Поскольку квестура находилась недалеко, Брунетти было легче пройти до работы пешком, чем возвращаться на полицейской моторке. Он прошел глухими улочками, миновал Евангелическую церковь и подошел к квестуре с правой стороны. Завидев его, человек в форме, стоявший у главного входа, открыл тяжелую застекленную дверь, и Брунетти стал подниматься по лестнице в свой кабинет на четвертый этаж, пройдя мимо очереди иностранцев, ждущих разрешения на проживание и работу. Очередь тянулась до середины вестибюля.

Его рабочий стол был в том же состоянии, в каком Брунетти оставил его накануне, — завален бумагами и папками, лежащими как попало. Те, что были под рукой, содержали личные дела сотрудников — все это он должен прочитывать и комментировать, и это составляет часть скрытого от чужих глаз сложного процесса продвижения по службе, через который неизбежно проходят все государственные служащие. Во второй куче лежали материалы по последнему убийству. Месяц назад на набережной Дзаттере был зверски забит до смерти молодой человек. Его убили так жестоко, что сначала полиция была уверена — это дело рук целой банды. Но через день выяснилось, что убийцей был хилый шестнадцатилетний подросток. Убитый был гомосексуалистом, а отец убийцы — известный фашист — вбил в голову сына твердое убеждение, что коммунисты и геи — паразиты и заслуживают они только смерти. И вот ясным летним утром в пять часов двое молодых людей сошлись на смертельной дороге над каналом Джудекка. Неизвестно, что между ними произошло, но убитый был в таком состоянии, что его родным пришлось отказаться от права видеть тело — они получили его в запечатанном гробу. Деревянный брус, орудие, которым жертва была забита до смерти, лежал в пластиковой коробке в бюро для хранения документов, на втором этаже квестуры. Делать здесь было уже почти нечего, разве только проследить, чтобы лечение убийцы у психиатра продолжалось и чтобы ему не разрешалось выезжать из города. Помощь психиатра семье жертвы государством не обеспечивается.

Вместо того, чтобы сесть за рабочий стол, Брунетти сунул руку в один из ящиков и вынул электробритву. Он встал у окна, чтобы побриться, и устремил взгляд на фасад церкви Сан-Лоренцо, последние пять лет одетый лесами, за которыми, говорят, шла серьезная реставрация. Брунетти не представлял, идет реставрация или нет, ибо за все эти годы ничего не изменилось и двери церкви оставались постоянно закрытыми.

Зазвонил телефон — прямая городская линия. Он взглянул на часы. Девять тридцать. Это, наверное, стервятники. Он выключил бритву и подошел к столу, чтобы ответить на звонок.

— Брунетти.

— Виоп giorno, Commissario. Это Карлон, — сказал низкий голос и совершенно без всякой необходимости представился криминальным репортером из «Гаццеттино».

— Виоп giorno, синьор Карлон. — Брунетти знал, что нужно Карлону, но пусть он попросит.

— Расскажите об американце, которого вы вытащили из Рио-деи-Мендиканти сегодня утром.

— Его вытащил полицейский Лучани, и у нас нет никаких доказательств, что это американец.

— Поправка принята, Dottore, — сказал Карлон с сарказмом, который превратил извинение в оскорбление. Потом спросил: — Это ведь убийство, верно? — почти не пытаясь скрыть радость от такого предположения.

— Кажется, так.

— Зарезан?

Откуда они так быстро и так много узнали?

— Да.

— Убит? — повторил Карлон голосом, осевшим от ожидания.

— Мы не можем сказать ничего определенного, пока не получим результатов вскрытия, которое доктор Риццарди проведет сегодня днем.

— Колотая рана?

— Да.

— Но вы не уверены, что именно это было причиной смерти? — недоверчиво фыркнул Карлон.

— Нет, не уверены, — ровным голосом повторил Брунетти. — Покуда мы не получим результатов вскрытия.

— А другие следы насилия? — спросил Карлон, недовольный тем, что ему выдают так мало информации.

— Ничего до конца вскрытия, — повторил Брунетти.

— Дальше. Вы не предполагаете, что он мог просто утонуть, комиссар?

— Синьор Карлон, — сказал Брунетти, решив, что с него хватит, — вам хорошо известно, что если бы он пробыл в воде одного из наших каналов достаточно долго, он скорее мог бы подцепить какую-нибудь смертельную заразу, чем утонуть. — На другом конце провода царило молчание. — Если вы будете настолько любезны и позвоните мне сегодня часа в четыре, я с удовольствием дам вам более подробные сведения.

