Пролог

Петербург.

Август 1848 года.

Павел открыл глаза и прислушался: по карнизу опять дробно барабанил дождь, навевая сон, что так и манил вновь закрыть глаза и соскользнуть в него. Именно дождь заставил вчера его сиятельство князя Шеховского остаться на ночь в апартаментах, снимаемых им для своего последнего увлечения — актрисы императорского театра Элен Ла Фонтейн, несмотря на то, что даже после самых пылких свиданий он предпочитал остаток ночи проводить в своей постели.

Вчера утром Поль решил устроить себе и Элен пикник в Лахте. Погода благоприятствовала тому: после недели бесконечных дождей наконец-то выглянуло солнце. Но каким же обманчивым оказался тот августовский день. Почти до самого вечера жарко припекало солнце, и Поль растянувшись на разложенном на песке одеяле с наслаждением подставлял лицо его лучам. Голова его покоилась на коленях Элен, рука которой легко гладила мягкие светлые кудри, пропуская их между тонкими пальцами. Потянуло прохладой, нежданный холодный порыв унес солнечное тепло, заставляя зябко поежиться. Поль поднялся и накинул на плечи мундир. Поднявшийся ветер вздыбил поверхность залива, покрывшуюся белыми барашками волн, пригнал со стороны Финского залива свинцово-серые тучи и вынудил расположившуюся на берегу пару спешно собираться, чтобы покинуть побережье, потому как непогода могла в любую минуту обрушиться на них.

Порывами ветра с Элен сорвало шляпку, тонкий шелк бледно-палевого платья хлопал на ветру будто парус, обнимая стройный стан. Павел, устремился было за ней, покатившейся по прибрежному песку, но не догнал. Дивное творение модистки, было подхвачено набежавшей волной и закачалось на воде ярким пятном.

— Не огорчайся, ma сherie, — обнимая ее и заслоняя собой от ветра, прошептал в растрепанные рыжие пряди. Я куплю тебе другую.

Элен подняла голову, подставляя губы его поцелую. Сердце застучало в груди быстро и часто, едва его губы коснулись ее рта. Подняв руку, она коснулась его щеки, провела по ней кончиками пальцев, ощущая легкую шероховатость от пробившейся за день щетины. О Боже! Как же я люблю тебя, твою улыбку, твой смех, эту нежность, что светится во взгляде, когда смотришь на меня так, как сейчас.

— Поспешим, mon coeur (сердце мое), — улыбнулся он, заправляя ей за ухо, выбившуюся из прически прядь. — Не ровен час, дождь хлынет.

Подав Элен руку, Павел помог ей подняться в коляску и сам занял место подле нее. Щелкнув кнутом, возница по приказу барина, то и дело понукал лошадей, стремясь быстрее добраться до Петербурга. Попав колесом в выбоину, кучер натянул поводья, останавливая лошадь. Оставшись на трех колесах, коляска опасно накренилась.

— Ах, чтоб тебя! — в сердцах выругался князь, с досадой оглядев приключившуюся поломку.

Первые крупные капли упали на пыльную дорогу, зашуршали в придорожной траве. Элен вжалась в сидение экипажа, стараясь уберечься от дождя, что уже вовсю молотил по крытому кожаному верху. Шеховской стоя с непокрытой головой, отчего волосы его быстро намокли и потемнели, злясь на собственное бессилие, Павел забрался обратно в коляску и пристроился рядом с Элен. До столицы оставалось не менее двух верст, нечего было и думать о том, чтобы одолеть их пешком, оставалось только одно: переждать непогоду.

Смеркалось. Кучер Шеховских безуспешно пытался пристроить на место соскочившее с оси колесо. Различив за шумом дождя, как ему показалось, стук копыт и вглядевшись в мутную пелену перед собой, возница разглядел очертания приближающейся двуколки. Выбежав на дорогу, он отчаянно замахал руками и закричал во весь голос, пытаясь привлечь к себе внимание. На счастье, путников это оказался наемный экипаж. Оставив кучера разбираться с коляской, Павел помог Элен перебраться в двуколку и повез ее домой. Уставшие и промокшие, они вместе поднялись в ее квартиру, а дождь между тем разошелся не на шутку. Где-то после полуночи Поль засобирался было домой, но, распахнув окно и протянув ладонь в черноту ночи, понял, что едва ли сможет найти наемный экипаж в такую погоду, и поэтому впервые за все время их романа остался в постели любовницы до утра к великой радости mademoiselle Ла Фонтейн.

Проснувшись, Павел Николаевич с наслаждением потянулся. В отличие от Элен, бурная ночь его нисколько не утомила. Повернувшись к сладко спящей красавице, он прикоснулся губами к обнажившемуся округлому плечу, на что она только что-то недовольно пробормотала и поспешила натянуть на себя одело, спрятавшись под ним едва ли не с головой. Тихо рассмеявшись, Павел поднялся с постели, нисколько не смущаясь своей наготы, прошелся по роскошной спальне и, остановившись у туалетного столика, налил себе воды из графина.

— Элен, — тихо позвал он, — душа моя, я вынужден тебя покинуть.

— Если мне не изменяет слух, дождь все еще идет, — показалась из-под одеяла растрепанная рыжая макушка. — Или он Вас уже не пугает, Ваше сиятельство?

— Чай, не сахарный — не растаю, — улыбнулся Павел.

— И когда же мы увидимся? — села на кровати Элен, прикрыв обнажившуюся грудь одеялом.

— Не знаю, mon coeur (сердце мое), не спрашивай. Я дам тебе знать, — ответил он, отворачиваясь от широкой кровати и оглядывая комнату в поисках своей одежды.

Павлу этот вопрос не понравился. В интонациях Элен все чаще начинали проскальзывать собственнические нотки, и хотя он по-прежнему находил ее весьма привлекательной и искусной любовницей, но чувствовал, что новизна впечатлений уже исчезает, и эти отношения начинают тяготить его.

Взгляд женщины скользил по обнаженному телу любовника. Ну до чего хорош! — улыбнулась она своим мыслям.

А князь, запустив пятерню в золотистые кудри, откинул упавшую на глаза прядь и, собрав раскиданную по полу спальни одежду, принялся одеваться. Закончив свой туалет, он подошел к Элен, чмокнул ее в макушку, и, приподняв двумя пальцами точеный подбородок, заглянул в голубые глаза. Лена, как зачарованная, не могла отвести от него взгляда: ни у кого не видела она таких глаз, как у своего любовника. Сейчас они были чистого серого цвета, но могли менять свой оттенок в зависимости от настроения князя. Когда Поль был весел, они были светлыми и чуть голубоватыми, как летнее небо в жару, когда же гневался, становились столь же темными, как грозовая туча. Князь опустил глаза ниже, туда, где виднелись соблазнительные округлости обнаженной груди; и хотя длинные темные ресницы скрыли от нее их выражение, но по участившемуся дыханию Элен поняла, что открывшийся вид не оставил его равнодушным.

— Увидимся вечером, — шепнул он, и, коснувшись быстрым поцелуем ее приоткрытых губ, поспешил выйти из спальни.

И почему Господь наделил этого мужчину таким совершенством? — в который раз задала себе вопрос Лена, откидываясь на подушки. У него есть все: титул, состояние, а уж его поистине мужская красота, которую не портят даже шрамы, молчаливые свидетели перенесенных страданий, способна любой вскружить голову.

Елена Леопольдовна Ла Фонтейн, дочь белошвейки и гувернера-француза, была на редкость обольстительным созданием и цену себе знала очень хорошо, но перед обаянием князя Шеховского не устояла даже она. И вовсе не ради весьма щедрого содержания Элен согласилась быть его любовницей, а ради тех минут близости, что он делил с нею. Поль был превосходным любовником, нежным и щедрым на ласки, способные свети с ума самую искушенную и избалованную в амурных делах красотку. Вот уж полгода прошло с тех пор как, она обменяла свою свободу на обязательство хранить верность ему одному, но ни единого часа не жалела об этом.

Павел с самой юности мечтал о военной карьере, и, будучи шестнадцати лет от роду, поступил в Преображенский полк адъютантом к командиру полка генерал-майору барону Мунку. Высокое положение родителя обязывало не уронить честь семьи, и за четыре года безупречной службы он дослужился до чина штабс-капитана. Эта же фамильная честь делала его нетерпимым к любым проявлениям несправедливости, особенно если речь шла об отношениях между офицерами полка. За время службы Поль очень близко сошелся с поручиком Алексеем Кудашевым, молодым человеком из знатного, но обедневшего дворянского рода. Алексей был человеком скромным, в кутежах и попойках гвардейцев практически не участвовал, за что неоднократно подвергался насмешкам со стороны записного кутилы полка штабс-капитана Ярынского. Как ни старался Алексей игнорировать насмешки Ярынского, однако очередная шутка офицера по поводу весьма скромного материального положения Кудашева оказалась настолько мерзкой, что закончилась вызовом на дуэль, и Павел, присутствовавший при ссоре с самого начала, без колебаний дал свое согласие выступить секундантом Алексея. Для Алексея поединок закончился трагически: молодой человек скончался от полученного ранения прямо на месте дуэли. За подстрекательство и участие в дуэли Ярынский был разжалован в рядовые, а секунданты Шеховской и Курмазов переведены в Эриванский полк, в то время несший службу на Кавказе. И хотя барон Мунк хотел лично ходатайствовать за своего адъютанта перед императором, Павел предпочел его заступничеству наказание по всей строгости закона.

Теперь, в свои двадцать пять, Поль успел побывать не в одной военной компании, на память о которых ему остались шрамы не только на теле, но и в душе. Война не щадит никого — ни своих, ни чужих. Либо ты, либо тебя. Павел усвоил этот горький урок, когда впервые пришлось стрелять в живого человека, и его промедление стоило жизни молодому офицеру, прикрывшему растерявшегося юношу своим телом от пули противника. Суровые будни и тяготы военных походов быстро сделали из избалованного юноши физически выносливого и крепкого мужчину. Однако научившись в переносить боль физическую, он и душой очерствел.

За ратные подвиги, смелость и отвагу, проявленные при осаде и штурме аула Салты, штабс-капитана Шеховского после ранения перевели в Преображенский полк, так что в Петербург он вернулся, увенчанный славой, и вот уже год наслаждался радостями светской жизни. Отец поначалу смотрел на кутежи сына сквозь пальцы, полагая, что после четырех военных лет сын заслужил свою долю радостей, однако последнее время рассказы о похождениях Поля все чаще вызывали гримасу неудовольствия на надменном лице Николая Матвеевича.

Вечером, собираясь на премьеру в Александринский театр, Павел думал завершить его, как и обещал утром, в постели Элен, однако у его отца, князя Николая, имелись собственные соображения относительно своего отпрыска. Поль уже выходил из дому, когда его нагнал запыхавшийся лакей.

— Ваше сиятельство, обождите! — задыхаясь, выкрикнул малый, которому пришлось бежать за Полем через всю анфиладу комнат из северного крыла дома, где находился кабинет Николая Матвеевича, до самого вестибюля. Шеховской в раздражении остановился: он и так уже опаздывал, и дополнительная задержка не входила в его планы.

— В чем дело?! — недовольно поинтересовался Павел, пронзая грозным взглядом осмелившегося остановить его лакея.

— Простите, Ваше сиятельство, но батюшка велел позвать Вас. Сказал, что дело не терпит отлагательства, — пролепетал, запинаясь, напуганный недовольным видом молодого хозяина лакей.

Чертыхнувшись сквозь зубы, Поль направился к кабинету отца. Завидев сына в парадном мундире на пороге своего кабинета, Николай Матвеевич нахмурился.

— Никак, опять кутить собрался? — недовольно бросил он.

— Имею право в свободное от службы время, — иронично выгнул бровь Павел.

— Имеешь, не спорю, — согласился Николай Матвеевич. — Однако ты уж год, как в столице, пора бы уже заняться чем-то более серьезным, чем визиты к кокоткам, проматывание наследства в карты да кутежи с друзьями-собутыльниками.

— Что Вы подразумеваете под чем-то серьезным, отец? — сдержанно поинтересовался Павел, присаживаясь в кресло и понимая, что разговор будет долгим и наверняка удовольствия ему не доставит. Николай Матвеевич вперил тяжелый взгляд в единственного отпрыска.

— Надо бы в Ильинское съездить, — начал он. — Управляющий пишет, что у него конфликт с соседом вышел из-за спорного участка земли. Не бог весть какая землица, но я своего отдавать не намерен. Вот и поезжай, разберись, вместо того, чтобы по кабакам кутить да по борделям шляться.

Возражать Павел не стал. Сухо кивнув, поднялся и вышел. Настроение мгновенно испортилось. Ехать в Ильинское, в эту Тмутаракань, совершенно не хотелось, но попробуй поспорь с родителем! Шеховской-старший никогда не прислушивался ни к чьему мнению, кроме своего собственного, которое считал единственно верным. Именно из-за этого княгиня Софья Андреевна, маменька Поля, натура не менее властная, устав от постоянного диктата супруга перебралась в Павлово, семейное имение под Петербургом, и с тех пор в столицу наведывалась крайне редко, предпочитая уединение и спокойствие сельской жизни шумным увеселениям.

На мгновение мелькнула мысль — а не взять с собой в поездку Элен? — но, только представив себе ее бесконечное нытье и жалобы на неудобства поездки в скуку провинции, Поль тотчас отказался от задуманного. К тому же по пути в Ильинское он собирался заехать к матери, и вот тут присутствие Элен будет совершенно некстати. Желание идти в театр и встречаться с Элен пропало. Пройдя в свои покои, князь кликнул своего денщика Прохора.

— Ты вот что, Митрич, соберись-ка в дорогу, завтра в Ильинское поедем.

— Эт мигом, барин! Нам ли долго собираться? — подмигнул ему Прохор.

— Сапоги сними, — бросил Павел, усаживаясь в кресло и вытягивая ноги.

— Никак, передумали в тиятр идти? — удивился денщик.

— Не твоего ума дела. Выспаться хочу. Разбудишь на рассвете.

Раздев князя и собрав одежду, Прохор с поклоном удалился в гардеробную, а Поль вытянулся на кровати, заложив руки за голову. Совесть робко напомнила о том, что он обещал этот вечер провести с Элен, но, отмахнувшись от этой мысли, он задумался о другом. Не нравились ему все более откровенные намеки отца на то, что довольно с него холостяцкой вольницы, пора бы уже жену себе подыскать. Подыскать! — Павел выразительно скривился. Будто не о живом человеке речь идет, а о покупке кобылки породистой на конной ярмарке, дабы потомство смогла здоровое на свет произвести. А уж кто ее будет подыскивать, в этом у него не было ни малейших сомнений. Недаром же в последнее время папенька старался обратить его внимание на mademoiselle Радзинскую. Александра, дочь старинного приятеля Николая Матвеевича, и впрямь была хороша и единодушно объявлена фавориткой сезона, однако же душевного трепета у Павла Шеховского не вызвала.

Да черт с ним! — раздраженно вздохнул Павел, переворачиваясь на живот и обнимая подушку. Прочь все мысли! Спать! Подъем завтра ранний предстоит, да и дорога неблизкая.

Выехали затемно. Павлу хотелось быстрее миновать пригороды столицы, чтобы можно было пустить Буйного во весь опор, насладиться бешеной скачкой, ветром, бьющим в лицо, ощутить силу и мощь животного, покорного его руке.

А ведь и хорошо, что он из столицы уезжает, подальше от отца. После четырех лет на Кавказе все тяжелее становилось сдерживать себя, проявляя сыновью покорность и почтительность. Каждый раз, являясь в кабинет отца, он вновь ощущал себя несмышлёным отроком, коего строгий отец учит уму-разуму и наставляет на путь истинный, а ведь он давно уже не мальчишка, и за последние годы и повидал, и хлебнул в жизни едва ли не больше родителя своего. Может, потому и подался на военную службу, едва начали усы пробиваться, чтобы избавиться от недремлющего и всевидящего ока родителя своего.

Выехав из столицы, повернули на юг. В воздухе уже ощущалось приближение осени. Утренняя прохлада приятно остужала разгоряченную кожу. Подняв голову, Павел с наслаждением подставил лицо легкому ветерку и первым лучам солнца. Удерживаемый крепкой рукой, тихо заржал и затанцевал под ним Буйный.

— Ну что, Митрич, вперед, в Ильинское? Давненько я в деревне не был. Может, охоту устроить? — повернулся он к Прохору, и задорная мальчишеская улыбка осветила его лицо.

— Охота — эт хорошо! Эт можно, Ваше сиятельство, — улыбнулся в ответ Прохор, пришпоривая своего гнедого.

Тамбовская губерния, Липецкий уезд, с. Кузьминка

Сентябрь 1848 года.

Солнечный сентябрьский денек был по-летнему теплым. Чуть тронутая желтизной листва ухоженного парка едва слышно шелестела над головами двух девушек, что присели в тени раскидистой липы на парковую скамью.

Старшая из сестер, Полина, красивая блондинка в легком белом кисейном платье, сидела с книгой на коленях и изредка переворачивала страницы, делая вид, что полностью погружена в чтение. Высокая, справная, как бы сказали на селе, полная спокойной грации и достоинства в движениях, Полина разом привлекала к себе внимание, а вот младшая, Юлия, была ей полной противоположностью. Невысокая, худенькая, угловатая, Жюли в свои шестнадцать выглядела гораздо младше своих лет. Темные кудрявые волосы были заплетены в две тугие косы, что спадали ей на спину, но как бы туго ни заплетала Жюли косы, непокорные кудри выбивались из прически и обрамляли живое подвижное лицо девочки. Темные глаза взирали на мир слегка насмешливо, а пухлые губы в любой момент готовы были сложиться в лукавую улыбку. Их старая нянюшка Пелагея, на чьих руках выросли обе сестры, частенько звала ее бесенком в юбке.

Не поднимая головы от книги, Полин украдкой смотрела в ту сторону, где их брат вел разговор с соседом, князем Полем Шеховским. Молодой князь неделю назад приехал в Ильинское, и на следующий же день явился в Кузьминку поговорить с их братом о спорном участке заливного луга, что находился на границе двух имений. Переговоры о судьбе луга были недолгими и завершились ко всеобщему удовлетворению, однако Поль с того дня стал заезжать в Кузьминку едва ли не каждый день. Заметив, куда устремлен взгляд старшей сестры, Жюли решила подразнить Полин:

— Мне кажется, что князь так долго задержался в нашей глухомани потому, что именно твои прекрасные очи пленили его сердце, — весело рассмеялась она.

— Полно тебе, Жюли, — смутилась девушка. — Павел Николаевич о делах пришел поговорить.

— Конечно, о делах! — хихикнула Юленька. — Только, помнится, вчера за ужином Серж сказал, будто все улажено, и они договорились уже обо всем. Так зачем бы ему приезжать сегодня?

— Может, бумаги какие подписать? — предположила Полин.

— Что-то я никаких бумаг не заметила. Нет-нет, не возражай! Я думаю, исключительно желание увидеться с тобой и стало причиной его сегодняшнего визита. Разве тебе не кажется, что это судьба твоя в лице князя к нам пожаловала? Даже Ваши имена — Поль, Полин — так созвучны. Не иначе, как само провидение привело его к нам, и вы предназначены друг другу, — продолжала веселиться она.

— Мне кажется, что у кого-то слишком богатое воображение! — отрезала Полина, поднимаясь со скамейки с самым неприступным видом.

Возвращаясь в дом, она не удержалась и снова украдкой посмотрела в ту сторону, где остановились Серж и Поль. Сердце сладко заныло. Ах, если бы слова Жюли оказались правдой, не было бы большего счастья в ее жизни!

Павел, краем глаза следивший за барышнями на скамейке, проводил взглядом мелькнувшее в тени деревьев белое платье. А ведь старшая mademoiselle Кошелева весьма и весьма недурна! Уж в столице эта девица непременно бы пользовалась успехом. Интересно, сколько ей? Девятнадцать, двадцать? — задумался Поль, на мгновение потеряв нить беседы.

— Ваше сиятельство, — обратился к нему Кошелев, — Ну, так что Вы решили по поводу моего предложения о продаже мельницы?

— Я подумаю, — очнулся от своих дум Поль. — Вы же понимаете, я не могу дать Вам ответ, не сообщив обо всем отцу, но уверяю Вас, что представлю все дело к Вашей пользе.

Кошелев прав, им из Ильинского возить зерно на старую мельницу после того, как отстроили новую, не с руки, а вот из Кузьминки не в пример удобнее, да и деньги Сергей Львович за мельницу немалые предложил. Бросив в очередной раз украдкой взгляд в сторону скамейки, Павел не сдержал любопытства и обернулся. Старшая mademoiselle Кошелева что-то сердито выговаривала младшей сестре, но та только отмахнулась от нее да рассмеялась в ответ чистым звонким смехом. Звук этот странно взволновал его и заставил внимательно присмотреться к младшей девушке.

Да нет же, не на что там смотреть! Нет в ней ни девичьей прелести, ни томности, ни нежности. Излишне порывиста, худа, кожа слишком смуглая. Вот глаза… Глаза, пожалуй, хороши: большие, темные, как у черкешенок, коих ему довелось видеть немало за время своей службы на Кавказе.

— У Вас очаровательные сестры, Сергей Львович, — задумчиво ответил князь, натолкнувшись на недоуменный взгляд собеседника.

— Что касается Полин, тут я полностью согласен с Вами, Ваше сиятельство, она в нашу маменьку пошла, а та долго считалась первой уездной красавицей, — улыбнулся Сергей, втайне надеясь, что Полина смогла заинтересовать сиятельного князя. А породниться с Шеховскими — да об этом разве что мечтать можно! Даром, что их имение по соседству с Кошелевыми, да только наведываются хозяева туда из столицы нечасто. Правда, похоже, что от матери Полин унаследовала не только красоту, но и холодный нрав, потому что и к местным, и к редким заезжим ухажерам юная красавица была одинаково равнодушна, а интересовали ее разве что столичные модные журналы, но кто ж о таком рассказывает возможному претенденту на ее руку! — А вот Жюли, — тяжело вздохнул он, — Жюли еще ребенок, к тому же весьма избалованный. Боюсь, отец давал ей слишком много воли, а мне нынче уж поздно пытаться перевоспитать ее.

Сергей откровенно не любил младшую сестру, и у него были на то причины; собственно, и Полин ее не больно-то жаловала, но в силу сдержанности характера своего относилась к Юленьке не в пример лучше брата, не спускавшего младшей сестре ни единой ошибки.

Юлия Львовна Сержу и Полин доводилась сводной сестрой, прижитой их отцом от mademoiselle Анны Закревской, умершей родами, и удочеренной им с благословения супруги своей.

В семье было не принято говорить на эту тему. Аннет Закревская, осиротевшая дальняя родственница Ларисы Афанасьевны, была взята в их дом в качестве ее компаньонки за год до рождения Полины. Скромная и тихая, к родственникам своим, приютившим ее, она питала искреннюю привязанность. Лариса Афанасьевна супруга своего не любила и после рождения Полины в постель свою пускать отказалась, объяснив ему, что, родив двоих детей, долг свой перед ним как жена исполнила. Воспитанная в семье строгой и богобоязненной, плотскую близость она считала дьявольским искушением и едва ли не самым страшным наказанием. Льва Алексеевича такое поведение супруги безмерно огорчало, и в семье начались ссоры и скандалы. Аннет меж тем была достаточно взрослой и суть сих разногласий между супругами понимала хорошо. Надо заметить, что Лев Алексеевич Кошелев был мужчиной весьма привлекательным, и Аня сама не заметила, как простая привязанность и чувство благодарности переросли в нечто большее. И хотя она и была признательна Ларисе Афанасьевне за доброе отношение и приют, но все же перед своими чувствами к ее супругу устоять не смогла. Стоит ли удивляться, что однажды они оказались в хозяйской постели? Сначала зашушукалась всезнающая челядь, а потом и сам Сергей стал свидетелем того, как Аннет ночью тайком покидает спальню его родителя, прячась по углам коридора на господской половине. Для Сержа, который часто слышал, как мать рыдает по ночам в подушку после того, как отец, громко хлопнув дверью, в бешенстве покидал ее покои, это было настоящим потрясением. Будучи двенадцатилетним подростком, он возненавидел Аннет лютой ненавистью, считая именно ее виновной в том, что их с Полин маменька так несчастна. А вскоре Аннет понесла.

У Сергея в памяти навсегда остался тот день, когда он встретил mademoiselle Закревскую в роще за усадьбой. Аннет часто прогуливалась здесь, и он знал об этом. Серж и сам не понимал, зачем тогда стал у нее на пути, но, встретив ее во время прогулки, он ощутил, как его захлестнуло волной черной ненависти. Аня, робко улыбаясь ему, неловко попыталась обойти его на узкой тропинке. Огромный живот, свидетельство ее грехопадения и неверности его папеньки, выпирал под легким летним платьем. Он сам себя не помнил, когда толкнул ее изо всех своих сил, и она, громко вскрикнув и нелепо взмахнув руками, скатилась в маленький овражек.

Опомнившись, Сергей, цепляясь за кусты и обдирая в кровь ладони, спустился вниз. Аннет только протяжно стонала и держалась рукой за огромный живот. Мальчик быстро сообразил, что, хоть mademoiselle Закревская росточка небольшого и весьма хрупкое создание, но ему одному ее ни за что не поднять, к тому же ей, видимо, было очень больно, — закусив до крови губу, она тихо плакала, но все равно пыталась отползти от него подальше.

— За что Вы так со мной, Серж? Я ведь не сделала Вам ничего дурного! — простонала она.

— Не бойтесь. Я хочу помочь, — прошептал Сергей, делая несколько шагов к ней.

Но она только покачала головой, со страхом глядя на него.

И тогда Серж, сходя с ума от страха, опрометью бросился в к отцу и покаялся в содеянном. Он видел, как все краски сошли с лица Льва Алексеевича, и, ни слова не сказав сыну, он бросился вон из комнаты.

Той же ночью Аннет разрешилась от бремени, родив девочку совсем крошечную и слабенькую, и тихо отдала Богу душу. Думали, что и младенец последует вслед за матерью, но девчонка выжила, и наутро ее окрестили Юлией, а Серж получил от отца двадцать розог на конюшне, следы которых по сей день оставались на его спине в виде небольшого шрама около поясницы. Отец не жалел его тогда и бил нещадно, со всей силы.

Лариса Афанасьевна, как много позже понял Сергей, Аню ни в чем не винила и даже где-то была благодарна ей за то, что с ее появлением супруг перестал ее тревожить по ночам. Потому, испытывая жалость к новорожденной родственнице, по вине Сергея оставшейся без матери, она сама взялась выхаживать младенца, да и привязалась к нему. Она не возражала, когда Лев Алексеевич высказал желание признать ребенка официально, и кто бы ни приезжал к ним в имение, всегда говорила, что Юленька ее дочь, поэтому даже те, кто знал об истинном положении дел, предпочитали хранить молчание.

