На приеме у психиатра клиники Святого Антония Крис первым делом поинтересовался, зачем ему заключение психиатра, если он всего лишь переходит из одного подразделения полиции в другое. Он ведь все равно останется работать в здании под номером 1300 на Бобьен-авеню, только уже не на шестом этаже, а на седьмом.
Врач, начинающий лысеть узкоплечий молодой человек в очках, смотрел в заполненный Крисом опросный лист и, казалось, не слышал его.
— Скажете, если я где-нибудь ошибусь, — сказал он. — Вы — Кристофер Манковски. Дата рождения — 7 октября 1949 года.
Крис сказал, что пока все верно.
Врач откашлялся:
— В настоящее время вы — сержант, специалист по обезвреживанию бомб и взрывных устройств разного типа, приписанный к отделу криминалистики.
— И можете, если угодно, записать, что я также эксперт по огнестрельному оружию. Во всяком случае, был им. А сейчас и сам не знаю, кто я.
— Вы любите оружие?
— Что значит — люблю? Я специалист по оружию, а не коллекционер.
— Сколько револьверов у вас имеется?
— При мне всегда табельное оружие, а подаренный отцом полуавтоматический «глок» я держу на работе. Если вдруг ко мне домой вломятся воры, я не хочу, чтобы потом они гонялись за кем-нибудь с пушкой, в которой 17-патронный магазин.
— То есть с вашим «глоком»?
— Да, с австрийским 9-миллиметровым «глоком». Очень легким, между прочим…
— Даже со всеми этими патронами?
— Именно…
Последовала пауза, затем врач снова откашлялся:
— Вы служите в полиции Детройта с июня 1975 года.
— Правильно, — кивнул Крис. — В следующем месяце исполнится двенадцать лет.
— Повторяю, никаких комментариев, если сведения верные. Поправляйте меня, когда допущены какие-то неточности. Вы служили в армии, демобилизованы с почетом, но прослужили меньше года.
Крис ничего не сказал. Все так! Пять месяцев он служил в США, а остальное время — во Вьетнаме, в 25-м пехотном полку 3-й бригады. У Криса возникло ощущение, будто врачу не нравилось о чем-то спрашивать, если он заранее не знал ответа на свой вопрос. У него была внешность человека, которая не запоминается свидетелями.
— Как я понимаю, во Вьетнаме вы были ранены?
Он понимал правильно, поэтому Крис промолчал. Последовала долгая пауза, затем врач несколько раз кашлянул и нарушил собственную установку, спросив:
— Это верно?
— Да, верно.
— Вы проучились в Мичиганском университете два года.
— Я его бросил и ушел в армию.
— Добровольно?
— Точно. — Крис не видел смысла говорить, что провалился на экзаменах, так что его все равно отчислили бы.
— Почему?
— Почему добровольно? Хотел узнать, что такое война.
Последовала длительная пауза.
— А когда я демобилизовался, снова вернулся к учебе, — прервал Крис затянувшееся молчание.
— Вы получили диплом?
— Ну, по правде говоря, для этого мне нужно было ликвидировать кое-какие хвосты.
— Стало быть, высшее образование у вас незаконченное.
Господи, вот зануда! Крис ждал, пока врач внесет исправление в анкету.
— Вы холосты, никогда не были женаты.
Это было верно, но требовало объяснений.
— Возможно, вам будет интересно узнать, что я пару раз чуть не женился, — сказал Крис. — То есть я хочу сказать, что я не убежденный холостяк. Но когда женщины начинают заламывать руки, отпадает всякая охота жениться. Понимаете, они все время чего-то боятся.
Врач продолжил записывать, поэтому снова наступило молчание.
— Они что, вас боятся? — спросил он погодя.
— Да не меня они боятся. Видите ли, они опасаются, что со мной может случиться беда, раз я служу в полиции. Поэтому я и хочу перевестись в другой отдел. В настоящее время я живу вместе с молодой женщиной, фактически мы живем в ее квартире. Я хожу на работу пешком, а иногда меня подвозит Филлис, если рано выезжает. Она работает в банке, в отделе доверительного управления капиталом. — Крис запнулся. Чего ради он рассказывает об этом врачу? Но затем решил, что должен объяснить, почему Филлис подвозит его на работу. — Понимаете, месяц назад у меня угнали машину… Я оставил свой «мустанг» восемьдесят четвертого года прямо напротив нашего участка, хотите верьте, хотите нет. Машину до сих пор не нашли.
