Маленький, впечатлительный мальчик имел несчастье с самого рождения жить на глазах у общества. Перед ним не стоял вопрос, какой избрать жизненный путь. Он должен был стать королем, и почти во всех других странах это означало бы, что он получит неограниченную власть. В Швеции он будет вынужден делать вид, что руководит страной. Целью воспитания было научить его играть роль, даже притворяться. Многие, слишком многие серьезные, честолюбивые мужи были заинтересованы в его воспитании.

Его отец был добродушным, вялым человеком, который уже в зрелом возрасте, будучи мелким немецким фюрстом из секуляризованного немецкого епископства, переехал в Швецию, чтобы стать королем. Матерью Густава была Лувиса Ульрика, одаренная, истеричная и властолюбивая прусская принцесса, одержимая идеями о королевской власти и величии. Она искренне любила своего апатичного мужа, родила ему четверых детей и хотела дать ему действительную власть. Дети с самого начала впитали в себя ее идеи, особенно старший сын, который должен был унаследовать корону. Она была склонна наблюдать за воспитанием старшего сына. Это беспокоило противников двора из ведущих политиков страны, которые желали, чтобы будущий король Швеции усвоил образ мыслей своей страны и привык к ее политической среде.

В раннем детстве гувернером кронпринца Густава был Карл Густав Тессин, превосходный человек, переполненный максимами своей исключительности. Он был высокообразованным человеком, располагавшим выгодными международными связями со времени своего пребывания министром в Париже, и был искренне заинтересован в воспитании и развитии своего маленького ученика. Густав привязался к нему и сохранил преданность до взрослых лет, несмотря на то, что Лувиса Ульрика довольно рано порвала с Тессином. Однако все нравоучительные максимы Тессина, во всяком случае, не способствовали тому, чтобы сделать маленького принца естественным. Уже в пятилетием возрасте ему постоянно говорили, что он должен избегать детского легкомыслия, всегда размышлять, всегда помнить, что за ним наблюдают, плакать лишь от искренней печали и стремиться к душевному равновесию.

В десять лет, после предпринятого матерью и ее сторонниками неудавшегося переворота, Густав получил нового гувернера и более строгие правила. Он был зло и враждебно настроен против навязанного ему образа жизни, и это отношение определялось влиянием матери. Новый гувернер, Карл Фредрик Шеффер, станет со временем его близким другом и надежным приверженцем, но тогда напряжение было слишком велико для такого ребенка, каким он был. За ним постоянно наблюдали, его испытывали и оценивали. С одной стороны, требования к нему предъявляла мать, с другой — совсем иные требования исходили от официальных воспитателей. Для ребенка живого и открытого результат мог быть только один: притворство. И поскольку литературная жизнь, с которой он столкнулся и воздействие которой испытывал, имела в значительной степени драматургические формы, и поскольку театр стал для него великолепной возможностью для бегства от действительности, притворство легко нашло выход в разыгрывании роли. При некотором истерическом недостатке выдержки в своей воображаемой жизни, он обладал богатой фантазией и вследствие этого разыгрывал роль усиленно и часто.

Этого очень не одобрял один из молодых придворных Густава, Фредрик Спарре, оставивший негодующие записи о его поведении. Замечания Спарре о недостаточной искренности кронпринца и склонности к театральности повлияли на взгляды потомков на Густава III, однако заметки Спарре являются субъективным источником, отмеченным отсутствием чувства юмора у их автора. Это был маленький человечек с большой головой, и Густав Мауриц Армфельт будто бы однажды сказал о нем, что его голова обладала всеми свойствами воздушного шара, кроме одного — способности подниматься в воздух. Как из этого можно понять, Спарре мог сделать блестящую карьеру чиновника, но между ним и кронпринцем Густавом не было сколько-нибудь глубокого взаимопонимания.

