Джек припарковал катафалк перед главным входом в дом престарелых «Карролтон». Едва он вышел из кабины, как навстречу ему из дверей выбежал молодой, довольно светлокожий негр в белом костюме и замахал руками:

— Отгони отсюда свою тачку, приятель. Если старики выглянут из окон и увидят погребальную машину, с ними приключится инфаркт или они рухнут на пол и сломают себе шейку бедра.

Джек посмотрел на метку с именем, пришитую на белой рубашке парня.

— Седрик, — вежливо сказал он ему, — я приехал за… — Пошарив в карманах, он вытащил записку и прочел ее вслух: — За мистером Луисом Морриссо.

— Он готов, только подъезжайте с заднего входа.

— А свидетельство о смерти?

— У мисс Холленбек.

— А где мисс Холленбек?

— В своем кабинете.

— Тогда я пройду к ней и получу свидетельство о смерти, а потом подъеду с другой стороны. Годится?

— Но мисс Холленбек сама послала меня, чтобы я сказал вам! — Седрик растерянно пожал плечами, потом слегка повернул голову, по-прежнему стоя спиной к охраняемому им зданию, и спросил: — Там из окна не выглядывает баба, похожая на крокодила? Это и есть мисс Холленбек.

Джек внимательно оглядел нижний ряд окон.

— Хотите уморить наших пациентов? — не унимался Седрик. — Хотите, чтобы начальница проела мне плешь?

— Обернись-ка, Седрик, — попросил его Джек.

— Она смотрит на нас?

— Посмотри туда: во втором окне справа мужик в бордовом халате. Кто он?

— Где? — Седрик обернулся с деланной непринужденностью. — А, в махровом халате? Мистер Каллен.

— Так я и думал, — усмехнулся Джек и заорал во всю глотку: — Эй, Калли, привет, засранец!

— Уезжайте, — настойчиво попросил Седрик. — Ну что вам стоит?

Через служебный вход Джек вывез на каталке покойного мистера Морриссо, разместил его в катафалке, запер заднюю дверь и, вернувшись к кабине, наткнулся на Каллена.

Каллен, специалист по банкам. Знаменитость «Анголы».

— Глазам своим не верю, — сказал Джек. — Тебя выпустили.

Они обнялись.

— Мой парень хотел, чтобы я остался у них, — сказал Каллен. — В смысле, чтобы так и жил у них, но тут начались проблемы с Мери Джо. У нее и так без конца нервные припадки, с тех пор как Джойлин сбежала из дому, чтобы стать актрисой. Мери Джо ничего в жизни не видела, только и знает, что «заниматься домом». Она даже телевизор не смотрит, только вытирает пыль, полирует мебель, печет пирожки и пришивает пуговицы. Ни одна женщина не тратит столько времени на пришивание пуговиц, как Мери Джо. Я даже спросил Томми-младшего: «Что она с ними делает, пришьет, а потом снова отрывает, что ли?» Так и стоит в глазах, как она перекусывает нитку. В первый день, как попал к ним, искал-искал, а пепельницы нигде не видно. Стоит одна, но в ней полно пуговиц. Ладно, беру ее, но тут Мери Джо говорит: «Это не пепельница. В этом доме пепельниц нет». Я говорю: «Ладно, а жестянка из-под кофе найдется?» Она отвечает: курить можно только на заднем дворе. Понимаешь, именно на заднем, чтобы меня не увидели соседи. Она стеснялась соседей. Как им меня представить? «Это папочка моего Томми, последние двадцать семь лет он отбывал срок». Мало того, что Джойлин сбежала из дому с парнем, который пообещал сделать из нее кинозвезду — так еще пришлось пустить меня в детскую, где спала ее дорогая девочка, где все эти мягкие игрушки и Барби с Кеном. Мери Джо просто не могла с этим справиться, даже если б по тысяче пуговиц в день пришивала. Она то и дело колола себе пальцы, и в этом тоже вроде как я был виноват. В один прекрасный день Томми-младший сказал мне: «Папочка, Мери Джо тоже тебя любит, но…» Что бы он ни говорил, всегда выходит одно «но». «Мы хотим, как лучше для тебя, только вот Мери Джо думает, тебе будет лучше, если ты будешь жить отдельно, со своими ровесниками». Это называется «отдельно». Как тебе это нравится?

