На следующее утро Брунетти явился в квестуру в обычное время, по дороге остановившись у киоска и купив три газеты. В «Газеттино» убийству Митри по-прежнему было посвящено несколько страниц — авторы статей оплакивали неоценимую потерю для города, а вот национальные издания, кажется, утратили интерес к делу — только одна газета уделила внимание скорбному событию в заметке на две колонки.

На столе в кабинете Брунетти лежало заключение Риццарди. Дублирующий след на шее Митри в нем обозначался как «пробный отпечаток»: по всей видимости, убийца на мгновение ослабил провод, чтобы потом потуже затянуть, и петля переместилась чуть выше, оставив на шее Митри вторую полосу. Вещество под ногтями убитого в самом деле оказалось человеческой кожей, также там обнаружено несколько волокон темно-коричневой шерсти, вероятно, с пиджака или пальто. Скорее всего они попали туда в тот момент, когда Митри совершил отчаянную, хотя и безнадежную попытку отбиться от нападавшего. «Найдите подозреваемого, и я проведу идентификацию», — подтвердил свое обещание карандашом на полях документа Риццарди.

В девять часов Брунетти решил, что уже можно позвонить тестю, графу Орацио Фальеру. Он набрал рабочий номер графа, назвал себя, и его сразу же соединили.

— Buon di, Гвидо, — приветствовал его граф. — Che pasticcio, eh?[19]Вот так петрушка, да? (ит.)

Да, они попали в серьезный переплет, даже более того.

— Именно поэтому я и звоню. — Брунетти сделал паузу, но граф молчал, и он продолжил: — Вы что-нибудь слышали? Или, может быть, ваш адвокат что-нибудь узнал? — Он остановился, потом добавил: — Я даже не знаю, занимается ли этим ваш адвокат.

— Нет, пока что нет, — ответил граф. — Я хочу посмотреть, как поведет себя судья. Кроме того, мне неизвестно, что намерена делать Паола. Ты-то хоть имеешь представление?

— Мы обсуждали это вчера вечером, — сказал Брунетти.

И услышал, как тесть шепнул:

— Хорошо.

Брунетти сообщил:

— Она сказала, что заплатит штраф и стоимость ремонта витрины.

— А как насчет остальных обвинений?

— Я не спрашивал. Думаю, того, что она согласилась заплатить штраф и возместить понесенные убытки, уже достаточно. Вероятно, если речь зайдет о компенсации морального ущерба, она согласится и на это.

— Ну что ж, возможно, этого будет достаточно.

Брунетти злила мысль, что они с графом словно объединились в каком-то заговоре, чтобы провести Паолу и манипулировать ею. Какими бы благими ни были их намерения, как бы сильно оба ни верили, что действуют ей во благо, Брунетти не нравилось допущение графа, будто он, Брунетти, собирается обмануть свою жену.

Говорить об этом ему не хотелось, и он сменил тему:

— Я звоню по другому поводу. Расскажите, пожалуйста, что вы знаете о Митри и об адвокате Дзамбино.

— Джулиано?

— Да.

— Дзамбино — человек кристальной честности.

— Он представлял интересы Маноло, — возразил Брунетти. Речь шла о киллере, работавшем на мафию, которого Дзамбино с успехом защищал три года назад.

— Маноло похитили во Франции и привезли в суд в обход закона.

Дело можно было трактовать по-разному: Маноло жил в маленьком городке во Франции, недалеко от границы, и каждую ночь ездил в Монако играть в казино. За столиком для игры в баккара он встретил молодую женщину, она предложила отправиться к ней домой, в Италию, и выпить чего-нибудь. Маноло арестовали, как только они пересекли границу — сама женщина, оказавшаяся полковником карабинеров. Дзамбино с успехом доказал, что его подзащитный стал жертвой полицейской провокации и похищения. Брунетти не стал возражать.

— Он когда-нибудь работал на вас? — задал он следующий вопрос.

— Да, пару раз. Поэтому я знаю, что говорю. А еще слышал от друзей, для которых он проворачивал дела. Он очень хороший адвокат. Чтобы защитить своего клиента, он будет работать день и ночь. И он безукоризненно честен. — Граф долго молчал, словно размышляя, стоит ли делиться с Брунетти следующей информацией, и решился: — В прошлом году ходили слухи, что он решил не обманывать налоговые органы. Мне говорили, будто он оценил свой доход в пятьсот миллионов лир или что-то около того.

— Думаете, он действительно столько заработал?

— Да, — ответил граф тоном, каким обычно повествуют о чудесах.

— И как на это отреагировали другие адвокаты?

— Ну можешь себе представить, Гвидо! Если такой человек, как Дзамбино, объявляет, что зарабатывает пятьсот миллионов лир, а все остальные говорят, будто их доходы составляют двести миллионов лир или даже меньше, они попадают в трудное положение. Могут возникнуть подозрения по поводу правдивости их налоговых деклараций.