Психиатру, похоже, наплевать на его «мустанг»! Сидит и постукивает ручкой по столу…
— Вообще-то Филлис с самого начала волнуется из-за моей работы. А последние пару месяцев у нее появилась прямо-таки навязчивая идея, что я могу лишиться рук. Похоже, ее беспокоит не то, что я могу подорваться, а что мне взрывом оторвет руки. Как тогда я буду есть? Как одеваться? Я успокаивал ее, говорил, что не собираюсь оставаться безруким, что я очень осторожен. Но если уж это случится, она станет моими руками… Понимаете, поначалу я хотел перевести все в шутку, говорил, что она станет мне помогать, например, когда мне нужно будет помыться, и все в этом роде. Но потом понял, что этого не стоило говорить. Сразу было ясно, что она представляет себе всякие ужасы. Однако она так часто об этом говорила, что я стал поглядывать на свои ладони. Я начал замечать на них всякие линии, на которые раньше не обращал внимания. Наконец, мне до смерти надоели эти постоянные разговоры о моем неизбежном увечьи, и я решил перейти в другой отдел. И кроме того, понимаете, у меня была не очень интересная работа. По большей части приходилось просто торчать в участке.
Врач что-то строчил, прикрывая лист левой рукой. Крис молчал.
— Сколько времени вы работали в подразделении по обезвреживанию взрывных устройств?
— Шесть лет. Я начал в 12-м участке, на патрульной машине. Одно время работал сыщиком. Понимаете, в районе Палмер-парка настоящее пристанище для гомиков, так что приходилось иметь дело с насильниками, которые нападали на гомиков. В общем, я наряжался в женские тряпки и бродил по парку, привлекая внимание уголовников.
— В юриспруденции это называется провоцированием на уголовно наказуемое деяние.
— Ну да! У нас это называется полицейской ловушкой. Потом я перевелся в подразделение пожаров и поджогов, у меня был кое-какой опыт в этом деле. Три года я работал на страховую компанию в качестве дознавателя причин пожара при рассмотрении претензий на возмещение потерь. Но мне там не нравилось. Ходишь на пожарище по колено в воде, и от одежды вечно несет гарью. Думаю, именно поэтому от меня ушла моя вторая девушка. Мне приходилось развешивать одежду у раскрытого окна, чтобы ее проветрить. Поэтому я перевелся в подразделение по обезвреживанию взрывных устройств.
— Почему вы это сделали?
— Я же только что сказал. Чтобы уйти из подразделения пожаров и поджогов.
— Я имею в виду, почему вы выбрали именно подразделение по обезвреживанию взрывных устройств?
— У меня там знакомые ребята, доводилось сталкиваться с ними по работе.
— А были еще какие-то другие побудительные мотивы?
Вполне возможно, только Крис не был уверен, что стоило о них упоминать.
— Может, вы хотели себе что-либо доказать?
— Например?
— Ну, скажем, вашу мужественность.
— Мужественность? — Крис вскинул голову. — А каким образом работа со взрывными устройствами может влиять на мужественность, если она в один момент может лишить всякой мужественности, оторвав яйца?
Крис сразу понял, что этого ему не следовало говорить.
— Именно поэтому я и предположил, что вы могли перейти в этот отдел, считая эту работу своего рода проверкой.
— Для того чтобы доказать себе что-либо, нет необходимости оставаться на одной и той же работе целых шесть лет. Для этого ее нужно любить. Риск, конечно, есть. И когда соглашаешься на такую работу, разумеется, рискуешь, а иначе просто уходишь. Не знаю, что меня привлекло… Может, это как-то связано с тем, что произошло со мной во Вьетнаме, я часто об этом думал…
— А что произошло с вами во Вьетнаме?
— Там меня назначили в разведку, которая в основном работала с парнями из армии Южного Вьетнама. Одной из моих обязанностей был допрос пленников, которых они приводили, а потом я должен был рекомендовать, как с ними поступить.
— Имеете в виду, пустить в расход?
