Передача «Кружатся диски» только начала выходить, когда мне позвонил человек и предложил встретиться в пивном баре «Жигули», что за Казанским собором. В 1980-е годы это было знаковое место, туда пацаны вроде нас не ходили. Мы воодушевились.

Нас встретил мужчина с черными вьющимися волосами, в шикарном, хотя и потертом кожаном плаще до пят нараспашку, почти ковбойской шляпе и вязаной сеточкой безрукавке поверх красной рубашки. Обе руки украшали антикварного толка золотые перстни. Удивительным образом холеность в нем сочеталась с потрепанностью. Как потом выяснилось, холеность была природной, а потрепанность — приобретенной.

— Сергей Натанович Александров, — представился он, — директор Рубины Калантарян. Я вас видел, предлагаю работать вместе.

И он заказал каждому по большой кружке пива.

К тому времени мы иногда кое-где выступали, даже стали лауреатами II фестиваля рок-клуба, но все наши концерты носили случайный характер. Несколько концертов в рок-клубе, пара выходов в ДК Ленсовета в куче с другими, еще один концерт с Майком Науменко, где после нашей программы Майк вместе с нами пел свою песню «Лето».

Было ясно, что нам нужен человек, который мог бы организовать нашу жизнь. Этим пытался заняться Андрей, но быстро остыл. Были и другие желающие. Приходили какие-то люди, мы им высказывали свои пожелания — побыстрее стать самыми крутыми и знаменитыми.

— Ну, вы, ребята, замахнулись, — говорили они. — Давайте постепенно.

Постепенно мы не хотели, хотели всё и сразу, поэтому люди уходили.

— У нас все должно быть по высшему разряду, аппарат, как у Пугачевой, плакаты, как у Пугачевой, — выпалили мы Александрову на одном дыхании, понимая, что пиво допить не удастся.

Но Александров выслушал нас очень внимательно.

— Все у вас будет! — пообещал Сергей Натанович так спокойно, будто мы просили по брикету мороженого.

Потом он достал толстенный бумажник и расплатился за всех.

Мы были сражены наповал и радужными перспективами, и широтой этого человека. Нам и в голову не пришло, что он может нас обмануть.

Тут же сообща составили стратегический план совместной жизни.

Вспомнив Алибасова, договорились, что он не будет нам объяснять, какие песни писать и петь. Творчество — это наше. Мы, в свою очередь, пообещали не лезть в его дела, он занимается администрированием так, как считает нужным.

Появлению Александрова первой обрадовалась Ира Михайлова. Теперь Сергей Натанович ходил отпрашивать нас из армии. Ему тоже пришлось нелегко. Однажды мы уже собирались отменить съемки, отчаявшись дождаться барабанщика, когда в студию вбежал счастливый Мурашов. После длительной паузы вслед за ним, едва волоча ноги, но тоже сияющий тащился Сережа Александров. Оказалось, чтобы отпросить Лешку, директор вынужден был пить спирт с командиром части. Закуски не было, пришлось заедать поливитаминами.

Вернувшись из армии, мы стали осуществлять программу минимум.

— Тарификация — это главное, — строго сказал Сергей Натанович и начал действовать.

В Ленконцерте никто не верил в затею Александрова. Бросать народную артистку РСФСР ради неизвестных непрофессиональных ребят — безумие, — считали все. Но Сережа был непреклонен и даже поспорил на ящик коньяка, что мы пройдем тарификацию. Ему действительно нравилось то, что мы делали, и он не сомневался, что «Секрет» сможет стать самой популярной группой в стране.

Мы стали готовиться к тарификации. Для начала Александров взял нам звукорежиссера — Васю Алексеева, который работал с ансамблем «Земляне». Кстати, Вася был вторым после Александрова, кто верил в наш успех.

Сергей Натанович организовал постоянные репетиции на ленконцертовских базах. Когда нас выгоняли с одной, Сережа тут же находил другую, так что у нас не было простоя, мы репетировали с утра до ночи.

Он договорился с замечательным джазовым музыкантом Володей Габаем из «Джаз-комфорта», и Володя занимался с нами месяц. После этих занятий мы очень продвинулись.

Александров даже пробил в Ленконцерте небольшие деньги, на которые мы обзавелись черными цилиндрами и сшили концертные костюмы: черные брюки, белые рубашки, красные галстуки и пиджаки с золотой нитью и черным бархатным воротничком. На золотых пиджаках настоял Сергей Натанович, он был глубоко убежден, что искусство должно быть ярким. Мы не перечили, соблюдая договор.

Еще до тарификации нас как «неформальное молодежное объединение» пригласили принять участие в фестивале молодежи и студентов в Ленинградском дворце молодежи.

Началась перестройка, и кое-что стали разрешать. Несколько дней на сцене ЛДМ выступали ленинградские неформалы — группы «Карусель», «Мифы», «Лицедеи», еще кто-то. Это было грандиозное событие для города.

Когда мы вышли на сцену, то с удивлением обнаружили, что популярны. И не просто популярны — зал был забит ребятами в красных галстуках, которые весь концерт подпевали нам и бились в истерике от счастья.

Выступление в ЛДМ окрылило нас, мы уже были довольны, но Александров смотрел в будущее.

После концерта Сережа организовал нам встречу с Сашей Драчевым и Володей Контровым.

Драчев был художественным руководителем джазового оркестра «Диапазон», универсального аккомпанирующего коллектива Ульяновской филармонии, с которым работали тогдашние эстрадные знаменитости. Контров был директором оркестра.

Сережа все устроил, и нас пригласили войти в состав «Диапазона». Мы были в полной эйфории и солидно пообещали подумать.

За неделю до тарификации начались репетиции в Крупе (Дом культуры имени Надежды Крупской), где решили провести прослушивание.

В Ленконцерте был один приличный аппарат «Динакорд», о котором все мечтали и которым беспрепятственно пользовалась лишь Эдита Пьеха. Нам его никто не собирался давать.

Но Сережа думал по-другому и пошел к директору. Выслушав рассказ о молодых талантливых ребятах, которые озолотят Ленконцерт, директор согласился дать аппарат в день прослушивания, никак не раньше. Оказалось, что в данный момент аппарат отправляли для репетиций ансамбля «Лира».

Сергей не спорил:

— Ладно, вы подпишите, а когда получится, тогда получится.

Выправив бумаги, он дождался конца погрузки, подсел к экспедитору и объяснил:

— Планы поменялись, видишь бумаги, везем в Крупу.

Был скандал, но Александров все уладил. За неделю «Динакорд» нам стал родным.

Сережа выполнял все условия договора. Он, как Юрий Олеша, жил по принципу: ни дня без строчки.

— Что мне писать на афише? — теребил нас Александров.

А мы не знали — что. Все коллективы не симфонической и не народной музыки в нашей стране назывались одинаково: ВИА — вокально-инструментальный ансамбль. Такое всепоглощающее название привело к тому, что в Ленконцерте их был явный перебор, и стать еще одним ВИА нам вряд ли светило. Да мы и не стремились к этому «почетному званию».

Слово «рок-группа» тогда произносили шепотом. Официально в стране была одна рок-группа — «Машина времени», расчет окончен. Мы ломали голову, как нам себя называть, пока мне на глаза не попалась старая пластинка Битлов с надписью «beat-combo The Beatles».

«Beat-combo» — звучало круто. Но мы пошли на компромисс и позаимствовали лишь часть. Так появился бит-квартет «Секрет».

Всем понравилось.

Но в тарифной сетке Ленконцерта такой жанр не значился. Опять стали ломать голову. На этот раз осенило Александрова, он предложил записать «Секрет» как музыкальных эксцентриков. Расчет был прост: в оригинальном жанре, где числились эксцентрики, всегда были вакансии. От нас требовалось не просто выступить, а выступить оригинально и эксцентрично. Чего проще!

Концерт начался с короткой увертюры — фонограммы попурри из американской музыки с фанфарами. Затем на сцене появился Вася Соловьев, к тому времени уже штатный сотрудник филармонического отдела Ленконцерта, мастер художественного слова.

— Мальчики и девочки, бабушки и дедушки, вспомним шестидесятые годы!

Вася очень коротко оповестил присутствующих о полете Юрия Гагарина в космос и других достижениях нашей родины в эти славные годы, после чего доведенный до экстаза собственным рассказом конферансье ликующе объявил:

— Работают все радиостанции Советского Союза! Пять, четыре, три, два, один, пуск! На сцене бит-квартет «Секрет»!!!

В этот момент погас свет, в полной тишине раздались щелчки пальцами, отсчитывающие такт. Свет загорелся вновь, потные от жарких пиджаков и волнения, мы запели: «Я люблю буги-вуги».

Наше представление продолжалось сорок пять минут. В песне «Сара-бара-бу» мы эксцентрично хватали скрипки, в «Арине-балерине» эксцентрично играли цилиндрами и дружно делали эксцентричную ласточку. Программу завершал «Мажорный рок-н-ролл», где Фоменко эксцентрично бегал по сцене, а потом оригинально падал в оркестровую яму на заранее постеленный мат.

Зал стонал от восторга. Поддержать нас пришла куча народа — родные, товарищи, армейские друзья.

В оценочной комиссии вместе с чиновниками от культуры сидели композитор Александр Морозов, по совместительству руководитель группы «Форум», и певец Эдуард Хиль.

Деятели культуры восприняли наше выступление благосклонно.

Эдуард Анатольевич лишь посоветовал:

— Раз вы иронизируете над музыкой толстых, хорошо бы после того, как посмеетесь над так называемым рок-н-роллом, взять гармошку, балалайку и спеть русскую народную песню, чтобы зритель понял, вот оно — настоящее.

Мы покивали головами, хотя, конечно, ничего такого делать не собирались.

Так мы попали в «Ленконцерт», а заодно и в оригинальный жанр.

Как тарифицированный коллектив от Ленконцерта бит-квартет «Секрет» стал регулярно выступать на разных площадках Ленинграда и Ленинградской области. Нам положили ставку — двенадцать рублей на брата; Александров получал столько же.

Когда Васю не отпускали с основного места работы, Сережа исполнял роль конферансье, но это, как говорил Кунаев, было за гранью добра и зла.

Александров выходил на сцену важной походкой и через отрыжечку водочкой с селедочкой с чувством собственного достоинства произносил васькин текст.

Молодежный сленг в устах Сережи звучал сомнительно. Несколько раз мы это стерпели, а потом взмолились, и он пошел нам навстречу. В конце концов, мы вообще отказались от конферанса, стали разговаривать со зрителями сами.

Впечатленное нашим успехом на фестивале, руководство ЛДМ предложило сделать несколько сольных концертов «Секрета». Концертов получилось десять. Десять вечеров подряд мы собирали переполненный зал.

Мы организовали все по Станиславскому. Уже в фойе публику разогревала группа «Блик» — школьный ансамбль, игравший, как и мы, в битловской эстетике. В перерывах между композициями Вася проводил среди собравшихся конкурс на звание «Мисс «Секрет»». На каждом концерте выбирали самую красивую девушку.

Десять претенденток встретились на последнем концерте.

Все было обставлено очень торжественно. Десятка лучших выходила на сцену, а наша четверка долго и придирчиво выбирала самую-самую.

Как ни странно, память сохранила ее имя, уж больно сочно оно звучало — Ася Петрик, что-то такое из Ильфа и Петрова. Под ликование зала Асю сфотографировали вместе с «Секретом».

На этом все и закончилось, дружить с нами она особо не рвалась, но число фанатов бит-квартета после этой декады увеличилось в разы.

Через месяц после тарификации Сергей организовал нам первую гастроль. «Секрет» пригласили в трехдневную поездку на теплоходе «Михаил Калинин», курсирующем между Ленинградом и Таллином. Если верить советским молодежным изданиям, первый концерт битлов оплатили бобами, мы за выступление получили больше — каюту, бесплатный стол и выпивку.

Нам бы хватило и одной выпивки, а тут еще и ресторанное питание три раза в день в голодный 1985 год. Уже от этого могло снести крышу.

Но судьба решила одарить нас по полной.

На теплоходе была мощная антенна, и туристы могли смотреть западное телевидение! В первый же вечер передавали прямую трансляцию концертов в помощь Африке «Live Aid». Концерты проходили в Лондоне, Нью-Йорке, еще где-то.

Больше пяти часов мы сидели в ресторане и в режиме реального времени видели мировых рок-звезд — Пола Маккартни, Майкла Джексона, Эрика Клэптона, Брюса Спрингстина, Aerosmith и других.

Мы слушали их и пили. Осознать неожиданно рухнувшее на нас счастье было выше наших сил.

Напились мы здорово. Пьяный Александров вылавливал девок и укладывал их пьяному Васе в постель, пытаясь лишить его «невинности». Но Вася в ту пору готовился стать отцом и, хотя плохо держался на ногах, устоял от падения.

Мурашов до изнеможения катался по палубе на велосипеде, до сих пор не понимаю, где он его раздобыл.

А я решил искупаться ночью в бассейне и, видно, так усердно греб, что поранил руку о сколотый кафель. Пришлось будить корабельного доктора, он сердито наложил мне несколько швов и заклеил руку пластырем, благо на круизном теплоходе имелся импортный пластырь телесного цвета. Наутро рука распухла. На концерте Андрей вставил мне медиатор между негнущимися пальцами, так я и сандалил, как мог.

Случай с теплоходом «Калинин» был единичный. Хотя и тарифицированный, «Секрет» для нас оставался свободным времяпрепровождением, мы не могли заработать себе на жизнь только музыкой.

Через какое-то время разговор о «Диапазоне» возник вновь. Мы уже были готовы поменять свою судьбу и отдать трудовые книжки в Ульяновскую филармонию, но при одном условии.

— Сколько мы будем получать? — задали мы Сереже животрепещущий вопрос.

— Сколько хотите?

— По пятьсот в месяц, — выпалили мы, не моргнув глазом, словно четыре Шуры Балаганова.

— Хорошо, — по обыкновению, согласился наш директор.

Мы не поверили. У меня в БДТ была зарплата восемьдесят пять рублей, мой папа, заслуженный артист РСФСР, получал сто восемьдесят рублей, народный артист Советского Союза Владислав Стржельчик — четыреста пятьдесят.

Больше вопросов мы не задавали. Заняться любимым делом, да еще за такие деньги! Какие могут быть вопросы!?

Родина Ленина встретила нас с распростертыми объятиями. К слову, мы так и не побывали в музее вождя.

Теперь «Секрет» входил в структуру Ульяновской государственной филармонии и выступал вместе с «Диапазоном». По договору два раза в год мы играли в Ульяновске, все остальное время — гастроли, в том числе и в Ленинграде. Александров постарался, чтобы родной город тоже нас не забывал.

Мы попали в профессиональный коллектив. Это было то, о чем мы мечтали. Музыка — каждый день.

Мы с радостью включились в работу, к тому же нам было чему поучиться у собратьев по цеху. И хотя инструменталистов из нас так и не получилось, но со временем играть мы стали довольно сносно.

