Не секрет, что мой отец сбежал с семейного торжества с Софи, какой-то многоюродной кузиной. Мы затрудняемся определить степень родства с ней и вообще с трудом представляем ее членом семьи.

– Вы ведь малышка старой тетушки Этель, правда? – спросил папенька Софи в тот памятный день.

– Нет… – хихикнула она и кокетливо лизнула кончик своего бокала.

– Вы родственница того парня, как бишь его зовут? – Я обернулась к отцу за поддержкой. – Который глотал монетки на потеху ребятишкам?

– Берти! – догадался отец.

– Не-е-е-ет, но теплее, – протянула Софи. Она теребила свои крупные бусы и время от времени подносила их к губам, словно хотела то ли укусить, то ли поцеловать.

С «теплее» Софи, пожалуй, поторопилась – я до сих пор не знаю, действительно ли она наша кузина, хотя сама она клянется, что так оно и есть. Они с моим отцом играли в эту «угадайку» несколько часов, а потом как-то незаметно исчезли с вечеринки. Это не слишком приятное воспоминание.

На свой пятьдесят пятый день рождения отец прислал мне билет до Хьюстона и обратно в надежде, что я вырвусь к ним на выходные. Разумеется, с момента того приснопамятного пикника мы иногда встречались с ним во время его коротких визитов в Нью-Йорк. Но всякий раз я чувствовала себя неловко и скованно, словно какой-то голос вновь и вновь звучал в моих ушах: «Эй, вот человек, который сбежал, не сумев элегантно покинуть сцену». И частенько меня раздирают противоречивые мысли о том, насколько мне стоит быть дружелюбной и что же я такое, если меня волнуют подобные соображения. Но наверное, эти две тенденции взаимоуничтожаются, и я веду себя почти так же, как обычно. По крайней мере я на это надеюсь.

Моя сестра Джейни тоже получила приглашение, но она отправила билет обратно, любезно, но решительно объяснив, что не может оставить работу даже на пару дней.

– Кроме того, – добавила она мне по телефону, – у меня на эти выходные назначена примерка свадебных платьев. Это совершенно исключительные, эксклюзивные модели.

– А я, наверное, поеду, – сказала я.

– И еще у меня есть представления о морали, нравственности и долге, – заметила моя маленькая сестричка.

Именно поэтому я была помолвлена уже шесть раз. Этого я произносить, вслух не стала.

Я знаю, Джейни считает, что лучше не выйти замуж пять раз, чем единожды развестись. К разводу она питает нечто вроде религиозного отвращения, хотя мы не слишком религиозны. Джейни полагает, что в разводе родителей виноват именно отец – и действительно, он постарался для этого. Но странным образом в моей семейной неудаче она обвиняет меня, а не Джоша, хотя всегда относилась к нему настороженно. Разговаривая с ним, Джейни отодвигалась подальше, будто от него дурно пахло. Забывчивость и рассеянность Джоша и то, что он словно не замечал этого, раздражали ее, как, впрочем, и всех нас, пока я в конце концов, не решила покончить с этим. Годы, прожитые вместе, не так-то просто забыть, выбросить из памяти, и меня страшно удивляет, как отец так легко оставил маму после стольких лет совместной жизни. Может, еще и поэтому я не спешу осуждать его. А если и осуждаю, то не так рьяно, как Джейни. Представляю, что она подумала бы о моей ночи с Джошем. С тех пор прошло больше недели, а он ни разу за это время не дал о себе знать. Я будто вижу, как Джейни гневно вздергивает нос, а потом мотает головой, что обычно делают, стирая неудачный рисунок с графитной доски.

– Ты усомнишься в моей бесконечной любви и безграничной преданности, если я, предположим, съезжу навестить отца? – словно невзначай спрашиваю я у маменьки, пока она выбирает чемодан для своего длительного путешествия в Африку.

На полу ее квартиры выстроились уже восемь чемоданов. Она задумывается.

– А ты усомнишься в том, что у меня прекрасный вкус, если я, предположим, сообщу тебе, как мы с Ронни провели несколько дней вместе на элитном грязевом курорте на севере? – парирует мама.

– Хм, – неуверенно отвечаю я, точно зная, что не желаю слышать никаких подробностей этого приключения.

