Захватил… темный корень мирового бытия

«Умный, умный, как день, Федор Иванович» – писал о Тютчеве Тургенев. И писал сам поэт:

Поэт бесконечности, неба с его вечной загадкой. Он сам восхищался и упивался миром Вселенной, миром звезд. И заставлял читателя трепетать перед этим миром.

Остро ощущал Тютчев как мал, крохотен, если не ничтожен, человек перед вселенной.

Тютчев любил ночь, был певцом ночи:

И, развивая тему бессилия человека перед всесильем природы, пишет дальше:

День для него казался обманом. День для него – как сон, как туман, дремота, которая «объемлет вселенную, ее поправ»:

А ночь для него – вся в загадке, вся в мерцании вопроса, ответа на который нет и …не будет

Поэт считал, что солнечный день – это пелена, которая закрывает звездный мир, из – за нее мы не видим звездной бездны, теряем ощущение вечности.

Как ненавистен солнечный день для Тютчева:

Он – поэт «двойного» бытия, на пороге между днем и ночью, а, точнее, на ступеньках лестницы, ведущей от сумерек дня к тайне звезд, притягательной и мятежной тайне вечности. Его душа – это «жилица двух миров»: внутреннего мира поэта и мира природы, вселенной.

Центральная идея тютчевской лирики – это отношения человека и природы. Поэт и природа связаны между собой глубокими, внутренними нитями. Цельность, синтез мира природного, с одной стороны, и «Я», человеческое – с другой стороны.

«Все во мне, – и я во всем» – восклицает поэт. Ему было ненавистно представлять мир как скопление абстракций, лишенных души, чувств.

Он враждебно относился к французскому плоскому позитивизму, который превращает весь живой, одухотворенный мир в пустоту. Избегал он и немецкий идеализм, представляющий мир в умственных, отвлеченных категориях («Абсолютный дух»).

Он один из первых в русской национальной мысли поднял штандарт борьбы за цельное ощущение мира. Ощущение родстав между человеком и стихийными силами, чтобы человек6

Рационализм свел природу к безжизненному началу, из природы извергли загадку. Вот что писал Макс Вунд в книге «Греческое мировоззрение»:

«Научное понимание внесло глубокий раскол в отношение к природе. Чарующая интимность, связывающая до сих пор человека с жизнью природы, любовное одухотворение природы, все это безжалостной рукой было превращено было в царство мертвой природы».

И дальше: « Прежде человеку была дорога каждая песчинка, в нем жило дыхание божеств, принимающее непосредственное участие в его жизни. Древнему греку природа казалась прекрасной, ибо божественный дух проникал ее, он считал ее добродетельной, заимствовал у нее нормы поведения, согласуя свою жизнь с ее силами, сознавая себя во власти их».

Тютчев – носитель древнегреческого, дофалевского мышления (Фалес Милетский – один из семи мудрецов), мифологического. Везде он видел Жизнь. Тайну. Чудо.

Тютчев протестовал против предельно абстрактной рационалистической картины мира в немецкой философии – она убивала все живое, отделяла человека от внешнего мира.

Об этом писал Гете:

«…Мне всегда хочется думать, что если одна сторона никогда не может извне добраться до духа, другая изнутри едва ли достигнет тела».

И здесь Тютчев также против антиномического разделения на тело и душу, против их противопоставления. По нему, человек часть природы, природа одушевлена человеком.

Но и глубокие сомнения обуревали его: а вдруг вместо природы – бесконечная пустота.

И здесь же о себе, вот эти безжалостные слова скорби:

Надо помнить, что Тютчев жил в век «отчаянных сомнений», « в наш век,, неверием больной».

Его называли эллином мифологического, трагического (гомеровского) ощущения мира. В отличие от Пушкина, который верил в разум, в пробуждающую и бунтующую природу чувств; нес в себе ощущение эпикурейское, чувственно – наслаждающее.

 

***

Большую часть жизни Тютчев прожил вне России, на Западе. Этот изысканный европеец одновременно был человеком глубоко ведического, исконно русского мышления с его верой в великие предначертания России. Эта вера граничила с шаманским гнозисом, магическим представлением о мире.

