Если верить легендам, «греческий огонь» мог единым разом уничтожить флот, испепелить заколосившиеся поля, превратить в руины город и даже целый край; более того, хитроумная смесь была способна даже воду превратить в пламя.
Говорят, один химик уже в новые времена снова додумался до этого адского состава и предложил его то ли Людовику XIV, то ли Людовику XV; король приобрел новое изобретение и немедленно его уничтожил; затем он поспешил навсегда упрятать талантливого умельца в тюремное подземелье. Сдается, такого человека в наши дни в иных странах сочли бы спасителем человечества, а его изобретение не преминули пустить в дело.
Этот эпизод — не ручаюсь за его правдивость — привел мне на память находку знатока архивов и эрудита Альфреда Ашетта: в документах королевского дома он обнаружил папку с письмами старинных изобретателей, этаких комнатных аэронавтов и домашних мореплавателей, убежденных, что сподобились божественного наития. В XVIII веке эти наивные умельцы спешили предоставить свои «гениальные открытия» в распоряжение короля, рассчитывая, разумеется, при этом на королевски щедрое вознаграждение.
Скудость их идей удивительна. Самые отважные осмеливаются мечтать лишь о самодвижущихся экипажах или о летательных аппаратах. Под натиском этих нелепых предложений министры, смотрители за королевскими строениями и архитекторы пропитались таким скептицизмом, что едва могли заставить себя нацарапать на полях отказ, облеченный в такую форму, чтоб изобретатель не впал в отчаяние. Возможность продемонстрировать свою новинку получали очень немногие авторы.
Сохранилось упоминание об одном «физике», который в 1779 году предложил модель движущегося кресла о четырех колесах, где умещались бы двое. Позади седоков на «сундучке, маскирующем механизм», предполагалось поставить дюжего детину: нажимая ногами на педали, он мог то увеличивать, то сбавлять скорость. Автора конструкции удостоили права показать свое детище парижской публике: экипаж видели на площади Людовика XV и на Елисейских полях; он доехал аж до Версаля. Разумеется, те, кто имел счастье в нем прокатиться, уверяли, что ничего лучшего им не приходилось испытывать; у крутившего педали бедолаги, скорее всего, сложилось несколько иное впечатление, впрочем, им никто не поинтересовался. Видимо, он выглядел под конец поездки настолько вымотанным, что «физик» счел целесообразным устроить по дороге станции, где меняли бы не лошадей, а людей… На этом дело и остановилось. Движущемуся креслу оставалось подождать еще какую-то сотню лет, чтобы превратиться в велосипед.
То и дело вниманию министра или Директора зданий Его Величества предлагались новшества куда более странные — настоящие химеры, будто рожденные в тяжелых сновидениях или в воспаленных мечтаниях утописта.
Идея вечного двигателя — вот что сверлило мозг большинства изобретателей. Теоретиков-простаков, полагавших, что они произвели движение «безо всякой помощи со стороны человека, ветра, речного течения, огня или животного», было такое множество, что их записки не удостаивались ответа. Письма с иными предложениями обычно подлежали быстрому рассмотрению, но и таких тоже было невероятно много. Гибридные порождения самых разных наук: физики, оптики, астрономии, географии, химии, механики, агрономии — все они оказались погребенными в папке с письмами изобретателей. Необычное получилось кладбище.
Один ученый, например, с гордостью сообщает о найденном им способе «передавать секретные сигналы столь осторожно, что они заметны лишь тому, кто их посылает, и тому, кто их принимает». Ему отослали в ответ луидор, с просьбой несколько развернуть описание. Он ответил, что аппарат его «основан на распространении звука по трубам», то есть ему тогда удалось открыть применение акустической трубы, оказавшейся в большой чести в середине XIX века. Другой уверял, что умеет «передавать новости из одной страны в другую куда быстрее, нежели почта». Так, может быть, это был предшественник Шаппа, изобретателя телеграфа? Некий Рено хвалится умением с помощью «одной лишь зажженной свечи» обогреть помещение. Паран де Мартинье предлагает работающий «без поршня, без трения и без крана» насос. А некий кюре из окрестностей Тарба объявляет, что нашел корешок — «изумительное слабительное средство, применение которого надежно спасает от водянки». Какой-то шутник сулит дать людям возможность «разглядеть так же ясно и крупно, как мы видим здешние, предметы, находящиеся на Луне».
Ружья, выпускающие сто пуль в минуту, управляемый аэростат, башмаки, способные нести человека по воде, чудовищных размеров репа, гигантские дыни, удивительные столы, поднимающиеся из-под пола с великолепной сервировкой, несгораемые ткани и обивки и прочие диковины, словно из арабской сказки, ежедневно мелькали перед глазами министерских писцов. Пресытившись такой бездной чудес, они теряли к ним всякое доверие и отвечали по одному и тому же образцу: предложение, мол, интересно, но не входит в компетенцию Его Превосходительства. Как знать, быть может, в ворохе всех этих экстравагантных предложений осталось незамеченным такое, что, примени его на практике — оно изменило бы лицо мира?
