– Ужасный карлик, жуткий карлик, – слышал Брунетти бормотание Вьянелло, спускавшегося за ним по ступенькам.

Снаружи похолодало, как будто да Пре похитил тепло дня.

– Отвратительный карлик! Считает себя хозяином этих коробочек. Глупец! – бубнил Вьянелло.

– Что-что, сержант? – Брунетти не уследил за потоком его мыслей.

– Считает себя хозяином этих финтифлюшек, этих дурацких коробочек, – уже вполне явственно проговорил тот.

– А мне казалось, они тебе по нраву.

– Господи, да нет же! По-моему, они омерзительны. У моего дяди их было множество, и каждый раз, когда мы к нему ходили, он заставлял меня на них смотреть. Такой же был – приобретал всякие штучки. И считал себя их хозяином.

– А разве не был? – Брунетти приостановился на углу, чтобы лучше его слышать.

– Ну, был, конечно. – Вьянелло встал перед ним. – Он платил за них, имел квитанции, делал с ними что хотел. Но ведь на самом деле нам ничто не принадлежит. – Он глядел прямо на комиссара.

– Не совсем понимаю, Вьянелло.

– Нет, подумайте только, синьор! Мы покупаем вещи. Надеваем, вешаем на стену, сидим на них. Но каждый, кто захочет, может их у нас отобрать, сломать их. – Вьянелло покачал головой, расстроенный тем, как трудно объяснить такую относительно несложную идею. – Вот этот да Пре: после его смерти кто-то долго будет владеть этими самыми коробочками, а потом – еще кто-то, как другой до него. Но об этом никто не думает: предметы переживают нас и продолжают жить. Глупо думать, что мы их хозяева. И грех придавать им такое значение.

Брунетти знал, что сержант такой же безбожник, как и он сам; что его единственная религия – семья и святость уз крови, поэтому ему странно было слышать, как тот говорит о грехе, что-то определяет, пользуясь понятием греха.

– И как он мог оставить родную сестру в этаком месте на три года и ходить к ней раз в месяц?! – Вьянелло говорил так, будто и правда верил, что на этот вопрос существует ответ.

Безучастным голосом Брунетти произнес:

– По моим представлениям, там не так уж плохо.

Его ледяной тон побудил сержанта вспомнить: да ведь мать Брунетти содержится в таком же месте.

– Я не то хотел сказать, синьор, – заторопился он. – Я имел в виду любое такое заведение. – И, поняв, что лишь испортил дело, он продолжил: – Я о том, чтобы не ходить к ней, посещать только по необходимости… просто бросить в одиночестве.

– Там обычно большой штат, – гласил ответ комиссара.

Он тронулся с места и повернул налево, к площади Сан-Вио.

– Но это же не семья! – настаивал Вьянелло.

Он-то вполне уверен, что семейная привязанность – вот лучшая терапия, куда уж тут «заботливым» профессионалам со своими платными услугами, сколько их там ни есть. Сержант, скорее всего, прав, подумал Брунетти, но этой темы лучше избегать, и сейчас, и в ближайшем будущем.

– Кто следующий? – Задав этот вопрос, Вьянелло принудил себя сменить предмет разговора и уйти, пусть на время, от тем, которые ведут – если куда-то и ведут – только к боли.

– Это вон там, по-моему. – И Брунетти свернул в совсем узенькую улочку, которая шла от канала – вдоль него они двигались.

Если бы наследник графа Эгидио Кривони стоял под дверью и ждал их, он не откликнулся бы быстрее, чем этот голос. Почти так же быстро распахнулась тяжелая дверь, когда Комиссар объяснил, что пришел в поисках сведений об имуществе графа Кривони. Два лестничных марша вверх, потом еще два; Брунетти поразил тот факт, что на каждой лестничной площадке только по одной двери, то есть каждая квартира занимает, видимо, целый этаж, а это наводит на мысль о богатстве жильцов.

Как только нога комиссара коснулась верхней площадки, дворецкий в черном одеянии открыл перед ними одинокую дверь. Только по его угрюмому кивку и отстраненной важности поведения можно было заключить, что это слуга. Уверенность эта подтвердилась, когда он предложил Брунетти принять у него пальто и сказал, что графиня встретится с ними в своем кабинете. Он исчез за дверью на миг, чтобы тут же появиться снова, но уже без пальто.

Комиссар успел заметить лишь мягкие карие глаза да маленький золотой крестик на левом лацкане пиджака, прежде чем тот повернулся и повел их в холл. По обеим сторонам коридора рядами висели на стенах картины – сплошь портреты, разного времени и в разных стилях. Хотя Брунетти давно заметил, что лица на портретах всегда выглядят унылыми, он все же был поражен их кислым выражением. Кислым и еще… каким-то неудовлетворенным, как будто они говорили: «Мы провели бы отмеренное нам на этой земле время лучше, если бы боролись с варварством или обращали неверных, а не увековечивали свои бренные черты». Дамы на портретах безмолвно утверждали, что могли бы делать это одним примером своей беспорочной жизни, а мужчины явно больше полагались на силу меча.