Каллен вел Джека по широкому коридору в холл дома престарелых. Многие двери были распахнуты, с обеих сторон коридора доносился звук работающих телевизоров. Каллен так и не снял махровый халат, надетый поверх рубашки и брюк. Шел он медленно, держась рукой за тянувшиеся вдоль стен перила. Джек с трудом подлаживался под его шаг. Пахло здесь как в сортире.

Они прошли мимо старухи, прикованной к инвалидной коляске. Она протянула к Джеку руку, испещренную венами и желтыми пигментными пятнами. Ловким движением Джек увернулся от нее и тут же увидел вторую старуху, которая тоже поджидала его.

— В каком смысле «с ровесниками»?

— Мне шестьдесят пять лет, Джек. По мнению Мери Джо, пора и о душе подумать.

— А зачем ты носишь халат? — спросил Джек, подергав Каллена за бордовый рукав.

— Мне нельзя рисковать. Я хожу в халате и еле передвигаю ноги, чтобы выглядеть больным. Ты получил досрочное освобождение, а меня освободили условно по медицинским показаниям. «Освобожден по состоянию здоровья до истечения срока заключения». Не знаю, вдруг они снова посадят меня, если решат, что я здоров.

— Каллен, тебе выдали свидетельство об освобождении, обратного пути нет. Господи, у тебя же был инфаркт!

— Ага, и они отвезли меня в реанимацию в наручниках и кандалах, да еще и цепью их соединили, а то как бы я не удрал прямо в кислородной маске — а я, на хрен, пытался хоть вздохнуть. В таком виде они и держали меня в больнице — в наручниках, прикованным к кровати, пока мне не сделали шунтирование. Вот как они с нами обращаются, и плевать им, болен ты или здоров.

Холл дома престарелых напоминал комнату для прихожан при церкви: тот же мощеный пол, потертая разномастная мебель, на голых стенах — написанные от руки объявления. В креслах, качая седыми головами, сидели постояльцы — кто смотрел телевизор, кто дремал.

— «Главная больница», — проворчал Каллен. — Тут все ее смотрят. А я люблю «Молодых-беспокойных», они то и дело попадают во всякие переделки.

Джек уселся рядом с Калленом перед кофейным столиком кленового дерева, пустым, если не считать крошечной пепельницы, набитой окурками. Джек достал сигареты, и Каллен попросил:

— Дай-ка и мне. Что это, «Куле»? Ладно, все равно. Вообще-то, хотел завязать, но надо же от чего-то помирать. Когда я захворал в тюрьме, я написал Томми: «Обещай мне, если я тут умру, ты перевезешь меня в Новый Орлеан. Господи, только бы меня не похоронили в Пойнт-Лукаут, где меня даже никто не навестит». И вот я тут.

— Томми навещает тебя?

— Навещает. Я тут всего месяц — завтра будет месяц. Мери Джо ни разу не приходила. Должно быть, каждый день весь розарий читает, чтобы меня не выгнали отсюда и им не пришлось забирать меня к себе и терпеть мои сигареты.

— Ты можешь уйти отсюда, если захочешь?

Каллен призадумался.

— Не знаю. Наверное, могу. Только идти-то мне некуда.

— Есть одно дельце, — нерешительно начал Джек. — Я подумал: может, тебя это заинтересует. Ты же профи, верно? И с виду не очень-то сдал.