– Это было восхитительно. Мои трицепсы помолодели на много лет. – И она закатывает рукава, демонстрируя помолодевшие подтянутые трицепсы.

– А все-таки как насчет папы? – осмелела я.

Матушка смотрит на меня, а затем тянется к моим коротким рукавам, пристально уставившись на мои трицепсы. Право слово, они ничуть не плохи для человека, который, наполняя стакан водой, считает это упражнением по поднятию тяжестей. Нет, в самом деле, эти бутылки с водой теперь такие тяжелые. Мама одобрительно кивает.

– Ты вовсе не должна рассказывать мне обо всем, что делаешь, дорогая. Для этого Господь даровал нам психоаналитиков. А я люблю тебя просто так, бескорыстно.

Иными словами, я получила разрешение. Моя мама никогда не относилась к разряду мамаш, руководствующихся девизом: «Расскажи мне обо всем». Убеждена, в ее банно-грязевом приключении есть множество подробностей, о которых она никогда мне не поведает, понимая, что для меня это несколько чересчур. У всех нас есть свои маленькие секреты, но большая часть их важна лишь самим обладателям тайны. Эти секреты приводят нас в восторг, когда думаешь о них, но теряют прелесть при пересказе.

Но существует пара проблем, о которых все мы по мере сил стараемся забыть, – это боль и предательство. В нашей семье к ним относятся побег отца с блондинкой-кузиной и смерть моего старшего брата в тот день, когда я закончила колледж. Вообще-то в тот день он впал в кому после аварии на мотоцикле, но умер через сутки. Чудовищным образом все это соединилось с радостью по поводу выпускного, однако она мгновенно улетучилась при мысли о брате. Он в свое время бросил колледж, пытаясь самостоятельно пробиться в жизни как программист, и именно в тот момент наконец-то получил грандиозный заказ. Мой брат Джон был старше меня на четыре с половиной года, поэтому наши отношения не отличались особой близостью, как мне всегда казалось. И у него постоянно была куча друзей, тогда как с нами, со мной и особенно с Джейни, он общался довольно мало. Нельзя сказать, что Джон не заботился о нас, прежде всего о маме, но он не любил общаться, давать советы или тусоваться со мной так часто, как мне бы хотелось. Я всегда надеялась, что мы повзрослеем, наши отношения изменятся, мы станем ближе друг другу. Может, еще поэтому его неожиданная смерть так потрясла меня. Мне повезло, что в моей жизни тогда был Джош. И, наверное, у родителей уже тогда все шло не так гладко. Порой я мысленно прокручиваю в памяти события тех лет в том небольшом участке мозга, который находится непосредственно над правым ухом, где логическое мышление отсутствует полностью. Но мы с мамой никогда не говорим об этом. Только с психоаналитиком время от времени и при случае с абсолютно незнакомыми людьми.

И с Марией. С ней я дружу так долго, что едва верю в это. Мария знает обо мне все до мельчайших подробностей, даже то, что я однажды самостоятельно удалила родинку на ноге. Хотя до сих пор не понимаю, как мне это удалось. Мы с Марией познакомились на занятиях по биологии на первом курсе, когда я в первый же день умудрилась расколоть пробирку с анализом. Такая крошечная (пробирка, разумеется), она наделала столько шуму при падении на пол. Когда преподаватель спросил, кто это сделал, Мария немедленно грохнула об пол и свою в знак поддержки.

– Ой-ей, – совершенно спокойно произнесла она.

Мария развеяла все мои страхи.

– Забудь, – сказала она, – их закупают сотнями, к тому же я видела вчера, как препод уронил целую коробку. Знаешь, звук был еще тот.

С тех пор она десятки раз приходила мне на помощь.

Как и большинство тех, кто знает меня, Мария осведомлена о том, что я терпеть не могу летать. Но большинство моих знакомых не понимают этих страхов и раздражаются. Мария – единственный человек, который придет провожать меня в аэропорт. Она выросла на Стейтен-Айленде в обществе пяти братьев и, как мне известно, не боится ничего на свете. Зато у нее есть комплексы, связанные с душевыми кабинками.

– Никогда не входи босиком в чужой душ, – заклинает она. – Ты же не знаешь, что там окажется. Невозможно учесть все.