Концерт начинал «Диапазон», они играли американскую и советскую джазовую классику от Кэба Кэллоуэя до Леонида Утесова. Потом выходили мы и вместе исполняли «Буги-вуги».

Дальше «Секрет» выступал самостоятельно, а в конце «Диапазон» возвращался и подыгрывал нам в песне «Пусть будет так всегда», а мы только пели. Во втором отделении выступала звезда.

В то время с «Диапазоном» работали Александр Розенбаум, Михаил Боярский, Валерий Леонтьев. В середине 1980-х это уже были звезды, мы ездили по самым большим городам Союза, и везде были переполненные залы.

График выступлений был плотным, иногда по четыре концерта в день, поэтому общаться со звездами нам было некогда. К тому же по статусу их селили в лучших гостиницах, сопровождали иначе.

Лишь однажды в Ульяновске после очередного концерта все артисты собрались в номере у Валерия Леонтьева. Среди нас была одна женщина — Марина Хрусталева, администратор «Диапазона». От усталости все быстро опьянели. Валера стал танцевать, мы его поначалу поддержали, но быстро сломались и пошли спать, а он неистово продолжал, будто и не было никаких концертов.

«Звезды» относились к нам как к младшим товарищам, доброжелательно, мы отвечали им тем же. Конфликт произошел лишь один раз. Случайно столкнувшись в гостинице с Розенбаумом, Фома почему-то вступил с ним в спор о рок-н-ролле. Что они там не поделили, я уже не помню, оденако сцепились не на шутку и орали оба на всю гостиницу. До драки не дошло, но мы еле-еле их растащили.

* * *

Еще до появления Александрова мы договорились, что «Секрет» — коллектив равных. По любому вопросу спорим до последнего, но если не приходим к общему мнению, тогда право последнего слова в творчестве принадлежит мне. Сколько голосов должно быть в песне, какой аккорд поставить сюда, какое соло должен сыграть гитарист, какой текст лучше ложится на эту мелодию — здесь мое мнение было решающим.

В идеологии последнее слово было за Фомой. Он лучше понимал, как общаться с людьми, принимать или нет то или иное предложение, кто будет разговаривать с журналистами и о чем.

Правда, до применения права вето в наших спорах мы никогда не доходили.

Фоменко сформулировал и кредо нашей группы: один за всех и все за одного! Мы продолжали лучшие традиции: возьмемся за руки, друзья! Ребята, главное, чувство локтя! Мы декларировали это не только в песнях, но и в жизни, во всех выступлениях и интервью. Если один пойдет работать на завод, то и остальные побросают гитары, будут работать с ним в одной бригаде.

В этом не было ни капли лукавства. За полтора года армии мы с Фомой стали почти родными. Трудности службы и ежедневное совместное творчество сделали свое дело, мы понимали друг друга не просто с полуслова, мы думали порой одинаково.

И все песни подписывали: Леонидов — Фоменко. Но даже когда стали сочинять порознь, подписывали по-прежнему двумя фамилиями, как Леннон и Маккартни.

У «Секрета» была одна ясная цель — стать первыми, забраться на олимп. Эта цель нас очень сплачивала, и мы ни минуты не сомневались, что добьемся своего.

За музыкальный и культурный образец мы взяли эстетику ранних 60-х годов XX века. Время было по-своему уникальное. Закончилась страшная мировая война, еще не начался Вьетнам, люди ожили, появилась надежда. Тогда и появился знаменитый британский стиль Mersy beat, Mersy sound — музыка с берегов реки Мерси, где стоит Ливерпуль. Музыка эта отличалась солнечностью, мелодичностью. Конечно, самыми яркими представителями Mersy beat были ранние битлы, но мы знали и другие группы: Hollis, Swinging Blue Jeans, Jerry & the Postmasters, Hurricanes, — которые играли такую же музыку и выглядели так же — в костюмах и галстуках.

Конечно, до чистого ливерпульского звука нам было далеко, на самопальных усилителях далеко не уедешь. Но позитива и юмора, характерного для этого стиля, и нам не занимать. Мы чувствовали с этой культурой кровное родство. Наш поросячий восторг шел не от нашей глупости, а от молодости, от эмоций через край, от нашей искренности. Мы пели о том, что волновало именно нас. Мы играли в битлов, но обошлись без плагиата.

Зрителю пришелся по вкусу образ романтичных молодых балбесов. К тому же у нас были красивые песни, так что нам с упоением подыгрывали, изображая секретоманию.

Позаимствовали мы у битлов и внешний вид. Так появились костюмы и галстуки. Но «Секрет» не мог выходить на сцену в белых рубашках и пиджаках, а в жизни ходить в бананах и кроссовках.

Мы хотели декларировать наш стиль круглосуточно и поначалу, из-за отсутствия средств, решили подчеркнуть нашу общность хотя бы головными уборами.

А если уж головные уборы — то шляпы или кепи. От шляп веяло буржуазностью, а вот мягкие кепи носили рабочие ливерпульских доков, это нам было ближе. Я взял кепку у папы, ребята тоже где-то раздобыли.

Когда появились деньги, вопрос решили кардинально. Александров нашел ателье, где шили одежду номенклатурным работникам, и заказал нам весь гардероб, вплоть до зимних пальто в шотландскую клетку. Пальто получились жуткие, но какое-то время все их честно носили.

С обувью вообще была катастрофа. Где можно было в 1986 году найти элегантные туфли, да еще четыре одинаковых пары, да еще концертные, дорожные, зимние, спортивные и т. д.? Обувь тоже сшили в ателье. Получилось довольно убого. Поскольку заказом занимался Александров и ботинки сильно смахивали на обувь для инвалидов, мы прозвали их «папины ортопеды». Тем не менее мы не сдавались и мужественно потели в одинаковых ботинках. «Секрет» должны воспринимать как единую команду, как кулак.

Со временем мы стали одеваться не одинаково, а одностильно, опять же как битлы.

Писать песни мы всегда садились с одной мыслью: сейчас напишем бессмертное произведение. Но сам процесс шел по-разному. Одни песни рождались легко, другие заставляли помучиться.

С песней «Моя любовь на пятом этаже» получилась целая история.

Мы придумали первую строфу:

Моя любовь на пятом этаже, Почти где луна. Моя любовь, наверно, спит уже. Спокойного сна.

Строфа появилась случайно — никаких прототипов ни на пятом, ни на десятом этаже, просто красивые слова.

А дальше заткнулись с текстом. Не идет и всё!

Когда поняли, что самим не справиться, мы первый и последний раз обратились за помощью к профессиональному поэту-песеннику Виктору Гину.

Виктор написал свой текст, немного, на наш взгляд, советский. Мы заменили кое-какие слова, и получилось то, что устроило всех.

При «Диапазоне» квартет проработал сезон, потом Александров заключил договор с Ленинградским мюзик-холлом, но просуществовали мы там недолго, по причинам, с творчеством не связанным.

Количество блондинок с ногами невероятных размеров в коллективе мюзик-холла превышало все допустимые нормы. Появление четверки сладких мальчиков произвело на девушек неизгладимое впечатление.

В ту пору творчество нас занимало куда больше девушек, к тому же мы все были при женах и пока работали в Ленинграде, нам удавалось избежать соблазна.

Но мюзик-холл отправился на гастроли в Ригу.

После первого же концерта Сережа отправил нас в ресторан «Лидо» со словами:

— Столик заказан, поезжайте, я приеду позже.

В ресторане нас ждали, любезно провели в конец зала к большому столу. Мы удивились его размерам, но не придали этому значения.

Когда, утолив голод, мы уже расслабленные смаковали рижский бальзам, появился Сергей Натанович, но не один, а с четырьмя блондинками. Бесцеремонно растолкав нас, он усадил рядом с каждым по красавице. На сопротивление сил не было, грехопадения избежать не удалось.

Беда в том, что мы не были готовы к постоянным отношениям, а девушки, наоборот, жаждали зажить семьей, хотя бы на месяц гастролей.

В результате Фома сдался и прожил по-семейному, у Леши случился роман.

Мы с Заблудовским старались, как могли, избежать постоянных связей. Надо сказать, что для полноценных романов у нас просто не было времени. Кроме спектаклей мюзик-холла на рижских гастролях мы играли с «Машиной времени». Во Дворце спорта проходили совместные наши с «машинистами» концерты, где «Секрет» играл первое отделение, а они — второе.

Расклад был непростой. Мюзик-холл выступал в Оперном театре. Мы отыгрывали свой блок и неслись в спорткомплекс. Закончив там, возвращались в Оперный, на общий поклон. И снова в спорткомплекс — на джем.

До гостиницы мы добирались гораздо позже мюзикхолльцев, поэтому самым озабоченным девушкам приходилось нас караулить. Мы с Андреем принимали все меры предосторожности, но это срабатывало не всегда, девушки возникали в самых неожиданных местах, готовые нас не просто съесть, а сожрать.

Мы догадывались, что нас взяли в женский коллектив не из благотворительности, и постоянно костерили сводника Александрова. Наши эмоции Натаныч глубокомысленно пытался гасить своей любимой фразой:

— Артист — тот же ребенок, только писька у него большая.

Но долго испытывать наше терпение Сергей Натанович все же не стал. Вскоре мы покинули Ленинградский мюзик-холл.

Наше совместное выступление с «Машиной времени» в Риге было не единственным.

История началась еще в 1980 году. Тогда я случайно оказался во Дворце спорта «Юбилейный» на их концерте.

Продвинутые знали о «Машине» и о Макаре еще с середины семидесятых, но я в те годы совсем не подозревал, что рок может быть и русским.

Я воспринимал русскую классическую музыку, Дмитрия Бортнянского, Михаила Глинку, Петра Чайковского, знал об авторской песне Владимира Высоцкого, Булата Окуджавы, а все эти ВИА для меня не существовали. За так называемый рок телевидение выдавало всякий суррогат, вроде группы «Земляне».

Оказалось, я был неправ.

В зале погас свет, на сцену вышел какой-то волосатый и джинсовый и сказал:

Уведите детей, снимите шляпы, Верующие — целуйте крест. Сегодня, где-то в половине пятого, По городу пройдет удивительный оркестр.

Меня как током ударило. Весь концерт я просидел ошарашенный. Во-первых, это был не просто концерт, то есть исполнение песен одна за другой, а литературно-музыкальная композиция. Песни «Машины времени» чередовались с прекрасными стихами. Все на сцене, а особенно кудрявый, как Пушкин, Макаревич, были исполнены какой-то духовной красоты и силы. У меня случилось культурное потрясение, я без памяти влюбился в «Машину» и какое-то время был ее преданным фанатом, покупал все их пластинки, смотрел передачи с их участием. Они были для меня как битлы.

Однажды мне позвонили с «Мосфильма» и предложили попробоваться на главную роль в фильме «Начни сначала» режиссера Александра Стефановича. Кино было о нелегкой судьбе молодого и бескомпромиссного автора-исполнителя. Я тогда не знал, что сценарий был написан специально под Андрея Макаревича и строился на его же песнях. Но Стефанович резонно опасался, что худсовет студии может зарубить непрофессионального актера, и решил подстраховаться.

Предложение было лестным, и я, конечно, согласился приехать на фотопробы.

Через какое-то время мне опять позвонили:

— Никуда ехать не надо, передайте свою фотографию Макаревичу, он сейчас в Ленинграде.

Я поехал в «Прибалтийскую», где остановился Андрей. По дороге я страшно нервничал. Во-первых, я не знал, как ко мне отнесется мой кумир. Успею ли я рассказать ему о «Секрете», чтобы он не думал, что я просто артист БДТ.

Но еще больше я боялся, что меня не пропустят в цитадель иностранщины, самую крутую по тем временам гостиницу Ленинграда.

Дождавшись у входа группу интуристов, я влился в их веселую компанию и, мурлыча под нос единственное, что помнил из школьного курса немецкого, а именно: «Meine Mutter ist die beste… und die schflnste Frau der Welt», — проскользнул мимо швейцара.

Единственный раз мне пригодились мои скромные знания немецкого. Спасибо, Ирина Петровна.

Но расслабляться было рано.

Меня ожидало еще одно потрясение. Я впервые попал в гостиничный люкс, и не просто в люкс, а в какой-то супер-пупер-двухэтажный дворец. Там, кроме Андрея, находились еще какие-то дяди и девушки. Тут я окончательно засмущался, быстро отдал свои фотки и рванул к дверям.

— Максим, подожди, — крикнул мне вслед Макаревич. — А как поживает «Секрет»?

Я чуть не упал. Откуда он меня знает? Оказалось, что наш первый магнитный альбом «Ты и я» Андрею принес Володя Матецкий. Как альбом попал к Матецкому, до сих пор остается загадкой. Макаревич с Сашей Кутиковым прослушали его с интересом и даже, по словам Андрея, прослезились на «Алисе».

Так началась наша дружба с Макаром.

Главную роль в «Начни сначала» Андрей сыграл сам, но в один эпизод фильма я все же попал. По сюжету герой плавал по Неве, на речном трамвайчике, куда собрали ленинградских авторов-исполнителей: Розенбаума, Гребенщикова и почему-то меня.

Белая ночь, теплоход, мосты…

Моя память сохранила об этих съемках немного. Вот внутри свернутого корабельного каната, очень уютно свернувшись калачиком, спит БГ. Розенбаума не помню, не трудно догадаться, что и он пил и пел, как и остальные.

Но что помню ясно до сих пор — пьяненький Макаревич поет пьяненькому и ужасно счастливому мне «Именины у Кристины». Он ее, оказывается, не просто слышал, а знает наизусть. Вот это да!

Уже в следующий приезд «Машины времени» в Питер я притащил на их концерт весь «Секрет». Мы нарядились в белые рубашки и красные галстуки, купили ром и пепси. Из книжки Хантера Дэвиса про битлов мы знали, что коктейль из рома с кока-колой был их любимым напитком. Кока-колу у нас не продавали, пришлось идти на компромисс. После концерта вместе с «машинистами» мы поехали все в ту же «Прибалтийскую».

Мы пили ром с пепси и дружили. С тех пор так и повелось, «Машина» и «Секрет» все встречи отмечали широко, что уж говорить про святые даты — дни рождения групп.

Во время очередного застолья у Макара возникла идея:

— «Секрету» нужен толчок. Хотите поиграть с нами отделение?

Еще бы!

Так мы с «Машиной» стали ездить на гастроли. «Машинистам» была приятна наша компания, они нас опекали, а нам было приятно все. Мы играли разную музыку, но от этого совместный концерт только выигрывал. Часто во время наших выступлений Андрей садился в первый ряд и с удовольствием смотрел, как мы играем. Это нас очень вдохновляло.

Благодаря Макаревичу и «Машине времени» мы накапливали опыт, знакомились со зрителем, бывали в разных городах, куда потом уже приезжали самостоятельно.

