Талиессин мчался по лесу, не разбирая дороги. Если все знаки, оставленные ему Уидой, были прочитаны им правильно, цель уже близка.

Он не знал, что именно задумала его эльфийская супруга. Предугадать, как всегда, было невозможно. Уида проявляла большую изобретательность, организуя подобные вылазки.

Первый намек – разнузданное шествие полуголых и венок из растения «уида» – уже не оставлял никаких сомнений: Талиессин ощутил себя оленем, которого обложили охотники. Оставалось только подчиняться и по возможности верно истолковывать намеки.

И, как всегда, в предвкушении встречи с Уидой, у Талиессина сладко заныло в груди. Его чувства не притупились за все эти годы: неуловимая и притягательная, эльфийка то сама бросалась в его объятия, то вдруг ускользала и заставляла гоняться за собой. Она бывала холодной, равнодушной, и это сводило Талиессина с ума. А иногда выдавались вечера, когда Уида делалась спокойной, сердечной, как будто была самой обыкновенной любящей супругой, матерью двоих детей, собеседницей и спутницей мужа. Только приглушенный огонек в зеленых глазах намекал на нечто прямо противоположное.

Талиессин, в отличие от Ренье, никогда не интересовался женщинами вообще – он всегда интересовался только одной женщиной. Той, что принадлежала ему. Первой была Эйле, второй – Хейта, чумазая девчонка-солдат. Уида стала третьей и, видимо, останется последней. То есть – единственной.

Несколько раз Талиессин останавливался, осматривался по сторонам. На одной из веток, как ему показалось, он видел венок. Регент направил коня к приметному дереву – и точно, венок был там. Он даже чуть покачивался, как будто его только что повесили и едва успели отдернуть руку.

Талиессин сошел с тропы и двинулся по бездорожью. Лес был здесь негустым. Солнечные лучи, пробившись сквозь листву, казались зелеными. Трава доходила коню до колен. Несколько раз на солнечных прогалинках Талиессин видел змей, гревшихся на солнышке. Красивые создания, они совершенно не вызывали у него страха, хотя и были ядовиты. Он объезжал их стороной, чтобы не потревожить.

Мир казался сегодня Талиессину наполненным удивительной гармонией. Все существовало вокруг в согласии и красоте, как бы погруженное в неслышную музыку. «Уида права, – думал он, – музыка способна организовать мир. Создать структуру, в которой невозможна дисгармония. Потому что в конечном счете все наши грехи суть ошибки, и все наши преступления суть дурно воплощенные добрые намерения…»

В иные дни Талиессин не бывал столь прекраснодушен. Но только не сегодня.

Он остановился на краю большой поляны. Открытое место и посреди – огромный дуб с узловатыми ветвями. Несколько раз в этого великана попадали молнии, часть дерева отщепилась и засохла. Скрученные дьявольской силой ветки словно пытались напомнить о том жестоком аде, что таится подчас в человеческой душе. Но вторая половина дерева упрямо зеленела.

Несколько лет назад Талиессин и Уида убили здесь огромного кабана. В память об этом событии они вживили в ствол дерева кабаньи челюсти, так что дуб казался живым существом, оскаленным навстречу любому, кто явится на его поляну – в его вотчину.

Талиессин осторожно выехал на открытое место. Поднял голову, словно пытаясь выяснить, не висит ли кто-нибудь в небесах, готовый спикировать ему на макушку. Но небеса были приветливы и пусты.

За годы жизни с Уидой Талиессин так и не научился распознавать ее, когда она сливалась с лесом и растворялась в окружающем мире. Зато он умел чувствовать ее близость. И сейчас нечто в душе Талиессина насторожилось. Если Уиды здесь и нет, она, во всяком случае, побывала под старым дубом совсем недавно.

На сухой стороне дерева, на простертой в сторону чащи ветке медленно раскачивалось женское тело. Оно было привязано за руки. Длинное белое платье скрывало подол, копна черных волос падала на лицо.

Сердце стукнуло в груди Талиессина и остановилось. Ледяная волна разлилась по всему его естеству. Он соскочил с коня и бросился к повешенной женщине.

Схватил ее за талию… и ощутил под руками пустоту.

Просто платье, привязанное за рукава, и конский хвост, наброшенный на мешок, имитирующий голову.