Не зря ведь философ Владимир Соловьев писал:

«И сам Гете не захватил, быть может так глубоко, как наш поэт темный корень мирового бытия»

Тютчев видел мир и природу порой недобрыми, злыми – «угрюмый тусклый огонь желания»:

Тютчев видел в душе человека постоянный поединок, причем, роковой поединок страстей:

Важная тема поэзии Тютчев связь человеческой мысли и природы. Мысль, ее сила и ее слабость – вот что беспокоит поэта, ведет к глубоким раздумьям.

Фет назвал Тютчева «поэтом мысли», а Лев Толстой – « глубоко настоящий – умный старик».

Однако, будучи в действительности человеком острого ума, Тютчев сомневался в мощи человеческой мысли, в ее безмерности.

По Тютчеву, человек – это «мыслящий тростник», который только ропщет. Жизнь осмысленного человека представлялась ему « как подстреленная птица, подняться хочет и не может». Мысль человека подобна фонтану, рвущемуся вверх, но какая —то «длань незримо – роковая» ниспровергает вниз. Как в легенде о «Летучем голландце» – пристать к берегу хочет, но не может. Он пишет:

Тютчев хочет постоянно проникать в бессознательное, туда, где «непонятные муки», но для него – «понятный сердцу язык». Он иррационален. Он не верит в слово, считая « мысль изреченная есть неправда, ложь».

Мыслящий человек – начало дисгармонирующее, он чужд все природе. Горестно восклицает поэт:

Он считает личность категорией драматической и страдающей, потому что она чужда по своей сути природной гармонии:

В мире все таинственно и все неисповедимо, человек не в силах сам сознательно расположить любовь природы, добиться признания среды:

И вместе с тем Тютчев парадоксально диалектичен. Он защищает человека, который не сдается, борется с роком, бессознательным, с темной стихией земли:

Он понимает, что отрицание мысли приводит к безумию. Его тезис – пусть мысль иногда слаба, но не безумьем же ее заменить, бессознательным. Одновременно с неприязнью к мысли он любить ее, любить мысль.

Сам он, по его выражению, жил, « у мысли стоя на часах». Не как охранник, а как сопровождающий экскорт:

Сотканный из противоречий, поэт неожиданно прославляет мысль и личность:

По Тютчеву, человек характерен тем, что мыслит, думает – « Рассеян, дик иль полон тайных дум…»

Он был одним из дерзновенных и острейших умов той эпохи – выдающейся, преобладающею стихией в Тютчеве была мысль.

Он выжил после апоплексического удара. Когда оправился, по словам Аксакова, « первым делом его… было ощупать свой ум. Жить для него означало мыслить, и с первым, еще слабым возвратом сил, его мысль задвигалась, заиграла и засверкала, как бы тешась своей живучестью».

И здесь же он предупреждает против безмерного доверия к человеку, человеческой мысли, к мысли сформированной; он, выделяя, заостряя, требует предельного внимания к высказанной мысли, он не доверяет высказанной мысли: «Мысль изреченная есть ложь». Считает, что причина трагедии человека, его безмерных страданий именно в обольшении мыслью.

По Тютчеву, именно мысль является источником несчастий; он подозревал мысль в том, что она вводит человека в соблазн: алчность, леность, вялость, всевластие.

И даже свои взгляды на Россию он растворял в этом океане стихийной жизни. Считая Запад демонически гордым, безмерно рационалистическим, с гипертрофированным индивидуальным «Я», в России он видел другое значение – эмоциональное, «душевное»:

Не понимает « гордый взгляд иноплеменный», что сквозить и тайно светит» в « наготе… смиренной» России.

Тютчев считает, что некогда цветущая западная цивилизация пропитана смертельным ядом – таинственным Злом. Запад он выражает через метафору Рим». Рим – это историко – философский символ западной государственности, власти, рационализма:

Он говорит о себе, как « Римской лжи суровый обличитель», называет Запад « в цепях юродствующий Рим». Запад кажется поэту адом: «Кровь льется через край, и Запад тонет в ней».

Тютчев пишет о Западе: «Цивилизация, убивающая себя собственными руками», и «Запад исчезает, все рушится, все гибнет». В Европе развилось «высокомерие ума».

Он считает Запад противником России, противником сильным и беспощадным. Он пишет: «Европа Карла Великого очутилась лицом к лицу с Европой Петра».

Категорически настаивает, что Россия есть самостоятельный и жизнестойкий организм. Он пишет: « Истинный защитник России – история, ею в течение трех столетий неустанно решаются в пользу России все испытания, которым подвергает она свою таинственную судьбу».

