Скип проглотил крохотную дозу наркотика — меньше, чем ноготь мизинца, — отхлебнул пива и уютно устроился в кресле в ожидании, когда Робин начнет прочищать ему мозги. Швы на пластиковом кресле слегка разошлись, но все равно оно было глубоким и удобным. Единственное, что Скипа раздражало, был яркий свет от бра без абажура, резко отражавшийся от белой стены. Похоже, стену покрасила сама Робин, стараясь придать более пристойный вид убогому жилищу.

Итак, она вернулась в их старый квартал, в дешевую квартиру на Кэнфилд-стрит, недалеко от Университета Уэйна штата Мичиган, где они когда-то шатались в брюках клеш, нагружались наркотиками и спиртным, занимались любовью и по ночам выходили из дома на улицу, где шла своя ночная жизнь. В те годы эта центральная улица крупного промышленного города считалась районом трущоб.

Лампочка в бра вспыхивала молнией, бросая яркий свет на белую стену. Действие ЛСД проявилось мгновенно: все вокруг стало казаться словно плавающим в воздухе, начали происходить странные метаморфозы. Из кухни вышла Робин с двумя банками пива, и ее рука вытянулась на целых десять футов, передавая ему банку.

— Я по тебе скучала. Ты знаешь, как давно это было?

Она уже замолчала, а он лишь теперь услышал ее. Это было что-то новое. Скип поднял руку, помахал ею перед собой и ощутил воду. Вот почему звук ее голоса был таким неспешным!

Она спросила, что он делает.

— Ничего, — ответил он.

У него было впечатление, будто он плавает в бассейне, окруженном полками с книгами и пачками старых подпольных газет, которые она сохранила. Робин сидела за письменным столом, заваленным папками, блокнотами, тетрадями и прочей дребеденью, белая стена была у нее за спиной. Губы у нее зашевелились, и скоро он услышал:

— Когда мы были вместе в последний раз?

— Ну, ты даешь! — Перед его внутренним взором замелькали даты, и он выбрал нужную. — В апреле семьдесят девятого, в федеральном суде.

Робин покачала головой, и вода засверкала и запузырилась, как напиток с содовой.

— Я не об этом, а про то, когда мы были с тобой наедине.

— Ну, это было в Лос-Анджелесе. В том мотеле, где останавливались Джим Моррисон и «Дорз».

— Поэтому ты и запомнил?

— Мотель справа от бульвара Сансет. Ты вошла, и я не сразу понял, ты ли это или какая-то светлокожая цветная девчонка, волосы у тебя были все в кудряшках и стояли облаком вокруг головы. Я говорю: «Ты кто, Анджела Дэвис?» А когда разглядел под этими волосами тебя, то не сумел быстро скинуть одежду. — Скип усмехнулся, видя перед собой ту сцену в мотеле.

— А спустя пять дней, — услышал он голос Робин, — нас схватили.

— Я в тот день ездил за наркотиками в Венис, в этот развеселый пригород Лос-Анджелеса. Понятия не имею, как нас могли вычислить, особенно тебя с африканской прической.

— Тогда я тоже этого не понимала. А потом решила, что, возможно, это и к лучшему. Вначале все казалось таким увлекательным — подполье, опасность, риск. Но, если подумать, в жизни мне не было так тоскливо.

— А мне — нет, — сказал Скип. — Я постоянно ввязывался в разные истории, одна рискованнее другой. Один раз даже банк ограбил.

Ему послышалось, будто Робин сказала «Отпад!», но как-то спокойно, видимо, это признание не слишком ее поразило.

— Всего один раз, потому что меня раздражали камеры видеонаблюдения, которые все время на тебя таращатся. Я принялся за бакалейно-гастрономические магазины. Супермаркеты «Севен-илевен», что торгуют с семи утра до одиннадцати вечера, мне особенно нравились, только там много не возьмешь.

Он смотрел, как она теребит свою косу. Вот она ее погладила, и кончик косы приподнялся и потянулся к нему через всю комнату. Он поднял руку и потрогал его.

— Что ты делаешь?

— Ничего.