По этой причине Мария рассталась с несколькими приятелями; думаю, они принимали ее странности на свой счет. Хотя некоторые из ее ухажеров, вероятно, не замечали, принимает ли она душ в их квартире, да и моется ли вообще, им не было до этого никакого дела. Однажды я сказала ей об этом.

– У них иные приоритеты, – ответила она.

Итак, Мария везет меня в Ньюарк, один из ее любимых аэропортов, в своем «додже» приблизительно семидесятого года выпуска, некогда принадлежавшем ее бабушке. Мария в просторном черном плаще, а на голове у нее то, что сама она называет «прическа». Хотя Господь наградил ее роскошной копной волос – у меня-то лишь жидкие (и постепенно редеющие) прямые каштановые волосенки, – Мария постоянно что-то сооружает из них и регулярно меняет цвет. Сейчас, например, они длинные и с легкой проседью – подобным образом женщины осветляли волосы в шестидесятых. Мои волосы обычно пристойного каштанового цвета, и, порой подкрашивая их, я стараюсь придать им оттенок ореха или клена, хотя все эти древесно-ботанические параллели немного раздражают. Цвета Марии всегда носят роскошные названия вроде Безумия Клюквенного Коктейля или Волнующей Плоти, но ее ничуть не беспокоят возможные ассоциации. Сейчас она вдобавок взбила волосы пышной шапкой. Надо сказать, получилось много.

– Взгляни на того прелестного трехглазого человечка, – сказала Мария, ведя меня к выходу номер пять.

– Это не глаз, а здоровенный синяк, – возразила я, но она не хотела ничего слышать.

– Ну-у, подожди пока пройдет. А мне так он кажется гораздо интереснее, не находишь?

Мария старается рассмешить меня, отвлечь от мыслей о предстоящем полете или хотя бы от нервного обгрызания ногтей. Одна из немногих вещей, которые я делаю с предельной сосредоточенностью, – полирую зубы ногтем большого пальца, точнее, тем, что осталось от этого ногтя. По словам матушки, это не относится к моим привлекательным чертам.

Раскрыв свою здоровенную сумку, Мария начала доставать оттуда множество запечатанных пакетиков.

– Вот вкусности и игрушки для тебя! – объявила она.

– Смотри, та стюардесса похожа на мою мать, – заметила я. – Это ведь дурной знак, правда? Что, если она с моего рейса?

– Тогда ты не обратишь на нее никакого внимания и заявишь, что вполне взрослая, поэтому сама заказываешь напитки.

Однако эта стюардесса довольно яркая фигура. Заметив эту девушку всего полторы минуты назад, я успела мысленно поправить ее прическу, завязать шейный платок, застегнуть пиджак, при этом на сумасшедшей скорости поспевая за ней и волоча за собой тележку с багажом. Меня охватили паника и благоговейный ужас.

Я с трудом заставила себя отвернуться и посмотреть на гостинцы Марии. В первом пакетике – маленькие разноцветные пилюли, каждая из них упакована отдельно.

– Где ты это раздобыла? – невинно осведомилась я.

Мария строго взглянула на меня:

– Твой доктор настоятельно рекомендовал именно это.

Мария занимает почетную должность младшего фармацевта в Нижнем Ист-Сайде, в аптеке, продающей грелки и розовые коробочки с леденцами. Искусственное освещение в этом заведении вечно нагоняет на меня сон, в какое бы время я туда ни зашла. Ее любимым клиентам – которые, в свою очередь, влюблены в нее без памяти – за семьдесят.

– Эти оранжевые – от укачивания. Прими половинку прямо сейчас. – Мария протянула мне пилюлю, так что пришлось следовать инструкциям моего фармацевта.

Мария предлагает мне только патентованные препараты, по крайней мере я надеюсь на это. Ей нравится выглядеть значительной.

– Зеленые – в случае если тебя всерьез укачает, ну, если ты почувствуешь, что голова вращается в направлении, противоположном вращению тела, или с другой скоростью. Но они дают снотворный эффект. Чувствуй себя свободно, поделись пилюлями с соседями, не желающими заткнуться, если понимаешь, о чем я.

Я кивнула. Мария вовсе не беспечна, она просто не верит в приметы.

