Он называл себя Лейдрадэ. Были еще Гуайре и Таолк.

Трое из народа Эльсион Лакар стояли на самой границе туманного приграничья и смотрели с холма вниз, на синюю реку и зеленые холмы, на деревья с ярко-красными стволами. С того места, где находились трое, эльфийский мир выглядел ярким, как детский рисунок, – не замутненным никакой скверной, не доступный ни для какого зла.

И так должно оставаться навечно.

С тех пор как в туманах погиб Аньяр, последний из старых стражей приграничья, граница недолго оставалась без защиты. То, что для Аньяра и остальных его товарищей начиналось как забава, для его преемников превратилось в необходимость.

Аньяр и другие чувствовали странную для своего народа близость с людьми. Время их жизни текло быстрее, чем у остальных Эльсион Лакар, – почти так же торопливо, как у людей. Но главное – им нравилась опасность. Они только тогда и ощущали себя по-настоящему живыми, когда пробирались сквозь густые туманы приграничья, среди каменных лабиринтов, каждый из которых мог оказаться обманным и завести в сердцевину пустоты, откуда не будет выхода. Им нравилось все это. Нравились странные чудища, что обитали в полумраке и могли наброситься на них в любое мгновение. Нравилось выслеживать и убивать их.

После смерти Ринхвивар – первой эльфийской королевы в человеческих землях, после того, как Гион утратил себя и в образе старика Чильбарроэса начал скитаться по приграничью и по человеческим снам, – после этого долгое время границу охранял один только Аньяр.

Теперь Аньяра не стало, а серые существа в поисках добычи повадились выходить не только к людям, но и в земли Эльсион Лакар. Случалось, бесформенные тени мелькали возле самого берега эльфийской реки.

Для Лейдрадэ бесконечное блуждание вдоль полосы тумана стало обязанностью, которую он принял на себя сам. Он, и Гуайре, и Таолк. И еще одна дева по имени Феано.

До сих пор они не убили ни одного монстра. Они лишь загоняли чудищ обратно в туман. Несколько раз Лейдрадэ и Феано решались войти в серую пучину.

– Нам следует привыкать, – сказала она. – Привыкать к миру без солнца, без реки, к миру, где одни только костры сохраняют надежду, если удастся развести огонь на тропинке среди туманных валунов.

Она была рослой, как все Эльсион Лакар, смуглой, с синими глазами. Они провели в туманах долгое время, и Лейдрадэ сказал ей:

– Здесь я не могу полюбить тебя.

Она не ответила. Тогда он сказал ей:

– Означает ли это, что моя любовь к тебе не является истинной? Там, на берегу реки, под нашим солнцем, у меня замирало сердце, когда я смотрел на тебя. А здесь ты как будто стала мне безразлична.

– Этот мир не предназначен для любви, – ответила Феано. – Мы пришли сюда, чтобы лицом к лицу увидеть страх и свыкнуться с ним. Мы пришли, чтобы перестать бояться.

В гнилой темноте, за пределами тропинки, прятался некто. Он внимательно следил за пришельцами, роняя слюну и дрожа. В нем боролись желание порвать их на куски и вылакать их кровь – и потребность приползти к их ногам с мольбой о спасении.

А они были так увлечены исследованием собственных сердец, что даже не заметили его близости. И зверь не решился явить им себя. Сидел в засаде и тихо скулил. Еще придет срок, когда он безнаказанно выскочит перед ними на тропинку, и ничто тогда не преградит ему пути. Зверь знал о проклятии сумерек, которое вот-вот должно было исполниться. Он выжидал очень много лет. Подождет еще несколько дней.

Теперь уже скоро.

Несколько раз после этого Лейдрадэ и Феано возвращались в туманы. Иногда они держались за руки, иногда просто шли друг за другом, уходя от границы все дальше.

– Мы должны научиться улавливать малейшие колебания туманов, – говорил Лейдрадэ. – Аньяр говорил, что от этого умения может зависеть наша жизнь.

– Ты думаешь, чудовища посмеют ворваться в мир Эльсион Лакар? – спросила Феано.