Именно репортажи Карлона были причиной того, что история последнего убийства превратилась в обсуждение частной жизни жертвы, и Брунетти за это все еще злился на Карлона.

— Благодарю вас, комиссар. Я так и сделаю. Еще одно — как зовут этого полицейского?

— Лучани, Марио Лучани, образцовый полицейский. — Все полицейские становились образцовыми, когда Брунетти говорил о них с прессой.

— Благодарю вас, комиссар. Я это отмечу. И конечно, упомяну в статье о вашем участии.

И, закончив досаждать Брунетти, Карлон повесил трубку.

В прошлом отношения Брунетти с прессой были довольно дружелюбными, по временам — даже более чем; иногда он обращался к журналистам, чтобы узнать, что им известно о том или ином преступлении. Однако за последние годы склонность журналистов к сенсациям настолько возросла, что это сделало невозможным любое сотрудничество с ними, кроме чисто формального. Какое бы предположение Брунетти ни высказал, оно непременно будет подано на следующий день в прессе почти как обвинение в преступлении. Поэтому Брунетти стал осторожен, выдавал информацию дозированно, хотя репортеры знали, что информация эта всегда надежна и точна.

Брунетти понимал, что пока он не узнает что-либо насчет билета в кармане «американца» от сотрудников лаборатории или пока не получит доклада о вскрытии, он почти ничего не может делать. Ребята из кабинетов, расположенных на нижних этажах, сейчас обзванивают гостиницы и, если что-то узнают, сообщат ему. Стало быть, ничего не оставалось, кроме как продолжать читать и подписывать личные рапорты.

Около одиннадцати раздался звонок внутреннего телефона. Он взял трубку, прекрасно зная, кто это может быть.

— Да, вице-квесторе?

Его начальник, вице-квесторе Патта, удивился, что обращаются прямо к нему — быть может, он думал, что Брунетти нет или что он спит, и ответил не сразу.

— Что там насчет этого мертвого американца, Брунетти? Почему мне не позвонили? Вы представляете себе, как все это повлияет на туризм?

Брунетти заподозрил, что третий вопрос был единственным, который по-настоящему интересовал Патту.

— Какой американец, сэр? — спросил Брунетти с деланным интересом.

— Тот, которого вы вытащили из воды сегодня утром.

— А, — сказал Брунетти, на сей раз с вежливым удивлением. — Неужели донесение уже пришло? Так значит, это был американец?

— Не хитрите со мной, Брунетти, — сердито сказал Патта. — Донесение еще не пришло, но у него в кармане были американские монеты, значит, он американец.

— Или нумизмат, — добродушно предположил Брунетти.

Последовало долгое молчание, сказавшее Брунетти, что вице-квесторе не знает, что такое нумизмат.

— Говорю вам, Брунетти, не острите. Мы будем работать исходя из предположения, что это американец. Не можем же мы допустить, чтобы в нашем городе убивали американцев, при том, как сейчас обстоят дела с туризмом. Вы это понимаете?

Брунетти подавил желание спросить, допустимо ли убивать людей других национальностей — например, албанцев? — но вместо этого произнес:

— Да, синьор.

— Итак?

— Что «итак», синьор?

— Что вы уже сделали?

— Водолазы обыскивают канал, где нашли тело. Как только мы узнаем, когда он умер, мы пошлем водолазов в те места, откуда тело могло приплыть, потому что его могли убить где-то еще. Вьянелло выясняет насчет баловства или торговли наркотиками в округе, а лаборатория работает над вещами, найденными у него в карманах.

— А монеты?

— Я не думаю, что нам нужно, чтобы лаборатория сказала, что они американские, синьор.

После долгого молчания, из которого Брунетти ясно понял, что дальше иронизировать над начальником будет неразумно, Патта спросил:

— А как насчет Риццарди?

— Он сказал, что рапорт будет готов сегодня во второй половине дня.

— Проследите, чтобы мне принесли копию, — приказал Патта.

— Да, синьор. Будут еще указания?

— Нет, это все. — Патта положил трубку, и Брунетти снова принялся читать рапорты.

Когда он покончил с ними, был второй час. Брунетти не знал, когда позвонит Риццарди, а поскольку ему хотелось получить рапорт как можно быстрее, то он решил не ходить домой завтракать и не тратить время на ресторан, хотя проголодался. Он решил спуститься в бар у моста деи Гречи и подкрепиться tramezzini.