— Нет, я в форме. — Наклонившись поближе к Джеку, Каллен зашептал ему: — Что я тебе скажу — не поверишь. В таких местах, как это, всегда полно кисок, всех и обслужить не поспеешь.

Джек оглядел гостиную, но увидел вокруг лишь седых усохших старушек, многие из которых были прикованы к инвалидным коляскам.

— Думаю, я тут скоро подружкой обзаведусь, — вдохновенно продолжал Каллен. — Вон ту видишь? Которая читает журнал. Это Анна Мария, у нее отдельная комната. Видишь, как ноги раздвинула, Париж показывает? Ты в языке тела разбираешься, Джек? Я даже книгу такую прочел. Глянешь на человека — и сразу можно просечь, что у него на уме. Тело свои сигналы подает.

Дряблой, сморщенной Анне Марии на вид было никак не меньше семидесяти пяти.

— И что же ее тело сообщило тебе, Калли?

— Неясно, что ли? Оно зовет меня: «Вставь мне, лапочка, меня уже так давно никто не трахал!» А знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как я трахался в последний раз? Это было в тысяча девятьсот двадцать восьмом двадцать второго декабря. Третьего января тысяча девятьсот пятьдесят девятого я взял последний банк, этот доходяга Арт Долан сломал себе ногу, прыгая через стойку кассира — так я и знал, что он слишком стар для нашего дела, — и меня заперли на пять месяцев в предвариловке, без залога. Мне светило от пятидесяти до пожизненного без права досрочного освобождения, вот они и не выпускали меня на поруки. Так-то я поплатился за то, что пытался выручить приятеля. — Каллен устало вздохнул, халат на нем распахнулся, а живот выпятился, натягивая рубашку.

— Я хотел кое о чем поговорить с тобой, Калли, — повторил Джек. — Может, тебя это заинтересует.

Каллен все не сводил глаз с Анны Марии. Плотоядно улыбаясь, он склонился к Джеку и снова зашептал:

— На днях к нам новенькая поступила. Говорят, к ней в дом вломился какой-то юнец, забрал семнадцать долларов у нее из кошелька и отделал ее три раза в трех разных местах — в смысле, на кровати, на полу и где-то еще. Этой бабе семьдесят девять лет. Я подслушал, как наши тетки толковали насчет этой истории и Анна Мария сказала: «Ну, свои семнадцать долларов она окупила с лихвой». Ясно тебе, что у нее на уме?

— Да, Калли, все складывается в твою пользу, — не стал спорить Джек. — Думаю, ты уговоришь Анну Марию поиграть с твоим колокольчиком. Ты у нас обаятельный.

— Я стараюсь людей не доставать. Что толку-то? — Каллен рассеянно оглядел собравшихся, взгляд его остановился на одном из стариков. — Знаешь, кто это? Вон тот старикан в незаправленной шерстяной рубашке? Морис Дюма. Слыхал, наверное, Мо Дюма — великий тромбонист, один из величайших. Играл с Папой Селестином, с Альфонсом Пику, с Арманом Хьюгом. Теперь они сидят в баре «Каледония» или в «Сен-Филипе». Зайди туда после похорон, всех там застанешь. Знаешь, чем он тут занимается? Зайдет в комнату к кому-нибудь из постояльцев и сопрет одежду, наденет сразу на себя. Подойди поближе, посмотри на него: на нем по меньшей мере две рубашки, да и штаны одни под другие надеты. Думает, никто не заметит.

— Мне-то нужен не любитель, а профессионал, Калли, — на полном серьезе возразил Джек. — Сколько банков ты взял, пятьдесят? Подумать только, если б я сегодня не увидел тебя в окне…

— Пожалуй, больше шестидесяти. С этим старичьем и сам склеротиком станешь. Тут к одному сын пришел навестить, а старикан уставился на него и спрашивает: «Это еще что за хрен?» Этот верзила лепечет: «Папочка, это я, Роджер. Ты меня не узнаешь?» По-моему, старик как раз прикидывается. А что делать? Либо так, либо подбирать какие-то оправдания своим детям. Томми-младший продал меня с потрохами, поддался своей Мери Джо, телке, которая только и способна, что пуговицы пришивать. Продал, а я ничего ему не сказал. Что толку-то? Она небось думает, я мечтаю жить у нее в доме, где и покурить-то человеку нельзя.