* * *

Все гастролирующие артисты знают, каким нелегким был хлеб даже у самых успешных исполнителей в Советском Союзе. Нормально оборудованных концертных площадок почти не имелось, каждый раз приходилось что-то срочно менять или исправлять. Неприятности поджидали нас на каждом шагу. Немудрено, что многие артисты выступали под фонограмму. Мы пели вживую, но это нам дорого стоило.

В Тюмени во время гастролей «Секрета» стояла жара под сорок градусов. Три концерта в день. Кондиционеров нет. Александров где-то раздобыл вентиляторы, но они оказались маломощные и не спасали. Мы играли, обливаясь потом.

Тогда Сережа нашел другой выход. В подвале ДК он обнаружил душевые, которыми редко пользовались, их быстро привели в рабочее состояние. После концерта мы бежали в подвал, включали воду, садились на табуреты под холодную струю и до следующего концерта отмокали.

Еще хуже, чем с концертными площадками, обстояло дело с гостиницами. Ненавязчивый гостиничный сервис стал притчей во языцех. В те годы нормальные гостиницы в Советском Союзе можно было пересчитать по пальцам. Чем дальше от Москвы, тем ужаснее были условия.

В одной гостинице стоял лютый холод, и мы с Лешей стали просить у дежурной по этажу дополнительные одеяла.

— А кто вам сказал, что холодно? — удивилась дежурная.

— Я вам говорю, что мне холодно, — начал заводиться я.

— А им не холодно, — тут же спокойно парировала женщина, указав на двух амбалов с красными рожами по четыреста граммов в каждой.

В другом городе на просьбу поменять постельное белье, на котором мы спали уже неделю, гостиничная дежурная резонно заметила:

— Мы даже неграм меняем постель один раз в две недели.

Мы не были неграми, но у нас был Сережа, такие ситуации он разрешал за несколько минут.

Александров никогда не брал на себя больше, чем мог сделать. Но никогда не отступал от задуманного, не гнушаясь попросить помощи.

Сережа плохо знал Москву, но понимал, что «Секрет» обязательно должен выступать в столице. Здесь ему помогали другие, больше остальных — Валера Голда, директор «Машины времени».

Все знали: самый желанный хлеб для артиста — летние гастроли на Черноморском побережье. Александров договорился с Бари Алибасовым, и мы проехали от Батуми до Одессы с группой «Интеграл».

Кстати, гастроли были долгие и тяжелые. Мы жутко устали от жары, от концертов в зеленых театрах, и когда сели в самолет, вздохнули с облегчением. И пока летели от Краснодара до Питера, я написал песню «Домой»:

Домой! Там так сладко бьется сердце северных гор!

Домой! Снова остается бесконечный простор за спиной, Позади ночная брань чужих городов,

Зной соленых океанов, терпких садов,

Но во мне уже стучит, как шальной мотор,

Сердце северных гор, сердце северных гор…

Со временем мы обратили внимание, что около группы собирается все больше людей. При Александрове постоянно маячили какие-то толстые, покрытые шерстью дядьки средних лет в золотых перстнях, может быть, местные администраторы. У них с Сережей были трешь-мнешь, мы не вникали, понимая, что они нужны были для бизнеса. К нам папики относились уважительно.

Однажды Сережа сказал, что надо выступить на зоне. Мы согласились.

Приехали. Полный зал зеков.

— Здравствуйте, товарищи и друзья, — сказали мы. Аудитория возликовала.

Концерт прошел в дружеской обстановке. Папики были довольны, видно, тому, для кого старались, послабление вышло.

Притягивал «Секрет» и разного толка самородков. Александров как человек, ничего не пускавший на самотек, тут же пристраивал их к какому-нибудь делу.

Феликс прибился к группе еще курсантом Владивостокского морского училища. Если мы находились хотя бы в радиусе трехсот километров от его местонахождения, Феликс придумывал самые невероятные способы, чтобы попасть на концерт группы.

После окончания училища он получил звание лейтенанта и стал служить на Тихоокеанском флоте, но морская служба его не вдохновляла. Феликс решил кардинально изменить судьбу.

На празднование Дня военно-морского флота во Владивосток приехал главный адмирал. Корабли встали на рейде, а командование принимало парад, рассматривая их в бинокль. Как гласит легенда, подчиненные рапортовали о боевой готовности кораблей, а адмирал благосклонно кивал головой, не отрывая глаз от окуляров.

— Что это? — вдруг спросил он таким голосом, что весь Тихоокеанский флот оцепенел.

На борту главного линкора красовался грубо намалеванный масляной краской огромный пацифик.

Автора нашли быстро, да Феликс и не скрывал, что это его работа. Военно-морской флот тут же избавился от пацифиста, а бывший лейтенант стал носить за нами гитары. Для группы это была небольшая находка, руки у Феликса были вставлены не тем концом, однажды он умудрился уронить гитару Фомы. Но мы его терпели. Как можно выгнать большого доброго пса?

Другим самородком, нашедшим свое место рядом с нами, был Андрюха по кличке Безумный.

У Безумного, кроме «Секрета», была еще одна страсть — он любил электричество, поэтому электрифицировал все. Александров оформил его электриком. Безумный не терпел простоя. И когда не было объекта для электрификации, он жертвовал собой. Это было страшное зрелище — здоровенный Андрюха в футболке, опутанной проводами и сияющей лампочками, с крутящимися пропеллерами на голове.

В отличие от остальных Егор Белобородов оказался настоящим умельцем. Белобородов организовал в Москве один из первых кооперативов освети-

тельных приборов. Он часто освещал наши концерты и даже ездил с квартетом на гастроли.

Однажды Егор спас меня от административной ответственности.

Егор перегонял из Тольятти свои новенькие «Жигули» и заехал в один из приволжских городов, где шли наши гастроли.

По обыкновению, после концерта мы всей компанией пили водку, а она вдруг кончилась. Всем известно: ночью водку можно купить только у таксистов, а таксисты ночью все на вокзале.

Туда и ринулись. Почему-то я решил, что среди присутствующих самый трезвый, поэтому как был в трениках и тапочках, сел за руль белобородовской машины. Егор предусмотрительно расположился рядом. Мы благополучно отоварились, но тут оказалось, что дорога, по которой мы приехали, с односторонним движением.

Где среди ночи в чужом городе искать объездные пути? Я не стал напрягаться, и поехал обратно известным путем. Вдруг видим, сзади нам кто-то мигает.

Моя хмельная голова тут же заработала. Я решил покуражиться и нажал на газ. Машина не отстает. Я даю полный и чуть не врезаюсь в другую машину, перегородившую мне дорогу, сзади подскакивает наш преследователь.

Тут мы замечаем, что обе машины — милицейские. А та, что нас догоняла, еще и «Волга». Мы сразу протрезвели, но было поздно.

В городе случился ночной рейд по проверке безопасности движения, в котором участвовал сам глава местной ГАИ.

Я начинаю объяснять, что, мол, не местный, и вообще — музыкант из Ленинграда. Но гаишники при начальстве и слушать не хотят. Препроводили нас с Егором в участок.

К счастью, начальник с нами не поехал. В участке мы им опять про «Секрет» и чрезвычайные обстоятельства.

— А чем вы докажете, что артист? У вас есть фотография?

Почему они потребовали именно фотографию, я так и не понял. Фотографии у меня, естественно, не было, как и документов.

— У меня есть! — вспомнил Егор и принес из машины снимок девять на двенадцать. На фото, которое он снимал в концертно-спортивном комплексе с самого верхнего яруса, красовалась белобородовская треугольная ферма с прожекторами, лучи света прорезали все пространство сцены сверху донизу, а в самом низу угадывалась наша четверка, больше смахивающая на муравьев.

Гаишники посмеялись, но потеплели. Попросили все же спеть что-нибудь. Я вдохновенно исполнил «Сару-бара-бу». Блюстители порядка не стали нас больше задерживать, сопроводили до гостиницы, а на следующий день всем отделением пришли на концерт.

Сергей Натанович был советский эстрадный жук с полным набором профессиональных привычек. Александров был твердо убежден, что главное в его деле — не быть, а казаться, в нужное время пустить пыль в глаза.

Во всех городах Александров действовал по одному сценарию. Убедившись, что нам забронированы лучшие номера в гостинице, он шел в ресторан и вызывал к себе весь обслуживающий персонал — от шеф-повара до метрдотеля.

— Я директор бит-квартета «Секрета». А вы кто такие? — кричал Сергей Натанович, выпучив глаза и раздувая ноздри. Александров был актером открытого темперамента, свою мысль доносил громко, с пафосом.

В своей эмоциональной речи он постоянно упоминал некоего Николая Васильевича, якобы большую партийную шишку в Москве, готового по первому его звонку разобраться с перегибами на местах.

Персонал трепетал.

Нам было ужасно неудобно. Наши интеллигентские уши с трудом выносили такие вибрации, но угомонить его было невозможно.

К тому же после александровского дивертисмента нас всегда встречали ласково, мы ели на белых скатертях специально приготовленную еду, а после концерта нас ждал накрытый стол в номере.

Со временем Сергей Натанович сам уверовал в истину слов «я-директор-бит-квартета-«Секрет»-а вы кто такие» и всегда добивался желаемого. Лишь однажды у Сергея Натановича не получилось, это свалило Александрова с ног, буквально.

На гастролях в Москве мы как-то обедали в ресторане гостиницы «Спутник». Ресторан был полон. За соседним столиком — компания здоровущего вида коротко стриженных мужчин, явно спортсменов, с девушками.

В тот момент нас уже накрывала всенародная любовь, которая приносила не только радость, но и массу неудобств. Добраться куда-то, что-то купить, просто поесть — стало проблемой.

Мы высказали Сереже пожелание оградиться от случайных встреч, то есть нанять охрану. Института секьюрити еще не существовало, и где искать охранников, было непонятно.

И вот, увидев спортивного типа парней, кто-то из нас посоветовал:

— Смотри, Натаныч, вот ребята, может быть, проконсультируешься?

Сережа пошел. Он выбрал самого крепкого и пригласил его выйти, поговорить. Сереже отказали.

Натаныч вернулся, выпил еще пару рюмок и пошел снова. И опять получил отказ.

Мы не знали, что в те годы ресторан гостиницы «Спутник» был известным бандитским местом. Поговорить здесь можно было только, подойдя с бутылкой, а не приглашать правильного пацана выйти.

Тут бы Натановичу и успокоиться, но директор бит-квартета «Секрет» не привык, чтобы ему отказывали. Остановить Александрова не мог никто, даже мы. Сергей пошел в третий раз.

Тот, к кому Александров подошел, встал, не говоря ни слова, и профессионально закатал Сереже прямо в лоб. Удар был очень сильный. Сергей Натанович, не маленький человек и весом под центнер, рухнул на спину. Мы кинулись к поверженному директору, лезть в драку нам было не с руки и глупо.

Но удар послужил сигналом открытия вечера. Кто-то подбежал к обидчику и двинул ему не менее профессионально, тут же повскакивали другие. Пока мы тащили Сережу до лифта, драка стала всеобщей. В разные стороны летели люди, перевернутые столы, звенели тарелки, визжали девицы.

Портье обыденным голосом вызывал милицию.

Такое я видел только в ковбойских фильмах.

После этого мордобоя идея нанять профессиональную охрану умерла сама собой.

Нас смущала не только манера общения Александрова, но и его внешний вид. Мы просили его не носить костюмы «с претензией», сшить себе что-нибудь нормальное, снять цыганские перстни или хотя бы уменьшить их количество. Сережу раздражала наша настойчивость, и однажды он сжалился над нами и пообещал:

— Ладно, сошью костюм.

Но лучше бы он этого не делал.

Когда Сережа пришел в новом бордовом костюме из толстого букле с искрой, к тому же с закругленным воротником, мы поняли, что он неисправим.

Одежда директора так и осталась предметом наших постоянных шуток. Бессильные что-либо изменить, мы выпускали пар. Иногда Сережа обижался, иногда злился, в гневе был страшен и особо с нами не церемонился. У него в ходу было несколько аргументов, которые он нам внушал при каждом удобном случае:

— Тебе еще до артиста — срать, пердеть и колесо вертеть.

— Там, где вы учились, мы — преподавали.

— Ну, кто, как всегда, оказался прав?!

Прав в конечном счете всегда оказывался Александров. Многие Сережины коллеги были импозантнее его, но не профессиональнее. В нашей стране Сережа делал свое дело лучше всех.

И мы искренне его любили, несмотря на его безудержную самобытность. Он был не из тех директоров, кто сидит в кабинете и руководит процессом по телефону. Сергей Натанович — настоящая рабочая лошадь. Он с нами пропахал всю страну вдоль и поперек.

Мы никогда не видели Сережу, напевающим наши песни, но твердо знали, что они ему нравятся. Он взял нас под крыло и отвечал за все аспекты жизни. Для Сережи существовал только один порядок вещей — тот, что удобен бит-квартету «Секрет». Мы жили за Александровым как за каменной стеной и очень скоро стали звать его Папой.

— «Папа, дай, папа, дай!» Когда уже будет: «Папа — на»?! — часто ворчал Александров, но выполнял любые наши прихоти.

Мы приезжали в очередной город, а он уже встречал нас. Если светило солнце, он обязательно говорил:

— Ну что, какую погоду я вам сделал!

После мюзик-холла Александров устроил нас в Театр у Никитских ворот к Марку Розовскому, потом мы вновь вернулись в Ленконцерт. К какому департаменту приписан «Секрет», нас вскоре перестало волновать. Мы постоянно были в разъездах. В 1988 году каждый в нашей четверке получал по десять тысяч рублей в месяц.

* * *

К концу 1986 года в утвержденной программе бит-квартета «Секрет» было тридцать песен. Нам очень хотелось выпустить свою пластинку, но предложений не поступало.

Мы решили действовать сами. Таллинская студии звукозаписи в те годы была лучшей в стране. С помощью Саши Кутикова, который стал нашим саунд-продюсером, мы за свои деньги записали в Таллине десять песен и предложили фирме «Мелодия» — монополисту по производству пластинок в Советском Союзе.

Собрали худсовет. Поставили наши записи. Песни кончились, и повисла тишина. Никто не хотел брать на себя ответственность.

Перестройка только началась. Официальная советская музыка продолжала декларировать замораживающий пафос и полный скорбец. Нормальные человеческие эмоции были ниже ее достоинства.

Нас спас Давид Тухманов. Он первым встал и сказал, что не возражает против выпуска. После выступления мэтра «Секрет» поддержали и другие.

Но это был еще не конец. Все песни надо было еще залиговать.

Цензуру мы уже проходили, иначе петь с эстрады ничего не дозволялось. Криминала и антисоветчины нам не вешали, но некоторое непонимание все же имело место.

Претензии цензора трудно было предугадать. Почему в песне «Вниз по течению» из фразы «И вечером в ней купают коней, / И рыба на зорьке клюет…» приказали рыбу убрать? Объяснить невозможно. Но их вполне устроил откровенный бред, заменивший рыбалку на заре:

И вечером в ней купают коней,

Найдя предварительно брод.

