Брунетти ничего не знал о перемене в состоянии Марии Тесты почти до одиннадцати утра, когда прибыл в квестуру с раненой рукой на перевязи. Через несколько минут в кабинет пришел Вьянелло.

– Она очнулась, – доложил он без предисловий.

– Мария Теста? – уточнил Брунетти, хотя и понял.

– Да.

– Что еще?

– Не знаю. Пучетти позвонил сюда около семи и оставил сообщение, но я получил его только полчаса назад. Позвонил вам, но вы уже ушли.

– Как она?

– Не знаю. Сказал только – она очнулась. Когда дал знать докторам, их трое пришли в палату и попросили его оттуда. Он думает – они проводят тесты. Это когда он звонил.

– Еще что-нибудь сказал?

– Ничего, синьор.

– Что там синьорина Лерини?

– Всё, что нам известно, – она под седативами, и ее нельзя видеть.

Это Брунетти знал, еще когда уходил из больницы.

– Спасибо, Вьянелло.

– Что-нибудь надо сделать, синьор?

– Нет, сейчас не надо. Я потом опять пойду в больницу. – Брунетти скинул с плеч плащ и повесил на спинку стула. Прежде чем Вьянелло ушел, комиссар спросил: – А вице-квесторе?

– Не знаю, синьор. Он у себя в кабинете, с тех пор как пришел. А до десяти его не было – сомневаюсь, что он о чем-нибудь узнал раньше.

– Спасибо, – повторил комиссар.

Вьянелло ушел.

Оставшись один, Брунетти вернулся к плащу и вытащил пузырек с обезболивающим. Пошел в мужской туалет в конце коридора за стаканом воды. Проглотил две таблетки, потом третью, убрал пузырек обратно в карман плаща. Прошлую ночь он не спал и сейчас чувствовал это, как обычно, глазами: жжет, как будто в них песок. Откинулся в кресле, но дернулся, как только рука коснулась спинки, – пришлось выпрямиться.

Синьорина Лерини сказала, что «оба» были грешниками. Видел ли да Пре в один из своих редких визитов к сестре, как она выходит из комнаты отца в тот день, когда он умер? И не приход ли Брунетти и вопросы, которые он задавал, заставили его задуматься над этим? Если так, то маленький человечек не учел в своем желании ее шантажировать чувство божественной миссии, которое наполняло и одушевляло ее, и таким образом вынес себе приговор. Он угрожает божественному плану и поэтому должен умереть.

Брунетти еще раз прокрутил в уме разговор с синьориной Лерини. Он не решился, стоя перед ней и видя безумие в ее глазах, назвать священника; у него есть только ее утверждение: «святой отец» сказал ей, что делать. Даже ее признание в убийстве отца и да Пре утонуло в религиозном бреде: два свидетеля того, что было не чем иным, как исповедью преступницы, не поняли того, что слышали. И как убедить судью выдать ордер на ее арест? Вспомнил эти дикие глаза и тон поруганной святости, которым она говорила, и задумался: захочет ли какой-нибудь судья видеть ее в суде?… Повидал он сумасшедших, но не считал себя специалистом в этой области; однако то, что он видел той ночью, не вызывает сомнений. А потеря ею рассудка убивает все шансы на то, чтобы предъявить ей обвинение, равно как и тому, кто, по его убеждению, послал ее на это «святое дело».

Он позвонил в больницу, но пробиться в отделение, где была Мария Теста не удалось. Нагнулся вперед и позволил своему весу поставить себя на ноги. Взгляд в окно – по крайней мере дождь кончился. Правой рукой нацепил себе на плечи плащ и вышел из кабинета.

Увидев Пучетти, без формы, у двери палаты Марии Тесты, вспомнил: теперь, когда ее попытались убить, защита полиции может быть ей предоставлена.

– Доброе утро, синьор! – Пучетти вскочил на ноги и отдал честь как положено.

– Доброе утро, Пучетти. Что тут делается?

– Все утро входят и выходят врачи и медсестры, синьор. Никто мне не отвечает, если я их о чем-нибудь спрашиваю.

– Кто-нибудь там сейчас есть?

– Да, синьор, санитарка. По-моему, понесла еду – так пахло.

– Это хорошо, ей надо есть. Сколько времени прошло?

Вдруг он и правда потерял счет дням – сколько все это тянется.

– Четыре дня, синьор.

– Да-да, четыре дня. – Сам он не помнил, но поверил молодому человеку. – Пучетти…

– Да, синьор? – Тот еле удержался, чтобы опять не отдать честь.

– Идите вниз и позвоните Вьянелло. Скажите ему, чтобы прислал кого-нибудь сюда, а вас отпустил и занес это в расписание дежурств. Потом идите домой и поешьте. Когда у вас следующая смена?

– Только послезавтра, синьор.

– А сегодня у вас был выходной?

Пучетти посмотрел на свои теннисные туфли:

– Нет, синьор.

– А как же вы?