Дворецкий остановился перед дверью, разок постучал, потом открыл ее, не дожидаясь ответа. Держал дверь и ждал, пока войдут посетители, а потом тихо затворил ее за ними.

В сознании Брунетти всплыла строфа Данте:

Темень была такая, что казалось: войдя туда, они, как Данте, оставили снаружи свет мира, солнце и радость. Высокие окна в одной из стен прятались за бархатными шторами жутко мрачного, бурого цвета. Свет все же проникал внутрь, освещая кожаные корешки сотен сугубо серьезных на вид книг, которыми были уставлены три стены с пола до потолка. Пол паркетный, не из полосок ламината, разложенного, как полотно, а настоящий – каждый кусочек аккуратно вырезан и вставлен на место.

В одном углу комнаты Брунетти увидел верхнюю половину очень крупной женщины в черном, – она сидела за массивным столом, заваленным книгами и бумагами. По сравнению с суровостью ее платья и выражения лица все остальное в этом угрюмом помещении показалось вдруг ожившим.

– Что вам нужно? – спросила она.

Форма Вьянелло определенно отменяла надобность спрашивать, кто они такие.

С того места, где он стоял, Брунетти не мог ясно определить возраст этой женщины, хотя голос ее, низкий, звучный и властный, предполагал зрелость, если не изрядные годы. Он сделал несколько шагов по комнате, пока не оказался в нескольких метрах от стола.

– Графиня… – начал он.

– Я спрашиваю – что вам надо? – был единственный ее ответ.

Комиссар улыбнулся:

– Постараюсь отнять у вас как можно меньше времени, графиня. Я знаю, как вы заняты. Теща моя часто говорит о вашей преданности делу добра и о постоянстве, с которым вы так щедро помогаете святой матери церкви. – Он постарался, дабы последнее прозвучало благоговейно, что было для него подвигом.

– Кто же ваша теща? – вопросила она, будто ожидая, что это окажется ее портниха.

Что ж, сейчас он хорошенько прицелится и все равно что двинет ей правой между близко посаженных глаз:

– Графиня Фальер.

– Донателла Фальер? – Она не преуспела в попытке скрыть свое удивление.

Брунетти притворился, что ничего не заметил:

– Да. Только на прошлой неделе, помнится, она рассказывала о вашем последнем проекте.

– Вы имеете в виду кампанию против продажи контрацептивов в аптеках?

Вот и предоставила ему сама необходимую информацию.

– Да, – кивнул он, улыбаясь с выражением безусловного одобрения.

Она поднялась из кресла и обошла стол, протягивая ему руку: теперь его принадлежность к роду человеческому доказана тем, что он в родстве, пусть лишь по браку, с одной из самых родовитых женщин города. Встав, она явила все свои габариты, ранее частично скрытые столом: выше Брунетти и тяжелее килограмм на двадцать. При этом состоит не из тяжелой крепкой плоти здорового толстяка, но из обвислого трясущегося сала, которое образуется при полной неподвижности. Подбородки ее лежали один на другом и на платье, черной шерстяной трубой свисающем с громадного бастиона груди. Явно, что при сотворении этой туши никто не испытывал ни большой радости, ни тем более удовольствия.

– Вы муж Паолы, значит? – спросила она, подойдя к нему. Когда она приблизилась, его обдала волна едкого запаха немытого тела.

– Да, графиня. Гвидо Брунетти.

Он взял предложенную руку и, держа ее, как кусок истинного креста, склонил над ней голову и приблизил к губам на сантиметр. Выпрямляясь, произнес:

– Встреча с вами – честь для меня.

Прозвучало искренно. Комиссар повернулся к Вьянелло:

– А это сержант Вьянелло, мой помощник. Вьянелло элегантно поклонился, сохраняя столь же важное, как у начальника, выражение лица: мол, потрясен до немоты честью присутствовать здесь, оказанной ему, низшему полицейскому чину. Графиня едва на него глянула.

– Садитесь, пожалуйста, Dottore Брунетти. – И махнула жирной рукой в сторону стула с прямой спинкой, стоявшего перед ее столом.

Комиссар двинулся к стулу, потом обернулся и показал Вьянелло на другой стул, ближе к двери, дабы сержанта не так слепил сияющий свет хозяйкиной знатности.

Та вернулась на свое место за столом и медленно опустилась в кресло; сдвинула вправо какие-то бумаги и взглянула на Брунетти.

– Вы сказали Стефано, что есть какие-то проблемы с имуществом моего мужа?

– Нет, графиня, все не так серьезно. – Брунетти попытался изобразить беспечную улыбку.

Она кивнула, ожидая разъяснений. Он еще раз улыбнулся и принялся объяснять, сочиняя по ходу:

– Как вы знаете, графиня, в нашей стране растет уровень преступности.

