Когда Нэнси Хейес было шестнадцать, ей нравилось сидеть с детьми. Необходимости наниматься сиделкой не было – почти каждый вечер она могла пойти на свидание. И в деньгах тоже не нуждалась: отец ежемесячно высылал ей чек на сто долларов, приходивший в конверте с пометкой "лично в руки" в тот же день, когда мать получала чек с алиментами. Нэнси время от времени работала нянькой только потому, что ей это нравилось.

В то время она жила с матерью в Форт-Лодердейле, в неполных семи милях от океана, в белом доме стоимостью в тридцать тысяч долларов, с затянутыми сеткой окнами, мраморными мозаичными полами и маленьким плавательным бассейном причудливой формы во дворе.

Неподалеку от них, по другую сторону от торгового центра "Оушн Майл", на каналах стояли дома побольше, рядом с некоторыми на причалах покачивались прогулочные суда. Хозяева жили в этих домах не круглый год, а, как правило, с января до Пасхи. Несколько раз в неделю они бывали в гостях, и те, что имели маленьких детей, приглашали, если им выпадала удача, Нэнси Хейес посидеть с малышами. Им нравилась Нэнси: поистине милая крошка с темными волосами, карими глазами, прелестной фигуркой, в футболке и штанишках до колен. Вдобавок она была вежливой. Никогда не засыпала во время дежурства. И всегда приходила с книгой.

Книга – хороший штрих. Она брала с собой книги русских писателей или чьи-то автобиографии, клала их на кофейный столик возле дивана, пока не наступала пора уходить, а перед возвращением домой хозяев перекладывала закладку вперед страниц на тридцать – сорок.

Работая сиделкой, Нэнси любила обыскивать дома. Дожидалась, когда дети заснут, и обычно начинала с гостиной, продвигаясь до хозяйской спальни. Хорошо, если в ящиках письменного стола оказывались письма или чековая книжка, куда можно заглянуть. На кухне и в столовой было скучно. В общих жилых комнатах кое-что иногда попадалось. Но в спальнях всегда интересно.

Правда, Нэнси ни разу не нашла ничего поистине потрясающего, вроде писем женатого мужчины под нижним бельем жены или порнографических открыток в ящике письменного стола ее мужа. Ближе всего к этому подходил экземпляр нудистского журнала под тремя стопками накрахмаленных белых рубашек и – в другой раз – револьвер между носками и носовыми платками. Но револьвер не был заряжен, а патронов на полке не оказалось. Возникало какое-то разочарование – она вечно надеялась что-то найти и не находила. Однако искать все же было забавно, предвкушая возможность обнаружить как-нибудь вечером что-нибудь стоящее.

А еще Нэнси нравилось что-нибудь разбивать. В каждом доме она грохала об пол стакан или тарелку, но получала истинный кайф, разбивая дорогую вещь – лампу, статуэтку, зеркало. Впрочем, это исключалось в домах, расположенных по соседству, дважды в одном и том же доме и вообще было невозможно, если она присматривала за ребенком, способным рассказать о случившемся. Лучше всего сидеть на полу в гостиной, бросать мячик двух– или трехлетнему малышу, а потом подхватить его и швырнуть в лампу. Промахнувшись, Нэнси продолжала попытки. Со временем лампа разбивалась, а вина сваливалась на малютку Грега. ("Мне очень жаль, миссис Питерсон, он дернул шнур, а я не успела его остановить... Боже, я так виновата!")

А еще она забавлялась с отцами, отвозившими ее домой. Не всегда и не со всеми. Чтобы отец соответствовал квалификации, ему должно было быть лет тридцать или чуть за сорок, он должен был одеваться с большим вкусом, хорошо выглядеть для средних лет, и каждый раз везти ее домой, как минимум, чуть-чуть под мухой. Чтоб все вышло, как надо, приходилось месяцами терпеть и стараться, десятки раз возвращаясь домой ни с чем.