— Ты здорово разбираешься в людях, Калли.

— Я всегда умел вовремя свалить из банка, как только запахнет жареным. Я одевался как клиент, никакой дешевки, никаких масок и обрезов. Пусть этим тешатся дилетанты. Входят в банк и начинают драть глотку, все посетители оборачиваются, все могут хорошенько рассмотреть грабителей, фоторобот составить — раз плюнуть.

— Вот я и говорю, — подхватил Джек, — ты у нас профи.

— Так-то оно так, но банками я больше не занимаюсь. У них теперь всякие фокусы, подсунут тебе пачку денег, а внутри она пустая и там пузырек с краской. Срабатывает какой-то там таймер, краска разбрызгивается во все стороны, нипочем не отмоешь. Один парень мне рассказывал — да не здесь, а в «Анголе». Кассир снимает эту пачку с магнита или там с батарейки, и таймер «призадумывается» — так этот парень говорил. Ты, ничего не подозревая, суешь пачку в карман или в сумку, выходишь на улицу, а секунд через двадцать — хлоп! — и ты весь в красной краске. И слезоточивый газ к тому же, все сразу. И ты идешь по улице вроде как меченый, словно на тебе написано: «Я только что ограбил банк, на хрен!»

— Калли! — перебил его Джек. — Не о банке речь. Тут наклевывается дело покрупнее.

— Я думал, ты теперь гробовщик.

— Ничего, возьму отпуск или вовсе уволюсь. Посмотрим.

— И на автомобиль инкассаторов я нападать не стану. Черт, мне же шестьдесят пять лет!

— Калли, — терпеливо повторил Джек, — у меня наклевывается такое дельце — если ты поможешь составить план, пустишь в ход свое умение, чтоб нам обойти эти их чертовы ловушки, — Калли, мы возьмем пять миллионов чистоганом.

— Что такое деньги, Джек? Мне хватит до конца жизни, если я помру ко вторнику, — вздохнул старик. — Еще двадцать семь лет мне не отсидеть. Я выйду… Господи, да мне же тогда стукнет девяносто два. Телки будут в меня пальцами тыкать: «Это Каллен, он уже пятьдесят четыре года не трахался».

— Я соберу информацию, и тогда мы еще поговорим. Думаю, тебе это понравится, ты в таких штучках разбираешься.

— Кстати о штучках, — зашептал Каллен, локтем подталкивая Джека.

— Что — кстати?

— Кстати о штучках. Интересно, на что готова Анна Мария? Я слыхал, девочки нынче стали горячее прежних. Даже приличные девушки на все согласны.

— Да ты тут разрезвился, а, Калли?

Каллен вдруг обернулся и посмотрел Джеку прямо в глаза.

— Пожалуйста, вытащи меня отсюда, Джек! — пробормотал он.

Едва Джек остановил катафалк у служебного хода в погребальную контору «Муллен и сыновья», как ему навстречу выскочил Лео. В зеркало заднего вида Джек видел, как он отчаянно жестикулирует, прося его поскорее выйти. Катафалк еще не затормозил, а Лео уже прижимался носом к боковому стеклу. Бледный, глаза вполлица.

— Ты выйдешь наконец?

— Вышел бы, да боюсь дверцу открыть — как бы тебе нос не сломать. — Лео понял намек и отступил на шаг. Джек выскользнул из-за руля. — Что у тебя стряслось?

— Пришли какие-то люди, хотят видеть Амелиту Соза.

— Ее тут нет.