– Ты взрослый человек. Если тебе нужно, прими таблетку. Если не нужно, не принимай. Если кто-то осудит тебя за это, придется напомнить им, что, вероятно, в их жизни нет ничего мало-мальски стоящего, поскольку они обращают внимание на такие пустяки, как твои маленькие пилюльки. Вырази им сочувствие по этому поводу. – Я регулярно выслушиваю от Марии наставления подобного рода. – Белые принимай, если болит голова или живот, – продолжает она. – А желтые только в том случае, если начнешь рвать ногтями обивку кресла или отрывать откидной столик, поняла? – Я вновь киваю. Я знаю эти желтые таблетки.

– Или если самолет начнет падать, – ласково проговорила она с самой нежной фармацевтической улыбкой.

Мария снабдила меня также парой «кинематографических» журналов и номером «Тин бит», объяснив при этом, что парни там просто клевые. Кроме того, она протянула пакетик, набитый баночками с малиновым джемом. И в заключение вручила розовую коробку конфет:

– Если сама не съешь, подари их Софи. Это на редкость отвратительные конфеты. – Мария скромно улыбнулась.

Мы с Марией испытываем необъяснимое влечение к мерзким конфетам. К таким, от которых откусываешь кусочек, а остальное выбрасываешь без тени сожаления. К тем, которые тискаешь в пальцах, чтобы почувствовать карамельную мягкость начинки. Для нас это нечто сакральное, то о чем не говорят, – этот восторг перед засахаренной нугой и кремовыми атласными коробочками с подобной дрянью. Так что этот подарок очень много значит для меня. Мария поднялась и вынула из кармана крошечный фотоаппарат. Она щелкнула меня, с бледным-бледным лицом стиснувшую розовую коробку конфет. Я невольно улыбнулась.

Но полет прошел на удивление хорошо – никакой необходимости ни в шоколаде, ни в таблетках. Мой личный метод мгновенного засыпания в самолете сработал в очередной раз: во-первых, я обычно так измучена волнением перед взлетом, что засыпаю, едва устроившись в кресле и пристегнувшись, как ребенок в автомобиле. Во-вторых, я смотрю фильм, не включая звук, и это производит на меня гипнотический эффект, хотя Мария и говорит, что я засыпаю просто от скуки. Мой сосед, молодой человек в галстуке в розово-зеленую полоску (интересно, это он сам себе такой выбирал?), уткнулся в компьютерный журнал. Я слышу только бормотание, а те слова, что удается разобрать, звучат как некий тайный код или невнятные восклицания, какие вы издаете, когда вам нахамили ни с того ни с сего.

Я не слишком увлеклась фильмом: главные роли исполняли два актера, неожиданно скончавшиеся в прошлом году. Засыпая, я подумала, что это не слишком доброе предзнаменование. Но оказалась не права. Мы прибыли в Хьюстон по расписанию и в полном порядке. Наверное, я всегда жду, что самолет развалится на куски или еще что-нибудь в этом роде. И всякий раз кажется, что самолет должен окраситься по пути в серо-синий цвет, после того как он так долго пробирался сквозь все эти ветры и пространства. Но нет, он по-прежнему сияет ярко-красными полосками. И, похоже, пострадал значительно меньше, чем я.

Едва бросив взгляд в огромное зеркало в здании аэропорта, я обнаружила, что волосы сбились в один клок на правой стороне головы, тогда как на левой щеке сияет длинная красная борозда. А синеватый оттенок лица, по-моему, не соответствует цвету коробки с конфетами у меня в руках. Я медленно направляюсь в зал ожидания, потирая лицо и пытаясь придать ему более приемлемый цвет. Когда отец взмахнул ковбойской шляпой, приветствуя меня, я подняла руку с зажатой в ней коробкой конфет. Уверена, я выгляжу как призрак дочери из прошлого.

Отец сгреб меня в охапку, не выпуская из рук ковбойской шляпы. Наши с ним объятия всегда казались мне своего рода испытанием: они были слишком крепкими для меня. Отец словно спрашивал себя: «Это не слишком сильно? А это не слишком слабо?» Но это было хьюстонское объятие, более крепкое, уверенное, решительное. Я видела, как люди вокруг меня так же обнимались с родственниками и радостно хлопали друг друга по спинам и чуть ниже – к счастью, мне удалось избежать подобных шлепков.

