто румынское значение. Он настаивал и повторял на все лады, что, с одной стороны, ее высшая цель — рождение нового человека; с другой стороны, ее миссия не должна ограничиваться территорией Румынии. Он видел широко и, наподобие Чорана, рассуждал о спасении в масштабах всего европейского континента, бьющегося в предсмертных муках под гнетом демократии, индивидуализма и меркантилизма. Данное положение является ключевым, поскольку позволяет лучше понять природу его несколько сдержанного отношения к немецкой и итальянской моделям фашизма. Эта сдержанность, на которую часто обращают внимание защитники Элиаде, относится не столько к идеологии и политической практике, предлагаемой названными моделями, сколько к возможности импортировать ту и другую на Карпаты. Подобная позиция частично обусловлена сильным чувством национального унижения, которое у Элиаде особенно четко проявлялось в постоянной мысли, что его страна может стать мишенью для насмешек других наций. Ее презирают больше, чем Албанию или Парагвай, отмечал он. А ученому так хотелось для Румынии вечной славы. «Румыния в вечности» — так называлась еще одна его статья, датированная 1935 г. Но речь должна была, конечно, идти о настоящей вечной славе, а вовсе не о той, которая, по мнению Элиаде, распространилась о Румынии по всей Центральной Европе и вошла во французскую поговорку: «Quand quelqu’un vole, c’est de la cleptomanie. Quand plusieurs volent, c’est une manie. Quand tout le monde vole, c’est la Roumanie» (по-французски в тексте статьи). «Наш лоб должна была бы залить краска стыда», — комментировал эту поговорку Элиаде. На настоящих румынских националистов-патриотов, на ту «аристократию духа», воплощением которой выступает элита Железной гвардии, и возлагается обязанность — наконец продемонстрировать всему миру, что страна не вечно будет соответствовать столь жалкому образу. Более того, что румынский народ — это «избранный народ», призванный выполнить божественное предначертание (здесь мы сталкиваемся с весьма любопытной попыткой соперничества с еврейским народом и отождествления с ним румын). Доказательство этой избранности Элиаде усматривал в легионерской революции; она же, по его мнению, предоставляла и возможность подобной демонстрации. Именно поэтому он так настаивал на том, что проект, лежащий в основе деятельности фашистской организации, способен изменить европейский порядок. Писатель-пророк завершал свой «Комментарий по поводу одной клятвы» следующими словами, которые прекрасно дают представление о масштабах его амбиций: «Как говорят, главная идея нацизма — раса, а фашизма — государство. (Заметим, абсолютно такое же различие проводит Чоран.) Если это так, Легионерское движение вправе настаивать, что единственная идея, которой следует руководствоваться людям, — это христианская мистика». Поэтому не может быть иной цели, кроме «аскетической и мужественной духовной революции, доселе не виданной в европейской истории». И тогда никто не сможет повторить известное польское выражение, что Румыния — страна взяток, коррупции и унижений, убеждает нас Элиаде.

Одним словом, необходимо восстановить то, что он называет румынским достоинством. Этот жребий выпал на долю элиты, которую Элиаде в январе 1938 г. окрестил «новой румынской аристократией». Он писал: «Нам повезло: мы являемся современниками самой значительной трансформации, которую когда-либо переживала современная Румыния. Дело касается создания новой аристократии. Румынская молодежь, совершая чудеса своими жертвами, своим порывом, своей созидательной волей, заложила основы румынской элиты, предназначение которой — изменить смысл нашей истории». Каковы же важнейшие качества этой элиты? Элиаде перечисляет их долго, называя, в частности, «дисциплину и послушание», «поощрение мужественности в целях естественного отбора, который может быть произведен лишь в ходе сражения, и только им одним». Вот таковы «европейские и аристократические ценности». Легионер не живет сегодняшним днем. «Его жизнь имеет точный и высокий смысл: христианскую революцию». Его высшая цель — «героизм и обретение святости», продолжает автор, причем порой в тех же самых выражениях, которые встречаются в пресловутом наставлении для инструкторов легионерских ячеек — «Памятке руководителю гнезда». Элиаде заключает свою статью следующей вдохновенной тирадой: «В этой рождающейся новой легионерской аристократии возрождается румынское Средневековье: осознание исторической миссии, гордость, мужественность, презрение и безразличие к бессильным, к сволочам, к тем, кто считает себя хитрецами». Замечательная программа действий во имя человека! Наглядным доказательством ее правильности послужат пять месяцев пребывания легионеров у власти, с сентября 1940 по январь 1941 г., когда страна окажется ввергнута в огонь и затоплена кровью.

Ослепление и снисходительность историка, глубины которых он, по всей очевидности, никогда не сознавал, в описываемый момент приобрели совершенно невероятный масштаб. Элиаде не был таким уж кабинетным ученым, чтобы не видеть, что происходит вокруг него. Но он не хотел ничего знать о террористических методах организации, которой воспевал хвалу. В своих рассуждениях он постоянно опирался на православие, как, например, в следующем эссе, датированном июнем 1937 г. «Никакая прошлая и нынешняя революция не была в такой степени отмечена печатью духа, как революция румынской молодежи». Это было написано по поводу десятилетнего юбилея Легионерского движения. И далее: «В течение многих сотен лет казалось, что восточное христианство уже не способно к созданию исторических форм... и вот, через десять лет после падения русского православия (намек на большевистскую революции 1917 г. — Авт.) возникла новая форма революционной жизни питаемая православием (в 1927 г., момент образования Легиона). Если этой новой форме жизни удастся развернуть свой «духовный империализм», мы окажемся лицом к лицу с «самой великой революцией этого века». Тот же тон, то же патетическое стремление заставить западный мир себя уважать, носящее на себе отпечаток ужасающего культурного комплекса неполноценности просматриваются в каждой строке статьи «Где начинается миссия Румынии» от 28 февраля 1937 г. «Да, в самом деле, — повторяет Элиаде, — Румыния осмеливается на «безумие» — показать Западу, что совершенная гражданская жизнь может быть реализована только как жизнь подлинно христианская и что самая высокая судьба народа — делать историю при помощи надысторических ценностей». Элиаде удовлетворен этой формулировкой. Как выясняется, она и вправду весьма значима для понимания еще одного аспекта его политической мысли, тесно связанного с его научными интересами: его страсти к протоистории.