Сначала необходимо было быть очень милой, держать на коленях книжку и не разговаривать, разве что указывать дорогу к дому. Если ее о чем-нибудь спрашивали, то про книжки или про успехи в школе. Потом как-нибудь, отвечая, – рассказывая о школьных отметках или рассуждая про книжку, явно слишком серьезную для молоденькой девочки, – Нэнси давала понять, что ей уже скоро семнадцать. Еще несколько раз возвращаясь домой, становилась все непринужденнее, дружелюбнее, откровеннее, искреннее. К этому времени выяснялось, что она серьезная читательница, умная девушка, которую интересует происходящее в мире, особенно в мире тинейджеров с их изменчивыми увлечениями и обычаями. Иногда дискуссия становилась такой интересной, что автомобиль подъезжал к дому Нэнси, останавливался на стоянке, и беседа продолжалась еще десять – пятнадцать минут. Потом, раньше или позже, – как правило, между пятой и восьмой поездкой домой – она начинала охмурять провожающего.

Надо было задать в разговоре невинный с виду вопрос. Например:

– Как по-вашему, тинейджерам можно ласкаться?

Он спокойно выслушивал и просил уточнить, что значит "ласкаться", а она отвечала:

– Ну понимаете, вот сидят они где-то в машине...

– Ну, если просто сидят, слушают радио...

– Я, конечно, имею в виду, что они влюблены или, как минимум, чувствуют сильное физическое влечение.

– Хочешь знать, можно ли им немножко потискаться?

– Угу... Необязательно доходить до конца или слишком увлекаться сексом, просто, может, поцеловаться, разрешить ему потрогать, ну, сами знаете где.

Потом следовало точно рассчитать время. Как только он скажет: "Ну..." – бросить взгляд на часы и воскликнуть: "Ой, господи, надо бежать!" – и, рассыпавшись в благодарностях, хлопнуть дверцей у него перед носом.

В следующий раз надо было завести провокационные речи или обождать, посмотреть, не станет ли он нажимать, намекая на ласки, предлагая, по его словам, потискаться, пообниматься. Если нет – быстро сделать самостоятельный ход и опять его охмурить:

– А почему мальчишки всегда озабочены, ну понимаете?

– Просто такая у них физиология. Думаю, и психология тоже.

Невинной, простодушной девочке хочется знать:

– А мужчины постарше такие же?

– Конечно, такие же. Не слишком старые, но постарше.

– А я все удивляюсь, как это молодые девушки выходят за мужчин, которые намного старше.

– Ну, если за слишком старых...

– Недавно один киноартист... не могу имя вспомнить... Ему пятьдесят, а девушке, по-моему, двадцать два. Господи, двадцать восемь лет разница!

– Если они хорошо ладят, имеют общие интересы, понимают друг друга, почему бы и нет?

– Угу, и я так думаю. Если любят друг друга.

Далее предстояло понаблюдать, как серьезный рациональный отец прокручивает это все в голове, сидя в темной машине с притушенными фарами и приглушенным радио, когда рядом сидит она с загорелыми ногами в коротких шортах.

– Сколько тебе, семнадцать? Тогда между нами разница всего восемнадцать лет, – говорил он, скостив себе от трех до шести лет. – Представляешь?.. Скажем, через пару лет, если б я не был женат... Можешь себе представить нас вместе?

– Я об этом не думала.

– Но ведь это возможно, правда?

– Господи, можно, наверное.

За один сезон с декабря по апрель шесть отцов конечно же под мухой после вечеринки, живущие в миле один от другого, но друг с другом незнакомые (об этом она старательно заботилась), дошли до кондиции, хорошо осознав, что прелестная крошка Нэнси Хейес с симпатичной фигуркой явно может оказывать больше услуг, чем присмотр за детьми. Трое увильнули, ничего не предприняв. Казалось, она их интересует, им нравится с ней разговаривать – они дразнили себя возможностью, но ничего для этого не сделали.

А трое пошли дальше.

Один, отвозя Нэнси домой, свернул с дороги, не доехав до улицы, где стоял ее дом, въехал в ивняк, росший вдоль пустынного канала, и заглушил мотор. Потом привлек ее к себе под тихий голос Синатры, лившийся из радиоприемника на приборной доске, и с мрачным, жадным взглядом нежно и долго целовал в губы. Когда поцелуй закончился, Нэнси, поерзав, угнездилась поближе и склонила голову ему на плечо.