Он покачал головой:

– Мне кажется, здесь невозможно о чем-то «думать» – так, как мы привыкли, мысль за мыслью, фраза за фразой. Здесь все происходит одновременно – и стоит на месте. Здесь может случиться все что угодно.

– Значит, да, – сказала Феано, и Лейдрадэ поразился ее здравомыслию.

Они остановились. Он осторожно взял ее за плечи, приблизил к себе. Она пристально смотрела на него сквозь ресницы, и ей чудилось, будто на нее смотрит странный, печальный уродец: его лицо распадалось на темные вертикальные полосы, и в пустое пространство между этими полосами проникал туман.

– Какой я кажусь тебе сейчас? – прошептала она.

– Страшной, – ответил он.

Она заметила ранку только после того, как вернулась из туманов на берег реки. Маленькая царапинка чуть выше локтя. Но зверь почуял запах эльфийской крови и не смог устоять. По горячему красному следу он выбрался из туманов.

Феано нашли на берегу реки. Она лежала, раскинув руки, и на ее горле зияла огромная рана. В пальцах у нее, как клочья вырванной шерсти, тряслись обрывки гнилого тумана.

Чудище посмело выбраться в мир Эльсион Лакар и убить эльфийку.

Теперь трое оставшихся постоянно ходили вдоль границы. Они больше не решались погружаться в туманы. Они просто охраняли вход в земли Эльсион Лакар.

Лейдрадэ стоял на холме, с мечом в ножнах за спиной и луком через плечо. Смерть Феано обрекла его на безбрачие; теперь в его жизни не оставалось ничего, кроме оружия и границы. Он просто стоял и смотрел в туман.

Неожиданно он насторожился: в приграничье что-то происходило. Туман как будто набух, в его глубинах вздулся готовый лопнуть пузырь, дрожащая радуга побежала по широкой дуге и вдруг раскрылась изогнутой аркой.

Видение длилось лишь миг. Затем все погасло.

Там, где только что переливалась и сверкала семицветная арка, теперь находились двое, мужчина и женщина. Лейдрадэ прищурился, рассматривая их издалека. На всякий случай он снял с плеча лук и вынул стрелу.

Мужчина был, несомненно, человеком. Лейдрадэ еще никогда не видел человека и поразился его безобразию. Низкорослый, коренастый, как выкорчеванный пень, человек выглядел испуганным. Он дико водил глазами из стороны в сторону, приседал, озирался. Его волосы цвета дорожной грязи торчали во все стороны. Даже издалека Лейдрадэ видел, что они жесткие и толстые – каждая волосина с соломину.

Его спутница, несомненно, принадлежала к народу Старшей Крови – Эльсион Лакар. По сравнению с уродством человека ее красота была почти непереносима – она ранила, как остро отточенное лезвие. Женщина была высока ростом. Ее отличала та особенная несокрушимая хрупкость, что некогда была отличительной чертой Феано, и оттого, быть может, глаза Лейдрадэ наполнились слезами.

Он рассматривал незнакомку сквозь слезы, как сквозь увеличительное стекло, и отчетливо видел каждую черту ее юного лица: раскосые ярко-зеленые глаза, причудливо изогнутые губы, золотистая кожа.

Близость человека была оскорбительна для эльфийки. Его безобразие как будто держало в плену красоту.

И тут пришельцы начали ссориться. Лейдрадэ не слышал их слов. Он только видел, как они кричат друг на друга, и в нем нарастало возмущение. Как смеет этот коротконогий уродец повышать голос на красавицу?

А между тем взаимная ненависть возрастала в незнакомцах с каждым мгновением. В первые минуты казалось, будто гнев сковал их: они стояли неподвижно, не в силах двинуться с места, и только кричали, кричали, кричали, словно некто незримый постоянно тянул за нитки, привязанные к их нижней челюсти, заставляя широко раскрывать рты.

Затем им было позволено шевельнуться. Женщина грациозно изогнула спину, и волна темных сияющих волос полилась бесконечным потоком. Мужчина медленно поднял кулак. Лейдрадэ увидел, как блестит на солнце нож. Женщина презрительно засмеялась, и Лейдрадэ всем сердцем разделял ее презрение. Человек, поднявший руку на эльфийку, недостоин был даже этого смеха.