Он протянул руку за спину и нащупал свои длинные волосы, стянутые в конский хвост. Стараясь держаться нормально, он смотрел, как Робин отпила пива. Сейчас она была без очков. Потом облизнула губы языком, а он сидел и ждал, что ее язык дотянется до его рта, как если бы это был змеиный язык. В ней было что-то от змеи. Она могла мгновенно ужалить резким словом, когда меньше всего этого ожидаешь. При этом выглядела классно, другой такой в мире не было. Язык у нее снова спрятался во рту, и Скип спросил:

— Ты когда-нибудь трахалась под водой?

— В далеком прошлом.

У нее был такой вид, будто она ждала, вспомнит ли он прошлое. Как вчера в ресторане, когда она словно подстегивала его память, возвращая его к событиям, которые происходили за последние двадцать лет.

— Ты был под дозой, когда воровал? — донеслось до него.

— Думаешь, я ненормальный? Конечно!

— А пускал в ход оружие?

— В банке нет, но потом да.

Она сделала еще глоток пива.

— А тебе приходилось убивать?

Искрящаяся вода успокоилась, и он увидел, что Робин ждет его ответа и улыбается ему.

— Однажды я заколол одного парня шпагой. И сделал я это мысленно.

— Когда снимался фильм?

— Ну да! В Испании. Но тебя, конечно, интересует, как я взорвал машину одного парня? Она взорвалась, как только он открыл дверцу. Я не знал этого парня, ни разу его не видел, только уже потом увидел его фото в лос-анджелесских газетах. Это была обыкновенная разборка, парень шуровал на чужой территории.

Робин по-прежнему наблюдала за ним. Кидала на него внимательные взгляды.

— Это когда я пользовался тем надежным убежищем в городке Венис. Я кое-куда съездил, вернулся и застал банду ублюдков, которые там гужевались. Не думаю, что кто-то из них меня знал, правда, как-то раз, когда я там останавливался, один урод пару дней все глазел на меня, а потом вдруг говорит: «Ты ведь Скип Джибс? Это ты взорвал федеральный призывной пункт в Детройте в 1971 году, какого-то там сентября».

— Двадцать девятого сентября, — сказала Робин. — В мой день рождения.

— Этот дегенерат заявил, что был членом подпольной организации «Метеорологи». Эти леваки с самого начала выступали за применение насилия против существующей в стране власти. Сечешь? Между прочим, они обосновались близ Детройта в Анн-Арборе, а название взяли из песни Боба Дилана: «Не нужен нам метеоролог, чтобы определить, в какую сторону дует ветер». Так вот, этот метеоролог сказал, что достанет мне сигареты с марихуаной, сколько угодно и бесплатно. Понимаешь? Он был наркодилером, а потом он свел меня с одним мексиканским придурком, работавшим на того парня, который заплатил мне за работу и которого я никогда не видел.

— И сколько ты за эту работу получил?

Задавая этот вопрос, Робин повернулась к столу и взяла баллончик с аэрозолем.

— Пять кусков. Я сам назначил эту цену, условившись, что вся сумма будет в стодолларовых купюрах.

— Ты продешевил, — заметила Робин, стоящая у белой стены с баллончиком в руках.

— Да, но это было десять лет назад.

— Сейчас за такую работу можно получить гораздо больше.

— Короче, это было года за два до нашей встречи в Лос-Анджелесе.

— К этому мы и возвращаемся, — заметила Робин и, пристально глядя на него, спросила: — И знаешь, почему? Потому что спустя пять дней нас схватили. Ты сказал, что понятия не имеешь, как нас могли вычислить. А ты когда-нибудь думал, что кто-то подсказал копам, где нас искать?

— Конечно думал.

— И долго ты над этим думал? — усмехнулась Робин. — Лично я размышляла об этом восемь лет. Я составила список всех, с кем мы тогда поддерживали связь, а также тех, кто мог знать или выяснить, где мы скрываемся. После тщательной проверки вычеркнула из этого списка имена всех, кроме двоих, и они были в самом начале моего списка.

Она повернулась к белой стене и стала разбрызгивать из баллончика краску, водя рукой то вверх, то вниз. Потом отступила в сторону, и Скип увидел надпись из ярко-красных букв в фут вышиной.

— Марк, — прочел он вслух. — И что это должно означать?

— Темные волосы, карие глаза, статную фигуру… Состоял в штате ежедневной газеты «Мичиган дейли», занимался там рекламой. Помнишь Марка-оратора?