Похоже, у моего отца Дуга дела в Хьюстоне идут отлично. В этот уик-энд ему исполняется пятьдесят пять, а выглядит он гораздо более свежим и загорелым, чем я помню его по Нью-Йорку. Наверное, поэтому стала заметнее пробивающаяся седина. Я слегка завидую, поскольку сама начала седеть в двадцать два. Помню, как Джош наклонился поцеловать меня, но вместо этого потянул и аккуратно выдернул седой волос. Это было в кино, но странно, не помню, какой фильм мы смотрели. Наверное, вы восхититесь мужчиной, который в темноте кинозала сумел обнаружить и удалить единственный седой волос. Хотя, возможно, «восхититесь» – не самое подходящее слово.

Но отец выглядит отлично, что совсем неплохо, поскольку, когда ваши родители достигают определенного возраста, вы начинаете думать о том, о чем пишут в журналах: о простатите, солнечной радиации. На нем синяя рубашка и коричневые брюки; о Хьюстоне напоминает лишь ковбойская шляпа. Хотя я заметила, что он начал растягивать слова.

– Холли, Холли. – Это его обычное приветствие, но меня всегда охватывало необъяснимое теплое чувство, стоило услышать свое имя, произнесенное дважды. – Как полет? – продолжал он. – Кино смотрела? Обедала? О турбулентности стоит рассказать?

– Все прошло замечательно, – ответила я. – Я почти все время проспала. Во сне экономический класс кажется гораздо комфортабельнее, пока вас не разбудят, конечно.

Мы с отцом смеемся, и тут появляется Софи, точная копия девицы, сохранившейся в моих воспоминаниях. Только сейчас она в розовом: розовая шелковая блузка заправлена в розовую шелковую длинную юбку, а снизу выглядывают коротенькие розовые носочки и розовые шлепанцы, похожие на кеды. Не зная, что сказать, я протягиваю ей розовую коробку конфет.

– Конфетки! Для меня! – Софи едва не поклонилась, принимая коробку.

Она разделяет мою страсть к дрянным конфетам или вообразила, будто это что-то дорогое и роскошное?

– Какая милая девочка, – обратилась ко мне Софи, хотя она старше меня не более чем на десять – пятнадцать лет.

– Правда, это мило, Мерзавчик? – улыбнулась она отцу.

– Софи придумала для меня такое прозвище, – гордо пояснил отец.

Софи протянула подарок для меня – маленький букетик гардений на корсаж. Я побаиваюсь гардении или ее запаха. Кажется, это из детства, но не могу точно определить, с чем связаны неприятные ощущения. Припоминаю лишь небольшую собаку типа таксы, бросающуюся на меня, и этот резкий запах гардении, а потом я очень быстро кручу педали велосипеда. Мне неожиданно пришло в голову, что, возможно, это связано с моей неприязнью к физическим упражнениям. Софи приколола букетик к моему жакету, пожалуй, слишком близко к подбородку. Я почувствовала себя чьей-то бабушкой на праздновании Дня матери.

– Спасибо, – сказала я, испытывая невыразимую искреннюю благодарность к маме за то, что в результате ее дрессировки все эти «пожалуйста» и «спасибо» стали для нас второй натурой.

– Добро пожаловать в Хьюстон! – воскликнул отец, торжественно вскинув руки.

Отец и Софи живут в большом доме, доставшемся ей от предыдущего мужа.

– Но с тех пор я тут все переделала, – сообщила она.

Это прелестный загородный дом, но это вовсе не означает, что вы пожелаете переехать сюда, едва увидев его. Хотя подозреваю, Софи именно на это и рассчитывает. Она провела меня по дому, объясняя, что каждая комната оформлена в стиле одного из ее любимых растений – роза, ирис, лилия, сосна, хотя полагаю, что сосна – это дерево. В качестве дополнительного штриха в каждой комнате ароматизатор с соответствующим запахом. Меня поселили в гиацинтовой комнате, и я благословила судьбу за то, что не в розовой. Интересно, разовьется ли у меня аллергия на дом Софи?