На Талиессина накатила слабость. Слезы хлынули из его глаз, и он не мог бы сказать, какое именно чувство извергло эти потоки: ярость, облегчение, страстное желание стиснуть в объятиях настоящую, живую Уиду? От облегчения у него подкосились колени. Он не стал бороться с собой – все равно никто его здесь не видит; упал на землю лицом вниз, схватился пальцами за траву и громко разрыдался. Вожделение стало невыносимым. Уида была здесь. Была совсем недавно. Платье все еще хранило ее запах. Пустая оболочка, обещание скорой близости. Потому что… Талиессин поднял голову, улыбка проступила на мокром лице.

…Потому что если платье здесь, то Уида где-то поблизости – раздетая.

Он оперся ладонями о землю, чтобы встать, и уткнулся во что-то твердое. Регент машинально взял маленький предмет в руку, поднес к глазам.

Прямо под платьем, там, где под ногами повешенного выросла бы волшебная приворотная трава, находился целый хоровод маленьких фарфоровых собачек.

Это были забавные охотничьи песики с длинными ушами и смышлеными мордочками. Только выкрашены они были не в цвет естественной собачьей шерсти. Нет, их гладкие тельца были разрисованы пестрыми цветочками, трилистниками, сердечками и коронами.

Уида купила их на рынке в Дарконе много лет назад и очень дорожила ими. И то, что собачки были здесь и ждали Талиессина, лишний раз подтверждало серьезность намерений эльфийки.

Талиессин бережно собрал всех, завязал в платок и, медленно усевшись в седло, двинулся дальше.

* * *

Уида скрывалась от своего мужа вот уже второй день. Иногда она видела его – издали. Она старалась наблюдать за ним так, чтобы он не мог встретиться с ней глазами. Один взгляд в ее сторону – и развлечение будет испорчено. Безнадежно испорчено. Талиессин, по замыслу Уиды, должен был обезуметь.

Несомненно, он хорошо знал о том, что она рядом. Он даже несколько раз ощупывал пальцами оставленные ею следы во влажной земле. Но она ловко уходила от него. На ней теперь была одежда, сплетенная из травы и гибких веток, нечто вроде корзины, к тому же украшенной цветками.

Сходным способом был создан и шатер, где Уида проводила ночи: небольшой шалаш, увитый цветами и устланный душистыми травами. Каждый день Уида обновляла цветы и траву, чтобы благоухание внутри шатра было густым и вызывало головную боль. Любовь к эльфийской деве таит в себе множество опасностей!

Перед шатром имелась волчья яма. Большая – Уида трудилась над ее созданием почти два дня. Сверху яму устилали тонкие ветки, покрытые дерном. Возможно, Талиессин при виде шатра потеряет голову, забудет об осторожности и провалится. Он будет сильно страдать, сидя в яме! А Уиде останется лишь наблюдать за тем, как он попытается выбраться.

Мысль о том, что Талиессин может страдать, заставила Уиду вздрогнуть всем телом. Она медленно представила себе это еще раз: он идет по лесу, оступается, падает, царапая руки в тщетной попытке остановить падение. И потом сидит внизу, в безнадежности.

Нет, конечно, Талиессин не станет сидеть, опустив голову и обхватив колени. Он начнет бороться. Он выберется наружу, с обломанными ногтями, разозленный, потный, и четыре шрама будут гореть на его лице.

И Уида выйдет к нему – нагая, в одежде из трав, с венком на волосах.

Она засмеялась, думая об этом.

И тут она споткнулась и полетела на землю носом вниз. Талиессин, зная о ее близком присутствии, сам расставил ей западню! Она не заметила обычного шнура, протянутого в ладони над землей между стволами.

Нет, не вполне обычного: этот шнур был сплетен из конских волос. Из тех, что должны были имитировать волосы на голове «повешенной женщины». Лежа ничком, она повернула голову набок, чтобы получше рассмотреть веревку.

И тут увидела небольшой блестящий предмет. Длиной он был в локоть, шириной – в пол-локтя. Уида протянула руку и, не вставая, взяла его.

Это была дощечка, разрисованная светлыми блестящими красками и залитая лаком, чтобы защитить от влаги. Уида села, положила дощечку на колени, и сладкая щекотка побежала по всему ее телу.

С дощечки на Уиду смотрел некто, имеющий определенное сходство с Талиессином. У нарисованного человека были выпученные рыбьи глаза, висящие по обеим сторонам лица нечесаные волосы, сжатый рыбий ротик – эдакая крохотная буковка «о». Четыре шрама отчетливо перечеркивали лицо, но было совершенно очевидно, что художник, вынужденный следовать натуре, все же вывел их с крайней неохотой.