Научные исследования и идеологические пристрастия

Остановимся на мгновение на следующем вопросе: в какой мере основные направления идеологической деятельности Элиаде в 1934—1938 годах (отголоски которых встречаются уже в трудах 1927—1933 годов) находят отражение в его научных трудах? И в какой форме? Мы уже говорили в этой связи о центральном для легионерской идеологии и для прозы Элиаде образе жертвы и о прочтении этого образа под углом зрения трех «М» (Мота — Марин — Маноле) в 1936 — 1937 годах. А как эволюционировали темы трансформации человека, возрождения восточного христианства, возвеличивания Средневековья и его норм (достоинства, мужественности, избранности и т. п.), обращения к над- или протоисторическим ценностям, наконец, миссии Румынии в Европе?

В своих научных изысканиях Элиаде никогда не упускал из вида политические цели и задачи. Например, отмечая, что легенда о мастере Маноле получила распространение в разных вариантах повсеместно на юго-востоке Европы, он немедленно добавлял, что лишь в Румынии она достигла «совершенства». Крайне патриотично! Таким образом, стремление подчеркнуть особый вклад его страны в развитие континента, настойчивые выступления в пользу возврата к истокам духовной самобытности были характерны для его научной деятельности в той же степени, как и для деятельности политической. Этим объяснялся его интерес к над- и протоисторическому. В его докторской диссертации, завершенной в 1933 г. и посвященной йоге, он доказывал, во-первых, что йога была порождена не ведической, а иной, более древней духовной традицией. Во-вторых, эта последняя являлась полным аналогом самобытной дорийской традиции румынской культуры (культу бога Залмоксиса). Иными словами, пред- (прото) истории, богатству крестьянского фольклора, в котором, как настаивал Элиаде, выражаются «духовность и тайная история нашей нации». Эти идеи вторили тем концепциям, которые он постоянно излагал в своих политически ангажированных писаниях. Какая же роль, по его мнению, отводилась в этой конструкции христианству? Элиаде считал, что христианство в восточной форме как раз «впитало» народные культы и архаические схемы, источником которых являлся крайне древний космогонический миф. Цель подобного построения совершенно очевидна в контексте той идеологической поддержки, которую он оказывал Легионерскому движению. Эта цель — доказать, что румынское христианство (он называет его также космическим, примитивным или аграрным и противопоставляет «историческому» иудео-христианству) представляет собой наиболее самобытную, органическую и универсальную религиозную форму.

В предисловии к первому тому «Истории верований и религиозных идей» Элиаде уточняет, что в этой книге в основном содержится изложение его лекций по истории религии, прочитанных в Бухарестском университете в 1934—1938 годах. Значительное место в ней отводилось обоснованию следующего тезиса: пророки Израиля попытались нанести смертельный удар традиционным формам названной «космической религии». Остановимся на мгновение на этом пункте — на скрещении эпох. Предисловие, о котором идет речь, датировано 1975 г. Это означает, что Мирча Элиаде, знаменитость, профессор Чикагского университета, открыто признает, что исповедует те же самые идеи, которые разрабатывал в 1934—1938 годах. В те самые времена, когда он писал статьи, воспевавшие Кодряну и Железную гвардию. В «Истории верований» Элиаде отмечал: «...никогда со времен Изгнания космическая религиозность не подвергалась такой страшной атаке». Кроме того, он подчеркивал «критическое отношение к человеческим жертвоприношениям» и значимость «духовного возрождения индивидуума» (выражение, постоянно применявшееся в 1936—1937 годах для обозначения нового человека). Что здесь хотел показать Элиаде? Цель его исследования — раскопать (exhumer) некую фантастическую исходную форму христианства, так сказать, очищенную от всех следов иудаизма. И в 1975 г. Элиаде продолжал подчеркивать, что христианская доктрина эволюционировала в направлении иудео-христианства; тем самым он выдвигал тезис, снова полностью (в который раз!) совпадавший с основной темой «народной» (völkisch) теории. По Элиаде, отмеченная эволюция, к счастью, не затронула крестьянство, в своем святом невежестве сохранившее верность столь дорогому для него космическому христианству. Легионерская аристократия в определенной мере явилась наследницей этих великих предков. Историк изложил эту идею еще в 1937 г. в «Buna Vestire» в связи с празднованием десятилетия Железной гвардии: «Ни одна революция не способствовала в такой мере возрождению восточного христианства, как легионерская революция».

Стремление очистить христианство от еврейского влияния, воссоздать его в «доеврейском» варианте полностью соответствовало программе национального очищения и духовной революции, которую активно поддерживал Элиаде. Важно представлять себе общий политико-идеологический контекст, в который встраивались его научные построения: подход Элиаде представлял собой не что иное, как академичное изложение того плана, который в гораздо более тривиальном и грубом виде сформулировал Кодряну. Избранный депутатом в 1931 г., Кодряну тут же со всей откровенностью заявил: «Возникновение еврейского присутствия на нашей земле стало провозвестником смерти румынского народа; если численность евреев начнет возрастать, для нас это будет смертельно... Когда необходимо выбрать между смертью моего народа и смертью вора, я предпочитаю выбрать смерть вора, и я полагаю, что лучше выполню свой христианский долг, если не дам вору разорить и разрушить мою страну». Как будет показано ниже, Элиаде не только в научных исследованиях, но и в политических статьях, затрагивая еврейскую тему, говорил о необходимости «вывода токсических веществ из организма».

Самобытность и расология

Призыв к восстановлению того, что Элиаде называет еще «румынской клеточкой», звучит и в предисловии к уже называвшейся выше работе «Вавилонские алхимия и космология». Она написана в 1937 г., в период активной деятельности в поддержку Легионерского движения. В ней явно ощущается потребность автора ответить на все упреки (впрочем, скорее мягкие, чем враждебные) в отходе от «дела» и погружении в научные труды. Имеются в виду «Йога» (1934) и «Азиатская алхимия» (1936). Историк энергично защищается, с силой настаивая на своей «органической принадлежности» к современному моменту развития румынской духовности. Он доказывает эту принадлежность весьма пространно — всеми своими легионерскими опусами, написанными практически одновременно с этой книгой. Элиаде задается вопросом: «Какие проблемы сегодня главные?» — и отвечает: это «самобытность», т. е. «сопротивление этнических элементов различным формам иностранной культуры». Сопротивление и даже вооруженное восстание против «унификаторских форм, привнесенных извне», — настаивает он несколькими строками ниже. Его работа, где демонстрируется «медленное выветривание духовных форм, насаждавшихся индо-европейскими захватчиками», прекрасно служит этой цели.