— Марка Рикса с портативным мегафоном? Конечно помню. Он подстегивал студентов, заставлял их петь, когда копы бросились на штурм через двор, а Марк рванул в бар «Дель Рио». Боже, ты заставила меня все вспомнить! «Раз, два, три, четыре, пять, государство бьем опять!»

— «Шесть, семь, восемь, за Вьетнам — война боссам!» И это при том, что его мать платила за его учебу, а?

Робин снова писала что-то на стене.

— В бардачке своего красного «порше» он хранил красную книжку цитатника председателя Мао, — бросила она через плечо. Потом повернулась, шагнула в сторону, и Скип прочитал:

— Вуди. А этого я прекрасно помню! Старший брат Марка. Вечно под дозой или пьяный.

— Старший, но более глупый, — заметила Робин. — Вудроу Рикс… Мы звали его Бедняжкой.

Скип кивнул:

— Толстый, рыхлый парень с курчавыми волосами. Вечно юлил… Типичный маменькин сынок…

— Боялся темноты, — сказала Робин.

— Ну да! Мы выключали свет, и он до смерти пугался. Но зато он всегда был при деньгах. Марк заставлял его за все платить.

— Потому Марк и позволял ему таскаться за собой. Когда у Марка кончались деньги, он заставлял Вуди идти домой, и мамочка выписывала ему чек. Помнишь их дом? С плавательным бассейном?

— Ну да! Там мы с тобой занимались любовью под водой… Как-то раз мы поехали туда на уик-энд. — Скип усмехнулся, вспомнив огромное застекленное помещение с бассейном, где голосам вторило гулкое эхо. — Все напились, сорвали с себя одежду и попрыгали в бассейн.

— А кое-кто даже в одежде, — сказала Робин. — Их мать все время шныряла рядом. Помнишь? Не делала никаких замечаний, но все время подсматривала за нами. Она была алкоголичкой. Марк говорил, что она выпивает по полтора литра виски в день.

Скип зажмурился, давая отдохнуть глазам от резкого света, и слушал, как Робин рассказывала ему о ссорах Марка с его матерью. Марк был дерзким, резким, а Вуди был ее любимчиком, ее маленьким принцем, она нянчилась с ним до шестнадцати лет, а потом они стали пить вместе. Скип усмехнулся. Молча слушал, как к тому времени их отец ушел от семьи, развелся, и его оставили без единого цента, потому что все деньги были собственностью матери. В свое время ее отец изобрел какие-то втулки на колеса автомобилей или что-то в этом роде и сделал на этом состояние.

— А потом, когда мать допилась до могилы и огласили ее завещание, угадай, что они узнали? — спросила Робин.

— Все получил этот маменькин сыночек. Я прав?

— Прав. Вуди досталось около пятидесяти миллионов плюс дом.

— А Марка щелкнули по носу за то, что он вечно умничал и задирал Вуди.

— Ну, не совсем. Марк получил два миллиона, но почти просадил их, когда надумал устроить рок-концерт на открытом воздухе в Понтиаке. Его затея провалилась из-за дождя. Потом он купил театр и теперь занимается постановкой мюзиклов. Думаю, Вуди ему помогает. Постановки так себе, но все-таки это шоу-бизнес. Марк стал знаменитым. В журнале «Пипл» ему посвятили целую статью. «Иппи становится яппи. Радикал шестидесятых покончил со своими фокусами и ставит всеми признанные мюзиклы в местном театре». Я не поверила своим глазам.

— Ничего себе! А ведь в свое время эти иппи, члены Международной партии молодежи, принимали активное участие в кампаниях гражданского неповиновения и протестах против войны во Вьетнаме. Они были в рядах шестнадцатитысячной демонстрации в Чикаго в 1968 году во время национального съезда Демократической партии. Впрочем, деньги, думаю, кого хочешь свернут с пути истинного. Были иппи, стали яппи… Чем сидеть в тюрьме за свои убеждения, лучше стать яппи, то есть преуспевающим бизнесменом, и поплевывать на интересы других людей! Так что все путем…

— Меня бесит, что его называют радикалом шестидесятых, — возразила Робин. — Марк был всего лишь пешкой, играя роль радикала перед телевизионными камерами.

