На другое утро Морин поднялась в семь часов, благодаря Бога за то, что эта мучительная ночь наконец-то закончилась. Билл Хэндли и Док Сильвер ожидали вылета в Хьюстон, а власти еще не дали добро.
Вчера вечером она четыре часа просидела на телефоне, разговаривая с хьюстонским ветеринаром и смотрителем загонов, пытаясь убедить их отпустить стадо. Но до тех пор, пока Карл Плон не отменил свой приказ, она только зря сотрясала воздух.
Морин прошла в ванную, повернула вентиль — из душа медленно просочилась струйка ржавой воды.
— Черт возьми! — Выключив воду, она накинула халат и спустилась вниз.
Хуанита, уже одетая, готовила завтрак.
— Воды нет.
— Si. Но вчера я купила лишнюю бутылку воды.
Морин улыбнулась:
— Значит, будем пить кофе?
— Он на плите. А вон — апельсиновый сок.
Морин налила себе большую кружку горячего кофе и только успела сделать глоток, как зазвонил телефон.
— О Господи, пусть случится чудо!
Она сняла трубку.
— Мисс Макдональд? Это Клем Добсон из Хьюстона. Я разговаривал с вами вчера вечером. Только что пришло разрешение из Остина. Вы можете забрать ваш скот в любое время.
— Спасибо! Спасибо, мистер Добсон. Мы уже вылетаем.
— Что случилось? — спросила Хуанита, глядя в радостное лицо девушки.
— Чудо!
Отказавшись от мысли о душе, Морин торопливо натянула джинсы и клетчатую рубашку, схватила ключи от грузовика и выскочила через черный ход.
— Уэс! — крикнула она, пробегая мимо сарая. — Грэди!
Расти! Поехали!
Уэс подошел к двери, заправляя рубашку в джинсы. Увидев ее лицо, он сказал:
— Пошли, ребята. Мы летим в Хьюстон!
Пока Уэс, Грэди и Расти загружали скот в самолет Билла, Морин позвонила Доку Сильверу. Через полтора часа она уже махала им рукой.
Только вернувшись в кухню к Хуаните, Морин вновь задумалась о своем чуде.
— Интересно, кто же мой ангел-хранитель?
Хуанита переворачивала на сковородке оладьи.
— Ангел-хранитель?
— Кто-то заставил этого гада изменить свой приказ. И мне кажется, тут дело не в моих вчерашних звонках. Наверное, это Брендон. Господи! А я была с ним так груба!
— Почему?
— Просто меня занесло.
Мексиканка покачала головой:
— Занесло? Не понять этого слова…
Морин засмеялась:
— Иногда я и сама себя не понимаю, Хуанита. Что ж, пожалуй, пора просить прощения.
Морин вышла в вестибюль, и тут в дверь позвонили. Она увидела мужской силуэт, подсвеченный сзади утренним солнцем.
— Брендон?
Девушка открыла дверь.
— Александр! Что ты здесь делаешь? — Она улыбнулась, пытаясь скрыть непонятное разочарование.
— А ты думала, будешь вечно от меня прятаться?
— Прятаться? Но тебя же не было дома! Кстати, я звонила тебе вчера, но горничная сказала, что ты в Хьюстоне. Мне нужна была твоя помощь.
— Жаль, что ты меня не застала. Но расскажи сейчас, в чем дело, и я постараюсь помочь.
— Все уже уладилось.
— Уладилось? — На какое-то мгновение Александр просто остолбенел, но тут же взял себя в руки; на его лице сияла обаятельная мальчишеская улыбка.
— Я на собственном горьком опыте убедилась, что делать дела в Техасе можно только, если даешь на лапу. Мой скот задержали в Хьюстоне: чиновник потребовал взятку.
— А! — понимающе сказал Александр. — И ты заплатила?
— Нет. Это сделал кто-то другой.
— Ты ему не заплатила?
— Нет.
Мысли вихрем завертелись у Александра в голове. Непонятно! Плон не стал бы отпускать скот, если Морин не дала ему денег. В чем же дело?
— И на какое время он собирался задержать скот?
— На три дня.
— А, ну тогда ясно! На самом деле он не мог ничего сделать. Он просто блефовал. Ты не дала ему денег, и пришлось отпустить скот. Так и должно было случиться.
