Двуличность – вот основная характеристика итальянского правосудия, а если быть более точным – судебной системы в целом, которая сложилась в стране якобы с целью защиты собственных граждан. В действительности же большинство граждан уверены: в то время, пока полицейские не занимаются розыском преступников, они прикладывают все усилия к тому, чтобы на скамье подсудимых оказались те, кто, по идее, должен их судить. Обвинительные приговоры – большая редкость, да и те, как правило, отменяются в апелляционном суде. Убийцы заключают сделки и выходят на свободу; заключенные, будь то маньяки, воры или отцеубийцы, получают ворохи писем от восторженных поклонников, словно какие-нибудь рок-звезды. Коррумпированное чиновничество и всесильная мафия вальсируют рука об руку, и каждое их па – очередной шаг к ниспровержению государства, а точнее, самого понятия об авторитете государственной власти. Хитроумный доктор Бартоло, в своей знаменитой арии «La vendetta, по всей вероятности, имел в виду именно суд высшей инстанции, в котором высшую ценность представляет не правосудие, а умение с помощью словесных уловок и всевозможных ухищрений так или иначе обойти закон.

В течение нескольких последующих дней Брунетти, пребывая в крайне унылом расположении духа от осознания тщетности собственных усилий, размышлял о природе правосудия. Слова Цицерона о добродетелях и о взаимосвязи явлений не давали ему покоя; но все без толку, думалось ему.

Подобно троллю из волшебной сказки, прочитанной когда-то в детстве, троллю, который, невидимый и неслышимый, притаился под мостом, его записки покоились в нижнем ящике стола – невидимые, но не забытые.

Брунетти побывал на похоронах Маурицио, после которых у него на душе остался неприятный осадок. Он и сам не знал, что было более омерзительно – бесчувственные вампиры с камерами в руках, алчущие сенсаций, или осознание того, что покоится в тяжелом ящике, запаянном по краям свинцом, – с той целью, вероятно, чтобы уберечь его от сырости, царящей в фамильном склепе Лоренцони. Графиня на похоронах не присутствовала; и только граф с заплаканными глазами, обессиленно опираясь на руку поддерживающего его молодого человека, прошествовал по церкви за гробом человека, которого убил. Его мужественный, благородный вид, достоинство, стойкость, с которой он переносил страдания, повергли чувствительных итальянцев в состояние исступления – страну буквально захлестнуло сентиментальной волной сострадания к несчастному. Такого не было с тех пор, как американская пара, родители убитого в Италии мальчика, пожертвовали его органы итальянским детям – детям страны, в которой погиб их сын. Брунетти перестал читать газеты, после того как выяснил, что суд постановил рассматривать смерть Маурицио как «результат оправданной самообороны».

Брунетти погрузился в расследование дела об украденных двигателях. В этом было что-то болезненное: так человек с больным зубом, вместо того чтобы идти к врачу, причиняет себе еще большую боль, поминутно дотрагиваясь до него языком. В этой бессмысленной круговерти, где все перевернуто с ног на голову, если подвернулся шанс найти двигатели, то почему бы их не найти? Увы, это было слишком легко – украденные двигатели были вскоре обнаружены в доме одного рыбака из Бурано; у него оказались такие подозрительные соседи, что они сразу же заметили, как тот выгружал из лодки одну за другой какие-то подозрительные штуковины, и сразу же сообщили об этом в полицию.

Вечером того же дня, после триумфа с моторками, на пороге его кабинета появилась синьорина Элеттра.

– Buon giorno, Dottore, – ее голос был едва слышен; лицо спрятано за огромным букетом гладиолусов, который еле умещался у нее в руках.

– Ради всего святого, что это, синьорина? – изумился Брунетти, подымаясь со стула, чтобы освободить ей дорогу, убрав с ее пути второй стул, стоявший между ней и его столом.

– Лишний букет, – небрежно бросила она. – У вас есть ваза? – Она плюхнула букет на стол, а рядом положила какие-то бумаги, слегка помятые и влажные от накапавшей на них с мокрых стеблей воды.

– Должна быть где-то в шкафу, – ответил Брунетти, все еще недоумевая, почему она принесла ему букет. И почему вдруг лишний? Обычно цветы ей доставляли по понедельникам и четвергам; а сегодня была среда.

Она заглянула в шкаф, покопалась там, но, ничего не найдя, нетерпеливо махнула рукой и, ни слова не говоря, вышла из кабинета.

Брунетти посмотрел на цветы, лежавшие у него на столе, а затем на бумаги. Это были результаты анализов Роберто, присланные по факсу из Падуи от доктора Монтини. Он небрежно швырнул бумаги обратно на стол и посмотрел на гладиолусы. Они были живые, они излучали энергию; при одном их виде становилось легче на душе; Брунетти больше не хотелось думать о мертвом мальчике, переживать о нем и его семье.