Тем самым Элиаде выражает свое согласие с духом времени, который в те времена в Европе, в противовес историзму, заключался в возрождении страстного интереса к расе, архетипу, мифу, символу. В Германии этот интерес вылился в исследования, посвященные ариям. В другой работе того же периода Элиаде выражался в том же смысле: «Современный расизм и биологически связанные с ним проявления (нудизм, чистота крови, спорт как выражение силы) сочетаются с романтическим интересом к «примитивному человеку» (или, как сам он его называл, «человеку архаическому»). В «Вавилонских алхимии и космологии» он продолжал: интерес к предыстории и внеистории усиливается. Разделяя этот интерес, он одобрял перемещение акцентов с истории на предысторию, со Средневековья к истокам. Это его радовало, поскольку, по мнению профессора-патриота, «в этой области наш народ богат». И именно это богатство стремится продемонстрировать Элиаде, поглощенный «благородной страстью» руманизма. В этой работе поразительно проявляется все тот же дух агрессии и соперничества, что и в его политических статьях того периода. То он как ученый объясняет своим соотечественникам, что «протоистория ставит нас (румын. — Авт.) в равное положение с германскими и романскими народами», — причем жаждет уточнить, что под «протоисторией» понимает «колыбель расы». То как активист Легионерского движения толкует его особую характеристику — руманизм, определяющий его отличия от немецкого нацизма и итальянского фашизма. Совершенная симметрия. Различаются только языковые коды.

На взгляд Элиаде, проблема Румынии заключается в том, что она не переживала ни славного Средневековья, ни Возрождения. Таким образом, она не вошла в число наций, которые «творили» европейскую историю. Однако Румыния обладает иным преимуществом: как спешит заявить Элиаде в «Вавилонских алхимии и космологии», ценности ее предыстории и протоистории равны аналогичным ценностям любой другой европейской страны; кроме того, румынский фольклор «неоспоримо превосходит фольклор всех других стран». Следовательно, нельзя упускать «уникальную возможность» поднять величие румынской нации. Элиаде занимается этим одновременно на двух фронтах: протоистории (исследования в направлении анализа коллективных форм жизни, доалфавитных способов восприятия) и истории (оказание поддержки Кодряну и усилия по приданию «духовности» идеологии Железной гвардии). Ведь что отличает нового легионерского человека? Это «безграничная уверенность в себе самом, в своем вожде, и еще — в великой судьбе своего народа», — разъясняет нам ученый.

В целом ряде эссе 1935—1939 годов, носивших менее выраженный политический характер, Мирча Элиаде неоднократно касался трех названных тем: самобытности, этноса и протоистории. Последняя рассматривалась как боевое оружие, применяемое против «иностранных форм культуры», под которыми в условиях конца 30-х годов следовало понимать европейское влияние и воздействие национальных меньшинств, главным образом евреев и венгров. Несколько образчиков рассуждений на данные темы встречаются в сборнике «Fragmentarium», где содержится подборка статей, ранее опубликованных в «Vremea». Статья «Последнее мгновение» наглядно демонстрирует враждебное отношение Элиаде к историческому позитивизму, соединенному с духом Просвещения в сочетании с уверенностью в закате либеральной европейской цивилизации. Всему этому противопоставляются истоки и раса. Мир модернити находится в завершающей фазе цикла, и что бы ни произошло после «грядущего катаклизма», формы европейской мысли, порожденные Возрождением, промышленными и социальными революциями, будут «бесповоротно похоронены, пройдены», — повторяет Элиаде вслед за Нае Ионеску. Пребыванием в этой фазе цикла (как уже говорилось, в 1935 г. Элиаде упоминал о железном веке), по всей вероятности, можно объяснить многие «странные» проявления нашей эпохи, считает автор и приводит следующие примеры: «зависимость между числом университетских кафедр истории и демографическим спадом во Франции (sic! — Авт.), попытка гитлеровской Германии ликвидировать навязчивую идею истории, создание доисторических мифов, расистские феномены «истоков» и т. п.. Как мы уже видели, Элиаде демонстрировал вполне благожелательное отношение к вышеуказанной попытке: «Историзм мы пережили», — недвусмысленно заявляет он в «Вавилонских алхимии и космологии». Достоин упоминания интерес ученого к расологии, дисциплине, которая приобрела особую популярность в гитлеровской Германии. Положения этой теории, завоевавшей центральное место в нацистской идеологии, способствовали формированию новой веры — веры в появление высшей расы. Элиаде неоднократно посещал Берлин (в 1934 и 1936 годах); ему было известно, что созданное Гитлером расовое государство проводило политику евгенического контроля воспроизводства населения, нацеленную на изгнание из «народного сообщества» тех, кто считался вырожденцами и представителями низшей расы. Отсюда вытекала необходимость точного установления чистоты расы. Как определить, что считать этнически корректным, а что — результатом скрещивания пород?

Элиаде — историк и активный сторонник самобытности — находит все это совершенно правильным. Расология даже весьма его привлекает. «Цель исследования рас, как и литературной критики, разложить на элементы, очертить контуры, выйти из этнического «хаоса», — замечает он совершенно спокойным тоном. И удивляется, что среди румынских интеллектуалов не находится таких, которые интересовались бы «расовой проблемой». Элиаде продолжает свою интересную аналогию: «как критик группирует произведения по типам, семьям, так и расология расчленяет конгломераты в рамках одного сообщества и пытается уточнить их лицо, исторические оси, порождающие их силы». Изучение рас, заключает Элиаде, следовало бы сделать обязательной дисциплиной. Во всяком случае, оно вполне вписалось бы в тот великий поворот к конкретному от столь присущей «масонскому» менталитету склонности к абстракции, на необходимости которого Элиаде настаивал с 1933 г. Этот поворот, ставший одним из ключевых пунктов еще «Духовного пути» (1927), в полной мере характеризовал его послевоенное творчество.