— Да, им будет нелегко.

— Конечно! Он… — начал было граф, но, оценив информацию, которой собирался поделиться, передумал. — Насчет Митри, — перевел он разговор. — Думаю, тебе следует заняться им поплотнее. Возможно, там что-то есть.

— «Там» — это вы про туристические агентства?

— Не знаю. Я почти ничего о нем не знаю, кроме того что слышал от других после его смерти. Ну, ты понимаешь… слухи, какие обычно ходят, после того как человек становится жертвой жестокого убийства.

Брунетти понимал. Он слышал подобные пересуды касательно людей, погибавших в перестрелке во время ограбления банка, и об убитых заложниках. В таких случаях всегда возникает вопрос: а почему они, а не кто-то другой, оказались там именно в тот момент и какова их связь с преступниками? Здесь, в Италии, публика никогда не верит очевидному. Всегда, какими бы прозрачными ни были обстоятельства, какой бы невинной ни выглядела жертва, является призрак «лестничного остроумия», и кто-нибудь начинает утверждать, что дыма без огня не бывает: каждый имеет свою цену или урвал свой кусок пирога, что все не так просто, как кажется.

— Что именно вы слышали? — спросил комиссар.

— Ничего особенного. Все старались выразить свое удивление при вести о его смерти. Но в кое-чьих речах чувствовался какой-то подтекст, как будто они знают — или подозревают — об убийстве и жертве больше, чем полиция.

— Кто?

— Гвидо, — произнес граф, и в голосе его послышалась осуждение, — даже если б я знал, я бы тебе не сказал. Но случилось так, что я не помню. Никто не говорил ничего конкретного, это ощущалось как невысказанное предположение, что гибель Митри не так уж и неожиданна. Яснее я выразиться не могу.

— Нашли записку, — напомнил Брунетти. — И ее определенно достаточно, чтобы заставить людей думать, будто Митри сам виноват в своей насильственной смерти.

— Да, я знаю. — Граф помедлил, потом добавил: — Возможно, она все объясняет. А ты сам как думаешь?

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что не хочу, чтобы моя дочь всю оставшуюся жизнь считала, будто ее поступки стали причиной убийства человека. — В этих словах прозвучала надежда, которую Брунетти всей душой готов был разделить. — Что она говорит по этому поводу? — спросил граф.

— Паола очень сожалеет, что затеяла все это. Так она сказала вчера вечером.

— Думаешь, это и вправду она спровоцировала убийство?

— Не знаю, — признался Брунетти. — В наше время развелось полно сумасшедших.

— Да, нужно быть сумасшедшим, чтобы убить человека только за то, что ему принадлежит туристическое агентство.

— Организующее секс-туры, — уточнил Брунетти.

— Секс-туры, поездки к пирамидам… В любом случае, за это обычно не убивают, — устало сказал граф.

Брунетти хотел было заметить, что обычно люди не бросают камни в витрины, но удержался и произнес только:

— Многое на свете происходит по нелепым причинам, так что, думаю, не стоит исключать такой вариант.

— Но сам-то ты в него веришь? — не унимался граф, и по его напряженному тону Брунетти понимал, какого труда ему стоит задавать подобный вопрос своему зятю.

— Я ведь уже сказал: такой вариант не исключен, — ответил Брунетти. — Но я не поверю в него до тех пор, пока мы не найдем очень веских тому доказательств.

— Каких именно?

— Подозреваемого.

Пока что единственным подозреваемым была его собственная жена, но он прекрасно знал, что во время убийства она сидела рядом с ним, так что оставалось искать того, кто убил Митри как грязного дельца, причастного к секс-туризму, или по какой-то иной причине. Ему очень хотелось найти хоть кого-нибудь.

— Вы сообщите мне, если услышите что-то более конкретное? — спросил Брунетти тестя. И прежде чем граф успел ответить, добавил: — Мне не обязательно знать, кто именно это сказал, просто передайте суть разговора.

— Хорошо, — согласился граф. — А ты будешь извещать меня, как себя чувствует Паола.

— Позвоните ей. Пригласите на ланч. Постарайтесь как-нибудь доставить ей удовольствие.

— Спасибо, Гвидо, я так и сделаю. — Брунетти показалось, что граф повесил трубку, не попрощавшись — так долго длилось молчание, — но потом он снова услышал его голос: — Надеюсь, ты найдешь того, кто это сделал. Я помогу тебе чем смогу.

— Спасибо, — поблагодарил Брунетти.

На сей раз разговор действительно был окончен.