Отца я обнаружила в комнате, называемой его кабинетом, хотя он уже давно оставил работу. Софи именует эту комнату сосновой. Оформлена она в традиционной зелено-коричневой гамме мужского рабочего кабинета, но при этом вся наполнена тем, что связано с утками. Изображения уток на стене, манки на полках, степлер и подставка для ручек в форме диких уток. Даже звонок телефона издает крякающие звуки.

– Не знала, что ты так увлечен утками, – заметила я, устраиваясь в зеленом кресле с голубой накидкой, украшенной вышитыми уточками.

Отец пожал плечами:

– У человека не может быть слишком много уток. Мы, наконец, остались наедине – Софи умчалась в парикмахерскую, как она сказала: «Быстренько привести себя в порядок».

Я хотела спросить отца, счастлив ли он. Дело в утках, в Софи, в жарком климате или множестве «доджей» на дорогах – что именно делает его счастливым? Хорошо бы собрать и сложить все части головоломки, которую мы называем Папа. Но как всегда, по непостижимым причинам я поняла, что не в состоянии/поддерживать простейший диалог. Так что мы в основном прислушивались к тиканью настенных часов – разумеется, в форме утки.

– У Джейни все в порядке? – поинтересовался отец.

– Конечно. Джейни всегда на высоте. Просто поразительно.

– Да, она такая, – согласился отец. – Но у тебя ведь тоже все хорошо?

– С работой все отлично. – Я совершенно не намерена вдаваться в детали своей личной жизни, беседуя с отцом.

Впрочем, и не во что особенно вдаваться. Вечер, проведенный с Джошем, поселил сумятицу в моей голове, но едва ли подобные вещи стоит обсуждать в разговоре с папой.

– Отлично, отлично, – бормотал отец, листая журнал.

Статья, которую он просматривает, кажется, называется «Мужчина и гольф». Часы громко тикали. Наконец я встала, сказав, что хочу принять душ. Как всегда говорят в старых фильмах: «Похоже, мне надо освежиться», хотя мне в этих словах неизменно слышится несколько неприличный подтекст. Когда я была уже почти на пороге, отец протянул мне маленькую винную пробку в форме головы уточки и игриво подмигнул:

– Сохрани на память.

Уик-энд в Хьюстоне тянулся медленно и лениво. Софи потащила меня по магазинам. Она примерила ярко-желтое пончо и заявила, что оно совершенно не подходит к ее фигуре.

– Иначе зачем иметь хорошую фигуру, – многозначительно прошептала она, возвращая пончо на вешалку.

Софи купила пару блузок в сеточку и огромные аляповатые оранжевые бусы. Она увидела их в противоположном конце зала и с воплем «Это что-то!» устремилась к ним. Пришлось бежать вприпрыжку, чтобы поспеть за ней. Несмотря на мои протесты, Софи выбрала для меня огромный красно-бело-синий шейный платок.

– У девушки не может быть слишком много платков, – изрекла она, что сразу напомнило мне папину сентенцию насчет количества уток.

Похоже, папа и Софи провели вместе так много времени, что даже их интонации теперь совпадают. Эта мысль, неприятная для дочери, заставила меня задуматься об интонациях моей матери. Она говорит так же, как отец прежде, или нахваталась словечек и выражений у Ронни?

Праздничный обед для нас троих состоялся в ресторанчике-барбекю, где слышалось радостное мычание коров, пасущихся неподалеку, и время от времени раздавались залихватский свист и бодрые выкрики, возможно, настоящих ковбоев. Я заказала ассорти из морепродуктов, проявив пренебрежение к сельскохозяйственным звукам вокруг. Кажется, папа и Софи с легким осуждением покачали головами и заказали два больших стейка. Софи сообщила, что они с папой пригласят друзей на вечеринку позже, когда я уеду. Им не хотелось бы, чтобы я затерялась или почувствовала себя неуютно в обществе людей, которых они считают «слишком шумными и горластыми». Другая дочь, может, и огорчилась бы, но я, напротив, обрадовалась. Разве что меня чуть расстроили и смутили мычание и вопли по соседству.