В действительности сама королевская роль, к которой готовили Густава, была в какой-то степени театром. Быть отличным от всех других людей своей нации, быть обязанным совершать церемонии, произносить реплики независимо от того, желаешь или нет. Жить всегда в центре внимания окружающих. В Европе XVIII века монарх должен был излучать великолепие; не обладавшая властью шведская королевская семья жила в своего рода унижении. Это очень сильно переживала королева Лувиса Ульрика. Как сестра Фридриха II Прусского она находила устрашающим контраст между своей прежней и своей новой родиной, и новая олицетворяла для нее все отрицательное. Поскольку королева не смогла сделать так, чтобы с ее волей считались в шведской политике, то компенсировала это установлением правил для королевской семьи. Для Густава это означало, по крайней мере, требование раздвоения в разыгрывании королевской роли. Семья была его внутренним кругом, замыкавшимся в себе самом, где действовали наиболее важные обязательства. Снаружи находились отечество, нация, народ, которые нередко представлялись вполне аморфной массой. Это накладывало обязательства, но отнюдь не связывало.

Однако и в маленьком семейном кругу была роль, которой предстояло становиться все более и более запутанной.

Отец семейства, Адольф Фредрик, был королем, а следовательно, его величеством. Сын охотно видел бы его таким, но был вынужден испытывать сильные сомнения. «Жители Свей, привыкшие видеть на своем троне великих и добродетельных королей, изменили это обыкновение в одном еще более дорогом и достойном для них. Они собираются у могил своих королей, в одном месте, вспоминая все благодеяния, всю нежность, которыми они пользовались в его правление. Вот уже в седьмой раз собравшиеся в залах Свей сословия государства следуют к могилам своих правителей; могилам, которые уже заключают в себе столь великих и почитаемых королей, но которые ныне принимают в свое лоно кротчайшего и благочестивейшего из всех государей. Кто не распознает за этими словами короля Адольфа Фредрика?» Эти слова стоят в начале «анкетных данных», которые Густав произнес 30 июля 1771 года при погребении отца в церкви Риддархольмсчюркан. Не может быть никакого сомнения в том, что Густав в данном случае отказал Адольфу Фредрику во всяком королевском величии, сосредоточившись на некоролевских качествах — кротости и благочестии. Лувиса Ульрика пришла в бешенство от дерзкого оттенка этой надгробной речи, некоторым образом свидетельствовавшей о том, что она потерпела неудачу в воспитании и мужа, и сына.

Но снисходительная оценка достоинств Адольфа Фредрика как короля вовсе не говорит о взаимоотношениях между отцом и сыном. Не приходится сомневаться в том, что слова о кротости и доброте Адольфа Фредрика были и искренними, и выстраданными. Переписка отца с Густавом содержит немного писем, и среди них, прежде всего, нет писем с излияниями. Адольф Фредрик не был большим любителем писать письма; его частные послания к сыну Густаву — образец лапидарных любезностей. Но можно заметить, что он писал, когда сын в этом нуждался. Время до и после свадьбы с Софией Магдаленой в 1766 году — тот период, когда краткие письма часто следуют одно за другим. И однажды, при отъезде Густава в Бергслаген и на рудник Фалу в сентябре 1768 года, прорывается чувство заботы и тревоги. Отец посылает врача, который должен сопровождать кронпринца, и просит сына держаться за ландсхёвдинга Тиласа, хозяина дома, чтобы чего-нибудь не случилось. О чем здесь речь — не совсем понятно, осталось лишь прорвавшееся теплое отцовское чувство. Вероятно, общению препятствовало то, что Адольф Фредрик не мог писать на своем родном — немецком — языке: Густав ему никогда не учился, хотя его родители оба были немцами.

В письмах Густава к отцу присутствует нота непринужденной искренности. Когда весть о внезапной кончине отца достигла его в Париже, он был явно взволнован и потрясен. Возможно, больше всего об этом говорят слова в рождественском письме, которое Густав отправил своей сестре Софии Альбертине, когда она вместе с матерью в 1771 году находилась в Берлине. Густав послал ей «bague de promesses» Адольфа Фредрика, чтобы она передала матери на память о праздновании отцом Рождества с просьбой унаследовать его потом самому, если он будет иметь несчастье ее пережить. Он пишет «папа», но «маман» в этом написанном по-французски письме. Маленькая разница говорит, однако, о многом.