Синьорина Элеттра быстро вернулась с роскошной вазой, которую Брунетти не раз видел у нее на столе и которой так часто восхищался.

– Думаю, это как раз то, что надо, – сказала она, наполнив вазу водой и ставя позади цветов. Затем она принялась аккуратно один за другим ставить их в вазу.

– Как это получилось, что у вас оказался лишний букет, синьорина? – спросил он и не смог удержаться от улыбки, глядя на синьорину и на цветы.

– Все очень просто: сегодня я подсчитывала ежемесячные расходы вице-квесторе и обнаружила остаток в пятьсот тысяч лир.

– Но откуда взялись эти деньги?

– Эти деньги полагалось ежемесячно отчислять на нужды канцелярии, – она воткнула ярко-красный гладиолус между двумя белыми, – ну, и поскольку сегодня последний день месяца, я решила кое-кому подарить цветы.

– Мне?

– Да, и сержанту Вьянелло, и Пучетти, еще букет роз ребятам из охраны.

– А женщинам из Иностранного отдела? – спросил Брунетти, удивляясь про себя, что, заказывая цветы, синьорина подумала только о мужчинах.

– Нет, – отрезала она, – последние два месяца им и так доставляют их дважды в неделю. – Покончив с цветами, она снова повернулась к нему. – Ну-с, куда вам их поставить? – осведомилась она, водружая вазу на край стола. – Сюда?

– Нет, пожалуй, лучше на подоконник.

Она послушно перенесла вазу и поставила на подоконник центрального окна.

– Сюда? – Она обернулась, чтобы проследить за его реакцией.

– Да, – ответил он, и его лицо озарилось улыбкой. – До чего же они хороши, синьорина. Огромное вам спасибо.

– Я рада, что они вам нравятся, Dottore, – ответила она и улыбнулась ему в ответ.

Брунетти прошел обратно к столу и хотел было сунуть результаты анализов в папку, но вдруг что-то остановило его, и он, разгладив их рукой, углубился в чтение. Но вскоре понял, что теряет время даром, поскольку это был ряд каких-то названий и цифр. Названия ему ничего не говорили; цифры с таким же успехом могли быть результатами соревнований по крикету или ценами на Токийской бирже. Сначала его охватило отчаяние; но прежде, чем он успел швырнуть бумаги в мусорную корзину, его вдруг осенило, и он, сняв трубку, набрал номер телефона Серджио.

После того как он добрых десять минут беседовал с Марией Грацией, уверяя ее, что они непременно будут к ужину в пятницу вечером, он попросил к телефону брата, который уже вернулся домой из лаборатории. Брунетти, которого порядком утомила учтиво-бессмысленная болтовня с невесткой, набросился на Серджио без всяких предисловий:

– Серджио, ты хорошо разбираешься в лабораторных анализах? Можешь объяснить мне, что означают результаты?

Серджио по-своему понял встревоженный тон брата и поэтому воздержался от расспросов.

– По большей части, да. Диктуй.

– Так… Глюкоза – семьдесят пять.

– Это уровень сахара в крови. Чтобы проверить, нет ли у тебя диабета. Семьдесят пять – это норма.

– Триглицериды. По-моему, две целых пять десятых.

– Уровень холестерина. Немного высоковат, но, в общем, ничего страшного.

– Лимфоциты… Одна тысяча.

– Что?!

Брунетти повторил значение.

– Ты в этом уверен? – выдавил Серджио.

Брунетти еще раз внимательно изучил показатели лимфоцитов.

– Да, тысяча.

– М-м… В это трудно поверить. Ты себя хорошо чувствуешь? Голова не кружится? – В голосе брата послышалось неподдельное волнение.

– Чего?

– Когда тебя обследовали в последний раз?

– Что? Нет, нет, это не мои анализы. Это… другого человека.

– О, слава богу. – Серджио облегченно вздохнул. Немного помедлив, он собрался с мыслями и спросил: – Что-нибудь еще?

– Нет, ты сначала скажи мне, что это значит, – настойчиво попросил Брунетти, встревоженный реакцией брата.

– Не могу ничего сказать; по крайней мере до тех пор, пока не буду знать о других показателях.

Брунетти зачитал ему оставшиеся показатели.

– Это все.

– Еще что-нибудь есть?

– Там, внизу, приписка, что… «снижена функция селезенки». И что-то еще о… – Брунетти замолчал, вглядываясь в каракули доктора, – что-то похожее на… «стекловидное тело», или «мембраны», не могу разобрать.

Серджио долго молчал; наконец он спросил:

– Сколько лет было этому человеку?

– Двадцать один, – до Брунетти не сразу дошел смысл вопроса, – послушай, почему ты сказал «было»?

– Потому что тот, у кого такие показатели, не жилец.

– Показатели чего?

– Он курил? – ответил Серджио вопросом на вопрос.