– У меня скоро отпуск. Вот я и взял пару дней, подумал… э-э, подумал – помогу тут Вьянелло. Все равно в такой дождь никуда не пойдешь. – Он изучал выщерблинку на стене слева от головы Брунетти.

– Ну вот, когда позвоните Вьянелло, прикиньте, нельзя ли это переиграть и сделать так, чтобы это было дежурство. Приберегите свой отпуск на лето.

– Да, синьор. Это все, синьор?

– Да, думаю, все.

– Тогда до свидания, синьор. – И молодой человек направился к лестнице.

– И спасибо, Пучетти! – крикнул ему вслед Брунетти. Тот только поднял руку, но не обернулся и больше никак не откликнулся на благодарность комиссара.

Брунетти постучал в дверь.

– Входите! – сказали изнутри.

Он толкнул дверь и вошел. У кровати стояла монахиня, которую он не узнал, в знакомом ему теперь облачении ордена Святого Креста, и протирала Марии Тесте лицо. Глянула на него, но не заговорила. На столе возле кровати стоял поднос, в центре его – миска с чем-то недоеденным, вроде супа. Кровь, его кровь, с пола исчезла.

– Доброе утро! – поздоровался он.

Монахиня кивнула и опять ничего не сказала.

Сделала полшага вперед – и как бы случайно встала между ним и кроватью.

Брунетти сдвинулся влево, так чтобы Мария могла видеть его. Она и увидела – глаза ее широко раскрылись, а брови сошлись, как будто больная пыталась что-то вспомнить.

– Синьор Брунетти? – наконец проговорила она.

– Да.

– Что вы тут делаете? Что-нибудь случилось с вашей матушкой?

– Нет-нет, все в порядке. Я пришел навестить вас.

– Что у вас с рукой?

– Ничего, ерунда.

– Но как вы узнали, что я здесь? – осознав, что в ее голосе звучит страх, она умолкла и закрыла глаза. Когда снова их открыла, промолвила: – Я ничего не понимаю…

Видимо, прилагала все силы, чтобы оставаться спокойной, и потому голос ее дрожал.

Брунетти придвинулся к кровати. Монахиня метнула на него взгляд и покачала головой. Пусть это предостережение, – Брунетти ему не внял.

– Чего вы не понимаете? – задал он вопрос.

– Я не знаю, как здесь оказалась. Они сказали, что меня сбила машина, когда я ехала на велосипеде… Но у меня нет велосипеда. В доме престарелых нет велосипедов, и не думаю, что нам можно на них ездить, даже если бы и были. И еще сказали, что я была на Лидо… Я никогда не была на Лидо, синьор Брунетти, никогда в жизни. – Голос становился все слабее.

– А где вы себя помните?

Вопрос ее озадачил. Она подняла руку ко лбу, как тогда в его кабинете, и опять удивилась, не встретив успокоительной защиты плата. Кончиками двух пальцев потерла повязку, закрывавшую висок, пытаясь собрать мысли. Через какое-то время произнесла:.

– Помню, как была в доме престарелых.

– Там, где моя мать? – спросил Брунетти.

– Конечно. Это где я работала.

Монахиня, вероятно реагируя на растущее возбуждение в голосе Марии, выступила вперед:

– Думаю, хватит вопросов, синьор Брунетти.

– Нет-нет, пусть останется! – взмолилась Мария.

Видя нерешительность монахини, он предложил:

– Может быть, проще разговор вести мне.

Та посмотрела на него, потом на Марию; которая кивнула и прошептала:

– Пожалуйста… я хочу знать, что случилось. Посмотрев на свои часы, монахиня согласилась:

– Хорошо, но только пять минут.

Так говорят люди, когда им выпадает шанс применить хоть ограниченную власть.

Брунетти ждал, что, сказав это, она уйдет, но она лишь передвинулась в торец кровати и открыто слушала их разговор.

– Вы ехали на велосипеде, и вас сбила машина. И вы были на Лидо, где работали в частной клинике.

– Но это же невозможно… Говорю вам – я никогда не была на Лидо, никогда. – И вдруг опомнилась. – Извините, синьор Брунетти. Расскажите мне, что вы знаете.

– Вы там проработали около месяца. А ушли из дома престарелых несколькими неделями раньше. Какие-то люди помогли вам найти работу и жилье.

– Работу?…

– В клинике. Работу в прачечной.

Она прикрыла глаза, потом открыла:

– А я ничего не помню о Лидо. – И снова рука ее потянулась к виску. – Но почему вы здесь?

По ее тону он понял – помнит, чем он занимается.

– Вы пришли ко мне в кабинет несколько недель назад и попросили кое-что проверить.

– Что? – Она в размышлении, недоуменно покачала головой.

– Нечто происходившее, по вашему мнению, в доме престарелых Сан-Леонардо.

– В Сан-Леонардо? Но я там никогда не была.

Руки ее с усилием сжались в кулаки поверх одеяла, и он решил, что нет смысла продолжать.

– Ничего, мы это оставим. Может быть, вы вспомните, что произошло. Вам надо отдыхать и кушать – и обретать силы.