Ведь его отношение к матери всегда было напряженным и никогда — естественным. Это явствует из длинного ряда писем, в которых мать и сын обменивались теми или иными размышлениями в выражениях, производящих впечатление, что письма предназначались к опубликованию для почтительных потомков. Лувиса Ульрика наставляет, а Густав отчитывается о своих занятиях и мыслях, подчеркивая свое совершенствование посредством штудий и приобретения навыков. В этих письмах он всегда стоит в одиночестве перед критиком, который выше него, даже когда мать и сын заверяют друг друга в своей любви. После восшествия Густава на трон корреспонденция изменяется, становится более прохладной и формальной. Но до этого однажды прорывается неприкрытый бунт в недатированном письме, вероятно, 1765–1767 годов. Лувиса Ульрика обязала Густава ежедневно писать к ней по письму на французском языке, дабы совершенствовать свой французский стиль. После упреков и трех неудачных попыток Густав, разорвав листы, сдался, написал об этом и по-шведски провозгласил, подчеркнув: «Хочу повиноваться приказам, но не быть подхалимом». А между тем именно таковым он и был в переписке с матерью. Эта переписка превосходно освещает все, помимо истинных чувств и обстоятельств Густава. Он просто-напросто боялся матери, которая применяла к своим детям телесные наказания, когда была в дурном расположении духа, а не тогда, когда они плохо себя вели.

По мере того как дети королевской четы подрастали, отношение матери к каждому из них становилось особым. К Густаву она была настроена критически, но в основном ценила его. К Карлу, который рано вырвался из зависимости от матери и сблизился с другими женщинами, она относилась исключительно критически и неодобрительно. Карл, который обладал способностями, но был ленив и зловреден, напротив, сблизился со старшим братом, и для Густава союзные отношения с ним стали самой надежной связью в семье. Третий сын, Фредрик Адольф, стал любимчиком матери — красивый, глупый и упрямый, легко управляемый сильной женщиной, но очень утомительный для старших братьев. Он и маленькая сестра София Альбертина пройдут через годы на помочах за матерью и в значительной степени усвоят прусскую дисциплину, которой Лувиса Ульрика старалась подчинить жизнь и занятия семьи.

Густав и Карл были наперсниками друг друга в любовных делах, в придворных сплетнях, в тайных условных словах, например, «Дагуберт» о царствующем отце. Типично письмо Густава к Карлу из Экульсунда от 30 августа 1768 года. Новостей нет, все спокойно и счастливо, но Густав хочет лишь послать «un petit mot d’amitié» и просит Карла не забывать его. Настроение в Стокгольме (в королевской семье), похоже, скверное, «боюсь, что это немножко моя вина, да что поделаешь? Я не мог бы дольше оставаться там». Если у Карла есть готовые к отправке письма для Густава, то доставитель этого письма надежен. 7 октября Густав отправил Карлу бурные поздравления с днем рождения; для него Карл был не просто братом, но и «tendre ami». Длинное и драматическое письмо от 4 июня 1770 года содержит описание испуга, овладевшего Густавом, когда он неожиданно получил уведомление от президента Кансли-коллегии Экеблада о кончине датской вдовствующей королевы. Карл находился тогда в заграничном путешествии, в частности, в Париже и должен был еще поправлять свое слабое здоровье в Аахене, и Густав тревожился за брата. Раскрыв письмо с траурным посланием и начав читать: «Я должен сообщить Вашему Королевскому Высочеству печальную новость о кончине…», он, окаменев, остановился и думал, что упадет в обморок. Фрекен Русен, сидевшая напротив Густава и увидевшая, как он побледнел, тоже решила, что речь идет о Карле, и испустила крик. Только что вошедшая в комнату София Альбертина «подумала, что им стало дурно», но Густав тем временем оправился достаточно, чтобы продолжить чтение, «и я уверяю, что никогда смерть не доставляла мне столько радости», ибо развеялся его ужас от того, что послание касается Карла. Письмо продолжается патетической просьбой к Карлу о том, чтобы он из своих путешествий присылал известия относительно своего здоровья, едва завидит какую-нибудь почтовую контору. В заключение Густав описывает сам себя как «брата, который любит Вас сверх всяких слов и чье воображение разыгрывается и оно столь же живо, как некогда воображение королевы». Спустя две недели Густав написал из Лука, который, «как и в прежние времена, ужасен и пустынен-, и в частности советовал Карлу не искать в Париже светского общества, которое не сможет его повеселить: «Для новичка-чужестранца оно должно быть тем же, что наши ужины, на которые выряжаются, каждый делает реверанс и долго раскланивается, все стоят вдоль стен и скучают». Возможно, в этом совете бывалому брату есть доля философии лисы, не доставшей виноград, но доверительность в тоне общения братьев несомненна.