Отношения между Львом Алексеевичем и Сергеем после смерти Аннет так окончательно и не наладились. И хотя, повзрослев, Сергей стал понимать отца, который, будучи женатым на их матери, первой красавице в уезде, ночи проводил с Анной, но та детская обида пустила слишком глубокие корни в его душе и нашла свое выражение в его отношении к Юле. Вроде и росла Юленька как барышня, и воспитывалась вместе с Сержем и Полин, но Серж постоянно находил повод показать ей, что по рождению своему она была им неровней.

Все эти воспоминания нахлынули на Сергея, и он вновь с раздражением оглянулся на младшую сестру, услышав ее беззаботный смех. Чувство вины заставило его дать отцу обещание позаботиться о ней после его смерти. Перед кончиной своей Кошелев-старший долго и тяжело болел и, предчувствуя близкий конец, переписал завещание, в котором выделил приданое обеим дочерям, а с Сержа взял слово, что он в точности исполнит его последнюю волю. Лариса Афанасьевна после смерти Льва Алексеевича удалилась из мира, став сначала послушницей в Свято-Троицком женском монастыре, а потом приняла постриг и проживала там же под именем сестры Лукерьи. Мирские заботы ее не волновали, и судьбы Полины и Юли были теперь исключительно во власти старшего брата.

— Ваше сиятельство, не останетесь ли отобедать с нами? — улыбнулся Кошелев князю, видя его интерес к девушкам и надеясь, что у Полин появится шанс произвести хорошее впечатление на высокого гостя.

Павел утром не завтракал, ограничившись чашкой кофе, пить который привык на Кавказе, а потому желудок его уже давно давал о себе знать.

— Не откажусь, Сергей Львович, — улыбнулся в ответ Шеховской.

— Тогда прошу в дом, — широким жестом предложил Кошелев.

Что для Полин, что для Жюли присутствие на обеде в их доме Шеховского стало полной неожиданностью. Полин то и дело краснела, когда Павел обращался к ней с каким-нибудь вопросом, и ответы ее были в основном односложными. В мыслях же своих девушка сожалела, что решила не переодеваться к обеду. Ах, как бы хорошо смотрелось на ней новое платье из голубого шелка в тонкую белую полоску! Да и прическу не мешало бы поправить. Серж мог бы и предупредить, что пригласил князя отобедать с ними, — досадовала она на брата. Сам же Кошелев, заметив столь явный интерес соседа к Полине, был весьма доволен.

— Полин, а что Вы читали нынче днем? — поинтересовался Павел.

— Это роман в стихах, написанный камер-юнкером Пушкиным, — краснея от того, что, изображая из себя просвещенную барышню, раскрыла книгу на середине и не прочитала даже названия, ответила Полина. Про камер-юнкера Пушкина она вспомнила только потому, что о нем восторженно говорила Жюли, увидев книгу у нее в руках.

— И как Вам понравился "Евгений Онегин"? — улыбнулся Поль.

— Я еще не прочла до конца, и пока мне трудно составить свое мнение, Ваше сиятельство, — подняла на него глаза Полина.

— Называйте меня, пожалуйста, по имени, — попросил ее князь, постаравшись не выказать своего удивления тем, что Полин до сих пор не читала романа, давно уже бывшего у всех на слуху. — По-соседски, — добавил он с искренней улыбкой.

— А мне понравился роман, — вдруг выпалила Жюли, но тут же покраснела и смутилась под пристальным взглядом Шеховского.

Звякнула, ударившись о пол, серебряная вилка, и Полин, подняв глаза, недоуменно посмотрела на сестру. Не менее красноречивым был и взгляд брата. В столовой повисла мертвая тишина, нарушаемая лишь шелестом колышущейся на ветру шелковой занавески.

С самого начала обеда краем сознания Серж уловил странные перемены, произошедшие в поведении младшей сестры. Жюли не хихикала за столом, не разговаривала, размахивая руками, как обычно, а сидела тихо, как мышь, опустив глаза и рассеянно гоняя еду по тарелке.

— Простите! — Жюли залилась краской и бросилась вон из комнаты.

Сергей выразительно пожал плечами, всем своим видом показав, что не одобряет поведение сестры.

Добежав до своей комнаты, Юленька бросилась на кровать лицом в подушку. Дура! Боже, какая же она дура! Вот кто ее за язык тянул?! Князь теперь подумает о ней Бог знает что! Впору было разрыдаться, и близкие слезы уже подступили к глазам. И отчего вдруг так захотелось плакать? Шмыгая носом, девушка села на постели. Повернувшись на звук открывшейся двери, Жюли увидела нянюшку Пелагею, которая вошла в комнату, переваливаясь с боку на бок под своим немалым весом.

— Что это с Вами, Юлия Львовна? Не иначе, как голову Вам сегодня солнышко напекло! Говорила я Вам, чтобы без шляпки из дому не выходили, косы-то вон какие чернявые, того и гляди, перегреться можно, да и лицо вон за лето как потемнело, — принялась она отчитывать свою любимицу.

— Отстань, Пелагеюшка, без тебя тошно, — отмахнулась Юленька.

— Что это ты, сердешная, так расстроилась? Кто ж тебя обидел? Не иначе, как Сергей Львович опять чем недоволен был?

Юля только вздохнула в ответ на слова няньки. Конечно, Серж будет недоволен и не преминет ей высказать все, что думает о ее выступлении за обедом. Но вовсе не это было причиной ее внезапного побега из столовой. Не было сил смотреть на то, как князь любезничает с Полин. Ах, как же он смотрел на нее! У Юли сердце замирало от этих взглядов. Да я бы что угодно отдала, чтобы на меня одну он смотрел такими глазами! — вздохнула она. Прикрыв веки, она тотчас представила себе лицо Павла Николаевича, такое красивое и в тоже время надменное. Он, наверное, и в грош не ставит своих соседей. Кто они? Мелкие сошки, поместное дворянство! Но все же Полина привлекла его внимание, и трудно было это не заметить.

— А Полина-то наша его сиятельству приглянулась, — заметила Пелагея, складывая в коробку ленты, которые Юленька утром вытряхнула на кровать, когда искала, чем бы подвязать старое платье Полины, что было ей немного велико в талии. — Уж я-то вижу! А хорошо бы он женился на ней. Поехала бы тогда Полюшка в Петербург, а там и ты, моя, касаточка, к сестрице-то в гости наведалась. Глядишь, и тебе бы нашелся столичный жених-то.

— Ой, да помолчи ты, Пелагея! — вскрикнула Юля, и слезы, горячие и нежданные, потекли вдруг из глаз. Шмыгнув носом, Юленька зарылась лицом в подушку и разрыдалась.

— Господи ты Боже мой! — всплеснула руками нянька. — Да ты никак… Ой, девка, да ты что! Выброси из головы, думать забудь!

Договорить Пелагея не успела. Дверь в комнату барышни распахнулась, ударившись о стену, и на пороге предстал разгневанный хозяин усадьбы.

— Вон пошла! — сквозь зубы бросил он Пелагее.

Перекрестив тайком девушку, пожилая женщина торопливо вышла из комнаты.

— Юлия Львовна, — начал Серж тоном, ничего хорошего ей не предвещавшим, — потрудитесь объяснить, что это на Вас нашло за обедом, когда у нас гости за столом?!

— Простите меня, Серж, — пролепетала Юленька, не сводя глаз с потемневшего лица брата.

Сергей вгляделся в лицо сестры. Влажные дорожки слез все еще блестели на щеках, веки припухли и покраснели.

— Почему Вы плакали? — подходя ближе, поинтересовался он.

Юля опустила глаза. Что она может сказать, если и сама толком не понимает, почему разрыдалась?

— Я неважно себя чувствую, — солгала она.

Сергей явно не поверил ей, но настаивать не стал.

— Что ж, тогда прилягте. Я велю Пелагее принести Вам чаю с мятой, — холодно улыбнулся он одними уголками губ.

— Спасибо, Серж! Вы очень добры ко мне, — прошептала она.

Сергей вздрогнул от этих слов. Он так привык ненавидеть ее, считать живым напоминанием о неурядицах в семье, что слышать от нее подобное было для него в новинку, поскольку Юленька, всегда тонко чувствовавшая его отношение к себе, старалась держаться от него как можно дальше.

Оставив Юлю на попечение Пелагеи, Серж прошел в свой кабинет и остановился у окна. Павел Николаевич под руку Полин прогуливались по тенистым аллеям их небольшого парка. Дай Бог, Дай Бог, — подумал Кошелев, — одной заботой меньше будет.

 

Глава 1

С визита князя Шеховского в родовое имение Кошелевых минул год. И за все это время не было дня, чтобы Юленька не думала о нем. Перед отъездом в столицу Павел Николаевич заехал к соседям проститься. У Жюли, казалось, истекала кровью душа, когда он, на минуту задержав в своей руке тонкие пальчики Полин и нежно глядя ей в лицо, выразил надежду на то, что они смогут увидеться с ней в Петербурге. Самой Юле достался лишь небрежный кивок головой и едва заметная улыбка. Такое пренебрежительное отношение было что острый нож для ее исстрадавшегося муками первой любви сердца, однако пересилив обиду и робость, Юля подошла к Павлу Николаевичу, когда он уже собирался спуститься с крыльца, и, протянув издание "Евгения Онегина", которое когда-то подарил ей отец, попросила написать несколько строк на память. Краснея и смущаясь под его насмешливым взглядом, девушка поблагодарила его, даже не взглянув на написанные карандашом строки, торопливо захлопнула книгу и поспешила уйти в дом, чтобы уже оттуда, из окна гостиной, закусив губы и утирая тыльной стороной ладони неудержимо льющиеся слезы, наблюдать, как князь Шеховской легко вскочил в седло и, еще раз махнув рукой на прощание, направился к воротам усадьбы. Проводив его глазами, Жюли открыла книгу и прочитала на титульном листе написанное четким и размашистым почерком князя четверостишье из романа:

Столь явный намек на ее молодость и глупую доверчивость не мог не отозваться болью в сердце, но, тем не менее, она бережно хранила томик в своей комнате, как самое бесценное сокровище.

За этот год у Кошелевых произошли значительные перемены. Первая и самая главная заключалась в том, что Серж привел в дом жену. Евдокия Дмитриевна, в девичестве mademoiselle Голеновская, став madame Кошелевой в мгновение ока из робкой барышни превратилась в барыню и быстро взяла бразды правления в свои руки, отодвинув на задний план Полин. Полину подобное положение никак не устраивало, но воевать со снохой она не смогла. Все ее попытки поговорить с братом заканчивались неизменными размолвками и упреками в нежелании понять его драгоценную Докки, которая радеет исключительно о благе своих дорогих сестер. Эти размолвки с братом привели к тому, что за последние полгода она сблизилась с Юлей и даже пыталась, как могла, защищать ее от нападок Докки, прекрасно понимая, что Юле придирок и попреков при молчаливом попустительстве Сержа достается куда больше, чем ей.

Сама по себе Докки отнюдь не была ни злой, ни бессердечной, скорее напротив: весьма привлекательная внешне, нравом она обладала легким и отходчивым. Но во всем, что касалось дома и домочадцев, строго придерживалась взглядов супруга своего, которого буквально боготворила за то, что он вытащил ее из нищеты. Она была старшей из трех дочерей поручика от артиллерии Дмитрия Ивановича Голеновского, разорившегося мелкого помещика, и никак не могла считаться выгодной партией. Серж был хорош собой, обладал достаточно внушительным по уездным меркам состоянием, и потому слыл самым завидным женихом в округе. Понятна была радость Докки, когда из всех уездных красавиц он выбрал именно ее, и она почла за счастье ответить согласием на сватовство молодого привлекательного соседа. Сергей же, окруженный безоглядной любовью молодой жены, с каждым днем все больше тяготился ролью опекуна двух младших сестер. В самом деле, даже мать удалилась от мира, взвалив на него заботы не только о родной сестре, но еще и об отцовском "грехе", который сама же позволила узаконить, и именно необходимость заботиться о Юле возмущала его более всего. Как он может появиться с ней в приличном обществе и называть ее своей сестрой, если любой, у кого есть глаза, сразу же увидит, что она совсем на них с Полин не похожа? Но, пожалуй, самое большое раздражение вызывало у Сержа то, что за последний год Юля как-то незаметно превратилась в настоящую красавицу, но если красота Полин была холодной, то в Юле горел живой огонь, и он уж не раз слышал, что те, кто еще год назад воспевал красоту Полин, все чаще говорят о его младшей сестре.

Евдокия чувствовала нелюбовь супруга к младшей сестре, и потому не упускала случая указать Жюли на ее место в семье: она, внебрачный ребенок, девица второго сорта, радоваться должна тому, что ее в приличном доме терпят из милости. Но, несмотря ни на что, Юля не унывала. Не вечно же ей жить под одной крышей с братом и его женой! Девушка мечтала, что когда-нибудь у нее будет собственный великолепный дом, и тут же ей в мечтах являлся златокудрый красавец-супруг с насмешливыми серыми глазами.

Вот и сегодня Юленька проснулась в хорошем настроении. День обещал быть солнечным и теплым. Лучи солнышка, запутавшись в густой кроне уже пожелтевшей старой липы, что росла перед домом, сложились на полу в причудливый узор, из приоткрытого окна веяло свежестью сентябрьского утра. Но день, начинавшийся столь прекрасно, впоследствии оказался полон сюрпризов далеко не приятных.

Соскочив с постели и тихонько напевая, девушка кружилась по комнате, когда в двери тихо постучали.

— Войдите! — ответила Юля, точно зная, что только старшая сестра могла побеспокоить ее в такую рань.

В дверях и в самом деле показалась Полин, только вставшая из постели и одетая лишь в шелковый пеньюар и тонкую сорочку. Томно потянувшись на пороге и тряхнув золотистыми кудрями, Полина забралась на еще неубранную кровать.

— Доброе утро, — улыбнулась она. — Не желаешь пойти прогуляться после завтрака?

— С превеликим удовольствием, — улыбнулась в ответ Юля.

Полин не терпелось поделиться своей радостью хоть с кем-нибудь, пусть даже и с младшей сестрой, но не хотелось говорить об этом в доме. Вчера она далеко за полночь засиделась в гостиной с братом. Поняв, что стала обузой для брата, она теперь пыталась устроить свое будущее, и Серж пообещал ей, что этот сезон они проведут в столице Господи! Сезон в столице! Она и мечтать о таком не смела! А там ведь может случиться и так, что на каком-нибудь званом вечере она встретит Павла Николаевича Шеховского. Уезжая, князь обещал написать ей, и первое время она ждала этого письма, но когда прошло полгода, а вестей от князя так и не было, она перестала ждать, смирившись с тем, что, видимо, его сиятельство забыл о ней сразу же, как только выехал за ворота имения Кошелевых. Блестящий гвардейский офицер, любимец женщин и баловень судьбы — что ему за дело до скромной провинциалки, вздыхающей о нем? Ну и пусть, — решила она. Я не буду искать с ним встреч, я буду наслаждаться сезоном, танцевать, ходить в театры, и может статься так, что найду свою судьбу, — думала она ночью, не в силах уснуть после разговора с братом.

Однако же желанию Полин прогуляться вдвоем с сестрой и поделиться распиравшей ее радостью не суждено было осуществиться.

С самого утра в Кузьминку пожаловал сосед Кошелевых, барон Четихин. Барон был в уезде лицом сравнительно новым. Выйдя год назад в возрасте сорока шести лет в отставку в чине штабс-капитана, Четихин перебрался в свое поместье, где раньше появлялся лишь наездами, и вплотную занялся обустройством родового гнезда. Не последним пунктом в его планах стояла женитьба: усадьба давно нуждалась в хозяйке, и Александр Алексеевич, нанося визиты соседям, внимательно присматривался к девицам на выданье. Заехав в дом Кошелевых месяца три назад с кем-то из соседей, в последнее время он стал частенько бывать у них. Жюли не обращала особого внимания на его визиты — дальше дежурных любезностей их разговоры не шли, а после того, как Александр Алексеевич несколько раз удалялся в кабинет с братом, решила, что у Сержа с ним какие-то дела.

После завтрака она собиралась прогуляться по парку вместе с Полин, как они и договорились поутру, но, к неудовольствию обеих сестер, к ним решил присоединиться Александр Алексеевич, который, обсудив с Сержем, как он выразился, дела насущные, изъявил желание подышать свежим воздухом в обществе прелестных дам. Пока Полин и Жюли переглядывались, не зная, как выйти из затруднительного положения, оказалось, что Сергей Львович с супругой по какой-то странной прихоти тоже вышли на прогулку, и, подхватив под руки Полину и жену, Серж решительно повел их по тенистой аллее, оставив младшую сестру наедине с бароном. Подавив раздраженный вздох, Юля оперлась на церемонно предложенную руку и, с трудом подладившись под неспешную чинную походку барона, направилась вслед за братом.

Некоторое время они шли в полном молчании, только шуршала под ногами первая опавшая листва. Юля смотрела себе под ноги, разговаривать с Четихинын ей не хотелось. Да и о чем с ним говорить? Ладно бы он был интересным собеседником, но его утомительные разглагольствования о политике или литературе, почерпнутые из газет месячной давности, нагоняли на девушку тоску. Несколько раз она ловила себя на мысли, что едва сдерживается, чтобы не поправить его, когда он начинал откровенно перевирать факты, но все же здравый смысл побеждал, и она всякий раз считала лучшим промолчать: разве может воспитанная семнадцатилетняя девушка указывать на ошибки мужчине, который на тридцать лет старше ее? Искоса глянув на своего спутника, она тотчас отвернулась. Отчего-то даже вид барона был ей неприятен.

В провинции Александр Алексеевич слыл щеголем. Будучи мужчиной довольно крупным, Четихин одевался, как он говорил, по последней столичной моде. Его сюртук был настолько узким, что, казалось, в любой момент может разойтись по швам от неосторожного движения хозяина, а напомаженные волосы и щеголевато закрученные усики у Жюли не раз вызывали улыбку. Оставаясь вдвоем, сестры частенько обсуждали внешность соседа, посмеиваясь над его самодовольным и надменным видом.

Они уже достаточно далеко отошли от дома, когда Александр Алексеевич, выпустив ее локоть, забежал немного вперед и остановился перед ней.

— Юлия Львовна, уделите мне немного Вашего драгоценного внимания, — начал он, беря ее за руку и поднося к губам затянутые в перчатку пальчики.

— Я слушаю Вас, Александр Алексеевич, — недоуменно подняла на него глаза Юля.

— Сударыня, я намерен сделать Вам предложение: я прошу Вашей руки, — блеснув глазами, произнес он и замер в ожидании ее ответа с таким видом, будто ожидал, что счастливица если не лишится чувств от восторга, то хотя бы упадет перед ним на колени и рассыплется в благодарностях.

— Может, не стоит так торопиться? — осторожно ответила Юля. — Мы ведь почти совсем не знаем друг друга.

— Пустяки, — отмахнулся Четихин. — После оглашения помолвки у нас с Вами будет достаточно времени получше познакомиться.

— Я думаю, Вам стоит обсудить этот вопрос с моим братом, — нашлась Юля.

— Я говорил с Сергеем Львовичем, и он уже дал свое согласие.

— Серж согласился?! — вырвалось у девушки прежде, чем она успела подумать, что подобное замечание может барону не понравится.

— Я так понимаю, что Вы не в восторге? — мгновенно отреагировал он, тотчас нахмурившись. — Уверяю Вас, совершенно напрасно! Мы с Вами составим великолепную пару.

— Прошу Вас, дайте мне свыкнуться с этой мыслью и не требуйте ответа так скоро! — пробормотала она в полном смятении.

— Ну что Вы, я не тороплю Вас! Вы еще так молоды, и, полагаю, Вам трудно осмыслить мое предложение, но я думаю, что Сергей Львович сможет разъяснить вам все выгоды этого союза, — самодовольно произнес он.

Настроение было окончательно испорчено. С трудом удержавшись от желания вырвать свою ладонь из его руки и убежать домой, она позволила ему вновь взять себя под руку и продолжить прогулку, а вскоре к ним присоединились и остальные Кошелевы.

Жюли надеялась, что после затянувшейся прогулки Четихин наконец-то уедет, и она сможет поговорить с братом, но Серж будто бы избегал ее, к тому же пригласил барона остаться на обед, чем еще больше расстроил ее.

Девушка была вне себя от злости, а потому, не обращая внимания на хорошие манеры, сразу же после прогулки направилась в кабинет Сергея вслед за братом.

— Сергей Львович! — окликнула она его, когда Серж уже закрывал за собой дверь. — У меня есть к Вам разговор, который не терпит отлагательства.

Кошелев, тяжело вздохнув, пропустил сестру в кабинет.

— Я догадываюсь, Жюли, о чем Вы хотите со мной поговорить, но уверяю, что Вы напрасно потеряете время.

— Почему, Серж? Почему ты даже не спросил меня? — слезы навернулись ей на глаза.

— Считаешь, что барон для такой, как ты, не подходящая партия? — вполголоса спросил он.

— Я его ненавижу! — процедила Юля свозь стиснутые зубы.

— Я уже дал согласие на ваш брак, так что едва ли мне это интересно. Могу лишь посоветовать тебе побыстрее переменить свое отношение к будущему супругу.

— Да я скорее наложу на себя руки, чем соглашусь!

Кошелев отошел к окну и отвернулся от сестры. Теперь Жюли была видна только его напряженная спина.

— Не стоит так драматизировать, Жюли, — заговорил он наконец. — Все эти годы мы выдавали тебя за члена нашей семьи, но слишком многие видели и помнят, как все было на самом деле. У барона есть титул и состояние, поэтому общество отнесется к нему благосклонно. Просто подумай и ответь себе честно: есть ли в нашем уезде еще кто-то, кто согласится на брак с тобой, зная о твоем происхождении?

Слова эти били наотмашь, как пощечины. Вспыхнув, Юля резко развернулась и выскочила из комнаты, громко хлопнув дверью.

Сбежав из кабинета, Жюли тихо прошмыгнула в свою спальню, решив сказаться больной и не выходить из комнаты до вечера. Повернув ключ в дверях, она подошла к постели и, засунув руку под перину, извлекла потрепанный томик "Евгения Онегина". Открыв книгу, она в который раз прочла строки, написанные рукой Шеховского. Тяжелый вздох вырвался из груди. Все поля на этой странице были исписаны ее рукой всего тремя словами: "Шеховской Павел Николаевич".

— Клянусь, мы увидимся! — прошептала она, и слеза расплылась по бумаге, сорвавшись с длинных пушистых ресниц.

— Юлия Львовна, Вы здесь? — услышала она возмущенный голос жены брата. — Откройте сию минуту, или я прикажу высадить дверь! — не на шутку завелась Докки.

Спрятав на место книгу, Жюли торопливо вытерла глаза тыльной стороной ладони.

— Оставьте меня, Докки! Что Вам еще надобно?

— Немедленно откройте! Вы ставите брата в невозможное положение, а он ведь печется только о Вашем благополучии. Все уже решено, и Ваше глупое упрямство только показывает, какая Вы на самом деле неблагодарная девчонка, — продолжала возмущаться сноха.

— Я только… переоденусь, — сдалась Юля. — Скажите, чтобы Пелагея ко мне пришла.

— У Вас четверть часа, — недовольно бросила Докки, отходя от дверей ее покоев, — и поторопитесь, Вы же знаете, что у нас гость к обеду.

Подойдя к двери, Юля повернула в замке ключ, впуская в комнату Пелагею.

— Приготовь мне платье розовое, — едва не плача, прошептала она.

— Ох, касатка ты моя! — всплеснула руками Пелагея. — Да не убивайся ты так! Господин барон-то, может, и староват для тебя малость будет, но ведь и лицом не дурен, и при деньгах больших. Уж лучше бы тебе по-хорошему согласится-то, потому что Сергей Львович от слова-то своего не отступится.

Юля молчала, не в силах спорить с кем бы то ни было. Для брата баронский титул стал достаточным основанием, чтобы с радостью принять предложение соседа от ее имени. Присев перед зеркалом, она уставилась на свое отражение.

— Ты вон как похорошела, глаз не отвесть, то-то же барон тебя и заприметил, — продолжила Пелагея, раскладывая на кровати нарядное шелковое платье.

— Пелагея, сделай милость, помолчи! — вырвалось у Юленьки.

Убегу, ей-Богу убегу! — мрачно глядя на свое отражение, решила она.

— Скажи-ка, а я и в правду хорошо пою? — вдруг спросила она свою старую няньку.

— Да я лучше-то и не слыхала, хотя девок голосистых у нас полно, — не задумываясь, ответила Пелагея, помогая хозяйке переодеваться. — Голос у тебя чистый да звонкий, что колокольчик.

Оглядев себя в зеркало, Юленька, тяжело вздохнув, вышла из комнаты.

Все семейство перед обедом собралось в диванной. Потупив глаза, как и положено благовоспитанной барышне, Юля села на софу подле Полин, подальше от своего жениха.

— Жюли, — шепнула ей на ухо Полин, когда Серж заговорил о чем-то с Четихиным, — не стоит так огорчаться. Я постараюсь уговорить Сержа отложить венчание до Красной горки на будущий год. Может, он даже согласится, чтобы ты поехала с нами в Петербург в этом сезоне. Даст Бог, все образуется! Но согласись, барон не так уж плох.

— А ты сама пошла бы за него? — тихо спросила Юля.

— Только вместо эшафота! — не раздумывая ни минуты, честно призналась Полин.

— Серж никогда не согласится взять меня в Петербург, — вздохнула Юленька. — Куда проще выдать меня за Четихина, чем тратиться на новый гардероб.

Юля украдкой бросила взгляд на Четихина, вольготно расположившегося в кресле. Если уж быть совсем честной, то, пожалуй, барон не так уж стар. Разве сорок семь лет — это старость? — уговаривала она себя. Но когда она попыталась представить себя перед алтарем подле него, то едва не застонала в голос: ей-то всего семнадцать! Словно в тумане, она услышала, что Александр Алексеевич обращается к ней с вопросом:

— Юлия Львовна, мне Сергей Львович говорил, что Вы неплохо поете. Не согласитесь ли что-нибудь исполнить?

— Боюсь, я сегодня не в голосе, Александр Алексеевич, — попыталась отказаться Юля, но, перехватив тяжелый взгляд брата, послушно поднялась с софы и подошла к роялю. Господи, ну как можно петь, если в горло саднит от непролитых слез, а ком в груди мешает дышать, не то что петь?!