Почти по – гоголевски восклицает он: «Что такое Россия? Каков смысл ее существования, ее исторический закон? Откуда он взялась? Куда стремится? Что выражает собой?»

По – державински, по – пушкински он упоен мощью страны: «От Нила до Невы, от Эльбы до Китая – от Волги по Ефрат, от Ганга до Дуная… Вот царство русское».

Парадоксальность Тютчева и в том, что он, сторонник православной Русской империи, всю жизнь прожил за границей, увезенный из России еще мальчиком. Он почти всегда говорил и писал по – французски, и был, по выражению Аксакова « чистокровное порождение европеизма», как личность, он вызревал в недрах горделивой Европы.

Гейне считал « юного русского дипломата» «лучшим из своих мюнхенских друзей».

Глядя на Россию издалека, через пелену гнусно – извращенных порождений о исторической немощи России, становится крайним славянофилом, неистовым защитником Русской империи. Возникло необычное мировоззренческое явление, впоследствии названное как «иррациональный патриотизм Тютчева с его «слепой верой».

Почти превратившийся в иностранца, живя постоянно за пределами Родины, «мундирный» дипломат, сановник, он стал, в силу генетических, природных своих начал, защитником «идеи России», горячим сторонником ее права среди других государственных организмов, агрессивно теснящих ее со всех сторон. Он – один из создателей идеи Своеобразия России, ее Непохожести ни на кого.

Одинокий мыслитель, архаичный в своем консерватизме, тем не менее он понимает вред застоя, обозначая его метафорой «зима железная». Он предупреждает стареющих сановников России, правительство, от негодования по поводу будоражущего, бунтующего нового и молодого:

Он просит это новое и молодое не забыть «предназначенье крыл», тем самым не утерять способность полета:

Одинокий мыслитель, природный созерцатель, Тютчев подчас ставил знак равенства между мощью государственности и силой народной: « Судьба России уподобляется кораблю, севшему на мель, который никакими усилиями экипажа е может быть сдвинут с места, и лишь только одна приливающая волна народной жизни в состоянии поднять его и пустить».

Нельзя не отметить тот факт, что вся русская литература была в тесном мундире сановника.

Пушкин в мундире лицеиста, чиновника и камер – юнкера,

Державин в мундире солдата и министра.

Лермонтов, Толстой, Достоевский, Батюшков, Чаадаев в офицерских мундирах.

Грибоедов, Тютчев были в мундире дипломата.

Несоизмеримая контрастность: дипломат… и поэт, воспеватель стихии свободы, так стесненной и гнетущей государством. Но ведь еще в Библии сказано: «Дух веет, где хочет»

Поэт любил силу, мощь, величие – будь то природа, вселенная, государственность. И в этом смысле он истинный сил классицизма, он благоговел перед общим смыслом мироздания. От того качество тютчевской лирики – сродни державинскому стилю, такое же высокое, торжественное, восхваляющее:

Но классицист Тютчев, в этом тоже его парадоксальность, в то же время и импрессионист. Он схватывает мгновение, запечатлевает настоящее ощущение, минутное смутное настроение:

И усиливает эмоциональность, чувственно высоко парит его строка:

Он смел, своеволен и своенравен в сравнения, его сравнения порой аллегоричны:

И недаром Тургенев писал: « Язык г. Тютчева поражает читателя счастливой смелостью».

Тютчев и импрессионист: он схватывает мгновение, смутное настроение секунды, а потому запечатлевает настоящее, подлинное ощущение – трепетная, точная фиксация настроения:

И продолжает:

А Фет писал: « Деревья поют у Тютчева… Нам приятно понимать, что деревья поют своими мелодичными формами, поют стройностью, как небесные сферы».

Сила стихов Тютчева – это сила подлинности, сила достоверности.

Можно высказаться в таком векторе: Тютчев не сочинял, а лишь не мешал поэзии прорваться из него наружу.

Аксаков, давний друг поэта, писал: «из глубочайшей глубины его духа била ключом у него поэзия, из глубины, недосягаемой даже для его собственно воли».