Когда он вошел в бар, Арианна, хозяйка, приветствовала его по имени и привычно поставила перед ним на стойку стакан для вина. Орсо, старая немецкая овчарка, которая за многие годы как-то по-особому привязалась к Брунетти, поднялась на свои артритные лапы с обычного места рядом с охладителем для мороженого и потрусила к нему. Она довольно долго ждала, чтобы Брунетти погладил ее по голове и ласково потянул за уши, после чего улеглась у его ног. Многочисленные постоянные посетители бара привыкли перешагивать через Орсо и бросать ему куски сэндвичей. Особенно Орсо любил спаржу.

— С чем бы вы хотели, Гвидо? — спросила Арианна, имея в виду tramezzini, как обычно наливая ему в стакан красного вина.

— Дайте мне с ветчиной и артишоками и один с креветками. — Орсо начал тихонько постукивать его по лодыжке своим хвостом, похожим на веер. — И один со спаржей. — Когда появились сэндвичи, он спросил второй стакан вина и неторопливо выпил его, думая о том, как усложнится дело, если окажется, что покойник — действительно американец. Он не знал, будут ли проблемы с тем, в чьей юрисдикции это дело, и решил не думать обо всем этом.

Арианна сказала, как бы опережая его:

— Очень плохо с этим американцем.

— Мы пока что не уверены, что он американец.

— А если все-таки американец, то кое-кто начнет кричать, что это «терроризм», и всем будет только хуже. — Хотя она и была родом из Югославии, ход ее мыслей был совершенно венецианским: бизнес прежде и выше всего.

— В тех местах очень много наркоты, — добавила она, словно одного упоминания о наркотиках было достаточно, чтобы свалить преступление на наркоманов.

Он вспомнил, что у Арианны еще и гостиница, так что сама только мысль о том, что будет произнесено слово «терроризм», повергало ее в естественный трепет.

— Да, Арианна, мы это проверим. Спасибо. — В это время кусочек спаржи упал с его сэндвича на пол перед носом Орсо. И едва исчез в пасти собаки, ему на смену упал еще один. Встать на ноги Орсо было трудно, так пусть съест то, что все равно упало на пол.

Брунетти положил на прилавок десятитысячную банкноту, и когда Арианна протянула ему сдачу, сунул ее в карман. Она не потрудилась выбить ему чек, так что эти деньги останутся неучтенными и, стало быть, не обложенными налогом. Уже много лет назад он махнул рукой на такой обман государства. Пусть этим занимаются мальчики из Налоговой полиции. По закону Арианна должна выбить чек и отдать ему, а если он уйдет из бара без чека, оба они будут подвергнуты штрафу в сотни тысяч лир. Мальчики из Налоговой часто поджидали у баров, магазинов и ресторанов, наблюдая в окна, как происходит получение денег, потом останавливали выходящих посетителей и требовали показать чеки. Но Венеция — город маленький, и Брунетти знали все служащие в Налоговой, так что его никогда не останавливали. Это могло бы произойти, только если бы они призвали на помощь дополнительные силы и устроили то, что пресса называет «блицем»: взяли бы под наблюдение весь коммерческий центр города, чтобы за один день набрать штрафов на миллионы лир. А если бы его все-таки остановили? Он показал бы свое удостоверение и сказал, что зашел в туалет. Правда, его зарплата выплачивается из этих же налогов. Но это давно ничего не значило для него и, как он подозревал, для большинства его сограждан. В стране, где мафия вольна убивать когда и кого ей захочется, невозможность предъявить чек за чашку кофе не является преступлением, достойным внимания людей, подобных Брунетти.

Вернувшись к своему рабочему столу, он нашел записку, в которой его просили позвонить доктору Риццарди. Брунетти позвонил. Оказалось, что медицинский эксперт все еще в своем кабинете на кладбищенском острове.

— Чао, Этторе. Это Гвидо. Что там у тебя?

— Я посмотрел его зубы. Вся работа — американская. У него шесть пломб и один канал. Сделано несколько лет тому назад, техника не вызывает сомнений. Все американское.

Брунетти понимал, что не стоит спрашивать, уверен ли медэксперт в своих выводах.

— Что еще?

