Лешка и Мишка старались соблюдать осторожность и не уходили в лес надолго. А то ведь их могли хватиться, начать искать и, не обнаружив ни у речки, ни в поле, раскрыли бы тайну запретных прогулок. Но отказаться совсем от визитов в лес они не могли: уж очень это было похоже на настоящее и даже опасное приключение. Ведь так здорово идти, затаив дыхание, вслушиваться в каждый звук, вглядываться в каждый трепет листвы на кустах и каждый миг ожидать, что вот сейчас из-за дерева выскочит лютый зверь и… Что дальше — они как-то не очень себе представляли и никогда не обсуждали. Наверное, оба в глубине души надеялись, что этого все-таки не случится. Дети всегда верят, что ничего плохого с ними не произойдет. Они просто не осознают свою смертность. Так что Леше и Мише просто очень повезло в том, что из того таинственного потустороннего, откуда иной раз выбрасывало в Краснозоринский лес саблезубых тигров и единорогов, к ним вышел все-таки человек. Голодный, грязный, полубезумный от усталости и страха, к тому же вооруженный автоматом ППШ, но все-таки не утративший человеческой своей сущности, которая запрещает мужчине обидеть ребенка, а напротив — требует защитить. По крайней мере, этот человек своим главным долгом почитал защищать таких вот мальчишек, как Леша и Миша.

Но сначала они увидели радугу. Не коромыслом в небе — за ветвями они неба-то почти не видели: нет, эта радуга висела прямо между стволов, широким таки полотнищем, и полос в ней было не семь, а много больше. Мальчишки даже не представляли себе таких оттенков, чистых и нежных, и названия им не знали. И, наверное, никто на земле не знал.

Мишка удивился больше, чем Леша: все-таки для деревенского мальчишки радуга в небе была более привычным зрелищем, зато радуга между деревьев казалась явлением совершенно невозможным. Когда-то в совсем раннем детстве Мишка мечтал дойти до основания радуги, до того места, где она земли касается. Но в школе ему объяснили, что земли она не касается вовсе и дойти до нее нельзя, потому что она — иллюзия; долго и нудно рассказывали про то, откуда радуга берется, что-то там с преломлением света и капельками воды связанное, Мишка толком и не понял, разочаровался только. А теперь вот мечта сбылась. Он видел основание радуги. Он видел, где она упирается в землю. И, пожалуй, он мог до нее дотронуться… Что Мишка и сделал. Его рука прошла сквозь широкую многоцветную колонну света — и словно прорвала эту зыбкую переливчатую ткань. Радуга разомкнулась трещиной, а в трещине они увидели такой же лес. Только не сочно-зеленый, пронизанный солнцем летний лес, а голый, мокрый, озябший лес поздней осени. И пахнуло из трещины осенним увяданием и горьким дымом. А потом там появился человек.

Он просто подошел к разрыву в радуге и посмотрел на них — безумным неверящим взглядом. У него было измученное, исхудалое лицо с огромными страдающими глазами: точно как на бумажных иконах, которые теперь висели в каждой избе. Потом мальчишки вспоминали, обмениваясь впечатлениями, и поняли, что оба они сначала увидели эти глаза и иконописность лица. А шинель и автомат, и давнюю небритость, черную гарь и грязь на лице, на руках, на одежде, — все это заметили куда позже. Когда этот человек шагнул из своего промозглого осеннего леса — в их летний. А радуга за его спиной сомкнулась и растворилась.

— Пацаны, откуда вы здесь? До деревни близко? — хрипло спросил незнакомец.

— Близко, — ответил Мишка. — До Краснозорина. А вам в какую надо?

— Так близко, что если мы закричим, нас услышат! — добавил Лешка, перепугавшийся до полусмерти: уж очень чуждым и опасным выглядел этот мужчина.

— А немцы? Немцы где?!

— Какие немцы? Дяденька, вы того… Война давно закончилась, — пробормотал Мишка, пятясь.

— Вы кино тут снимаете, да? — пискнул Лешка, будучи все еще не в состоянии поверить в то, что на самом деле он сразу понял: что человек этот из другого времени к ним пришел.

— Какое кино? Как — закончилась? — прошептал мужчина и тяжело осел на колени. Руками зарылся в траву. — Батюшки, лето уже… Лето… Да как же так может быть?

— Дяденька, давайте мы сбегаем в деревню и позовем на помощь, а? У нас фельдшерица есть, тетя Люба. Она хорошая. И в больницу можно отвезти, город недалеко, — предложил сострадательный Мишка.

— Как это — война кончилась? — мужчина смотрел на них уже с нескрываемым ужасом.