В «Алисе» привязались к словам «Алиса совсем как дитя».

Им хотелось, чтобы мы пели про ребенка, что выглядело гораздо чудовищнее. Написали: «Алиса, она же дитя».

Еще смешнее получилось с «Кристиной». Услышав строчку «Эй, Кристина, я нынче желаю тебе жить без бед», проверяющий заявил, что «без бед» похоже на «пиздец».

Еле отмазались.

На бумаге мы правили все, как нам указывали, но это было только на бумаге. На концертах за нами никто не следил, и мы пели, как хотели.

Пластинки цензурировали особенно тщательно.

Цензор «Мелодии» придрался к песне «Сара-ба-ра-бу».

— Вы рассказываете историю про Сару-бара-бу. А что в припеве? — с подозрением осведомился он. — Получается: там лучше, чем у нас? Это надо переписать.

С цензурой не поспоришь, вместо картинки земного рая мы придумали продолжение истории:

Корова Му так весело мычала,

Что марабу внезапно грустно стало,

Что у него такого нет вокала

И он не может так же громко, весело мычать.

Мы благополучно сдали новый текст и записали для худсовета «Мелодии» новую фонограмму. Сигнальный, небольшой тираж пластинки вышел с утвержденным текстом. Но в остальном тираже, гораздо больше первого, по чьей-то оплошности звучал наш родной текст с полной правдой о Тимбукту:

А в Тимбукту везде растут кокосы,

Орехи, ананасы, абрикосы. Над ними вьются бабочки и осы. Жуют бананы обезьяны в бухте Тимбукту.

В итоге пластинка «Бит-квартет «Секрет» вышла тиражом около миллиона экземпляров. В другой стране после такого успеха мы могли бы побросать гитары и уехать в тот же Тимбукту прожигать остаток жизни, но нам не дали сойти с праведного пути, заплатив всем вместе семьдесят рублей.

В те годы, как и теперь, чтобы стать популярными в стране, мало выпустить свою пластинку — надо было появиться на телевидении.

В середине 1980-х были две главные телепередачи, которые смотрел весь Советский Союз и страны социалистического лагеря: «Голубой огонек» и «Утренняя почта».

С «Утренней почты» мы и начали.

Как-то «Секрет» вместе с «Диапазоном» выступал в Ленинграде. Концерт вел Юрий Николаев, ведущий «Почты». После концерта на банкете Володя Контров представил нас знаменитости. Николаев обещал поддержать, но предупредил, что решение принимает режиссер, и дал нам его телефон.

Мы с Фомой написали сценарий передачи, благо, опыт у нас уже был. Вспомнили фильм «Великолепная семерка», где главный герой собирает своих старых друзей, которых не видел много лет, чтобы всем вместе защитить мексиканскую деревушку. В нашем сценарии Юрия Николаева вызывали на худсовет (переодетые мы) и отчитывали за то, что в его передаче одни и те же лица. В отчаянии Николаев бросался на поиски новых лиц и собирал группу из случайных людей — ветеринара, кровельщика, водителя катка, парикмахера (опять же — переодетые мы). В конце мы, уже без грима, веселые и счастливые исполняли кусочек майковских «Буги-вуги».

Договорившись с режиссером по телефону, мы с Фоменко тут же сели на поезд и утром приехали в Москву. За ночь он благополучно про нас забыл и вообще находился в состоянии серьезного похмелья.

Но не для того мы приехали, чтобы уехать ни с чем! Мы дубасили в его дверь до тех пор, пока она не открылась. Оценив обстановку, сбегали в магазин, напоили его кофе и заставили выслушать сценарий. Режиссер был профессионалом, сценарий понравился. Так мы появились на Центральном телевидении.

Выступить в «Утренней почте» второй раз было проще, мы уже были хорошо знакомы с девушками-редакторами.

А вот в третий раз не удалось.

Мы придумали историю, которая происходит на острове, где нельзя лазать по деревьям, нельзя купаться и загорать, всё — нельзя. Сценарий зарубили.

Но мы не отчаивались. Нас уже приглашали в другие передачи, например, на «Голубой огонек», где мы тоже хулиганили, как хотели.

Однажды на «Огоньке», посвященном Восьмому марта мы, никого не предупредив, отошли, так сказать, от сценария. На съемочной площадке красовался декоративный бассейн, мелкий, с подсиненной водой. В этот бассейн во время исполнения «Сары-бара-бу» мы сиганули и стали в нем резвиться. За эту непосредственность нас и любили.

Гастролей становилось все больше и больше. Иногда мы даже не помнили, в каком городе выступаем. Но единственный концерт в Нагорном Карабахе я запомнил навсегда. У нас были большие гастроли по Армении: Ереван, Ленинакан, Спитак. Это был еще 1987 год.

— Завтра едем в Нагорный Карабах, — объявил за ужином Александров, по тону было ясно, что это очень важная поездка.

Концерт был сборный. С нами в автобусе оказались Игорь Скляр и еще какие-то артисты.

На подъезде к Карабаху мы заметили кучку разомлевших на солнце людей. Завидев наш автобус, все сразу повскакивали, спешно загасили окурки и пустились петь и танцевать в нашу честь. Водитель продолжал ехать. Танцоров и певцов сменили утомленные пионеры с горнами и барабанами, кто-то молча отдавал салют. Шеренга необычных встречающих протянулась до самой гостиницы.

До концерта оставалось время, мы собирались еще порепетировать, но не тут-то было. Всех пригласили на берег Аракса, где в тени платанов был накрыт длинный стол. На столе яблоку негде было упасть. В хрустальных графинах стояли коньяки и вина. Потом мы посчитали: коньяка было сортов шесть, вина и того больше. Шашлыки из баранины, сыры, зелень, арбузы и прочие радости южного застолья.

Местные комсомольские лидеры стали произносить тосты — за дружбу, за искусство, за комсомол. Горный воздух и шум реки добавились к выпитому и съеденному…

Скоро мы были уже никакие и отпросились в гостиницу — отдохнуть. Но не прошло и часа, как нас опять пригласили к столу. Застолье возобновилось и продолжалось до самого концерта.

Когда мы, наконец, добрались до клуба, оказалось, что в рабочем состоянии только одна колонка, а доисторический микрофон кашляет, как астматик. Мы со своими электрогитарами не знали, что делать.

— Не будем играть, — решили мы.

Даже после такого радушного приема мы не могли халтурить. Но Александров был тверд:

— Хотите, чтобы завтра все узнали, что «Секрет» напился и не стал выступать?

Клуб, человек на двести, вместил в три раза больше. Видно, все, кто мог передвигаться, пришли в этот вечер. Мужчины в папахах, женщины с огромными охапками полевых цветов и с семечками. Все окна распахнуты настежь, а в них — коровы, беспрестанно жующие траву. Время от времени в их чавк-чавк вклинивались звуки разномастных колокольчиков. Нам уже было все равно, мы исполняли свой комсомольский долг. Концерт прошел скомканно. Но нам зачлось.

* * *

Как все советские артисты, мы хотели вырваться за пределы нашей необъятной родины.

У меня была еще и своя причина мечтать о заграничных гастролях. Дело в том, что после премьеры «Братьев Карамазовых» нам с Ирой предложили поехать в круиз вокруг Европы. Стокгольм, Копенгаген, Марсель, Неаполь — это была несбыточная мечта. В капиталистические страны ездили одни передовики производства и выдающиеся деятели культуры и искусства, да и то только после посещения социалистической страны.

Была в советские времена всесоюзная организация «Спутник», которая занималась молодежным туризмом, формируя молодежные делегации для обмена коммунистическим опытом.

Рассказывали, что студенты благодаря этой конторе за небольшие деньги ездят по всему миру. Ни одного человека, путешествующего по «Спутнику», я не видел, но не верить молве оснований не было.

Мы с Иркой были ошарашены таким предложением. Молодая, образцово-показательная семья, почему бы нет. Несколько дней мы изучали нелегкое положение пролетариата на загнивающем Западе в исторической перспективе, зубрили биографии руководителей коммунистических партий во всех европейских странах и их отношения с Советским Союзом.

Все комиссии прошли с блеском. Стали ждать результатов. Никто не сомневался в нашем успехе.

Но про нас забыли. Молчание длилось больше месяца. А потом кто-то кому-то передал, что ни в какой круиз мы никуда не едем. Причину даже не объяснили.

Досада была чудовищная! Я ругал себя последними словами. Какой дурак! Повелся, как первоклашка. Купился на явную аферу. Ведь ясно, у них все было распределено заранее, а мы понадобились для видимости конкуренции.

Ни до этого случая, ни после я никогда от власти не ждал никаких поблажек. А тут прокололся.

После премьеры спектакля «Ах, эти звезды!» нас всем курсом отправили в Болгарию. София несколько притушила мою досаду, но осадок остался.

Поездки за рубеж продолжали лимитировать, однако с началом перестройки бюрократическая машина стала давать сбои. Александров подсуетился, надавил на кого надо в «Спутнике». И вот в составе поезда с незатейливым названием «Ленинский комсомол» мы едем в Монголию.

Компания пестрая: комсомольские функционеры разных калибров и несколько музыкальных групп. В истинности выражения «курица не птица, Монголия не заграница» мы убедились, когда прибыли на вокзал Улан-Батора.

Перрон был забит монголами в красных галстуках, с плакатами по-русски: ««Сикрет» — привет!»

Мало того, монголы пели:

Ах, Алиса, как бы нам встретиться…

Такая встреча была для нас полной неожиданностью. Мы никак не могли предположить, что нас знают и в далекой Монголии. Спасибо советской системе внедрять свое везде, где можно.

Вся делегация задержалась в Улан-Баторе всего на сутки, а потом поезд увез их в отдаленные уголки страны. Даже в Монголии есть удаленные уголки.

Стараниями Александрова наши гастроли проходили только в Улан-Баторе.

Монголия тех лет была забита советскими военными и гражданскими специалистами. Туда же любили ездить охотники из Штатов и Европы. За несколько долларов им давали джип, ружье с патронами — и гони куда хочешь, стреляй кого и сколько хочешь.

Нас поселили в гостинице «Хилтон». Всемирно известный бренд носил отпечаток местной специфики. В огромном здании было заселено номеров десять. В местной «Березке» продавали лишь «Мальборо», «Спрайт» и жвачку.

При ближайшем рассмотрении Монголия еще больше напомнила родную страну. Может быть, этому способствовала поздняя осень с поземкой, ветрами и темнотой немногочисленных пустынных улиц, за которыми начинались бесконечные яранги.

Самым большим разочарованием оказался мавзолей Сухе-Батора.

Все-таки мы были за границей, и хоть немного, но чувствовали себя туристами, к тому же при полном отсутствии других развлечений пойдешь и в мавзолей.

В компании местного молодого кагэбэшника мы пришли к заветному сооружению. Пусто. Никакого ажиотажа, даже почетного караула нет. Подергали дверь, она оказалась закрытой. Парень забежал за здание, через некоторое время вернулся с тремя солдатами, двое тут же замерли по обеим сторонам двери в почетном карауле, третий открыл дверь. Мы вошли.

И облом. Перед нами стоял мраморный саркофаг с барельефом вождя монгольского народа. Никакой мумии не было.

— Он внутри, — заверил нас кагэбэшник.

Мы не поверили.

Двери мавзолея опять закрыли на ключ, караул снова пошел курить, видимо, надолго.

Мы дали два концерта в огромных залах, переполненных зрителями.

Пришли все русские — специалисты и не специалисты, но монголов все же оказалось больше. Концерты состоялись с большим успехом. Нам подпевали хором, танцевали. Больше нигде за границей нас так не встречали.

Недавно я был в Хабаровске. После концерта сидим в гостинице, звонит портье:

— Вас тут спрашивает Миша, говорит, что вы вместе в Монголии в бане были.

Оказалось, что это один из военных, которые взяли над нами шефство в той поездке. Офицеры организовали нам поход в местный военторг, в котором цены были ниже, чем в местном универмаге, там я купил маме и Ирке по мохнатому полушубку и шапки. А потом офицеры устроили нам замечательную баню, где поили водкой.

Миша принес фотографию, на которой — Сережа, Фома, он и я, молодые и счастливые.

Второй раз за границу мы поехали в Италию. В Италии мы оказались благодаря моей подружке Земфире. Александров прознал, что на празднование юбилея Коммунистической партии Италии собираются пригласить не только членов КПСС, но и беспартийных артистов, для увеселения. Подробности узнать было невозможно, тем более вписаться в это крутое мероприятие. Даже Сергею Натановичу это оказалось не под силу.

Но тут приехала Земфира. После нашего несостоявшегося романа много чего приключилось, в результате Зифа оказалась замужем за итальянцем, сначала за одним, потом за другим. Но Зифина натура рвалась к приключениям и опасностям, и как только личная жизнь налаживалась, она тут же теряла к ней всякий интерес. Счастливая и страшно похорошевшая Зифа регулярно приезжала из своего Бергамо в Ленинград. Я рассказал ей о грядущем празднике итальянских коммунистов и о нашем стремлении влиться в это пиршество.

Зифа все сделала наилучшим образом. Вскоре после ее возвращения в Италию нам сообщили, что «Секрет» едет посланцем Советского Союза на фестиваль «Птицы весны». Кроме нас русский рок представляли «Странные игры» Виктора Сологуба, Михаил Борзыкин с «Телевизором» и дуэт инструменталистов.

Прилетели в Рим. Все было организовано на должном уровне. Пресс-конференции, сюжет в теленовостях. Потом — на юг. На два дня мы оказались в глухой провинции. Маленький городок Мельпиньяно казался игрушечным. Посредине — площадь с ратушей и кафе, от которой расходятся две с половиной узких улочки, потом небольшое ухоженное зеленое поле.

На поле соорудили сцену, украсили ее и объявили фестиваль. Собрались все местные. Позже, когда я попал в Израиль, первое время меня мучил вопрос: где-то я их уже видел, этих израильтян. И вспомнил — ну, конечно, на фестивале «Птицы весны». Смуглые, крепкие, в шортах и майках жители юга. Северные итальянцы называют своих южных соотечественников африканцами.

Видно, призрак коммунизма добрел до юга Италии совсем никакой, если вообще добрел. Торжественных речей никто не произносил. Фестиваль начался с выступления местной группы «Чи-чи-чи-пи» — СССР по-нашему. Почему группа, играющая танцевальную музыку, выбрала такое название, нам так никто и не объяснил. Но встречали их бурно.

Другая итальянская группа — Litfiba — очень популярный андеграунд. Солист не расставался с бутылкой «Jack Daniels». Зрители были в полном восторге.

Мы поняли, какие мы разные.

Наши выступления особого энтузиазма среди собравшихся не вызвали. Но мы и не за этим приехали.