— Лезвие четырех сантиметров в ширину и по крайней мере пятнадцати — в длину. Кончик пронзил сердце, как я и думал. Орудие проскользнуло прямо между ребрами, даже не оцарапав их, так что тот, кто это сделал, был достаточно опытен, чтобы держать лезвие горизонтально. И угол удара был выбран правильно. — Риццарди помолчал немного, потом добавил: — Поскольку рана слева, ябы сказал, что тот, кто это сделал, был правша или по крайне мере действовал правой рукой.

— А что насчет роста? Вы можете что-нибудь сказать?

— Нет, ничего определенного. Но он несомненно стоял близко к жертве, лицом к лицу.

— Признаки борьбы? Что-нибудь под ногтями?

— Нет. Ничего. Но убитой пробыл в воде примерно пять-шесть часов, так что если и было бы что-то подобное, это смылось бы водой.

— Пять-шесть часов?

— Да. Я бы сказал, что он умер примерно в полночь или в час ночи.

— Что-нибудь еще?

— Ничего примечательного. Он был в хорошей физической форме, очень мускулист.

— Как насчет пищи?

— Ел за несколько часов до смерти. Возможно, сэндвич. С ветчиной и помидором. Но ничего не пил, по крайней мере ничего спиртного. В крови ничего такого нет, и судя по состоянию печени, я бы сказал, что он пил очень мало, может, и вовсе не пил.

— Шрамы? Операции?

— Маленький шрам, — начал Риццарди, потом замолчал, и Брунетти услышал шорох бумаги. — На левом запястье, в виде полумесяца. Он может быть от чего угодно. Операций никаких не было. Ни гланды не вырезаны, ни аппендикс. Прекрасное здоровье.

По голосу Брунетти понял, что Риццарди больше ничего не может добавить.

— Спасибо, Этторе. Ты пришлешь письменный рапорт?

— А что, его превосходительство желает его видеть?

Услышав, как Риццарди назвал Патту, Брунетти фыркнул.

— Желает. Но не уверен, намерен ли он его прочесть.

— Ну, если так, то рапорт будет до такой степени насыщен жаргоном медучилища, что за объяснениями ему придется позвонить мне. — Три года назад Патта возражал против назначения Риццарди экспертом, потому что племянник какого-то его друга как раз оканчивал медицинское училище и искал места на государственной службе. Но Риццарди, имевший пятнадцатилетний опыт работы патологоанатомом, был назначен на это место, и с тех пор между ним и Паттой шла непрерывная партизанская война.

— Значит, я с нетерпением жду рапорта, — сказал Брунетти.

— Да ведь ты ни слова там не поймешь. Даже и не пытайся, Гвидо. Если у тебя будут вопросы, позвони мне, и я все объясню.

— А что насчет его одежды? — спросил Брунетти, хотя и знал, что это вне компетенции Риццарди.

— На нем были джинсы «Левис». И один ботинок «Риббок», одиннадцатый номер. — И прежде чем Брунетти успел что-то сказать, Риццарди продолжил: — Знаю, знаю. Это еще не значит, что он американец. Сегодня «Левис» и «Риббок» можно купить где угодно. Но белье у него американское. Я послал его ребятам из лаборатории, и они могут рассказать тебе побольше, но этикетки были на английском, на них написано «made in USA». — Голос врача изменился, и в нем зазвучало необычное для него любопытство. — А твои ребята узнали что-нибудь в гостиницах? Насчет того, кто он такой?

— Я пока ничего не слышал, думаю, они все еще сидят на телефонах.

— Надеюсь, ты узнаешь, кто он, и отправишь его домой. Это нехорошо — умереть в чужой стране.

— Спасибо, Этторе. Я постараюсь выяснить, кто он. И отправлю его домой.

Он положил трубку. Американец. При нем не нашлось ни бумажника, ни паспорта, ни удостоверения личности, ни денег, кроме тех нескольких монет. Все это указывало на уличное ограбление, которое по какой-то причине чуть не сорвалось. А у вора оказался нож, и он воспользовался им либо удачливо, либо слишком умело. Уличные преступники в Венеции бывают удачливы, но редко умелы. Они вырывают сумки и убегают. В любом другом городе подобной трагедией могла бы закончиться попытка заломить назад руки или сдавить горло, но здесь, в Венеции, такого рода вещей просто не бывает. Выучка или удача? А если выучка, то чья? И почему необходимо стало воспользоваться этой выучкой?