Второй в конце дня случайно наткнулся на Нэнси в аптекарском магазинчике торгового центра "Оушн Майл", возле стойки с книжками в бумажной обложке, и спросил, не подбросить ли ее домой. А потом – потому что день выдался просто жуткий – поинтересовался, нет ли у нее желания проехаться в Байя-Мар, посмотреть на приходящие рыболовецкие суда. Проведенного в Байя-Мар времени хватило на покупку коробки пива и поездку по берегу почти до Помпано, где строилась новая улица кооперативных домов – на развороченной земле под светившим в половине шестого солнцем торчали пустые бетонные коробки.

Они остановились в тени под восточным крылом одного из будущих домов, и отец выпил три банки пива, все чаще и чаще давая отхлебывать ей, сообщив, как забавно, что с ней ему разговаривать гораздо легче, чем с женой; кажется, Нэнси лучше его понимает. Он нежно обнял ее, нежно дотронулся до подбородка, приподняв голову, но целовал пытливо, приложив ладонь к щеке. Она с теплым пристальным взором склонила голову ему на плечо.

Третий днем рано вернулся домой после гольфа и обнаружил, что жена отправилась в Майами за покупками, а Нэнси сидит с ребенком. В сухом белом раздельном купальнике она присматривала за четырехлетним малышом, барахтавшимся на мелководье плавательного бассейна. Теперь ей можно было уйти, но отец попросил немного посидеть, уложить малыша спать, а он пока переоденется. Мужчина выпил три коктейля с джином, переплыл из конца в конец бассейн, а Нэнси наблюдала за ним, сидя в шезлонге. Вылез, встал, втянув живот, перед ней, вытерся полотенцем и спросил:

– Эй, ты еще не купалась? Нэнси сообщила, что должна идти.

– Да ладно, не будь цыпленком! – отреагировал он.

Затем он схватил ее, она для приличия посопротивлялась со смехом, угадав тайную мысль, с которой ему захотелось бросить ее в бассейн. Когда она вошла в дом, он пошел следом, лишь задержавшись на кухне, чтобы снова смешать коктейль. Нэнси прошла переодеться в комнату для гостей, закрыла дверь, сняла лифчик купальника, принялась сушить волосы. Долго ждать не пришлось.

– Ты в приличном виде? – спросил отец семейства, открывая дверь.

Нэнси взвизгнула и отвернулась, видя в зеркальном шкафу, как он приближается сзади. Почувствовала, как его руки легли ей на бедра, потом скользнули к талии, откинула голову и склонила ее ему на плечо.

Всем трем отцам, которые не увильнули, она, прижавшись, склоняла голову на плечо и говорила:

– Знаете, что я хочу сделать?

И все трое шептали:

– Нет. Что ты хочешь сделать?

И она отвечала:

– Я хочу написать вашей жене, сообщить, как вы собирались воспользоваться шестнадцатилетней девушкой, вот что.

И однажды это сделала.

* * *

Рей Ритчи, отец номер два, тот, что возил Нэнси в Помпано, глянув на письмо, сказал жене:

– Тебе отлично известно, что мне нравятся девушки. Но я не переступаю черту.

Так и заявил. У него почти всегда было что-то на стороне, от подруг на уик-энд за городом до круглогодичных свиданий в пригороде, и он знал, что жена не собирается поднимать из-за этого шум. Он был занятым деловым человеком, часто разъезжал, имел долю в нескольких компаниях в дополнение к "Ритчис фудс", предоставил жене дом стоимостью в полтораста тысяч долларов, постоянную прислугу, членство в клубах, кредит по открытым счетам; их единственный ребенок учился в хорошей школе, так что она могла верить всему, чему ей хотелось поверить.

До следующего сезона Нэнси больше не видела Рея Ритчи. Она уже не сидела с детьми, а работала в сезонном магазинчике торгового центра "Оушн Майл". Столкнувшись с ней на сей раз, Рей Ритчи не повез ее ни в Байя-Мар, ни в Помпано. Он увез ее на уик-энд, с субботы до вторника, в отель на острове Большая Багама.

В следующем году Четвертого июля Нэнси была «мисс Перченый Огурчик» – проезжала в темно-зеленом купальном костюме и в темно-зеленых туфлях на высоких каблуках за марширующим оркестром «Холден консолидейтед» по Джиниве-Бич, помахивая всем с крыши «континенталя» Рея Ритчи. В августе она написала матери, что получила работу в рекламном отделе «Ритчис фудс». Писала Нэнси это письмо в квартире стоимостью четыреста долларов в месяц с видом на реку Детройт.

