4. Фестиваль дружбы в Карл-Маркс-Штадте, ГДР
Корреспондент газеты «Усть-Илимская правда» Надежда Зинченко в одном из интервью, посвященном празднованию юбилейной даты комсомола, представила меня, работавшего в семидесятые годы двадцатого столетия первым секретарём Усть-Илимского горкома ВЛКСМ, как делегата международного фестиваля дружбы молодежи в ГДР 1980 года. Об этом фестивале дружбы советской и немецкой молодёжи уже далёких, но не забытых послевоенных лет хочется рассказать подробнее.
Это действительно было грандиозное событие. Нас встречали с большой помпой и неподдельным дружелюбием и уважением. Перед приездом в Германию (ГДР) наши делегации провезли по Белоруссии, мы посетили Хатынь. Своими глазами видели, что осталось от деревень после фашистско-бандеровского нашествия. Видели мемориалы, посвященные заживо сожженным советским людям, старикам и детям. Впечатление ужасное, было больно осознавать, что это наша недавняя история.
Хатынь
Мемориал
А показывали нам это, видимо, для того, чтобы не забывали историю и помнили, куда мы едем. Я был формально назначен заместителем руководителя Иркутской областной комсомольской организации по сувенирам. Руководителем был секретарь обкома ВЛКСМ Николай Амбросий. Я закупил массу недорогих сувениров с сибирской тематикой и распределял их по разным мероприятиям и встречам молодежи. Вспоминается несколько эпизодов фестиваля.
Меня включали в состав свиты Первого секретаря ЦК ВЛКСМ Бориса Николаевича Пастухова. Несколько раз я стоял рядом с главным коммунистом ГДР Эриком Хонеккером, бывая на заглавных мероприятиях. Это были помпезные, официальные встречи.
Но это уже не очень интересно. Гораздо интереснее чувства и эмоции, которые пришлось пережить на фестивале. Кроме официоза, были неформальные дружеские, непротокольные встречи. Меня часто приглашали на разные молодежные форумы, где я рассказывал через переводчика о родном Усть-Илиме. После встреч мне долго не давали уходить, всё интересовались, как попасть на строительство города и лесопромышленного комплекса к нам в Сибирь.
По вечерам было море бесплатного спиртного, нас окружали сопровождающие переводчики — немецкие старшеклассницы. Помогая нам в общении, они практиковались по русскому языку. Были они без комплексов, могли разговаривать на любые темы. Вспоминаю немецкую шутку:
— Фрау, ваша дочь тоже делегат молодежного фестиваля Советско-Германской дружбы?
— Нет, что вы, у нас уже есть один ребенок.
Но мы, комсомольские работники — «руссо туристо, облико морале». За нами приглядывали сотрудники КГБ, и попасть под разборки за аморалку с иностранкой никто не хотел. Вспоминаю Леонида Казакова, он тоже принимал участие в этом фестивале. Сам он был бригадиром комсомольско-молодежной бригады на строительстве БАМа (Байкало-Амурской магистрали), Герой Социалистического труда. Судьба его забросила в верхние эшелоны власти, он был членом ЦК КПСС. Здесь в ГДР его серьезно опекали хмурые сотрудники КГБ. При нашей встрече однажды он просит:
— Серега, спаси меня хоть на время от топтунов, гульнуть хочется по-комсомольски.
Душа-то у него была наша, простая сибирская, комсомольская, хоть родом он из Климовского района Брянской области.
Леонид Казаков (справа)
Вообще, у нас было комсомольское «северное братство», такой неформальный круг друзей. Вместе со мной туда входили Киреев Александр — секретарь комитета комсомола управления строительства Усть-Илимского ЛПК, первые секретари горкомов и райкомов ВЛКСМ: из Усть-Кута Геннадий Зубарев, из Железногорска-Илимского Виктор Шипицын, из Братского района Юрий Худяков, из Чунского района Юрий Иванов — и некоторые другие ребята. Северные братья всегда дружно держались вместе. Такой монолитный коллектив парней — комсомольских работников.