— Ты в самом деле так думаешь?
— Я не думаю, я знаю. А в чем дело? Тебе кажется, что кто-то тебе помог?
— Ну, я… — Она помолчала, думая о Брендоне. Значит, никакой он не ангел-хранитель, и она все-таки была права насчет его. «Как хорошо, что я сразу его раскусила и поставила на место!»
— А как ты добралась до Остина, Морин?
— Вот поэтому я тебе и звонила. Мне нужен был самолет. Но меня подвез Брендон.
Александр вдруг вспомнил предупреждения матери о Брендоне. Он внимательно посмотрел на Морин, пытаясь понять, насколько у нее с ним серьезно.
— К сожалению, я ничего об этом не знал. Но хорошо, что он оказал тебе услугу по-соседски. Хотя, скажу прямо, мне не нравится, что он занимает мое место. — Он обнял ее за плечи и привлек к себе с легкой усмешкой. Главное не перегнуть палку!
— Насчет этого можешь не беспокоиться, Алекс.
— Обещаешь?
— Я знаю точно, что у него совсем не добрососедские намерения. Просто этот неслыханный нахал возомнил, что я к нему неравнодушна. Но я ясно дала ему понять, что ему не на что рассчитывать.
— Надеюсь, — шепнул Александр и нежно поцеловал девушку.
Морин заглянула в его яркие зеленые глаза и обняла рукой за шею.
— На свете нет ничего важнее дружбы, Алекс. Не забывай этого.
— Не забуду, но и ты не забудь, кто твой друг.
Она кивнула и спросила, немного помолчав:
— Может, позавтракаешь со мной?
— Отличная мысль.
Все так же обнявшись, они пошли на кухню и, усевшись за стол, принялись за оладьи Хуаниты. Морин вспомнила, что все это уже было когда-то давно: они вот так же ели за одним столом и смеялись над теми же шутками. Только сейчас с ними не было Мака.
* * *
Шейн Котрелл стянула с глаз ночную маску из фиолетового атласа и застонала — прямо в лицо ей ударил яркий луч солнца; вся ее спальня купалась в солнечном свете.
— Проклятие! — проворчала она, усаживаясь в постели.
Из магнитофона неслась песенка Оззи Осборна, отдаваясь в голове стуком отбойных молотков. Девушка шлепнула ладонью по кнопкам. Музыка оборвалась.
Шейн попыталась было встать, но бедра свело болезненной судорогой, и она снова упала на постель.
— Что за черт?
И тут она вспомнила вчерашний вечер.
— Ах да, Берт!
Девушка улыбнулась. Линн Бин с Шарлин Симе на весь день уезжали в Даллас… за покупками. Берт и Шейн не преминули воспользоваться моментом и провели все это время вместе. Сколько же раз они занимались любовью? Наверное, по разу в час — с Бертом ей всегда хотелось еще Такого классного любовника у нее никогда не было… во всяком случае, в Техасе.
И все-таки самое лучшее в их отношениях с Бертом — это кокаин.
— Где ты берешь порошок? — спросила она его.
— Что, хорош? — отозвался он, протягивая ей стеклянную трубочку.
— Просто чудо!
— У меня всегда все самое лучшее, запомни это, Шейн.
Берт Бин лучше всех. — Он обхватил ее лицо ладонями. — Повтори, Шейн: Берт лучше всех.
— Ты лучше всех, малыш. Это действительно так.
Они выпили целую бутылку шампанского «Дом Периньон». Хотя, судя по головной боли, может быть, и не одну.
Шейн мечтала поехать с Бертом в Рио на праздник Марди Гра. Она уже представляла, как разгуливает по бразильским пляжам в бикини, повергая в ступор всех местных парней.
Она мечтала о многом.
Но к сожалению, ее мечты не совпадали с планами Барбары. Мать не раз отправляла ее к психиатрам, и от них девушка знала, что в детстве, когда ее характер только формировался, был пропущен один важный кирпичик И связано это с тем, что она никогда не знала отца, не получала его любви и заботы. Шейн не особо слушала психиатров и ходила к ним, только чтобы мать от нее отвязалась.