— Господи, да знаю я, что ее тут нет.

— Лео, приди в себя. Что ты им наболтал?

— Сказал, что ее тут нет.

— Так в чем проблема?

— Они мне не поверили. Хотят все тут осмотреть.

— Это латиносы?

— Почем я знаю, кто они такие.

— Невысокие, черноволосые…

— Бога ради, иди и сам поговори с ними.

— Погоди. Что ты им сказал? Ты сказал, что такой тут нет и никогда не было? Ты же им сказал?

— Я сказал, что мне ничего не известно. Что меня вчера тут не было. Что я живу за озером, в воскресенье вечером уехал домой и вернулся только сегодня.

— Ты небось с ног до головы по́том обливался, когда это говорил?

— Тебе все шуточки. Нам большие грозят неприятности.

— За что, собственно? Мы никогда в жизни ни о какой Амелите не слышали. Как-как вы сказали? Амелита? Нет, тут таких нет.

— Тебе на все наплевать, вот в чем беда. Это из-за тебя мы влипли. Ты совершенно не уважаешь это ремесло, не любишь его ни капельки.

— Господи, да я тебе уже три года об этом твержу. Наконец-то дошло.

В комнате, где смиренно ждал посетителей Бадди Джаннет, Джек наткнулся на полковника Дагоберто Годоя. Он увидел полковника со спины, а сделав еще шаг, разглядел его в профиль и сразу понял, что это он, хотя видел его впервые.

Было что-то такое в его походке, в ленивой, уверенной грации, с какой он двигался, осваивая новую для себя местность. Ему бы еще тросточку под мышку для пущего щегольства. Однако коричневый, по моде пошитый костюм, черный галстук и очки в круглой оправе придавали «Берти» военный облик.

Пока он стоял спокойно, он выглядел не слишком-то угрожающе. Слегка смахивал на Харби Суле, мужа бывшей невесты Джека, Морин, а Харби, по мнению Джека, куда больше походил на метрдотеля, чем на уролога, — хотя кто его знает, как полагается выглядеть урологу. Редковатые волосы прилизаны, усики точно нарисованы карандашом. Росту в полковнике было примерно пять футов семь дюймов, вес — где-то за полторы сотни фунтов. Одно хорошо во всей этой истории — все противники пока что оказываются в весе пера.

Низко склонившись над открытым гробом, полковник разглядывал Бадди Джаннета. Он был так поглощен этим занятием, что подпрыгнул от неожиданности, когда Джек произнес за его спиной:

— Хорошая работа, а? Вы бы видели, в каком состоянии он к нам поступил. — Джек подошел вплотную к полковнику и тоже уставился на восковое лицо Бадди. — Мы ему годков десять убавили по крайней мере, не говоря уж о том, что нам пришлось приводить его в божеский вид.

Не поворачивая головы, полковник спросил:

— Значит, это вы мне нужны?

— Похороны состоятся завтра утром. Место последнего упокоения — кладбище Метари.

— Я задал вам вопрос.

Джек обернулся, увидел перед собой покрытые лаком волосы, похожие на шапочку, и поспешил перевести взгляд чуть ниже, на очки с розоватыми стеклами.

— Я слышал вопрос. Да, можете все обсудить со мной. Насколько я понимаю, речь идет об усопшем члене семьи?

— Об усопшей подруге, — внес поправку полковник. — Вы забрали ее вчера из больницы для прокаженных в Карвиле.

— Я? Может, кто-то другой?

— Вы или кто-то другой — какая разница? Мне нужно ее видеть. Я хочу видеть Амелиту Соза.

— У нас тут таких нет. Только этот джентльмен и больше никого. Или нет, виноват — еще у нас есть мистер Луис Морриссо. Но Амелита Соза — нет, таких нет. Весьма сожалею.