Было престижно для всех опрокинуть рюмочку за дружбу с северными братьями. Когда мы останавливались в иркутской гостинице, к нашему «Северному братству» присоединялись секретари райкомов северных территорий от Качуга до Тайшета.
Вспоминаю, как-то мы собрались в гостинице «Ангара» в номере у одного из «северных братьев». Вечером стали подтягиваться парни из разных северных регионов — секретари райкомов комсомолов. Каждый приносил с собой особенные лакомства: природные, северные. Рыба во всем её разнообразии, мясо оленей, вяленое и сырое. Делали расколотку, строганину. Гена Зубарев притаранил ящик «Советского шампанского», а Серёга Александров из Катанги — канистру с чистым спиртом, а еще он привёз сырую печень северного оленя, это был убойный деликатес. Северные братья порешили испить «Северное сияние». Это когда шампанское напополам со спиртом. Пришли друзья из обкома комсомола, и мы пировали до полуночи. Развозил по домам всех «сияющих» Саша Попов из бюро молодежного туризма «Спутник». Володя Литвинов, референт этого бюро, позаботился о финале.
Слабо помню, как поднимался по лестнице домой, помню, что было трудно. Себя осознаешь, а мышцы не хотят в полной мере подчиняться твоей воле. Наверное, тяжело шел до третьего этажа. Одна минута пути на третий этаж мне показалась как восхождение на Эверест. Теща Ангелина Ивановна уже ждала. Я ведь позвонил и предупредил, что еду домой с дружеской гулянки. Когда я зашел, рукав от новенькой дубленки был отдельно от её тела. Зацепился за торчащее препятствие и оторвался. Хорошо, что по шву, нитки не выдержали. Утром было тяжеловато, гремучая смесь еще не полностью переработалась в молодом организме. А дубленка висела на плечиках, как будто и не было аварии. Теща-рукодельница постаралась. На столе дымился, благоухал наваристый борщ. Я снова приобрел «спортивную» форму и пошел на работу в обком комсомола. Опаздывать после гулянки нельзя, можно приобрести репутацию слабака. Но с тех пор меня на «Северное сияние» никогда не тянуло.
Северным братством наше сообщество стало называться с моей легкой руки. Почему? Наверное, мне хотелось перенести в новую жизнь атмосферу моего «уличного братства», когда плечом к плечу, прикрывая спины друг друга, мы побеждали в боях за справедливость.
А тут в Германии встретился наш «северный брат» из поселка Звездный с БАМа. Как тут не помочь. Я его вывел через окно «огородами» в свое расположение. При этом отправил своего помощника предупредить прохаживающего возле дверей Лёнькиного гостиничного номера чекиста, что прибудем к полуночи.
— Что-то выпить сильно хочется, забыл уже, когда последний раз пригублял спиртное. Как Вы, Леонид Давыдович, посмотрите на такое архиважное мероприятие, — с грустью в голосе придуривался я.
— Ты чё, Серёга, правда давно не пил, — с изумлением спросил Леонид.
— Да, послезавтра будет два дня, — печально произнес я.
Леонид, а потом и я начали весело смеяться. И мы пошли в бар. Какое прекрасное пиво там было, просто чудо — и платить не надо, мы делегаты в форменных красных рубашках. Я заранее позаботился о такой для Леонида. По-моему, взял у Володи Матиенко или Стаса Клевцова, а может, у Володи Симоченко, уже точно не помню.
В баре друг против друга сидели наши парни в красных рубашках и немецкие ребята в синих рубашках. Они громко разговаривали, чокались огромными кружками и наслаждались вкуснейшим, терпким, прохладным пивом. Друг друга они не понимали, переводчика не было, но разговор происходил оживленно. Захмелевшие парни начали выяснять, кто кем работает. Прозвучала фраза со словом шофер. И тут наступило полное ликование, оказывается, все парни были шоферами. Чтобы изобразить свою шоферскую профессию, они стали крутить перед собой воображаемые баранки-рули, имитировать звук работающего мотора и зычно бибикать. Со смеху помирали все. Подобных милых сцен было очень много. Общение было искренним.