Лейдрадэ бросился бежать к чужакам. Он несся вниз с холма, легко, как будто летел. Две фигуры постоянно прыгали у него перед глазами, меняясь местами, но неизменно оставаясь воплощениями всего самого прекрасного и всего самого отвратительного, что только есть на свете.

Отвратительное покушалось на прекрасное. Это было противоестественно. Вот и все, что знал Лейдрадэ.

Ему казалось, что он бежит слишком медленно. Все происходило как будто во сне, когда длинные затяжные прыжки на высоте в ладонь от земли мучительно долго перемещают сновидца навстречу его цели.

Однако миг спустя он уже вломился в ссору, оказавшись между двух кинжалов. Теперь мужчина и женщина целили клинками не друг в друга, а в Лейдрадэ.

Он вскинул руки ладонями навстречу пришельцам.

– Остановитесь.

Голос эльфа властно вторгся в беззвучие чужой ссоры, и незнакомцы замерли, не столько от испуга, сколько от удивления.

Лейдрадэ еще раз посмотрел на эльфийку и с удивлением понял, что перед ним – девочка не старше четырнадцати лет. Жизнь среди людей заставила ее рано повзрослеть. Неожиданно Лейдрадэ понял, что ей это нравится. Нравится быть неправдоподобно юной и вместе с тем устрашающе мудрой, как и подобает деве из народа Эльсион Лакар.

На ее противника-человека Лейдрадэ предпочел бы не смотреть, но все же эльфу пришлось сделать это. Усилием воли он заставил себя повернуть голову и взглянуть на чужака.

Тот тоже оказался очень молодым. Даже пугающее безобразие его лица и фигуры не могло скрыть этого обстоятельства. И что представлялось уж совсем странным – у человека были точно такие же глаза, зеленые и раскосые. Как и эльфийка, человек глядел диковато, словно зверек.

Лейдрадэ отступил, чтобы охватить взглядом обоих. Теперь их парадоксальное сходство сделалось еще более очевидным.

– Опустите оружие, – повторил эльф.

Они подчинились, враждебно рассматривая его. Затем эльфийская дева спросила:

– Кто ты такой?

– Мое имя Лейдрадэ.

– Имя ничего не говорит мне, – оборвала она. – Я спросила, кто ты такой и по какому праву вмешиваешься.

– Я страж этой границы, – ответил Лейдрадэ. – Я слежу за туманами. Я должен сделать так, чтобы ни одно существо из туманов не проникло к Эльсион Лакар.

– Поздно, – сказала девушка. – Мы уже здесь, хоть и пришли не из тумана.

– Почему ты хотела убить его? – Лейдрадэ кивнул подбородком в сторону человека.

Девушка болезненно скривилась.

– Он отвратителен, – прошептала она, опуская голову. – Мне стыдно.

– Чего ты стыдишься?

– Того, что ты заметил. Ты изменился в лице, когда заметил это.

– Что же такое постыдное я заметил?

– Наше сходство.

– Оно действительно существует?

Они разговаривали так, словно человека вовсе не было поблизости, и – странное дело! – Гайфье воспринимал все это как должное. Он враждебно смотрел на обоих эльфов. Они принадлежат к чуждой расе. В их жилах течет чужая кровь. Может, и впрямь ядовитая, как болтают крестьяне. Кровь Эльсион Лакар способна отравить человеческие земли. Кровь Эльсион Лакар должна оставаться в мире, населенном эльфами.

– Наше сходство – мой вечный позор, – сказала Эскива. – Этот отвратительный обрубок – мой единокровный брат.

– Как такое возможно? – Эльф казался потрясенным.

– У нас общий отец.

– Кто же твоя мать в таком случае?

– Ты знаешь ее, – сказала Эскива. – Ее зовут Уида, дочь Аньяра.

– Аньяр мертв, – сказал Лейдрадэ.

Эти слова объединили их. Они сплели руки, ухватив друг друга пальцами за локти, и Эскива взглянула на Лейдрадэ сквозь сладкие слезы, что обожгли ее глаза. Она увидела его таким, каким он был: рослым, смуглым, синеглазым, безнадежно влюбленным в погибшую эльфийскую деву.