Да и их по-настоящему интересовали лишь денежки Барбары. Разве могли они знать, что творится в душе у Шейн?
Разве могли они сказать, что ей нужно?
Шейн-то знала, что ей нужно: ей нужно поразвлечься.
Берт — это развлечение. И кокаин — развлечение. Доводить Александра и делать все наперекор Барбаре — тоже ужасно занимательно. А все остальное дерьмо! Берт понимал ее лучше всяких психиатров, лучше, чем мать и браг. Он был ей нужен.
Шейн верила, что Берт ее любит. Во всяком случае, он никогда и ни в чем ей не отказывал. Жену свою он не любил: вот уже больше года Шейн слышала от него жалобы на Линн.
Но, подобно большинству южан, он не хотел разводиться с матерью своих детей.
Но ничего, со временем она докажет Берту, что Линн ему больше не нужна, что это просто нелепо — мучить себя, живя с женщиной, к которой давно охладел. Вот когда он это поймет, у нее будет все: развлечения, наркотики, бесконечный секс с Бертом. И ни перед кем ей больше не придется отчитываться — ни перед братом, ни перед матерью!
Шейн встала, подошла к окну и опустила жалюзи. От яркого солнца у нее раскалывалась голова.
Стены в спальне Шейн были оклеены киноафишами, среди которых попадались и старые, начала тридцатых годов.
Здесь был чудесный портрет Греты Гарбо, которым Шейн особенно дорожила. Его подарил один из ее первых любовников, когда ей было шестнадцать.
Шейн обожала кино и много лет мечтала стать актрисой.
Она умела играть, петь и танцевать.
Чего она не умела, так это бороться; Ей не хватало энергии и силы духа, чтобы противостоять обстоятельствам и выдерживать отказы.
Господи, отказы! Это было самое страшное. Шейн думала, что в Калифорнии у нее будет такая же легкая жизнь, как и в Техасе. Но она быстро поняла, что ее соперники в Лос-Анджелесе талантливее и сильнее ее.
И еще Шейн поняла, что у нее нет такого отчаянного желания стать звездой, как у других. Она встречала молодых людей, преисполненных безграничной решимости, готовых на все, лишь бы добиться роли. Сама же она не очень-то рвалась в бой, ей только хотелось поразвлечься.
Какой смысл работать и жить, если нет развлечений? Шейн отчаянно пыталась удержаться на плаву. Тогда-то она и пристрастилась к наркотикам. Поначалу это были таблетки: пилюля, чтобы заснуть днем, а ночью играть; пилюля, чтобы проснуться, и пилюля, чтобы не свалиться от усталости. Это случается с сотнями новичков в Голливуде, от Джуди Гарленд до Джона Белуши. Она была не лучше и не хуже.
Шейн не утратила своей любви к кино и до сих пор иногда мечтала вырваться из материнской паутины, правда, все реже и реже.
Девушка прошла в ванную, открыла выдвижной ящик туалетного столика и потянулась за тюбиком из-под зубной пасты, в котором у нее был спрятан кокаин: принять немного перед завтраком, чтобы не думать о Голливуде и несбыточных мечтах.
Шейн продолжала давить на дно тюбика, но из него ничего не выходило. Она сердито сплющила тюбик в кулаке.
— Черт! Я не могла израсходовать весь порошок!
В голове ее пронеслись события последних двух дней.
Берт дал ей три грамма, и она лично засыпала их в тюбик из-под зубной пасты. Она была не так плоха, чтобы не помнить.
Девушка порылась в ящике. Может, она перепутала тюбики?
Нет, все правильно.
— Кто же взял? — спросила она саму себя и начала лихорадочно соображать.
Она открыла шкафчик с аптечкой. На первый взгляд здесь все лежало нетронутым, но, как следует приглядевшись, она заметила, что пропали самые ценные лекарства — таблетки для похудения, транквилизаторы, валиум, секонал и даже диуретики. Противозачаточные таблетки остались на месте.
Девушка осмотрела комод и платяной шкаф, но и там все как будто было в порядке.
Вдруг она вспомнила про еще один, последний тайник и поспешно вытащила свой старый роликовый электромассажер. Теперь она использовала его только в качестве секретного хранилища для травки. Шейн подняла один ролик и сдвинула нижнюю металлическую пластинку.