Брунетти выдвинул ящик и достал оттуда ксерокопию записки, найденной возле тела покойного. Он не мог понять: почему речь в ней идет о педофилии? Интересно, обвинения относятся к самому Митри или Митри обвиняют как владельца туристического агентства, потворствующего этой практике? Если преступник действительно сумасшедший, способный сначала написать подобную записку, а потом убить ее адресата, мог ли такой человек, как Митри, впустить его к себе в квартиру поздно вечером? Брунетти понимал, что это дремучий предрассудок, но тем не менее считал, что настоящих сумасшедших легко распознать по лицу и повадкам. Достаточно было вспомнить тех, кого он частенько рано поутру видел у палаццо Болду, чтобы в этом удостовериться.

Убийце же удалось проникнуть в квартиру Митри. Более того, ему или ей — Брунетти мысленно учел последний вариант, но всерьез не допускал такой возможности (еще один из его предрассудков) — удалось настолько усыпить бдительность Митри, что тот позволил посетителю оказаться у себя за спиной и затянуть на шее смертоносный шнур, провод или что там еще. Кроме того, он пришел и ушел никем не замеченный. Полиция опросила всех соседей, и никто во всем доме не видел в тот вечер ничего подозрительного. Многие провели весь вечер в своих квартирах и узнали об убийстве, только когда синьора Митри с криком выбежала в холл.

Нет, это непохоже на поведение сумасшедшего, состряпавшего такую безумную записку. И еще одна нестыковка: вряд ли человек, жаждущий бороться с несправедливостью — и тут он вспомнил Паолу, — совершит убийство, чтобы эту несправедливость исправить.

Брунетти продолжал размышлять, по ходу дела исключив из списка подозреваемых сумасшедших, фанатиков и одержимых. В конце концов он пришел к вопросу, который возникал всякий раз в ходе расследования убийства: cui bono?[20]Кому это выгодно? (лат.)
Если исходить из этих соображений, то взаимосвязь между убийством Митри и делами туристического агентства совсем уж нереальна: смерть Митри мало что изменит. Все разговоры вокруг этого дела вскоре смолкнут. Более того, синьор Доранди неизбежно получит от произошедшего выгоду, хотя бы потому, что название агентства отложится в головах людей из-за шумихи, связанной с убийством: ведь он наверняка сумел с наибольшей выгодой использовать средства массовой информации и высказать свое потрясение и ужас при одной мысли о секс-туризме.

Значит, здесь что-то другое. Брунетти опустил голову и стал рассматривать копию записки, составленной из вырезанных из газет букв. Что-то другое…

— Секс или деньги, — произнес он и услышал удивленный возглас синьорины Элеттры:

— Прошу прощения, комиссар? — Она вошла в кабинет незаметно и стояла перед его столом, держа в правой руке папку.

Он поднял на нее глаза и улыбнулся:

— Вот из-за чего его убили, синьорина: секс или деньги.

Она все мгновенно поняла.

— Убийца — человек со вкусом. Те, что попроще, зарезали бы в пьяной драке не за здорово живешь, — заметила она и положила папку на стол. — Этот материал повествует о втором из названных вами мотивов.

— О чьих конкретно деньгах?

— И того и другого. — На ее лице изобразилось недовольство. — Я никак не могу разобраться в цифрах, имеющих отношение к Dottore Митри.

— Не может быть! — удивился Брунетти, знавший, что если уж синьорину Элеттру смущают цифры, вряд ли сам он сможет разобраться, что они означают.

— Митри был очень богат. — Брунетти, побывавший в его доме, кивнул. — Но его фабрики и компании приносят не слишком большой доход.

Брунетти знал: такое бывает довольно часто. Судя по налоговым сборам, заработков в Италии никому не хватает на жизнь. Просто нация нищих, которые едва сводят концы с концами, покупают новые ботинки только тогда, когда старые уже невозможно носить, сидят на хлебе и воде! А в ресторанах тем не менее полно хорошо одетых людей, у всех новые машины, аэропорты едва справляются с потоком довольных туристов.

— Странно, что вас это удивляет, — сказал Брунетти.

— Меня удивляет не это. Все мы мухлюем с налогами. Однако я изучила все учетные записи его компаний, и кажется, все сходится. То есть ни одна из них действительно не приносит больше двадцати миллионов в год или около того.

— А общая сумма?

— Примерно двести миллионов в год.

— Чистого дохода?

— Так он заявил в налоговой декларации, — ответила она. — За вычетом налогов у него остается меньше половины.

Брунетти получал за год гораздо меньше, и такой заработок вряд ли означал жизнь в бедности.

— И что непонятного? — спросил он.

— Я проверила его кредитную карточку и расходы. — Она кивнула на папку. — Человек, зарабатывающий так мало, столько не тратит.

Не слишком хорошо зная, как реагировать на это пренебрежительное «мало», Брунетти поинтересовался:

— А сколько он тратил? — И жестом предложил ей сесть.