– Кто ты? – спросил Лейдрадэ.

– Я – проклятие сумерек, – сказала Эскива. – Я и этот несчастный. – Она опять кивнула в сторону Гайфье. – Я хочу убить его здесь, чтобы зло не смогло больше торжествовать – ни в туманах, ни в эльфийских землях, ни в Королевстве людей.

– Ты – королева? – Лейдрадэ коснулся ее щеки. – Я должен был догадаться, едва только увидел тебя! Ты вся – чистое эльфийское золото.

– Позволь мне убить его и остановить зло на границе, – проговорила Эскива.

– Нет.

– Почему? – Она улыбнулась так широко и лучезарно, что сердце Лейдрадэ дрогнуло: он так хотел бы сказать ей «да»!

– Потому что пролитая на границе кровь откроет путь чудовищам. Смерть дозволена только в туманах. Если вы оба действительно воплощенное проклятие сумерек, то уходите в туманы – и умрите там.

Эскива медленно качнула головой, не переставая улыбаться.

– Ты с такой легкостью отправляешь меня на гибель, Лейдрадэ!

– Умерший эльф становится светом, – ответил он. – Умерший человек становится грязью.

Внезапно острая жалость пронзила сердце Эскивы. Она снова посмотрела на Гайфье, и теперь ее брат больше не казался ей отвратительным и безобразным. Он был похож на Талиессина – на того мальчика, которым Талиессин был много лет назад… Эскиве захотелось поцеловать ему руку. Она метнулась к брату, обняла его.

– Нет, – крикнула она. – Нет, он не станет грязью! Он не умрет! Он – мой брат, ты слышишь меня, Лейдрадэ? Он мой брат и не умрет!

Лейдрадэ отступил еще на шаг.

– Ты поступишь так, как тебе угодно, владычица, – отозвался он, стараясь скрыть разочарование. Только что его опьяняло единство с вновь обретенной единоплеменницей – и внезапно все оборвалось: как будто разжались объятия за миг до поцелуя.

Теперь эльфийская дева с любовью смотрела на человека. На нелепое, грязное создание, которому не место было здесь, на этом зеленом берегу.

– Нам нужно туда, – сказал Гайфье, бережно высвобождаясь из рук Эскивы. Он указал на клубящийся туман, подступивший совсем близко.

И, отвернувшись от границы, Гайфье посмотрел на синюю реку, что бежала под холмами, на сияющие леса, что простирались до самого горизонта. Первозданные краски эльфийского мира завораживали. Не хотелось отводить взора – и уж совсем немыслимым казалась самая возможность уйти отсюда. Уйти добровольно, без принуждения, и вновь погрузиться в смертоносный туман.

«Госпожа Фейнне побывала здесь, – думал Гайфье. – В мире людей она была слепа, и первым, что предстало ее взору, оказалась река, пронизанная светом. Погруженная в темноту, Фейнне постоянно видит перед собой эльфийские земли. Их она рисует, их рассматривает в своих снах…»

Он понял вдруг, каким страшным испытанием стало для Фейнне создание ворот в эльфийский мир. В сплошной черноте ее слепоты распахнулась вдруг радужная арка, внутри которой явились и ожили ярчайшие картины. Ей достаточно было сделать шаг, чтобы очутиться там. Так замечтавшийся читатель воображает, будто в его власти войти внутрь чудесной миниатюры и вдруг сделаться одним из персонажей волшебной книги. Только для Фейнне все могло сбыться наяву.

Но она так и осталась стоять на пороге.

Туман шевелился у подножия холма, не смея заползать за незримую черту границы. Дети Талиессина смотрели на гнилые клочья, куда им предстояло погрузиться.

– Другого пути нет, – сказала Эскива.

Гайфье отозвался эхом:

– Нет другого пути…

Лейдрадэ отступил еще дальше, и вдруг обе фигурки сделались очень маленькими – казалось, обе они способны уместиться у него на ладони. Еще минуту назад он находился рядом с ними. Он мог протянуть руку и коснуться их. Эльфийка была лишь немногим ниже его. Теперь же она стала совершенной малюткой, размером с кусочек хлеба, что крошат для птиц.