Беседу поддерживала в основном Софи, предлагая обсудить такие темы, как обувь для прогулок (поскольку они с отцом любят бродить по окрестностям, хотя никак не сойдутся в том, сколько должно быть шишечек на подошвах ботинок, – старое доброе «не может быть слишком много» здесь, похоже, не годится), преимущества и недостатки зубных отбеливателей и что-то о сомнительной диетической ценности изюма, чего я никак не могла уловить. Софи спросила, посещаю ли я спортивный клуб, и, несмотря на отрицательный ответ, немедленно начала рассказывать о своем чудесном клубе, где целых семьдесят персональных джакузи. Папа в основном улыбался мне, предлагая отведать лакомства с его тарелки, хотя моя буквально ломилась под грузом чудовищной порции креветок, покрытых толстым слоем густого соуса.

– Попробуешь печеной картошки? – спросил папа.

– Нет, благодарю, я должна проявить честность по отношению к моим креветкам, – ответила я, не вполне, впрочем, понимая, что именно имею в виду.

Я предпочла бы снять густую массу с креветок и спрятать ее, к примеру, под печеной картошкой, но на моей тарелке лежала горка риса, совершенно бесполезного для этих целей. Да и вообще я не люблю соусы.

Все закончилось именинным тортом. Отец задул свечку на огромном куске шоколадного торта, которого вполне хватило бы для трех-четырех человек – может, пяти-шести, если кто-то не любит шоколад. Отец с улыбкой взял нас с Софи за руки и держал какое-то время, не говоря ни слова. Он лишь улыбался и слегка покачивал наши руки вверх и вниз, словно дирижируя симфонией, слышимой только ему.

В целом я о многом поговорила с отцом, но, обсудив такие важные предметы, как утки и стоматология, мы не коснулись опасных тем, например, расстояния между Нью-Йорком и Хьюстоном, а его, несмотря ни на что, не удастся игнорировать. Мне хотелось спросить, считает ли он, что мой визит чуть сблизил нас или только подчеркнул нечто важное, существующее между нами. Или и то, и другое. Размышляя о наших отношениях, я представляла себе карту автомобильных дорог, где между Нью-Йорком и Хьюстоном протянулась длинная красная линия, невозможно длинная, но все еще преодолимая. Я никак не могла определить своих чувств к уик-энду, и это напомнило мне смятение, охватившее меня после последнего визита Джоша. А ведь он явно что-то знал, возможно, даже нечто положительное. Мне казалось, что эти моменты жизни пытаются зацепить меня, поведать о чем-то, но на языке, непонятном для меня. И это внушало мне беспокойство.

– Большое спасибо за поездку, – сказала я, игнорируя реальные факты, которые колотились изнутри о стенку черепной коробки, в отчаянии пытаясь вырваться.

Назовем это легкой головной болью.

На следующий день Софи и папа стояли у выхода номер 4, провожая меня. Самолет на этот раз был меньше предыдущего, к тому же скучного серого цвета. Готова поклясться, прошлый лайнер просто сиял.

– Рады видеть тебя в любое время, – сказал отец, и мы коротко обнялись.

Он забыл свою ковбойскую шляпу, или, может, это всего лишь жест. Я повернулась к Софи.

– Ну конечно, – поддержала она отца, протянув мне пару пачек жвачки без сахара, из тех, что содержат внутри какую-то субстанцию.

Именно от таких меня слегка поташнивает: я совершенно не готова к тому, чтобы мне в рот сочилось неизвестно что. Кроме того, она вручила мне пару номеров «Техасского интерьера» для чтения в полете, откуда я почерпну информацию о последних достижениях в жилищном строительстве и о том, что на самом деле означает дом в стиле «ранчо».

– Статья о том, как оборудовать уголок для барбекю, восхитительна, – щебетала Софи, подтверждая мои мысли о том, что она наверняка уже прочла эти журналы.

Благодарю ее.

– Счастливого пути, – одновременно произнесли отец и Софи.

В самолете, на этот раз без соседа по креслу, без возможности подумать о нем или предложить ему мою отвратную жвачку, я вынуждена листать журнал. Узнаю, что клетчатые скатерти создают семейную атмосферу в любой гостиной. Ванные комнаты в розовых и оранжевых тонах популярны по всему штату, даже в лучших домах. И, похоже, как категорически заявляют в одной из статей, утки выходят из моды, а модны теперь фазаны. Я заметила, что именно в этой статье сделаны пометки рукой Софи, но не знала, для кого именно.