После концерта на общей со зрителями пьянке, тут же, за деревянными столами, где только чипсы и дешевое вино, мы общались с Диким Западом. Больше всего нас поразило, что Litfiba ездит на гастроли по всей Италии на своем автобусе. А у нас, бывало, и по девять часов летишь, чтобы выступить.

В Италии нас восхищало все. В Мельпиньяно мы приехали поздним вечером. Портье показал номера. После долгого путешествия нам хотелось выпить-закусить, и мы поинтересовались, где в отеле кафе.

Портье отреагировал поразительно:

— Наш бар уже закрыт, я сейчас схожу в другой бар.

Ушел в ночь и принес целый поднос с бутербродами и выпивкой.

По доброй воле!

У нас был шок.

Мы ходили по Италии, кругом был загнивающий капитализм, и нам было хорошо. Мы гуляли по Мельпиньяно, глазели на витрины магазинов, сидели в кафе. И чувствовали себя людьми.

— Хочешь, подойдем к первому полицейскому и останемся здесь, — спросил я Фому.

Мы оба счастливо рассмеялись. Просить политического убежища в наши планы не входило, но сама возможность уже доставляла радость.

Конечно, нам хотелось продлить культурные связи. Земфира нашла в Риме какого-то импресарио и договорилась о встрече.

Мы впятером пришли к нему в офис в центре Рима, рассказали итальянцу о «Секрете» и предложили оказать нам содействие в Европе. К тому времени группа записала материал диска-гиганта «Ленинградское время» в двух версиях — на русском и английском языках.

Из этой затеи ничего не получилось. То ли наши песни оказались не ко двору, то ли мы сами не смогли произвести правильного впечатления.

На деловую встречу наш директор Александров пришел в тапочках и парусиновых штанах, будто профсоюзный деятель, который собрался на пляж санатория ВЦСПС в Крыму. Несколько диссонировала с образом номенклатурного отдыхающего белая бабочка с золотым солнцем на груди, поверх которого красовался призыв «Holiday every day».

Сергей Натанович пришел не с пустыми руками — с полиэтиленовым пакетом. Когда мы стали уже прощаться, Сережа вывалил содержимое пакета перед итальянцем. На столе образовалась куча нашей фирменной продукции — наклеек, вымпелов, значков.

По-хозяйки директор стал выбирать, что оставить на память.

— Так, вот вам значок с Леонидовым, вот — с Мурашовым. Вот — такая наклейка, а вот— другая. — Рылся Сергей Натанович в горе сувениров. — Стоп-стоп, тут две наклейки склеились, отдайте одну. Вымпел не дам, у меня мало осталось…

И дальше в том же духе.

По словам Зифы, импресарио был крайне удивлен, что мы пришли с телохранителем, и недоумевал, почему он не подождал снаружи. Итальянцу и в голову не могло прийти, что это был наш директор.

Самого Александрова, казалось, в Италии ничего не смущало.

Мы пошли в Риме на вещевой рынок. Все разбрелись по интересам, я, помнится, искал дешевые кроссовки. Вдруг слышу до боли родной голос:

— Юб-ка, юб-ка!

На русском языке, громко Сережа втолковывал продавцу-турку, что ему нужно.

— Сколько? — поинтересовался наш директор, когда, наконец, нашел, что искал.

Турок написал на бумажке цену.

— Сколько-сколько? — переспросил Сережа, не веря глазам.

Турок поднес бумажку ближе к его носу.

— Отсосанто! — на чистом итальянском презрительно бросил в лицо турку Александров и гордо удалился.

Самой продолжительной заграничной поездкой был наш вояж в Швейцарию. Две недели мы играли концерты со швейцарской полусамодеятельной группой Stairway.

Швейцарцев нашел Папа. Сначала в Ленинград приехал их директор, которого Сережа кормил-поил и возил по музеям и выставочным залам.

В ответ нам устроили тур по французским и немецким кантонам Швейцарии, а заодно и в Лихтенштейн.

Мы обосновались в небольшом городке Лехе, погрузившись в тихую буржуазную жизнь.

Рядом с гостиницей — несколько кафе, где круглыми сутками сидят ухоженные старики и старушки. Иногда по улицам проходят четыре солдата — это местный военный контингент, абсолютные ботаники, только форма натовская. Все с тобой здороваются. Чуть отошел от гостиницы, и начинается знаменитый швейцарский пейзаж — зеленые холмы и простор.

Принимали нас замечательно. Столовались мы в местной таверне, которую держали две сестры-близняшки — толстые, сисястые брюнетки, кровь с молоком.

Сережа сразу почувствовал в них что-то родственное, каждый раз, когда мы заходили обедать, он сгребал их обеих и тискал. Он хохотал, они хохотали и кормили нас на убой. За полмесяца мы съели такое неимоверное количество сосисок, шницелей, выпили столько пива и шнапса, что и представить себе трудно.

Одним из спонсоров нашего турне был швейцарский шоколадный король — пожилой грузный миллионер. Папа и я нанесли ему визит вежливости. Нас поразил его дом, встроенный в гору. Съезжаешь с шоссе, и оказываешься на уровне верхнего этажа, дальше идут террасы.

Мы пробыли у него недолго. Выпили по коктейлю и удалились.

Спонсор прикрепил к нам своего сына, который отвечал за гастрономическую программу. Из американских фильмов мы знали, что крутые ребята обедают в китайских ресторанах, поэтому попросили нашего гида повести нас именно в китайский ресторан.

Это был очень дорогой ресторан. Мы съели много чего, необычного и вкусного. А потом я схватил маленький зелененький перчик и разжевал. Тут же из меня потекли слюни, слезы и сопли. Я чувствовал, что у меня вот-вот взорвется голова. Весь мокрый, я пил воду, пиво, но ничего не помогало.

На вопли ребят прибежал официант и дал мне какой-то леденец. Мало-помалу я отошел.

После Леха мы поехали с концертами по другим городам. В Базеле, Цюрихе выступали в разных клубах.

В Лихтенштейне произошла неожиданная встреча. Нас пригласил к себе русский барон фон Фальц-Фейн, знаменитый коллекционер. Никто из нас о нем, естественно, не знал, но от приглашения барона мы не рискнули отказаться.

Когда мы подъехали к дому барона, очень пожилой человек аристократической внешности, поджарый, с крашеными волосами, посыпал дорожку песком. Это оказался сам барон. На нем была куртка с заплаткой.

— Посыпаю дорожку, чтобы вы не поскользнулись и не сломали ногу, — прокомментировал барон свою работу и на полном серьезе добавил: — Иначе мне придется оплачивать вам страховку.

Его небольшой двухэтажный домик был забит картинами, гобеленами, различными антикварными вещами. Мне запомнился эскиз Ильи Репина «Бурлаки на Волге» и огромный гобелен, который свисал с потолка и закрывал кровать как полог. На нем был изображен храм Василия Блаженного. Эдуард Александрович похвастался, что купил гобелен на аукционе в Нью-Йорке — его очень хотел заполучить японец, но не удалось.

— Зачем японцу наш Василий Блаженный? — удивлялся барон.

А мы удивлялись тому, что он позвал нас. Видимо, услышав о приезде музыкантов из Ленинграда, решил, что мы что-то вроде заслуженного коллектива Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского.

Тогда железный занавес только начинали приоткрывать, и советские были еще в диковинку. Кто же еще в то время мог разъезжать по Европе с концертами? Хотел, наверное, на концерт попасть, но когда услышал слово «рок-н-ролл», тут же и остыл.

Показал нам свои сокровища и отпустил. Мы уехали с легкой душой.

На концертах в Европе мы пели свои песни по-русски, что-то по-английски. Кроме этого, исполняли американскую классику — Элвиса Пресли, Чака Берри. Это были честные концерты. Народ шел полюбопытствовать. Восторгов не было, но принимали радушно, возможный кредит доброжелательности мы получили сполна.

* * *

После возвращения из армии наша четверка практически не расставалась. Когда «Секрет» стал популярным в Питере и окрестностях, настало самое замечательное время. Успех окрылял, но еще не возникло усталости. Мы работали вдохновенно. На каждый концерт шли с азартом и выступали с таким драйвом, что не могли не заразить публику.

С каждым днем росла уверенность, что победа уже близка. Мы, не переставая, писали песни, придумывали что-то новое, нам все было интересно. Песни бит-квартета «Секрет» — это в основном Рубин — Леонидов, Фоменко — Леонидов, и по отдельности Леонидов и Фоменко. Только мои из самых популярных: «Ленинградское время», «Домой!», «Вниз по течению», «Твист». Коля написал несколько замечательных песен, ставших настоящими хитами. Например, «Блюз бродячих собак» и «Беспечный ездок». Были удачи и у Андрея. Мурашова самостоятельное сочинительство не увлекало.

Мы вместе творили и вместе переносили тяготы гастрольной жизни, что нас очень сблизило. Мы были как братья.

В то же время каждый оберегал собственную независимость, и это часто приводило к конфликтам. Мы сами не сразу поняли, что «Секрет» был настоящей панк-группой, со всеми издержками безудержной молодости.

То и дело обстановка накалялась до критической температуры. Приходилось выяснять отношения с помощью кулаков.

После потасовки мы опять любили друг друга беззаветно.

Чтобы не провоцировать конфликтов, мы селились по парам в двухкомнатном люксе, каждый раз меняя комбинации: в одном городе я жил с Андреем, в другом — уже с Лешей или Колей.

Самым уравновешенным из нас был Заблудовский. Он мог долго не обращать внимания на подтрунивания, не всегда безобидные, но если его выводили из себя, был страшен во гневе.

Во Владивостоке мы как-то гуляли по городу. Андрей с Фомой шли впереди и о чем-то мирно беседовали. Вдруг Андрей схватил Колю за грудки, Коля пытался вцепиться ему в шевелюру. Мы не успели отреагировать, в доли секунды Фома оказался лежащим посреди улицы со сломанной рукой.

После Владивостока «Секрет» должен был выступать в Москве. На этих концертах Фома лишь пел с загипсованной рукой, на бас-гитаре мы пригласили поиграть Женю Маргулиса.

Свободное от концертов время мы проводили традиционно рок-н-ролльно. Выдергивали из толпы на вечер девчонок, пили компанией коньяк и проводили с ними ночь.

Как-то мы сидим в гостиничном номере, с нами куча барышень. Звонит телефон.

Андрей берет трубку.

Оказалось, это Ада. Сцена была следующая.

Ада:

— Забл, привет! Ты один?

Заб л:

— Привет, только отыграли, вот сидим с ребятами. Больше никого.

Ада:

— Забл, скажи, пожалуйста, громко: «Все девки, которые находятся в этой комнате — бляди!»

Забл хватает телефон и пытается выйти на балкон:

— Сейчас-сейчас.

Ада:

— Забл, только не надо ломиться на балкон!

Финал скомкан. Тонет в общем хохоте.

Мы никогда не звали друг друга по имени. Коля был Фома, Андрей — Забл, Алеша — Мурик, я — Максимуш. Но были и другие клички. Меня звали Мох — из-за волосатой груди, единственной в коллективе. Колю — Нос, еще с армии. Иногда Забл был Хронь-Пьянь, Александров — Туз-Пуз; его тогдашняя подружка из-за общей невыразительности была прозвана Тля-Бля.

Порой клички подсказывала сама жизнь. В ночных посиделках в центре внимания обычно был Коля. Ему хватало для вдохновения и троих слушателей, чтобы начать свою пропаганду и агитацию.

Когда «Секрет» возвращался из Монголии в комсомольском поезде, Фома неожиданно пропал. Мы его обыскались. Наконец прибегает Леша:

— Нашел, идите — посмотрите.

И потащил нас в вагон-библиотеку. Человек шестьдесят комсомольских работников сидели, разинув рты, а Коля вдохновенно что-то им втирал. Точно по картине — приехал на село пропагандист.

У Фомы настоящий талант общаться с народом, за что мы иногда звали его — Ленин.

После концерта в Северодвинске мы с Фоменко зацепили каких-то двух девушек и привезли их в Архангельск. Чего они с нами поперлись?! Еще большая загадка — зачем нам-то это было надо?

Сразу было понятно, что с ними ничего не выйдет. На этот раз мы жили с Фомой. Он был в одной комнате, я в другой. Промучился я с этой девушкой часа полтора и, потеряв надежду, уснул. Просыпаюсь от того, что кто-то гладит меня по голове. Открываю глаза. Рядом, опершись головой на руку, с материнской лаской в глазах смотрит на меня моя вчерашняя знакомая.

— Ну что, проснулся, мой кудряш?

Мало того, что она еще здесь, да еще — такое!

Но поскольку это было, кроме всего прочего, очень смешно, я имел неосторожность рассказать о случившемся пацанам, после чего был Кудряшом довольно долго.

Заблудовский тоже разок крепко прокололся. На гастролях в Новгороде, во время обеда в ресторане «Детинец» — чудесное место по тем временам, с хорошей кухней и единственной и неповторимой медовухой.

После нескольких стаканов этого напитка Андрей вдруг говорит:

— А меня ведь хотели назвать…

Тут он осекся, понимая, что сказал лишнее, но было поздно. Все замерли в стойке сеттера, взявшего след.

Андрей понял — деваться некуда:

— …Назвать Взиль.

С нами случилась истерика.

Отец у Андрея — Изиль. Это не иностранное имя, это аббревиатура — Исполняй заветы Ильича. А нашего Забла, оказывается, хотели назвать — Выполняй заветы Ильича. И был бы у нас в группе Взиль Изильевич.

Мы долго не могли успокоиться, а потом стали фантазировать, что его сын должен быть Перевзиль — Перевыполняй заветы Ильича.

Так Заблудовский долго ходил у нас Взилем.

Одно время Забл был у нас исключительно Изин сын. На каком-то банкете в Театре комедии Андрей уволок одну актрису значительно старше себя в пустой зрительный зал и там начал за ней ухаживать.

— А тебя как зовут? — поинтересовалась дама.

— Я Заблудовский Андрюша.

— О господи! Изин сын.

Леша не стал доверяться случаю, а придумал себе кличку сам — Леша-пять-шесть. Он всегда говорил:

— Мурашов не отвечает за Лешу-пять-шесть, это два разных человека.

Спорить с ним было трудно. Мурашов вел себя прилично, по трезвости.

Переписывал в тетрадку всемирную историю разными фломастерами, что, видимо, являлось сублимацией Порядка и, соответственно, борьбой с Хаосом. Но таким Леша бывал редко, чаще мы видели совсем другого человека.

В нашу бытность в мюзик-холле у Леши начался роман с танцовщицей Люсей. Девушка она была видная даже по мюзик-холльным меркам. Сине-белая прическа, ноги от подбородка, вздернутый носик и густой низкий контральто — в общем, девушка интересная во всех отношениях. Из-за общей стати гастрольная подруга Мурашова получила кличку Люська-Шкаф.

Она относилась к Леше очень трепетно и терпела не только его самого, но и Пять-шесть.