Надо сказать, что пиво было хоть и хмельным, но не дурманящим. Это сегодняшнее пиво, которое продается у нас, можно смело назвать — дурманящий, мочегонный напиток. А там было пиво. Легкое опьянение проходило быстро. Мы веселились с Леонидом и нашими ребятами до ночи, потом я проводил его в гостиницу. Офицер, осуществлявший охрану, чуть не прослезился от встречи с живым и невредимым «охраняемым объектом». А я взял в ночном магазине бутылочку немецкого шнапса, ящик маленьких пузатеньких бутылочек пива с этикеткой «Bier», и мы с Володей Матиенко вдвоем в своей комнате за разговорами просидели почти до самого утра. Был он тогда первым секретарем Октябрьского РК ВЛКСМ города Иркутска. Это потом уже он стал видным политическим деятелем. В детстве мы жили рядом. Его жена Ольга Павлюк была великолепной теннисисткой, а училась она в одном классе с моей будущей женой Леной. У нас уже были дети, и нам было о чем болтать — и про семейные дела, и по комсомольской работе.
Только уснули, как стук в дверь. Нас будят очаровательные блондинки, пунктуальные немки — гиды-переводчики — и напоминают, что через пятнадцать минут надо быть в автобусах. Предстоит по программе разъезжаться по разным мероприятиям.
Володе по жребию досталась кровать на втором ярусе, мы жили в комнате немецкой студенческой общаги. У меня сохранился даже пропуск №0946 к месту нашего проживания — в Высшую техническую школу Карл-Маркс-Штадта, общежитие №52, комната №328.
Володя сверху жалобным голосом стонет:
— Мне бы маленькую пузатенькую бутылочку «Бира».
У меня под кроватью их целая батарея. Не очень прохладных, но поправить здоровье можно.
Я говорю Володе:
— Катапультируйся, тогда и квакнешь, пламя погасишь и живительную влагу в горящие трубы зальёшь. А то, не дай бог, коньки отбросишь или ласты завернешь.
Девчонки присели на стулья и с интересом стали наблюдать эту картину. По-видимому, они отличницы по русскому языку, будучи немками, не очень понимали происходящего, а смысл загадочно звучащей русской речи был им недоступен. Слова вроде русские, но значение их какое-то недосягаемое:
— Как это ласты завернуть, а где бассейн, река или море?
— Как трубы могут гореть, ведь они же металлические?
— А самолет где, из него же катапультируются?
Вовка продолжает придуриваться. Он еще жалобнее взмолился:
— Не могу слезть, катапульта не работает, засохли подшипники из-за неправильного технического обслуживания, смазали неправильно, смешали пиво с водкой.
Подшипники-то смазывают машинным маслом или солидолом, так девчонок учили в школе. «А тут где подшипники, у какой катапульты, зачем их водкой и пивом смазали, непонятно», — думали, наверное, гиды-переводчики.
Как это перевести на немецкий и при этом понять, о чем наш диалог, для гидов было большой проблемой. Они сидели завороженные, широко раскрыв свои небесно-синие глаза.
Я выдергиваю из кроссовок Володи шнурки, связываю их. На одном конце в петлю помещаю горлышко бутылки, второй конец шнурка забрасываю на второй ярус в постель Владимира.
— Лови, канат, Володя. Вира, вира, вира.
Он затягивает бутылку вверх и с громким глыканьем опустошает за одно мгновение. Шнурок возвращается вниз за новой 350-граммовой дозой Bier. И вот жажда утолена. Мы с Володей весело смеёмся. Немецкие девчонки с восторгом аплодируют. Наверное, им стал немного понятен наш диалог. Они искренне признались, что их немецкие сверстники до такого бы не додумались. Гиды ушли к автобусам, а мы помылись, побрились и пошли вниз. Опаздывать нельзя. Дисциплина есть дисциплина.