— Милая, уж не хочешь ли ты сказать, что мы всерьез пытались изменить мир? Мы были просто бесшабашными бездельниками. Все эти вопли насчет Вьетнама всего лишь вздрючивали нас. Мы бесновались, орали, а главное было — напиться, накуриться дури и поваляться с девчонкой. И куда все сейчас подевались? Думаю, остепенились, влились в истеблишмент…

— Но не все, — сказала Робин.

Стоило видеть, с каким гордым и непреклонным видом она это произнесла. Скип бросил взгляд на имена на белой стене. Ха! Марк, Вуди… Братья Рикс, оказывается, донесли на них.

— Слушай, чего я понять не могу, что именно братья Рикс знали о наших делах. Ровно ничего.

— Многое знали. Марк знал, что я встречалась с тобой в Лос-Анджелесе. Я видела его как раз перед своим отъездом.

— Ну, это еще не значит, что он на нас донес.

— Скип, я это чувствую, понял? Я знаю, что это сделал он.

Робин терпеть не могла, когда ей противоречили. Лицо у нее стало жестким, глаза злыми и холодными.

— Ладно, допустим, они на нас донесли, а теперь сидят на пятидесяти миллионах баксов. И вот ты смотришь на свою жалкую конуру и считаешь, что они у тебя в долгу. Я верно говорю?

— Это мы с тобой считаем, что они у нас в долгу, — уточнила Робин.

— Отлично. И сколько же они нам задолжали?

— Тут есть о чем подумать, — сказала Робин. — Как насчет семисот тысяч? По десять кусков за каждый месяц тюрьмы. По триста пятьдесят тысяч каждому.

— Я просидел дольше тебя.

— На несколько месяцев. Я откинула их для простоты расчета.

— Ладно, и как мы их добудем?

— Я попрошу деньги в долг, взаймы.

— Семьсот тысяч? Могу себе представить, что они тебе на это скажут.

— Сначала я им позвоню.

— А потом?

— А потом как-нибудь ночью их театр взлетит на воздух.

— Ну и ну! Нехилый прием — взорвать к чертям их театр. Мне это нравится.

— А когда дым рассеется, я снова им позвоню.

— Мол, платите или ждите еще один подарочек.

— Нет, это не будет вымогательством, я попрошу у них в долг.

— Именно это ты скажешь копам?

— Скажу, что я никому не угрожала.

— И все равно они примутся за нас, особенно за меня. Я ведь взрывник.

— О тебе никто не будет знать, ты станешь жить в доме моей матери. Она в трехмесячном круизе, так что весь дом в твоем распоряжении.

Скип почувствовал, что идея его захватывает, ему уже не терпелось приступить к делу.

— Нужно будет достать взрывчатку. Я привезу ее в дом твоей матери. Господи, как же я люблю динамит и так давно им не пользовался! Динамит и ЛСД… Боже ты мой, это же будет настоящий кайф! Все как прежде…

Робин улыбалась ему, вскинув казавшиеся непомерно длинными руки, которые дотянулись до него раньше, чем она сама. Руки ее оказались у него на плечах. Ему пришлось откинуть голову назад, чтобы посмотреть ей в лицо, худощавое, обтянутое бледной кожей, с запавшими щеками. Он легко представил себе ее череп, который кто-то держит в руках, и услышал голос учительницы, который говорил: «Возраст этой женщины между тридцатью пятью и сорока. Она была охотницей. Посмотрите на эти торчащие клыки, она была людоедкой».

Челюсть на черепе задвигалась, Робин сказала:

— Когда мы впервые встретились… Здорово мы их тогда надули, да?

— Сама знаешь. Они — пара самых отъявленных сукиных сынов, которые только значились в истории человечества.

Череп улыбался ему.

— Где ты откопал эту фразу про сукиных сынов в истории человечества?

— Не помню…

Господи, вы только гляньте на эту клевейшую девчонку!

— Ты обработала меня так же ловко, как и раньше, и мне это по нраву. Однако предположим на минутку, что нас выдали не Вуди с Марком?

Лицо Робин придвинулось к нему так близко, что он ощутил ее дыхание. За мгновение перед тем, как прильнуть к его губам, она спросила:

— А какая разница?