Также и в письмах к маленькой сестре Софии Альбертине присутствует тон доверительного братства, но иной: пишет не приятель-конспиратор, а заботливый старший брат, резко отличающийся от княжески эгоцентричного Густава, каким он обычно представал перед внешним миром. Наверно, яснее всего это проступает в письме от 7 декабря 1771 года, когда София Альбертина находилась в Берлине вместе с матерью. Густав понимает, какие трудности испытываешь, вдруг оказавшись помещенным в чужую среду, где не знаешь ни единого человека. «Я вижу, как локти моей милой сестрички ушли за спину и как покраснели ее прелестные щечки. Милая сестричка, скажи мне, не перепугалась ли ты, когда впервые увидела короля Пруссии? Я не нашел, что он выглядит таким ужасным, как его описывали; думаю, он выглядит весьма благородно и похож на покойного графа Тессина». Без сомнения, продолжает Густав, радость «nôtre bonne Maman» была велика, и вместе с тем она наверняка не нашла многого из того, что было 28 лет тому назад, когда она в последний раз посещала Берлин. Здесь, как и в письмах к Карлу, Густав позволяет себе дружелюбно пройтись на счет семейной тиранки.

Эту доверительность с Софией Альбертиной Густав сохранит на всю жизнь, до самого семейного кризиса в 1789 году, и даже после того как сестра возьмет сторону матери во время крупного раскола в семье, происшедшего около 1780 года. Между ними могла сохраняться определенная дистанция, но отчуждения не было, пока в последние три года жизни Густава двор не охватил ледяной холод.

Из людей внешнего круга, окружавшего Густава, многие в его зрелые годы так и останутся внешним кругом, но один человек сыграет главную роль в самом процессе созревания. То был Карл Фредрик Шеффер, которого заставили быть гувернером Густава и который с самого начала против своей воли должен был нести ответственность за его воспитание. Шеффер видел свою задачу в том, чтобы наблюдать за политической стороной обучения кронпринца. Он не стремился добиться расположения к себе, но своей серьезностью и деловитостью заставил уважать себя и располагал реальными возможностями дать будущему правителю политическое образование. Шеффер был глубоко убежден, что государственный строй Швеции «эры свобод» был наилучшим из всех мыслимых, и не одобрял учения Монтескье о разделении властей, поскольку за образец в нем было взято государственное устройство Англии. Когда-то Шеффер изучал в Галле юриспруденцию, но важнейшим было то, что он восемь лет пробыл в Париже шведским министром, находился внутри большой политики, а сверх того, глубоко знал культурную жизнь и теоретические споры в этом центре, определявшем нормы европейской культуры. Шеффер был дружен с аббатом Пироном, соперником и оппонентом Вольтера; был физиократами обращен в приверженца их теории и присылал домой, в Швецию, книги таких радикальных авторов, как Мерсье де ла Ривьер и Рейналь. Шеффер внушил своему царственному ученику неприятие единовластия, либеральные экономические идеи, религиозную терпимость и филантропический образ мыслей. В руководящих кругах партии шляп Шеффер слыл оригиналом, и ее лидер Аксель фон Ферсен-старший позднее заклеймит его как безответственного провозвестника всяческих новшеств.

Шефферу принадлежала ведущая роль в том, что Густав вопреки материнской воле женился на датской принцессе Софии Магдалене, тем самым сделав шаг на пути к нейтрализации одного из двух враждебных Швеции соседних государств. Когда в 1765 году к власти в стране пришла партия колпаков и шляпы были вынуждены сблизить ей с двором, Шеффер явился в этом деле естественным связующим звеном. Его отношение к кронпринцу перешло в задушевную дружбу. Он все более и более отходил от руководящей клики партии шляп, будучи убежден, что власть сословий вот-вот обернется хаосом и что необходимо некоторое усиление королевской власти. Поскольку кронпринц Густав выступал как лидер двора, влияние Шеффера на королевскую власть становилось все более значительным. Это лежало также в русле физиократических убеждений последнего.

Для Густава прежний гувернер был поддержкой и руководителем. Влияние Шеффера было одной из предпосылок высвобождения Густава из-под власти авторитета Лувисы Ульрики и возможности самостоятельно ориентироваться во все более явном политическом сумбуре.