Пять-шесть любил пошалить. Одно время мы долго жили в московской гостинице «Космос», и Леша с Люсей периодически пили пиво в местном валютном баре. Приняв достаточно на грудь, Леша разыскивал какого-нибудь одинокого иностранца и, изображая сутенера, предлагал им свою подругу. Торговался всегда долго. «Товар» молча сидел и слушал, а когда сделка подходила к концу, Люська спокойно брала Пять-шесть за руку и уводила спать. Леша не сопротивлялся, наоборот, был к этому готов, приходил в бар уже в войлочных тапочках и трениках. Причем треники были все заляпаны краской, Леша делал в них ремонт.

Однажды Пять-шесть обоссал гостиницу «Космос». Я привел девушку и закрылся с ней в номере. Леша решил, что с ним вечер пройдет интереснее, и стал барабанить в дверь. Я объяснял, что не собираюсь его приглашать.

— Пустите меня или я обоссу дверь, — пригрозил Пять-шесть.

— Обоссы.

Он обоссал.

Когда мы играли по несколько концертов в день, да еще много дней подряд, мы договаривались не пить. Но однажды Пять-шесть чуть не сорвал нам выступление.

1989 год начинался для нас двадцатидневным марафоном в Москве. 1 января в полдень «Секрет» уже должен был выйти на сцену, вести концерт в первом отделении, а во втором — выступать сам.

Новый год отмечали за одним столом, выпили символически.

Но наутро Алешу Мурашова мы не обнаружили. Вместо него в бессознательном состоянии валялся Пять-шесть.

Пришлось грузить тело в машину, везти в концертный зал, там обмыть его в холодном душе и влить в него немало минералки. Все процедуры помогли лишь частично.

О том, чтобы выпустить Мурика с конферансом, не могло быть и речи. Оставалась надежда, что ко второму отделению Пять-шесть превратится в Алешу. Но этого не произошло.

Пришлось срочно пригласить трех барабанщиков из других групп, которые, скрытые задником сцены, стояли за спиной Мурашова и подсказывали ему, что играть. В случае надобности они были готовы подхватить выпадающие из неверных пальцев палочки. Крайние меры не понадобились.

Как мы отыграли, не помню. Помню, что было стыдно.

Еще больший стыд я испытал за себя при других обстоятельствах.

Как-то «Секрет» возвращался с гастролей из Ростова-на-Дону. Сидим в купе, и на наших глазах Заблудовский начинает желтеть. Ему становится по-настоящему плохо. Прекрасный момент показать всю любовь к ближнему, но не тут-то было. Вид несчастного друга приводит нас в сумасшедший раж. На мотив песни «Наташка», где есть слова «опустел перрон — можно уходить» мы дружно заорали:

— Пожелтел Андрей — можно хоронить!

Когда приехали домой, выяснилось, что у Андрея настоящий гепатит, и он мог вообще не дожить до Ленинграда.

Заблудовский месяц лежал в Боткинских бараках, а потом ему долго не разрешали таскать тяжести, даже гитару. Андрею пришлось пропустить концерт в Б КЗ «Октябрьский». Единственный раз мы скрепя сердце играли с другим гитаристом.

* * *

В 1986 году на Ленинградском телевидении появилась программа «Музыкальный ринг». Возможность увидеть на телеэкране действительно популярных музыкантов, услышать прямые ответы на острые вопросы, послушать музыку, которую прежде редко где можно было услышать, — все это привлекало самых разных зрителей и сделало передачу суперпопулярной в стране.

Нас пригласили на «Ринг» почти сразу, но мы отказались. У «Секрета» еще не было хороших записей, а так как в передаче использовалась только фонограмма, нам не хотелось прозвучать непрофессионально.

Когда появилась пластинка «Секрета», мы пришли на «Музыкальный ринг».

К выступлению подготовились тщательно, вышли на ринг в халатах, боксерских перчатках и с двумя томами Большой советской энциклопедии. В одном томе якобы собраны все вопросы зрителей, в другом — ответы на них.

В общем, приехали в студию в полной боевой готовности.

Зрители — в основном чиновники от искусства, комсомольские функционеры и молодежь. Конечно, мы привели множество наших фанов, для поддержки.

Первый же вопрос — мне:

— Чем определяется подлинная ценность искусства?

— Аплодисментами.

— Ваших зрителей можно разделить на три группы. Первая — впервые пришли и хотят вас узнать. Вторая — ваши поклонники. Третья — рок-н-ролльщики, бездушные фаны. С кем интереснее работать?

— С людьми, — это уже Фома.

Почти все вопросы мы предвидели.

— Основной контингент вашей публики — от четырнадцати до восемнадцати лет. Чему учат их ваши песни, куда вы их ведете?

— Единственное, чем вы занимаетесь, призываете своих поклонников красиво убивать время. Какие социальные вопросы вы ставите в своем творчестве?

— На ваших концертах творится неизвестно что, практически голосов артистов не слышно.

— То, что ваши поклонники вместе, — вам спасибо, но ваш лживый артистизм — это уже излишки.

Мы пытались рассказать, что никуда зрителей не ведем и ничему не учим, есть другие институты в стране, которые этим занимаются по статусу, а наше дело — писать красивую музыку.

— На наш взгляд, сегодня человеческие отношения бездуховные, настолько мы витиевато друг с другом общаемся, — объяснял я. — Чем проще мы будем говорить в наших песнях о любви, о дружбе, о чувстве локтя, а если еще будет и юмор, тем будет лучше.

— Поведение вашей публики далеко от духовности.

— Вы считаете, если человек открыто выражает свой восторг, это далеко от духовности? — возражал я. — В XIX веке зрители так же кричали. И если провал — свистели будь здоров, артисты еле ноги уносили. А если кто-то брал высокую ноту, то поднимались такие овации, люди вскакивали с мест, и это было в порядке вещей.

— А что дает ирония, с которой вы иногда к себе относитесь?

— Не дает возноситься слишком высоко, во-первых, а во-вторых, наши песни наивны и петь их серьезно будет смешно, поэтому естественно чувство иронии где-то к музыке, где-то к словам, где-то к стилю…

Наши сторонники защищали нас яростно:

— В песнях «Секрета» есть психологизм, есть лиризм, есть драма.

— Почему нас кто-то должен воспитывать? Их музыка — это музыка досуга, веселая, немного дурашливая, достаточно музыкальная. Это мироощущение молодого человека, ему радостно жить. И когда я их слушаю, просто радуюсь жизни. Почему группа должна быть пастырем?

Какая-то женщина сказала:

— У меня ощущение, что стреляют из пушки по воздушным шарикам.

И Фома закричал:

— Ура! Мы — воздушные шарики!

Как-то, когда мы в очередной раз мечтали о славе, я сказал:

— Нам надо стать самыми крутыми!

— Нет, — возразил Фома. — Мы и так самые крутые, просто надо об этом всем рассказать.

На «Ринге» мы сделали это. Мы доказали, что «Секрет» — это не картонные мальчики, что мы занимаемся музыкой обдуманно и даже можем отстоять свою точку зрения. Когда в конце передачи мы, по обыкновению, сели, обнявшись, и запели:

Пусть нас ждут холода, огонь и вода, Мы живы порой надеждой одной, Что если беда, то легче, когда Ты рядом со мной, я рядом с тобой. Как будто пустяк, Но пусть будет так всегда… —

большинство было уже на нашей стороне.

После передачи было ощущение абсолютной победы.

А потом на телевидение стали приходить письма. Письма шли тысячами. Какое-то время телевизионщики письма хранили, надеясь, что мы их заберем. Но после «Музыкального ринга» наша популярность резко пошла вверх, у нас не было отбоя от приглашений, и мы постоянно были на гастролях.

Некоторые письма забирал мой папа, бывая на телецентре по своим делам. Он даже составил из них

что-то вроде книги отзывов, отдав предпочтение оригинальности высказываний.

У нас в семье была такая забава — зачитывать друзьям и знакомым фрагменты из этих посланий. Я так часто это делал, что фактически запомнил их наизусть.

…Мне ваша музыка есть затмение ума. Ваши поклонники глупы, неопытны. Вы ухватились за них, но это временно. Богу все видно! Поймите это и беритесь за музыку неба, леса, поля, моря. Собак, кошек и обезьян заменять не надо. Встаньте на борьбу со злом, которое вы пропагандируете. Спасайте ваши души от зла! За Леонтьева — считаю талант его неприкосновен. Алла поделочная, хитра, стяжательная…

…Вы что показываете? Квартеты, подобные вашему буги-вуги и прочее, расшатали всю дисциплину в нашей стране. Что вы себе позволяете? На вас же смотрят люди! Эти МАКСИМЫ НЕ БУДУТ НИКОМУ ПОДЧИНЯТЬСЯ!!! И черт меня дернул после Иосифа Кобзона услышать эту мразь и галиматью

Здравствуйте, дети. Пишет вам пенсионерка Всеволожского района Кулагина Анна Петровна. В настоящее время нахожусь убитая горем — подлостью Проскуриной Тамарой Ивановной, учительницей 14-й школы, которой одолжила 200 рублей. Из них 100 рублей одолжила сама, а еще 100 — эти деньги заняла у знакомых. 30 рублей у Федотова Степана Ильича, ул. Большевиков, 44, кв. 6, и 70 рублей у Гулько Раисы, ул. Рентгена, д.4, кв. 45, и доверила Проскуриной на один год. А она не отдает. А еще говорила, что член партии, а оказалось — нет. Убитая горем. Но ваша музыка, песни меня развеселили. Будь проклята Проскурина Тамара Ивановна, учительница 14-й школы. Я на какое-то время и на ночь остаюсь успокоенная после вашего задорного пения. Спасибо вам, дети.

Конечно, были и обычные хорошие, и не очень хвалебные отзывы о программе, но я запомнил лишь это.

* * *

«Секрет» гастролировал в Таллине, когда мне позвонили из Москвы. Треск на линии ужасный, можно разобрать только отдельные слова.

— …Хррр… авствуйте… сим!… киностудия Горького… хррр… Бабеля… хррр… Закат и Одесские расе… хррр… Журбина, а либретто Асара Эппеля, режи… хррр… вам приехать на пробы… на роль… хррр… Крика.

В общем, я понял, что надо ехать в Москву на пробы в музыкальном фильме по Бабелю. Роль, судя по всему, Бени Крика.

Артистом я не работал уже несколько лет и за это время сыграл всего одну роль. Но какую!

Мы выступали во Владивостоке, первое отделение — «Секрет», второе — «Веселые ребята». У них как раз накатила вторая волна популярности, солировали Алексей Глызин и Александр Буйнов.

В один из дней валяемся мы днем на пляже и ко мне подходит художественный руководитель «Веселых» Павел Слободкин:

— Выручай, у Буйнова экзамены в Москве, в институте культуры, ему нужно уехать. У меня безвыходное положение. Выйдешь несколько раз вместо него?

— То есть как это вместо него? — до меня не сразу дошел смысл сказанного.

Слободкин стал мне растолковывать:

— У нас все равно фонограмма, а в цирке (концерты проходили в здании городского цирка), ты же понимаешь, тебя никто не узнает, по фактуре вы похожи. Это же не бесплатно.

В общем, уговорил. Почему бы не похулиганить.

Послушал их фонограмму и — вперед!

Сначала я выходил с «Секретом», в антракте у меня брали автографы, а потом я надевал костюм артиста Буйнова, взлохмачивал волосы (у него тогда была пышная шевелюра), надевал очки (он тогда носил очки), выходил с «Веселыми ребятами» и вставал к синтезатору. Никто не видел, что я там нажимаю, а я ничего и не играл. «Пел» про автомобили, которые все заполонили и, конечно, про тетю, у которой дядя на работе. После концерта у меня снова брали автографы, но теперь уже как у Буйнова.

Через пару дней я даже начал получать удовольствие от этого маскарада, который мне ничем не грозил — абсолютная безответственность.

Неожиданный звонок со студии разбудил во мне драматического артиста. Конечно, я хотел сниматься, тем более в музыкальном фильме, да еще по Исааку Бабелю. Выучил какой-то монолог Бени Крика и поехал пробоваться в Москву.

Когда я прочел монолог, в павильоне повисла тишина.

— Мы вас собирались снимать в роли Левки, младшего брата Бени, — объяснил режиссер Владимир Алеников.

На Беню уже было две кандидатуры — Вилли Токарев и Николай Караченцов.

Я прочел сценарий фильма «Биндюжник и король» и понял, что роль Левки мне совершенно не подходит. Но сценарий зацепил. Асар Эппель и Владимир Алеников скомпилировали ранние «Одесские рассказы» и знаменитый «Закат». Беня в результате объединил в себе и романтического разбойника, и откровенного негодяя.

Уезжать домой ни с чем страшно не хотелось.

Но случилось чудо — благодаря моей ошибке я все-таки получил роль Бени.

Левку, младшего брата, сыграл Андрей Ургант, который на самом деле на четыре года меня старше.

Когда Урганту исполнилось пятьдесят, ему подарили сувенирный буклет с фотографиями. На одной из них — папа Андрея Лев Максович Милиндер, молодой мужчина с гривой черных волос, а перед ним маленький мальчик, тоже с черными волосами. Все, включая юбиляра, были уверены, что мальчик это маленький Андрюша. На самом деле это был я. Знаю точно, так как фотографировал мой папа в Доме отдыха Щелыково. Точно такая же фотография хранится у меня в семейном архиве. Так что наше родство в фильме не случайно.

Левка идеально лег на органику Андрея. Он был и смешон, и трогателен в роли великовозрастного дурака.

Алеников пригласил на фильм замечательных артистов. На роль Менделя Крика — Армена Джигарханяна, который исполнял эту роль в спектакле «Закат» в Театре имени Маяковского.

Маму, Нехаму, играла Раиса Недашковская, сестру Двойру — Татьяна Васильева, ее жениха, мсье Боярского — Роман Карцев, Арье Лейба — Зиновий Гердт, конюха Никифора — Евгений Евстигнеев, Мокеевну — Инна Ульянова, Маруську — Ирина Розанова.

В первый съемочный день на Киностудии имени Горького снимали сватовство Боярского. В сцене был занят практически весь звездный состав.

Когда стали репетировать эпизод, где Никифор входит в дверь, режиссер попросил Евгения Александровича сначала опереться об один косяк, потом о другой и уже после этого войти.

— Как вы хотите, чтобы я оперся? — поинтересовался Евгений Александрович и тут же показал семь вариантов один убедительнее другого.

Казалось бы, мелочь, но я увидел, какое это волшебство — работа мастера.

Закончили поздно. Мы с Ургантом еще в костюмах стоим в туалете у писсуаров и рассуждаем, что после такого дня хорошо бы выпить. Однако где в это время найти? В гостинице буфет и ресторан закрыты, магазины тем более. Только у таксистов. Но в Москве надо знать у каких.

Тут из кабинки выходит Зиновий Ефимович Гердт уже при дубленке:

— Если вы, молодые люди, быстро переоденетесь и разгримируетесь, то сможете выпить у меня дома, заодно и поужинать.

