Карен решила, что ее запрут в багажнике, а сами уедут, и потому постаралась поскорее нащупать свой любимый «ЗИГ-Зауер», чтобы потом не пришлось стучать ногами по закрытой крышке и молить о свободе. Она нащупала рукоятку, выдернула пистолет из кобуры и приготовилась действовать, стрелять, если понадобится. В обойме — шесть пуль с полыми наконечниками, одна — в стволе, должно хватить. Но зек в грязной форме надзирателя — нет, этого не может быть, просто невероятно, — подтолкнул ее и лег рядом, прижав к передней стенке и обняв рукой как в постели. Она не могла даже пошевелиться, не то что повернуться и направить на него пистолет.

Крышка багажника захлопнулась, и они оказались в полной темноте — ни лучика, ни пятнышка света. Тишину разорвал звук двигателя, машина тронулась с места, выехала на подъездную дорогу, а с нее — на шоссе. Карен хорошо помнила дорогу: апельсиновая роща, потом техническое здание, дальше — каркасные дома, в которых жил кое-кто из работников тюрьмы.

Она почувствовала на себе его дыхание, и совсем рядом раздался голос:

— Вам удобно?

Хладнокровный зек, терять ему нечего. Карен зажала пистолет между бедрами, юбка задралась почти до талии.

— Немного тесно.

— Ничем не могу помочь, места совсем нет.

Интересно, удастся ли оттолкнуться ногами от стенки, резко повернуться и сунуть пистолет прямо ему в рожу?

Может, и удастся. Но дальше-то что?

— Из меня получится неважная заложница. Откуда полицейским знать, что я здесь, в багажнике?

Она почувствовала, как его ладонь скользнула вниз по ее руке.

— Вы вовсе не заложница. Скорее, компенсация — временное наслаждение после пяти месяцев каторги. Вы не представляете, как я рад оказаться рядом с красивой женщиной, от которой приятно пахнет. Зато от меня воняет, как от канализационного люка. Прошу прощения, путь на свободу был нелегок, пришлось ползти по грязи и гнили.

Он пошевелился, устраиваясь поудобнее.

— Сколько у вас здесь разного хлама… Зачем вам эти наручники, кандалы, цепи?.. А в баллончике что?

— Освежитель дыхания, — ответила Карен. — Можете воспользоваться. Брызните немного себе в рот.

— Шутите? Это же нервно-паралитический газ, «мэйс»… А здесь у нас что такое? Дубинка? Охаживаете ею спины беззащитных преступников? А где ваше оружие? Пистолет?

— В сумочке, в салоне.

Его ладонь скользнула с руки на бедро и замерла там.

— Знаете, у вас нет ни единого шанса, — продолжила она. — Охранники уже прочесывают окрестности и обязательно остановят машину.

— Они сейчас гоняются по тростнику за кубинцами.

Его спокойный, даже безмятежный тон изрядно удивил ее.

— Можно сказать, я проскочил между двух огней. Уже готов был сам подать сигнал, поднять на весь лагерь тревогу, лишь бы вылезти из дыры в неразберихе. Господи, как там воняло…

— Верю, вы угробили костюм, что подарил мне отец. Между прочим, стоит он три с половиной штуки.

Ладонь скользнула дальше по чулку, ниже задравшейся юбки, она почувствовала прикосновение его пальцев.

— Готов поспорить, вы выглядите в нем сногсшибательно. Бога ради, расскажите, что же заставило вас стать судебным исполнителем. Я-то всегда считал, что все они сплошь этакие здоровяки, соль земли.

— Меня привлекла возможность ловить подобных вам негодяев.

— Хотите что-то доказать? Вы что, борец за права женщин? Жить не можете без того, чтобы не оторвать кому-нибудь яйца? Я много месяцев не был рядом с такой красивой, умной женщиной, подумал было, вот она, моя награда за чистую, безгрешную жизнь в тюрьме, а вы оказываетесь мужененавистницей. Скажите, что это не так.

— Откуда вам знать, умная я или нет?

— Вот видите? Вы постоянно ставите меня на место. Да, мне следовало сразу понять, что вы — воинствующая дама, любите размахивать оружием и бренчать кандалами… Но хочу вас успокоить, даже долгие месяцы воздержания не заставят меня изнасиловать вас. В жизни не занимался подобными штуками.

Господи, да этот парень пытается произвести на нее хорошее впечатление…

— У вас все равно не хватит времени, — парировала Карен. — Скоро нас остановят полицейские, машину прокинут по компьютеру, и через пять секунд выяснится, кому она принадлежит.

— Это если посты успели расставить, — ответил он, и она почувствовала его дыхание на своем затылке. — В чем я сильно сомневаюсь. Кроме того, будут искать кубинцев, маленьких, черноволосых, а не здоровенного деревенского парня за рулем «шевроле». В этом деле я целиком полагаюсь на Бога, Спасителя и моего друга Бадди. Он — настоящая деревенщина. Знаете, как это можно определить? Никогда не снимает рубашку.