Брунетти вспомнил слова Франчески о том, что «Роберто был хуже любого американца» в том плане, что не выносил табачного дыма.

– Нет.

– Пил?

– Серджио, о чем ты? Все пьют.

– Не прикидывайся идиотом, Гвидо, – неожиданно вскипел Серджио, – ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Он много пил?

– Пожалуй, больше, чем следовало бы.

– Какие-нибудь заболевания?

– Нет, по крайней мере мне об этом ничего не известно. Если не считать последних двух недель до смерти, он был абсолютно здоров; в общем, ни на что не жаловался.

– Отчего же он тогда умер?

– От выстрела в затылок.

– Он был жив, когда его застрелили? – спросил Серджио.

– Ну да, разу… – начал было Брунетти, но вдруг остановился. Теперь он не знал, что и думать. – По нашей версии, да.

– Проверим, – быстро отреагировал Серджио.

– Сомневаюсь, что это возможно.

– А почему нет? У вас что, нет тела?

– По правде сказать, от него мало что осталось.

– Так это тот самый Лоренцони?

– Да.

Вслед за этим в трубке повисло тягостное молчание. Наконец Брунетти спросил:

– Скажи мне, что значат все эти показатели?

– Ты ведь знаешь, что я не врач… – начал Серджио, но Брунетти перебил его:

– Серджио, ты не на допросе. Мне просто надо знать. Для самого себя. На что указывают эти результаты?

– Смертельная доза облучения, – коротко бросил Серджио. Брунетти промолчал, и тот пояснил: – Во-первых, состояние селезенки. При отсутствии внутренних заболеваний это могут быть только последствия облучения. И содержание лимфоцитов в крови… просто чудовищно низкое. И легкие… Интересно, что от них осталось?

Брунетти вспомнил слова патологоанатома: судя по его легким, он «дымил, как паровоз, в течение многих лет». Такие легкие могли принадлежать курильщику со стажем, а не юноше двадцати одного года. В то время Брунетти не придал значения явному противоречию между выводами medico legale и заверениями Франчески, что Роберто на дух не переносил табачного дыма. Он поделился своими соображениями с братом, а затем спросил:

– Что-нибудь еще?

– Да все вместе: селезенка, легкие, состав крови…

– Ты уверен, Серджио? – спросил он, на минуту забыв, что разговаривает со старшим братом, только что с триумфом вернувшимся из Рима с конференции, посвященной последствиям взрыва на Чернобыльской АЭС и радиоактивного облучения.

– Да.

Брунетти вспомнил о путешествии Роберто по Европе, маршрут которого он мысленно начертил при помощи его же кредитных карточек; путешествии по бывшим советским республикам, столь же богатым природными ресурсами, сколь и боеприпасами, от которых они, после крушения империи, стремились избавиться любым доступным способом.

– Матерь Божия, – прошептал он, озаренный внезапной догадкой.

– Что такое, Гвидо? – спросил брат.

– Слушай, а как обычно перевозят эти штуки?

– Что за штуки?

– Радиоактивные материалы. Или как там их…

– Ну, это зависит от…

– От чего?

– От количества, разумеется, и от уровня радиоактивности.

– Приведи мне пример, – потребовал Брунетти и, устыдившись собственной бесцеремонности, поспешно добавил: – Это очень важно.

– Если это те материалы, которые мы используем для радиотерапии, то они доставляются в специальных контейнерах.

– Какого размера?

– Не больше чемодана. Может, даже меньше; это зависит от уровня радиоактивности и количества материала.

– А о других видах тебе что-нибудь известно?

– Существует множество видов радиоактивных материалов, Гвидо.

– Те, что используют для изготовления бомб. Понимаешь, он был в Белоруссии.

В трубке снова воцарилось молчание; и хотя Серджио не проронил ни звука, Брунетти казалось, что он слышит, как в его мозгу происходит напряженная работа.

– Ах, так, – сказал наконец Серджио, – ну, если контейнер выложен достаточным количеством свинца, он может быть очень маленьким. Как небольшой чемоданчик или кейс. Разумеется, он будет тяжелым, но малогабаритным.

– И этого будет достаточно? – изумленно выдохнул Брунетти.

– Не знаю, что там у тебя на уме, Гвидо, но если ты имеешь в виду, достаточно ли для изготовления бомбы, то да, этого будет более чем достаточно.

Разговор был исчерпан. Оба замолчали. Наконец Серджио предложил:

– Я могу проверить то место, где его нашли, счетчиком Гейгера. А заодно и тело.

– А это возможно? – спросил Брунетти, не вдаваясь в объяснения. Он надеялся, что брат и так поймет, что он имеет в виду.

– Думаю, да. – В голосе Серджио, несмотря на профессиональную уверенность эксперта, прозвучало что-то похожее на грусть. – Похоже, русским больше нечем торговать.

– Да поможет им Бог, – вздохнул Брунетти.