— Не судите строго, — едва заметно улыбнулась она Четихину, — Вы мне не подыграете?

— С удовольствием!

Четихин вскочил с кресла и, устроившись за роялем, обратился к ней:

— Что будете петь?

— "Я помню чудное мгновение", — ответила Юля.

Барон, что-то пробубнил себе под нос, пытаясь вспомнить мелодию, но потом решительно кивнул и взял первый аккорд. Играл он отвратительно, то и дело ошибаясь и сбиваясь с ритма. Допев второй куплет, Юля во время проигрыша пару раз тихонько кашлянула, прикрыв рот ладошкой, и Четихин, тотчас оставив в покое инструмент, бросился к столу, на котором стоял графин с вином. Налив в бокал вина, он протянул его ей.

— Весьма недурно, сударыня, — авторитетно заметил он. — Голос у Вас прекрасный; хотя до оперной дивы Вам, конечно, далеко, но для домашнего музицирования — весьма недурно.

Едва сдержав ядовитую реплику по поводу его "превосходного" аккомпанемента, Юленька, сделав несколько глотков вина, вежливо улыбнулась.

— Благодарю Вас, Александр Алексеевич!

— О, я надеюсь, что в самом ближайшем времени смогу чаще наслаждаться Вашим пением, — самодовольно улыбнулся он в ответ.

От ответа Юлю спасло появление в дверях Докки.

— Господа, прошу всех к столу! — изображая из себя гостеприимную хозяйку, широко улыбнулась она.

Четихин на правах жениха предложил Юленьке свою руку, и ей ничего не оставалось, как только поблагодарить его и пройти вместе с ним в столовую. Барон предупредительно отодвинул для нее стул и уселся рядом. Вечер превратился в пытку. Серж оказался за столом напротив нее, и она съеживалась каждый раз, когда он поднимал на нее глаза, попытки Четихина пошутить наводили на Жюли тоску. Она насилу дождалась окончания обеда и, проводив дорого гостя, поспешила к себе, послав умоляющий взгляд Полине. Оставалась одна надежда, что Полине как-то удастся уговорить Сержа не спешить со свадьбой и взять ее с собой в столицу. Господи, пожалуйста, — молила она, лежа в постели и глядя в потолок, — сделай так, чтобы он согласился.

Проснувшись поутру, она накинула на себя халат и, выскользнув из своей спальни, пробежала по коридору к комнате Полины. Дверь была не заперта. Плотные бархатные портьеры не пропускали утренние лучи солнца, поэтому в комнате сестры царил полумрак. Полин еще спала, но у Юли уже не было сил дожидаться, пока она проснется.

— Поля, — потрясла она сестру за плечо, — Полина, проснись!

Сонно моргая, Полина села на кровати.

— Который час? — недовольно поинтересовалась она.

— Семь, — тихо ответила Юля.

— И чего тебе не спится? — потянулась девушка.

— Да как же спать можно, когда все мысли только о том, возьмет меня Серж с вами или нет? — воскликнула она.

— Не возьмет, — хмуро отрезала сестра. — Брачный договор уже подписан. Венчание в следующую пятницу.

Юля побледнела и, ухватившись за столбик кровати, сползла на пол.

— Нет-нет. Только не это! Ведь Четихин обещал обождать! — глаза ее наполнились слезами.

— Как же, будет он ждать! Ты разве не видела, какими глазами он вчера на тебя смотрел? Что кот на сметану, — спуская ноги с кровати, отозвалась Полин. — Да не реви! — нахмурилась она. — Подумай лучше — он тебя на тридцать лет старше. Лет эдак через десять помрет, останешься молодой богатой вдовой, да и заживешь в свое удовольствие.

— О, Господи! Полина, как у тебя язык поворачивается говорить такое?! — зарыдала Юля. — Я на него смотреть не могу, а только представлю, что он коснется меня… — девушку передернуло от отвращения.

— Да что ж я, не понимаю, что ли?! — присела подле нее Полина. — Но что мы сделать-то можем? Только в монастырь вслед за маменькой, иного пути-то нет. Неужели против воли Сержа пойдешь? Ну, все, успокойся! Глаза вон красные какие стали, — погладила она сестру по голове. — Ты лучше с Александром Алексеевичем поговори. Скажи, что согласна, но тебе время нужно, — чтобы приданое подготовить, да самой с этой мыслью свыкнуться, — глядишь, и согласится барон свадьбу-то отложить.

— Хорошо, я поговорю с ним, — вытерла Юля рукавом халата слезы.

Поднявшись, она неуверенно улыбнулась сестре.

— Спасибо тебе, Полина.

— Ох, да было бы за что спасибо говорить! — вздохнула Полина.

Юленька вернулась в свою комнату и в изнеможении опустилась на кровать — голова болела так, что ломило виски, резало припухшие от слез глаза. Разговор с Полиной, на которую она возлагала такие надежды, забрал последние силы, и теперь она едва могла назвать свое имя. Пелагея, войдя в комнату и увидев ее в таком состоянии, всплеснула руками.

— Батюшки-светы, да ты, никак, занемогла, птичка моя?!

— Ой, дурно мне! — прошептала Юля. — Передай Сергею Львовичу, что я больна и сегодня останусь в постели.

— Да ложись же ты скорее, ложись! Я тебе сейчас чайку с мятой да ромашкой принесу, — засуетилась нянька, укладывая ее в постель и укрывая одеялом.

Странная усталость и опустошенность навалилась на нее. Закрыв глаза, Юленька то ли задремала, то ли провалилась в забытье. Пелагея, вернувшись с полным подносом, только покачала головой. Поставив все на туалетный столик, пожилая женщина подошла к окну и задернула шторы.

Юля не знала, сколько она проспала, но когда открыла глаза, в комнате было совершенно темно. Бесшумно поднявшись с кровати, она подошла к окну и отодвинула портьеру. На улице смеркалось. Густые осенние сумерки окутали старинный парк и усадьбу. Окно было приоткрыто, и, поежившись от прохлады, девушка вернулась к постели. Голова болеть вроде бы перестала, но была какая-то совершенно пустая, и еще нестерпимо захотелось что-нибудь съесть. Она выглянула в будуар и окликнула Пелагею, которая при тусклом свете свечи что-то штопала, сидя в кресле.

— Проснулась? Я тебе сейчас чего-нибудь горяченького принесу, — поднялась няня.

— Сергей Львович дома?

— Барин с барыней уехали, и Полина с ними. Сегодня бал дают у Крупенских.

— А я и забыла, — вздохнула Юля, глядя вслед направляющейся на кухню Пелагее.

Хотя что ей толку ехать на бал? Серж прав: вряд ли кто из молодых людей в уезде пожелает спасти ее от брака с Четихиным, сделав ей предложение.

От этих безрадостных мыслей ее отвлекло появление Пелагеи с пирогом с зайчатиной и горячим чаем. Медленно пережевывая тающий во рту пирог, Юля опять задумалась. Из раздумий ее вывел звук захлопнутой порывом ветра оконной рамы и звон разбитого стекла.

— Ой, батюшки! Да что же это делается? Ветрище-то какой поднялся — не иначе, гроза будет, — запричитала нянька, кинувшись убирать осколки стекла.

И тут шальная мысль пришла Юле в голову. Ежели пойдет дождь, то в такую погоду никто из дворовых и носа на улицу не покажет, и можно будет незамеченной выбраться из дому. До почтовой станции рукой подать, и до утра ее никто не хватится, а утром как раз почтовые в сторону столицы пойдут. Чем дольше она думала об этом, тем больше в ней крепла уверенность в правильности принятого решения.

Сказав Пелагее, что не будет спать в своей комнате из-за выбитого ветром стекла, Жюли перебралась из своей спальни в спальню для гостей и насилу дождалась, когда в доме все утихнет. Непогода разыгралась не на шутку. Пробравшись обратно в свою комнату, Юленька прошмыгнула в гардеробную. Поставив свечу на комод, девушка нашла старый саквояж, засунула в него первое попавшееся платье и смену белья и поняла, что больше в саквояж ничего и не положишь, разве что гребень да книгу на дорогу. Подумав про книгу, она скользнула в спальню, вытащила драгоценный томик Пушкина и торопливо засунула его в саквояж.

Быстро переодевшись в темно-серое платье из плотного сукна с высоким воротником-стойкой и удобной застежкой спереди, Жюли накинула сверху черный бархатный плащ и, задув свечу, крадучись прошла к кабинету брата. Дверь была не заперта. Юленька знала, где Серж хранит довольно внушительную сумму в ассигнациях. Спрятанный под панелью потайной ящик, к ее великому огорчению, оказался заперт на ключ. Времени искать ключи у нее не было, поэтому, взяв со стола нож для разрезания бумаги, она, высунув от усердия язык, подцепила собачку замка и что было силы надавила на рукоятку ножа. Внутри механизма что-то щелкнуло, и замок поддался. Открыв ящичек, она вытащила толстую пачку ассигнаций.

— Прости меня, Господи, — прошептала девушка, засовывая деньги в саквояж, — но уж лучше я буду воровкой, чем монашкой!

Выбравшись на улицу через черный ход и сжимая ручку потертого саквояжа, девушка шагнула в черноту ночи. Ветер будто с цепи сорвался — раздувая полы ее плаща, он закручивал вокруг ног юбку, срывал с головы черный капор и сбивал дыхание. Дойдя до ворот усадьбы, Юля в последний раз оглянулась на отчий дом, и именно в этот момент раздался первый раскат грома. Тоска сжала сердце. Знать бы, что ждет ее впереди? Вздохнув, она торопливо зашагала в сторону почтовой станции по едва различимой в темноте дороге. И хотя идти было недалеко, и она спешила изо всех сил, но гроза все же настигла ее в пути. Холодные косые струи дождя быстро промочили и плащ, и платье. Мокрая одежда неприятно липла к телу и затрудняла движение, но девушка упрямо двигалась вперед. Она вздрагивала при каждом раскате грома и всполохе молнии, но у нее не возникло даже мысли о том, чтобы повернуть обратно. К чему? Вернуться, чтобы в полной мере испытать на себе гнев брата и выйти замуж за этого отвратительного Четихина? Уж лучше я гувернанткой устроюсь куда, — думала она, — чем стану женой этого великовозрастного шута.

Добравшись до ворот почтовой станции, она вздохнула с облегчением и без сил привалилась к столбу. Залаяла собака. Прикрикнув на нее, на крыльцо вышел сонный смотритель. Разглядев у ворот женский силуэт, он поспешил открыть калитку и впустить промокшую насквозь барышню внутрь.

— Что же это Вы, сударыня, по ночам бродите, да еще в такую погоду? — укоризненно покачал он головой, наблюдая, как она снимает с себя насквозь промокший плащ. — Неужто дело до утра не терпит?

— У Вас есть комната на ночь? — повернулась к нему Юля. — Я заплачу вперед.

— Найдется, — с подозрением покосился на нее служащий.

Забрав у него ключи, Юленька заперлась изнутри в крохотной комнатенке, больше похожей на каморку. Но и этим она была довольна. Какая-никакая, а крыша над головой, в такую-то погоду. Сняв мокрое платье и белье, она развесила его на стоящей в углу ширме, переоделась в сухое и улеглась в постель. Уже засыпая, она вспомнила, что не спросила у станционного смотрителя, когда утром отправляется дилижанс. Только бы не проспать! — была ее последняя мысль перед тем, как она провалилась в сон без сновидений.

Едва забрезжил рассвет, девушка открыла глаза и недоуменно огляделась. Вспомнив, где находится, и быстро соскочив с постели, Юля умылась холодной водой за ширмой. Платье из толстого сукна высохнуть не успело и было неприятно влажным и холодным. Открыв саквояж, девушка со вздохом посмотрела на прелестное легкое платье из тонкого голубого шелка, которое она вчера впопыхах захватила с собой. Нет, это явно не годится для путешествия! Поморщившись, она натянула на себя влажную одежду и поспешила в контору станции. Заплатив за проезд и выпив чаю с парой горячих, только что испеченных блинчиков, она почувствовала себя намного лучше.

Наконец, подали дилижанс. Бросив прощальный взгляд на родные места, девушка решительно поднялась на подножку и уселась на сидение. Она пока слабо представляла себе, что будет делать по приезду в столицу, но сейчас самым главным было добраться до Петербурга.

Ее попутчиками оказались молодой человек, по виду служащий почтового ведомства, и очень красивая молодая женщина. Юля украдкой разглядывала ее, но что-то в ней показалось ей странным. На незнакомке было очень красивое изящное платье с довольно смелым декольте, прикрытым тонкой кружевной косынкой, которое вряд ли было уместно одевать в дорогу. Кокетливая шляпка прикрывала золотистые локоны.

Во время остановки на одной из почтовых станций молодой человек, остановившись рядом с красавицей, склонился к ней и что-то прошептал ей на ухо. Соблазнительные губы изогнулись в холодной усмешке. Повернувшись к нему, красавица бесцеремонно рассмотрела его и ответила далеко не шепотом:

— Вряд ли Вы, сударь, с Вашим-то жалованьем можете позволить себе подобные траты.

Молодой человек вспыхнул ярким румянцем и, переговорив о чем-то с кучером, устроился на сиденье рядом с ним. Красавица меж тем усмехнулась и остановила взгляд на Юле. В голубых глазах мелькнуло любопытство.

— Вы едете в столицу? — поинтересовалась она.

Юля едва заметно кивнула.

— Одна? И Вам совершенно не страшно? — продолжила она свои расспросы.

— У меня не было выбора, — неохотно ответила Юленька.

— Когда-то и я так же ехала в столицу, полная надежд и смелых ожиданий, — грустно улыбнулась она.

— И что случилось? — не сдержала любопытства Юля.

— Я хотела стать актрисой, грезила театральными подмостками, мечтала о громкой славе и толпах поклонников, — усмехнулась она. — Но как выяснилось, голос у меня оказался довольно посредственный, а актерского таланта так и вовсе не оказалось.

— А что было дальше? — распахнула глаза Юля.

— Лучше Вам не знать об этом, — отвела глаза незнакомка. — Петербург может быть опасен для молодой неискушенной девушки.

За время пути девушки познакомились. Прекрасную незнакомку звали Ирэн, но это, пожалуй, было все, что она сообщила Юле о себе. Больше к разговору о занятиях Ирэн они не возвращались, коротая время за беседой обо всем и ни о чем.

К концу второй недели путешествия колеса экипажа загрохотали по мостовым столицы. Дилижанс остановился во дворе почтовой станции. Уставшие пассажиры, крайне довольные тем, что утомительное путешествие подошло к концу, с удовольствием выбирались из дилижанса. Юля тепло простилась с Ирэн и, выйдя за ворота, огляделась. Общение с новой знакомой натолкнуло ее на мысль о том, что она тоже могла бы попытать счастья на актерском поприще. Ну, вот я и здесь, Петербург! — улыбнулась девушка.

 

Глава 2

Пока Юля забирала свой саквояж, Ирэн села в подъехавший к станции богатый экипаж и уехала. Выйдя из ворот, девушка растерянно огляделась. На город быстро опускались осенние сумерки. Она зябко повела плечами — в столице было не в пример холоднее, чем в родной Кузьминке, промозглый ветер с Невы хлопал полами длинного бархатного плаща, трепал тёмные кудри, выбившиеся из-под шляпки. И ее радужное настроение вдруг померкло, стало как-то не до красот столицы, в голове крутились совершенно иные и куда более приземленные мысли. Юленька наугад пошла вперед, ее каблучки громко стучали по мостовой, а в голове билась единственная мысль: надо найти пристанище на ночь. Но как? К кому обратиться? Вспомнились слова Ирэн: "Петербург может быть опасен для молодой неискушенной девушки". Заметив, что встречные мужчины бросают на нее заинтересованные и оценивавшие взгляды, девушка похолодела. Страх мурашками пробежал по спине. Одна совсем одна в огромном городе. Мимо, обдав подол ее и без того пострадавшего в дороге плаща грязью, промчался роскошный экипаж. Она испуганно шарахнулась от него и угодила в чьи-то крепкие объятья.

— Куда спешишь, красавица? — раздался над ухом бархатный баритон.

Юля рванулась из рук мужчины и, обернувшись, смерила нахала ледяным взглядом.

— Уж во всяком случае, не в Ваши объятья, сударь! — отрезала она.

Насмешливо сверкнули голубые глаза, и молодой человек, приподняв над головой цилиндр, слегка склонил голову.

— Жаль! Ручаюсь, Вам бы понравилось, — улыбнулся он.

— Можете и дальше пребывать в заблуждении, — оборвала разговор Юля, увидев, наконец, гостиницу и решительно направилась к ней, не обращая более внимания на незнакомца. Сердце колотилось в груди, от волнения маленькие ладошки стали влажными. И хоть внешне она никак не выказала владевшего ей страха, но невольно ускорила шаг, чтобы поскорее оказаться как можно дальше от него.

В вестибюле гостиницы было тепло и уютно. При гостинице была небольшая харчевня. Посетителей в зале было немного, и в большинстве своем это были господа весьма состоятельные. Осматриваясь в поисках того, к кому можно было бы обратиться, Юля шагнула к конторке. Не успела она подойти к стойке, как за конторкой появился служащий.

— Что Вам угодно, mademoiselle? — окинув ее удивленным взглядом с ног до головы, поинтересовался он.

— Я бы хотела снять комнату, — почти прошептала девушка.

— У нас приличная гостиница, поэтому плата вперед, — предупредил ее приказчик.

— Хорошо, я заплачу, — Юленька открыла саквояж и достала несколько ассигнаций. — Сколько?

Услышав о стоимости ночлега, девушка покачала головой. Сегодня ей уже никуда не деться, на улице почти стемнело, но завтра первым делом нужно будет подыскать жилье подешевле, потому что если она останется здесь, тех денег, что у нее с собой есть, хватит ненадолго.

Апартаменты, которые ей предоставили, состояли из уютной спальни и небольшой гостиной. Но сил на то, чтобы любоваться изысканной обстановкой не осталось совсем, и, попросив принести ужин ей в комнату, Юленька присела к столу.

В дверь постучали. Впустив лакея, принесшего поднос с ужином, Юля подошла к окну. За окном фонарщик, приставив к столбу лестницу, зажигал первый фонарь. Слуга, расставив на столе тарелки с едой, тихо удалился. Неуютно было на душе. Страшила неопределенность собственного будущего. С чего начать? Куда пойти? Так ничего и не решив, девушка принялась за ужин, предвкушая, как, умывшись, с наслаждением вытянется на мягкой, пахнущей свежестью постели. Когда она ужинала, ей казалось, что стоит голове ее коснуться подушки, и она тотчас уснет; постель и в самом деле была мягкой и удобной, но заснуть никак не удавалось. К пугающим мыслям о будущем добавились угрызения совести, что она сбежала из Кузьминок, не оставив даже записки. Две недели уж минуло, — думала она, — Пелагея, наверное, с ума сходит от беспокойства, Полин переживает, а Серж, разыскивая меня — хотя бы и для Четихина, перевернул вверх дном всю округу. Надо бы отписать им, что она жива и здорова, что у нее все хорошо.

Поутру Юленька попросила служащего за конторкой подсказать, где можно снять комнаты подешевле. Поблагодарив его, девушка вышла из гостиницы, сжимая в руках свой потрепанный саквояж, остановила наемный экипаж, и, назвав извозчику адрес доходного дома, который ей дал приказчик, с замирающим сердцем отправилась навстречу своей судьбе. В ярком утреннем свете город уже не пугал ее, скорее наоборот. Юля откинулась на спинку сидения и, отодвинув шторку, принялась разглядывать улицы столицы, восхищаясь то витринами лавок, мимо которых она проезжала, то нарядами дам, неспешно прогуливающихся по улицам. Попасть в такой огромный и шумный город из тихой провинции, в которой она родилась и выросла, было сродни приключению Гулливера в стране великанов. Именно так она себя и ощущала — маленькой и незаметной.

Экипаж остановился перед большим домом.

— Эт здесь, сударыня, — помогая ей выйти из кареты, улыбнулся извозчик.

Осмотревшись, девушка глубоко вздохнула, стараясь унять волнение. Заметив мужчину в ливрее, что направился прямиком к черному ходу, Юля бросилась вслед за ним.

— Голубчик, подожди, — выкрикнула она.

Слуга остановился.

— Чем могу служить, сударыня? — нетерпеливо спросил он.

— Ты не подскажешь, как бы мне с управляющим увидеться?

— Так это Вам в парадное надо, — махнул он рукой. — Войдете в парадное, сразу дверь будет прямо перед Вами, не заблудитесь.

— Благодарю.

Войдя в парадное, девушка увидела массивную дверь с ручкой в виде львиной головы, отлитой и бронзы. Сжав руку в кулачок, она робко постучала. Дверь ей открыл пожилой лакей.

— День добрый. Могу я увидеться с управляющим? — поинтересовалась она.

— Вы по какому делу будете, сударыня?

— Мне бы комнату снять, — улыбнулась Юленька.

— Проходите, барышня, — посторонился слуга, пропуская ее в небольшую, но довольно дорогую гостиную, и удалился с докладом.

Управляющего, господина Артюхина, пришлось ждать долго. Как выяснилось, вставал он поздно, и в данный момент завтракал в кругу семьи. Выслушав ее просьбу, управляющий, поинтересовавшись родом ее занятий, и услышав в ответ, что она актриса, недовольно поморщился, но все же согласился сдать ей весьма скромную квартирку. Заплатив за месяц вперед аж целых пятнадцать рублей и пересчитав оставшиеся ассигнации, девушка пришла к неутешительному выводу, что денег, взятых из дому, почти не осталось, и если ей не удастся в ближайшем будущем найти какой-нибудь источник дохода, она попросту умрет голодной смертью.

Относительно невысокая плата за аренду жилья объяснялась тем, что квартирка, состоящая из крохотной гостиной и небольшой спальни, располагалась в мансарде. Еще одним существенным неудобством было то, что она не имела собственного водопровода, и носить воду нужно было в ведрах из прачечной, что находилась в подвале дома. Но для Юли водопровод был дивом невиданным, поэтому она была рада и ведрам.

Поднявшись в мансарду и осмотревшись в своей собственной квартирке, девушка пришла к выводу, что сегодня у нее определенно выдался счастливый день, и грех будет не попытаться сегодня же отправиться на прослушивание. При мысли о прослушивании у нее холодели руки и начинали дрожать колени, поэтому она и убеждала себя, что сегодня счастье на ее стороне, но лучше всего помогало воспоминание о количестве денег в саквояже. Стянув с себя ставшее за две недели ненавистным серое суконное платье, Юля бросила его на спинку кресла. Платье нуждалось в стирке, плащ в чистке. Голубое шелковое платье от долгого пребывания в саквояже помялось и вид имело весьма жалкий, к тому же она поняла, что без помощи горничной ей ни за что не застегнуть его самостоятельно. Но не в ее характере было сдаваться. Расправив платье на кровати, девушка достала из саквояжа платок, смочила его водой и худо-бедно оттерла грязь с подола плаща. Посмотрев на платье и поняв, что без утюга ему не поможет и день лежания на кровати, Юленька надела его на себя, и, повернувшись спиной к зеркалу, с завидным упорством принялась застегивать крохотные пуговички, которые никак не хотели пролезать в петельки.

Ей все же как-то удалось справиться с застежкой, пропустив только две или три пуговки. Оглядев себя в зеркале, Юля постаралась руками разгладить складки на помявшемся шелке. Сложную прическу ей соорудить было не под силу, поэтому, достав гребень, она просто расчесала волосы и заплела в толстую косу. То, что она увидела в зеркале, ее не особо порадовало, однако же ничего лучшего она пока себе позволить не могла. Надев плащ, капор и перчатки, заперла двери своей крохотной квартирки и спустилась вниз. В желудке уже урчало от голода, поскольку завтракать в гостинице она не стала из-за дороговизны тамошней кухни, и поэтому очень обрадовалась, заметив в аккурат напротив дома, где она сняла жилье, маленькую, но уютную кофейню. Заказав себе булочку и чашку горячего шоколада, она не спеша, растягивая удовольствие позавтракала. Чтобы подбодрить себя перед прослушиванием, для начала Юля решила пройтись по местным лавкам и купить кое-что из необходимых ей мелочей. Раньше она даже не задумывалась об этом, воспринимая заботу о ней старшего брата и прислуги, как нечто само собой разумеющееся, но сейчас, оставшись одна, осознала, насколько ее стремительное бегство из дома оказалось неподготовленным. Прикупив еще одну смену белья и пару белых шелковых чулок, она вернулась к себе. Договорившись за сходную плату с молодой женщиной из прислуги, девушка отдала ей в стирку свои вещи.

Теперь у нее даже для себя никаких оправданий не оставалось. Впереди было самое трудное: пересилить свою робость и пойти на прослушивание к директору императорских театров. Дело уже близилось к вечеру, когда она вышла из дома и, остановив наемный экипаж, попросила отвезти ее на Екатерининскую набережную. Доехав до здания дирекции, Юленька расплатилась с извозчиком и решительно направилась к дверям. На входе ее остановил швейцар.

— Вы к кому, барышня? — преградил он ей путь.

— Я на прослушивание к Александру Михайловичу Гедеонову. Мне назначено, — солгала она, надменно глядя на здоровенного детину в дверях.

Видимо, что-то в ее взгляде заставило поверить ей, и, отступив от двери, швейцар с поклоном пропустил ее внутрь. Юля уже почти дошла до лестницы, когда услышала у себя за спиной:

— Второй этаж, сударыня, по коридору направо.

Выдохнув с облегчением, она ускорила шаг и едва ли не бегом взлетела по лестнице. Найдя нужную дверь, девушка постучала.

— Войдите! — раздался раздраженный мужской голос.

Юля вошла в богатый кабинет и остановилась на пороге.

— Кто Вы и по какому вопросу? — довольно бесцеремонно спросил ее весьма представительный мужчина с густыми бакенбардами.

— Меня зовут Юлия Львовна Кошелева, и я пришла на прослушивание, — стараясь не отвести глаз под пристальным взглядом незнакомца, выпалила Юленька на одном дыхании и подошла ближе к массивному письменному столу.

— Вам назначено? — нахмурился Гедеонов. — У Вас есть рекомендации? Вы уже где-то играли или пели?

— Я пришла сама, у меня нет рекомендаций, — уже тише ответила Юля. — И я нигде не играла, а пела разве что на домашних музыкальных вечерах.

— Что?! — навалился на стол Гедеонов. — Сударыня, Вы не перепутали меня с провинциальным антрепренером, явившись сюда без рекомендаций и записи, наслушавшись матушкиных или чьих там еще комплиментов?!

Девушка в ужасе попятилась, но в дверь снова постучали, и она посторонилась, чтобы ее ненароком не зашибли.

— Войдите! — резко бросил ее визави.