Меня с группой повезли в пригород Карл-Маркс-Штадта на завод волочильных станков. Там нас должны встречать в 14 часов 24 мая 1980 года на Хорст-Менцель-Штрассе 12—23.
В русском языке есть понятие — волочиться за каждой юбкой. Когда ехали, то в пути кто-то из парней прикалывался:
— Как выглядит такой волочильный станок? Наверное, с двумя яйцами?
Но там производили станки другого предназначения, они волочили металл и изготавливали высококачественную проволоку. Продукция станкостроительного завода пользовалась высокой репутацией и заслуженной популярностью. Нам показали технологический процесс, молодых рабочих и повели потом в актовый зал для банкета.
Столы были накрыты со вкусом и дворянской изысканностью. Разные мясные, грибные и рыбные деликатесы, о которых мы могли только мечтать. Стол сервирован множеством тарелок, блюдец, вилок и ножей, какие-то ложечки для соусов и многое другое диковинное для нас, простых сибирских ребят. Шел протокольный разговор, немецкие парни и девчонки помаленьку кушали, а наши сидели и не знали, какую вилку в какую руку брать, какую тарелку при этом использовать, каким ножом чего резать. Вот и сидели голодные. Тогда я, как руководитель делегации, говорю нашим: «Делай как я!»
Наливаю водки, накладываю себе всяких вкусностей, произношу тост за дружбу и начинаю аппетитно кушать. Лёд растоплен, процесс пошел непринужденно. После моего тоста наши парни вручают сувениры немецким девушкам, а девушки — парням, соответственно, так было договорено и отрепетировано заранее.
Немцы народ прижимистый, количество их сувениров строго лимитировано. Директор завода, сидящий рядом со мной справа, произносит тост, и его парни и девушки дарят сувениры нам. При этом красивая девушка спортивного телосложения, которая дарила сувенир мне, робко целует меня в щеку. Я произношу еще один тост, и идет вручение наших сувениров немецкой стороне. Я же руководитель делегации по сувенирам, у меня их дофига. А у немцев кончились. Вижу, директор завода в конфузе. Он дает команду кому-то из своих помощников, тот убегает. Потом выяснилось, что немецкий помощник притащил и припрятал в коридоре море сувениров. Все их подарили нам за этот вечер. Тащить их в автобус было тяжело, но приятно. Директор завода не хотел попасть впросак. После его тоста нам опять несут сувениры, и их девушки уже целуют всех наших парней, а их парни — наших девчонок. Директор поворачивается ко мне и с гордостью говорит:
— Вот как надо дарить сувениры друзьям!
Я опять произношу тост и говорю: «Делай как я», — и, вручая сувенир, целую уже хорошо знакомую немецкую девушку в щечку.
Наверное, её, самую красивую, специально закрепили за руководителем русской делегации, за мной. Не скрою, было приятно. Все наши делают так же, целуют своих немецких друзей и подруг. Стало весело, эдакий пикантный, состязательный дружеский процесс, в котором никто уступать не хотел. Спустя некоторое время директор завода говорит мне:
— Слева сидит человек, который представился учителем-переводчиком, а на самом деле он представитель спецслужбы, ну типа вашего КГБ. Немецкие парни и девчонки при нем чувствуют себя закрепощенно.
— Не беспокойся, Ганс, — по-моему, так звали директора, — сейчас всё попробуем поправить, — сказал я.
Встаю и даю зычную команду для всех:
— Делай как я!
Все с интересом смотрят на меня. Я наполняю водкой до краев двухсотграммовый стакан, предназначавшийся изначально, видимо, под воду или сок. У меня родилась импровизация. Внимательно контролирую, чтобы все поддержали меня и налили себе до краев. Не подозревая подвоха, воспринимая происходящее как увлекательную игру, все заинтересованно с искорками во взгляде наливают себе полные стаканы водки.