Ему явно хотелось поговорить. Карен предпочитала отмалчиваться.

— Я имею в виду, на солнце не снимает. Даже в тюрьме, что в солнечной Калифорнии, всего в нескольких милях от океана, он ни разу не разделся. Боялся обгореть на солнце, как фермер. Смотришь на него в душе, лицо и руки загорелые, а тело — белее снега. Хороший парень, посылал сестре письма каждую неделю, ни разу не пропустил. Сообщал, какая у нас погода. Она писала ему в ответ, какая у нее — примерно такая же. Его сестра когда-то была монашкой, из тех, что дают обет молчания и никогда потом не разговаривают. Бадди говорил, она до сих пор мало говорит, в основном пьет.

Карен лежала на твердом полу багажника подпрыгивающей на ухабах машины рядом с бежавшим из тюрьмы заключенным — причем не просто лежала, поддерживала с ним разговор. Скорость увеличилась. Машина шла по прямой, вероятно, выехали на шоссе 441 и свернули либо в сторону Уэст-Палм, либо к автомагистрали между штатами. Впрочем, с 441-го не было выезда на платную автостраду, где можно было развить достаточную скорость. Его ладонь похлопала ее по бедру всего в нескольких дюймах от руки, сжимающей «ЗИГ-Зауер».

— Бадди? Его в самом деле так зовут?

— Конечно. Именно так я его и зову.

— А как зовут вас? Все равно узнаю завтра из газет.

— Джек Фоули. Вы, наверное, слышали обо мне.

— Вы так знамениты?

— Когда меня арестовали в Калифорнии, ребята из ФБР попросили перечислить банки, которые я ограбил. Гарантировали, что это не для протокола, просто хотели закрыть старые дела. Ну, я перечислил те, что вспомнил, а они заявили, что я ограбил больше банков, чем любой другой преступник, занесенный в их компьютер.

— Сколько?

— Честно говоря, не помню.

— А если примерно?

— Я работал тридцать лет минус девять на отсидки в тюрьмах штатов и федеральной. Начал в Анголе. Знаете, где это? В Луизиане. В восемнадцать лет, едва успев закончить среднюю школу, пошел в шоферы к своему дяде Калли. Калли и еще один парень, его напарник, решили взять банк в Слайделле на границе штата Миссисипи. Парень прыгнул через барьер к кассирам и сломал ногу. Посадили всех троих. Я отмотал двадцать два месяца и научился бороться за жизнь. Калли же вышел через двадцать семь лет и вскоре умер в больнице богадельни — я думаю, из-за того, что слишком рьяно пытался наверстать упущенное за многие годы. Следующий срок я мотал в «Ломпоке» — семь лет. Но не в том «Ломпоке», куда после Уотергейтского дела посадили ребят Никсона, Холдемана и прочих. Те сидели в федеральном исправительном лагере, который еще называют Федеральным Клубом. Там у них ни ограды, ни злобных маньяков с ножами или бритвенными лезвиями с рукоятками из зубных щеток. Максимум треснут тебя по голове теннисной ракеткой.

— Я понимаю, о чем вы говорите. Вы сидели в федеральной тюрьме. Мне приходилось доставлять туда осужденных.

— И вы в самом деле приковывали себя наручниками к какому-нибудь идиоту?

— У нас был самолет, но приятного все равно мало.

— После полудня с океана приходил туман, накатывался волнами и зависал над двором. Итак девять лет — в Анголе и «Ломпоке». Если добавить месяцы, что я провел в окружных тюрьмах, ожидая слушаний в суде, и в дыре, которую мы только что покинули, то получится больше десяти лет тюремной жизни. Мне уже сорок семь, и сидеть я не собираюсь.

— Уверены?

— Если вернусь, отсижу тридцать от звонка до звонка. Можете себе представить такую перспективу?

— Нет необходимости, я же не граблю банки.

— Уж лучше меня как собаку пристрелят на улице, чем помереть за тюремной оградой.

— Считаете себя отчаянным парнем?

— Не знаю. — Он помолчал. — Никогда так о себе не думал. Хотя, может, сам того не понимая, невольно копировал знаменитых парней прошлого. Видели фотографии Клайда Барроу, как он носил шляпу? Было в его облике что-то этакое, мол, «а пошли вы все…».

— Шляпу не помню, но я видела фотографии его трупа — после того как он столкнулся с техасскими рейнджерами. Вам известно, что он был без ботинок?

— Правда?

— В Клайде, Бонни Паркер и машине, на которой они ехали, насчитали сто восемьдесят семь пулевых отверстий. Бонни перед самой смертью ела сандвич.

— А вы знаете массу интересных фактов…

— Это случилось в мае тридцать четвертого рядом с Гибслендом, штат Луизиана.