Полковник выпрямился, бросил на него высокомерный взгляд и процедил:

— Нет, вы пока еще недостаточно сожалеете. — С этими словами он направился к двери гостиной. Встав на пороге, он выкрикнул какое-то имя. «Фрэнк» и еще как-то дальше. Фрэнк Линн, что ли? Джек толком не разобрал.

Подойдя вслед за полковником к двери, Джек наткнулся на креола, знакомого ему по станции заправки, — тот как раз выходил из комнаты для посетителей. Черт, это тот самый парень — парень с прилизанными волосами, который стоял перед самым катафалком и все время молчал.

Полковник снова позвал этого парня — Фрэнклин, вот как его зовут — и быстро заговорил по-испански. Слов Джек не разобрал, но судя по интонации, полковник задал какой-то вопрос.

Креол только хмурился, лицо его оставалось непроницаемым.

— Сото? — переспросил он. — Что?

Полковник снова заговорил по-испански, махнул рукой и повторил по-английски:

— Этот человек вез Амелиту из Карвиля? Он или не он? Амелиту, ту девушку, вчера.

Джек почувствовал, как креол уперся в него взглядом — таким же пустым и невыразительным, что и вчера, когда он вышел из катафалка и попытался его обойти. Что таит в себе этот взгляд?

— Да, это тот самый, он вел катафалк, — подтвердил Фрэнклин. — Не знаю, была ли там девушка.

Что-то тут не так, подумал Джек. Парень говорил с явным акцентом, должно быть, он и в самом деле родом из Никарагуа. Но почему же он ничего не понял, когда полковник заговорил с ним по-испански? Ведь они земляки.

— Он не дал нам заглянуть внутрь и посмотреть, там ли она.

— Достаточно, — буркнул полковник, оборачиваясь к Джеку. — Ты ездил в Карвиль. Ты взял там девушку. Где она?

— Кто сказал, что я ездил в Карвиль?

— Фрэнклин сказал. Ты что, не слышал?

— Фрэнклин ошибается. Откуда он сам?

— Из Никарагуа. Откуда же еще, по-твоему?

— Не знаю, потому и спрашиваю, — откликнулся Джек. — Давно он в наших краях?

Фрэнклин молча переводил взгляд с одного на другого.

— О чем ты? Какая тебе разница?

— Может, мы для него все на одно лицо. Может, он просто видел человека, очень похожего на меня.

На миг Джеку показалось, что полковник хочет его ударить.

— Ты хочешь сказать: другой парень, в точности похожий на тебя, ездил вчера в Карвиль в другой карете?

— Знаете, эти «кареты», как вы их называете, все похожи друг на друга. Верно ведь? Так почему это не мог быть другой парень, похожий на меня?

— Потому что этого не может быть.

— Вы уже не так уверенно говорите.

— Это «Муллен и сыновья»?!

— Ну да.

— Значит, это был ты, и никто другой.

— Вот что, шеф, если б я ездил в Карвиль, я бы это помнил. Вчера, говорите? Нет, вчера я весь день сидел здесь.

— Ты лжешь.

Джек уставился на него тем взглядом, который у него выработался в тюрьме — жестким, холодным, — выпятил челюсть и низким голосом произнес:

— Что ты сказал?

Но полковник, не отступая, посмотрел на него точно таким же взглядом сквозь темные стекла очков. Джек начал догадываться, что допустил ошибку: этот номер либо сразу срабатывает, либо бьет мимо цели.

Тут полковник сказал:

— Фрэнклин, покажи ему пушку. — И Джек окончательно убедился, что сделал неверный ход. Чуть повернув голову, он увидел в вытянутой руке Фрэнклина вороненую сталь «беретты».

— Пожалуй, пора звонить в полицию, — не веря своим ушам, пробормотал Джек.

— И как ты собираешься это сделать? — поинтересовался полковник. Джек не знал, что ответить, да полковник и не ждал от него ответа, он спешил выговориться сам: — Может, ты не расслышал: я сказал, что ты — чертов лжец. Что ты на это скажешь?