На пороге предстал довольно привлекательный молодой человек.

— А, это Вы, Аристарх Павлович, — смягчился Гедеонов. — А что, mademoiselle Ла Фонтейн уже объявилась?

— Никак нет, Ваше превосходительство, — ответил вошедший, — хотя экипаж за ней послали еще два часа назад.

— Черт знает, что творится! — воскликнул он, грохнув по столу кулаком. — Я пообещал графу Радзинскому, что Элен будет петь у него сегодня, и уже опаздываю на вечер! Элен нет, зато пришла какая-то самозванка на прослушивание без записи и морочит мне голову!

После этих слов Александр Михайлович внимательно посмотрел на скромно спрятавшуюся за спиной его помощника девушку.

— Какой у Вас голос?

— Сопрано.

— Mademoiselle, я оказался в безвыходном положении, — после некоторых раздумий заговорил Гедеонов. — Меня с mademoiselle Ла Фонтейн ждут на частном музыкальном вечере, и я обещал, что она там будет петь. Вы знаете "Соловья" Алябьева?

— Да, знаю, — расправила плечи девушка.

— Это коронный номер Элен. Вы обязательно должны исполнить "Соловья", остальное — разумеется, если Вас попросят, — на Ваш выбор. Считайте, что у Вас появился шанс: если Вы не осрамитесь, я приму Вас в труппу.

— Благодарю Вас, Ваше превосходительство, — расцвела улыбкой Юля. — Я сделаю все возможное…

— Полно, — махнул рукой Гедеонов. — Аристарх Павлович, проводите барышню к Елизавете Андреевне, пусть подберет ей что-нибудь более подходящее, — скривился он при виде довольно поношенного плаща и мятого платья под ним.

Елизавета Андреевна, помощник главного костюмера, оказалась довольно приятной пухленькой женщиной лет тридцати пяти. Оглядев девушку с ног до головы, она принесла из гардероба яркое красное платье с довольно смелым декольте.

— Если уж Ваш голос не покорит их, — рассмеялась она, глянув на совершенно растерявшуюся девушку, — тогда это платье, несомненно, отвлечет.

Через полчаса Юля, глянув на свое отражение в зеркале, залилась смущенным румянцем. Особа, смотревшая на нее из зеркала, менее всего походила на невинную девушку — она скорее напоминала весьма искушенную кокотку. Фальшивые бриллианты в ушах и на шее выглядели чересчур вызывающе. Темные локоны Юли костюмерша зачесала высоко наверх и, закрепив гребнями, оставила спадать струящимся водопадом на изящную спину.

— А Вам не кажется, что мне это платье как-то не по возрасту? — робко спросила она, поправляяя чуть великоватые, а потому постоянно сползающие перчатки.

— Но, право, не в платье же дебютантки Вас обрядить?! Не сутультесь, сударыня! Расправьте плечи и помните: от Вашего сегодняшнего выступления зависит Ваше будущее! — ласково напутствовала она девушку, подталкивая к двери и накидывая ей на плечи алый бархатный плащ с подкладкой из белого шелка.

Александр Михайлович ожидал свою новую протеже уже сидя в экипаже. Аристарх Павлович, увидев Юлю, как-то странно посмотрел на нее, но проводил на улицу и помог подняться на подножку. Карета тронулась, унося Юленьку в неведомую ночную жизнь великосветского Петербурга. Сердце сжималось от страха. Ей казалось, что она не сможет взять ни единой ноты, и непременно провалится. Но ей не пришлось терзаться этими страхами слишком долго — вскоре экипаж остановился, и, выйдя из него, Гедеонов подал руку своей спутнице.

Никогда еще в своей жизни она не видела столь блестящего собрания. Наряды дам пленяли многоцветьем, от блеска настоящих драгоценностей слепило глаза. Бальный зал поражал своим великолепием и роскошью отделки. Отдав свой и ее плащ подбежавшему лакею, Александр Михайлович взял ее под руку и ободряюще похлопал по затянутому в шелковую перчатку тонкому запястью.

— Смелее, милочка! Я вижу, Вы совсем оробели. Не волнуйтесь, петь сходу Вас никто не заставит! Осмотритесь пока, но от меня не отходите, — тихо произнес он ей на ухо.

Юля нашла в себе силы, только кивнуть головой. Навстречу им спешил хозяин дома.

— Ну, наконец-то, Александр Михайлович! Мы уж заждались, — обратился он к Гедеонову — А где же mademoiselle Ла Фонтейн? Я обещал гостям приятный музыкальный вечер…

— Илья Сергеевич, разрешите Вам первому представить юное дарование, — улыбнулся Гедеонов, — mademoiselle Анну Быстрицкую. Уверяю Вас, от ее пения все Ваши гости будут в полном восторге.

— Ну, что же, — повернулся к ней Радзинский, — если Вы готовы, mademoiselle, то прошу Вас, — указал он рукой в сторону рояля.

— А кто будет аккомпанировать, Ваше сиятельство? — растерялась Юленька.

— Об этом не беспокойтесь, сударыня. Все музыканты давно на своих местах, — ответил граф.

Сглотнув ком в горле, Юля направилась к роялю. Приглашенные расступались перед ней, поглядывая на нее с нескрываемым интересом и без стеснения комментируя ее появление.

— Comme c'est intИressant! Quelque chose de nouveau. (Как интересно! Что-то новое), — услышала она слева от себя женский голос.

— Tu crois qu'elle peut surpassent mademoiselle La Fontaine? (Думаете, она сможет затмить mademoiselle Ла Фонтейн?)

— Mais de toute faГon, trХs attrayant. (Но, во всяком случае, весьма недурна собой), — заметил мужской баритон.

На подгибающихся ногах Юля подошла к роялю и застыла, повернувшись к гостям Радзинских. Гедеонов выступил вперед и поднял руку, прося тишины.

— Господа, разрешите мне представить Вашему вниманию открытие этого театрального сезона mademoiselle Анну Быстрицкую!

Пожилой мужчина в черном фраке сел за рояль и обратился к ней.

— Что будете петь, mademoiselle?

— "Соловей" Алябьева, — прошептала Юля и увидела, как лицо аккомпаниатора вытягивается от удивления.

— Смелый выбор! — покачал он головой и замер в ожидании знака от Юли.

Вздохнув поглубже, чтобы успокоиться, она чуть кивнула ему, и зазвучало вступление.

Юля знала, что в концертном исполнении, в отличие от домашнего, поют обычно слова только одного куплета, демонстрируя во втором куплете вариации и колоратуру, но сейчас она почему-то вспомнила, как слушала соловья у себя в Кузьминках и вздыхала о Павле Шеховском, и решилась петь второй куплет со словами, искренне надеясь, что аккомпаниатор ее поймет и поддержит. Перенесясь душой домой, она запела:

Чистый звонкий голос пронесся над залом, заставляя смолкнуть разговоры вокруг. Гедеонов замер, не в силах поверить в свою удачу. Боже! Он чуть не проглядел такое сокровище! Увидев, что приглашенные затаив дыхание слушают его протеже, и провал ему сегодня, похоже, не грозит, он забыл на время свои восторги и стал слушать девушку так, как слушал бы ее на прослушивании, оценивая ее возможности и подготовку, и очень удивился, услышав второй куплет:

Решив поначалу, что юная певица решила упростить себе задачу, опустив колоратуру, он через мгновение замер в восхищении: эта девочка пела так, как и не снилось Элен!

Павел Николаевич Шеховской в обществе своей предполагаемой невесты Александры Ильиничны Радзинской и лучшего друга юности Михаила Алексеевича Горчакова, остановившись немного поодаль от всех гостей, собирался рассказать Мишелю и Сашеньке забавный случай, произошедший с ним накануне.

Павел знал, что на вечере у Радзинских должна была петь Элен, но данный факт оставил его совершенно равнодушным. Mademoiselle Ла Фонтейн еще месяц назад получила отставку. Прощание вышло весьма бурным и запомнилось ему надолго.

Шеховской устал от ее капризов и совершенно необъяснимых вспышек ревности. С каждым днем он все чаще ловил себя на мысли, что Элен стала забывать, кто она в его жизни, и ее поведение все больше напоминало ему поведение вздорной ревнивой супруги. Он не собирался порывать с ней, но узнав от кого-то, что он намерен сделать предложение Радзинской, Элен закатила ему жуткий скандал с битьем хрусталя и посуды.

Сначала Павел невозмутимо взирал на погром в спальне, внутренне содрогаясь от того, что увидел истинное лицо своей любовницы. Лена, растрепанная, с красными от слез глазами, пребывала в страшной ярости. Она совершенно не стеснялась в выражениях, и слыша подобное из уст молодой красивой женщины, с которой он делил самые интимные моменты, Поль ощутил, как чувство вины за то, что он причинил ей такую боль, уступает место даже не раздражению — отвращению. Ему неприятно было видеть перед собой разъяренную фурию вместо томной прелестницы. Поначалу Шеховской попытался спокойно объяснить ей, что брак этот не имеет ничего общего с чувствами, что и Александра точно так же, как он, относится к их будущему союзу, но его спокойный, лишенный всяких эмоций тон, казалось, только подлил масла в огонь.

Элен не стала его слушать. Подскочив к нему, она со всего размаху влепила ему пощечину, но и этого ей показалось мало: следы острых ноготков потом еще неделю не сходили с его шеи. Терпение князя быстро истощилось. Оторвав ее от себя и отшвырнув через всю комнату прямо на разгромленную кровать, Павел вышел, громко хлопнув дверью, крикнув напоследок, что ноги его больше не будет здесь.

Чарующий голос певицы заставил его умолкнуть и прислушаться. Это был "Соловей", но он был совершенно уверен, что поет не Элен. Извинившись перед собеседниками, Поль постарался подойти поближе. Александра недоуменно пожала плечиками и, взяв под руку Мишеля, последовала за ним. Павел во все глаза разглядывал невысокую темноволосую девушку, обладательницу столь дивного голоса. Прикрыв глаза, она пела, не замечая ничего и никого вокруг. Зал внимал ей в восхищенном молчании, а в конце наградил аплодисментами, ничего общего не имеющими с обычным аристократическим выражением благодарности. Александр Михайлович Гедеонов подошел к певице и что-то зашептал ей на ухо. Она кивнула ему, сказала что-то аккомпаниатору, а потом обратилась к зрителям:

— Господа! Я знаю, что сегодня вы ожидали здесь увидеть mademoiselle Ла Фонтейн, и я спела "Соловья", чтобы не обмануть ваших ожиданий. Но если вы позволите, — тут девушка повернулась к графу Радзинскому, — я бы хотела подарить вам свою песню.

Илья Сергеевич только заулыбался в ответ.

И опять в зале зазвучала музыка, а потом вступил дивный голос:

— Боже! Как хороша! — услышал он восхищенный голос Михаила у себя над ухом. — Клянусь, еще до конца сезона она будет моей!

— И ты не боишься конкуренции, mon ami? — усмехнулся Шеховской.

— Пари, сударь? — ухмыльнулся Мишель.

— Что ставите? — отозвался Павел.

— Пять тысяч против Буйного! — предложил Михаил.

— Буйного? — Шеховской задумался.

Не то, чтобы он сомневался в собственных силах, но все же: если юная прелестница выберет Мишеля, готов ли он рискнуть и расстаться с верным другом в случае проигрыша?

— Ну, что же Вы, Ваше сиятельство, — улыбнулся Мишель, — неужто усомнились в собственной неотразимости для женского пола?

— Идет! — протянул ему руку Поль. — Пять тысяч против Буйного. Но только, Михаил Алексеевич, запомните: я не намерен сдаваться без боя!

— Так даже интересней.

— Как Вам не стыдно, господа!

Оба молодых человека обернулись на голос, полный возмущения. Александра Радзинская слышала их разговор от слова и до слова, и в глазах ее полыхало негодование.

— Алекс, полно! Это всего лишь пари, а она всего лишь певичка, — поднося ее руку к губам, произнес Шеховской.

— Но как можно?! Она же живой человек!

В этот момент девушка у рояля посмотрела прямо на Шеховского. У Юленьки закружилась голова, когда она увидела так близко того, о ком грезила целый год. От откровенно оценивающего восхищенного взгляда князя перехватило дыхание. Юля испугалась, что не сможет спеть больше ни одной строчки, и, прикрыв глаза, она вдохнула поглубже и запела, стараясь, чтобы голос не дрожал от переполнявших ее эмоций.

Боже! Он здесь, рядом, так близко. А этот его взгляд! Он даже на Полин так не смотрел. Девушка почему-то чувствовала себя обнаженной перед ним. Казалось, он ласкал ее взглядом, и ощущения эти были для нее чем-то новым, неизведанным, пугали ее своей силой, пробуждая в ней запретные желания. От одной мысли об этом Юле стало жарко, кровь прилила к щекам, окрашивая их пунцовым румянцем, в груди сладко заныло, и ей показалось, что тысячи мельчайших иголочек впились в ее тело.

Но она тотчас спустилась с небес на землю: на невинную девицу мужчина никогда не станет смотреть такими глазами. Было в его взгляде что-то греховное, порочное, что-то, что пугало ее до дрожи в коленях. На Полин он смотрел по-другому, тогда в его взгляде легко угадывалась нежность, восхищение, желание понравиться ее сестре.

Сейчас все было иначе. Юля с удивлением поняла, что ей это не нравится, ее пугает такой откровенный чувственный призыв. Она вспомнила слова своей мачехи Ларисы Афанасьевны, что это блуд и стыд, и блудницы — тут Лариса Афанисьевна всегда крестилась и шептала: "Прости, Господи, рабу твою Анну!" — обязательно будут наказаны. А благовоспитанные барышни даже думать не должны ни о чем подобном, потому как это приведет их прямо в геенну огненную.

Вздрогнув, она отвела глаза, и, больше не поворачиваясь в сторону князя, допела последний куплет.

— Браво! — раздались аплодисменты. — Браво, mademoiselle!

Раскланявшись и отойдя от рояля, Юля поискала глазами Гедеонова. Александр Михайлович подошел к ней и взял ее под руку.

— Вы меня покорили, Анна, — сделал он ударение на имени, которым ее назвал.

— Почему Анна? — тихо спросила Юленька.

— Жюли Кошелева звучит уж как-то совсем провинциально, — усмехнулся он. — Вот Анна Быстрицкая — это да! В этом имени чувствуется размах, сила. Неужели Вы не ощущаете?

— Пусть будет Анна, — с улыбкой согласилась Юленька. — Вы, случайно или нет, выбрали мне замечательное имя — имя моей матери.

Она торопливо обвела взглядом толпу гостей, но Шеховского не увидела. Может, ей показалось? — пожала она плечиком. Сколько длился их зрительный контакт? Минуту, две? Может, она так хотела увидеть его, что ее воображение сыграло с ней злую шутку?

— Шампанского? — спросил Гедеонов.

— Не откажусь, — улыбнулась ему Юля, принимая из его рук бокал.

К ним то и дело подходили совершенно незнакомые ей люди, чтобы выразить восхищение ее талантом, поздравляли Александра Михайловича со столь ценным приобретением для театра. Поднеся бокал к губам, девушка сделал маленький глоток. Ей еще ни разу не доводилось пить шампанское, только разбавленное водой вино за столом в кругу семьи. Маленькие пузырьки лопались на языке, приятный вкус прохладного напитка пришелся ей по нраву. Осмелев, Юленька сделала еще один глоток. Восхитительно! — улыбнулась она, прикрыв глаза. За первым бокалом последовал второй, потом третий. Юля ощущала себя такой легкой, ей хотелось улыбаться, танцевать, но она только притопывала ножкой в такт мелодии звучавшего вальса. Она еще ни разу не была на настоящем балу, ни разу не танцевала вальс. Как же это, наверное, увлекательно — кружиться по паркету под такую волнующую музыку! Из приятной эйфории ее вывел знакомый голос:

— Сударыня, Вы позволите? — не ожидая ее ответа, Шеховской взял из ее рук бокал с недопитым шампанским и поставил его на поднос проходящего мимо лакея. — Окажите мне честь, разрешите пригласить Вас, — предложил он ей руку.

Юля не нашлась с ответом. Более всего ее поразило то, что, по-видимому, Павел Николаевич ее не узнал. Робко вложив свою руку в протянутую ладонь, она позволила ему вывести себя в центр бальной залы. Положив руку на его плечо и страшась поднять глаза, она позволила ему обнять себя за талию и повести в танце. Все мысли смешались в ее голове. Здравый смысл буквально вопил, чтобы она держалась от него подальше, он не тот, кто ей нужен. Она не должна была принимать его приглашения, и вообще самое время разыскать Гедеонова и попросить, чтобы ее отвезли домой. Разве недостаточно с нее потрясений за один вечер?

— Вы боитесь отдавить мне ноги? — услышала она над ухом мягкий насмешливый баритом.

— Нет, — едва слышно выдохнула она.

— Тогда посмотрите на меня, — попросил он.

Юля подняла глаза и уставилась на золотистый вихор, спадавший ему на лоб.

— Уверяю Вас, моей матерью была не медуза-горгона, и от моего взгляда девицы не каменеют, — тихо рассмеялся князь.

— От Вашего взгляда они падают в обморок! — парировала Юля, но все же посмотрела прямо в эти колдовские серые глаза.

Она больше так и не смогла отвести взгляд. Какая-то неведомая ей сила удерживала ее от того, чтобы опустить глаза. Улыбка исчезла с губ Шеховского. Кружа ее по залу, он пытался понять, отчего у него возникло чувство, что они знакомы. Анна Быстрицкая, — снова и снова повторял он про себя, но так и не мог ухватить ускользавшую мысль. От девушки исходил аромат чистоты и свежести, никаких приторных тяжелых духов, которыми частенько пользуются актрисы, певички и дамы полусвета, хотя платье ее было довольно открытым и смелым, а в ушах в такт ее движениям покачивались фальшивые бриллианты. Ее кричащий безвкусный туалет никак не гармонировал с выражением наивности и невинности, застывшем в больших темных глазах, смотревших прямо в его душу. Ах, эти глаза!

— Анна, кто Вы? Откуда? — вырвалось у него.

Юля в ответ на его вопрос только загадочно улыбнулась. Прозвучали последние аккорды вальса. Шеховской остановился, но продолжал держать ее ладонь в своей руке.

— Ваше сиятельство, — Юля забрала руку, но при этом ее чуть великоватая шелковая перчатка соскользнула и осталась в руке князя.

Стремительно развернувшись, она оказалась лицом к лицу с Александром Михайловичем.

— Ваше превосходительство, прошу Вас! Мне бы хотелось уйти.

— Уже? — удивился Гедеонов.

— Сегодняшний день для меня был столь волнительным, что я уже просто не в силах наслаждаться этим великолепным вечером, — робко улыбнулась Юля.

— Ну что ж, как пожелаете, сударыня, — предложил ей руку Гедеонов.

Сергей Львович, не найдя младшую сестру в усадьбе наутро после бала у Крупенских, поначалу не очень волновался, решив, что она просто таким образом демонстрирует ему свою обиду. Ничего, к вечеру вернется, как миленькая, — думал он. Но ни к вечеру, ни ночью, ни на утро следующего дня Жюли не появилась. Отправив троих мужиков прочесывать ближайший лес, Серж принялся расспрашивать Пелагею, полагая, что она может знать о том, где находится ее любимица, и даже более того, вполне может помогать ей прятаться. Но заметив, что пожилая женщина от расстройства едва соображает, о чем он ее спрашивает, пришел к неутешительному выводу, что Юленька не посвятила свою старую няньку в свои планы.

На второй день, обнаружив сломанный замок потайного ящика секретера и исчезновение из него всей наличности, Сергей Львович пришел в бешенство. Теперь все стало на свои места. Маленькая нахалка обвела его вокруг пальца. Забрав из дома все наличные деньги, она просто сбежала. Конечно, можно было предположить, что она возможно находится где-то недалеко, в пределах их уезда, но почему-то Серж был уверен в обратном.

Но куда она могла податься? К родне матери? Так это маловероятно: по настоянию Ларисы Афанасьевны все связи с этой ветвью рода были оборваны сразу после рождения Жюли. Несносная девчонка! Он всегда знал, что от нее будут одни неприятности. И что теперь ему прикажете делать? Как сказать Четихину, что его невеста сбежала накануне свадьбы? Найду — сам лично высеку и посажу под замок, — стукнул кулаком по секретеру Кошелев.

Как он и предполагал, поиски Жюли в округе не увенчались успехом. К вечеру второго дня Сергей Львович сам лично отправился на почтовую станцию. Описав служащему внешность девушки, он поинтересовался, не видел ли тот барышни, подходящей под это описание.

Пожилой станционный смотритель пожевал тонкими губами, раздумывая, говорить ему или нет. Хозяина имения в Кузьминках он узнал, но все же девушка пришла на станцию ночью одна, и по виду она была в совершенном отчаянии, поэтому он даже не сразу признал в ней младшую mademoiselle Кошелеву, но с другой стороны, Сергей Львович несет за нее ответственность и имеет полное право знать, куда направилась его сестра. Приняв такое решение, он поднял глаза от конторки и взглянул прямо в лицо Кошелева, застывшего в напряженном ожидании.

— Ваша сестра, сударь, два дня назад оплатила проезд до Петербурга и уехала, — ответил он.

— Почему Вы ничего не сообщили мне?! До имения рукой подать от станции!

Служащий пожал плечами.

— А почем мне знать, что у Вас девица из дому сбежала? Мое дело маленькое: оплатили проезд, я билет выдал, и дело с концом, — развел он руками.

Выйдя на крыльцо, Серж в бешенстве сломал хлыст.

— Ну, маленькая дрянь, я до тебя доберусь! — прорычал он, отвязывая от коновязи жеребца.

 

Глава 3

Помогая надеть Юле плащ, Гедеонов, вопреки распространенному мнению о нем, как о человеке словоохотливом, был странно молчалив.

— Где Вы остановились? Куда Вас отвезти? — поинтересовался он, помогая ей подняться на подножку экипажа.

Юля назвала адрес, Гедеонов повторил его кучеру, и в карете воцарилась тишина. Александр Михайлович раздумывал о чем-то, бросая в ее сторону загадочные взгляды.

— Жюли, — обратился он к ней неожиданно серьезным тоном, нарушив, наконец, затянувшееся молчание, — Мне бы хотелось поговорить с Вами откровенно.

— О чем? — недоуменно вскинула на него глаза Юленька.

— Ну, прежде всего о том, что Ваше сегодняшнее выступление произвело на меня — и не только на меня — незабываемое впечатление. Я беру Вас в труппу!

— Благодарю Вас, Ваше превосходительство! — голос Юли подозрительно дрогнул.

— Ну-ну, не переживайте так! — похлопал ее по плечу Гедеонов. — Возможно, я ошибаюсь, но сегодня на балу я заметил интерес, проявленный к Вам князем Шеховским.

Юленька вспыхнула и опустила глаза, уткнувшись взглядом в собственные руки, сложенные на коленях. Перчатка на левой руке опять сползла, — заметила она отстраненно, будто это была вовсе не ее рука, — а перчатка с правой осталась у Шеховского, — смутившись, подумала девушка.

— Что Вы хотите этим сказать? — спросила она, стягивая с левой руки перчатку и комкая ее в кулачке, и вдруг замерла, будто наяву увидев взгляд Шеховского, когда покидала зал под руку с Гедеоновым. Юленька тогда не смогла сдержаться и обернулась: князь так и застыл посреди зала с ее перчаткой в руке.

— Prince Shehovsky d'homme trХs riche (Князь Шеховской весьма состоятельный человек), — как бы между прочим, бросил Александр Михайлович.

— Зачем Вы говорите мне об этом? — удивилась Юля.

— Как я и предполагал, Вы меня прекрасно поняли! — рассмеялся Гедеонов. — Я вижу в Вас хорошее воспитание и, помимо прочего, неискушенность и некоторую наивность, что дает мне основание полагать, что происхождения Вы благородного. Я не спрашиваю о причинах, которые привели Вас в театр, а просто хочу предупредить: выбрав стезю актерства, Вы должны быть готовы к тому, что отныне Вас никто не поставит на одну ступень с представительницами Вашего класса. Вы очаровательны, и мужчины начнут оказывать Вам знаки внимания, но при этом будут делать предложения, не имеющие ничего общего с теми предложениями, что обычно делают благородным барышням на выданье.

— Я догадываюсь, — опустила голову Юленька и тяжело вздохнула.

О, да! Она очень хорошо понимала, о чем он говорит, вспоминая взгляд князя, который прожигал насквозь, будил в ней неясные ей самой желания и инстинкты. Но даже она понимала, что в его глазах читалась страсть, а не любовь. Желание обладать, подчинить своей воле, — но не заботиться и разделить с ней всю оставшуюся жизнь. Для него она могла быть разве что содержанкой, и ни кем иным более.

— Это хорошо, что Вы понимаете, — помолчав некоторое время, продолжил Гедеонов. — В Вас я вижу несомненный талант, и при должном усердии Вы можете достичь небывалых высот мастерства. К чему я говорю Вам все это? Жалованье актрисы весьма скромное, и прожить в столице на него Вам будет не просто, но никто не запрещает Вам найти себе покровителя. Более того, я мог бы поспособствовать Вам в этом…

— Александр Михайлович, извините, но я не совсем понимаю Вас, — вздохнула Юля и подняла на него глаза.

— Сударыня, все очень просто. Вы, несомненно, понравились Шеховскому, и я мог бы замолвить за Вас словечко перед Павлом Николаевичем. О таком покровителе можно только мечтать! — с чувством закончил он, отгоняя от себя воспоминания об Элен, раздавленной и жалкой, какой он ее увидел месяц назад. Впрочем, mademoiselle Ла Фонтейн довольно быстро сумела найти в себе силы и вернуться к прежней жизни. Поговаривали, что у нее новый покровитель — во всяком случае, спустя две недели после расставания с Шеховским Элен уже вновь блистала на театральных подмостках.

— Благодарю за участие, — дерзко вскинула голову Юля, — но я не нуждаюсь в покровителе! Как, впрочем, и князь Шеховской едва ли нуждается в Вашей помощи.

Экипаж остановился, и Гедеонов выглянул в окно.

— Ну, вот Вы и дома, — заметил он. — Касаемо нашего разговора: если передумаете, дайте мне знать.

Он помог ей выбраться из кареты и, махнув на прощание рукой, уехал, оставив девушку перед парадным.