— Северная часть штата, далеко от Нового Орлеана, где я родился и вырос. Стоит только уехать из Большого Кайфа, все города становятся похожими друг на друга, словно все Штаты — это сплошной Арканзас. Кстати, Бадди родом оттуда, потом переехал в Детройт, поработал на автозаводе, но душа к этому не лежала, и он отправился в Калифорнию. А кино я увидел, когда вышел из тюряги в Анголе и уже грабил банки самостоятельно. Помните эпизод, когда их застрелили? Уоррена Битти и… актрису не помню.

— Фей Данауэй. Она мне больше понравилась в «Сети».

— Да, превосходно сыграла. А мне понравился парень, который сказал, что ему на всех наплевать.

— Питер Финч.

— Верно. Вернемся к сцене, где их расстреливают. Помню, тогда я подумал, что это не такой плохой конец, если деваться некуда.

— Истечь кровью на проселочной дороге…

— Согласен, потом все выглядело мерзко, — кивнул Фоули. — Но представьте себе, вы сидите в машине, едите себе сандвич, и вдруг… Тут даже понять не успеешь, от чего умер.

— Откуда у вас форма надзирателя?

— Снял с охранника.

— Предварительно убив его?

— Да нет, просто дал по башке, ему не повредит, более тупого человека в жизни не встречал. — Он снова помолчал. — Наверное, мне стоит рассказать, как так я снова загремел в тюрьму… Только я взял банк в Лейк-Уорте и вот стою на перекрестке, хочу сделать левый поворот на шоссе Дикси… Впрочем, нет, это слишком долгая история. Я ведь во Флориду приехал лишь затем, чтобы кое с кем повидаться. Лучше я помолчу.

— То есть вы ограбили банк и уехали на машине, которая была зарегистрирована на ваше имя?

— Я не настолько туп. Но вы правы, все это из-за машины… В общем, я попал в глупейшую ситуацию в своей жизни.

Пальцы Фоули легонько поглаживали ее бедро, голос был совсем тихим, совсем рядом.

— С вами легко говорить. Интересно, если бы мы встретились при других обстоятельствах и заговорили друг с другом, что произошло бы потом?

— Ничего.

— А если бы вы не знали, кто я такой?

— Вы бы сами все рассказали. Ведь не удержались бы, верно?

— Видите, вот что значит «легко говорить». Вы не ходите вокруг да около, не несете всякую чушь, а честно высказываете то, что думаете. Лежите в темном багажнике с мужиком, который только что сбежал из тюрьмы, от которого несет как из унитаза, и совсем не боитесь. Так, во всяком случае, мне кажется.

— Ну да не боюсь…

— Но не подаете виду.

— Мне что, начать кричать? Вряд ли поможет.

Он печально вздохнул, и она снова почувствовала его дыхание.

— Я все-таки думаю, если бы мы встретились при других обстоятельствах, скажем, в баре…

— Шутите? — усмехнулась Карен.

На протяжении нескольких миль они молчали, а потом Фоули сказал:

— Есть еще одна роль Фей Данауэй, которая мне нравится. Это в «Трех днях Кондора».

— С Робертом Редфордом. В молодости я была без ума от этого фильма, особенно от диалогов. Помните, Фей Данауэй там говорит — это происходит на следующее утро после того, как она переспала с ним, хотя почти не знала его… Вернее, сначала он спрашивает, не окажет ли она ему услугу, а она отвечает: «Я тебе хоть в чем-нибудь отказывала?»

— Да… — сказал Фоули.

Она ждала, что он продолжит, но машина сбавила скорость, запрыгала по щебню обочины и остановилась.

Карен приготовилась.

— Понятия не имею, где мы. Так же как и вы, — промолвил Фоули.

Все еще за городом, Карен была уверена в этом — может, на полпути к Уэст-Палм, а может, ближе.

— Вы там еще живы? — услышала она голос второго, Бадди.

Крышка багажника поднялась.

Карен чувствовала на себе руки Фоули, потом они исчезли, и она услышала его голос, уже снаружи.

— Где это мы, черт возьми?

— Там автострада, и Глен с машиной.

Глен.

Карен повторила про себя это имя и запомнила его.

— А как мы до него доберемся? — поинтересовался Фоули.

— Пройдем через кусты и поднимемся на насыпь.

— Вылезайте, — услышала она голос Фоули, раздавшийся над самым ее ухом.

Карен оттолкнулась от стенки, перекатилась с левого бока на правый и, сжимая обеими руками пистолет, наставила ствол на двух приятелей. Было темно, но Бадди и Фоули стояли совсем рядом, два темных силуэта.

— Руки вверх и медленно повернитесь ко мне спиной.

— Вот дерьмо! — воскликнул Фоули.

Они одновременно шарахнулись в стороны. Карен увидела, как опускается крышка, успела почти в упор выстрелить из 38-го, потом багажник захлопнулся, но она продолжала стрелять, оглушая себя в темноте.

Они так быстро отреагировали, что скорее всего она промахнулась. Карен не слышала ни звука, но почти не сомневалась в том, что они сейчас возьмут ее ружье и вернутся.