История свидетельствует: стихи были настолько его личным, интимным делом, что он стеснялся их печатать. Когда же публиковал (по настоянию друзей), то полностью своего имени не подписывал. Он писал издателю Т. Георгиевскому: « Полностью моего имени выставлять не нужно, только букву «Т». Я не прячусь, но и выставлять себя напоказ перед толпой не хочу».

Сформулируем так: Тютчев был ярким представителем психологической лирики, как Достоевский – психологического романа. Тютчев живет в Душе, он углубляется в Душу, в аниму, психику природы и человека. Все внешнее, все наружное – задний план, расплывчатый фон, невнятное оправданье. Он не ремесленник, он Демиург, а потому он вне скульптурности обыкновенных описаний. В своей лиричности светотеней он сопоставим с пейзажистом Рембрандтом.

Тютчев – весь в оттенках нервичности, в спонтанности, переломах настроений. Если у Пушкина жизнь – это игра с « обозримыми предметами», зримыми, лепными, то для Тютчева – это игра « смыслами». Ему подходят слова А. Франса: Даже вечность мы рисуем каждый по – своему, в своем вкусе. У абстрактного, как и конкретного, есть свои краски».

Точно подметил своеобразие поэзии Тютчева другой русский поэт В. Брюсов: « Тютчев стоит как великий мастер и родоначальник поэзии намеков».

И, развивая мысль Брюсова, вполне оправдано авторское определение: Тютчев – это попытки поймать неуловимое и ускользаемое: « не дым, а тень, скользящая от дыма».

Тютчев – адвокат внутреннего мира, находящегося в глубине человека.

Поэт – защитник «слова неизреченного», мысли, всегда остающейся во внутренних тайниках, чертогах человека. Помните: «Моя душа – элизиум теней…». Его душа – это не внешний мир. Его душа – «мир теней», мир психический. Неизреченное, неведомое, неосязаемое влечет к себе поэта.

Без всяких контекстов и двойственностей, со всей прямотой указов римских императоров, можно утверждать: Тютчев – самый гармоничный поэт России. В его стихах нет ничего лишнего, ничего случайного. Все совершенно закончено, магия совершенства присуща почти всем его стихам. Он музыкален, его стих « сладко сто раз повторять. Стихи его отличаются звуковой сочностью» и удивительной пропорциональностью. Это то, что Тургенев назвал « соразмерностью с самим собой».

Тютчев, если применить метафору, сверхплотная звезда русской поэзии. Стихи его короткие, исключительно компакты и весомы одновременно, степень их воздействия необычно высока:

Писал он скупо, часто – афористично. Своим афоризмом, своей формулой: « Мысль изреченная есть ложь» – он повесил над своей головой дамоклов меч – потому и писал коротко и сжато. И потому стихи были бесконечно весомы. Каждая фраза – бесконечная значимость:

Написал Тютчев немного – тоненькую книжку стихов. Но как об этой книжке сказал Фет: «Муза, правду соблюдая, глядит. И на весах у ней эта книжка небольшая, томов премногих тяжелее»

Тютчев – поэт двойственности, противоречивости, они у его как как кони без узды, как волны моря без Луны – сами приходят и сами уходят:

Поэт и любил раздвоенность (мысль и иррациональное), и тяготился ею, и описывал так:

Двойственность – это и его личная жизнь. По свидетельству сына, « он мог искренно и глубоко любить… и не только одну женщину после другой, но одновременно».

Поразительная сила стихов Тютчева – в их краткости. У него нет эпических, развернутых широко картин. Нет сюжета, нет повествовательности и нет назидательности.

Он передавал читателям способность, деликатную и тонкую прелесть понимания человека и природы.

В Тютчеве нет бифштекса (грубости); в нем все неуловимое, невидимое – все духовное.

Он весь – в размышлениях о своей судьбе (и человека в целом) – « лишь жить в самом себе сумей» – и о природе, космосе, откуда человек пришел.

Он говорит о принадлежности самому себе, он отвергает власть Голема, собственного творения, над ним (власть рока).

Он – против Золотого тельца, которого признают за бога.

Как ни к кому другому, к поэту подходят мандельштамовские слова: « Но если подлинно поется и полной грудью, наконец, все исчезает, остается пространство, звезды и певец». Человек Тютчев смело выходит один (без толпы провожающих) на один к Вечности.

Он, выражаясь фигурой метафоры, есть поэт – айсберг. Зримая, вешняя часть невелика, но подсознательно угадывается огромная глубина человека: лирика, мыслителя и воспевателя красоты.