Потом уже немецких ребят, кому стало тяжело, с погасшими взглядами, заменили на новых. Но это было потом. А сейчас началась моя импровизация, эдакий бенефис. Я произношу тост:
— Хочу поднять этот бокал за наших самых любимых, самых мудрых и великих руководителей коммунистического движения, руководителей мирового масштаба. За Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ильича Ленина.
Далее следует зажигательная речь минут на двенадцать — о нашей вечной любви и преданности их бессмертным идеям.
В заключение своего выступления я предлагаю:
— Выпить всем до дна! Если, конечно, кто-то не согласен с моими высказываниями, тот может ровно столько оставить невыпитой водки в своем стакане.
И я залпом выпиваю весь стакан до дна. В зале воцаряется полная тишина, все в недоумении и замешательстве. Все, кроме наших ребят, они понимают, что началось «цирковое» представление.
Зачем-то Серёге это надо.
— Посмотрим, что будет дальше, — с нескрываемым интересом думают они.
Я запиваю из большой кружки и снова напоминаю:
— Если кто-то не согласен, то пусть оставит в стакане столько водки, насколько он не любит Маркса, Энгельса и Ленина.
Боковым зрением наблюдаю за немецким учителем-чекистом. Все любят вождей мирового пролетариата и выпивают до дна. По-другому и быть не может. Через небольшой промежуток времени я повторяю свой ход.
Братский поцелуй Брежнева и Хонеккера
Но на этот раз я уже предлагаю выпить полный стакан за Эрика Хонеккера и Леонида Ильича Брежнева, генеральных секретарей наших коммунистических партий.
После произнесения длинного и пламенного тоста я вновь предлагаю: «Оставьте в стакане столько водки, насколько каждый не любит наших коммунистических вождей».
И тут же выпиваю залпом весь свой стакан.
Немецкий чекист попался в ловушку, такого хода событий он просто не мог предвидеть. Видимо, подобной нештатной ситуации в их учебниках ещё не было. Маркса, Энгельса, Ленина, Хонеккера и Брежнева он, наверное, любил всей душой.
— А если не выказать нелюбовь к вождям, оставив водку в стакане, меня точно заложат, — наверное, думал он.
Вот и выпил два раза до дна по двести грамм водки. Вот и сполз под стол бедолага. Кто сколько наливал и выпивал, меня не беспокоило. Думаю, не все были дураками, а наши ребята к моему юмору и иронии были привычны.
Да и крепким сибирским работягам под такую великолепную разнообразную закусь два стакана не доза, а разминка.
Я же в очередной раз мухлевал. Я делал вид, что пью водку. Набирал залпом в рот, потом подносил большую фарфоровую кружку, типа, запиваю. А сам туда сцеживал всю водку. Короче, жульничал во имя дружбы. Ну, не пьянеть же на самом деле…
Директор Ганс с огромным уважением смотрел на меня, он догадывался о моем фокусе и смеялся над своим надзирателем-чекистом. Втихаря, конечно.
Мы произносили тосты, целовались, танцевали, пели песни. Была настоящая душевная атмосфера. А простым людям что нужно — работа, любовь, дети, дружба и здоровье. Это политики и правители могут быть заинтересованы в войнах насилии, завоевании и порабощении. Простым людям от природы этого не надо.
Ганс немного говорил на русском, что-то я уточнял у него на английском, он его знал в совершенстве.
Вдруг под вечер он меня спрашивает:
— Сергей, а какая немецкая девушка тебе больше всех понравилась?
— О чем ты спрашиваешь, Ганс. Конечно, та, с которой мы весь вечер целовались при вручении сувениров. Она красивая и стройная.
— У тебя хороший вкус, Сергей, она чемпионка ГДР по плаванию. Сейчас я пойду договорюсь с ней, и мы на ночь придем к тебе. Я немного посижу и уйду, я уже старый, а вы оставайтесь до утра.