Он позвонил в главный отдел и спросил, повезло ли им с гостиницами. В гостиницах первого и второго класса отсутствовал только один постоялец, человек лет пятидесяти, который не вернулся в «Габриэль Сэндвирт» вчера ночью. Начали проверять гостиницы классом ниже. В одной из них жил американец, который расплатился и съехал вчера ночью, но по описанию он не подходил.

Возможно, подумал Брунетти, что он арендовал квартиру в городе; а значит, пройдет несколько дней, прежде чем заявят о его исчезновении. А может, вообще не хватятся.

Он позвонил в лабораторию и попросил позвать Энцо Боккезе, главного техника. Когда тот подошел к телефону, Брунетти спросил:

— Боккезе, нашлось что-нибудь в его карманах? Уточнять, в чьих именно карманах, не было необходимости.

— Мы проверили инфракрасным светом его билет. Он так намок, что мы думали, не сумеем ничего узнать. Но узнали.

Боккезе ужасно гордился своей технологией и тем, что он мог делать с ее помощью, но его всегда нужно было поторопить, а потом похвалить.

— Хорошо. Не знаю, как вы это делаете, но вам всегда удается что-то узнать. — В общем-то это и правда было недалеко от истины. — Откуда билет?

— Из Виченцы. Билет до Венеции и обратно. Куплен вчера и прокомпостирован на поездку до Венеции. Я вызвал человека с вокзала, вдруг он сможет определить что-нибудь по компостеру, скажем, какой это был поезд, но я не уверен, что это возможно.

— Какого класса вагон, первого или второго?

— Второго.

— Что-нибудь еще? Носки? Ремень?

— Риццарди сказал вам об одежде?

— Да. Он считает, что белье американское.

— Это так. Безусловно. Ремень — его он мог купить где угодно. Черная кожа с медной пряжкой. Носки синтетические. Сделаны на Тайване или в Корее. Продаются везде.

— Что-нибудь еще?

— Нет, ничего.

— Хорошая работа, Боккезе, но я думаю, что нам нужно еще что-то кроме билета, чтобы быть уверенными.

— Уверенными в чем, комиссар?

— Что это американец.

— Зачем? — спросил техник.

— Затем, что мы знаем, откуда берутся американцы, — ответил Брунетти.

Любой итальянец в этих краях знал о базе в Виченце, Казерма Как-ее-там, базе, где жили тысячи американских солдат со своими семьями, даже сейчас, через столько лет после окончания войны. Если это все-таки американец, то непременно всплывет версия теракта и непременно возникнут проблемы с юрисдикцией. У американцев своя собственная полиция, и едва кто-то хотя бы шепотом произнесет слово «терроризм», в дело вмешается, конечно, НАТО и, вероятно, Интерпол. Или даже ЦРУ, при мысли о котором Брунетти скривился, он подумал о том, как Патта станет наслаждаться своим появлением на публике, известностью, которая придет вместе с церэушниками. Брунетти понятия не имел, на что должен быть похож террористический акт, но это дело на него похоже не было. Нож — слишком обычное оружие; он не привлекал внимания к преступлению. И никаких звонков от тех, кто бы взял на себя это убийство, не поступало. Конечно, звонки еще могут последовать, но мало ли кто теперь, когда о происшествии раструбят газеты, захочет воспользоваться случаем?

— Конечно, конечно, — сказал Боккезе. — Мне нужно было подумать об этом. — Он помолчал, чтобы Брунетти мог что-то сказать, но поскольку этого не произошло, Боккезе спросил: — Что-нибудь еще, синьор?

— Да. После того как вы поговорите с человеком с вокзала, сообщите мне, сказал ли он вам что-нибудь насчет поезда, на котором убитый мог приехать.

— Вряд ли он сможет, сэр. На билете остались только следы от компостера. Мы не можем отыскать хоть что-нибудь, что определило бы поезд. Но я вам позвоню, если что. Что-нибудь еще?

— Нет, ничего. Спасибо, Боккезе.

Повесив рубку, Брунетти сел за стол и уставился на стену, обдумывая информацию и выводы. Молодой человек, в прекрасной физической форме, приезжает в Венецию из города, где находится американская военная база, взяв билет туда и обратно. Он лечил зубы по американской технологии, а в кармане у него американские монеты.

Брунетти протянул руку к телефону и набрал номер оператора.

— Узнайте, можно ли соединить меня с американской военной базой в Виченце.