Мама Коли Олиференко умерла от цирроза печени в апреле. Попала с приступом в больницу — а через три недели ее уже хоронили. Врачи твердили, что поделать ничего было нельзя. Собственно говоря, они предупреждали о том, что мама умрет, уже вскоре после первого обследования. И мама тоже понимала, что умирает.

Коля готов был заплатить какие угодно деньги, лишь бы она не страдала. И она почти не страдала. А незадолго до смерти вдруг сказала, что должна сообщить ему что-то важное. Очень-очень важное. Коля догадывался, что именно… Но послушно сел возле ее кровати. Взял в свои большие, грубые руки ее руку — исхудалую и горячую.

— Коленька, миленький, ты ведь мне не родной, — прошелестела мама.

И рассказала ему всю правду. Свою правду.

Коля только кивал.

Надя Олиференко родила сына от заезжего студента. Назвали мальчика Колей — в честь беспутного отца-предателя, которого Надя любить все равно не переставала.

Надя сына у своих родителей оставила и уехала в город работать. Каждые выходные его навещала. Но как-то летом во время отпуска своего официального нанялась Надя «шабашить» за хорошие деньги на постройке и отделке частной дачи какого-то торгаша. Платили и правда хорошо, но целый месяц она своего Коленьку не навещала. А когда приехала — узнала, что заболел ее двухлетний малыш, аппендицит у него воспалился, а бабка с дедом поздно внимание обратили, слишком поздно. Мальчика отвезли в больницу, прооперировали, но он не выжил. Его похоронили за два дня до Надиного возвращения. А ей телеграмму на адрес общежития послали, да только Надя не получила, в другом месте была…

Родителей своих Надя чуть не поубивала, они даже испугались ее и прощения просили — впервые в жизни. Но ведь и правда же поздно было: малыша уже не вернуть. И вот, обезумев от горя, пошла она в лес. В страшный краснозоринский лес, где всякие водились чудовища, а люди исчезали средь бела дня и на много лет, а то и навсегда. Наде хотелось погибнуть или просто навсегда исчезнуть из этого проклятого мира… Шла она, давясь рыданиями, и вдруг услышала детский плач. Ей тогда показалось, что она узнала голос своего умершего мальчика, и Надя кинулась, не разбирая дороги… Но это, конечно же, не был ее сын. Это был Коля. Вернее, Ранаан, потерянный сын Бокана, короля степных варваров, и его возлюбленной супруги, колдуньи Несбет. Он сидел возле трупа огромного черного пса и горько плакал.

— Ты был так странно одет… Будто в девчоночье платьице вышитое. Волосики длинные и в косички заплетены. Я бы тебя за девочку приняла, если бы не знала точно с самого начала, что ты — мальчик и послан мне взамен моего, что я должна тебя взять к себе и воспитать, — тяжело, с присвистом дыша, шептала мама. — А ты все цеплялся за эту псину… А у нее из бока торчали стрелы. С синими и оранжевыми перышками.

Надя взяла малыша на руки, отнесла домой. Там, не вступая в разговор с пьяными и напуганными ее недавней истерикой родителями, сняла с него и сунула в печку яркое вышитое платьице, искупала мальчика, остригла ему волосы. Свидетельство о рождении сына хранилось у нее. Когда встал вопрос о похоронах мальчика, оформили дубликат, ибо свидетельства не было, мать найти не могли, а хоронить было нужно… Надя уехала вместе с новообретенным ребенком в город, где выдала его за Колю Олиференко, за своего родного сына.

— Я всегда любила тебя, как своего. Иногда я даже забывала, что не тебя родила, а другого…

— Я знаю. Я знаю, мамочка, — отвечал Коля.

Он действительно в этом не сомневался. Она любила его. Она отдала ему всю свою жизнь.

Коля заказал для мамы красивый розовый гроб с жестяными ангелочками. И отдал работникам морга шаль из вологодских кружев, которую в честь последнего их новогоднего праздника купил: чтобы они укутали ею маме голову. В гробу мама лежала очень нарядная — и совершенно неузнаваемая. Болезнь ее изуродовала. Это была уже не мама. Это была какая-то чужая страшная вещь. Но Коля все равно заказал отпевание и вообще все, что нужно для благопристойного отбытия в мир иной. И памятник сразу заказал. Гранитный, красный, с бронзовой поникшей розой под надписью.

Через пару недель после похорон Коля уволился со службы. Ребятам сказал, что, возможно, уедет надолго. Чтобы не беспокоились и не искали.

Оставил Ангелине Степановне ключи от своей квартиры и денег в количестве, достаточном ей для пожизненного прокорма, если он не вернется. Ангелина Степановна разрыдалась:

— Коленька! Может, вы откажетесь от этой опасной работы? Найдите себе что-нибудь попроще…

— Не могу, — сурово ответил Коля.

И ушел. Ему было жалко старенькую соседку, но с собою взять ее он не мог. Зато обоих псов посадил в машину. И кошку в специальной сумке-перевозке. Мурка уныло орала: ей не нравилось ущемление ее свободы. Коля врубил музыку. Теперь кошачьим воплям вторили вопли Земфиры.

Леше он позвонил заблаговременно, и тот уже ждал его с рюкзаком и двумя набитыми сумками на лавочке у подъезда.

— А чего с собой везешь-то? — поинтересовался Коля.

— Да вкусненькое всякое, для бабки…

На загородном шоссе Коля разогнался как следует. По пути он рассказал Леше свою историю.

К полудню они были уже в Краснозорине. Лес встретил их торжествующим птичьим хором и нежным благоуханием пробуждающихся деревьев и трав. Коля никогда раньше не был в лесу весной. Только летом или осенью. Оказалось — зря. Весной в лесу было славно. Лучше, чем летом. Никакой тебе жадной до крови мошкары. Сплошное благоухание и свежесть, цветочки и птички, нежные почки. Коля жадно дышал, и ему казалось, что все его тело, вся кровь наполняются флюидами этого животворного аромата земли и зелени.

Леша поставил аппарат. Коля протянул ему свой оберег. Леша положил его на подставку и привычно принялся подкручивать ручки, активируя зону.

Коля ждал, стоя с двумя собаками на поводках и с кошкой в сумке-перевозке. Смотрел по сторонам, прощаясь с этим лесом, с этим миром. Он не сомневался, что двери в другой мир для него обязательно откроются. Ведь он отдал все свои долги. Он был свободен и мог уходить.