Мы совершенно растерялись от этого предложения, ведь еще вчера Гердт даже не подозревал о нашем существовании.

Мы мигом собрались, предвкушая невероятное. И были абсолютно правы.

С телефона-автомата Зиновий Ефимович позвонил жене и предупредил, что будет не один.

Когда мы приехали, нас уже ждала жареная картошка, квашеная капуста и другие домашние радости. Видно, ночные посиделки у Гердта были обычным явлением. Хозяин вытащил бутылку «Столичной» (как он назвал ее, «Ноль десять»), экспортный вариант с ручкой, и мы приступили.

Сначала вчетвером, с Татьяной Александровной. Потом втроем. Выпили весь литр. Вскоре мы звали Гердта дядей Зямой. Он пил наравне с нами, молодыми бугаями, и все время рассказывал.

Все знали: рассказчик Гердт — блестящий, а когда это все под водочку, не спеша! В какие только ситуации он не попадал! С каким юмором все это описывал! Но больше всего меня поразило, что во всех историях он был не главным героем. Он рассказывал не о себе, любимом, а о других.

Покидали кухню под утро, хотя видно было: у Зиновия Ефимовича еще было что рассказать.

Я часто вспоминаю его истории. Не могу отказать себе в удовольствии, кое-что процитирую.

Поскольку купить машину в Совке было делом непростым, Гердт купил экспортный вариант «Жигулей» в Швеции. У автомобиля была масса преимуществ перед советской моделью и лишь один недостаток — руль справа.

Как-то чета Гердтов была в гостях, где дядя Зяма выпил лишнего, поэтому за руль села Татьяна Александровна.

Москва пустая. Вдруг одинокий гаишник, такой скучный, что понятно, что бы ни случилось — привяжется. Так и случилось.

Дядя Зяма отдает документы. Гаишник чует неладное:

— Вы что, пьяны?

— Вдрабадан, — подтверждает народный артист.

— Как вам не стыдно! Пьяный за рулем.

— А где вы видите руль?

— Когда я пьян, я руль передаю жене.

После выхода на экраны «Золотого теленка» Гердт как-то проехал на красный свет. Из скворечника засвистел милиционер. Гердт притормозил. Толстый милиционер долго тяжело шел, а увидев артиста, пожурил:

— Товарищ Паниковский, уважайте конвенцию!

Шел однажды Гердт по ночной Одессе после съемок. Вдруг на него напало вдохновенье. Захотелось сделать что-то эдакое. В трех метрах от себя увидел урну. Пожертвовав недокуренной папиросой, бросил ее в урну. Описав дугу, окурок попадает точно в цель.

Одна досада — никто не видел!

Вдруг сзади топот бегущих ног. Запыхавшийся человек догоняет и говорит в восторге:

— Я видел, видел!

До вдохновения Зиновия Ефимовича мне в Одессе дотянуться не пришлось.

Мое согласие сниматься было чистой авантюрой. График концертов «Секрета» почти не оставлял свободного времени, к тому же живем мы не в Италии, где можно на автобусе всю страну проехать за три дня. Как ни изощрялся Александров, часто приходилось много времени проводить в воздухе. Но мне хотелось играть, и я относился к работе честно. Ни разу никого не подвел. Лишь однажды чуть не сорвал съемки.

«Секрет» был на гастролях в Киеве. Последний концерт, как обычно, затянулся, а наутро я должен появиться в Одессе. Снимали финальную сцену с большой массовкой, где у меня длинный монолог и песня с танцем. Об отмене съемок не могло быть и речи.

Самолетов нет, поезда ушли, рейсовые автобусы — тоже. Пришлось заплатить пятьсот рублей (большие деньги для 1988 года) и ехать на такси. Через пять часов я приехал в Одессу, а еще через полчаса в костюме и гриме был на съемочной площадке.

Все время, пока мы были в Одессе, стояла жара. Мы снимали на Молдаванке, в жилом доме с конюшней. Нескончаемый рабочий день. Мухи. Духота. Это тебе не вышел — отыграл — все в восторге! Пожалуйте к столу. Тут ты наравне со всеми, они терпят — и ты молчи.

И все же самым ужасным для меня были не физические, а творческие муки.

Одно дело театр, когда ты постепенно входишь в пьесу, когда каждая сцена является результатом накопления. А тут режиссер скомандовал: «Мотор!» — И будь добр, сразу играй.

Для неопытного артиста это очень тяжело. Мне нужно было время, чтобы войти в образ, нужен разбор, нужен режиссер, работающий с артистом. Владимир Алеников — тихий еврейский дяденька— абсолютно не по этой части.

Сняли сцену, где я бью Менделя по голове. От страха и безысходности Беня поднимает руку на родного отца. Дальше у меня монолог со слезами, где я оправдываюсь перед Никифором, но:

— Стоп. Меняем ракурс, — командует режиссер.

Пока перетаскивают камеру, пока заново устанавливают свет, я успеваю и потрепаться, и семечек погрызть — в общем, выпадаю из события.

— Снимаем дальше, — кричит Алеников. — Сейчас у нас будет голливудский кадр.

— Не могу плакать! — объясняю я отчаянно. — Надо заново набирать.

Бежит помреж, сует мне под нос луковицу.

— Поехали!

— Никишка, счастьем тебе клянусь! — кричу я, стоя на телеге; слезы текут ручьем. — Он коней, дом, жизнь — все девке под ноги бросил!

К концу съемки я уже плакал собственными слезами от безысходности.

Я казался себе корявым, нескладным, двигался не так, все у меня было не так. Не покидало ощущение, что я один такой, ни у кого никаких проблем нет, у других все получалось легко и сразу.

Я с восторгом и удовольствием следил, как работают Гердт, Васильева, Мартиросян, который замечательно играл пристава, не говоря уже об Армене Борисовиче Джигарханяне. Он всегда был наполненный, в любой момент был готов к съемкам. Мендель — абсолютно его роль. Задача режиссера и оператора была одна — просто хорошо снять то, что Джигарханян делает. Они его сняли хорошо.

Беня очень обаятельный, но все же бандит, он должен быть иногда жутковатым. Это никак не укладывалось в мою психофизику.

Я пошел от внешнего образа. Придумал золотую фиксу, отрастил длинный ноготь на мизинце. Мне наклеили тонкие одесские усики. Мой Беня щеголял в разных костюмах. Я постоянно чем-то закрывался. В разговоре с Боярским я ел яблоко, как Михалков в фильме «Свой среди чужих, чужой среди своих». В сцене сватовства дядя Рома Карцев подсказал:

— Будешь выходить из-за стола, вытри рот скатертью.

Мне помогали не только советом. Георгий Пицхилаури, который играл в фильме Сеню Топуна, одного из бандитов, отбивал за меня чечетку на столе. Сцены с плясками в картине получились прекрасно. Здорово двигался и Добрынин, Ленька-кацап, он сам плясал в сцене в кабаке, с ножами, с вилками, агрессивно, яростно.

Мне помогал и Исаак Бабель, его сочный язык.

Потом на экране посмотрел — вроде ничего. Эпизоды, которые я знал, как играть, получились — сцена сватовства, например, где я торговался с Боярским. Песни — неплохо.

На съемках всегда было много зрителей, среди которых и местные блатные. Они постоянно сидели на корточках в сторонке. Однажды один подошел ко мне и предложил:

— Беня, мы сегодня идем винный брать, пойдем с нами.

Я что-то промямлил в ответ, но признание народа мне было приятно.

Беня Крик почти десять лет оставался моей единственной драматической ролью в кино. После съемок на вопрос, что тебе дал кинематограф, я признавался — ничего, роль одесского биндюжника меня не перевернула.

Удовольствие я получил, но не от результата, а от того, что поиграл в гангстера, походил с усиками и пистолетом, и от окружения хороших артистов.

И все же на съемках «Биндюжника и короля» во мне открылся какой-то клапан, я был готов принять и другие предложения, и тут закончилось само кино. Вообще. В стране.

На съемках фильма «Биндюжник и король» произошел смешной эпизод. Юную соблазнительницу старого Менделя Маруську играла Ирина Розанова. Ире не нужно было ничего играть — перед ее красотой и юностью трудно было устоять. Вся съемочная группа влюбилась в Розанову. Я не стал исключением.

Как-то на посиделках после съемок мы оказались рядом. Слово за слово, интересный разговор, а потом мы пошли ко мне. Я уже предвкушал победу. Но первое, что я услышал от Иры, когда мы вошли в номер:

— Красивая у тебя жена!

Я забыл про женину фотографию, которая стояла на тумбочке!

Измены не получилось.

Чем популярнее становился «Секрет», тем меньше мы виделись с женой. И, конечно, скучали. Проработав положенные по закону три года в БДТ, Ира перешла ко Льву Абрамовичу в Малый драматический театр. Додин сразу дал ей несколько ролей. Она играла в спектаклях «Дом», «Для веселья нам даны молодые годы», «Клаустрофобия». Важной для нее ролью стала проститутка Лоран в «Звездах на утреннем небе» по пьесе Александра Галина. Историю о людях, высланных из Москвы на сто первый километр на время проведения Олимпийских игр, Лев Абрамович поставил с большой фантазией и чувством юмора. Спектакль имел бешеный успех.

Ирина-Лоран была великолепна. Экзотической деталью ее героини стал красный чемоданчик с белой надписью «Сборная СССР». С этим чемоданчиком — памятью о славном спортивном прошлом — Ира пришла в наш дом, и он долго пылился без дела, пока не понадобился.

У нее все шло в дело. Я всегда удивлялся, как серьезно Ира относится к своей работе.

Однажды я обмолвился, что Неелова — гениальная актриса.

— А я? — тут же поинтересовалась жена.

— Ты очень хорошая актриса, — попытался я оправдаться.

Она не стала выяснять дальше, но я почувствовал, что она обиделась.

За короткое время Ира действительно стала очень глубокой актрисой, об этом знал и Додин, и многие театральные люди, однако самой Ире хотелось большего.

Когда «Секрет» стал знаменитым и меня стали узнавать на улице, жена восприняла это болезненно, хотя старалась не показывать своих эмоций.

Но эти мелочи не мешали нам долгое время сохранять нежную привязанность друг к другу.

Перейдя в Малый драматический, Ира стала постоянно ездить за границу. Спектакли Додина на Западе принимали с большим восторгом, и гастроли МДТ иногда длились по несколько месяцев.

К моим музыкальным занятиям Ира никак не относилась, она не очень понимала, что я такое делаю, тем более не могла предположить, что это станет моей профессией. Но она видела, что моя работа приносит мне радость и деньги, что я абсолютно счастлив, и не мешала.

Так мы и жили: у меня были буги-вуги каждый день, у нее каждый день Федор Абрамов.

Если не считать студенческих работ, мы ни разу не сыграли вместе. Лишь однажды мы вдвоем появились на телеэкране в фильме «Грустить не надо», где звучали песни 1930—40-х годов в исполнении Андрея Миронова и Ларисы Голубкиной, Александра Хочинского и Антонины Шурановой, В том фильме мы спели с Ирой песню «Под зеленой листвою».

Второй и последний раз мы выступили вместе на Израильском телевидении в программе «Субботний вечер с Эхудом Манором», в шутку разыграв на иврите басню Ивана Крылова «Ворона и Лисица».

Когда я ушел из «Секрета», Ира обрадовалась, что я наконец вернусь в театр и займусь серьезной работой. Она организовала мне встречу со Львом Абрамовичем.

Додин отнесся ко мне очень благосклонно, пригласил участвовать в репетициях «Бесов», возможно, мне светила роль Ставрогина.

Сначала я воодушевился, но потом, поразмыслив, понял, что ринулся в театр только из-за того, что в этой профессии что-то умею. После пяти лет самостоятельной жизни с «Секретом» я уже не мог вынести никакого диктата, даже самого Льва Абрамовича Додина. В МДТ я не пошел.

В 1990 году я сказал жене, что хочу уехать в Израиль, Ира ни минуты не раздумывала, как поступить, и поехала со мной.

Русская девочка, она выучила иврит и сделала спектакль «Русская любовь» — монологи героинь Николая Гоголя, Александра Островского, Антона Чехова, который на Израильском конкурсе моноспектаклей занял первое место и несколько лет шел с аншлагами. Иру приняли в Тель-авивский камерный театр, где она сыграла много больших и интересных ролей.

Я был рад ее успехам. Но в какой-то момент всё у нас закончилось. Так бывает.

* * *

Когда в нашей стране разрешили создавать кооперативы, дальновидный Александров организовал рок-театр-студию «Секрет» — самостоятельную хозрасчетную организацию со штатом музыкантов и артистов балета. Музыкальным руководителем стал Володя Габай, заведующим литературной частью — Леня Ноткин, балетмейстером — известный питерский хореограф Гали Абайдулов, аккомпанирующий состав — группа «Собрание сочинений».

Теперь бит-квартет «Секрет» был совершенно самостоятелен, все выступления организовывались без посредников, и это не могло не сказаться на наших доходах.

Что касается театра-студии, то здесь все было туманно. К тому времени Колю пригласил Театр на Литейном, и он репетировал Шарикова в «Собачьем сердце», но нам хотелось сделать что-нибудь свое музыкально-драматическое.

Как-то звонит мне возбужденный Сергей Натанович:

— Нашел! Был сегодня в управлении и вижу на столе у секретаря пьесу «Элвис. Этапы одной карьеры». Я, конечно, спер. Надо быстро прочесть.

Стопка машинописных листов оказалась внушительной. Пьеса Регины Леснер, перевод с немецкого Юрия Аникеева.

Имена ни о чем не говорили, пьеса оказалась так себе, но манило имя Пресли, тем более после «Ах, эти звезды!» я чувствовал себя в долгу перед Королем. Мы решили рискнуть.

Я позвонил по ленинградскому телефону, указанному в рукописи.

— Здравствуйте, Юрий, я Максим Леонидов.

В трубке повисло молчание.

Аникеев не знал ни меня, ни бит-квартет «Секрет», так как последние десять лет провел в Гамбурге, но звонку обрадовался.

Когда мы с Юрой встретились, он сразу воодушевился. Фактурно я подходил на главную роль идеально.

Аникеев оказался выпускником режиссерского факультета ЛГИТМиКа, женился и уехал в Германию, но надеялся поставить спектакль в Ленинграде. Пьеса об Элвисе была его шансом, тем более автор не возражала против постановки в России.

Судьбу спектакля решил тот факт, что Юра сразу пригласил нас в гости в Гамбург. Мы, конечно, согласились.

Сначала в Гамбург полетели мы вдвоем с Сережей. Сходили на званый ужин, где все были немцы, и нам быстро стало скучно. Потом Аникеев повез нас в театр «Клякса». Это был театр, где Юра работал, когда на него сходило вдохновение.

Юра Аникеев оказался человеком многогранным. Глядя на него, я вспомнил слова Мити Карамазова: «Широк человек. Я бы сузил».