В качестве "мисс Перченый Огурчик" она присутствовала на встречах, рекламных мероприятиях, на открытиях магазинов. Побывала с Реем в Кливленде, Чикаго и Миннеаполисе. Позировала на выставках товаров "Ритчис фудс" и раздавала образцы. Она ждала Рея в номерах отелей, ездила с ним в аэропорты, сидела с его компанией в "клубах зайчишек" и "клубах своего ключа", будучи, как правило, единственной девушкой за столиком.

Оставаясь в квартире, весь день слушала радио или включала проигрыватель. Читала "Вот", "Базар", "Тин". Расхаживала по квартире, разглядывая себя в зеркало. Смотрела в окно на застывшую зимой Детройт-Ривер, на видневшиеся на горизонте фабричные склады Виндзора, штат Онтарио. Дурачилась с репортером из рекламного агентства "Ритчис фудс", который притворялся, будто чувствует себя свободно, но постоянно поглядывал на дверь. Выходные просиживала в одиночестве, когда Рей был с семьей в Форт-Лодердейле. Сама подумывала поехать взглянуть, как поживает старушка мама, но тут Рей спросил, не хочется ли ей провести лето в доме на берегу, куда он будет часто заскакивать, и там прохладнее, чем в Детройте.

Днем в конце мая в окна на светло-голубой ковер лился солнечный свет, в квартире стояла тишина. Рей, войдя, выключил радио. У него было десять минут, чтобы переодеться, собрать вещи для ночевки в Чикаго, и сорок минут на дорогу до аэропорта. Она смешала ему скотч с содовой и села на диван, а он, переодеваясь, то и дело выходил из спальни с бокалом в руке и куда-то звонил. В конце концов остановился и успел сказать про дом на берегу.

– А как твоя жена? Не нагрянет туда?

– Может быть, пару раз. Она остается дома, играет в – гольф. Каждое утро играет в гольф, а днем пьет джин с тоником.

– Что мне делать, когда она явится?

– Переберешься в охотничий домик. Или вернешься сюда, если хочешь.

– Она войдет в парадную дверь, а я выскочу через черный ход?

– Если тебе не нравится, – сказал Рей Ритчи, – я велю кому-нибудь отвезти тебя в аэропорт.

– Как приятно знать, что ты без меня жить не можешь.

– Я тебе что-нибудь обещал? Если хочешь уйти, что ж, мы квиты, не так ли? Я тебе что-нибудь должен?

– А ты деловой человек.

– Вот именно, и у нас с тобой заключена сделка. Разве я когда-нибудь называл это иначе?

– Ты вообще никак это не называл.

– Нэнси, ты симпатичная крошка, – проговорил Рей Ритчи. – Но если я пожелаю тебя заменить, то на это понадобится, наверное, неделя.

После его ухода она осталась сидеть на диване, ощущая тишину дня и одиночество. Сидела тихо, пока Рей мчался со своей командой в Чикаго, чтобы присутствовать на скучной встрече, или осматривать скучные грядки, или принимать решения, страшно важные для его скучного бизнеса.

Ну и ну! А она тут сидит, ждет.

Завтра он позвонит где-то днем, а около семи явится с кем-то из своей компании. Она будет жарить им бифштексы, а они начнут высказывать друг другу страшно важные наблюдения и принимать какие-то решения. И так часов до одиннадцати. Потом они с Реем останутся наедине, и глава корпорации превратится в любовника, вымолвив нечто невероятное вроде: "Иди сюда, куколка. Соскучилась по мне?" Господи! И пойдет сцена великой страсти. Она бросит на него взгляд из-под свесившейся на один глаз пряди волос, потом обойдет комнату, гася свет, принесет с кухни бокалы, войдет в спальню, где он будет ждать, сбросив на пол пиджак на одной пуговице от итальянского портного, втянув живот, благоухая скотчем и тоником "Ли энд Перринс".

Непостижимо!

И он может заменить тебя за неделю, думала она. Тебе это известно?

Ладно. Можно сейчас же собрать вещи и уйти.