Оставшись одна, Юля вспомнила, что ключ от ее квартирки лежит в кармане ее собственного плаща, который остался где-то в костюмерной в здании дирекции императорских театров. Боже! — едва не простонала она. — Неужели ее испытания на сегодняшний день еще не закончились?! Одна, ночью на улице, да еще и в столь вызывающем одеянии! Мысли лихорадочно метались в голове. Попытаться добраться до Екатерининской набережной? Но денег у нее при себе тоже нет, а идти пешком — не стоит даже и думать об этом, — вздохнула она. Во-первых, она плохо знает город, а во-вторых, — она даже думать боялась о том, что может с ней случиться на улицах ночного города. Обхватив себя руками за плечи, девушка вздохнула и решительно направилась к парадному. Юля громко постучала — один, потом другой раз. Наконец, двери ей открыл заспанный швейцар.

— Тебе чего надо? — недовольно оглядел он девушку, явно не признавая новую жиличку в стоящей перед ним кокотке в ярком одеянии.

Юля сбивчиво попыталась объяснить ему, что только сегодня утром сняла квартиру в доме, но, переодеваясь, чтобы пойти на вечер, забыла забрать ключи. Однако ее рассказ, по-видимому, швейцара нисколько не впечатлил. Сонно моргая и беспрестанно зевая, он слушал ее в пол-уха.

— Иди давай отсюда, пока я будочника не позвал, — сплюнул он себе под ноги. — Шляются тут всякие! — и решительно захлопнул двери.

Оставшись на улице и поняв, что в парадное ей никак не попасть, она попыталась взять себя в руки. Зябко поежившись — в шелковом вечернем платье и в тонком плаще было довольно холодно — девушка в полной растерянности замерла около парадного. Что же ей делать? Вспомнив утреннего лакея, спешившего через арку к черному ходу, она решила попытать счастья еще там, рассудив, что даже если ее не пустят через черный ход, то можно будет хотя бы отсидеться где-то во внутреннем дворике. Однако дойти до арки она не успела: из какого-то кабака на улицу вывалилась шумная компания гвардейских офицеров. Ее алый плащ трудно было не заметить на пустынной улице, и один из гвардейцев с радостным возгласом бросился к ней. Жесткие руки сомкнулись на тонкой талии, когда Юля, едва живая от страха, попыталась спрятаться за углом дома.

— Mademoiselle, куда же Вы? — рассмеялся он. — Будьте так любезны, составьте нам компанию!

— LБchez-moi, monsieur! (Оставьте меня, сударь!) — вырываясь, прошипела она.

Но молодой человек, не обращая внимания на ее сопротивление, вытащил девушку из арки под свет фонаря. Его сослуживцы встретили появление Юли одобрительными возгласами и смехом.

— Клянусь святыми угодниками, весьма горячая штучка, господа! — ухмыльнулся он, с трудом удерживая изо всех сил вырывающуюся девушку.

Она пропала! Злые слезы от осознания собственной беспомощности и бессилия навернулись на глаза. И как будто для того, чтобы добавить ей позора, рядом остановился роскошный экипаж.

— Господа офицеры! Прекратите сие безобразие немедленно! — голос говорившего был строг и внушал невольное уважение.

Державшие ее руки мгновенно разжались, и офицер, только что смеявшийся над ее бесплодными попытками вырваться, вытянулся во фрунт. Дверца экипажа открылась, и довольно представительный мужчина лет сорока пяти в мундире гвардии полковника протянул руку перепуганной девушке.

— Подите сюда, дитя, — обратился он к ней.

Отчего-то Юля сразу поверила, что этот человек ее не обидит, не сделает ей ничего дурного. Опираясь на его руку, она легко поднялась в карету. Опустившись на мягкое сидение, она с удивлением увидела в полумраке кареты еще одну женщину. Приглядевшись, Юленька не поверила своим глазам: прямо напротив нее, улыбаясь, сидела Ирэн.

— Помнится, я говорила Вам, Жюли, что Петербург довольно опасное место для юной неискушенной девушки, — заметила она и повернулась к своему спутнику. — Благодарю Вас, Алексей Васильевич!

Войдя вместе с Ирэн и Алексеем Васильевичем в квартиру, Юля осталась в прихожей, пока Ирэн устраивала своего гостя. Апартаменты поражали своим великолепием и роскошью обстановки. Это была уж никак не ее крошечная квартирка. Оглядевшись, Юля оробела. Что она знает об Ирэн? Кто она? Может, она зря приехала сюда? Но вспомнив пьяный смех, жадные руки на своей талии и похоть, блестевшую в глазах мужчин, тотчас отбросила все сомнения. Проводив своего спутника в гостиную, хозяйка вернулась в прихожую к застывшей, как изваяние, Юле.

— К сожалению, я не могу сейчас уделить Вам внимания — Вы видели, у меня гость, — несколько натянуто улыбнулась Ирэн. — У меня нет гостевой спальни, поэтому ночь Вам предстоит провести в будуаре, но, согласитесь, это все же лучше, чем на улице. А утром Вы расскажите мне, как оказались на улице ночью, да еще в таком виде.

— Благодарю Вас, — робко улыбнулась девушка.

— Право, не стоит! Вы мне напомнили меня самое лет десять назад, — усмехнулась Ирэн.

Вызвав горничную, хозяйка поручила свою нежданную ночную гостью ее заботам, а сама поспешила в гостиную к своему спутнику. Горничная Ирэн постелила ей на небольшом диванчике в будуаре и удалилась, а Юля наконец-то смогла вздохнуть спокойно.

В комнате было тихо, только громкое тиканье напольных часов нарушало эту тишину. Юленька задремала, но ее разбудил тихий смех в соседней комнате. Она поневоле прислушалась: какие-то странные, непонятные звуки и шорохи, а потом послышался протяжный стон… Девушка вспыхнула, когда поняла, что происходит за стенкой, совсем рядом с ней. Она подскочила на постели и прижала ладони к пылающим щекам. Отчего-то стало так жарко, и сердце зачастило в груди. Боже, боже! — прошептала она. — Что я делаю здесь? — но тут же подумала с удивившим ее саму странным спокойствием: уж лучше здесь, чем в компании подвыпивших гвардейцев. Господи! Сколько всего свалилось на нее, не успела она и суток провести в столице! За стеной все стихло, часы все так же мерно отсчитывали секунды. Юля вновь легла, натянула на себя одеяло, укрывшись им с головой, и постаралась не думать о том, чем занимается Ирэн. Теперь ей стало понятно, почему ее дорожная знакомая старалась избегать разговоров на эту тему по пути в столицу.

Оставшись один посреди бального зала, Шеховской недоуменно вертел в руках шелковую перчатку. Анна так стремительно исчезла, что он не успел даже толком понять, что происходит, но более всего его поразило поведение Гедеонова: насколько он знал, Александр Михайлович не только не возражал против того, чтобы его актрисы имели покровителей, но и сам весьма охотно пристраивал их, с улыбкой разводя руками и ссылаясь на необходимость экономии. Пожав плечами, Поль торопливо спрятал сей предмет дамского туалета под мундиром, а подняв голову, встретился глазами с насмешливым взглядом Мишеля.

— Я смотрю, тебе все же удалось заполучить некий трофей? — усмехнулся Горчаков.

— Зависть — большой грех, Ваше сиятельство, — парировал Шеховской.

— Однако ж на эту птичку ты, похоже, впечатления не произвел, иначе с чего бы ей так стремительно бежать от тебя?

— Похоже, mon ani, не только мы с тобой имеем виды на этого соловушку, — усмехнулся Павел.

— Неужто Гедеонов?! — искренне удивился Мишель.

— Ты разве не заметил, как Александр Михайлович поспешно увез свою протеже, стоило мне только пригласить ее?

— Ну, не знаю! Уж ему-то доподлинно известно, что место в твоей постели, — впрочем, как и в сердце, — ныне никем не занято, — намекнул Горчаков на его былую связь с Элен, на что Павел только скривился. — Может быть, он, зная твою репутацию решил уберечь такое сокровище от тебя? Очень уж она юна!

Возвращаясь домой под утро, Поль то и дело вспоминал широко распахнутые темные глаза. Анна, Анни, Аннет, где же я видел Вас? — думал он. Не женщина — загадка, — усмехнулся он своим мыслям. Однако же пока дело принимало скверный оборот. И с чего он был так уверен в легкой победе? Но пари заключено, ставки сделаны, и не в его правилах ни отступать, ни проигрывать.

Юля проснулась поздно — сказались тревоги и усталость прошедшего дня. С трудом разлепив глаза, она села на постели и потянулась, разминая затекшие спину и плечи. Что ни говори, а вычурный диванчик для дамского будуара — не самое комфортное ложе. Поднявшись, девушка прошлась по комнате. И что теперь делать? — вздохнула она. Ушел ли гость Ирэн? Но тут, предварительно постучав, в комнату вошла вчерашняя горничная, держа в руках довольно милое домашнее платье.

— Проснулись? — улыбнулась, сделав книксен, девушка. — Ирина Михайловна ждет Вас в столовой. Позвольте, я помогу Вам одеться!

Спустя полчаса Юля входила в небольшую столовую. На столе дымился пузатый самовар, от теплых булочек исходил восхитительных аромат. Сглотнув слюну, девушка присела за стол и улыбнулась хозяйке. В ярком свете утра Ирина в простом и скромном платье ничем не напоминала вчерашнюю кокотку.

— Ну, вот, теперь Вам известно, кто я, — грустно улыбнулась она уголком полных губ. — Не удивлюсь, если прямо сейчас Вы пожелаете уйти и никогда более не вспоминать обо мне.

— Как я могу осуждать Вас? — вздохнула Юля. — Впрочем, чем я лучше? Не появись вы вчера так своевременно…

— Не будем об этом, — ответила Ирэн. — Смотрю, столица встретила Вас неласково. Право, я удивлена была, увидев Вас в такое время, да еще в подобном одеянии. Вы уж меня извините, но Ваше вчерашнее платье — верх безвкусицы! Так что же все-таки с Вами случилось? Впрочем, я постараюсь сдержать свое любопытство: сначала завтрак, все разговоры оставим на потом.

Улыбнувшись друг другу, девушки принялись за завтрак. А потом, устроившись на уютном диванчике, Юля рассказала Ирэн обо всех удачах и злоключения прошедшего дня.

— Рада, что Вам удалось поступить в труппу, — заметила Ирэн. — Не стоит, конечно, сразу ожидать многого, но если сам Гедеонов заинтересован в Вас, Вы можете много добиться.

— Спасибо Вам огромное, — тепло поблагодарила Юля свою нечаянную спасительницу, — но мне, пожалуй, пора. А где платье, в котором я была вчера? Оно ведь не мое, думаю, его надо будет вернуть.

— Конечно! Я попрошу Дуню сложить его в коробку, — отозвалась Ирина и, прикоснувшись к рукаву Юлиного платья, добавила, — а это оставьте себе, что-то я не заметила, чтобы у Вас было много багажа.

— Благодарю Вас!

К вечеру, забрав свою одежду и ключи от квартиры из дирекции императорских театров и отдав Елизавете Андреевне злополучное платье, Юля наконец-то вернулась в свою квартирку. С Александром Михайловичем ей увидеться в этот день не удалось, но ей передали записку от Гедеонова, в которой он просил ее завтра утром прибыть в Александринский театр на репетицию новой постановки.

Засыпая вечером уже в своей постели, Юленька была полна самых радужных надежд на будущее. Утром, надев доставленное прачкой платье и позавтракав в кофейне напротив, она отправилась в театр. Извозчик высадил ее на площади перед зданием театра, и девушка замерла в восхищении. Боже! Какое огромное здание! Дворец, да и только! Неужели здесь ей предстоит играть?! И сколько же народу приходит сюда на постановки?! Сердце забилось неровными толчками. Взяв себя в руки, Юля поднялась по ступеням. В дверях ее встретил пожилой швейцар.

— Доброе утро, сударыня, — приветливо улыбнулся он. — Чем могу служить?

— У меня назначена встреча с Александром Михайловичем Гедеоновым, — не сдержала ответной улыбки Юля. — Где я могу его найти?

— Его превосходительство на репетиции нынче. Ступайте прямо в зал, — открыл перед ней двери швейцар.

Все было ей в новинку: высоченные потолки, роскошный интерьер. По пути к залу она то и дело останавливалась, рассматривая афиши прошлых постановок. Перед большими дверями, ведущими в зал, девушка замерла. В зале слышались голоса, играла музыка. Вздохнув, чтобы унять волнение, Юля потянула на себя массивную створку.

Внутри царил полумрак, только сцену довольно ярко освещали специальные керосиновые лампы. Осторожно ступая по проходу и глядя себе под ноги, она начала спускаться туда, где, как ей показалось, увидела Гедеонова. Юля не обманулась он действительно сидел в первом ряду и увлеченно глядел на сцену.

— Доброе утро, Александр Михайлович, — подала голос Юля, привлекая его внимание.

Гедеонов повернулся, и тотчас его лицо осветила улыбка.

— Анна, как я счастлив видеть Вас! Стало быть, Вы получили мою записку?

— Аристарх Павлович еще вчера мне ее передал, — улыбнулась Юленька.

— Господа, прошу минутку внимания, — хлопнул он в ладоши останавливая репетицию.

Действо на сцене замерло, музыка стихла, и все повернулись в его сторону.

— Прокофий Семенович, голубчик, подите сюда, — обратился он к постановщику спектакля Загоскому.

Пожилой человек, спустившись со сцены, приблизился к ним.

— Прокофий Семенович, я Вам Любушку привел для "Аз и Фет", — улыбнулся Гедеонов. — Это mademoiselle Анна Быстрицкая.

Поднеся к глазам монокль Прокофий Семенович повернулся к Юле.

— Что ж, я доверяю Вашему чутью, Александр Михайлович. Но Вы не забыли, что постановка музыкальная, и у актрисы всенепременно должен быть хороший голос?

— Уверяю Вас, голос не просто хороший — он дивный! — улыбнулся Гедеонов.

— Но как тогда быть с mademoiselle Ла Фонтейн? — развел руками постановщик.

— Элен сыграет Марфу, — отрезал Гедеонов.

— Как скажете, Ваше превосходительство, — согласился с ним Прокофий Семенович.

— Сударыня, — повернулся он к Юле, — Вам уже положили жалованье?

— Нет, еще нет, — смутилась Юленька.

— Как начинающей актрисе, Вам будет положена тысяча рублей в год, — начал Загоский.

— Полторы тысячи, — перебил его Гедеонов и бросил многозначительный взгляд на Элен. — Мы не можем считать начинающей актрису, которая с успехом заменила нашу приму mademoiselle Ла Фонтейн на музыкальном вечере у графа Радзинского. Проследите, пожалуйста, за этим!

Загоский кивнул.

— Прошу, сударыня, — указал он рукой на сцену. — Для начала я хочу познакомить Вас с участниками труппы, занятыми в постановке.

Поддерживаемая его рукой, Юля поднялась на театральные подмостки и подошла к довольно представительному мужчине и очень красивой женщине.

— Знакомьтесь: Мартынов Александр Евстафьевич, в постановке будет играть Вашего папеньку Мордашова; Елена Леопольдовна Ла Фонтейн, будет играть Марфу, Вашу мачеху.

Рыжеволосая красавица смерила ее надменным взглядом.

— Это будет ясно после первой репетиции с mademoiselle — как там Вас, Анной, кажется? — парировала она.

— Полагаю, Вы правы, Элен, — вздохнул Прокофий Семёнович.

Юля сразу почувствовала неприязнь, исходящую от mademoiselle Ла Фонтейн, но виду не подала. Никто и ничто не сможет сегодня омрачить ее настроения, ведь для нее начинается новая жизнь!

После того, как она познакомилась с труппой, Прокофий Семенович выдал ей экземпляр сценария с ее ролью, попутно отметив в сценарии сцены, которые ей следовало выучить, и попросил явиться завтра к десяти часам на первую репетицию.

Единственным из всей труппы, кто отнесся к ней благожелательно, был ведущий актер театра Мартынов. После репетиций он часто приглашал ее в чайную, чтобы поговорить о предстоящей постановке. Александру Евстафьевичу на вид было лет тридцать — тридцать пять, и на Юлю он произвел весьма благоприятное впечатление. Он не был красавцем, но лицо имел довольно приятное, однако ж более всего Юлю поражала его улыбка: когда он улыбался, казалось, в нем появлялся какой-то внутренний свет, лицо становилось одухотворенным и почти красивым. Они беседовали о постановке, и Мартынов охотно делился с ней секретами актерского мастерства, а однажды поинтересовался:

— Анна, Вы очень привлекательная девушка, и к тому же в Вас чувствуется особа утонченная, получившая хорошее воспитание. Что же заставило Вас податься в актрисы? Ведь это такой неблагодарный труд!

— Уж лучше в актрисы, чем замуж за старика! — помрачнев, честно ответила Юля.

— Жалованье актрисы не так уж велико, — покачал головой Александр Евстафьевич, — впрочем, с Вашей красотой Вы легко найдете себе богатого покровителя.

Юля вспыхнула от его слов.

— Никогда! — с жаром ответила она. — Я никогда не стану чьей бы то ни было содержанкой!

Мартынов улыбнулся гневу, сверкавшему в темных глазах. Сколько раз ему доводилось слышать подобные речи и уверения! Увы, итог, как это ни печально, всегда был один и тот же. Хотя эта девушка чем-то зацепила его душу: ее жесты, манеры, все выдавало в ней натуру страстную и увлекающуюся. Сколько в ней было жизни, настоящего огня! Из нее действительно могла бы получиться великая актриса, но почему-то Мартынову казалась, что ее ждёт совершенно иная судьба.

* * *

Кошелев, выяснив, что сестра его предпочла браку с Четихиным побег в Петербург, не стал откладывать отъезд в столицу. Не дожидаясь, когда слухи о побеге Жюли расползутся по округе, он на следующий же день отправился к Четихину и попросил перенести свадьбу на более позднее время, поскольку Жюли якобы была вынуждена срочно отправиться к тяжело больной родственнице. Александр Алексеевич не заподозрил обмана и согласился отложить венчание. Серж, Докки и Полин, выехали из Кузьминок спустя неделю после побега Жюли. И хотя Полин волновала судьба младшей сестры, в свете ожидающих ее светских развлечений эти тревоги как-то незаметно уступили место куда более приятным думам и переживаниям. Семейство Кошелевых путешествовало с комфортом: Кузьминки были одним из самых больших и богатых имений в уезде, даже Ильинское Шеховских уступало ему в размерах и доходах. Конечно, у Шеховских Ильинское было далеко не единственным имением, но все же Кошелевы были отнюдь не бедны. По размеру своего приданого и Полин, и Жюли вполне могли составить нешуточную конкуренцию столичным девицам на выданье, и потому Полина возлагала большие надежды на сезон в Петербурге. Ехали на долгих, на ночь останавливаясь на постоялых дворах. Докки, которой ни разу за всю жизнь не посчастливилось побывать в Петербурге, пребывала в страшном волнении. И хотя Серж заранее постарался устроить все так, чтобы по приезду в столицу его жена и сестра ни в чем не испытывали неудобств, она все же очень переживала по этому поводу.

На первое время Кошелевы собирались остановиться в доме друга Сергея Петра Степановича Лукомского. Познакомились они совершенно случайно. Будучи как-то в Петербурге, Серж выручил Пьера из неприятной ситуации, когда тот не смог расплатиться по счету в ресторации, оставив в силу рассеяности своей дома все наличные. Петр был с дамой, и отчего-то Кошелеву стало жаль его. Видя, в какое затруднительное положение попал молодой человек, он притворился, что они знакомы, и, дабы не позорить его перед его спутницей, оплатил злополучный счет. С того случая у них завязались приятельские отношения, переросшие со временем в настоящую дружбу. Серж отписал ему, что планирует вывести сестру в свет, на что Пьер ответил, что он может остановиться на первое время у него, и обещал помочь подыскать достойные апартаменты на время сезона.

В столицу прибыли поздним вечером. Путешественники, измотанные долгой и трудной дорогой, были несказанно рады очутиться, наконец, в гостеприимном доме Лукомских. После сытного ужина Докки удалилась в спальню, отведенную ей и Сержу, Полин отправилась в свою небольшую, но уютную комнату, а Сергей и Петр уединились в кабинете, дабы за разговорами пропустить по стаканчику бренди и выкурить по сигаре.

Сергей не хотел посвящать Петра в свои проблемы, но Лукомский сам спросил, отчего его младшая сестра не приехала на сезон с ними, и теперь Сергей раздумывал, стоит ли говорить обо всем другу.

Пьер бывал пару раз в Кузьминках по приглашению Сержа, и отчего-то маленькая девочка с огромными черными глазами глубоко запала ему в душу. Когда Кошелев отписал ему, что намерен вывести Полин в столичный свет, Пьер подумал, что и Юленька приедет с ними, и искренне огорчился, не увидев ее. Ей уж, должно быть, семнадцать, — прикидывал он, — и наверняка она превратилась в настоящую красавицу. Из раздумий его вывел ответ Сергея.

— Жюли, неблагодарная дрянь, сбежала из дому за неделю до своей свадьбы, — зло бросил он. — У меня есть основания полагать, что она находится здесь, в Петербурге, и я намерен ее найти и заодно научить уму-разуму.

Глаза Кошелева при этих словах полыхнули недобрым огнем.

— Жюли должна была выйти замуж? — разочарованно спросил Пьер.

Сергей кивнул.

— Наш сосед к ней посватался. Но для нее, видете ли, баронский титул оказался недостаточно хорош!

— Что-то я не вижу жениха, — заметил Пьер. — Или он не собирается искать пропавшую невесту?

Кошелев скривился.

— Мне пришлось сказать барону, что я отослал ее к дальней родне. Якобы заболела моя тетка, и ей нужна компаньонка. Но уж когда я ее найду, она горько пожалеет, что вообще появилась на свет.

С этими словами он затушил сигару и поднялся с кресла.

— Спокойной ночи, Петр Степанович. Благодарю за оказанное гостеприимство.

Полина тоже думала о сестре: где-то здесь, в огромном городе, она совершенно одна-одинешенька. Удалось ли ей найти пристанище? Господи, да жива ли она еще? — вздохнула девушка. Но что-то подсказывало ей, что Юленька жива, и они непременно увидятся.

Наутро Сергей вместе с Петром поехал смотреть найденную Луковским квартиру, а Докки и Полин отправились по столичным лавкам. Обе были просто поражены тем изобилием товаров, что предлагали столичные торговцы для дамского счастья. Серж не поскупился и выдал довольно крупную сумму на расходы. Часа через четыре, нагрузив лакея свертками и коробками с покупками, Полин и Евдокия вернулись домой совершенно обессиленные, но с чувством глубокого удовлетворения.

— Ах! Это французское кружево! Оно будет так изыскано смотреться на подвенечном платье! — улыбнулась Докки и тут же добавила тоном умудренной матроны. — Полин, я думаю, что в этом сезоне ты непременно найдешь себе мужа, поэтому обо всем надо думать заранее.

— Может, не стоит так спешить? — робко возразила Полина.

Она пока еще не думала о замужестве. Ей хотелось в полной мере насладиться первым и, скорее всего, единственным сезоном в столице, танцевать и веселиться, почувствовать себя красивой, желанной, быть предметом чьего-нибудь восхищения и тайной страсти. Да разве не об этом мечтает любая девушка девятнадцати лет?

Серж и Пьер вернулись к вечеру. Апартаменты Кошелеву понравились, поэтому, заплатив за три месяца вперед, он хотел уже завтра перебраться туда вместе с семьей. К тому же Полину и Докки ожидал весьма приятный сюрприз: Лукомский был близко знаком с его сиятельством графом Каменским и именно сегодня встретился со старинным другом семьи, а Серж оказался случайным свидетелем этой встречи. Лукомский представил их друг другу, и Каменский, узнав о цели визита Кошелева в столицу, пригласил их сегодня же вечером к себе. Его супруга устраивала бал, и Анатолий Степанович решил помочь новому знакомому в его благородных устремлениях устроить будущее младшей сестры.

Как бы ни мечтала Полин о выходе в столичный свет, но перед первым балом, да еще в доме графа Каменского, нервы у нее разыгрались не на шутку. Некоторым утешением могло служить только то, что Докки отказалась ехать на бал, сославшись на жуткую мигрень: видимо, Докки боялась бала куда больше, чем она. Сидя перед зеркалом, Полин уже готова была тоже сказаться больной и никуда не идти вечером, но игнорировать приглашение графа было совершенно невозможно. Ее горничная застегивала на ней жемчужное ожерелье, доставшееся от матери, когда в комнату, постучав, вошел Сергей в вечернем костюме.

— Ты готова? — улыбнулся он сестре.

Полин подняла глаза на брата. Серж был очень хорош в черном вечернем фраке и белоснежной рубашке, и она подумала, что наверняка не одно девичье сердце забьется, а, возможно, и будет разбито при виде этого красавца.

Она поднялась, с улыбкой глядя на брата.

— Я-то готова, но мне кажется, что я умру от страха прямо на пороге дома Каменских.

— Пустяки, ma bonne (моя милая), такой же бал, как и в провинции, разве что гостей побольше, да титулы повыше, — рассмеялся Сергей, предлагая ей свою руку.

Но как бы Полина ни успокаивала себя, все же оказалась не готова к тому, что увидела: то, что открылось ее взгляду, напоминало провинциальный бал разве что названием. Пока она, в полной растерянности вцепившись в рукав фрака Сержа, осматривала зал, к ним поспешил хозяин особняка.

— Добрый вечер, Сергей Львович! Очень, очень рад Вас видеть, — улыбнулся он. — Mademoiselle, Вы просто очаровательны! — поднес Каменский к губам тонкие пальчики Полин.

Полина искренне улыбнулась в ответ — в конце концов, именно этому милому человеку она обязана приглашением на первый в ее жизни столичный бал. Однако графиня Каменская, когда ей представили Сержа и Полин, наградила брата ослепительной улыбкой и лишь сухо кивнула головой в ответ на ее книксен.

Не успела девушка оглянуться, как ее бальная карточка оказалась заполненной.

— Я же говорил тебе, что все будет хорошо! — улыбнулся ей Сергей.

Полина хотела ответить брату, но вдруг услышала знакомый голос и остановилась. Не может быть! Сердечко зачастило в груди. Как во сне, Полин обернулась. В самом деле — это сон, и я должна проснуться, — прошептала она. Однако вот он, князь Шеховской собственной персоной, а рядом с ним очаровательная шатенка. Тонкая иголочка ревности больно впилась в сердце. Так вот почему он не писал! Впрочем, я ведь так и думала, — грустно улыбнулась Полина.

Павел ощутил чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, он мельком окинул взглядом зал, отметив неподалеку красивую блондинку, и вновь повернулся к Александре и Мишелю, своим постоянным спутникам в последнее время. Но образ девушки в нежно-голубом платье никак не выходил у него из головы. Полин! — вспомнил он, и Поль стремительно развернулся. Боже! Действительно mademoiselle Кошелева! Извинившись, князь поспешил поприветствовать своих соседей.