— Кончилась. Мы победили.

— А кто — мы?

— Русские. Ну, тогда советские были…

— Когда?

— В сорок пятом году, — Мишка подумал и уточнил. — В тысяча девятьсот сорок пятом.

— В сорок пятом? Еще три года воевать?! — ужаснулся мужчина.

— Нет, уже не надо воевать, — терпеливо объяснял Мишка. — Уже кончилась война, дяденька. Пятьдесят лет назад. Сейчас девяносто пятый год. Вы только не волнуйтесь так…

Но у мужчины глаза вдруг закатились куда-то под лоб, страшно сверкнули белки, и он рухнул лицом вниз в траву.

Лешка пугливым зайцем метнулся в сторону. Но Мишка не тронулся с места — и Лешке пришлось вернуться. А Мишка склонился над упавшим, аккуратно вытащил автомат из его бессильных рук и отволок за ремень в сторону. Потом вернулся и попытался мужчину перевернуть.

— Леш, помоги.

Вдвоем они сумели. С трудом. Незнакомец был ужасно худой, но невозможно тяжелый. Мишка похлопал его по щекам, позвал:

— Дядь, а дядь! Дядь…

Мужчина лежал, как мертвый. Но пока еще дышал.

Лешка с ужасом смотрел на свои руки и рукава джемпера: переворачивая бесчувственного чужака, он испачкался об его шинель, и теперь от рук тоже пахло гарью и чем-то еще очень противным.

— Леш, надо за помощью бежать, — сказал Мишка.

— Так побежали!

— Я останусь. Ты беги один.

— Я тебя не брошу.

— Не дури. Надо взрослых привести. Дядьку моего.

— Побежали вместе. Чего тебе здесь сидеть?

— Если очнется, чтобы не ушел. Поговорить с ним… Оружие опять же. А ну как перепугается, палить начнет. Надо его как-то успокоить.

— Миш… Ты думаешь, он правда оттуда? Из войны?

— Думаю, да.

Лешка всхлипнул и побежал. Так быстро, как никогда не бегал. И запыхался так, что сначала толком и говорить не мог. Мишкины мать и дядька перепугались до смерти, думая, что с Мишкой беда в лесу случилось. Тетя Вера даже причитать начала было. Но Лешка наконец отдышался и рассказал.

При известии о незнакомце с автоматом у Сергея Васильевича лицо окаменело и стало таким мужественным, как лица милиционеров в кино, прямо сам на себя сделался не похож. Влетел в дом, вернулся с ружьем, на бегу заряжая, и кобура с пистолетом на боку уже висела. Быстро собрал мужиков.

Бабушка Аня пришла на шум. Хотела было Лешку не пустить, но он уже вызвался дорогу показывать, и пришлось бабушке смириться.

Сердце у Лешки восторженно колотилось, когда он с отрядом вооруженных мужчин возвращался в лес. Ведь это было настоящее приключение! Заодно и неизбежная расплата за нарушение бабушкиных запретов откладывалась. Только за Мишку немного страшновато было… Как-то он там, один на один с вооруженным чужаком?

Но все обошлось: Мишка спокойно сидел на пенечке, незнакомец в грязной шинели все еще лежал на траве. Видимо, быстро Лешка обернулся.

Сергей Васильевич подобрал и осмотрел автомат. Мужики пытались растормошить обморочного, но он только стонал, мотая головой по траве, и даже глаза не открыл. Пришлось им поднимать его и нести до самого Краснозорина. По дороге Сергей Васильевич расспрашивал Мишку и Лешку о подробностях. Они рассказали все, как было: про радугу, про осенний лес по ту сторону, про запах гари и про то, что незнакомец говорил про войну… Сергей Васильевич кивал и, кажется, не удивлялся.

После некоторой дискуссии солдата решили отнести в дом к Мишкиной матери: там была свободная комната с кроватью. Пришла фельдшерица тетя Люба, они с тетей Верой его раздели, громко ужасаясь худобе и запущенности. Тетя Люба обнаружила вшей и нехорошую, воспаленную рану на боку. У него был жар, но все же обморок фельдшерица отнесла на счет голода и потрясения. Под неотступным присмотром вооруженного Сергея Васильевича женщины наголо обрили больного, обтерли тряпками с горячей мыльной водой, а потом фельдшерица сделала ему какой-то укол… И он очнулся. Начал что-то тихо и испуганно выспрашивать. Сергей Васильевич присел к нему на кровать, отвечал на вопросы. Тетя Вера принесла большую кружку молока. Незнакомец посмотрел на молоко как на какую-то невидаль. И попытался отказаться. Еле уговорили выпить.

