Возвращаясь к себе в кабинет, Брунетти отвлекся от мыслей об убитом мужчине и вновь вспомнил о паре, встреченной на званом вечере. Он решил, что после обеда посплетничает с Паолой — следует называть вещи своими именами — о Катальдо и его супруге.

Январь, на редкость суровый в этом году, атаковал город холодом и сыростью. Над северной частью Италии расположилось огромное серое облако, скупое на снег для высоких гор, зато щедрое на влагу и туман. Из-за этого уже несколько недель не чистили улицы, и их каждую ночь покрывал вязкий слой конденсата. Четыре дня назад случилось acqua alta, вода в каналах поднялась и разнесла повсюду грязь. Ни bora, ни tramontana не разогнали облака из центра страны, и они медленно двигались на восток, накрывая собой Венецию. Уровень загрязнения воздуха рос с каждым днем, и город задыхался от ядовитых миазмов.

Паола мгновенно отреагировала на ухудшение экологической обстановки, строго наказав мужу и детям снимать обувь перед входом в дом.

Лестничная площадка предоставила Брунетти достаточно улик, доказывающих, что все члены семьи пришли домой раньше его.

— Вот какой я супердетектив, — пробормотал он и наклонился развязать шнурки; оставив ботинки слева от двери, он вошел в квартиру.

Услышав голоса, доносившиеся с кухни, он тихо подошел к двери.

— Но в газетах пишут, что уровень загрязнения превышает все допустимые нормативы! — послышался возмущенный и недовольный голос Кьяры. — Вот, прямо так тут и написано! — До Брунетти донесся шорох бумаги, затем чья-то рука хлопнула по газете.

— И вообще, что это значит, «допустимые нормативы»? — продолжала бушевать дочь. — Если уровень загрязнения вышел за эти пределы, значит, кто-то должен с этим что-то делать: да или нет?

Брунетти хотел спокойно пообедать и потом посплетничать с женой. А вот вступать в дискуссию, во время которой, как он боялся, его, как представителя власти, привлекут к ответственности за содержание законов, он нисколько не хотел.

— А раз они ничего не могут с этим поделать, что остается нам? Может, нам вообще прекратить дышать? — говорила Кьяра. Брунетти с интересом отметил, что в ее голосе звучат те же нотки, что и у Паолы, когда той случается всерьез на что-то рассердиться. Ее вдохновенные негодующие пассажи он успел хорошо изучить.

Брунетти стало любопытно, что мать и брат ответят на вопрос Кьяры, и он подвинулся ближе к двери.

— Я встречаюсь с Джероламо в половине третьего, — прервал спор Раффи голосом, по сравнению с голосом сестры звучавшим чересчур весело. — И хочу до того быстренько поесть и сделать кое-что из уроков.

— Вокруг тебя мир рушится, а ты только и думаешь что о своем желудке! — возмутилась Кьяра.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Раффи. — Надоели уже твои поучения. Помнишь, ты в младших классах подбивала меня отдать карманные деньги на спасение христианских младенцев?

— Пока я тут, никаких христианских младенцев в моем доме спасать не будут, — категорическим тоном заявила Паола.

Дети, услышав это, расхохотались, и Брунетти воспользовался моментом, чтобы войти.

— Ах, мир и гармония царят за этим столом, — провозгласил он и уселся на свое место, бросив внимательный взгляд на стоявшие на плите кастрюльки. Он пригубил бокал вина, оценил вкус и сделал еще глоток. — Какое утешение и счастье для мужчины вернуться домой после тяжелого рабочего дня и увидеть мирные счастливые лица любящей семьи! — воскликнул он.

— Папа, пока прошло всего полдня, — строго, как судья, заметила Кьяра, постучав по циферблату часов.

— И знать, что ему никто не будет противоречить, — словно не слыша ее, продолжал разглагольствовать Брунетти, — что каждому его слову будут внимать с трепетом и почтением, черпая драгоценный нектар его мудрости.

Отодвинув тарелку, Кьяра опустила голову на стол и обхватила ее руками.

— Меня похитили в младенчестве и заставили жить с психами, — пожаловалась она.

— Только с одним, — поправила ее Паола, ставя на стол кастрюлю с пастой. Раффи и Брунетти она положила порции побольше, себе — поменьше. К этому моменту Кьяра уже выпрямилась и с нетерпением ждала, когда Паола наполнит и ее тарелку щедрой порцией пасты.

Поставив кастрюлю, Паола отошла к плите, чтобы накрыть кастрюлю крышкой. Никто не начинал есть — все ждали ее.