— Пусто!
Шейн на секунду задумалась. Только один человек мог пойти на такие крайние меры.
— Мама!
Она натянула зеленые жокейские брюки и просторный свитер ручной вязки, стоивший целое состояние, сунула ноги в мужские ботинки, потом наклеила на левую щеку черное сердечко — чтобы позлить мать, подвела глаза черными тенями и спустилась вниз.
Сидя во главе длинного обеденного стола, Барбара, с телефонной трубкой в руке, обсуждала с кухаркой меню. В доме было пять телефонных линий. Бросив взгляд на телефон, Шейн заметила, что в ожидании связи уже «висят» два звонка.
Шейн подошла к буфету и налила себе чашку крепкого кофе из серебряного кофейника эпохи Георга III. Положив в кофе добрую порцию сахара, она выпила его залпом и налила вторую чашку. Все это время она не сводила глаз с Барбары.
— Консуэлла, мне надо поговорить с мамой.
Барбара нахмурилась:
— Когда мы закончим, Шейн.
— Нет, сейчас, мама, милая.
Шейн нервно заходила по комнате, но Барбара все же закончила разговор с кухаркой, затем отключила первую линию связи и велела второму абоненту «продать эмбрионы в Йоханнесбург».
— Ты мешаешь мне работать, Шейн. Что у тебя за дело?
— Куда ты дела порошок? — зло прошипела Шейн.
Барбара посмотрела на нее в упор:
— Спустила в унитаз.
— Кто тебе позволил? С каких это пор ты стала конфисковывать мои личные вещи, как будто ты из ФСБ?
— Замолчи и сядь, — терпеливо сказала Барбара Шейн не сдвинулась с места.
— Я сказала сядь.
Шейн села.
— Ты живешь в моем доме и должна подчиняться моим законам. Я вытащила тебя из калифорнийского санатория для наркоманов и привезла сюда, чтобы ты одумалась Но ты даже не пытаешься исправиться. — Барбара вздохнула. — Я тебя не понимаю, Шейн. Неужели тебе совсем наплевать на себя? Я ведь желаю тебе добра, я люблю тебя, Шейн. Постарайся и ты любить себя так же, как я люблю тебя.
— Именно так я себя и люблю, разве не заметно?
Барбару покоробили несправедливые слова дочери, но она сдержалась.
— Я не потерплю наркотиков в своем доме. Это мое последнее слово!
— Тогда я уеду.
— Уезжай.
— Дай мне только денег.
Барбара вскинула бровь.
— Пусть твои дружки оплачивают твою роскошную жизнь.
А я не собираюсь.
Шейн затряслась и медленно отхлебнула кофе.
— Ты не можешь забрать у меня отцовские деньги.
Губы Барбары скривились в торжествующей усмешке.
— Без меня ты не получишь ни цента. Он назначил меня твоей опекуншей. И до тех пор, пока я не посчитаю нужным, ты не сможешь сама распоряжаться деньгами. Мой юрист хорошо осведомлен о моем отношении к твоему трастовому фонду. А с сегодняшнего дня я вычеркиваю тебя из своего завещания.
— Что?
— Ты слышала. До тех пор пока ты не откажешься от наркотиков и не будешь жить по моим законам, ты не получишь ничего-Ничего, Шейн.
— Ты обращаешься со мной как с ребенком.
— А ты и есть ребенок. Я забираю твои игрушки. А если в ближайшем времени ты не исправишься, я заберу у тебя и Берта.
— Ты не сделаешь этого! Ты не Можешь играть человеческими жизнями, как пешками на шахматной доске! Берт — взрослый человек, ты его не заставишь!
— Посмотри наконец правде в глаза. Берт никогда не бросит Линн. Но я могу испортить ему жизнь, и я сделаю это. Если ты не хочешь себя спасать, то этим займусь я.
— Нет, мама, у тебя ничего не выйдет. Это могу сделать только я сама.
Шейн выбралась из-за стола и, пошатываясь, вышла из комнаты. В холле она схватила ключи от своей машины и, хлопнув дверью, выскочила из дома. Разговор с Барбарой, как всегда, ни к чему не привел.