Можно расколотить лампы, бокалы, посуду, а потом уйти.

Можно попросить "Айвори бразерс" утром приехать, вывезти мебель и сдать на хранение.

Но она не сделала ничего из этого. Встала, включила радио и принялась думать о доме на берегу, пытаясь догадаться, понравится ли он ей, будет ли там чем заняться. Прожив год с Реем Ритчи, ей следует получить за вредность гораздо больше стоимости мебели и нескольких тряпок. Не сомневайся, Реймонд, старая задница, так и будет!

* * *

В первой половине июня Нэнси с удовольствием валялась на солнышке у бассейна и загорала, но к концу месяца оказалось, что больше заняться нечем, кроме как валяться там-сям или изображать из себя хозяйку во время наездов Рея.

Пистолет для стрельбы по мишени с неделю служил забавой. Это был длинноствольный "вудсмен" 22-го калибра, купленный во Флориде, потому что ей нравилось на него смотреть или просто иметь, знать, что у нее есть пистолет, – вот, наверное, и все.

Первой мишенью стала витрина бакалейного магазинчика в стороне от Шор-роуд. Она ехала ранним вечером на скорости около сорока миль в час, увидела слева от дороги закрытый, но освещенный внутри магазинчик, когда поравнялась с ним, высунула в окно левую руку с пистолетом, опершись локтем о дверцу. Не целилась, просто наставила оружие в нужную сторону, выстрелила три раза и услышала, как разлетелось стекло, пока она проплывала мимо, изо всех сил нажимая на акселератор, чтобы поскорее убраться. Вот такая игра – посмотреть, удастся ли ей, не целясь по-настоящему, правой или левой рукой, выбивать стекла в коттеджах, магазинах, на вывесках, проезжая мимо на скорости в семьдесят – восемьдесят миль в час. Ну прямо как в тире. Испробовала и суда, стреляя из-за деревьев или с пустого берега, но обычно суда стояли слишком далеко, трудно было судить, попадаешь в цель или нет. По-настоящему Нэнси выезжала в июне стрелять всего четыре раза, но и этого оказалось достаточно для заметок на первых полосах местных газет Джиниве-Бич и Холдена, озаглавленных "Призрачный стрелок", с фотографиями разбитых стекол. Она просматривала и детройтские газеты, но ни разу не нашла ни единого подобного сообщения.

Однажды Нэнси чуть не призналась Бобу-младшему, но в последний момент удержалась. Он не понял бы. Насупился бы и изрек какую-то скучную глупость. Впрочем, поначалу было забавно его охмурять.

Пока Боб-младший трудился над новой лестницей к берегу, устанавливая столбики, приколачивая поручни и ступеньки, Нэнси принимала солнечные ванны на пляже. Он провозился неделю, хотя она точно знала, что мог закончить работу за несколько дней. Нэнси в бледно-голубом бикини лежала на соломенном мате и время от времени поглядывала на него. Боб Роджерс-младший был голым по пояс, в ковбойской шляпе, в усеянном заклепками фартуке. Тело темно-коричневое с красноватым оттенком, волосы на груди и руках поблескивали на солнце. Выглядел совсем неплохо – животное, зверь, хотя живот уже начал вываливаться из-за ремня, через несколько лет разжиреет, станет толстяком.

На третий день Нэнси на пляж не пошла. А часа в три встала на вершине холма с бутылкой пива в одной руке и большим хрустальным бокалом в другой. Стояла как-то неуклюже, расставив ноги. Боб-младший поднялся, и они направились к плавательному бассейну. Он пил пиво, они разговаривали. Нэнси слонялась вокруг, пиная носком туфли всякую всячину, изредка поднимала на него глаза, улыбалась, а один раз, чуть не потеряв равновесие на краю бассейна, потянулась, схватила его за руку и почувствовала, как напряглись его мышцы. Спазм. Он выкурил две сигареты, потягивая пиво маленькими глотками, чтобы подольше хватило.

На следующий день Боб-младший пришел в чистой спортивной рубашке. Он куда-то задевал отвес и подумал, не тут ли его оставил.

Прошелся вниз и вверх по лестнице, все внимательно осмотрел, оглядел склон через перила и выразил надежду, что отвес лежит где-то в пикапе, просто он его не заметил. Только коли уж он здесь, нет ли у нее желания проехаться, или еще чего-нибудь.