Она кивнула.

– Кажется, ничто более не свято и никто не защищен от тех, кто пойдет на все, чтобы отнять или выманить деньги у людей, владеющих ими по праву.

Графиня опять кивнула, печально соглашаясь.

– В последнее время развелись мошенники, играющие на доверии пожилых людей: пытающиеся, и часто успешно, обмануть их и облапошить.

Графиня подняла руку с толстыми пальцами.

– Вы хотите предупредить меня, что это может случиться со мной?

– Нет, графиня, не беспокойтесь. Но мы хотели бы увериться, что ваш покойный муж… – тут он подвиг себя дважды печально качнуть головой, как бы оплакивая то обстоятельство, что добродетельные рано нас покидают, – не стал жертвой подобного бессердечия и двуличности.

– Вы подозреваете, что Эгидио ограбили? Обманули? Не понимаю, о чем вы говорите. – Она наклонилась вперед, и бюст ее упокоился на столе.

– Тогда позвольте мне говорить прямо, графиня. Мы хотим удостовериться, что никто не пытался заставить графа перед смертью сделать отказ в чью-либо пользу, что никто не пытался повлиять на него с целью завладеть частью его состояния и не дать ей перейти к законным наследникам.

Графиня, как видно, приняла сказанное к сведению, но ничего не отвечала.

– Возможно ли такое, графиня?

– Что вызвало у вас подобные подозрения?

– Имя вашего мужа появилось в деле совершенно случайно, графиня, мы расследовали совершенно другой случай.

– С людьми, которых обманом лишили наследства?

– Нет, графиня. Но прежде чем действовать официально, я счел своим долгом прийти к вам – из глубокого к вам почтения – и убедиться, что тут нечего расследовать.

– И что вам надо от меня?

– Ваше заверение, что в завещании вашего покойного мужа не содержалось ничего неуместного.

– Неуместного? – повторила она.

– Не включен ли в него кто-то, не принадлежащий к семье? – предположил Брунетти.

Она помотала головой.

– Кто-то, кто не был близким другом?

Снова отрицание, столь энергично выраженное, что щеки ее закачались.

– Какое-то учреждение, на которое он простер благотворительность? – Тут Брунетти заметил, что глаза у нее загорелись.

– Что вы подразумеваете под учреждением?

– Есть аферисты, уговаривающие людей жертвовать деньги на какие-нибудь достойные благотворительности дела. Например, на детские больницы в Румынии или на хоспис матери Терезы. – И с искусно наигранным возмущением добавил: – Ужасно, кощунственно!

Графиня глянула ему в глаза и выразила то же суждение кивком.

– Ничего такого не было. Мой муж оставил состояние семье, как и положено мужчине. Никаких необоснованных пожертвований. Каждый получил то, что должен был получить.

Вьянелло, оказавшись в поле зрения графини, позволил себе кивок для подтверждения правомерности сказанного.

Брунетти встал:

– Вы меня очень успокоили, графиня. Я боялся, что такой известный своей щедростью человек, как граф, мог попасться на уловки этих людей. Рад, что мы вычеркиваем его имя из расследования. – Он вложил в голос побольше тепла. – Мне это приятно как официальному лицу, а по-человечески – вдвойне приятно. – Он повернулся к Вьянелло и дал ему знак подниматься.

Графиня тем временем вышла из-за стола и уже несла к нему свою громаду.

– Вы могли бы еще что-то рассказать мне об этом, Dottore.

– Нет, графиня. Теперь, узнав, что ваш муж не имел ничего общего с этими людьми, могу сообщить коллеге…

– Вашему коллеге? – перебила она.

– Да, еще одному комиссару, который занимается расследованием по этому кругу мошенников. Пошлю ему служебную записку, что ваш муж не имел с ними дела, благодарение Богу, и займусь своими проблемами.

– А если это не ваше дело, так что же вы сюда пришли? – спросила она напрямик.

Брунетти улыбнулся, прежде чем ответить:

– Надеялся, что вас меньше потревожит, если вопросы будет задавать тот, кто, так сказать, понимает ваше общественное положение. Не хотел вам причинять беспокойство даже на самый краткий миг.

Вместо того чтобы поблагодарить за такую предупредительность, графиня лишь кивнула, принимая ее как должное. Комиссар простер руку и, когда она подала свою, снова склонился над ней, подавив желание щелкнуть каблуками, и попятился к двери, где ждал Вьянелло. Там они оба слегка поклонились и выдвинулись в холл. Стефано, если так звали человека с крестиком на лацкане, ждал их там, – не прислонившись к стенке, но стоя посреди коридора с пальто в руках. Увидев, что посетители появились, развернул пальто и держал, пока владелец его надевал. Не промолвив ни слова, он провел их в конец коридора и придерживал дверь, пока они не оказались за пределами квартиры.