Таким образом, в области расологии мнение ученого полностью совпадало с концепциями нацистской антропологии. Следует, однако, подчеркнуть, что его исследования несколько отставали от научных взглядов, сложившихся к тому времени в области общественных наук. Его увлечение расологией возникло и развилось как раз в то время, когда большинство специалистов (прежде всего американских, во главе с Францем Боусом, автором написанной еще в 1911 г. работы «Сознание первобытного человека») выступили против предлагаемых расологией идей. Во второй половине 30-х годов, в тот момент, когда Элиаде выступал активным приверженцем расологии, доминирующую роль в науке стала играть концепция среды. Она придавала решающее значение в процессе формирования сознания воздействию внешней среды, отвергая влияние расовых и этнических факторов.

 

ЗА «ВООРУЖЕННОЕ ВОССТАНИЕ ЭТНИЧЕСКОГО»: РУМЫНЫ, ЕВРЕИ И ЧУЖАКИ

Антисемитизм и ксенофобия представляли постоянный элемент научного дискурса и политической мысли Элиаде в течение всех 30-х годов. Поэтому все попытки защитников Элиаде доказать, что в его работах не найти и следа антисемитизма, представляются совершенно несостоятельными. По его мнению инородцы, особенно евреи, — элемент, чужеродный нации; они разрушительно воздействуют на ее культурную и этническую идентичность. С 1934 г. Элиаде высказывался в поддержку введения процентной нормы (numerus clausus) и в течение всего последующего десятилетия настаивал на том, что преобладание «еврейского элемента» представляет опасность для румынского государства. Он это писал черным по белому много раз. Отрицать это — абсурдно.

Охваченный психозом окружения страны извне и предполагаемых поползновений внутреннего врага — национальных меньшинств — к захвату власти, ученый яростно критиковал «слепых пилотов» — румынское руководство за неспособность противостоять опасности. Например, в 1937 г. он писал: «Мы совершенно безучастно наблюдали, как еврейский элемент укрепляется в трансильванских городах». С Первой мировой войны «евреи оккупировали деревни Марамуреша и Буковины, сейчас они преобладают во всех городах Бессарабии». Все эти заявления были чистой фантасмагорией. Следя за распространением евреев в Румынии, Элиаде восхищался их «гениальностью» и представлял проблему взаимоотношений румынского этнического большинства и еврейского меньшинства как противостояние двух сил, одинаково нацеленных на взаимное уничтожение и сражающихся на равных. Такой подход позволял выдвинуть постулат самозащиты подвергшегося агрессии народа. Разумеется, он имел в виду румын: «Лично я не сержусь, когда слышу вопли евреев: антисемитизм, фашизм, гитлеризм!.. Абсурдно было бы предположить, что, отведав меда власти и заполучив столько командных постов, они согласятся стать всего лишь меньшинством с некоторыми правами и с большим объемом обязанностей. Евреи яростно бьются за сохранение своих позиций в ожидании будущего наступления — и в этом отношении можно вполне понять их борьбу, восхититься их жизнестойкостью, их упорством, их гениальностью». Смысл его слов совершенно очевиден: между двумя названными этническими группами идет бой не на жизнь, а на смерть; румыны должны противопоставить еврейским жизнестойкости и упорству должный ответ, по силе равный еврейской агрессии. В общем, вслед за Чораном и другими националистами Элиаде упрекает евреев, с одной стороны, в том, что они не румыны, с другой стороны, весьма противоречиво — в предательстве Румынии.

Даже если бы в нашем распоряжении не было ни одной работы Элиаде, подтверждающей антиеврейскую направленность деятельности — что не соответствует действительности, — факт очевидного антисемитизма историка религий можно было бы констатировать иным способом. Железная гвардия представляла собой откровенно расисткую организацию, которая, как уже говорилось, считала своей главной задачей полное вытеснение евреев из румынской нации и вообще настаивала на «согласованных действиях всех европейских наций» для того, что Кодряну называл «окончательным решением еврейского вопроса». Элиаде, будучи активным сторонником Железной гвардии, не мог иметь с ней коренных разногласий по данному вопросу. Не мог бы он и годами сотрудничать с «Vremea», не говоря уже о легионерском печатном органе «Buna Vestire». Отрицания вроде: «Элиаде никогда не был антисемитом!» не только являются историческим заблуждением; они непродуктивны, поскольку никак не способствуют дальнейшему продвижению в направлении изучения и расследования «дела Элиаде».

Элиаде — сторонник введения процентной нормы: институциональный антисемитизм

На самом деле вопрос требуется сформулировать следующим образом: в какой мере наличие в Румынии национальных меньшинств совместимо для Элиаде, с одной стороны, с национальной, христианской и легионерской революцией, за которую он столь страстно выступает; с другой стороны — с задачами науки, в частности его собственной научной дисциплины, истории религий. Как он писал в «Вавилонских алхимии и космологии», эти задачи состояли в том, чтобы организовать сопротивление этнических элементов иностранным формам культуры, как унификаторским и пришедшим извне. Напомним, идеалом политического режима для Элиаде выступал румынизм. Это не фашизм и не шовинизм, уточнял он в марте 1934 г. Под румынизмом следует понимать «требование государства органичного, унитарного, этнического и справедливого». Аналогичное описание идеального политического режима обнаруживается десятилетие спустя в его работе 1942 г., посвященной португальскому диктатору Антониу ди Оливейра Салазару. Элиаде восхищался им: ведь Салазару удалось «совершить чудо создания тоталитарного и христианского государства». Итак, государство должно быть органичным, универсальным, этническим и справедливым. Первые три прилагательных не требуют особых пояснений; зато четвертое достаточно двусмысленно. Какой смысл вкладывал Элиаде в понятие справедливости? Он разъяснял его в статье, написанной в марте 1934 г. В ней он восставал против обвинений в антисемитизме (с его точки зрения, демагогических), адресованных тем, кто, как и он, негодовал по поводу засилья «иностранцев» в политике и экономике. «Я просто возмущен тем, что среди членов совета города Сигетул-Марматиеи (Трансильвания) насчитывается 26 чужаков против всего 7 румын. Не то чтобы я был антисемитом или шовинистом (сказал — и все ясно стало! — Авт.), но некоторое, хоть и слабое, чувство социальной справедливости все еще живо в моем сердце». Подчеркнем: под «чужаками» Элиаде подразумевает людей, которые, будучи полноправными румынскими гражданами, не являются румынами по своему этническому происхождению. Таким образом, он вкладывает в понятие «справедливость» следующий смысл: или представители национальных меньшинств (евреи и венгры) добровольно покинут ответственные посты по причине своего этнического происхождения, или государство должно вмешаться и сократить численность их представителей на подобных постах путем применения институциональных средств.