— Mangia, mangia — велела она, ставя на стол сыр.

Наконец Паола села, и каждый посыпал себе пасту сыром.

Паста была ruote — Брунетти ее обожал. А уж melanzane и томатный соус с рикоттой делали это блюдо и вовсе божественным.

— А почему ruote? — спросил он у жены.

— В каком смысле «почему»? — удивилась она.

— Почему ты с этим соусом используешь именно гнезда? — уточнил Брунетти и пронзил вилкой одно из гнезд. Он поднес пасту к глазам, чтобы рассмотреть ее получше.

Паола взглянула на свою тарелку с некоторым удивлением, как будто только сейчас заметила, что и впрямь сварила именно ruote.

— Потому что, — начала она и поддела кончиком вилки многострадальную пасту. — Потому что…

Паола отложила вилку и сделала глоток вина. Она взглянула на Брунетти:

— Честно говоря, понятия не имею почему. Просто я всегда так делала. Мне кажется, к этому соусу ruote подходят больше всего. А что, тебе не нравится? — забеспокоилась она.

— Наоборот, — ответил ее муж, — мне это сочетание тоже кажется идеальным, но я не понимаю почему. Вот и решил спросить у тебя, вдруг ты знаешь.

— Думаю, все дело в том, что Лючиана в моем детстве готовила ruote именно с таким томатным соусом, — решила Паола, взяв на вилку немного соуса. — Больше мне в голову ничего не приходит.

— А можно добавки? — попросил Раффи, хотя остальные пока не очистили тарелки и наполовину. Для него количество пасты было куда важнее ее формы.

— Разумеется, там еще полно, — ответила Паола.

Пока Раффи накладывал себе добавку, Брунетти задал Кьяре вопрос, хоть и знал, что скорее всего об этом пожалеет:

— О чем это ты говорила, когда я вошел? Что-то про допустимые пределы и все такое?

— Это я про micropolveri, — объяснила она, не прекращая жевать. — Учительница сегодня в школе про это говорила. Рассказала, что в воздухе висят крошечные частички резины, химикалий и прочей гадости, а мы всем этим дышим.

Брунетти кивнул и положил себе добавки.

— В общем, я пришла домой, взяла почитать газету, и вот что там написано, — опустив вилку, Кьяра подняла с пола газету. Она была открыта на той же странице, и девушка сразу нашла нужный абзац: — Вот, — сказала она и начала читать вслух: — «Уровень micropolveri уже на полпункта превышает предельно допустимые нормы». — Кьяра бросила газету обратно на пол и повернулась к отцу: — Я вот чего не понимаю: если предельно допустимые нормы устанавливаются законом, то что происходит, когда они превышены, как сейчас, в пятьдесят раз?

— Если не в сто, — добавила Паола.

— Это уже дело органов по охране окружающей среды, — отложив вилку, ответил Брунетти.

— А они могут кого-нибудь арестовать? — заинтересовалась Кьяра.

— Не думаю.

— Ну или хотя бы оштрафовать?

— Это тоже вряд ли.

— Так какой смысл оговаривать в законе нормы, если нельзя наказать людей, нарушающих этот закон? — возмутилась Кьяра.

Брунетти полюбил свою дочь с того момента, как только узнал о ее существовании, с той самой минуты, когда Паола сообщила ему, что ждет второго ребенка. И только эта любовь удержала Брунетти от искушения сказать, что они живут в стране, где преступникам, в общем-то, ничего никогда не грозит.

— Думаю, соответствующие службы подадут официальную жалобу и кого-нибудь назначат расследовать это дело, — сказал Брунетти. И вновь любовь к дочке не позволила ему заметить, что такое расследование кончится ничем — во всяком случае, пока в этом городе промышленникам разрешают творить все что угодно и закрывают глаза на то, что пришвартованные круизные лайнеры спускают отходы прямо в воду.

— Но его уже расследуют — иначе откуда бы они взяли эти цифры? — требовательно спросила Кьяра, словно считала Брунетти ответственным за все это безобразие. — И что нам-то делать, пока они будут вести расследование — перестать дышать?

Услышав в голосе дочери те же ораторские замашки, какими славилась и Паола, Брунетти почувствовал прилив гордости — хоть девочка и использовала старый, как мир, прием риторического вопроса. Эх, а она далеко пойдет, если научится сдерживать во время спора свои эмоции, в особенности раздражение.

Чуть позже Паола принесла мужу в гостиную кофе.