– Куда проехаться? – спросила Нэнси.

– Не знаю. Вниз по берегу.

– Может быть, тут останемся? – предложила она, глядя на него снизу вверх сонными карими глазами. – Дома нет никого.

– Ладно, уговорила, – ухмыльнулся Боб-младший.

В тот момент она точно не знала, чего от него хочет. Но все равно привела, принесла пиво в патио, провела общую обработку: бросила потупленный взгляд из-под свесившейся на один глаз пряди волос, поставила ногу на краешек стула, на котором устроился Боб, совсем рядом с его ногой, наклонилась, потеребила застежку сандалии, позволив заглянуть в вырез своей блузки. Он пил третью бутылку пива и случайно упомянул про своих ребятишек. Почему она не подумала об этом раньше? Конечно, он женат, ему тридцать два – тридцать три, прожил всю жизнь в Джиниве-Бич, что еще остается?

– Твоя жена из Джиниве-Бич?

– Нет, девчонка из Холдена.

– Но вы вместе ходили в школу?

– Да. Откуда ты знаешь?

– И женаты... лет десять?

– Девять.

– Дай-ка сообразить... Детей трое.

– Двое. Одному парню восемь, другому – шесть.

– И вы крепко дружите? Водишь их на рыбалку, в походы?

– Ну, время от времени выезжаем. Я пару лет назад лодку купил, восемнадцать футов, с хорошим мотором, девяносто пять лошадиных сил.

– Забавно звучит.

– Можно на ней покататься. Я хочу сказать, выйти.

– И что делать?

– Рыбачить. Что хочешь. – Он уставился на нее. – Я должен как-нибудь тебя вывезти, – решил Боб-младший.

– Когда? – спросила Нэнси. Вот так вот, прижимай его к ногтю!

В первый раз ему пришлось подвести лодку поближе, так как Нэнси ее не узнала бы. Она поплыла с берега, а Боб-младший пустил лодку в дрейф, чтобы ее подобрать, наблюдая за аккуратными маленькими гребками, затем вытащил, мокрую, из воды, напрягшись всем телом, со вздувшимися на руках мышцами.

Потом они поплыли вперед полным ходом. Боб-младший сидел за штурвалом под полотняным навесом, а Нэнси разлеглась позади на палубе в пластмассовом кресле рядом с мотором мощностью в девяносто пять лошадиных сил, дав ему пищу для размышлений о домашнем времяпрепровождении с женой из Холдена и мальчишками восьми и шести лет.

В третью поездку она дала ему пищу для размышлений об оставшейся жизни. Пока он смотрел вперед, глядя на нос, разрезавший озерные волны, Нэнси спустила бретельки бикини и снова откинулась на спинку кресла, закрыв глаза.

Хотелось увидеть, как он отреагирует, когда оглянется, только нельзя было этого делать. Надо было лежать с закрытыми глазами, абсолютно естественно и невинно. Наконец мотор заглох, она почувствовала, что лодка дрейфует, а он тяжело шагает по палубе.

– Старушка, ты что, целиком принимаешь солнечные ванны?

– Угу. – Она открыла глаза.

– Я слыхал про купальник без лифчика, только... Господи боже ты мой! – Он остановился над ней, потом опустился на одно колено, взявшись рукой за кресло. – Даже не представляешь, до чего кто-нибудь загорел, – сказал он, – пока разницу не увидишь, правда?

– К концу лета я вся целиком загорю.

– Ну так, слушай, давай. Тут никто не увидит.

– По-моему, я не смогу.

– Да ладно, кто на тебя смотрит?

– Ты.

– Я? Черт возьми, ты что, думаешь, я никогда раньше не видел раздетую девчонку?

– Видел, конечно, – согласилась Нэнси. – Жену.

Боб-младший рассмеялся.

– Да и кроме нее. Ну давай! – Он опять стал серьезен.

– Пожалуйста, – попросила Нэнси, – дай мне узнать тебя чуть получше. – Почти стыдливо улыбнулась, закрыла глаза, откинулась, положив голову на алюминиевую трубку спинки, демонстрируя отличный вид в профиль от носа до пупка.