Здесь напрашиваются несколько замечаний. Первое заключается в том, что национализм писателя, несомненно, включает биологическую составляющую, несмотря на постоянно усиливающийся акцент на «дух» и «духовность». В 1935 г., излагая сверхдетерминистский подход к вопросу о национальной принадлежности, Элиаде совершенно откровенно писал: румынизм не обсуждается, а утверждается. «Биологическую судьбу не оспоришь; самое большее, что можно сделать, — эмигрировать или покончить с собой». Второе замечание состоит в том, что Элиаде совершенно не скрывает, чьим последователем является. Сигнал тревоги уже протрубили его знаменитые предшественники XIX века, во главе с поэтом Михаилом Эминеску. «Его яростные антисемитизм и национализм сегодня вызвали бы гнев целой когорты критиков и моралистов, которые в лучшем случае стали бы ему говорить об обязанностях Румынии по отношению к ее меньшинствам, о гуманизме и о союзе с Францией, — писал Элиаде в июле 1936 г. — Сегодня этот великий «хулиган», этот поэт, пославший за всю свою жизнь лишь одно проклятие — в адрес тех, кто «спутался с иностранцами», был бы осыпан оскорблениями и клеветой». В общем как и сам Элиаде, которого левая пресса тех времен не щадила. Так, интеллектуал-марксист Мирон Парашивеску в многочисленных статьях в «Cuvântul liber» бесстрашно задавался вполне резонным вопросом: не было ли предложенное Элиаде понятие автономии духовности по своей сути ближе скорее фашистской доктрине, чем философии Гуссерля?

Наконец, третье замечание. В теоретических выкладках элиадевского антисемитизма явно прослеживается институциональная доминанта, способная послужить основой для антисемитского законодательства. И действительно, работы второй половины 30-х годов свидетельствуют о его явно одобрительном отношении к административным мерам, направленным не только на сегрегацию, но и на исключение евреев из общества. Он открыто выступал сторонником введения процентной нормы; с 1934—1935 годов считал ее более предпочтительной, чем насильственные меры или прямое изгнание. Вполне вероятно, что Элиаде вдохновлялся примером Венгрии, первой европейской страны, где в 1920 г. в ходе хортистской контрреволюции был утвержден закон о процентной норме. Румынский историк, вовсе не питавший нежных чувств к венграм, воздерживался, однако, от каких-либо порицаний в адрес предприимчивого соседа Румынии. Отметим также, что в 30-е годы он ни разу не нашел слов осуждения по поводу погромной деятельности своих легионерских друзей. Впрочем, историк Рауль Хильберг в своем ставшем классическим труде «Уничтожение евреев Европы», отмечал, что два этих аспекта в принципе нерасторжимы. Процесс уничтожения евреев представлял собой прежде всего процесс административный, состоявший в поэтапном и систематическом проведении административных мероприятий (определение, экспроприации, увольнения, концентрация (в гетто), депортация). Разумеется, в 1935—1937 годах Элиаде не мог предвидеть, что конечным из этих этапов явится физическое уничтожение. Однако антиеврейское законодательство Гитлера встретило у него полную поддержку. Это следует из статьи от 7 февраля 1937 г., носящей несколько ирреальное название «Медитация о поджоге соборов».

Двусмысленное отношение к нацистским насилиям. Размышления об оптимальном способе « вывода токсических веществ»

Упомянутое эссе, посвященное преследованию евреев в Германии, — настоящий шедевр двусмысленности. Элиаде развертывает свою мысль последовательно, в четырех тезисах. Он пытается, во-первых, обосновать легитимность проводимой Гитлером политики антисемитизма и репрессий (включая концлагеря); во-вторых, доказать, что она не является такой уж жестокой; в-третьих, объяснить, что акции немцев достаточно безобидны по сравнению с деяниями коммунистов, ужасами, которые, собственно, и спровоцировали ответные действия со стороны нацистской партии (здесь Элиаде чисто реактивно придерживается концепции тождества «евреев» и «большевиков»). В-четвертых, все это излагается весьма сдержанно. «Как же так происходит, — с наигранной наивностью спрашивает ученый, — что при такой фашистской и редкостно антисемитской диктатуре, каковой является гитлеровский режим (подтекст: да такова ли уж она на самом деле? — Авт.), в самом сердце Берлина гордо и сосредоточенно высится синагога; между тем 6 февраля, в Париже, первой же акцией коммунистов стал поджог соборов (sic! — Авт.)». Второе из этих утверждений — полная фантастика; однако возникшее противопоставление заставляет историка впасть в глубочайшую растерянность: что же можно возразить против действий гитлеровцев? Они эффективны, точны и систематичны. «Немецкие антисемиты ограничились введением жестких законов против евреев, не прибегая ни к каким зверствам». Чего же тут требовать? Напомним, в 1935 г. был принят один из Нюрнбергских законов — Закон о защите немецких крови и чести. С точки зрения Элиаде, ситуация достаточно неординарная. «Задумайтесь на минуту: с одной стороны, фашистско-антисемитская революция, которая не оскверняет синагог и не совершает массовых убийств евреев (что, конечно, свидетельствует о неописуемой доброте ее вождя. — Авт.); с другой стороны, коммунистическая революция, в ходе которой были сожжены тысячи церквей и погибли полтора миллиона человек», — утверждал Элиаде, намекая на Россию и Испанию. Несколькими абзацами ниже он вбивал в головы упрямцев, еще не осознавших весь масштаб «гитлеровского чуда»: истинная правда, «600 тысяч немецких евреев никто не убивал». Ну не достойно ли это восхищения? Одним словом, Гитлер — гуманист. Он им тем более является, настаивал историк религий, что «мог бы перебить всех евреев, поскольку отныне обладает всей полнотой власти», а евреев считает «врагами человечества». Он их не ликвидировал до сих пор лишь потому, что «не хочет раздувать истерию преждевременными казнями». И дальше следует совершенно поразительная фраза: «Гитлер довольствовался созданием концентрационных лагерей». Несомненно, это следовало считать еще одним доказательством величия души фюрера.