— Нет, что с ними делать. Отпустить на свободу, отослать их обратно… Но я не об этом. Хотя и об этом тоже. — Крис умолк, подбирая нужные слова. — Как-то раз меня послали допросить вьетнамца, который, как считали парни из армии Южного Вьетнама, работал на южновьетнамских повстанцев, то есть на Вьетконг. На него указал один информатор, и того схватили прямо в деревне. Я пришел и увидел, что парни, с которыми я работал, заставили этого вьетнамца, дряхлого старика, встать босиком на гранату с выдернутой чекой. Он обхватил ее пальцами ноги, удерживая гранату на месте, а руки у него были связаны за спиной. В жизни не видел такого насмерть перепуганного человека. Они поставили его за стеной разрушенного дома на случай, если нога у него соскользнет и граната взорвется. Мне пришлось разговаривать со стариком через эту стену, а мой переводчик лег на землю и отказался встать, когда я ему приказал. Парни из армии Южного Вьетнама отошли метров на тридцать, стояли и курили. Ну, я задал старику несколько вопросов. Он, простой крестьянин, ничего не знал о Вьетконге. Он плакал и дрожал от страха, стараясь удержаться на гранате. Он даже имена своих детей не мог вспомнить. Я сказал парням, что старик невиновен, и пошел к нему, собираясь вставить чеку на место и отпустить его. Когда я развязал его и поднял голову, смотрю, эти парни уходят. Я заорал им вслед: «Где эта проклятая чека?» Они сказали, что швырнули ее неподалеку. Я снова закричал: «Помогите мне найти ее! Не можем же мы оставить старика в таком положении». Один из них посоветовал: «Пусть возьмет гранату и зашвырнет ее подальше». Им было наплевать на старика, они пошли дальше и все время гоготали. Некоторые из этих парней были даже знакомы со стариком. Они знали, что он не вьетконговец, но им было наплевать. Они просто ушли.
Крис замолчал. После непродолжительной паузы продолжил:
— Я ползал по земле, искал эту проклятую чеку, но наконец бросил это дело. Старик все плакал — он не мог бы справиться с этой гранатой. Единственное, что пришло мне в голову, — заставить его сойти с гранаты, тогда бы я быстро ее схватил и забросил подальше. Но я не мог ему объяснить, что мне от него нужно, так как переводчик убежал. Я попытался было с помощью жестов ему объяснить, что от него требуется, но было ясно, что он меня не понимает. Тогда я решил подойти к нему, толкнуть его в сторону и схватить гранату. Но он должен был стоять спокойно. Я начал к нему подходить и все говорил: «Не бойся, отец. Тебе нечего бояться». Я уже был от него на таком расстоянии, как вот эта дверь, когда он не выдержал. Он подбежал ко мне и изо всех сил вцепился мне в одежду, и за те пять секунд, которые оставались до взрыва, я так и не смог его оторвать от себя, никак не мог. Граната взорвалась вместе со стариком, который цеплялся за меня. Он погиб, а мне поранило осколками обе ноги. Я провалялся в госпитале год и три месяца, а потом меня демобилизовали.
Наступила долгая пауза, во время которой слышно было лишь, как врач постукивает ручкой по столу и слегка покашливает.
— Когда вы приблизились к старику, сержант Манковски, вы испытывали страх?
— Страх? Еще бы! Я до смерти боялся.
— Понятно, но вместе с тем я полагаю, что преодолеть страх вам помогла ненависть, которую вы испытывали в тот момент к солдатам из армии Южного Вьетнама.
— Может, и так, — кивнул Крис.
— Но сейчас в не менее опасных ситуациях, думаю, ваш страх больше не заглушается, к примеру, чувством сильной злости. Страх выходит наружу, и вам приходится с ним справляться. Страх, который проявляется, к примеру, в опасении остаться безруким.
— Это не я волнуюсь из-за своих рук, а Филлис.
— Вы сказали, цитирую: «Однако она так часто об этом говорила, что я стал поглядывать на свои ладони…»
— Это из-за Филлис.
— Вы и сейчас на них смотрите.
Крис положил руки на колени, сцепил пальцы и решил ограничиваться односложными ответами и не возражать врачу.
Помолчав, психиатр сказал:
— Мне сообщили о происшедшем вчера взрыве бомбы. Каковы обстоятельства гибели того человека?
— Мы предполагаем, что погибший попытался, так сказать, опередить взрывную волну, которая распространяется со скоростью пятнадцать тысяч футов в секунду, но ему это не удалось.
— Вы сделали все, что смогли?
— Если хотите, я могу представить вам мой отчет.
На этот раз врач молчал так долго, что Крис решил: наконец-то все позади.
— А у вас есть еще какие-то страхи? — спросил психиатр, откашлявшись.
— Какие это?
— Ну, боитесь ли вы животных или насекомых?