Через минуту она поняла – он ее не сграбастает. Не собирается рисковать. Подобного случая ему никогда раньше не выпадало, и он не хочет все испортить, хватая ее на первой прогулке.

Они искупались, немножко поплавали возле лодки, а по дороге назад Боб-младший спросил, почему бы им завтра опять не поехать. Нэнси ответила, что ей ужасно жалко, но она ждет звонка Рея. В течение следующих нескольких дней Нэнси избегала его, наблюдая с утеса, как лодка с шумом вылетает с глубоководья, потом исчезает из виду, сбавляя обороты и держась ближе к берегу.

На следующей неделе она затормозила рядом с его пикапом у светофора в Джиниве-Бич, наблюдая, как, завидев ее, равнодушная физиономия расплывается в широкой тупой ухмылке и высовывается в окно.

– Эй, ты где пропадала, бродяга?

На следующий день, когда они поплыли, Боб-младший расслабился, разулыбался, смолил сигареты одну за другой, показывал на собирающиеся облака, на отметки вдоль берега, рассказывал, как легко управляется лодка.

– Знаешь, – заглушив мотор, наконец сообщил он, – по-моему, я никогда раньше не видел такой девчонки, как ты.

– Может быть, это тебе только кажется, – возразила Нэнси.

– Разумеется, кажется, и довольно отчетливо.

– Может, я лучше тебя понимаю, чем твоя жена? – "А сейчас он скажет..." – подумала она.

– Знаешь, странно, что ты это сказала.

– И я никогда раньше не встречала такого мужчину, как ты, – призналась Нэнси.

Боб-младший вытащил сигарету, но швырнул ее в сторону, с глаз долой, потом снова посмотрел на нее.

– Снимешь лифчик?

– Не сегодня.

– Что ты имеешь в виду?

– Слишком холодно.

– Слишком холодно?! Господи помилуй, восемьдесят девять градусов!

– Не знаю, – протянула Нэнси. – Может, у меня озноб или еще что-нибудь. У тебя свитер есть?

На обратном пути он был не слишком-то разговорчив. Все поглядывал, как она сидит позади, поджав ноги, натянув на колени свитер. А она каждый раз улыбалась, давая понять, что, уж если ему очень сильно захочется, понадобится кое-что посерьезней лодочной прогулки, приятель.

А пока Боб-младший попытался понять, что именно для этого понадобится, Нэнси заинтересовалась другим объектом.

У нее в памяти крепко запечатлелся Райан, когда он стоял у машины Рея, демонстрируя ей свои мускулы.

Раньше во Флориде ей редко попадались Джеки Райаны, и она представляла, как он расчесывает волосы у туалетного столика, или рассматривает себя в зеркале, или откупоривает на кухне банку пива. Темные жесткие волосы, загорелый, худой, с медленными движениями. Воображала. Только было в нем нечто большее, чем выпендреж и полицейские протоколы – сопротивление при аресте, взлом и проникновение, драка с бригадиром. У Нэнси возникло к нему чувство. Не эмоциональное чувство девочки к мальчику, а хорошо сфокусированное, прицельное чувство – абсолютно точное ощущение, что Джек Райан или кто-то подобный ему поможет ей выбраться отсюда и получить гораздо больше, чем мебель и несколько тряпок.

Эта мысль осенила ее внезапно, сразу после того, как она впервые увидела Райана в лагере сборщиков. Мысль безумная, до того дикая, что сначала она лишь улыбнулась, подумав о реакции Рея Ритчи. Но чем дольше обдумывала эту мысль, тем сильнее она ей нравилась. Это был фантастический выход, превосходивший все прежние ее проделки. Но проблема заключалась в том, что все зависело от Джека Райана. Сначала от того, останется он или нет поблизости от Джиниве-Бич, вместо того чтобы ехать домой; затем от того, хватит ли у него духа. Она чувствовала, что он останется, если по-настоящему пожелает остаться, если у него появится для этого хорошая причина.

Если же у него нет причины остаться, она может ее ему предоставить. Это будет не слишком трудно. Потом заведет с ним игру и посмотрит, какой он на самом деле. Но в целом – останется он или нет, возьмется ли осуществить ее мысль – зависит только от того, хватит ли у него духа.

Это ей и надо выяснить.