Портрет был написан с той умелой лихостью, с какой человек создает нечто, чему посвятил всю жизнь.

– О, Талиессин, – прошептала Уида, поднося портрет к губам и вдыхая запах лака, но вместе с тем и запах, исходивший в ее воспоминании от тела ее мужа, – я люблю тебя.

Она поднялась на ноги. Огляделась, прислушалась. И, скользя как тень, направилась обратно к шатру. Рано или поздно Талиессин попадется в ловушку. Он ведь сам этого хочет! И глупцом был бы, если бы не хотел.

Возле шатра Уида остановилась и снова прислушалась. На миг ей показалось, будто она улавливает едва различимое дыхание, но в следующее же мгновение все стихло.

Она обошла шатер кругом и вздрогнула от радости: ветки, прикрывавшие волчью яму, были сломаны! Он все-таки попался. Осторожно Уида наклонилась над ловушкой, всмотрелась в полумрак, царивший на дне. И ничего не увидела. Она едва не взвыла от разочарования. Неужели он был здесь и сумел выбраться? Это казалось почти невозможным. Она заранее позаботилась о том, чтобы затруднить любой путь к спасению. Вылезти наружу можно только с помощью веревки, брошенной сверху.

Как же он спасся? Она наклонялась все ниже, и вдруг в темноте широко раскрылись горящие зеленые глаза.

Знакомый голос со смешком произнес:

– Уида! Иди ко мне.

Не раздумывая, она прыгнула.

* * *

Взметнулись листья и обрывки травы, из недр волчьей ямы к Уиде протянулись две руки, и эльфийка упала прямо в объятия мужа. Он схватил ее за талию. Гибкая, теплая, она то льнула к нему, то принималась отбиваться. Талиессину казалось, что он сжимает ладонями какого-то дикого зверя, и нет ничего важнее, чем удержать этого зверя при себе. Иначе Уида вырвется, обернется птицей и улетит.

Он срывал с нее одежду, сплетенную из длинных трав и затканную цветами. Стебли лопались, зеленое кружево разлеталось в клочья.

На мгновение горячие губы оказались возле самых его глаз. Они шептали:

– Я не знала, что ты умеешь становиться невидимым…

Он хотел ответить: «Не стоит выдавать все свои тайны», – но не успел, губы исчезли, и вместо них Талиессин успел поцеловать только извивающиеся пряди волос.

Он поймал ее запястья и прижал к земле. Она засмеялась, выгибаясь всем телом, но больше не пытаясь освободиться. Осторожно, чтобы не спугнуть, Талиессин улегся рядом. Коснулся маленькой смуглой груди и ощутил ее неожиданную прохладу.

В темноте блестели глаза Уиды. Она шепнула:

– Скорей!

И метнулась к нему стремительнее змеи.

* * *

Тьма постепенно рассеивалась, но до конца не отступала. В блаженных сумерках то и дело вспыхивали и гасли ленивые желтые звезды. Уида лежала на спине. Золотые узоры пробегали по ее блестящему от пота темному телу – они угасали медленно, как жар в углях. Бледный отсвет похожих узоров скользил и по рукам Талиессина, но заметить это свечение было почти невозможно, таким тусклым оно казалось. Шрамы, уродовавшие лицо Талиессина, навсегда рассекли и уничтожили эльфийские розы, которые могли бы расцветать на его щеках в такие минуты.

Повернув голову, он следил за Уидой, и ему думалось, что он может разглядеть проплывающие перед ее глазами видения.

Вдруг она напряглась, вся ее кожа покрылась твердыми мурашками. Талиессин приложил висок к ее виску, опустил веки…

…Высокий человек с длинными волосами и тонкими, почти женственными чертами вышел из темноты. Талиессин, видевший его сквозь дымку огромного расстояния, непостижимым образом знал, кто это: отец Уиды, Аньяр, названный брат короля Гиона, последний из тех эльфов, что избрал жизнь в приграничье. Остальные погибли давным-давно.

Аньяр стоял на тропинке, окутанной туманом. Справа и слева от него угадывался лес, но деревья и кусты тонули в густой мгле. Ничего нельзя было разглядеть, кроме клубящихся клочьев гнилого цвета. Самый воздух здесь казался отравленным, и каждый шаг таил в себе опасность.