— Сахар уже там, — сказала она, протягивая ему чашку и усаживаясь рядом. Заметив раскрытую «Il Gazzettino», лежащую на столике перед Брунетти, она спросила: — Ну, кого они разоблачили сегодня?

— Двух чиновников из городской администрации арестовали по подозрению в коррупции, — сообщил Брунетти и отпил кофе.

— Что, остальных решили простить? Интересно почему, — хмыкнула Паола.

— Так тюрьмы ведь переполнены.

— А… — Паола допила свой кофе и поставила чашку на стол. — Спасибо, что не стал подливать масла в огонь Кьяриного энтузиазма, — сказала она.

— Мне как-то не показалось, — заметил Брунетти, опуская чашку кофе на лицо премьер-министра, — что она в этом нуждается. Вообще-то я рад, что ее это так злит, — признался он.

— Я тоже, — кивнула Паола. — Правда, мне кажется, лучше нам это скрывать.

— Думаешь, это необходимо? В конце концов, она от нас всего этого нахваталась.

— Верно, — признала Паола, — но все равно. Ни к чему ей знать, что мы в восторге от ее протестных настроений. Честно говоря, — добавила она, взглянув на мужа, — я удивлена, что ты поддерживаешь ее точку зрения. — Паола похлопала мужа по ноге. — Я прямо слышала, как ты про себя считаешь промахи в ее аргументах, пока она бушевала.

— Твое любимое argumentum ad absurdum, — с нескрываемой гордостью ответил Брунетти.

Паола повернулась и наградила его широченной улыбкой.

— Что правда, то правда, — согласилась она.

— Как думаешь, мы все правильно делаем? — спросил вдруг Брунетти.

— В каком смысле?

— Ну, растим их такими ярыми спорщиками? — Беззаботный тон Брунетти не смог скрыть того, что он всерьез озабочен этим вопросом. — Впрочем, если человек не знает законов логики, окружающие могут подумать, что он чересчур саркастичен — а это никому не нравится.

— Особенно если сарказм исходит от подростка, — кивнула Паола и, чтобы успокоить мужа, сказала: — Все равно во время спора никто не слушает, что говорит оппонент. Так что, может, нам и не стоит беспокоиться.

Какое-то время они сидели молча.

— Я сегодня разговаривала с папой, — заговорила Паола, — и он сказал, что Катальдо дал ему три дня на размышление. Он интересовался, не удалось ли тебе что-нибудь разузнать.

— Пока нет, — ответил Брунетти и еле сдержался, чтобы не заметить, что со времени его разговора с тестем прошло меньше суток.

— Передать ему это?

— Не надо. Я уже поговорил с синьориной Элеттрой, она сделает все, что сможет. У меня просто возникло еще одно срочное дело, — сказал он, прекрасно понимая, сколько раз он уже использовал эту отговорку. — Но, может, к завтрашнему дню я уже что-нибудь разведаю. А твоя мать что-нибудь про них рассказывала? — спросил он через некоторое время.

— Про них обоих?

— Да.

— Я знаю, что он страшно торопился развестись с первой женой, — совершенно бесстрастно ответила Паола.

— А давно это было?

— Больше десяти лет назад. Ему уже тогда было за шестьдесят. — Брунетти решил, что она сказала все, что хотела, когда Паола после нарочитой паузы добавила: — А ей только-только исполнилось тридцать.

— А, — ограничился коротким возгласом Брунетти.

Прежде чем он успел придумать, как навести жену на дальнейший рассказ о Франке Маринелло, та вдруг сказала:

— Папа редко обсуждает со мной свои дела, но я знаю, что он заинтересовался Китаем и видит там большие перспективы.

Очередное обсуждение этического аспекта инвестиций в экономику Китая Брунетти пока не привлекало.

— А Катальдо? — спросил он. — Про него твой отец что-нибудь говорил?

Паола снова похлопала мужа по ноге, вполне дружелюбно, словно призрак Франки Маринелло благополучно исчез из их гостиной.

— Да нет. Во всяком случае, со мной он его не обсуждал. Они много лет знакомы, но, кажется, никогда не сотрудничали. Не думаю, чтобы их что-то связывало, но бизнес есть бизнес, — сказала Паола — истинная дочь своего отца.

— Спасибо, — поблагодарил жену Брунетти.

Наклонившись, Паола подхватила чашки и поднялась.

— Пора тебе возвращаться в свои авгиевы конюшни, — сказала она. — И метлу прихвати.