Крис подумал, затем ответил:
— Не люблю пауков.
Держись, докторишка! Тут не к чему придраться, кто их любит, этих пауков…
— Вот как? Интересно! Стало быть, страх перед пауками.
— Я не сказал, что боюсь их, а просто не люблю.
— А вы не думаете, что вы пытаетесь приуменьшить силу своего страха, заменить его неприязнью? Я задаю вам этот вопрос, сержант Манковски, потому что страх перед пауками может указывать на дисфункцию в области сексуальной идентификации. Точнее, страх оказаться бисексуалом.
Крис задержал дыхание, потом спросил с расстановкой:
— Вы полагаете, что, если мне не нравятся пауки, это означает, что я бисексуал?
Врач вскинул голову и впервые внимательно посмотрел на него.
— Успокойтесь, у вас такой вид, будто вам угрожают…
— Послушайте, меня прислали сюда на обычный медосмотр. Угнетала ли меня моя работа? Не испытал ли я какой-нибудь стресс? Нет, я просто желаю перейти в другой отдел. И только из-за Филлис… А теперь вы пытаетесь убедить меня, что у меня проблемы.
— Я не считаю, что у вас проблемы.
— Тогда что вы пытаетесь мне доказать этими пауками?
Глядя ему прямо в глаза, врач сказал:
— Я полагаю, что паук — это символ, или, если угодно, клиническое объяснение мощного нервного импульса, то есть волны возбуждения, распространяющейся по нервной системе, что указывает на страх наличия бисексуальных половых признаков, особенно в форме фаллического клитора!
Крис уставился на психиатра, который в свою очередь не сводил с него взгляда.
— Я ответил на ваш вопрос?
— Да, спасибо, — вздохнул Крис.
Этот врач просто псих, а не психиатр! Жалкий слабак, который сидит у себя в кабинете в своем белом халате и обрушивает идиотские, нахватанные знания на голову, как ему кажется, тупого копа. А эта заява про фаллический клитор! Нет, ему не справиться с этим дуралеем иначе, как только кивать и соглашаться.
— А что вы испытываете по отношению к змеям? — спросил врач.
— Змей я люблю, даже очень. С ними у меня не было и нет никаких проблем.
Врач все еще держал его под прицелом своего взгляда и не позволял уйти.
— Вы понимаете, что ваша предыдущая работа могла вас психосоциально ослабить?
— Конечно, это я понимаю, — сказал Крис.
— В таком случае существует связь между вашим страхом перед пауками и вашим желанием доказать — посредством работы со взрывными устройствами — свою мужественность. Я думаю, вы опасались, что эта работа способна лишить вас мужской силы. Она могла, как вы сказали, «оторвать яйца».
— Это просто такое выражение, — сказал Крис. — Не надо понимать его буквально.
— Кстати, вы когда-либо испытывали неспособность совершать полноценный половой акт?
Крис не торопился отвечать. Но, не усмотрев в вопросе ловушки, сказал:
— Нет, ни разу в жизни.
— Правда?
— У меня есть свидетельницы.
— Ну, это не так уж важно.
Крис смотрел на склоненную голову доктора, на его редкие, тщательно причесанные волосы.
— Вы мне не верите, да?
Доктор побарабанил ручкой по столу, не глядя на него.
— Полагаю, вы являетесь одним из редких исключений.
— Исключений из чего?
— Видите ли, в научной работе, выполненной в Мюнстере, что в Западной Германии, исследования показывают, что в сперме напористых, самоуверенных и сексуально озабоченных мужчин почти неизменно низкий процент сперматозоидов.
— Это интересно, — заметил Крис. — Мы на этом закончили? — Он встал и, не дожидаясь вопроса, сказал: — Мне пора возвращаться, нужно еще передать дела.
— Итак, вы уходите из подразделения по обезвреживанию взрывных устройств. Но мы с вами еще не обсудили, куда вы переводитесь.
Крис снова опустился на стул.
— Вы кажетесь слишком возбужденным, — продолжал врач.
— Ничего подобного.
— Вы в этом уверены?
— У меня времени в обрез. Мы с Филлис договорились встретиться в баре. — Крис взглянул на часы: было без двадцати пять. — Ровно в пять.
Врач улыбнулся:
— Я вас не задержу. Мне интересно знать, и, может быть, вы успеете объяснить, почему вы попросили перевести вас именно в отдел по расследованию преступлений на сексуальной почве?