Лишь одно изобретение, по мнению Альфреда Ашетта, впервые сделавшего обзор всей этой «научной фантастики», можно счесть полезным для человечества, а именно — ножные ванны. Его отважный автор уведомил королевского министра об открытии «чудодейственного средства, удаляющего из тела все дурные пары и дающего ощущение удивительной бодрости и прилива жизненных сил»; изобретателю было разрешено продемонстрировать свое открытие.
Со вниманием изучались лишь те предложения, которые, как казалось, могли улучшить условия жизни короля и его семейства. Надо признать, что при всем своем блеске Версаль был начисто лишен комфорта. С первым свежим дуновением осени замок пустел. Даже Людовик XIV, настолько неприхотливый, что не брезговал спать в кишащей клопами постели, не выносил здешнего холода. Что уж говорить о простых смертных, куда менее приспособленных к специфическим условиям величественного жилища, где жуткие сквозняки, хлопая дверьми, разгуливали среди великолепных мраморов и зеркал. Потому-то и появлялись тогда всякие «грелки для рук», «грелки для ног», ермолки, высокие ширмы и прочие аксессуары; не разрушая заведенного этикета, они хоть как-то спасали от стужи.
Обитавшие во дворце придворные пробовали согреваться по-всякому: маркиза де Рамбуйе носила на теле медвежью шкуру; маршальша Люксембургская просидела как-то всю зиму в портшезе, обложившись множеством грелок; другая дама, рискуя слегка поджариться, зимовала в бочке, водруженной на жаровню. Всем подавал пример медик Шарль Делорм: он укладывался спать на сложенную из кирпичей печку, предварительно натянув на голову восемь ночных колпаков, а на ноги — несколько пар чулок и сапоги из бараньего меха. Все это, конечно, не мешало соусам на королевском столе превращаться в желе; в графинах с вином звенели льдинки; набившийся в широкие трубы каминов снег стекал внутрь, заставляя пламя шипеть и гаснуть.
Людовик XV, менее стоического склада человек, чем его предшественник, снабдил свою парадную комнату дополнительным камином, который существует и поныне. По утрам, сунув босые ноги в шлепанцы, он, чтобы не тревожить слуг, разжигал его сам; и все же холод заставлял его перебираться в другие апартаменты замка, менее торжественные, но и менее продуваемые.
Как же было избавиться от этой напасти? С ней пытались бороться, но безрезультатно. Еще в XVII веке кто-то из бесчисленных изобретателей предлагал поставить машину, «способную отопить апартаменты Его Величества посредством нагретого воздуха, который должен поступать снаружи, будучи предварительно очищен от всех дурных примесей». (Именно по такому принципу работает нынешний калорифер.) Этот метод отопления, добавил автор, в Версале целесообразен более, чем где бы то ни было: «необыкновенно холодный воздух, которым тут дышат, к тому же очень вреден, ввиду запаха пота и дыхания множества людей он чрезвычайно сперт». К сожалению, гениальный предшественник изобретателя нынешнего отопления намеревался устанавливать обогреватели на крыше и сомневался, достигнет ли тепло покоев короля. Проект был отставлен, и обитатели Версальского замка были обречены зимой не только стучать зубами от холода, но и жить в постоянном дыму — таком густом, что в галереях, залах и приемных комнатах (где стойкий запах пота держался до середины лета) в многолюдные дни различались лишь смутные движущиеся тени. Дворцовые камины на самом деле отличались очень плохой тягой, но, чтоб их исправить, пришлось бы ломать и переделывать сами стены; а портить восхитительную отделку, сработанную еще художниками Великого короля, архитекторам не хотелось.
Все эти мелочи крайне интересны и важны для понимания неофициальной стороны жизни замка. Взять хотя бы проект «дымоуловителя» — аппарата, который вопреки прихотям ветра, солнца, дождя и снега вбирал бы в себя весь наружный дым. Первое испытание этого неподражаемого механизма, напоминавшего небольшую, снабженную клапанами башенку, прошло в замке Сент-Юбер; но чертовы клапаны обладали способностью скрипеть так неустанно и визжать так надрывно, что в ходе обеих экспериментальных ночей король и вся его бесчисленная свита вплоть до ничтожнейшего слуги не упустили ни единой ноты этой бодрящей какофонии и не имели ни капельки сна…
Такого рода сведения дарят нам бесценную возможность по-новому взглянуть на быт версальского двора. А мы-то, благодаря «Мемуарам» герцога де Люиня или принца де Круи, привыкли в своем воображении рисовать его таким щегольским! Ипполит Тэн сожалел о том, что История слишком часто гостит в салонах, но никогда не проникает на кухню; под этим углом зрения мы тоже совершенно не знаем Версаля. Кто же сумеет провести нас за кулисы и показать служебные помещения замка, его кухни, хранилища посуды, его погреба, прачечные, его огромное «общежитие», где, как рассказывают, в одном помещении спали шесть тысяч слуг? Кто нам расскажет о повседневной, изнаночной жизни знаменитого королевского жилища?