— Серж, Полин, право, как я рад видеть Вас в столице! — улыбнулся Павел Николаевич своей самой очаровательной улыбкой.

Полина ощутила, как сердце пропустило удар, когда их взгляды встретились. Заиграла зажигательная мелодия мазурки, но она никак не могла оторвать взгляда от лица князя. Шеховской опустил глаза, но потом вновь взглянул ей в лицо.

— Сударыня, позвольте пригласить Вас!

Полине казалось, что она забыла, как дышать. Серж легонько подтолкнул ее в спину, и она очнулась от своего наваждения.

— С удовольствием, — улыбнулась она, вкладывая свою ладонь в его протянутую руку.

 

Глава 4

Бал в доме Каменских закончилось под утро. По дороге к Лукомским Полина не могла сдержать улыбки легкой тенью скользящей по губам. Она и мечтать о таком не смела! Восторг, сплошной восторг! Несмотря на усталость, сна не было ни в одном глазу, а в груди разливалось тепло при воспоминаниях об уходящей ночи. Перед глазами все еще вертелась сумасшедшая карусель красок и звуков, круговерть незнакомых лиц, но из всех этих лиц лишь один человек по-настоящему взволновал ее воображение — князь Шеховской.

Тогда, год назад, когда он не написал ей после отъезда из Ильинского, и она поняла, что Поль забыл о ней, то нашла в себе силы смириться с этим, а потому даже и мечтать не смела о том, что судьба будет к ней столь благосклонна и подарит новую встречу с Шеховским. От нее не укрылось, как Серж, едва зазвучала мелодия мазурки, сделал шаг в сторону и преградил путь молодому человеку, чье имя было вписано в бальную карточку напротив этой мазурки сразу же, как только они с братом вошли в зал. Чувствуя неловкость за случившееся, Полин послала ему извиняющуюся улыбку, но желание танцевать с тем, о ком вздыхала так долго, о ком грезила во сне и наяву, быстро успокоило угрызения совести. Она была благодарна брату за то, что он избавил ее от необходимости самой объясняться с незадачливым поклонником, хотя и прекрасно понимала, какие скрытые мотивы двигали им на сей раз.

Павел Николаевич был с ней столь обходителен, что в его обществе Полин ощущала себя если не принцессой крови, то уж несомненно самой красивой и желанной среди присутствующих дам. Так хотелось верить, что его интерес вызван симпатией к ней, а не простой вежливостью. Но пусть даже это и простая вежливость, — шептал внутренний голос, — главное, что он рядом, и она может наслаждаться общением с ним, смотреть в его глаза и читать в них восхищение и радость встречи.

Пожелав брату спокойной ночи в вестибюле, Полина чинно прошла к себе в комнату, но едва за ней закрылась дверь спальни, как внешняя благопристойность уступила место безудержному веселью. Она не могла вспомнить, когда еще ей было так хорошо. Закружившись по комнате под звучащую в душе мелодию вальса, она, смеясь, упала на кровать. Ах! Павел Николаевич, Вы воистину способны вскружить мне голову! — улыбнулась она своим мыслям. И уже засыпая, она будто наяву видела его улыбку, блеск серых глаз, едва заметную ямочку на подбородке и робко надеялась, что эта встреча не была последней.

Проснувшись ближе к полудню, Полина с наслаждением потянулась. От танцев всю ночь напролет гудели ноги, но это была столь мизерная плата за испытанное удовольствие. Поднявшись, она, пританцовывая, прошлась по комнате к окну и, отдернув тяжёлую портьеру, впустила яркий свет нового дня. Выглянув в окно, девушка замерла, созерцая шумную суету за оградой особняка. Петербург! Невозможно не влюбиться в этот город с первого взгляда! Он пленяет, покоряет, и однажды побывав здесь, его уже не забыть, — вздохнула Полина, упираясь лбом в прохладное стекло. Вспомнилась вчерашняя прогулка с Докки по улицам столицы. Ей, привыкшей к тишине и неспешности жизни в провинции, казалось, что все вокруг нее пребывает в непрестанном движении. И она, как ребенок, радовалась тому, что стала частью этого большого города, приходя в восхищение от ощущения сопричастности к столичной жизни.

Обернувшись на звук открывшейся двери, она приветливо улыбнулась Глафире, которая явилась, дабы помочь барышне с утренним туалетом.

— Доброе утро, Полина Львовна, — присела в книксене горничная.

— Ой, Глаша, — счастливо улыбаясь, вздохнула Полин. — Ты помнишь, в прошлом году к нам в Кузьминку князь Шеховской заезжал?

— Как не помнить такого красавца! Помню, конечно, — отозвалась Глафира, вешая утреннее платье на спинку кресла.

— А я вчера на балу виделась с Павлом Николаевичем, и мы даже танцевали, — вновь закружилась по комнате Полин.

— Вон оно что! То-то Вы светитесь вся, — снисходительно улыбнулась Глаша, и, расправив складки на кремовом шелке, принялась расчесывать золотистые локоны барышни. Разумеется, она помнила красавца-князя, а когда он заехал в Кузьминку попрощаться с хозяевами, все служанки в доме хоть на минутку, да подбегали к окнам поглазеть на его сиятельство. Она тогда спряталась за портьерой в гостиной, чтобы никто, не дай Бог, не застал ее за этим занятием, и замерла от страха, услышав, что в гостиную кто-то вошел. Осторожно выглянув из-за портьеры, Глаша едва не охнула, увидев у другого окна Юленьку: прижимая к груди ту самую книжку, что подарил ей покойный Лев Алексеевич, она смотрела в окно на склонившегося над рукой Полины князя и плакала, размазывая ладошкой слезы по щекам. И потом каждый раз, убираясь в комнате младшей mademoiselle Кошелевой, она видела этот потрепанный томик под периной, и, перестелив постель, неизменно клала его на прежнее место. Вот интересно, — думала Глафира, закручивая золотистую прядь и втыкая шпильку, — знает ли Полина Львовна, что ее сестра тоже влюблена в князя? Ну, а впрочем, какое-ей-то дело до того? Уж пусть сестры сами промеж себя решают, а она по-прежнему будет держать рот на замке. В том, что если уж князь надумает свататься, то из двух сестер выберет старшую, никаких сомнений у нее не было.

Все обитатели особняка собрались за завтраком в малой столовой. Лукомский, видя сияющее лицо Полины, с искренним интересом расспрашивал ее о вечере, и она охотно делилась с ним своими впечатлениями. Серж был доволен ничуть не меньше сестры, и только Докки, слушая восторженный рассказ золовки, все больше мрачнела, досадуя на так некстати разыгравшуюся вечером мигрень. Она успела привыкнуть к тому, что внимание Сержа принадлежит безраздельно ей, поэтому сегодняшний завтрак ей решительно не нравился: она дважды попыталась пожаловаться на плохое самочувствие, но не удостоилась в ответ даже дежурного сочувствия, и теперь сидела за столом со страдальческим видом. И хотя мигрень у нее прошла, но утром Докки почувствовала, что вчера во время столь памятного вояжа по столичным лавкам умудрилась подхватить простуду, да только кому интересно выслушивать ее жалобы, если Полин соловьем разливается о чудном вечере у Каменских?

После завтрака Сергей планировал перебраться на квартиру, которую он снял для семьи на время сезона, а вечером обещал повести своих дам в театр. Для Полины более приятной перспективой могла быть только встреча с Павлом Николаевичем. Но, увы, все это лишь мечты, — грустно улыбнулась девушка. И хотя простились после бала они очень тепло, князь не выказал даже намека на желание увидеться вновь.

Апартаменты, снятые Сержем, и на Докки, и на Полин произвели неизгладимое впечатление. Сняв перчатки и плащ, девушка неспешно прошлась по комнатам, сравнивая обстановку арендованной квартиры с их домом. Полина отметила, что хоть и содержалась усадьба в Кузьминке в идеальном порядке, однако же и в половину не была столь же роскошно обставлена. По словам управляющего, ранее квартиру эту снимал какой-то весьма состоятельный человек для одной известной актрисы, своей содержанки, но не так давно madam получила отставку у своего покровителя и вынуждена была съехать, потому как сама платить за нее была не в состоянии. Обойдя всю квартиру, Полин застыла на пороге одной из спален. Роскошь обстановки была прямо-таки варварской, но в первую очередь взгляд притягивало огромное зеркало в резной раме. Почему-то девушке представилось, как неведомая ей красавица придирчиво разглядывает свое отражение в зеркале, медленно поворачиваясь вкруг себя. В том, что прежняя хозяйка апартаментов была красавицей, у Полин не было ни малейшего сомнения.

— Нравится? — услышала она голос брата за спиной.

— Да, — задумчиво протянула Полин, оборачиваясь к нему. Она хотела было добавить, что почему-то чувствует здесь себя неуютно, но Серж опередил ее.

— Тогда располагайся. Я Глафиру пришлю.

Пожав плечами, Полин выглянула в окно, выходящее о внутренний дворик и еще раз огляделась. Комната как комната. Какое ей дело до того, кто здесь жил до нее? Да и они, судя по всему, надолго тут не задержатся, только до конца сезона. Гораздо больше ее волновало другое: какое платье надеть на вечернее представление? За всю свою жизнь Полин была в театре всего два раза, да и то в крепостном по приглашению соседей. Перебрав вместе с Глашей весь свой гардероб, она остановила выбор на ярко-синем бархатном платье с отделкой из белоснежного кружева. Докки ехать в театр отказалась, ссылаясь на плохое самочувствие, но при этом не преминула продемонстрировать свою обиду на то, что вечер ей вновь придется коротать в одиночестве.

Как обычно, в день премьеры Александринский был переполнен. Давали комедию "Холостяк", и пресыщенная столичная публика спешила порадовать себя чем-то новеньким. К тому же в одной из заглавных ролей был заявлен Щепкин, несомненный актерский талант которого уже снискал ему славу не только в Москве, но и в Петербурге.

Полин была поражена количеством зрителей. Было заполнено все: от роскошных лож до партера и галерки. Сержу удалось заполучить билеты в партер, чему он был несказанно рад, потому как все ложи были раскуплены заранее по абонементу. Места, которые им достались, были расположены так, что видеть можно было только левый край сцены, и, сколько бы Полин ни вытягивала шею, толком рассмотреть происходящее ей не удавалось. Донельзя расстроенная этим, она принялась рассматривать публику, собравшуюся в этот вечер на представление, а подняв глаза туда, где располагался первый ярус лож, встретилась взглядом со знакомыми серыми глазами. Сердце пустилось вскачь, щеки обдало жаром, и, не совладав с волнением, девушка, вежливо кивнув на приветствие Шеховского, поспешила отвести взгляд. Она вновь попыталась смотреть на сцену, но затылком ощущала его взгляд, а потому ерзала на сидении до самого антракта.

Заметив Кошелевых Поль, повернулся к Горчакову.

— Михаил Алексеевич, Вы не будете возражать, если я приглашу в Вашу ложу своих друзей? Я вчера знакомил Вас — это наши липецкие соседи, брат и сестра Кошелевы.

— Непременно пригласите, — улыбнулся Мишель. — Mademoiselle Полин очаровательна, и я буду счастлив продолжить знакомство.

Дождавшись антракта, Поль спустился в партер, и, на ходу раскланиваясь со знакомыми, выискивал глазами ярко-синее платье. Ему было приятно вновь увидеть Полин, и Шеховской вспомнил, что год назад в Кузьминках у него даже мелькнула мысль о том, чтобы посвататься к ней, но, вернувшись в столицу и окунувшись в привычный круг общения, он забыл об этом.

Предложение князя перебраться в ложу было встречено с восторгом. Однако с началом действия Полина поймала себя на том, что если поначалу она не понимала постановки, потому что ничего не могла разглядеть на сцене, то теперь происходящее на театральных подмостках ее не интересовало исключительно по причине того, что Павел Николаевич, расположившись рядом с ней, презабавнейшим образом комментировал игру актеров, а для нее слышать его голос и видеть обращенную к ней улыбку было куда важнее, чем внимать игре актеров.

Юленька, спрятавшись за кулисами, неотрывно смотрела на сцену. Все было для нее внове, а уж наблюдать за игрой актеров с другой стороны, из-за кулис, было ни с чем не сравнимым удовольствием. В зале то и дело слышались взрывы смеха.

Из любопытства девушка бросила взгляд в зрительный зал. Боже! Сколько же людей пришло на представление! Неужели она сможет вот так просто выйти и играть свою роль?! Не иначе, она рассудка лишилась, когда решила поступить в актрисы. Взгляд ее скользил от одного лица к другому, и, выхватив из пестрой толпы одно знакомое, Юля похолодела: Серж! Он здесь! Стало быть, он все же привез Полин в столицу, как обещал. Но коль Сергей здесь, значит, и сестра должна быть с ним. Отшатнувшись от занавеса, Юля прислонилась спиной к стене. Несколько раз глубоко вздохнув, она вновь робко посмотрела на роскошную ложу. Так и есть, ей не показалось, и тотчас сердце вновь ухнуло вниз, как в пропасть: Шеховской и рядом с ним Полина. Казалось, что князь и ее сестра ничего и никого не замечают вокруг и всецело поглощены друг другом. Поль, Полин, — вспомнила она свою шутку, — неужели слова ее пророческими оказались? Попытка вздохнуть полной грудью отозвалась острой болью в сердце, будто стальной обруч сдавил его. Боже, боже, за что мне мука такая? Как же можно так? Ведь возненавидеть готова единокровную сестру свою, — обмерла Юля, но, прижав ладонь к губам, все смотрела и смотрела на эту дивно красивую пару, не в силах отвесть взгляд и прекратить эту пытку.

Закончилось действие и опустили занавес. Словно очнувшись от морока, девушка метнулась в сторону гримерных, но тут же с разбегу налетела на mademoiselle Ла Фонтейн. Элен пошатнулась, но на ногах устояла, и, смерив виновницу уничижительным взглядом, прошла к сцене. Сразу же с появлением этой провинциальной выскочки Элен интуитивно ощутила, что ее сценическая звезда примы Александринки начала закатываться. Она очень хорошо запомнила слова Гедеонова, сказанные ей после знакомства с mademoiselle Быстрицкой.

Не смирившись с тем, что ее столь бесцеремонным образом лишили заглавной роли, Лена сразу же после той злополучной репетиции направилась прямо в кабинет Александра Михайловича. Гедеонов ее визиту был не рад, прекрасно понимая, какую цель она преследует, явившись вслед за ним в его святая святых, о чем и не преминул ей сообщить.

— Елена Леопольдовна, чего тебе, голубушка? — недовольно поинтересовался он, увидев ее на пороге.

— Ваше превосходительство, — начала Лена, — мне совершенно не понятно, чего Вы добиваетесь, отдавая главную роль начинающей актерке?

— Полно, голубушка! Все ты хорошо понимаешь, — нахмурился Александр Михайлович. — Не подведи ты меня в столь значимый момент, роль была бы твоя?

— Ваше превосходительство, — голос Лены дрогнул, и слезы показались в прекрасных голубых глазах, — неужто столь трудно понять меня? Как же я смогла бы петь, если у меня по сей день рана душевная кровоточит?

Гедеонов женских слез не переносил, но с этим mademoiselle Ла Фонтейн за годы успешной карьеры столкнуться не довелось, а потому такой его реакции она никак не ожидала.

— Так у тебя, говоришь, рана душевная кровоточит! А мне теперь что, дать швейцарам приказ князя Шеховского с графом Радзинским в театр не допускать, чтобы они ненароком твою рану не разбередили? Или перед спектаклем объявлять публике, что mademoiselle Ла Фонтейн петь не может по причине душевной боли от расставания с князем Шеховским? Ты актриса императорского театра, и меня, как и зрителей, твои душевные раны мало волнуют! Что сделано, то сделано: решения я своего не переменю, пусть наперед это тебе наукой будет. Ступай, голубушка, ступай! Довольно мне здесь сырость разводить! А о ролях твоих после поговорим — недосуг мне сейчас.

Потеря главной роли в новой постановке стала первой в череде неприятностей mademoiselle Ла Фонтейн. Не прошло и месяца после разрыва с Полем, как к ней явился управляющий и попросил освободить занимаемые апартаменты, так как срок аренды истек, а за продление вовремя уплачено не было. Привыкшая во всем полагаться на Шеховского, Элен растерялась, и тут на ее счастье подвернулся Аристарх Павлович, который предложил ей свои услуги и помог снять относительно недорогое жилье. Ее новая квартира была пристойной, но не более того. Столь ощутимая перемена образа жизни не могла не сказаться на настроении привыкшей ни в чем себе не отказывать mademoiselle Ла Фонтейн.

После расставания с князем ей поступали предложения определенного рода, но она даже мысли не допускала о том, чтобы согласиться. Ее все еще терзали воспоминания о том, как это было с Полем. Разве можно забыть о том, как приходила в себя в его объятьях после пережитого наслаждения, когда дрожь экстаза еще сотрясала все тело, как касалась кончиками пальцев его лица, склоненного над ней, заглядывая в его глаза и замечая в них отголоски ее собственной страсти? Только с ним она теряла самое себя, растворяясь в нем без остатка. "Мой золотой князь", — звала она его в шутку, запуская руку в золотистые кудри и пропуская их между пальцами. Она все еще просыпалась и засыпала с мыслями о нем. Как же сможет она быть с другим, если даже сама мысль об этом была ей противна?

В довершение ко всем ее бедам, вчера ей отказала в кредите модистка. Ей — приме Александринки! — да еще посмела напомнить о до сих пор не оплаченных заказах. Элен была в ярости, а явившись домой в самом наихудшем настроении, она застала под дверями своей квартирки Аристарха. Поплавский никогда не вызывал у нее ничего, кроме жалости, ей претил его преданный щенячий взгляд, полный невысказанной тоски и обожания. Увидеть его в столь несчастливый для нее момент было последней каплей, переполнившей чашу ее терпения, поэтому в ответ на его признание в испытываемых к ней чувствах и предложение помочь устроить ее дела в обмен на ее благосклонность, Элен расхохоталась над очевидной нелепостью этого предложения. Она даже не заметила, как побледнел Аристарх, услышав ее смех. Вытирая слезы, вызванные буйным приступом веселья, Лена снисходительно похлопала его перчатками по плечу и обещала подумать. Как же жалок он, — вздохнула она, закрывая дверь перед его носом. Но стоило ей остаться наедине с собой, и веселье сменилось меланхолией. Столь резкие перемены настроения от буйного веселья до внезапных слез в последнее время были для нее не редкостью. Это Аристарх-то жалок? — криво усмехнулась она глядя на свое отражение в зеркале. — Нет, это я жалкая и никому не нужная. О, Господи, до чего же я докатилась, если такие, как Поплавский, предлагают мне свое покровительство?! И дело было даже не в благосостоянии помощника Гедеонова, который, будучи правой рукой Александра Михайловича, имел доступ практически ко всем финансовым делам дирекции императорских театров, а в отношении самой Лены к нему. Аристарх Павлович, хоть и жил весьма скромно, без претензий на роскошь, однако же слыл человеком отнюдь не бедным и, конечно, мог бы оказывать ей материальную поддержку. Но согласиться стать содержанкой Поплавского? Это значило бы уронить прежде всего себя в глазах даже театральной труппы, не говоря уже о столичном обществе.

Быть любовницей князя Шеховского — это не было для нее зазорным. Многие ее товарки по актерскому ремеслу испытывали жгучую зависть к ней. Еще бы, Поль молод, хорош собой, и к тому же никогда не скупился, оплачивая любые ее капризы. А кто такой Поплавский? Если где-то когда-то появлялась возможность извлечь какую-никакую выгоду, он не брезговал ничем. Внешне приятный и обходительный, он, тем не менее, мало кому был по нраву, скорее наоборот. Не было в нем достоинства, что ли. Его постоянное стремление угодить высшим чинам, манера лебезить и заискивать перед любым, кто имел хоть какой-то вес в обществе, вызывала у нее лишь жалость и презрение.

Задумавшись об этом, Элен едва не прозевала свой выход, но в последнюю минуту с улыбкой шагнула на сцену. Глаза ее привычно скользнули по лицам зрителей и лишь на миг задержались на хорошо ей известной ложе в первом ярусе. Лена с деланным равнодушием отвернулась, собрала всю оставшуюся волю в кулак, и вот уже перед зрителями предстала не mademoiselle Ла Фонтейн, а простая русская девушка — сирота Мария Васильевна Белова. И все же, играя роль, Элен понимала, что переигрывает: она настолько упивалась собственным страданием, глядя на очаровательную блондинку рядом с Шеховским, что вкладывала в своего персонажа куда больше страсти, чем то нужно было для исполнения, но ничего не могла с собой поделать. И слезы ее были отнюдь не на показ, она плакала по-настоящему, от того, что ее душа болела и страдала каждый миг, проведенный на сцене перед ним.

Но Элен не была бы примой, если бы не доиграла свою роль и не вышла бы потом, ослепительно улыбаясь, вместе со всей труппой на поклон к зрителю. Пусть сердце обливалось кровью, но об этом знала только она сама. На ужин по случаю премьеры она идти отказалась, решив, что на сегодня с нее довольно испытаний. Единственное, чего бы ей хотелось, — это быстрее оказаться дома и дать волю своему горю там, где никто этого не увидит. Переодевшись в гримерке, Лена вышла в коридор, направляясь к черному выходу из здания. Остановившись на ступенях, mademoiselle Ла Фонтейн горько усмехнулась: в былые времена ее позади театра ожидал роскошный экипаж Шеховских, а ныне ждет Аристарх с наемным извозчиком. Поплавский предложил подвезти ее, как он выразился, по-соседски, потому как квартира его находилась этажом выше нынешнего жилья Элен, и она не стала отказываться от его предложения.

Направляясь в театр на сегодняшнюю премьеру, Шеховский питал надежду вновь увидеть mademoiselle Быстрицкую. Отрадно было то, что и Мишелю удача пока тоже так и не улыбнулась. Блеснув, как метеор, на вечере у Радзинских, Анна как сквозь землю провалилась. У Поля возникла было мысль обратиться к Гедонову, дабы попытаться у него узнать о местонахождении юной прелестницы, но история с Элен все еще была свежа в памяти. Увидев сегодня на сцене бывшую любовницу, Павел, как это ни странно, ожидал хоть какого-то намека на ее былые чувства к нему, но Лена вся отдавалась роли. Равнодушный взгляд, которым она окинула его, оставил неприятный осадок в душе. Пусть былая страсть осталась в прошлом, но он после столь бурного расставания никак не ожидал, что Элен так быстро охладеет к нему. Стараясь развлечь беседой Полин, Шеховский все же внимательно следил за происходящим на сцене.

Mademoiselle Ла Фонтейн играла свою роль блестяще, впрочем, как и всегда, вызывая восхищенный ропот среди зрителей. Отвлекшись лишь на мгновение, Поль краем глаза успел заметить мелькнувшее за кулисами бледное лицо. Неужели Анна? Сердце забилось тяжелыми толчками, вновь перед глазами предстала она такой, какой была в доме Радзинских. Водопад блестящих черных локонов по узкой изящной спине, огромные глаза, манящие губы, загадочная улыбка. Шеховской ощутил, как утихнувший было интерес проснулся вновь. К тому же было еще это дурацкое пари с Мишелем, а уж с Буйным он расставаться был не намерен, поэтому даже ради этого стоило попытаться добиться благосклонности mademoiselle Быстрицкой. Но что его так манило в ней? Была в ней какая-то загадка, тайна, и ему отчаянно хотелось разгадать ее. А еще больше хотелось вкусить сладость пухлых губ, заглянуть в ее глаза в тот момент, когда она окажется под ним, сгорая от страсти. В том, что Анна натура страстная и способна ответить на его чувства с не меньшим пылом, Поль был уверен. С трудом дождавшись окончания спектакля, он проводил Полин и Сержа до экипажа, и, выразив надежду на скорую встречу, вернулся в Александринку. Шеховской направился прямо к Гедеонову. Его узнавали и с удивлением смотрели вслед. Неужели князь решил возобновить отношения с прекрасной mademoiselle Ла Фонтейн? Александр Михайлович встретил его, как старого друга, с которым не виделся по меньшей мере лет сто, и, выслушав его просьбу, только едва заметно улыбнулся.

— Не думаю, Ваше сиятельство, что в этот раз Вам удастся одержать легкую победу, — произнес он, осознавая, что фразой этой только подогрел интерес князя.

— Тем дороже будет приз! — усмехнулся Поль.

Гедеонов взял со стола колокольчик и позвонил, вызвав лакея.

— Голубчик, пригласи mademoiselle Быстрицкую ко мне, — распорядился он.

Александр Михайлович знал, что она еще не ушла и должна быть где-то в здании театра, так как еще перед спектаклем пообещал подвезти ее домой.

— Ну, что ж, Павел Николаевич, я не буду Вам мешать. Переговоры Вам предстоят весьма деликатного свойства, поэтому я удаляюсь, — попрощался Гедеонов, оставляя князя в своем кабинете и отбывая на ужин по случаю премьеры.

Юля сама попросила разрешения посмотреть постановку из-за кулис, чтобы иметь представление о том, что значит игра для зрителя. Увидев брата, она успела и испугаться, и расстроиться: Петербург огромный город, и можно легко затеряться в нем, но не тогда, когда предстоит выходить на сцену и быть у всех на виду. И почему это раньше не пришло ей в голову? Она допускала мысль, что в театральном гриме ее будет не так-то просто узнать, но все же такая вероятность существовала. Пребывая в смятенных чувствах, она помогала Елизавете Андреевне развешивать на место театральные костюмы. Просьба Гедеонова прийти в его кабинет Юлю не удивила: вероятно, Александр Михайлович собирался уже уезжать из театра и велел поторопить ее.

Простившись с костюмершей и подхватив свой плащ, девушка быстро зашагала по коридору. Остановившись под дверью, она нерешительно постучала, и, не услышав ответа, осторожно толкнула массивную створку. В кабинете директора императорских театров царил полумрак, почти такой же, как в коридоре. Спиной к ней около окна стоял высокий мужчина, и это явно был не Гедеонов и не Аристарх Павлович.

— Простите, — обратилась она к нему, — мне сказали, что Александр Михайлович разыскивает меня.

Шеховской обернулся. Девушка в скромном темно-сером платье с туго заплетенной косой больше напоминала воспитанницу Смольного, чем актрису. По ее глазам Поль увидел, что Анна узнала его, и первым ее порывом было сбежать, поэтому князь в несколько шагов пересек комнату и оказался рядом с ней. Запрокинув голову, Юля посмотрела прямо в его глаза.

— Вот уж не ожидала увидеть Вас здесь, Ваше сиятельство, — медленно произнесла она, отступая на шаг и упираясь спиною в двери.