Она присела на краешек стула, подоткнув под себя длинную юбку, не касаясь спинки, и взмахнула рукой:

— Точной суммы я не помню. Кажется, более пятидесяти миллионов. Добавьте к этому расходы на дом, на повседневную жизнь. Как тогда объяснить тот факт, что он скопил почти миллиард лир на банковских счетах и в акциях?

— Может, он выиграл в лотерею, — предположил Брунетти с улыбкой.

— Столько в лотерею не выигрывают, — серьезно ответила синьорина Элеттра.

— Зачем ему держать столько денег в банке? — спросил Брунетти.

— На этот вопрос я ответить не могу. Впрочем, он их тратил. В прошлом году со счетов пропала довольно крупная сумма.

— Куда?

Она пожала плечами:

— Куда деваются деньги? В Швейцарию, Люксембург, на Нормандские острова.

— Сколько?

— Около полумиллиарда.

Брунетти взглянул на папку, но не стал открывать, снова поднял глаза на свою собеседницу:

— Вы можете это выяснить?

— Я еще и не приступала к поискам, комиссар. То есть я к ним приступила, но только посмотрела по верхам — и все. Рыться в ящиках и копаться в личных бумагах пока что не начинала.

— Как вам кажется, вы сможете найти для этого время?

Брунетти не помнил, когда в последний раз угощал ребенка конфеткой, но улыбка, озарившая лицо синьорины Элеттры, была ему смутно знакома.

— Ничто на свете не доставит мне большей радости! — воскликнула она, и комиссара удивил не сам ответ, а то, в какие слова она его облекла.

Она встала и собралась уходить.

— А Дзамбино?

— Вообще ничего. Никогда не встречала человека, в делах которого царила бы такая ясность и… — Она сделала паузу, подыскивая слово поточнее. — Честность, — произнесла она наконец, сама удивляясь и не будучи в силах этого скрыть. — Никогда.

— Вам о нем что-нибудь известно?

— О нем самом?

Брунетти кивнул, но она ответила вопросом на вопрос:

— А почему вас это интересует?

— Ну так… — неопределенно протянул он и, так как ее нежелание говорить подстегнуло его любопытство, повторил: — Известно?

— Он лечится у Барбары.

Брунетти задумался. Он достаточно хорошо знал синьорину Элеттру и ее сестру, чтобы понимать: первая ни за что не выдаст семейных тайн, а вторая никогда не нарушит врачебной клятвы, но все же решил продолжить расспросы:

— А как об адвокате?

— Мои друзья нанимали его, — ответила синьорина Элеттра.

— Зачем? То есть я хотел спросить, для какого дела?

— Помните, когда напали на Лили?

Брунетти, разумеется, не забыл того случая, в свое время приведшего его в состояние тихого бешенства. Три года назад на Лили Витале, архитектора, напали, когда она возвращалась домой из оперы. Все началось как ограбление, а закончилось зверским избиением: преступник разбил ей лицо, сломал нос. Он не пытался ничего украсть: люди, которые вышли из своих домов, услышав ее крики, нашли нераскрытую сумочку рядом.

Нападавшего арестовали в ту же ночь, в нем быстро признали человека, совершившего попытку изнасилования, как минимум, трех женщин в городе. Но он ни разу ничего не украл, да и до изнасилования дело не дошло, так что его приговорили всего лишь к трем месяцам домашнего ареста, после того как его мать и невеста выступили в суде, расписывая его высоконравственное поведение, доброту и порядочность.

— Лили вчинила ему гражданский иск о возмещении убытков. Дзамбино был ее адвокатом.

Брунетти об этом не знал, потому спросил:

— Чем все закончилось?

— Она проиграла дело.

— Почему?

— Потому что он не пытался ее ограбить. Он всего лишь сломал ей нос, и судья решил, что это не столь серьезно, как кража сумки. Так что ему даже не присудили возместить судебные издержки. Якобы домашний арест и так уже является достаточным наказанием.

— А Лили?

Синьорина Элеттра пожала плечами:

— Она больше не выходит из дома одна: боится.

В настоящее время этот герой отбывал тюремный срок за то, что ранил ножом свою невесту, но Брунетти понимал, что для Лили это вряд ли имеет значение и ничего не меняет.

— Как Дзамбино отреагировал на то, что проиграл дело?

— Не знаю. Лили не говорила. — Синьорина Элеттра встала. — Пойду поищу, — произнесла она, напоминая, что их дело — обсуждать Митри, а не запуганную женщину.

— Да, спасибо. Думаю, мне стоит побеседовать с адвокатом Дзамбино.

— Как вам будет угодно, комиссар. — Она повернулась к двери. — Но поверьте мне, если в нашем мире еще остались люди с чистой совестью, то это он.

Поскольку речь шла о юристе, Брунетти придал ее словам столь же мало значения, как бормотанию сумасшедших у палаццо Болду.