Сколько раз он слышал, как она сама говорит то же его матери…

Монахиня шагнула вперед:

– Достаточно, синьор.

Пришлось подчиниться: он протянул здоровую руку и похлопал Марию по запястью.

– Все будет хорошо. Худшее позади. Пока что отдыхайте и поправляйтесь. – Он улыбнулся и развернулся к выходу.

Он еще не дошел до двери, когда Мария сказала монашке:

– Сестра, мне неудобно беспокоить вас, но не могли бы вы принести мне… – И замолкла в нерешительности.

– Судно? – Монахиня не понизила голоса.

Мария смущенно кивнула. Губы монахини сжались в недовольстве, которое она не старалась скрыть. Она повернулась и пошла к двери, открыла ее и придержала, ожидая Брунетти.

Тонкий, испуганный голос Марии произнес им в спину:

– Сестра, можно ему остаться здесь, пока вы не вернетесь?

Та глянула на нее, на него, но промолчала; вышла из палаты и закрыла дверь.

– Это была черная машина, – сказала Мария без предисловий. – Я их не различаю, но эта была очень большая и ехала прямо на меня. Это была не случайность.

Пораженный комиссар застыл на месте:

– Вы помните? – И двинулся к кровати. Мария предупреждающе подняла руку:

– Оставайтесь там. Не хочу, чтобы она знала, что мы разговаривали.

– Почему?

На этот раз губы Марии сжались в раздражении:

– Она одна из них. Если узнают, что я все помню, они меня убьют.

Он поглядел на нее издали и чуть не пошатнулся – такая ощутимая энергия исходила от нее.

– Что вы собираетесь делать, Мария?

– Выживать, – отчеканила она.

Открылась дверь, и вошла монахиня с непокрытым судном; она проскочила мимо него и направилась к кровати.

Брунетти не рискнул повернуться и поглядеть на Марию напоследок. Когда он шел по коридору в сторону психиатрического отделения, ему вдруг показалось, что покрытие у него под ногами стало неровным. В глубине души он понимал, что это лишь усталость, но тем не менее стал вглядываться в лица встречных – не искажены ли они страхом или паникой; если это и правда землетрясение, у него отляжет от сердца. Внезапно испугавшись, что пытается ухватиться за подобную возможность, он пошел в бар на нижнем этаже и заказал panino , но не тронул, когда его принесли. Выпил стакан абрикосового нектара – не любил его вкуса, но понимал, что это необходимо; потом попросил стакан воды и принял еще две таблетки. Глядя на окружающих его в баре людей – в повязках, лубках и гипсе, – первый раз за этот день почувствовал себя как дома.

Когда комиссар снова двинулся к своей цели, он чувствовал себя лучше, хотя не сказать чтобы хорошо. Пересек открытый двор, прошел мимо рентгеновского отделения и толкнул двойные стеклянные двери. И как только он это сделал, в дальнем конце коридора увидел приближающуюся фигуру в белой сутане… Комиссар снова задался вопросом: то ли он потерял рассудок, то ли землетрясение происходит у него внутри… Но нет, это ни больше ни меньше как сам падре Пио идет ему навстречу в черной шерстяной пелерине, схваченной на шее пряжкой, сделанной, как вдруг с поразительной ясностью увидел Брунетти, из австрийского талера эпохи Марии Терезии.

Трудно судить, кто из них сильнее удивился, но именно священник первым пришел в себя:

– Доброе утро, комиссар. Не опрометчиво ли с моей стороны утверждать, что мы здесь, чтобы повидать одну и ту же особу?

Брунетти ответил не сразу:

– Синьорину Лерини?

– Да.

– Вам нельзя ее видеть. – Комиссар больше не пытался скрывать враждебность.

Падре Пио расцвел той же сладкой улыбкой, которой приветствовал Брунетти во время их первой встречи в штаб-квартире ордена Святого Креста.

– Но ведь конечно же, комиссар, у вас нет права не позволить больной особе, нуждающейся в духовном утешении, повидать своего духовника.

Духовник… разумеется, ему следовало об этом подумать.

– Так или иначе, поздно отдавать приказы, комиссар. Я уже поговорил с ней и выслушал ее исповедь.

– И дали ей духовное напутствие?

– «Ты говоришь», – процитировал падре Пио уже с совсем другой улыбкой.

Во рту у Брунетти появился тошнотворный привкус – ничего общего с абрикосовым нектаром, который он недавно пил. Его захлестнули ярость и отвращение, он не совладал с ними, как таблетки не совладали с болью у него в руке. Презрев многовековые традиции, он ухватил священника за пелерину, радуясь, что тонкая ткань сминается под давлением его пальцев, и весьма неделикатно дернул. Падре потерял равновесие и, качнувшись вперед, чуть не повалился на комиссара.

– Мы все знаем о вас! – рявкнул Брунетти.

Священник яростно смахнул с себя руку комиссара, попятился, повернулся и кинулся к двери. Но так же внезапно остановился и опять подошел к Брунетти, – голова его по-змеиному покачивалась на плечах.

– А мы все знаем о вас! – прошипел он и исчез.