Аньяр прислушивался к чему-то, таящемуся в тумане, и улыбался. Одно мгновение эльф напоминал женщину, которая ожидает появления любовника; затем он неуловимым движением переместился по тропинке чуть в сторону, беззвучно обнажил меч и приготовился. Ничего женственного в его облике больше не осталось, а то, что и было, представало теперь сплошным обманом.

Аньяр растянул губы в усмешке. Нечто приближалось к нему из тумана.

Им с Гионом и прежде доводилось убивать чудовищ в приграничье. Приграничье – тонкая полоска мироздания между миром людей и миром Эльсион Лакар – была местом обитания странных существ. В былые времена они не покидали этих туманов, но после развоплощения короля Гиона многое переменилось. Сновидения бродили теперь по Королевству. Чильбарроэс мог подсматривать их, а со временем даже научился показывать своим избранникам чужие сны.

«Чильбарроэс». Новое имя короля Гиона. Иногда прежний король Гион, юноша с пестрыми светлыми глазами, на мгновение представал Аньяру. Тот Гион, что был первым из людских королей, взявших в жены эльфийскую деву. Тот Гион, что был Аньяру другом на протяжении долгих лет.

Но краткие явления Гиона длились с каждым годом все меньше, и шутовская двухцветная маска Чильбарроэса надежно скрывала полузабытое лицо молодого короля. Чильбарроэс даже не догадывался о том, как сильно Аньяр тоскует по прежнему Гиону.

Тяжелое дыхание доносилось до Аньяра. Нечто двигалось по тропинке ему навстречу. Нужно было подготовиться и встретить его.

Туман нехотя расступился, как будто чудовище растолкало тугие клочья мордой, и перед Аньяром показался косматый шар. Существо с трудом удерживало определенную форму; оно все время колебалось, то разбухая, то вдруг сжимаясь. Неизменными оставались только когтистые лапы и затерянные в лохматой шерсти маленькие красные глазки.

Глухое рычание вырвалось из бесформенной утробы. Существо присело, а затем одним стремительным прыжком метнулось к Аньяру. Эльф рассек его мечом, но клинок не задел ни одного из жизненно важных органов. Он вообще не коснулся плоти: лезвие прошло сквозь туман, не причинив чудищу никакого вреда.

Аньяр знал, что рубить подобное существо мечом вовсе не бесполезно, как может показаться на первый взгляд. Где-то внутри клубка тумана таится сердце. Оно может оказаться где угодно, но это также означает, что любой удар в состоянии стать смертельным.

В последний миг Аньяр уклонился от монстра. Эльф двигался очень быстро – гораздо быстрее, чем обычный человек, и вполне мог сравниться в этом с чудовищем, которое на него напало. Оба они были истинными обитателями приграничья. Новый удар меча отсек от чудища целый клубок тумана. Очень медленно серые клочья проплыли по воздуху, на лету расточаясь, расползаясь и сливаясь с тем туманом, что колыхался между деревьями.

Аньяр присел на одной ноге, отставив другую, и выставил меч перед собой. Монстр прыгнул вновь. На сей раз клинок задел его. Раздался резкий скрежет, которому вторил отчаянный визг. Звук был почти невыносим для человеческого слуха.

Однако ни Уида, ни Талиессин даже не поморщились: они находились слишком далеко и не столько слышали происходящее, сколько знали о том, что именно происходит. Только Талиессин не был уверен, что все это творится на самом деле и не является плодом очередной фантазии Уиды. В то время как Уида не сомневалась: видение открывает ей то, что делает в эти мгновения ее отец.

Аньяр усмехнулся и попытался высвободить клинок, но меч застрял. Такое часто случалось в схватках с чудовищами приграничья: своей судорожно стиснутой плотью они зажимали клинки и выдергивали их из человеческих рук. А затем, даже и раненные, убивали безоружного противника.

Аньяр знал об этом. Он не стал бороться, выпустил меч и выхватил из-за спины кинжал. Во чреве монстра вдруг раскрылась зубастая пасть. Аньяр метнул нож прямо туда. Пасть захлопнулась вместе с ножом. Зубы заколыхались в воздухе, превращаясь в клочья тумана…

Зверь поймал Аньяра. То, что предстало эльфу уязвимым местом чудовища, оказалось всего лишь иллюзией.

Аньяр отшатнулся. Такого хитрого противника он встречал в приграничье впервые. Обычно все они попадались – если не на одну уловку, то на другую.