Ум, «доведенный до поэзии» – точный контур фигуры Тютчева

Надо признать: Тютчев не из легких поэтов. Как писал один из его критиков: « …поэзия, в которой надобно еще добиваться смысла».

Да, тютчевская поэзия – это поэзия смысла, она – антипод, враг внешней «отрицательной узости»:

Тихое благородство Тютчева пережило все, всех победило, прошло по всем городам и весям, из конца в конец России.

Фет назвал Тютчева «нашим патентом на благородство», а метафора дня и ночи прочно прижилась в русской поэзии. И томится, как деревенское молоко на печке, фраза русского поэта Хлебникова: «Ночь смотрится, как Тютчев».

И как много внутренних с Тютчевым совпадений и перекличек. « Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги – бессмертье их чуждо труда и тревоги». «Пусть боги смотрят безучастно смотрят на скорбь земли, их вечен век» – Брюсов.

Тема тютчевского молчания, тема «неизреченной мысли» подхвачена Мандельштамом: «Она еще не родилась, она и музыка, и слово, и потому всего живого ненарушаемая связь». И еще идентичность: « Немота – как кристаллическая нота, что до рождения чиста».

Близость к благородному поэту подчеркнул Северянин, назвав свой сборник «Громокипящий кубок».

Тютчев и Фет. Два сильных корня поэзии России и две фигуры – антиподы. Фет – весь радость, веселье шумное, то Тютчев – грусть, гражданин гиены. Фет – человек чувств, сама чувствительность, ее высшее проявлением (Вакханка), Тютчев – сама нежность, но нежность почти бессильная, почти без чувств.

Тютчева интересует вечер, ночь, зло как таково; гаснущий день, наползающие сумерки; Фет – это расцвет, природа в зелени и цветах. Тютчев – увяданье, сброшенный пылающий пурпур деревьев, он ценит « возвышенную стыдливость страданий».

Всю рельефную и колкую противоречивость поэзии своего антипода Фет выразил в следующих словах: « Весь поэтический образ стихотворения полон чувств, хотя и принадлежит человеку мысли… избыток рефлексии».

Тютчев – поэт с уникальным ощущением вселенной. Каждый его стих – это запечатленное мгновение, словно вспышка магнии или молнии. Это ощущение нервного спазма от мощи природа, благоговения перед ее силой, бьющей огненным фонтаном из неведомых недр.

Тютчев – это Коперник в поэзии, это мир Колумба. Можно заострить – это мир Фауста, мир дерзостного человека, выходящего к мировой бездне. Недаром Тютчев восклицает: «тебе Колумб, тебе венец!»

Поэт славит человека, славит того, кто открывает «новый мир, неведомый, нежданный»

Тютчев перевел строки Шиллера: «Мироздания не конченое дело». Вот именно: мир для поэта не замкнут, мир для него – весь динамика, весь становление, весь движение.

Чем близок и дорог Тютчев нам, живущим в 21 веке?

А тем, что он вселяет нам ощущение безмерности мира, его величия и его таинственности, «неразгаданных законов Мироздания».

С одной стороны, поэт сам умел трепетать перед чудным и непостижимым звездным небом, он умеет и читателя заставить трепетать; с другой стороны – он проникает в глубь человека, и потому заставляет читателя прислушиваться к голосу внутри самого себя. Он учит понять мир и понять самого себя.

В кантовском моральном императиве – вся сущность Тютчева, все содержание и вся форма: « Звездное небо над головой и моральный закон внутри нас».

Поэт «космического чувства», способный удивляться и замирать в священном трепете перед тайной мира и тайной человека.

Писал Л. Толстой: « Так не забудьте достать Тютчева. Без него нельзя жить».

Провел линию психологического размежевания Тургенев, написавший о Тютчеве: « О Тютчеве не спорят, кто его не чувствует,…не чувствует поэзию»

Список использованной литературы:

1. Стихотворения. Федор Тютчев. 2014

2. Лирика. Федор Тютчв. 2006

3. Тютчев Ф. И. Полное собрание сочинений в 6 – ти то мах. 2003

4. И. С. Аксаков. Биография Тютчева.

5. Брюсов В. Ф. И. Тютчев. Смысл его творчества. Собр. Соч. в 7 т. (т. 6) 1975