Мишка и Лешка все это наблюдали из соседней комнаты. Громкие голоса женщин до них еще доносились, а тихие мужские они уже расслышать не смогли. А когда тетя Вера со слезами на глазах и с опустевшей кружкой в руках в очередной раз за чем-то выбежала, она их заметила и все-таки прогнала.

Разумеется, влетело им обоим. Мишку дядя отлупил. Лешку лупить было некому, но бабушка запретила ему всякие прогулки и заставила пропалывать огород, что оказалось очень скучно. Сначала бабушка даже не хотела пускать Мишку в гости. Заявила, что порознь они меньше бед натворят. Но потом сжалилась. А Мишка помог Лешке с прополкой. Заодно и рассказал, что солдат настоящий, из войны, что зовут его Павел Иванович Мельников, что он сам родом из-под Рязани, был в пехоте и в этом самом лесу попал в оцепление и вообще остался один в живых из всей роты, и выхода у него не было никакого — или в плен, или от голода умирать, потому что даже покончить с собой он не мог: в автомате магазин был пустой. И вот когда он совсем уже отчаялся и думал, как бы ему выскочить на немцев так, чтобы они сразу его застрелили, тогда и появилась перед ним радуга. А за ней он увидел летний лес и двух чудно одетых мальчишек: их, Лешку и Мишку.

— Дядя Серега говорит, что Павел Иванович — мужик хороший. И надо ему помочь. Документы сделать. Сейчас это просто — можно его выдать за беженца хоть из Чечни… И матери он нравится. Вежливый такой. От слабости еле ходит, а все пытается по хозяйству помочь.

— Так вы что, у себя его оставите?

— Что значит — оставим? Он же не собака, чтобы его оставить или прогнать. Пока поживет, там посмотрим… Вон на окраине два дома пустуют, может, он туда поселится. А может, захочет поехать в свою деревню. У него же там семья… Только я так думаю, что они уж померли все, давно же дело было…

Когда Лешкино заточение наконец закончилось, он обнаружил, что к пришельцу из прошлого никто не относится, как к живой диковинке, а скорее как к обычному приезжему: с легким недоверием — потому что чужак, с симпатией — потому что мужик хороший.

А мужик он и правда был хороший. По деревенским понятиям — прямо очень хороший. Справный. Любая работа в его руках спорилась. Все умел, а что не умел — тому быстро учился. Серьезный он был, неразговорчивый, но в деревенскую жизнь вписался так легко и быстро, что к концу лета был совсем уже как свой.

Лешка вернулся в Москву, пошел в пятый класс. Время от времени бабушка звонила и рассказывала последние деревенские новости. Так он узнал, что Павлу Ивановичу сделали документы, что он ездил в свою деревню и вернулся совершенно убитый: действительно все умерли, кого он знал, даже сыновья его, которых он запомнил еще маленькими, а внуки оказались совершеннейшие пьяницы. Так что Павел Иванович укрепился в своем решении остаться в Краснозорино. Тем более что у него с Мишкиной матерью как-то вдруг очень сладилось.

Последний факт бабушку сильно печалил. Ведь Лешкина и Мишкина мамы одновременно мужей потеряли. Но пока они их ждали, надежда на возвращение вроде как оставалась.

Мишкина мать отчаялась ждать. Другого себе нашла. И бабушка боялась, как бы Лешкина мать тоже…

Только зря бабушка переживала. Лешкина мать все еще ждала отца. А может, просто не встретился ей никто такой замечательный, как Павел Иванович.

То, что он действительно замечательный человек, Лешка понял, когда следующим летом приехал в Краснозорино. Деревня просто преобразилась. Павел Иванович еще весной построил большие теплицы, организовал поставку свежих овощей и закупщиков нашел, которые платили щедрее прочих. А теперь планировал перестроить коровник и на следующий год уже серьезно заняться животноводством. На диво работоспособный, неунывающий, прекрасный организатор, он все время повторял, что они настоящих трудностей не знают, что сейчас такие возможности, каких в его время и вообразить себе не могли, надо только вкалывать как следует.

Тетя Вера была беременна, ждала нового ребеночка. Ее возили в город на ультразвуковое обследование и сказали, что будет девочка.

Мишка в отчиме души не чаял. Павел Иванович стал для него лучшим другом и наставником.

Один только Лешка оказался в убытке, потому что Мишка решительно отказался ходить с ним в лес. Павел Иванович считал, что это опасно и глупо, а главное — безответственно, настоящий же мужчина должен быть ответственным и по глупости не рисковать. Мишка хотел стать настоящим мужчиной и во всем слушался отчима. А ходить в лес без друга Лешка боялся.