Зверь присел на передние лапы. Аньяр не стал дожидаться прыжка и побежал. Монстр помчался, приседая, за ним следом. Тропинку окончательно заволокло туманом. Талиессин ощутил, как напряглась рядом с ним Уида, и вдруг в тумане поплыли тяжелые красные капли. Они были похожи на круглых рыб, медленно двигающихся сквозь водную толщу.

Уида резко села, тряхнула головой. По ее лицу текли густые слезы.

Талиессин осторожно обнял ее за плечи.

– Что с тобой?

Она чуть повернула к нему заплаканное лицо.

– Разве ты не видел?

– Это был сон…

– Нет! – Она прижалась к нему, тяжело вздохнула. – Не сон. Талиессин, мой отец! Он там, в туманах!.. Он ранен, он один.

Талиессин не стал тратить времени на уговоры, ласковые нашептывания и беседы о возможном и невозможном. Он просто спросил:

– Мы можем попасть туда?

Уида отстранилась от него, уронила руки на колени. Потом встретилась с ним взглядом:

– Ты уже придумал, как выбираться из волчьей ямы?

– Нет, но я считал, что ты знаешь…

– Если бы у меня было время на раздумья, я прихватила бы с собой лопату. Или оставила бы веревку.

– То есть ты хочешь сказать, что не знаешь, как нам выбраться наружу?

– Я залезу к тебе на плечи, ты меня подсадишь, а потом я сброшу тебе веревку, – предложила Уида.

Поскольку другого выхода не было, Талиессин согласился. Некоторое время он сомневался в том, что она сдержит слово и вернется, а не сбежит. Вполне в характере Уиды было оставить его помучиться. Но она появилась над краем ямы с веревкой, и очень скоро, и это яснее всего прочего убедило Талиессина в том, что Уида действительно сильно обеспокоена.

Оба были голодны, но вспомнили об этом лишь после того, как нашли своих лошадей и пустились скакать по причудливым лесным тропам.

Уида хорошо знала дорогу. Эльфийка не раз проходила в приграничье, спасаясь от людей, которые преследовали ее, – нет, не из-за эльфийской крови, но из-за поступков, которые были обычны для Эльсион Лакар и считались преступлением среди людей. Вроде конокрадства.

Почти все эльфы никогда не покидали своих земель. Почти все – кроме четверых, для которых время непостижимым образом текло быстрее, чем для прочих. Аньяр остался последним из этих четверых.

Уида, его дочь, уже не мыслила для себя никакой другой жизни, кроме той, что некогда добровольно избрал ее отец. Изредка эльфийка делала попытки вернуться к своей матери, в таинственные, перенасыщенные светом дворцы Эльсион Лакар, которые как бы сливались с лесами, растворялись в них, размыкались навстречу деревьям и небу.

Но медленный мир Эльсион Лакар оставался для Уиды недостижимым. Она могла лишь созерцать его, не в силах по-настоящему войти внутрь, подобно тому, как человек с тоской о несбыточном может смотреть на прекрасную картину, зная, что никогда не сумеет преодолеть тонкий красочный слой и превратить для себя двухмерное пространство в трехмерное, полное объема и запахов.

Отец был близок Уиде. Они нечасто виделись, и их встречи всегда сопровождались ссорами. Сейчас она сломя голову мчалась к нему на помощь. Мчалась, подвергая опасности себя и своего мужа и заранее зная: они опоздают.

С каждым мгновением все гуще становилась мгла. В первые минуты Талиессин считал, что они въехали в густой лес и там, над пологом листвы, наступает вечер. Но мгла эта была совершенно иного свойства. Она затуманивала не только зрение, но и прочие чувства, и даже интуицию.

Талиессин несколько раз протягивал руку и касался руки Уиды – просто для того, чтобы убедиться в том, что она не снится ему, что она по-прежнему рядом. Уида, наверное, догадывалась о его мыслях, потому что всякий раз отвечала на прикосновение Талиессина легким поворотом головы и пожатием пальцев.

Неожиданно она остановилась. Талиессин проехал еще несколько шагов вперед, а затем повернул коня и приблизился к жене.

– Будь осторожен, – прошептала она. – Мы уже близко.

Он привстал на стременах, огляделся. Туман действительно был здесь гораздо гуще. Почти такой же густой, как в их общем видении.