Туман шевельнулся и поглотил ее, а вслед за ней накрыл и ее брата.

* * *

– Сумерки, – прошептала Эскива.

Гайфье стоял рядом с ней. Он был совсем близко, она ощущала тепло его кожи.

– Эскива, – сказал Гайфье тихо, – ты действительно веришь в проклятие сумерек? Всей душой, всем естеством?

– А ты разве не веришь? – отозвалась она. – Ведь мы и есть это проклятие, Гайфье!

– Все вокруг только и делают, что твердят нам об этом, – кивнул он. – Все, даже наши друзья. Мы слышали об этом несколько месяцев кряду, пока сами не поверили. Но… вдруг это неправда? Вдруг все это – измышление полупьяных актеров, и только? Проклятие могло им пригрезиться – ведь они плохо отличают сон от яви, выдумку от действительности… Ты же видела их, сестра!

Образ толстухи Ингалоры с ярко-желтыми толстыми косами проплыл в тумане, а вслед за ней проковылял одноногий ее муж и кривой тенью шмыгнул облаченный во что-то блестящее и облегающее Софир, с лицом, обсыпанным золотистой пудрой.

Эскива сделала быстрый жест, и видения слились с туманом, оставив лишь едва заметный светящийся след.

– Здесь нужно бы говорить осторожнее, – сказала она спокойно. – Да, я верю в проклятие. И ты в него веришь. И у нас с тобой есть единственный способ испытать правоту нашей веры.

Она снова вытащила нож и показала брату, чтобы он поступил так же.

– Прольем кровь друг друга, – продолжала Эскива. – И поглядим, что произойдет после этого. Нас несколько раз подталкивали к этому убийству. Ну так дадим им то, чего они так яростно добиваются!

– «Им»? – переспросил Гайфье. – Но кто такие «они», Эскива?

– Вот и увидим.

Она протянула ему раскрытую ладонь и зажмурилась. Гайфье осторожно чиркнул острием по смуглому запястью. Несколько густых капель выступили по всей длине тонкой красной нитки. Эскива подняла веки, и Гайфье обожгло зеленым взглядом.

– Теперь я.

Она блеснула зубами в улыбке. Гайфье почувствовал, как она хватает его за руку, как впивается острием ножа в кожу. Он едва не вскрикнул от боли.

Две большие бесформенные капли медленно соединились и, извиваясь, поплыли сквозь туман.

Держась за руки, мальчик и девочка смотрели им вслед, как будто прощались с кем-то дорогим, бесконечно близким и уходящим навек.

Чем дальше уплывал темно-красный сгусток, тем больше он казался. Он рос и набухал, точно живое существо, он шевелился, тянулся вниз, туда, где должна быть земля, и вверх, туда, где, возможно, было небо. А затем он остановился, перегораживая своими блестящими багровыми боками всю тропинку, и взорвался. Разлетелись мириады брызг, и по другую сторону обнаружилась человеческая фигура в короне.

Это был юноша, высокий и стройный, с пестрыми белыми прядками в темных волосах. Корона лихо сидела у него на голове, чуть сдвинутая на левое ухо. Он улыбался и тянул руки к своим потомкам, к брату и сестре, что принадлежали к разным расам и все-таки обладали несомненным сходством, ибо имели общего отца.

Несколько мгновений король Гион медлил, не решаясь сделать шаг, а затем перешагнул через красную нитку, лежавшую поперек тропинки, и двинулся навстречу детям Талиессина.

Они не трогались с места, только Эскива больно вцепилась в руку брата и прикусила губу.

«Будь что будет, – думал Гайфье. – Помнится, Ренье говорил о том, что каждому человеку судьбой дается высший час, миг, когда он воистину служит своему предназначению… И если в тот самый миг человек не погибнет, то остаток лет он просто доживает – без толку, никому не нужный. Если я умру сейчас, я потеряю лет пятьдесят – не так уж много. Если сейчас умрет Эскива, она потеряет несколько столетий. И все-таки она стоит и ждет. Будь что будет, будь что будет…»

Беспрепятственно сделав несколько шагов по тропинке, Гион рассмеялся и побежал. С каждым мгновением он изменялся все больше и больше. Прямо на глазах у брата и сестры резкие вертикальные морщины рассекли лицо бегущего, его волосы свалялись и сделались блекло-серыми, в одном глазу появилась гневная синева, в другом проступила тоскливая желтизна.