— Анна, неужели я Вас чем-то напугал? — удивленно спросил он.

Она была похожа на загнанную лань, в глазах ее плескался страх и еще какое-то непонятное ему чувство.

— Позвольте спросить, что Вы делаете здесь, и где Александр Михайлович? — нарушила она затянувшееся молчание.

— Александр Михайлович уехал, — улыбнулся Шеховской.

— Как уехал? — прошептала она.

— Я всего лишь хотел поговорить с Вами, — начал раздражаться Поль, — и попросил его пригласить Вас. В прошлый раз Вы так стремительно исчезли с вечера у Радзинских…

— О чем Вы хотите поговорить? — сдалась Юля, украдкой рассматривая его из-под ресниц.

— Неужели не догадались еще? — вскинул бровь Павел. — Ну, хорошо, — продолжил он, видя, что она молчит и не собирается облегчить ему задачу. — Анна, Вы покорили меня с первого взгляда, и мое пребывание здесь лишь подтверждение моим словам.

Шеховской с трудом подбирал слова. Другая на ее месте уже давно бы поняла, что он хочет сказать ей, но Анна молчала и, казалось, чего-то ждала от него. Говорить прямо о том, что предлагает ей стать его содержанкой, он не мог, — язык не поворачивался. Бог мой, взгляд такой напуганный, будто невинная девица, — недоумевал он.

— Вы хотите, чтобы я стала Вашей любовницей? — краснея прошептала она.

Поль выдохнул с облегчением.

— Почему бы и нет, — мягко ответил он.

Юля отрицательно покачала головой.

— Нет, сударь.

— Но почему? Я же вижу, что нравлюсь Вам, — прошептал Шеховской делая еще один шаг к ней.

— Потому что я не стану ни Вашей любовницей, ни чьей либо еще. Это грех! — опустила она глаза.

— Грех любить? — усмехнулся Поль.

— То, о чем Вы говорите, не любовь, — парировала она. — Это похоть, а это не одно и тоже.

— И что же, по-Вашему, любовь? — усмехнулся князь ее наивности.

— Дом, семья, дети, — подняла она глаза. Нежная улыбка коснулась ее губ. — То, что Вы дать мне не сможете, а другого мне не нужно.

— Анна, Вы меня удивляете, — раздраженно заметил Шеховской. — Вы уверены, что желаете стать актрисой? Прожить в Петербурге на жалованье актрисы невозможно!

— А я попробую! — осмелев отрезала она.

Павел не мог поверит тому, что слышит: ему, князю Шеховскому, отказала какая-то начинающая актриса! Но от этого желание добиться ее расположения, сломить ее, подчинить своей воле только усилилось. Он не стал настаивать, понимая, что выбрал неверную тактику. Прямой разговор ничего не дал, но есть много других способов, ему ли не знать об этом. Какая женщина устоит перед широкими жестами и красивыми речами? Это всего лишь дело времени, — успокоил он себя. Но вот времени у него как раз и нет. До конца сезона он должен либо получить ее в свою постель, либо расстаться с верным боевым товарищем Буйным. Хотя, если верить уверениям юной прелестницы, Мишеля, похоже, ждет такой же холодный прием. Что ж, тем интересней! — улыбнулся он своим мыслям.

— Сударыня, позвольте хотя бы проводить Вас домой, раз уж по моей вине Вы остались без провожатого, — взяв ее за руку, поднес он к губам тонкие изящные пальцы.

Едва губы его коснулись тыльной стороны ее ладони, Юлю будто обожгло, рука задрожала в его широкой ладони. Шеховский безошибочно узнал эту легкую дрожь, вызванную его прикосновением. А ведь малышка совсем не так равнодушна к нему, как хочет показать, — ухмыльнулся он, глядя в ее глаза.

— Спасибо, я сама…

— Перестаньте. Я Вас не трону, — перебил он ее.

— Благодарю, Ваше сиятельство, — запинаясь, ответила она, напуганная этой внезапной вспышкой раздражения.

Взяв из ее рук плащ, Шеховской накинул его на худенькие плечи, при этом его ладони коснулись ее рук легким поглаживающим движением. Юля зарделась от этой нежданной ласки и отстранилась от него, торопливо завязывая ленты под подбородком. Казалось, что кровь быстрее побежала по жилам, ей вдруг захотелось прильнуть к его груди, укрыться в крепких объятьях, довериться ему.

Ну что плохого в том, что он предложил? — спросила она саму себя. У нее будет покровитель, готовый взять на себя все ее заботы. Нет! — тотчас одернула она себя. "Прости, Господи рабу твою Анну", — вспомнился ей тихий шепот Ларисы Афанасьевны. Ведь она теперь Анна! — Юлю будто обожгло. Обратного пути не будет, а — рано или поздно — он пресытится ею, и она останется одна, без средств, без репутации, — до тех пор пока в ее жизни не появится следующий.

Повращавшись в среде актеров и актрис, она успела наслушаться немало историй о том, что актрисы частенько меняют одного покровителя на другого. Она уже знала о прошлой связи князя Шеховского с примой Александринки mademoiselle Ла Фонтейн, об этом не говорил разве что немой. Занять место Элен и гадать, как быстро угаснет его интерес к ней? Разве для этого она сбежала из Кузьминки? Да, она мечтала увидеться с ним, но как же она была наивна в своих девичьих мечтах! Поначалу на вечере у Радзинских ей польстил его интерес, но теперь понимала, что глупо было ожидать от него чего-то большего, чем только что поступившее предложение.

К тому же учитывая то, что она видела сегодня, стоя за кулисами, князь неравнодушен к Полин. Что, если он решит на ней жениться? — сжалось сердце. По тому, как он улыбался сегодня ее сестре, можно было подумать, что такое вполне возможно. Она не переживет этого. Даже сейчас ей больно от того, что он увлекся Полиной.

Они с сестрой сейчас оказались по разные стороны. За Полин будут ухаживать, добиваться ее внимания, и в итоге сделают ей предложение стать женой, а не содержанкой. Ей же, согласись она на предложение князя, уготована иная участь. Нет! — как бы ни хотелось быть рядом с ним! Нет и еще раз нет! Он погубит ее, перешагнет через ее чувства, стоит ему охладеть к ней, и уйдет, не оглянувшись, забудет, навсегда вычеркнет из памяти, из жизни. А ей не останется ничего, кроме разбитого сердца, угрызений совести и сожалений.

Из раздумий ее вывел вопрос князя:

— Анна, с Вами все в порядке?

— Да-да, все хорошо! Простите, я задумалась, — отозвалась она.

Не спрашивая, Поль взял ее под руку и повел к выходу из театра.

На ступенях Павла Николаевича остановил тот самый молодой человек, что был вместе с ним на вечере у Радзинских.

— Приятного вечера, — улыбнулся он уголком губ, бросив Шеховскому многозначительный взгляд.

Мишель подозревал, что Поль сегодня отправился с ним в театр только потому, что рассчитывал найти Анну, и, судя по всему, ему повезло. Хотя вид у девицы был такой, будто она поднимается на эшафот, а не спешит разделить восторги плотской любви с будущим любовником.

— И тебе, mon ami, и тебе! — так же многозначительно усмехнулся в ответ Павел Николаевич.

Помогая Анне садится в экипаж Павел слегка сжал ее ладонь в своей руке, чем заработал полный негодования взгляд.

— Вы обещали, Ваше сиятельство, — прошипела она, выдергивая свою руку.

— Я помню, — улыбнулся Поль.

Боже, какая же она колючая! — откидываясь на спинку сидения, вздохнул князь. Одно хорошо — теперь-то ему известно, где она живет.

Юля позволила Шеховскому проводить ее до парадного. Остановившись, она подняла голову, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Доброй ночи, Ваше сиятельство, — несмело улыбнулась она.

— Доброй ночи, mon ange, — шепнул Поль и, неожиданно обхватив ее за талию, прижался губами к ее губам.

Девушка уперлась ладошками ему в грудь, но ее сопротивление слабело с каждым вздохом. Это было так восхитительно, голова кружилась, будто она пьяна. Рассмеявшись, князь выпустил ее из своих объятий и махнув на прощание рукой, направился к своему экипажу.

— До встречи, Анна! Я буду думать о Вас, — крикнул он, стоя уже на подножке экипажа.

 

Глава 5

Юля стояла на ступеньках своего дома, глядя вслед удаляющему экипажу, прижав кончики пальцев к своим горящим губам. Она все еще ощущала вкус его поцелуя, и это чувство сводило с ума. Ее никогда еще не целовали, но она даже представить себе не могла, что целовать можно вот так! Как только князь ощутил, что она перестала его отталкивать, и ее ладошки скользнули на его плечи, яростный натиск его губ сменился нежной чувственной лаской. Вспоминая, как льнула к нему, будто гибкая ива на ветру, девушка смущенно опустила глаза. Яркая краска стыда залила щеки и шею. Боже! Ведь она, как самая настоящая распутница, прижалась к нему всем телом, подставляя губы его губам, цеплялась за его широкие плечи, потому как ноги совершенно отказывались служить ей. Горестно вздохнув, она вошла в парадное и стала медленно подниматься по лестнице. Неужели и она такая же, как ее мать?! Юля истово перекрестилась: Господи, спаси и сохрани! Наставь меня на путь истинный, не дай впасть в грех блуда и распутства.

Ночью ей снились беспокойные путаные сны. Она то и дело просыпалась от того, что все тело горело, неясные образы из сновидений тревожили душу, какое-то странное томление в груди сковывало напряжением каждую мышцу. Перевернувшись на живот, Юля едва не застонала в голос. Боже, что же это? Что за напасть? Память вновь и вновь возвращала ее к поцелую Шеховского, она будто наяву чувствовала, как его слегка отросшая за день щетина царапает нежную кожу ее щек, но ей было приятно это прикосновение. Поднявшись с постели, она умылась холодной водой и, закутавшись в шаль, купленную на накануне на полученное жалованье, забралась с ногами на подоконник, прижавшись пылающим лбом к холодному стеклу. Тяжкий вздох вырвался из груди. Все ее мысли были с ним. Он разбудил в ней что-то, что дремало до сей поры, и теперь это чувство мучило ее, не давая покоя и отдыха. Как же хотелось коснуться его, провести ладонью по щеке, запутаться пальцами в мягких золотистых кудрях…

Виновнику ее беспокойства тоже не спалось этой ночью. Он и сам не мог понять, почему поцелуй наивной нецелованной девчонки бередит ему душу, а уж в том, что для нее этот поцелуй был первым, он не сомневался ни единого мгновения. Чтобы отвлечься от мыслей об Анни, Поль задумался о другой своей проблеме. Отец едва ли не каждый день начинал с вопроса о помолвке, а после откровенного разговора с Алекс Радзинской, когда она весьма недвусмысленно дала понять ему, что не горит желанием стать княгиней Шеховской и ответила согласием только под давлением родителя, он понял, что просто не может пойти на это. Перебирая в памяти события ушедшего вечера, Павел думал о Полине. Mademoiselle Кошелева и в самом деле очаровательна, и если он все же должен выбрать себе невесту, то почему бы не сделать предложение ей? Да, Алекс Радзинская, без сомнения, во всех отношениях превосходная партия, но в ней он привык видеть прежде всего друга и ценил ее за прямоту и откровенность, тогда как Полин будила в нем совсем иные чувства и желания. Оглашения помолвки еще не состоялось, так что если он вдруг переменит свое решение, никакого ущерба репутации mademoiselle Радзинской это не нанесет, а сама Александра будет только рада этому.

Вроде у Полин была младшая сестра, — неожиданно подумалось ему. Он вспомнил, что даже написал ей что-то на прощание на титульном листе какой-то книги, но сколько ни силился, никак не мог припомнить ее лица, что осталось в его памяти неясным расплывчатым пятном. Зато неожиданно ярко перед его мысленным взором вспыхнул образ Анны. Затуманенные страстью темные глаза, чуть приоткрытые влажные губы. Участилось дыхание, Шеховской со стоном откинулся на подушку. Поистине, она будила в нем примитивное желание обладать, сжать в объятьях, подмять под себя, сделать своей. Каких трудов ему стоило разжать руки сегодня вечером и отпустить ее, когда она уже почти сдалась под натиском страсти! И хотя он осознавал, что к его желанию примешивается уязвленное самолюбие и стремление доказать и ей, и себе, что он всегда получает желаемое, было еще нечто что-то столь тонкое и эфемерное, чему он не мог подобрать названия.

Проснувшись поутру не в самом лучшем настроении, Поль спустился к завтраку. Присаживаясь за стол напротив Николая Матвеевича, он хмуро кивнул в ответ на его приветствие.

— Что нынче не в духе? — поинтересовался Шеховской-старший.

— Не выспался, — буркнул Павел, поднимая глаза от тарелки.

Князь Николай внимательно посмотрел на сына и отставил в сторону чашку с недопитым кофе. Вчера он вновь провел вечер в компании Ильи Сергеевича Радзинского и его очаровательной дочери. Ожидалось, что и Павел присоединится к ним, но сын предпочел иную компанию.

— Скажи-ка мне, mon cher, долго ты еще собираешься тянуть с оглашением помолвки? — недовольно поинтересовался он.

Поль с тяжелым вздохом откинулся на спинку стула.

— Отец, ответьте честно на мой вопрос: Вы хотите видеть меня женатым на Алекс или женатым вообще?

— Что за вздор, Павел Николаевич? Сашенька уже дала согласие стать твоей женой! — взорвался Николай Матвеевич.

— Да, она дала согласие, подчинившись воле Ильи Сергеевича. Я имел приватный разговор с Александрой Ильиничной, — спокойно ответил Павел, — и мы с ней пришли к соглашению, что оба не желаем связывать себя узами этого брака.

— Глупости, — отмахнулся Николай Матвеевич. — Уж не эта ли актерка, с которой ты путаешься, всему причиной?

— Я давно расстался с mademoiselle Ла Фонтейн, отец. Удивительно, что до Вас еще не дошли слухи, — усмехнулся Павел. — Я же не сказал, что совсем не собираюсь никого вести под венец.

— А что, у тебя есть другая кандидатура? — заинтересовано блеснули светлые глаза Шеховского-старшего.

— Вы помните наших соседей в Липецком уезде? — улыбнулся Поль.

— Это каких же? — прищурился Николай Матвеевич.

— Кошелевых, — ответил Павел.

— Как же, как же, — задумчиво протянул Шеховской-старший, — Лев Алексеевич и Лариса Афанасьевна, если мне не изменяет память.

— Лев Алексеевич умер пять лет назад, и имение в Кузьминках отошло его сыну Сергею, — заметил Поль. — Помимо сына у Кошелева было две дочери.

— И которая из них привлекла твое внимание?

— Старшая, Полина. Они с братом нынче в столице, и вчера я виделся с ними в театре.

При слове театр Николай Матвеевич поморщился.

— Ну, так пригласи их к нам, — ответил он. — Посмотрим, что из себя представляет твоя зазноба.

— Значит, Вы не возражаете? — улыбнулся Павел.

— Я же сказал: посмотрим, — раздраженно заметил князь Николай.

Но Павлу было достаточно и этого. Он был уверен, что Полина произведет на его отца благоприятное впечатление, и вопрос со сватовством решится в ближайшее время.

После завтрака Шеховской спустился в оранжерею. Пожилой садовник улыбнулся, издали завидев князя.

— Цветы, Ваше сиятельство?

Павел обвел глазами цветочное царство. Взгляд его наткнулся на белоснежный розовый куст.

— Вон те, — махнул он рукой.

Игнатьич вздохнул.

— С меня Софья Андревна шкуру спустит.

— Маменька далеко, а я здесь, — нахмурился Шеховской.

— Как скажете, Ваше сиятельство. Куда доставить прикажете? — осведомился Игнатьич.

— Угол Садовой и Гороховой, — отозвался Шеховской, — для mademoiselle Анны Быстрицкой.

Пройдя в кабинет, Павел достал свою карточку и написал на обороте несколько слов: "Qu'on se reverra, mon ange". (Мы еще встретимся, мой ангел).

Отдавая карточку лакею, князь задумался. Вчера он так спешил увидеться с Анной, что совершенно забыл спросить у Сержа, где они остановились. Можно было бы послать цветы и Полин, но он, увы, не знал куда. Перебирая в памяти все моменты их свиданий, Шеховской вспомнил, что на вечере у Каменских Серж и Полина были в обществе Лукомского. С Петром Степановичем он не был знаком лично, но выяснить, где проживает последний, труда ему не составит.

Бессонная ночь для Юли не прошла даром. Чувствуя себя совершенно разбитой и не выспавшейся, она отправилась в театр на репетицию. Мысли о князе Шеховском не выходили из головы. Она снова и снова возвращалась к их разговору. Как так случилось, что он не узнал ее? — недоумевала она. Впрочем, по размышлению ответ стал очевиден: в Кузьминках она не произвела на него никакого впечатления, и потому он забыл о ней, как только выехал за ворота усадьбы.

На репетиции она спотыкалась на каждом слове, чем не раз вызвала недовольную гримасу на лице Загоскина. Когда же постановщик, наконец, сдался и распустил труппу, Юля решила пройтись до дому пешком. По пути она зашла в лавку, собираясь купить пару перчаток — те, что были у нее, порвались так, что починке уже не подлежали. Выбирая около прилавка пару подешевле, Юля испытала странное ощущение, будто кто-то весьма пристально смотрит на нее. Подняв голову, она встретилась взглядом с графиней Радзинской. Девушка хорошо запомнила Александру с того вечера, когда состоялся ее дебют. Алекс смущенно улыбнулась и направилась прямо к ней.

— Простите, Бога ради, мне мое любопытство, — начала она, — но Вы ведь Анна? Я права?

Юля кивнула, все еще не понимая, что нужно графине от ее скромной персоны.

— Анна, могу я пригласить Вас на чашечку кофе? — указала она на кофейню напротив лавки.

— Мне, право, неловко, — ответила Юля, — мы с Вами совсем незнакомы.

— Пустяки, — улыбнулась Саша. — Анна, Вы мне нравитесь, очень. Я просто хочу поговорить с Вами.

Пожав плечами, Юля расплатилась за перчатки и вышла вслед за Радзинской. Устроившись за столиком напротив Александры, она подняла на нее вопросительный взгляд.

— Даже не знаю, как начать, — залилась румянцем Алекс. — Вы помните тот вечер, когда Вы пели у нас?

— Очень хорошо, — улыбнулась Юля. — Это был мой дебют.

— Значит, должны помнить и того человека, с которым танцевали вальс?

— Да… — Юля чуть не проговорилась, что князь Шеховской имеет имение по соседству с их усадьбой. — Помню.

— Я хочу предостеречь Вас, — Радзинская опустила глаза, помешивая в чашке серебряной ложечкой нетронутый кофе. — Я почти уверена, что князь Шеховской и князь Горчаков начнут оказывать Вам знаки внимания, — смутилась она.

— Это плохо? — усмехнулась Юля.

Александра вспыхнула.

— Я, конечно, понимаю, что не вправе указывать Вам, как поступать, но хочу, чтобы Вы знали, — вздохнула она. — Поль заключил пари с князем Горчаковым, и предметом этого пари являетесь Вы.

— А в чем, собственно, состоит это пари? — холодея, спросила Юля.

— Поль и Мишель поспорили о том, кто из них первым добьется Вашей благосклонности.

Юля почти уронила на стол чашку с кофе, расплескав ее содержимое на белоснежную скатерть. Закрыв дрожащими руками лицо, она судорожно вздохнула. Боль резанула по сердцу. Боже! Каковы мерзавцы! Ведь она вчера едва не поверила в искренность его чувств, а все, оказывается, настолько мерзко.

— Как низко! — выдавила она из себя.

— Простите. Я не хотела Вас огорчить, — чуть слышно произнесла Радзинская.

— Спасибо Вам…

— Александра, можно Алекс, — подсказала Саша.

— Еще раз благодарю, что раскрыли мне глаза на их сиятельства. Простите, но мне нужно идти.

— Да, конечно, я понимаю, — отозвалась Александра.

— Благодарю, сударыня!

Юля поднялась из-за стола и не глядя по сторонам вышла из кофейни. Она брела по мостовой, не замечая никого и ничего, горькие слезы застилали глаза, катились по щекам. Прохожие оборачивались вслед странной барышне, но она не обращала на них внимания. Боже, какой же наивной и глупой она оказалась! С чего она решила, что смогла увлечь его? Все это просто дурацкое пари, и ничего более.

Толкнув дверь в парадное, Юля вошла внутрь и прислонилась спиной к стене. Жизнь разом потеряла все краски. Сейчас она честно могла признаться самой себе, что именно неосознанное желание увидеться с Шеховским стало для нее определяющим при выборе места нового пристанища после побега из Кузьминок. И к чему ее это привело? Более горьким разочарованием было только решение Сержа выдать ее замуж за Четихина. Мелькнула трусливая мысль сдаться на милость брата и согласиться с уготованной ей судьбой. К чему ей теперь сопротивляться, если сердце разбито, если тот, к кому стремилась всей душой, надеясь неизвестно на что, всего лишь заключил пари, а она сама стала призом в розыгрыше двух скучающих аристократов? Но только представив барона рядом с собой, он содрогнулась. Ну уж нет, не для того она терпела все лишения и тяготы самостоятельной жизни в столице, чтобы стать женой этого великовозрастного шута!

Эта мысль словно придала ей сил. Оттолкнувшись от стены, она направилась к лестнице. Поднявшись в свою квартирку, Жюли сняла плащ и капор и не успела она выйти из прихожей, как в дверь громко постучали. Девушка вздрогнула. Подойдя к двери, она прислушалась.

— Кто там? — тихо спросила она.

— Mademoiselle Быстрицкая? — поинтересовались за дверью.

Вздохнув, Юля открыла. Перед ней предстал молодой человек с большим букетом белоснежных роз.

— Я Анна Быстрицкая, — глядя на него ответила она.

— Сударыня, Вам просили передать.

Вручив ей букет, посыльный поспешил удалиться.

— Обождите! — окликнула на его. — Кто просил передать?

— Карточка в букете, mademoiselle, — с улыбкой обернулся юноша.

Пожав плечами, Юля закрыла двери. Пройдя в гостиную, она положила на стол букет и извлекла карточку. "Qu'on se reverra, mon ange". Поль.

— А вот это вряд ли, Ваше сиятельство! — пробормотала она себе под нос.

Первой мыслью было выкинуть цветы, но, проведя кончиком пальца по нежным лепесткам, Юля поняла, что не сможет поступить столь варварски с такой красотой. Найдя запылённую вазу, девушка обтерла ее влажной тряпкой и, зачерпнув из ведра воды, поставила на стол. Опустив цветы в воду, она грустно улыбнулась. Однако же князь времени даром не теряет! Решил, что сможет купить ее расположение красивыми жестами. Не выйдет, — усмехнулась она, — мне все про Вас известно отныне, Павел Николаевич!

* * *

Перебирая в памяти общих знакомых Шеховской вспомнил, где еще он видел Лукомского. Бог мой, ну, конечно же, — улыбнулся он. Именно в доме Горчаковых он его и видел. Стало быть, Мишель с Петром Степановичем должен быть хорошо знаком. Решив навестить старинного приятеля, Павел не стал откладывать визит к Горчаковым. Мишель был дома. Пока Шеховской ожидал его в гостиной, Михаил Алексеевич пересчитал имеющуюся у него наличность. Взяв толстую пачку ассигнаций, Горчаков поспешил к ожидавшему ему Полю.

— День добрый, Павел Николаевич, — поздоровался он, входя в гостиную. — Извольте получить, — положил он на столик перед ним деньги.

— Мишель, mon ami, о чем ты?

— Ну как же! Твой выигрыш, разумеется, — усмехнулся Горчаков.

— Право, рановато пока еще о выигрыше говорить, — нахмурился Шеховской.

— Стало быть, она тебе отказала?! — рассмеялся Мишель. — Неужели у меня еще есть шанс?

Шеховской промолчал в ответ. Только представив себе, что Михаилу улыбнется удача там, где он потерпел поражение, Павел ощутил, что некое странное чувство, до этого ему неведомое, стиснуло грудь.

— Я не за этим пришел, — постарался он увести разговор в другое русло.

От Горчакова не укрылись ни злость, промелькнувшая в серых глазах, ни нахмуренные брови, ни сталь в голосе. Его лицо вытянулось от удивления.

— Да ты, никак, ревнуешь, mon ami? — протянул он.

— С чего ты взял? — отмахнулся Поль. — Ревновать кого? Эту певичку? Полно тебе! Ты лучше скажи мне: ты знаком с Лукомскими?

Мишель кивнул.

— За чем они тебе понадобились? — поинтересовался Горчаков.

— Видишь ли, mon cher, есть у меня основания полагать, что Кошелевы остановились у них по приеду в столицу.

— Собираешься нанести визит Полин? — улыбнулся Мишель. — Что ж, очень хорошо тебя понимаю: право, девица хороша!

— Не только визит… — посмотрел в глаза Горчакова Павел.

— Боже… Павел Николаевич, неужели свататься надумали? — иронично улыбнулся Михаил. — А как же Алекс?

— А то Вы не знаете, Михаил Алексеевич, как Александра относится к нашему с ней возможному союзу, — съязвил Шеховской.

— Английская Набережная, дом сорок три, — усмехнулся Горчаков. — Я с тобой поеду. У меня как раз дело есть к Петру Степановичу.

По дороге к дому Лукомских Мишель вновь завел разговор об Анне.

— Может, расскажешь, чем дело кончилось? — насмешливо поинтересовался он.

— Да ничем, — пожал плечами Поль. — Я отвез mademoiselle Быстрицкую домой, и мы расстались у парадного.

— И где же проживает новая звезда Александринки?

— Угол Гороховой и Садовой, — нехотя ответил Шеховской.

Петр Степанович визитом князя Шеховского был очень удивлен, но виду не подал. Узнав о цели его визита, Лукомский загадочно улыбнулся.

— Я думаю, Ваше сиятельство, адрес сей Вам хорошо известен.

— Что-то я не совсем понимаю Вас…

— Ну как же, пару месяцев назад Вы сами оплачивали эти апартаменты, — ответил он, разводя руками.

— Поистине, жизнь наша полна сюрпризов! — рассмеялся Павел. — Спасибо, что сообщили, где искать Кошелевых.

Визиту Шеховского Полина обрадовалась, как ребёнок. Она и помыслить не могла о том, что князь станет разыскивать ее в столице, а уж приглашение в дом Шеховских для семейства Кошлевых было вообще подобно грому среди ясного неба. Сергей, прощаясь с Павлом Николаевичем, сердечно поблагодарил его за столь приятный сюрприз. Проводив князя, Серж вернулся в гостиную к сестре и супруге.