Громко звучала музыка, все танцевали. Ганс нашел эту девушку среди танцующих пар. Я видел, как они разговаривали. Потом девушка давай приветливо махать мне рукой и улыбаться яркой улыбкой.
Потом подходит Ганс и говорит:
— Всё согласовано, она с удовольствием откликнулась на такое предложение.
Я спросил его:
— Что за парень танцевал с этой красавицей?
Он ответил:
— Это её муж.
— Ничего себе, а он как отреагировал на такой ход его жены? — с недоумением спросил я.
— Он обрадовался, что его жена понравилась русскому, — невозмутимо произнес Ганс.
— А у нас за такое морды бьют, — озадаченно произношу я.
Тут Ганс впал в ступор:
— Ну, у всех свои обычаи, — после паузы в полном недоумении произнес он в ответ.
После вечеринки автобусы развезли нас по разным городам. Наши чекисты были гораздо крепче немецких и тщательно блюли нравственный облик своих подопечных. Наш график был устроен так, что после дружеских встреч и банкетов вечером нас в автобусе увозили каждый раз в другой город. Может, это забота о нравственности, может, меры безопасности, не знаю. Шпионы и вербовщики были всегда и везде, возможно от греха подальше нас оберегали наши спецслужбы.
При возвращении в Карл-Маркс-Штадт нас встречали всё те же гиды-переводчики. Хельга, так звали одну из девушек, была родом из города Росток. А в Карл-Маркс-Штадт её направили как отличницу и знающую русский язык лучше всех в школе. Как-то она рассказывала, что через год поступит в медицинское училище. По окончании его пойдет работать. Через полтора года выйдет замуж, потом родит ребёнка…
Я по-дружески, посмеиваясь над ней, сказал:
— У вас, немцев, не интересно, как-то всё предсказуемо, регламентировано, запланировано. Нет никакой импровизации, импульса, полета души.
Хельга обиделась, надула губы, как ребенок.
Какую силу имеют слова, как осторожно нужно к ним относиться, я прочувствовал позже. Мы катались, следуя программе, по разным городам ГДР, а Хельга, видимо, между дел осмысливала сказанное мной.
И вот мы вернулись в Карл-Маркс-Штадт. Приходит Хельга и говорит:
— Сергей, я хочу от тебя иметь русского ребенка.
Сказала прямо мне в глаза, ни капельки не стесняясь, открыто и непосредственно. При этом её глаза светились чистотой и непорочностью, простой человеческой и милой женской безрассудностью. Она, взрослый ребенок, сломала в себе немецкие стереотипы мышления. Она захотела коренным образом изменить свою жизнь. От общения с русским парнем её мышление перевернулось, из прагматичного немецкого стало принимать черты русского, бесшабашного. Наверное, её душа жаждала полета, а тело необузданной страсти. Некстати я тогда вспомнил шутку-пословицу:
— С кем поведёшься, от того и забеременеешь.
Можете представить себе, что к взрослому 26-летнему дяденьке подходит 16-летний красивый ребенок, еще не до конца оформившийся как молоденькая женщина, и предлагает такое.
— Я же не педофил. Я же не с пальмы упал, сорвавшись плохо зацепившимся за лианы хвостом, — размышлял я. — Конечно, я мужик, я сибиряк. А мужик ребёнка не обидит.