– Видишь вон там камень? – Уида протянула руку, показала на большой обточенный временем скальный обломок, выступавший из земли на несколько локтей. Сверху камень был украшен серебристым кружевом лишайника.

– Красивый. – Талиессин сказал первое, что пришло ему в голову.

Уида наморщила нос.

– Красивый? Когда-то здесь начинался лабиринт, по которому Гион прошел в царство Эльсион Лакар. Здесь поблизости Гион оставил свою кровь, когда чудовище, обитавшее в туманах, напало на него в первый раз. Считается, что впоследствии Гион и мой отец убили этого монстра.

– Считается?

Уида покачала головой:

– Никто и никогда не мог понять, кто эти чудовища на туманной тропинке, откуда они берутся и куда исчезают, когда их убивает добрый меч.

Они спешились и привязали лошадей к дереву. Затем Уида ступила на камень и протянула руку Талиессину. Не раздумывая, он последовал за женой. Обнял ее за талию, огляделся.

Едва они поднялись на камень, как мир вокруг них переменился. Деревья стали выше, стволы – темнее, туман – гораздо гуще, и впереди заколыхалась тропинка. Едва различимые в дымке камни выступали из тумана, как пузыри. Это и был лабиринт короля Гиона.

Уида прошептала:

– Найти дорогу в приграничье можно почти и любом месте Королевства, только об этом никто не знает. Кроме меня, отца и еще нескольких…

– Например, кого? – тихо спросил Талиессин.

Уида покачнулась на камне, и Талиессин покрепче ухватил ее за талию.

– Например, об этих дорогах знает Элизахар, герцог Ларра… – сказала Уида. – Ты готов?

Обнявшись, они ступили на тропинку. В холодном влажном мире, где ни зрение, ни предчувствия не могли служить падежными проводниками, единственным источником тепла и жизни была Уида. Талиессин ощущал ее близость как спасение и льнул к ней всем своим существом.

Она быстро шагала по тропинке, виляя между камней. Он не выпускал ее руки ни на миг.

Неожиданно она застыла на месте. Замер и Талиессин.

Сквозь серый туман навстречу им медленно плыла огромная красная капля – она была размером с кулак. Она висела в воздухе, непрестанно шевелясь, как бы в попытке прорвать некую оболочку и пролиться на землю. Уида протянула навстречу ей ладони, и капля удобно улеглась там. Уида наклонила к ней лицо, прикоснулась губами. В тот же миг оболочка лопнула, и кровь потекла с рук Уиды вниз, на тропинку.

Она провела окровавленными пальцами по своему лицу, оставляя на щеках четыре полосы.

– Бежим! – сказал Талиессин.

И они бросились вперед по тропинке.

Талиессин увидел Аньяра первым. Эльф сидел на земле, прислонившись спиной к камню. Его смуглая кожа посерела, а глаза подернулись пленкой, как у умирающей собаки.

Завидев Талиессина, Аньяр дернул углом рта и проговорил:

– Уида, наконец-то!..

Талиессин опустился на землю рядом с ним, положил голову ему на плечо. Миг спустя с другой стороны очутилась Уида. Схватила бессильную руку отца, прижалась к ней губами.

Аньяр зашевелил губами. Вымолвил невнятно:

– Сумерки.

– Где Гион? – приподняв голову и заглядывая отцу в глаза, спросила Уида. – Отец! Не умирай. Где Гион? Почему он не пришел к тебе на помощь?

Аньяр молчал.

Уида тряхнула его за руку.

– Где король, отец? Он… тоже убит?

Талиессин метнул в сторону Уиды яростный взгляд.

– Как она может так говорить? «Тоже убит»… Аньяр еще не умер. Он еще не убит.

Но она продолжала безжалостно тормошить отца.

– Что с королем? Где он?

Аньяр с трудом поднял веки – ему хотелось заснуть, и впервые за долгие годы он мечтал снова очутиться в лучезарном эльфийском мире, где тишина способна так полно насыщать душу.

Но для того чтобы избавиться от назойливого голоса Уиды, Аньяр набрался сил и ответил:

– Гион не придет.

Этого оказалось мало. Уида продолжала теребить отца:

– Он жив?

– Должно быть, – сказал Аньяр. – Сбывается проклятие сумерек, Уида. – Он вдруг раскрыл глаза, и яркий свет вспыхнул в глубине его зрачков. – Чем ближе сходятся между собой две луны, Уида, тем ближе время сумерек… Гион не сможет остановить это.