Нет, это не тюремные замашки, это что-то другое. Здесь не надо тягаться, кто круче, здесь остается одно — как-то справиться с ситуацией, сгладить ее.

— Думаю, — осторожно начал Джек, — то есть, я так понимаю, вы очень расстроены смертью той девушки, о которой мы говорили. Я видел много людей в вашем положении — людей, оплакивающих прискорбную утрату, и я сочувствую вам. Как-никак это моя работа. — Тут Джек счел необходимым сделать паузу. — Разрешите узнать ваше имя?

Взгляд полковника заметался за розоватыми стеклами очков, подозрительный ум не позволял вот так, сразу, ответить даже на этот простой вопрос.

— Будьте так любезны. Это Фрэнклин, с ним я уже знаком. Правда, Фрэнклин? — Парень явно не знал, что ответить, и Джек снова обернулся к полковнику: — А вы?

— Полковник Дагоберто Годой.

Мужчина, мачо, гордый собой. Он выпрямился во весь рост, и раздался едва слышный, но все же отчетливый щелчок, будто он резко сдвинул каблуки.

Неужели и вправду? Со времен школы Джек не помнил, чтобы кто-то щелкал каблуками. Эти люди принадлежали к иному, совершенно неизвестному ему миру. Надо как можно скорее выпроводить их из конторы.

— Что ж, полковник, если ваш приятель уберет револьвер, я проведу вас по всему дому. Можете заглянуть во все комнаты, и если найдете вашу… как бишь ее звали?

На этот вопрос полковнику тоже не хотелось отвечать, но он выдавил из себя:

— Амелита Соза, — коротко, отрывисто.

— Если найдете ее, это будет первый случай в истории похоронной фирмы: покойник, доставивший себя своим ходом. Сюда, пожалуйста.

Тем временем Лео перенес мистера Луиса Морриссо наверх и колдовал над ним в бальзамировочной, низко склонившись над телом и нащупывая облаченными в резиновые перчатки пальцами сонную артерию. Это зрелище как магнитом притянуло к себе полковника Годоя. Оставив Джека и креола по имени Фрэнклин в холле, он подошел к двери бальзамировочной.

Лео не отрывался от своего занятия, не поднял головы даже тогда, когда объяснял полковнику, что он делает.

— Кровь выкачиваете? — повторил полковник. — А зачем это? Всегда хотел знать. И почему вы не делаете побольше дырок, так ведь быстрее?

Лео пробормотал что-то невнятное.

— Что? — переспросил полковник, приближаясь вплотную. — Я вижу, это старик. Но вчера была молодая девушка, да? Очень красивая девушка.

— Меня тут не было, — забормотал Лео. — Я вам уже говорил. — Он не поднимал головы, не мог распрямить плечи, пальцы в резиновых перчатках двигались словно сами по себе.

— Ведь к вам привозят умерших девушек.

— Бывает.

Полковник через плечо оглянулся на Фрэнклина:

— Иди посмотри, может быть, она прячется где-нибудь, — и подкрепил свой приказ жестом.

Джек поплелся вслед за Фрэнклином. Полковник продолжал светскую беседу с Лео:

— Когда вы кладете в гроб молодую женщину, вы ее всю одеваете или как?

В спину Фрэнклину Джек сказал:

— Ты бы убрал пушку, а?

Хорошо еще, Лео не заметил: стоит направить на него револьвер, и он со страху выложит им все, что было и чего не было. Фрэнклин заглянул в кабинет Лео, вернулся в холл, подошел к комнатам, где жил Джек. Дверь была закрыта, и Фрэнклин, проявив необычайную любезность, шагнул в сторонку, пропуская вперед Джека. Джек столь же любезно распахнул дверь. Креол прошел мимо дряхлого дивана и холодильника прямиком в спальню, Джек остановился у холодильника, заглянул в него, подождал Фрэнклина — тот возвращался после осмотра ванной.