Он тянул к ним руки в последней надежде соединиться со своими потомками и вернуть себе прежний юношеский облик, но вместо этого вдруг упал на колени и оперся локтями о землю. Туман словно только и ожидал этого. Серый сгусток навалился на спину Чильбарроэса и поглотил его. Спустя миг из клубящегося хаоса глянули голодные глаза. Огромный серый монстр покатился по тропе. Из самой его утробы вырывалось нетерпеливое повизгивание: он предвкушал добычу.

И тут блики света пробежали по туману. Это был ясный свет, не окрашенный никаким цветом, – свет как отсутствие тьмы, как абсолютная чистота. Он не обжигал, не разгонял туман. Легко и уверенно – безболезненно – он мог бы существовать в любой среде: и на дне реки, и в небесах, и среди листвы деревьев, и в человеческих глазах, и даже в туманах приграничья.

Свет был живой. В нем не было осуждения, и Гайфье первым ощутил это. Каким бы великим ни был источник этого света, он благожелательно изливался даже на такое ничтожное и безобразное существо, как человек, – человек, который после своей смерти превращается в ничто, в комок грязи.

«Нет, не в ничто, не в комок грязи, – прошелестело в мыслях у мальчика. – В свет, в любовь, в бесконечность… Человек уходит в бесконечность своей любви и почивает там…»

– Ты слышал? – тихо спросила Эскива, и Гайфье понял: ему не почудилось, голос прозвучал на самом деле. В туманах, поблизости от них, было еще одно живое существо.

Капли крови рассеялись по всему туманному миру и пробудили в его глубинах нечто большее, нежели погибшего короля Гиона. Из незримого источника они вызвали сгусток света, дремавший несколько столетий. Живой свет исторг из себя одну из тысячи душ.

Она открыла глаза и улыбнулась. Она узнала место и догадалась о том, кого сейчас увидит. Все это уже происходило давным-давно. В те далекие годы, когда Мэлгвин, ни о чем не подозревая, готовился к своей коронации, а младший его брат, Гион, беспечно бродил по лесам в поисках великой любви.

Ринхвивар спала, заточенная в сон, как в тюрьму, потому что Гион поверил в их разлуку. Ринхвивар проснулась, потому что стены тюрьмы упали, разрушенные каплями крови, эльфийской и человечьей. Гион искал бессмертия в туманах и снах, но истинное бессмертие было любовью и светом. Гиону потребовались столетия для того, чтобы решиться и перешагнуть из ложного бессмертия в истинное.

Ринхвивар открыла глаза и улыбнулась. Мириады крохотных красных капель сверкали в ее волосах.

Она побежала по большим замшелым валунам, что обозначали тропинку. Волосы, как знамя, развевались за ее спиной. Под подолом платья мелькали босые ноги. Перепрыгивая с камня на камень, она стремилась навстречу чудовищу.

Поравнявшись с детьми, женщина на бегу провела гладкими пальцами по их щекам. Блаженство разлилось от этого прикосновения, и Гайфье и Эскива застыли, боясь даже дохнуть, чтобы не разрушить этого ощущения.

А женщина побежала дальше. Она тянула руки к монстру, и туман сползал с него, точно доспех с перерезанными ремнями, и старость таяла, как странное недоразумение, возвращая лицу изначальную молодость.

– Ринхвивар! – со стоном проговорил Гион, поднимаясь на коленях.

Имя эльфийской королевы заставило содрогнуться туманы. Ринхвивар остановилась перед своим мужем, ласково наклонилась к нему.

– Смерть не разлучает, Гион, – прошептала она так тихо, что слышал ее только муж. – Ты ошибся, и твоя ошибка открыла пути злу по обе стороны приграничья.

Она опустилась на колени рядом с ним и обхватила его руками. Красный купол, победно светясь, опустился сверху и накрыл обоих.