Каков же, с точки зрения Элиаде, наиболее эффективный способ избавиться от «еврейского засилья» в Румынии? Те аргументы, которые он выдвигает против насилия, заслуживают пристального изучения. Насилие нехорошо тем, что оно часто проистекает из комплекса неполноценности, считал Элиаде. Точнее было бы добавить: насилие отражает наличие данного комплекса и открещивается от него тем больше, чем он сильнее. Комплексом неполноценности буквально пропитана каждая строчка Элиаде, посвященная «еврейской психологии». «Мы не так уж непримиримы, потому что мы не ниже их», — писал он, в частности, также по поводу «еврейской проблемы»; эта фраза невольно выдавала глубину съедавших его комплексов. Налицо парадокс, решение которого кроется непосредственно в характере элиадевского национализма. В отличие от национализма Чорана, его центральный элемент — прославление самобытного румынского характера и апология величия Румынии. Добавим также, что тезисы о «многовековой терпимости румынского народа» и о его поразительной способности к ассимиляции, равной которой нет на земле, принадлежат к числу важнейших положений румынского националистического дискурса с XIX в. «Наша вошедшая в поговорку терпимость — признак силы, а не слабости», — замечал Элиаде в мае 1935 г. «Можно ли себе представить, что кто-то может угрожать такой боевой и созидательной расе, как наша? Сама мысль об этом унизительна».

Из всего этого Элиаде сделал два вывода. Первый, как уже говорилось, — о необходимости применения системы квот, введения дискриминации на основании закона. Аргументируя свое мнение, он писал: «Я не понимаю, откуда эти крики об опасности. В чем здесь опасность? В том, что слишком много представителей национальных меньшинств заняли командные посты? Мы их оттуда вытесним при помощи конкуренции, наших собственных возможностей, законов, а при необходимости — и административными мерами». В свете этой логики он — вполне последовательно — не осудил принятие антисемитских законов правительством Гоги — Кузы в 1937 г. А между тем эти самые законы ставили его друга Михаила Себастьяна в положение изгоя общества. «Себастьян был одним из моих самых близких друзей», — писал Элиаде Шолему в 1972 г.

Второй вывод состоял в своеобразном ультиматуме в адрес национальных меньшинств. Перед вами выбор, сообщал им Элиаде: либо вы вообще перестаете существовать как таковые (вы просто-напросто отказываетесь от своей культурной идентичности, от своего языка), растворяясь в этническом государстве румын; либо вы превращаетесь в граждан второго сорта и становитесь совершенно бесправными. Историк религий резюмировал эти замечательные предложения следующей фразой «Желающие ассимилироваться — добро пожаловать!» Что же до остальных... Таким образом, его позиция совершенно недвусмысленна, в противоположность мнению М. Л. Риккетса, который усматривает в одновременно ассимиляторских и ксенофобских высказываниях историка колебания, в целом свидетельствующие в его пользу. Никакой двусмысленности нет: оба варианта выбора подводят к одному и тому же итогу: формированию этнически однородного государства.

Ту же самую идею Элиаде развивал в статье, название которой — «Бухарест, центр мужественности» — уже само по себе являлось целой программой. В этой статье автор объяснял, что миссия румынской столицы — ассимиляция, но одновременно — «вывод токсических веществ и ликвидация бессильных». Эти самые токсические вещества опять всплывут на поверхность в 1937 г., когда ученый-легионер обратится к соотечественникам со следующим важным вопросом: «Может ли румынский народ смириться с самым плачевным разложением за всю свою историю, допустить, что его уничтожат нищета и сифилис, покорят евреи, разорвут в клочья чужаки, что он будет деморализован, предан, продан за несколько миллионов лей?»

Элиаде не воспроизводил прямо стереотип еврея, неассимилируемого по определению, во всяком случае, не воспроизводил его целиком. В отличие от Чорана, его юдофобия не стала объектом теоретических разработок, позволяющих говорить о наличии «комплексного» учения — что довольно-таки удивительно для историка религий. Хотя Элиаде не вдавался в подробности относительно психологии евреев, по его мнению, она отличалась заметной спецификой. Элиаде внес свой вклад в определение «еврейского духа». Мы узнаем, например, что «участь евреев» такова, что они постоянно хотят дать доказательство своего существования всеми возможными для человека способами; каждому «на опыте» известно, замечает он, «насколько настоящие евреи чувствительны, взыскательны и принципиальны». Это вызывающее поведение на самом деле является выражением «комплекса неполноценности», отмечает Элиаде в конце любопытной инверсии-проекции. Кроме того, «еврей всегда считает, что перед ним антисемит». То обстоятельство, что они постоянно ощущают себя гонимыми, помогает им выживать — даже когда нетерпимость чужда румынскому «темпераменту», как замечательно демонстрирует «случай» самого Элиаде...

Назад к « делу о предисловии » Нае Ионеску 1934 года

Когда после Второй мировой войны стали появляться обвинения Элиаде в антисемитизме, историк в свое оправдание ссылался на позицию, занятую им в 1934 г. в ходе «дела о предисловии» к роману Михаила Себастьяна «В течение двух тысяч лет». Речь шла, как уже говорилось, о споре, вызванном публикацией вместе с романом глубоко антисемитского предисловия Нае Ионеску. Последний утверждал, что евреи неизменно представляют смертельную угрозу для христианского строя мира. Если евреев преследуют, объяснял философ, так это потому, что «источником и причиной их несчастий являются они сами». Точно так же, добавлял он, переводя проблему в плоскость христианской теологии, Иуда страдает потому, что он Иуда, что он видел Христа и не уверовал в него. В этой связи необходимо напомнить, что антисемитизм Нае Ионеску, считавшегося хорошим знатоком иудаизма, возник еще до его приобщения к Легионерскому движению в 1933 г. На самом деле, как замечает историк Леон Волович, Ионеску уже «показал» в серии статей 1926 г. под общим названием «Кризис иудаизма», что творчество Спинозы, вообще иудейский дух явились первопричиной рокового отклонения путей развития современной культуры в направлении индивидуализма, номинализма и демократии.