Я очень серьёзно воспринял порыв этой молоденькой немецкой красавицы. Это был именно порыв, порыв юной души. Нам завтра уезжать в Союз. А девушке расставаться не хотелось. Я обнял её за плечи, поцеловал и, глядя в глаза, начал говорить. Я не хотел обидеть эту искреннюю девчонку. Я не хотел пользоваться её романтической слабостью и воплощать в реальность её милые фантазии. Я не хотел овладеть её красивым и непорочным телом, оставив после себя кучу проблем для её семьи. Я говорил ей нежно, мягко, но прямо, без выкрутасов:
— Хельга, ты очаровательная, очень красивая девушка. Быть с тобою рядом — счастье для любого мужчины. Твоё предложение восхитительно, отказаться от него может либо сумасшедший дурак, либо мужчина, желающий тебе счастья. Подумай сама. Тебе осенью идти в 11 класс, учиться в школе. У тебя вся жизнь впереди и любовь, и материнство. А у меня дома есть жена Лена и маленькая дочь, которую звать почти как тебя, Ольга. Как я буду чувствовать себя перед ними? Как я должен чувствовать себя перед тобой и ребенком, который будет за много тысяч километров в Германии, а я в Сибири? Подумай об этом, майн либэ. Ты должна понять меня, Schönheit (красавица).
Её глаза стали изумрудно-синими и наполнились слезами.
— У тебя есть мужена, Сергей, — дрожащим голосом повторяла Хельга. — Мужена, мужена, мужена… — она была в крайней степени расстройства.
Она стала что-то говорить, ломая русские слова, перемешивая их немецкими фразами, и в конце горько разрыдалась. Она не ожидала и не могла подумать, что её милое предложение себя, всего самого дорогого, главного, что у неё есть сейчас — её молодого, стройного и манящего своей красотой тела, может не найти поддержки у молодого мужчины. Она плакала. По её красивой упругой груди пробегали чарующие эротические волны. Грудь вздрагивала вслед за вздрагивающими плечами. На улице была жара, девчонки не одевали бюстгальтеры под футболки и от этого были еще желаннее, сексуальнее и привлекательнее. Чем больше она плакала, тем больше напоминала мне маленькую девочку, ребенка, которого незаслуженно обидели. Слезы, переливаясь, как драгоценные камни в закатных лучах солнца, падали на её футболку. Через несколько минут почти вся футболка уже была мокрой. Хельга ладошками вытирала, размазывая слезы по лицу, и её белокурые волосы тоже становились мокрыми. Она была очаровательной своей детской непосредственностью и искренностью. Наверное, она думала о непредсказуемости русских:
— Что за проблема, «засадил», оставил свое семя, порадовал девчонку и езжай себе домой. Я знаю, что я красива и желанна, я знаю, что свожу мужчин с ума… Какая загадочная русская душа, что за моральная ответственность такая. Зачем она нужна, я же сама хочу, я сильно хочу близости… Как всё это понимать? Как мне тяжело. Все мои фантазии разбились, как морские волны об утёс.
Вообще, по статистике, после таких фестивалей в Германии был демографический всплеск. Там, наверное, половина молодого поколения с русской генетикой. Эхо второй мировой войны сказывалось на стране, мужчин не хватало. Беременность поощрялась государством. Там даже финансово серьезно поддерживали молодые семьи. При рождении второго ребенка банковский кредит на дом или квартиру гасился государством полностью.
Может быть, я полный дурак. Но я смотрел на неё и молчал, а Хельга уже перестала плакать, она жалобно всхлипывала.
Прервал эту трогательную сцену Володя Матиенко, он с друзьями завалился в нашу комнату студенческого общежития.
Хельга, немного успокоившись, ушла.
Но она не оскорбилась и не обиделась, она оказалась умной девушкой. Хельга неожиданно повзрослела. Назавтра на проводах нашей делегации она была веселой и приветливой, глаза, правда, были с грустинкой. На пионерском галстуке, который мне повязали немецкие друзья, она написала «я люблю S».
Мы сели в автобусы. Немецкие ребята на прощание махали нам руками, флажками. А мы ехали почти до Польши молча, находясь под впечатлением событий этого прекрасного фестиваля. Этих митингов, вечеров дружбы и экскурсий, этих радостей встреч и легкой горечи разлуки. Ведь мы прощались навсегда.
Мы возвращались в свою сибирскую жизнь, мы ехали к себе домой и везли подарки аж на 120 рублей, которые официально разрешалось брать с собой.