— Холодненького?

Парень недоуменно вытаращился.

— Пивка, я имею в виду. Хочешь пива? Ты любишь пиво?

Парень покачал головой, и Джек, вздохнув, закрыл холодильник. Право, странные у него волосы. Не прилизанные даже, а подстриженные как-то кружком и прижаты к голове сразу за ушами, словно его стригли, надев на голову горшок. Вид у него такой, будто он только что приплыл на контрабандистском суденышке из своей Никарагуа, а тут ему заранее купили одежку, не зная точного размера: пиджачок с поднятыми плечами, модный, даже стильный, только вот великоват, рукава аж пальцы закрывают. Руки каменщика, ногти все в трещинах. Угадать его возраст нелегко, ясно только, что расти этот коротышка больше не будет. Теперь, когда Джек получил возможность рассмотреть креола вблизи, он уже не казался ему похожим на соседей по тюрьме — нет, этот малый явился прямиком из каменного века, хоть и вырядился в белую накрахмаленную рубашку, застегнутую под самое горло, только галстука не хватает. Спросить бы, кто его портной, но тут на язык подвернулся вопросик поинтереснее:

— Зачем тебе пушка?

— Дали для дела.

Какой-то странный акцент. Парень почти не говорит по-испански, откуда же он? С Ямайки? Да нет, акцент не похож, и полковник говорил, что он тоже из Никарагуа.

— Для какого дела?

— Чтобы стрелять.

— Ну да, я это и имел в виду. В кого ты собираешься стрелять здесь, в Новом Орлеане?

— Не знаю. Мне пока не говорили.

Господи Иисусе!

— Значит, когда полковник Годой прикажет тебе стрелять, ты будешь убивать людей?

— Мне и дали пушку, чтобы я стрелял, если надо.

— Но это же против закона. Нельзя просто взять и пристрелить человека.

Кажется, эти слова заставили парня призадуматься. Наконец он ответил:

— Если мне велят стрелять… понимаешь, это ведь не я сам захотел. А? Если велят, я должен.

— Ты должен? Знаешь, я этого не понимаю. Так нельзя.

— Почему?

Кажется, он и в самом деле думает, что на этот вопрос можно ответить.

— Потому что здесь все не так, как в Никарагуа.

— Да, не так. Но мне тут нравится.

— Вот и хорошо. — Казалось бы, отчего не поболтать с этим парнем, только вот понять друг друга они никак не могут. А теперь и он принялся всматриваться в Джека и вдруг закивал головой.

— Это точно был ты, вчера.

— Ты уверен?

— В карете. Теперь я знаю.

Он просто устанавливал факт, не злился, не радовался, даже выражение лица не изменилось. Поглядел на него этим своим непонятным индейским взглядом и вышел.

Джек остался ждать. На столике у дивана стоял телефон. Джек подошел было к столику, даже руку положил на трубку, но в последний момент передумал. Некому звонить, никто его не выручит. В бальзамировочной у Лео троакары — хорошее оружие. Вчера он справился, был бодр, в хорошей форме. Сегодня — провал. Расслабился, реакция не та. Ну-ка, начинай соображать, быстро! — велел он себе. Шевели мозгами. Или просто — бей первым. Выруби их на хрен. Начни с того, который с пушкой. Черт, а если и у полковника пушка?

Эта мысль сбила Джека с толку, ему пришлось начать все сначала, он настраивал себя на действие, разогревался… В доме было чересчур тихо, пока из холла не донесся какой-то звук, торопливые шаги…

— Эй! — вскрикнул Лео, резко остановившись на пороге комнаты и поднимая руки. — Ты что?

— Где они?

— Ты что, убить меня собрался?

— Лео, где они?

— Уехали, такси их дожидалось. Этот полковник, как его? Вроде неплохой человек.