Вокруг этого предисловия в 1934 г. разгорелась ожесточенная дискуссия, в ходе которой историк дважды брал слово. В очень вежливой форме Элиаде упрекал своего учителя главным образом в том, что тот перенес проблему в теологическую плоскость. Означало ли это, что в 1934 г. «еврейский вопрос» представлялся ему бессмысленным? Ни в коей мере. Ошибка Нае Ионеску, писал он тогда, «носит чисто философский характер». Да, именно такими словами. Как видим, правда довольно далека от того замечательного портрета, который нарисован в письме Шолему 1972 г. и потом репродуцирован в «Мемуаре II». Там Элиаде предстает в замечательно гордой и смелой позе, как героический защитник своего еврейского друга, один против всех, вызывая «бешеные нападки правой прессы». Его позиция в этом деле соответствует его общей позиции на данный и последующий моменты. В этом нет ничего удивительного: Элиаде вообще человек исключительно последовательный. В 1934 г. суть его позиции состояла в том, что «еврейский вопрос» следует рассматривать не с теологической или метафизической, а с «социальной» точки зрения. При этом он опирался, как обычно, на наследие специалиста по «еврейской проказе» историка Хасдею, на самого первого из хулиганов поэта Эминеску, а также на философа Василе Конта, прославившегося в 1879 г. трудом «Еврейский вопрос», цель которого состояла в обосновании дискриминации евреев «научными» аргументами. «Антисемитизм этих трех великих румын имел экономическую и этическую природу», подчеркивал Элиаде, полностью разделявший благородную точку зрения, выраженную таким образом.

«Не утверждает ли в своих писаниях наша Церковь, что евреи не могут спастись, потому что они евреи?» Нет, отвечал Элиаде опять-таки по поводу «дела о предисловии», повторяя тезис о вечной вине евреев в ходе особенно изворотливых интерпретаций — и это в тот момент, когда выступления населения против евреев начали быстро усиливаться. Никакой теолог не может претендовать на знание божественного промысла в этом отношении, писал он, выступая, скорее, как арбитр и приверженец «разумного» антисемитизма, стремящийся одинаково дистанцироваться от обоих лагерей. С одной стороны, он оспаривает выдвинутое Нае Ионеску положение о лежащем на всех евреях проклятии: «грех Иуды остается грехом Иуды, а не грехом Израиля, не грехом евреев»; с другой стороны, он выражает сожаление по поводу того, что «понятие антисемитизма обросло конъюнктурными и паразитическими толкованиями», вплоть до того, что «антисемита можно спутать с уличным хулиганом». В общем, настоящий антисемитизм не означает открытого выражения инстинкта ненависти: он рассматривает «вопрос» спокойно. Однако если образ еврея как врага христианства и представителя народа-богоубийцы Элиаде не интересует, каков же тот отталкивающий образ, на котором основывается его аргументация?

Парадигма оккупации: «Евреи взвоют, что я антисемит»

Можно утверждать, что в антисемитизме Элиаде доминирующую роль играет парадигма оккупации. В этой связи образ еврея сливается с образом иностранца-победителя и господина, угрожающего национальной целостности, «токсического вещества», отравляющего благородную румынскую душу. В «Незрячих руководителях», написанных в 1937 г., он подробно анализирует процесс разрушения национальной буржуазии, который осуществляется в пользу «некоренных элементов», не говоря уже о том, что он называет «денационализацией» свободных профессий. Попустительство в данных областях, по мнению Элиаде, — ни более ни менее как «преступление против безопасности государства». Элиаде готов нести ответственность за свои слова (после 1945 г. положение изменится). «Я хорошо знаю, — писал он, — что евреи взвоют, что я антисемит, что демократы обзовут меня хулиганом или, фашистом» и призовут к соблюдению мирных договоров и их пунктов, относящихся к соблюдению прав национальных меньшинств (имеется в виду Версальский договор). Но Элиаде отвечает им твердо: «Наш правящий класс больше не имеет представления о том, что такое государство». Так называемые настоящие патриоты ничего не делают. Они остаются пассивными, когда им, например, сообщают, что «в Марамуреше, на Буковине, в Бессарабии звучит только еврейская речь, что румынские деревни пустеют, что меняется все, вплоть до архитектуры городов». От них не дождаться никакой реакции и тогда, когда обращаешь их внимание, что «из-за евреев бедствие алкоголизма распространилось в Молдавии», громит своих оппонентов ученый. Но это же все «правда»! Элиаде бьет в набат, приходя в отчаяние от того, что вошедшая в пословицу сопротивляемость румын так слабеет. Даже в Молдавии и в Бессарабии, где чужой этнический элемент «всегда элегантно одет, ест досыта, имеет вдоволь хлеба, рыбы и фруктов и может себе позволить пить вино вместо цуйки (сливовой водки. — Авт.)», борьба с ним уже не так сильна, как прежде.

Бессарабские и буковинские евреи будут в основном уничтожены четыре года спустя, 40 000 из них — убиты на месте летом — осенью 1941 г. с жестокостью, превосходящей всякое воображение; остальные — депортированы в лагеря Транснистрии, восточной территории под управлением Румынии. Как отреагирует на это Элиаде, в то время дипломатический представитель режима Антонеску, атташе по пропаганде в посольстве Румынии в Португалии? Мы это увидим в главе VI.