В Аникееве то просыпался художник, и он начинал писать картину, которую никто не покупал. То в нем просыпался режиссер, и он шел воплощать свое вдохновение в самодеятельный театр за три марки.

Когда в нем никто не просыпался, Юра уединялся в своей мастерской и начинал пить в компании с двумя портретами — Константина Сергеевича Станиславского и самого известного гамбургского трансвестита с Рипербанштрассе.

Немецкая жена Аникеева мужественно несла крест жизни с русским гением, с утра до ночи она зарабатывала деньги.

Театр «Клякса» состоял из двух человек — Томаса, старого-старого хиппи с оловянной серьгой в ухе, и его жены Хайди, такой же старой хиппи, при этом еще страдающей косоглазием.

Никакого специального образования у них не было, знание профессии заменил им дух хиппизма, по-нашему — абсолютного похуизма: что хочу, то и буду делать. Дети цветов показали нам «Разбойников» Шиллера в режиссуре Аникеева.

Спектакль был лаконичен. Томас и Хайди выходили на сцену, вставали друг против друга и по очереди рассказывали историю семьи Мооров. Декламация сопровождалась музыкой и нехитрой игрой света.

Так как дважды собрать публику на этот эксперимент было невозможно, «Клякса» возила спектакль по всей стране. В грузовике у них был шапито, раскидывали шатер, где придется, и морочили голову своим искусством немецким поселянам и поселянкам.

Томас и Хайди все делали со смыслом, были уверены, что несут высокое искусство в массы, и были горды своей миссией.

После гастролей они возвращались в свой сарай, так они называли одноэтажный домик, расположенный на чудесной лужайке в зеленом районе Гамбурга.

Оказалось, что и при выборе сарая не обошлось без идеологии. Со слезами на глазах Томас рассказал, что дом построен руками еврейских женщин во время войны.

Мы сразу поняли, что Томас и Хайди замечательные люди — доброжелательные, гостеприимные. И доверчивые. Сережа их взял на слабо.

— Хотите в Россию на гастроли? — спросил Александров небрежно.

По реакции наших немецких друзей мы поняли, что осуществили их заветную мечту.

И вот по всему Ленинграду появились афиши «Панк-театр из Германии».

Томас и Хайди вышли на сцену ДК Ленсовета и два вечера рассказывали о жизни человека, сделавшего своим промыслом возмездие.

Высокая трагедия Шиллера в интерпретации немецких хиппи ажиотажа не вызвала, но и гнилыми помидорами никто не кидался. Томас и Хайди были воодушевлены.

Сережа принимал их по-царски — икра, водка. Но приговаривал при этом:

— Ничего-ничего, за каждую икринку вы мне сосиской ответите.

Я их возил по городу, в Разлив, показал шалаш Ильича. Им все было интересно.

Немцы уехали довольные и счастливые, а вскоре арендовали зал и пригласили нас всех в Гамбург.

Теперь мы приехали большой командой, включая группу «Собрание сочинений» и Володю Габая.

Нас показали по местному телевидению. «Секрет» дал один концерт в театре на пятьсот мест. Зал оказался почти полон. Русских эмигрантов в Гамбурге немало, немцев пришло человек тридцать. Зрители были доброжелательны.

После концерта всей командой поехали к Томасу и Хайди. Нас встречали двое очаровательных хозяйских детей — Лота и Тео.

На столе — невероятное количество сосисок, пива и шнапса.

Банкет быстро достиг апогея. А потом я заметил, что Томас ведет себя как-то странно — ходит вокруг меня и внимательно заглядывает в глаза.

Я ничего не понимал, сидел на каком-то ящике и самозабвенно пел. Наконец, Томас решился и попросил меня встать:

— Сейчас будет еще лучше, — пообещал он.

Оказалось, что именно подо мной хранился мешок с травкой.

Все закурили марихуану, включая детей немецких хиппи. Не курил только я. Хотя соблазн был велик. Но после одного случая я это дело бросил.

В какой-то момент гастрольной жизни «Секрета» мы все стали немного покуривать.

В Петрозаводске к нам в гостиницу пришел мой одноклассник Игорь Лебедев и принес спирт, настоянный на клюкве. Мы пили спирт, курили травку и смотрели по телику группу «Маки», которая пела советскую чушь.

Но чем больше мы курили и пили, тем больше проникались музыкой «Маков». С каждой новой песней все проникновеннее играла бас-гитара, и гармонии казались все чудеснее. Мы испытали катарсис.

А ночью я проснулся от животного всепоглощающего ужаса. Я выскочил на балкон в одних трусах, дело было зимой, долго мерз, чтобы сбросить с себя страх.

Потом я кое-как уснул и утром проснулся в тревоге. С этой тревогой я провел полгода, хотя постоянно глотал транквилизаторы. После этой истории я понял, наркотики — не мое.

Наш визит не прошел бесследно для семьи Томаса и Хайды. Когда Лота подросла, она приехала в Петербург и поступила в ЛГИТМиК на курс Льва Абрамовича, проучилась три года, но не выдержала, вернулась в Германию, стала акушеркой и вышла замуж за каменщика.

На следующий день после гамбургского концерта Томас усадил нас на автобус и с загадочным видом куда-то повез.

Мы подъехали к кладбищу. Перед входом он торжественно объявил, что здесь лежат останки советских солдат, которые не пощадили своих жизней в борьбе с фашизмом. Очень проникновенно говорил.

— Если хотите, можете навестить могилы, — предложил Томас.

Мы устыдились, что нам самим это в голову не пришло.

Бродим по кладбищу. Ни одной русской фамилии, только Смиты, Брауны и прочие англо-саксы.

Вернулись к Томасу, который подпирал ворота кладбища в романтической задумчивости.

— Там нет ни одной русской фамилии.

— Как нет?

Оказалось, русское кладбище было чуть дальше по шоссе. Ну, перепутал…

Почему мы так стремились в Гамбург, понятно любому битломану. На Риппербане, улице всех пороков, когда-то был клуб «Kaiser Keller», где выступали битлы. В восьмидесятые там стоял уже другой клуб, но мы все же потоптались у входа, а потом пошли смотреть «пип-шоу».

Человек живет иллюзиями. Все знают, что Париж — город влюбленных, Лондон — город пабов, а Гамбург — город пороков. Так вот. И в первом, и во втором, и в третьем случае все это миф.

Порок в городе был четко регламентирован. Каждый день мы собирались пойти всем коллективом на стриптиз, но все не складывалось. В последний день, когда денег уже ни у кого не осталось, Габай наскреб пять марок на пип-шоу.

Опустили монету, поднялось затемненное стекло, за которым оказалась ленивая полупьяная девка, ко всему еще и синюшная. Она начала раздеваться, всем видом показывая, какая нудная, тяжелая у нее работа. Стекло опустилось раньше, чем девка обнажила все свое бренное тело. Более асексуального действия придумать было трудно.

И все-таки поездка в Гамбург пошла на пользу, мы, пусть немного, но приобщились к западной жизни, доселе нам неведомой. И это помогло в работе над спектаклем.

В своей пьесе Регина Леснер описала историю жизни Элвиса Пресли от первых шагов в карьере до полного распада личности и трагического финала. Журналист по профессии, Леснер нашла много интересных фактов биографии певца, но драматургически пьеса была не выстроена.

Мыс Леней Ноткиным все перекроили и заменили тяжеловесное название. Спектакль стал называться «Король рок-н-ролла».

Полковника Паркера, менеджера Элвиса, играл мой папа. В шляпе, с сигарой, он очень подходил на эту роль. Для него было большой радостью выйти на одну сцену с сыном. Мы хорошо понимали друг друга.

Фома играл две роли — Эдда Селивана, ведущего популярного шоу на телевидении, и диск-жокея Дьюи, который открыл Элвиса для Америки. Андрей играл секретаря полковника Паркера. Леша — одного из телохранителей.

К делу были привлечены лучшие гримеры «Ленфильма», портретное сходство с героями было удивительное.

Группа «Собрание сочинений» участвовала в постановке в полном составе, ребята вживую аккомпанировали и играли маленькие роли.

В поисках исполнительниц ролей подружек Элвиса мы провели кастинг. Для верности все претендентки должны были играть сцену соблазнения кумира, которая заканчивалась поцелуем. Эвелина Бледанс, нынешняя звезда, тогда только-только окончила ЛГИТМиК, курс Игоря Владимирова. Я получил такой поцелуй, что Эвелина тут же была утверждена, безоговорочно. Девушка знала, чем взять.

Готовясь к роли, я пересмотрел кучу видеофильмов об Элвисе, которые прислала из Италии Зифа, и влюбился в это инопланетное существо бескрайнего обаяния и с потрясающей пластикой.

В пьесе не было текстов песен, которые исполняет герой, были только названия. Пришлось искать на пластинках и снимать их на слух. Конечно, не обошлось без ляпов.

Музыка Пресли — это американские гармонии, знакомые мне с детства, исполнять ее — одно удовольствие. Я быстро схватил интонации Элвиса, его придыхания, мяуканья, получалось очень похоже.

Самым трудным для меня была пластика. Душой я понимал все эти свинговые движения, но тело долго не слушалось. Гали Абайдулов учил меня двигаться. Я работал до седьмого пота.

В конце концов, я так вляпался в мощную личность, что потом долго не мог отодрать от себя образ Элвиса. То и дело ловил себя на том, что верчу попой или жестикулирую, как он, в песнях нет-нет, да и замяукаю. Избавлялся я от него тяжело. Пришлось какое-то время петь совершенно другую музыку, чтобы не провоцировать себя.

Только в клипе «Девочка-видение» позволил себе намек — потряс плечами. Но все это сразу заметили и стали упрекать: Элвис, Элвис.

Спектакль «Король рок-н-ролла» показали сначала на сцене ДК Ленсовета. Зрители впервые увидели историю западного идола без прикрас и ерничества, настоящий музыкальный спектакль с живым звуком. В конце я выходил без грима и пел песню-поклон, отдавая дань великому Королю. За мной опускался огромный задник, где загоралось имя Элвис. Помпезно и трогательно.

Спектакль шел год, в основном на сцене БКЗ «Октябрьский». Три представления мы показали в Москве, в Театре эстрады.

«Король рок-н-ролла» имел шумный успех, но это было скорее не театральное, а культурное событие.

* * *

«Секрет» был нарасхват по всей стране, но больше всего времени мы проводили в столице. Концерты в Москве стали обычным делом, к тому же нас постоянно приглашали на различные программы центрального телевидения.

После марафона в «Крыльях Советов» «Секрет» пригласили в Московский спортивно-концертный комплекс «Измайлово», где мы дали подряд несколько сольных концертов.

Но главное событие случилось в СКК имени Ленина в Питере.

До этого группа выступала, как говорят в футболе, у себя дома на разных площадках — во дворцах культуры, Большом концертном зале «Октябрьский». А тут нам предложили сыграть перед аудиторией в восемнадцать тысяч человек.

Мы пришли на репетицию как всегда стильно и аккуратно одетые, а там ходит группа «Август» — в кожаных куртках, с татуировками и пирсингом.

— Лешка, страшно тебе? — спросил я Мурашова.

— Ох, страшно.

— А что страшно?

— Первый раз таких страшных ебать будем, — вспомнил известный анекдот Леша.

Так и получилось.

«Август» выступал первым. Не могу сказать, что их плохо принимали. Вполне дружелюбно. Но с появлением «Секрета» (на сцену мы выехали в открытом автомобиле) начался такой стон и визг, что мы сами себя плохо слышали. Играли мы с удовольствием, впрочем, как всегда. Наконец концерт закончился.

Переоделись, отдышались и пошли на выход.

Вдруг нам навстречу бежит человек с перекошенным лицом и вопит:

— Не ходите туда!

Мы ничего не понимаем, почему не ходить?

— Очень много народу на улице.

Ну, много и много. Что особенного, что мы — народ не видели!

Выходим в вестибюль и видим страшную картину: стеклянные стены СКК залеплены людьми, кое-где и в два этажа, кто-то стоит на плечах. А за ними — просто море людей.

Когда они нас увидели, стали барабанить в стекла и орать. Никто такого не ожидал.

Нас увели с глаз долой. Милиции не хватило, пришлось вызывать подкрепление. Создав коридор, машину подогнали к самому выходу. Мы еле втиснулись в огромный ЗИС, модели 1950-х годов, где сиденья расположены напротив друг друга, арендованную в гараже «Ленфильма»

Лимузин стал медленно выбираться из толпы.

А люди стучали в окна, били по капоту, каждый хотел дотронуться хотя бы до автомобиля, на котором мы ехали.

Мы сидели друг против друга и были абсолютно счастливы. Вот миг, к которому мы шли долго и упорно. Мы добились своего. «Секрет» — самый-самый!

Свершилось!

Какое-то время мы безмятежно купались в собственной славе, а потом я стал замечать, что жизнь начала неуловимо меняться.

После концерта в Гамбурге у меня осталось чувство дикой усталости. «Секрет» выступал в зале на триста мест, который был заполнен чуть больше половины, в основном русскими эмигрантами. Нам вежливо хлопали, скорее не нам, а стране. В Европе знали музыку 1960-х не понаслышке, и никакими ретро-фокусами их было не пронять.

В Италии песни «Секрета» тоже встретили вежливо прохладно, но тогда мы были так ошарашены первой встречей с Западом, что не придали этому значения.

А на родине все оставалось по-прежнему, нас наперебой всюду приглашали, количество поклонников не уменьшалось.

Но мы уже не испытывали от концертов прежнего кайфа, накапливались взаимные претензии. Мы все реже стали писать песни вместе и все чаще стали ссориться.

Бит-квартет «Секрет» отыграл в битлов на все сто. Мы перешли перевал, теперь или — к другой вершине, или — вниз. Но после нескольких лет тяжелой гастрольной жизни на новые подвиги просто не было сил. Я с ужасом поймал себя на мысли, что мне надоела вся эта битлятина. Стремительно менялось время, менялись и мы. Старшему из нас было почти тридцать.

Масла в огонь подлил Элвис Пресли. Прожив жизнь великого Короля, мне захотелось изменить свою жизнь. «Секрет» был прекрасным, редким цветком, но у каждого цветка есть срок жизни. Я присутствовал при рождении и расцвете этого организма, и мне совсем не хотелось видеть его медленное и неизбежное увядание.

Я пытался поговорить с ребятами, но они не понимали, о чем речь. Я и сам до конца не понимал, чего хочу конкретно, я был в смятении, но всем существом чувствовал — надо начинать все сначала и, может быть, совсем иначе.

Это сегодня я могу объяснить, что со мной произошло.

Я повзрослел.

В 1990 году я ушел из «Секрета».

Я заканчиваю эту книжку. Для того чтобы «оглянуться посмотреть», надо отойти довольно далеко. То, что происходило со мной в последующие годы, нуждается в еще нескольких шагах. И тогда я снова оглянусь.