– Почему? – быстро спросила она.

– Потому что он сам… сумерки, – прошептал Аньяр, снова расслабляясь. Ресницы упали на его щеку веером, пушистые и светлые, и на них заблестели крохотные капельки. Уида наклонилась над отцом и осторожно слизала эти капли кончиком языка, прикасаясь так бережно, словно это не язык был, а острый кинжал.

Аньяр вздрогнул всем телом, губы его искривились, и Талиессин вдруг понял, что умирающий эльф улыбается.

– Я любил твою мать, – сказал Аньяр. – Недолго. Пока не ушел в приграничье.

Из угла его рта выкатилась капля крови, за ней – другая, и вместе с этими каплями Аньяр истекал словами. Он говорил и говорил, торопливо и невнятно, а Талиессин с Уидой молча слушали, стараясь не пропустить ни звука.

– В приграничье мы жили по-настоящему, – шептал Аньяр. – Мы чувствовали себя смертными и оттого особенно остро ощущали себя живыми. Я не жалею. Гион… Уида, Гион – чудовище. Он больше не человек. Не Эльсион Лакар. Он – нечто другое. Он – сумерки, их часть, их порождение и породитель. Любовь Ринхвивар сделала его бессмертным.

– Разве эта любовь не стала для него спасением? – тихо спросил Талиессин. – Разве любовь вообще в состоянии истончиться и исчезнуть?

Аньяр не повернул головы в его сторону – берег силы для ответа.

– Любовь Ринхвивар не исчезнет вовеки, – сказал эльф. – Приграничье сгрызло самого Гиона… Ищите Чильбарроэса. Встаньте между двумя лунами, когда они начнут сближаться. Мне снился сон… – Он замолчал, потом улыбнулся, так ясно и просто, что на миг Уиде показалось, будто все происходящее – просто шутка: отец жив и здоров и сейчас просто разговаривает с ними о странных вещах. Но затем кровь изо рта Аньяра хлынула потоком, и он успел только добавить: – Уида, я любил твою мать.

Она тихо простонала и упала на его тело. Он больше не двигался.

– Уида, – сказал Талиессин и потянул ее за руку, – встань.

Жена подчинилась, не возразив ни словом, и они стояли в густом тумане, обнявшись, и смотрели, как Аньяр превращается в свет. Недолгое время свет этот плыл в туманах, заставляя мглу расступаться, а затем исчез за камнями старого лабиринта.

Не выпуская Талиессина из объятий, Уида поднялась на скальный обломок. Пора было возвращаться в Королевство, к людям. Талиессин покрепче обхватил ее руками, и ему чудилось, будто он держит в ладонях камень.

Неожиданно она повернула к нему голову и улыбнулась одними губами.

– Не считай, будто твоя любовь ничего для меня не значит, Талиессин, – заговорила Уида. – Только она заставляет меня чувствовать себя живой. Ни опасности приграничья, ни туманные прорицания Аньяра, ни сны, насылаемые Чильбарроэсом… даже ни конские скачки. Только твоя любовь, Талиессин. Давай разложим костер и останемся здесь еще на некоторое время. Королевство подождет. Осталось совсем недолго.

Они вместе спустились с камня и начали искать хворост. Пока горит огонь, ни одно чудовище приграничья не посмеет приблизиться к ним.

После нестерпимо долгого молчания Уида вдруг сказала:

– У моего отца были голубые зрачки. Прозрачные голубые зрачки. Когда они расширялись, я всегда видела все, что делается на дне его души. Странно – столько лет я не вспоминала об этом, не заглядывала ему в глаза. А сегодня… – Она вздохнула и встретилась взглядом с Талиессином.

Он коснулся ее руки кончиками пальцев и ощутил холод.

– Что сегодня, Уида? Что ты увидела там сегодня?

– Ничего. – Уида задумчиво улыбнулась. – Я хочу сказать: ничего не увидела. Там было пусто. Странно…

– Это смерть, Уида. Эльсион Лакар уходят в свет, оставляя после себя зияющую пустоту.

Уида замолчала, и на сей раз безмолвие тянулось еще дольше. Только укладываясь спать возле горящего костра, она опять заговорила:

– Ни у кого не было таких зрачков. Синих и прозрачных. Я думала, может, будут у Эскивы, но и у нее – нет. Теперь – ни у кого, ни у одного живого существа на свете. Странно?