Дал бой романтической литературе
Само творчество Гоголя было прорывным в литературном искусстве России – оно оттесняло и ломало, как вешние воды ломают лед на зимней реке, привычные формы любовных сюжетов. По сути, Гоголь, как подлинный рыцарь, дал бой романтической литературе. И в весьма сложной обстановке – на излюбленной ею территории. Он сбросил покров таинственности и исключительности с любовной тематики, лишил любовь шаманского гнозиса, магической силы, растворил экстатическое «эго» романтического идальго в обычном и порой трагическом настое жестоких обстоятельств.
Недаром Лев Толстой, отбиваясь от недоброжелателей и злопыхателей, при разъяснении необычности «Войны и мира» ссылался на то, что начиная с «Мертвых душ ни одно русское произведение, выходящее за рамки посредственности, не укладывалось в известные и привычные формы (по известной античной формуле – «чтобы творит историю, надо нарушить закон»).
Начал ломать устои романтической литературы, с ее помпезно возвеличенным чувством любви, как панацеи от всех мирских страданий и болей, Гоголь еще до «Мертвых душ» – в петербургских циклах. Так, в повести «Невский проспект» любовь губит, доводит до самоубийства благородного и честного Пискарева, а в последнем рассказе из этого цикла – «Записки сумасшедшего» – любовь становится поводом для трагикомического протеста Поприщина. Для Гоголя все очевидно – вся жизнь есть обман, обманна и любовь, столь вдохновенно и велеречиво воспетая прекраснодушными мечтателями.
Сирый чердачный обитатель
Как дерзновенно и самобытно не похоже на все рядом существующее, в гротесковой аллегории, словно описывая бездну падения, Гоголь говорит о главной кровеносной артерии державного города и заканчивает признанием, которое может быть на устах только у гражданина Гиены: «…все дышит обманом. Он лжет во все время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратиться в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того, чтобы показать все не в настоящем свете».
Гоголь признавался (письмо к Погодину), что относится к сорту петербургских жителей, чья жизнь протекает преимущественно на чердаке. Разночинец по характеру своей жизни, по всему строю чувств, Гоголь, как вслед за ним и «дворянин» Достоевский, воспринимал державный город, весь его «гром и блеск» глазами сирого чердачного обитателя, и для которого роскошь «мириад карет» оборачивалась смрадом и нищетой.
Петербургские повести – игралище фантастических существ
Цикл петербургских повестей отразил главное в мировоззрении Гоголя: человек – игралище фантастических сущностей, обособившихся от человека и властвующих над ним. Человек становится слугой Голема. Это то, о чем позже писал Эрих Фром: «Человек больше не принадлежит себе, а находится во власти Голема, собственного творения… Он соорудил золотого тельца и говорит: «Вот ваши боги…».
Обычный нос надевает шляпу с плюмажем и тем самым превращается в статского советника, получает право разговаривать с Ковалевым («всего лишь майором»), да еще хмурить при этом брови.
Чин выступает как нечто сверхъестественное, властвующее над человеком: «чин весьма часто мешал им обнаружиться» — добрым движением души значительного человека (он как раз и убил Акакия Акакиевича Башмакова…). В том – то и дело, что в нелепом человеческом мире именно чин – самая могущественная реальность, творящая и разрушающая, все в нем. Значительное лицо, утверждает рассказчик – автор, было в душе добрым существом. «Но генеральский чин сбил его с толку. Получивши генеральский чин, он как – то спутался, сбился с пути и совершенное не знал, как ему быть». А как он страдал, загадывая, получит или не получит очередной орден!
Титулярный советник Поприщин задумался, «отчего происходят все эти разности» и спятил с ума. И приключилось подобное с титулярным советником только потому, что он хотел вырваться из алогичных законов жизни: «Мне бы хотелось знать, отчего я титулярный советник?».
А губернский прокурор, задумавшись над близким вопросом, сразу и умер.
Гоголь выводит на арену мира свой, безапеляционный закон – человек рождается свободным и прекрасным, и лишь жестокая действительность его изуродовал а. Из этой предпосылки, и умственной и нравственно – чувствительной, Гоголь формирует требование к себе (и также – другим просветителям) – покончить с угнетением человека человеком, вернуть общественному строю естественное равенство.
В «Записках сумасшедшего» трагедия Поприщина в том, что он терпит поражение в своем стремлении приспособиться к обществу («быть безумным вместе с ним»). Рисуя его «естественным человеком» (в нем пафос отрицания лживых общественных норм), Гоголь утверждает – именно «естественность» приводит человека к краху, когда он пытается встать вровень именно с этой лживой средой, которая так привлекает его мнимой свободой.
Поприщин сам по себе не только жалок – он отвратительное порождение общества, построенного на законах лжи, обмана. «Я разве из каких – нибудь разночинцев, из портных ли унтер – офицеров? Я дворянин». Нищий титулярный советник, а мнит себя дворянином; данник рабства, мнящий себя жрецом и князем – ведь какая брызжет чванливость, что правильно писать могут только дворяне (а все остальные только пописывают …).
Его трагедия в том, что светское общество, которое его манит и близость которого он ощущает, его не принимает, отторгает: ибо дворянства самого по себе уже недостаточно, оно должно быть подкреплено чином и капиталом.
На примере этого рассказа Гоголь попытался вскрыть аксиологическую модель бытия человека: само зло мира («Мир во зле лежит – библ.) порождает в человеку тягу к справедливому строю, естественное тяготение к отрицанию ложных, а потому бездушных, канонов угнетательского общества.
В этом произведении Гоголь, может быть еще не осознавая до конца, воспроизвел христианский духовный идеал: человек очищает свою жизнь от хлама великим страданием; человек начинает прозревать, ибо подлость подобных ему двуногих существ создает у него энергию протеста, потому что отнимает у него место в жизни: «Найдешь себе бедное богатство, думаешь достать его рукою, – срывает у тебя камер – юнкер или генерал». Отсюда этот предсмертный вопль обезумевшего титулярного советника: «Что я сделал им? За что они мучают меня? Чего хотят они от меня, бедного? Что я могу дать им? Я ничего не имею». Отсюда обращение к образу матери, отсюда сознание, что «нет места на свете», и последний поэтический взлет исстрадавшегося сознания: «…дайте мне тройку быстрых, как вихор коней!».
Погружая читателя в душу и сердце героя, в подлинную атмосферу угнетенного общества Гоголь тем самым пытался отвратить его от всего ложного, злого, безобразного и проникнуться любовью, благоговением к истине, добру, красоте.
Вел человека к вратам рая
И как непревзойденно, с изумительной небесной строфой о тоске души человеческой по чистым образам жизни, Гоголь ставит титулярного советника едва ли не перед вратами рая: просветленный своим безумием, сквозь фантомы чинов и званий, сквозь зеркала и фарфор мишурного мира, обращает он взор к неведомым ему ранее русским избам:
«Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихор, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся кони и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не было видно ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына!».
Вот такой у Гоголя образ Родины – не помещичьи усадьбы, не ноздревы и собакевичи, а простые русские избы:
«Русь, чего ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?…»
Судьба Гоголя неразрывно связана с судьбой страны. И загадку исторического предназначения России и загадку жизни Гоголя как раз и должны были разрешить эти строки из «Мертвых душ» – патетическое обращение Гоголя к России.