Пока следует сказать, что из зафиксированных Михаилом Себастьяном высказываний Элиаде в конце сентября 1939 г., после оккупации Гитлером Польши, можно сделать как минимум следующий вывод: историк не выказывает сочувствия еврейским семьям, спасающимся от преследований. «Происходящее на границе Буковины — это просто скандал: в Румынию проникают все новые толпы евреев. Пусть Румыния лучше превратится в немецкий протекторат, чем будет захвачена жидами. Комарнеску уверял меня, что точно воспроизвел слова Мирчи. Теперь я понимаю, почему тот так сдержанно обсуждает со мной политические темы и делает вид, что бежит в метафизику от «ужаса истории». Так назовет эти события Элиаде после войны, и это выражение будет иметь бурный успех во Франции и в США. Так назовет он одну из глав своего знаменитого труда «Миф о вечном возвращении» (1949), основная часть которого написана... в годы войны. Себастьян почти недоверчиво завершает описание этого грустного эпизода, повторяя как бы про себя: «Вот как рассуждает твой бывший друг Мирча Элиаде».

Еще и сегодня некоторые из безоговорочных защитников Элиаде с уверенностью приводят в пример его хорошего отношения к евреям некролог, который он посвятил в мае 1939 г. памяти ученого Мозеса Гастера (1856—1939). Гастер был раввином, специализировавшимся на исследовании румынских народных традиций. Изгнанный из Румынии в 1885 г., он продолжил научную деятельность в Англии. На самом деле наглость Элиаде дошла до того, что он сожалел, что государство не сумело извлечь максимальную прибыль из «полезных» евреев, так, чтобы румынская культура ярче засияла за рубежом. «Мне неизвестно, подвергался ли изгнанию между 1870—1916 годами какой-нибудь еврейский банкир или ростовщик. Но мне известно, что были вынуждены уехать три крупных еврейских ученых: Гастер, Сеняну и Тиктин. Все трое добились международного признания. В то самое время, когда мы принимали галицийских торговцев всех мастей, отправились в изгнание три мыслителя европейского масштаба». Как всякий уважающий себя антисемит, Элиаде делит евреев на хороших и плохих. Не следует также забывать, что некролог, посвященный памяти Мозеса Гастера, написан им в мае 1939 г., через несколько месяцев после выхода из лагеря в Меркуря-Чук, и помещен в «Журнале Королевских фондов». Это тот самый момент, когда Элиаде пытается заставить забыть свое легионерское прошлое, вернуть доброе расположение Короля и нового правительства, чтобы получить дипломатический пост за рубежом.

Чужаки « вредные » и « полезные»

Элиаде делит на «вредных» и «полезных» не только евреев, но и другие национальные меньшинства — особенно с 1934 г. До этого момента историку религий явно не нравились те качества румынских саксонцев, которые он считал проявлением наглости, — об этом свидетельствует рассмотренная выше статья о городе Брашове. С 1934 г., с началом процесса нацификации многочисленных румынских «фольксдойче» (Volksdeutsche), который в Румынии, как и в других странах, был быстро поставлен под контроль службами пропаганды Рейха, Элиаде сменил тон. Так, в 1937 г. он усматривал в немецких элементах «единственных верных союзников, на которых мы можем рассчитывать в попытке уравновесить мадьярский элемент». Отметим, кстати, «вещефикацию» (chosification), вследствие которой Элиаде на своем политическом языке постоянно называет представителей национальных меньшинств «элементами». Так что самую злобную ругань Элиаде, самые слезные его жалобы вызывают венгерское меньшинство Трансильвании и венгры, живущие в Венгрии. И в самом деле, разве не составили они заговор, направленный на расчленение румынского государства?

Например, в сентябре 1936 г. Элиаде возмущается, что на железнодорожных станциях приграничных городов все еще звучат объявления на венгерском языке. Столь же сильное раздражение вызывает у него «предательство» бухарестского общества (сказано достаточно сильно), которое предпочитает изъясняться скорее по-французски, чем на родном языке. Присуждение в Лондоне первой литературной премии за 1936 г. венгерской романистке Иоланде Фолдыс выводит его из себя. Элиаде предается обычной своей игре — переходит от ненависти к себе к ненависти к другому. Обрушившись сперва на румынские власти, которых он считает неспособными, в отличие от венгров, должным образом защитить за рубежом права национальных деятелей культуры, он патетически восклицает: «Мы все же не станем копировать непрестанную жестикуляцию наших соседей, направленную на привлечение внимания мира! Мы — великая историческая нация, а Венгрия — остров Средневековья без будущего и без надежд». Нетрудно представить силу его гнева в январе 1937 г., когда он узнает, что в бухарестских кинотеатрах демонстрируют венгерские фильмы.

Антивенгерская навязчивая идея Элиаде представляет интерес также постольку, поскольку является частью доминирующей у него фантазии на тему о внутреннем враге. Румыны мадьярского происхождения жаждут создать «государство в государстве», они стремятся «колонизировать» страну, заменить этнически чистых румын на ответственных постах и т. п. Антисемитский дискурс у Элиаде предстает гораздо более тесно связанным с ксенофобией, чем у Чорана. Подобная связь ясно просматривается, например, в таком отрывке из «Незрячих руководителей»: «Иногда, будучи в хорошем расположении, можно сказать себе, что, в сущности, удельный вес евреев не имеет значения, что они умные и работящие люди и что, если они накапливают капитал, это идет на пользу всей стране». Но автор тут же предостерегает против этой великодушной мысли: «Если это так, то я не понимаю, почему бы нам не дать колонизировать себя англичанам — они ведь тоже умные и работящие». Для него очевидно одно: «Нации, чей правящий класс рассуждает таким образом и разглагольствует о положительных качествах некоторых иностранцев, жить осталось не слишком долго». Курсив принадлежит Элиаде.

В случае Элиаде важно, на наш взгляд, подчеркнуть, насколько тесно юдофобия коррелирует с другими формами неприятия. Антивенгерство, антимасонство, антикоммунизм, антилиберализм, антипарламентаризм, антиматериализм, антиевропеизм — все они сливаются воедино. Цельность присуща системе Элиаде в меньшей мере, чем системе Чорана. У Элиаде она состоит из взаимообусловленных блоков представлений, между которыми имеются лакуны. В целом можно утверждать, что идеология Чорана в 30-е годы очень близка к идеям немецких революционеров-консерваторов и одновременно испытала сильное влияние со стороны национал-большевизма. Элиаде же выглядит типичным восточноевропейским представителем того «спиритуалистского фашизма», который историк Зеев Штернхелл мастерски проанализировал на примере Франции.