— Ну-с, сударыни, — улыбнулся он, присаживаясь на софу, — кажется, князь очарован нашей Полин.

— Полно, Серж! Он это из вежливости, — парировала сестра.

— Как же, из вежливости он тебя по всему Петербургу разыскивал, — рассмеялся Сергей. — Да и приглашение… Не иначе, как задумал тебя Николаю Матвеевичу представить, а стало быть, дело к сватовству идет.

Докки улыбнулась.

— Ой, скорее бы уже! Так хочется вернуться домой. Неуютно мне здесь, — пожаловалась она супругу. — Город такой большой, людей в нем, что муравьев в муравейнике. Все торопятся, спешат куда-то. То ли дело у нас… — вздохнула она.

— Пока не найду Жюли, уехать мы не сможем, — помрачнел Кошелев. — Дрянь! — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Найду, сам высеку, чтобы наука ей была.

— Серж… — помолчав, обратилась к нему Полин. — Может, не стоило так со свадьбой-то спешить? Выпади мне за Четихина пойти — да я бы удавилась скорее!

Кошелев перевел взгляд на сестру.

— Почему ты защищаешь это отродье неблагодарное? — зло бросил Сергей.

— Потому как, что бы люди ни говорили, она нам все ж сестрой единокровной приходится, и хоть и прижита была папенькой во грехе, но не ее в том вина, — вздохнула Полина.

— Может, ты вместо нее под венец с Четихиным пойдешь? — зло усмехнулся Серж. — Раз тебе так жаль ее, бедную. Смею напомнить, что брачный договор подписан, и коли вздумает барон на своем настаивать, крыть мне нечем будет.

Полина побледнела при этих словах брата. Поднявшись с кресла, она опустила глаза, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы, сделав вид, что расправляет кружево на манжетах.

— Я, пожалуй, пойду, Сергей Львович. Мне еще платье надо к завтрашнему визиту выбрать.

— Вот-вот, поди лучше платьем займись, — буркнул Кошелев. — И не забивай себе голову тем, чем не следует.

Выйдя из комнаты, Полина добежала до своей спальни и, закрыв за собой дверь, прижав кулачок к губам, беззвучно разрыдалась. Боже, Жюли, что же ты наделала! — судорожно вздохнула девушка. — Уж и не знаю, может, уже молиться о том, чтобы Серж никогда не нашел тебя? — подумала она. В том, что брат сдержит свое обещание и отыграется на младшей сестре, Полин не сомневалась.

Юля, присев за стол оперлась подбородком в сложенные руки и уставилась на букет белоснежных роз. Да уж, Ваши сиятельства, — грустно улыбнулась она, — сезон только начался, а я уже умудрилась вызвать интерес сразу двух знатных негодяев. И как же мне пройти теперь между Сциллой и Харибдой, сохранив при этом репутацию? Разве что позволить князю Горчакову думать, что готова благосклонно принять его ухаживания, но и не отвергать при этом князя Шеховского? — задумалась Жюли. Пусть и Шеховской, и Горчаков из кожи вон вылезут из-за своего дурацкого пари! Как же она была благодарна сейчас Алекс Радзинской! Протянув руку, она дотронулась до совершенных лепестков.

Назавтра должна была состояться премьера "Аз и Фет" и ее сценический дебют в роли Любушки. Юленька сердцем чувствовала, что Шеховской будет там, но ее занимал сейчас еще один вопрос: будет ли на премьере князь Михаил Алексеевич? А она пока подумает, кто будет провожать ее домой после спектакля…

Под порывом ветра распахнулась оконная рама. Разбухшее от сырости бесконечных осенних дождей дерево не позволяло плотно прикрыть окно. Вскочив из-за стола, Юля налегла что есть силы на оконную створку, заталкивая ее на место.

— Ну, давай же! — прошептала она, покраснев от усилий.

Откинув со лба выбившиеся из прически пряди, она с отчаянием глянула на не желающую поддаваться ей раму, и, зябко поежившись, взяла с кресла шаль, в которую куталась прошлой ночью. С каждым днем становилось все холоднее, и в ее плаще уже сейчас было довольно холодно находиться на улице. Надо бы пойти к модистке и заказать салоп, да только где денег взять? — вздохнула она.

От размышлений ее отвлек стук в дверь. Глянув на сгущающиеся сумерки за окном, девушка нахмурилась: однако для домовой прислуги поздновато будет, да и не просила она ни о чем.

Выйдя в крохотную прихожую, Юленька отодвинула задвижку и распахнула дверь.

— Добрый вечер, Анна, — улыбнулся Поль.

— Я Вас не приглашала, Ваше сиятельство, — ответила девушка смерив его холодным взглядом.

— Я знаю, я самонадеян, рассчитывая на теплый прием, но, проезжая мимо, не мог отказать себе в удовольствии повидаться с Вами.

Сквозняк от открытой двери вновь распахнул злополучную раму, послышался звон разбитого стекла. Юля метнулась в комнату, и, не дожидаясь ее приглашения, Павел вошел в квартиру, прикрыв за собой дверь. Князь прошел следом за ней. Девушка сражалась с непокорной рамой, на полу в луже воды валялись осколки вазы и то, что осталось от великолепного букета.

— Я помогу, — бросил он и налег плечом на окно, плотно задвигая створку на место.

Закрыв окно, он обернулся к хозяйке крошечной убогой квартирки.

— Вы живете здесь? — удивлено протянул он.

— Как видите, — развела руками Юля. — Ваше сиятельство, Вам лучше уйти. Что обо мне люди скажут, коль ко мне будут мужчины по вечерам захаживать?

Присев на корточки, Юля принялась собирать осколки прямо в подол платья. Господи! Ну зачем он пришел? — думала она, рассеяно собирая битое стекло и не особо заботясь об осторожности. Визит Шеховского совершенно выбил ее из колеи. Только что думала о нем — и вот тебе, пожалуйста! — нахмурилась она. Острая боль обожгла руку. Тихо вскрикнув, она поднесла к губам ладонь.

— Вы порезались, — догадался Шеховской. — Дайте взглянуть.

Павел взял ее тонкое запястье и повернул руку ладонью кверху. Только что собранные осколки вновь посыпались на пол из ее подола, который она выпустила, стоило только Полю коснуться ее запястья. На нежной коже ярко алел длинный порез. Не думая о том, что делает, князь поднес к губам ее руку и поцеловал маленькую ладонь.

— Ваше сиятельство… — прошептала Юля, глядя на него испуганными глазами, — Ч-т-то Вы делаете?

— Простите, — улыбнулся он. Вытащив из кармана платок, Павел аккуратно обернул им ее ладонь, но продолжал удерживать тонкие пальчики в своей руке.

— Анни, почему Вы сопротивляетесь? Ведь нас влечет друг к другу! — тихо спросил он, заглядывая в ее глаза.

— Потому, что нам нельзя быть вместе, — прошептала девушка. — Я не за этим приехала в столицу.

— Откуда Вы, Анни?

Юля промолчала.

— Я понимаю, это тайна, — улыбнулся Шеховской. — Но когда-нибудь Вы мне ее обязательно расскажете.

— Нет-нет, — покачала она головой.

Павел тихонько потянул ее за руку, и она сама шагнула в его объятья. Он вновь поцеловал ее, прижимая к себе, лаская широкой ладонью узкую изящную спину. Его губы были прохладными, мягкими и дарили ей такие ощущения, о существовании которых она и не подозревала. Хруст стекла под его сапогом подействовал на нее отрезвляюще, вырвав из окутавшего дурмана страсти.

Отодвинувшись от него, она опустила голову. Щеки ее пылали от стыда. Она вновь позволила ему целовать себя, и не сопротивлялась, а наоборот, тихо стонала в его объятьях, наслаждаясь этой лаской.

— Уходите, Павел Николаевич. Прошу Вас, — выдавила она.

Шеховской, сам с трудом пришедший в себя, смерил ее тяжелым взглядом.

— Вы в самом деле хотите, чтобы я ушел?

— Без сомнения, — ответила Юля.

— Что ж, сударыня, позвольте откланяться! Простите, что потревожил Вас.

Поль вышел не оглядываясь. Он слышал, как она закрыла за ним дверь и задвинула на место засов. Спускаясь вниз, он злился на самого себя. Да, проезжая мимо, он не смог устоять перед желанием увидеть ее. Он не спал почти всю ночь, вспоминая цвет ее глаз, бархатистость нежной кожи, аромат, исходивший от ее волос. Неутоленное желание и возбуждение превратили эту ночь в пытку. Крикнув кучеру "Стой!", он как мальчишка выскочил из коляски, едва ли не бегом поднялся в мансарду и застыл перед ее дверью, долго не решаясь постучать. Его вполне мог ожидать весьма холодный прием, но он все же постучал. Предчувствия его не обманули. Анна была холодна с ним, но в тоже время он интуитивно ощущал, что она тянется к нему, хоть и не желает признаваться в очевидном даже самой себе. Когда он целовал ее, она с таким пылом отвечала ему, что он едва не потерял голову. Чувствуя, что она отстраняется от него, Павел едва удержался от насилия. Он не хотел ее отпускать, но удержался от того, чтобы вновь стиснуть ее в объятьях и взять тут же, невзирая на ее сопротивление и протесты. Он даже нашел в себе силы развернуться и уйти, зная, что вновь будет думать о ней и эту ночь, и следующую.

Шеховской не мог понять сам себя. Вот вроде и поступал он так, как того от него ожидали, и был совершенно уверен в правильности принятого решения, так откуда же возникло ощущение, что все это не настоящее, будто он играет какую-то роль в какой-то глупой пьесе? Без сомнения mademoiselle Кошелева очаровательна. Еще в Кузьминках он обратил на нее внимание, и еще тогда его посетила мысль о том, чтобы сделать ей предложение. Она вполне соответствует ожиданиям его родителя и, став княгиней Шеховской, займет в обществе достойное положение. Он нашел Полину, пригласил семейство Кошелевых в особняк Шеховских, чтобы познакомить, даст Бог, будущую невесту с отцом, но отчего-то же мысль жениться на Полин уже не казалась ему такой удачной после визита к этой певичке? Да, она привлекательна, в ней несомненно есть талант, но он знал женщин и куда более роскошных, чем Анна, однако никто не вызывал в нем подобного отклика.

Тогда как с Анной… Он сгорал от страсти, ему хотелось быть с ней каждую минуту, сжимать в объятьях, целовать мягкие губы. Ее тихий стон, что сорвался с зацелованных губ, был музыкой в его ушах. Павел не помнил, чтобы когда-нибудь он испытывал нечто подобное хоть к одной из своих весьма многочисленных любовниц. А ведь он только поцеловал ее… И как же, черт его возьми, был прав Горчаков, когда говорил, что он ревнует! Боже, он действительно ревновал. Он, еще не получив ее согласия, уже считал ее своей собственностью! Мысль, что она может выбрать Мишеля, приводила его в ярость. Угораздило же его заключить это глупое пари, тем самым дав возможность Михаилу ухаживать за ней и попытаться добиться ее расположения!

 

Глава 6

Ночью Полина почти не спала. Она вся извелась в ожидании назначенного часа, а радость от предстоящей встречи с Полем меркла, стоило ей подумать о том, как-то ее встретит Шеховской-старший. Предстоящее знакомство пугало: из того, что ей довелось слышать об отце Павла Николаевича, в воображении ее сложился образ человека сурового и категоричного в своих суждениях, подход к которому найти весьма сложно.

Ей-богу, не придусь я ко двору, — со страхом думала она, придирчиво разглядывая в зеркале свое отражение, пока Глафира старательно укладывала длинные локоны в замысловатую прическу. Девушка нахмурилась: вырез ее любимого платья показался ей чересчур откровенным.

— Глаша, достань косынку кружевную, — отвернулась она от зеркала.

— Не к месту здесь она будет, — покачала головой Глафира.

— Да я разве ж тебя спрашиваю! — вспылила Полина. — Делай, что велю!

Прикрыв вырез косынкой и заколов ее у самого горла изысканной камеей, Полин еще раз глянула в зеркало и немного успокоилась: в таком платье в нескромности ее уж точно не заподозрят.

Выйдя из своей спальни, она постучала в комнату Докки и Сержа.

— Докки, Вы готовы? Сергей Львович уже справлялся о нас.

— C'est affreux! (Это ужасно!), — простонала Докки, распахивая дверь, и подняла заплаканные глаза на Полин.

— О чем Вы? Что ужасно? — переспросила девушка, с удивлением глядя на сноху.

Подняв руку Докки, продемонстрировала краешек оторванной кружевной манжеты.

— Эта бестолочь, — кинула она испепеляющий взгляд на Глафиру, — не удосужилась пришить! А ведь говорено ей было с вечера!

— Oh mon Dieu! (О мой Бог!), — вздохнула Полина.

Взяв сноху за руку, она ухватила повисшее кружево и дернула что есть силы. Раздался треск, и кружевной лоскут остался у нее в руке.

— Другую руку, — скомандовала она оторопевшей снохе.

Проделав тоже самое с другим рукавом, Полин взглянула в бледное лицо Докки.

— Так значительно лучше, — заметила она.

— Вы думаете только о себе, — обиженно засопела Евдокия, разглядывая лишившиеся кружев манжеты.

— Смею напомнить, что у Вас уже есть супруг, а сейчас решается моя судьба, и по вашей милости мы уже опаздываем, — заявила она безапелляционным тоном. — Поспешите, Докки!

Наемный экипаж остановился напротив особняка на Сергиевской улице. Легко спрыгнув с подножки экипажа, Серж подал руку жене, а затем сестре. Полина, спустившись на мостовую, подняла голову, обозревая роскошный фасад здания, и успокоившийся было страх вновь сковал ее холодом. Но едва Кошелевы ступили на ступени крыльца, дверь гостеприимно распахнулась, и седовласый дворецкий приветствовал их с такой почтительностью, что Полин неожиданно сделалось смешно.

— Что? — склонившись к ней, вполголоса спросил Серж, заметив ее веселье.

— Он такой важный, — прыснула Полина, — можно подумать, что особу царских кровей встречает.

— Посмотрим, как тебя развеселит знакомство с Николаем Матвеевичем, — также тихо заметил брат.

Улыбка тотчас исчезла с губ Полин.

— Зачем ты так, Серж! — упрекнула она его. — Я и без того никакой уверенности в себе не чувствую.

— Прости, — извинился Кошелев, поднося к губам ее затянутую в перчатку руку.

Павел сам встречал гостей в вестибюле особняка. Обменявшись приветствиями с прибывшими Кошелевыми и заметив нервозность Полин, Шеховской ободряюще улыбнулся ей.

— Полин, Вы очаровательны, — шепнул он ей, беря под руку, чтобы проводить в гостиную.

Лакей распахнул перед ними двустворчатые двери, и девушка, задержав дыхание, шагнула в комнату.

— Отец, позвольте представить Вам моих друзей, — начал Павел.

Очнувшись, Полина бросила взгляд на Докки и вместе с ней склонилась в реверансе.

— Полно, Павел Николаевич, — усмехнулся, подходя к ним, Шеховской-старший. — Неужто я не помню mademoiselle Полин и Сергея Львовича? Правда, должен отметить, господа, что Вы несколько повзрослели со времен моего последнего визита в Ильинское. А вот Ваше лицо, — повернулся он к Докки, — мне совершенно не знакомо.

— Благодарю за приглашение, Николай Матвеевич, — улыбнулся Серж. — Позвольте представить Вам мою супругу, Евдокию Дмитриевну Кошелеву.

— Очень приятно, madam, — склонился над рукой Докки Николай Матвеевич. — Проходите, господа, располагайтесь, — указал он на чайный столик. — К сожалению, дражайшая моя супруга ныне отсутствует, — заметил он, отодвигая стул для Полин, — Вы послужите, сударыня? — обратился он к ней к немалому удивлению Докки.

— С удовольствием, Ваше сиятельство, — бросив растерянный взгляд на Докки, отозвалась Полина.

Разливая чай по чашкам, она прикусила губу, чувствуя, как дрожат руки и стараясь не расплескать обжигающий напиток.

Все это время Николай Матвеевич не сводил с нее внимательного взгляда, и Полина, смущенная его столь пристальным вниманием, не без труда справилась с привычным делом и с облегчением вздохнула, налив наконец-то чай в свою, последнюю, чашку. Встретив ободряющую улыбку Сержа, она поднесла чашку к губам, но не смогла сделать ни глотка и поставила ее обратно на блюдце.

— Скажите, mademoiselle, как Вам понравилась столица? — обратился он к ней.

— О, Ваше сиятельство, мы ведь только четвертый день в Петербурге, и я еще не успела толком осмотреться — улыбнулась она.

— Однако, сударыня! — удивленно приподнял бровь Шеховской-старший. — А вскружить голову этому шалопаю уже успели, — кивнул он в сторону Поля.

— Папенька, — вмешался Павел, — Вы ведь сами год назад посылали меня в Ильинское. Так что это Вам я обязан знакомству с mademoiselle Полин.

— Да-да, помню. Кстати, Сергей Львович, Вы довольны своим приобретением?

— Вы о мельнице? — поинтересовался Серж.

— О ней самой.

— В высшей степени, Ваше сиятельство.

— Ну, что ж, рад, очень рад, — поставив на стол чашку и откинувшись на спинку кресла, заметил Николай Матвеевич.

Далее разговор в основном перешел на темы, столь близкие каждому владельцу имения: об урожаях, об охоте, о новшествах, предлагаемых в сельском хозяйстве. Полина откровенно заскучала, впрочем, как и Докки. Хотя сноха ее, прислушиваясь к каждому слову с умным видом, иногда кивала головой. Заметив рассеяность девушки, Павел поднялся и предложил ей руку.

— Отец, Сергей Львович, Вы позволите? Мне бы хотелось показать mademoiselle Полин нашу оранжерею.

— Конечно, ступайте, — улыбнулся Николай Матвеевич.

Полина с радостью воспользовалась предложением Поля и поспешила вместе с ним покинуть гостиную. Без сомнения, она подозревала, что предложение показать оранжерею — всего лишь повод, чтобы остаться наедине.

— Только не говорите, что он напугал Вас, — прошептал Павел, склоняясь к Полине.

— Ваш папенька, Поль, может у кого угодно душевный трепет вызвать, — с улыбкой отозвалась Полина, тая от его прикосновения и дыханья над ухом.

— Полин, а мне казалось, что Вы смелее, — произнес он, останавливаясь перед ней.

— Увы, Павел Николаевич! В том, что касается Вашего папеньки, я совершеннейшая трусиха.

— Вы всегда сможете спрятаться за моей спиной, — пошутил Павел.

Оба замерли, когда скрытый смысл шутки стал ясен обоим.

— Всегда? — переспросила Полина и тут же обругала себя в душе за столь бестактный вопрос.

Шеховской молчал, и его затянувшееся молчание изматывало душу. Ну же, ответь, скажи, хоть что-нибудь, не мучь! — молила она про себя.

А Павла нечаянная оговорка Полин повергла в смятение. Казалось бы, вот она, блестящая возможность сделать предложение девушке, брак с которой устроил бы и отца с его немалыми амбициями, и его самого, но разумное и трезвое решение, которым он так гордился вчера, вдруг перестало устраивать его сегодня. В памяти всплыл другой образ: темные глаза, темные локоны, нежные губы, тонкий стан под его руками. Жаркой волной окатило с ног до головы, перехватило дыхание, даже голова закружилась от нахлынувшего вдруг чувства. А каким чистым светом горели ее глаза, когда она говорила о доме и детях! Первый раз в жизни ему захотелось пойти на поводу собственного желания и обвенчаться с той, которую он хотел, — хотел так сильно, что готов платить назначенную цену даже вопреки отцовскому гневу. А дальше что? — шептал внутренний голос. — Что будет дальше, когда голод плоти будет утолен, когда он получит то, чего так неистово желает его тело? Показаться с ней в обществе? Mauvaise ton. (Дурной тон (фр.)) Оставить ее в деревне и дальше жить, как живет сейчас, будучи холостяком? Господи, он совсем голову потерял, если допускает мысль об этом! О чем он думает?! Анна, Анни, ты меня совсем с ума свела! — вздохнул он. Как вообще можно думать о том, чтобы связать свою жизнь с такой как она?! К тому же папенька вряд ли откажется от мысли сделать из mademoiselle Радзинской княгиню Шеховскую. Павел медленно поднял голову, дрогнули густые ресницы, и его серые глаза уставились прямо в ее голубые. Полине стало неуютно под этим пристальным взглядом, который, казалось, заглядывал в душу и читал там, как в раскрытой книге, все ее мысли, страхи, сомнения. Сейчас или никогда, — решился Шеховской, поняв, что если не сделает предложения Полине сейчас, то не сделает этого никогда. Павел замер, будто перед прыжком в пропасть.

— Сударыня, — взял он руку Полины и зажал ее в своих ладонях, — в Вашей воле сделать меня счастливым или несчастным. Я прошу Вас, будьте моей женой.

— Я и надеяться не смела, — прошептала она. — Да, Павел Николаевич, да! Я с радостью разделю с Вами все, что предначертано судьбой.

В мыслях всплыло лицо сестры: "Даже Ваши имена — Поль, Полин — так созвучны. Не иначе, как само провидение привело его к нам, и вы предназначены друг другу". Ах! Жюли, где же ты сейчас? — вздохнула она.

— Тогда нам стоит вернуться в гостиную и объявить всем о нашем решении, — неожиданно тепло улыбнулся Шеховской.

— Может, повременить? — смутилась Полина.

— Ну уж нет, сударыня, я не дам Вам возможности передумать, — поднося к губам ее руку, пошептал Поль.

Развернувшись, он быстрым шагом направился обратно в гостиную. Полина едва поспевала за ним. Остановившись около дверей, Павел повернулся к ней.

— Готовы?

Девушка судорожно кивнула.

Толкнув дверь, Павел пропустил ее вперед и вошел следом.

— Вы уже осмотрели оранжерею? — удивленно спросил Николай Матвеевич.

— Отец, я должен признаться, что только что сделал предложение mademoiselle Кошелевой, и Полина Львовна приняла его.

Шеховской-старший поднялся с кресла и, заложив руки за спину, подошел к стоящей у входа в гостиную паре. Его непроницаемый взгляд скользнул с напряженного лица сына на испуганное лицо будущей невестки.

— Добро пожаловать в нашу семью, сударыня, — улыбнулся он уголками губ. — А ты мог бы и приезда матери дождался, негодный мальчишка, — повернулся он к Павлу.

— Ну, вот и повод у маменьки будет навестить нас, — усмехнулся он.

Провожая Кошелевых, Павел задержал руку Полины в своей ладони.

— До завтра, mon сher!

— До завтра, Павел Николаевич, — вспыхнула она.

Сидя в экипаже напротив брата и снохи, Полин притихла. Как же быстро все случилось! — задумалась она. Ее смущало и беспокоило, что Павел так стремительно сделал ей предложение, хотя от нее и не укрылись его сомнения в те томительные минуты в оранжерее, будто что-то подталкивало его к этому решению или он отрекался от чего-то. И пусть душа ликовала, какая-то смутная тревога не давала в полной мере насладиться радостью сбывшихся надежд. В любви ей признавались не часто, но она безошибочно почувствовала, что отнюдь не любовь руководила Шеховским, когда он заговорил о браке. Ну, и пусть, — отмахнулась Полина от своих мыслей. — Она будет любить за двоих, пусть бы только он был рядом.

— Что-то не вижу радости, — заметил Серж, наблюдая за сменой эмоций на ее лице.

— Я рада, очень рада. Но не показалось ли тебе, что Павел Николаевич не питает ко мне глубоких чувств? — подавила она тяжелый вздох.

— Глупости, — нахмурился Кошелев. — Предложения руки и сердца не делают, когда ничего не испытывают.

— Хорошо бы, если так, — отозвалась Полина.

— Полин, мне понятны твое волнение и сомнения, я и сама, помню, очень переживала, — заметила Докки, покосившись на супруга.

Проводив Кошелевых, Поль вернулся в гостиную.

— Ты не поспешил? — поинтересовался Николай Матвеевич.

— К чему тянуть? Полин весьма привлекательная молодая особа, к тому же, как Вы знаете, далеко не бесприданница, не хотелось бы, чтобы меня опередили, — отшутился Павел.

Взгляд его упал на часы. Премьера "Аз и Фет" в Александринском уже началась. У Анны сегодня дебют, — усмехнулся он своим мыслям. — Восходящая звезда театральных подмостков. После сегодняшнего вечера ее, несомненно, окружат вниманием. И Мишель сегодня там. Он еще вчера говорил о том, что собирается пойти. Сдавлено чертыхнувшись, Шеховской быстрым шагом направился к своим покоям.

— Прохор, — крикнул он на ходу, — фрак и цилиндр. Живее, не то шкуру спущу!

Однако же, как ни гнал лошадей кучер Шеховских, экипаж подъехал к ступеням театра как раз в тот момент, когда расходились последние из задержавшихся зрителей. Павел, не особо надеясь увидеть ту, ради которой так спешил, спустился с подножки и замер, не веря своим глазам. Анна, его Анна, опираясь на руку Горчакова, выходила из здания. Роскошный букет в ее руках, улыбка, обращенная к Мишелю, — все говорило о том, что ей приятно его общество. Рванув шелковый галстук, Павел уже было сделал шаг навстречу спускавшейся паре, но в последний момент остановился.

— Домой! — бросил он вознице, усаживаясь обратно в экипаж.

Откинувшись на спинку сидения, Павел прикрыл глаза. Ну, какова?! — усмехнулся он. — Ему говорила о высоких чувствах, о любви, о семье, о детях, а сама… А ведь он почти поверил! Да что там самому себе врать — поверил! Думал о том, чтобы… Нет, так далеко он не зайдет! Он получит ее, — не в его правилах проигрывать, — а потом оставит без всяких сожалений и глупых сантиментов, если, конечно, Мишель его уже не опередил. Поморщившись при этой мысли, Шеховской стукнул тростью в стенку кареты. Возница тотчас остановил экипаж.

— Чего изволите, Ваше сиятельство? — заглянул он в экипаж.

— Давай в "Феникс", — мрачно бросил Павел.

— Как скажете, Ваше благородие.

Нет, он еще не сдался. Он еще попробует отвоевать утраченные позиции!

* * *

Дебют состоялся в полном смысле этого слова. Выйдя на сцену, Юля со страхом окинула взглядом полный зал. Мартынов слегка кашлянул, напоминая ей, что пришел черед ее реплике. Сосредоточив все свое внимание на нем, девушка улыбнулась и, стараясь не обращать более внимания на зрителей, ответила ему. А дальше все сделалось настолько просто, что она сама диву давалась тому, как легко вдруг стала Любушкой, а не Анной и не Жюли.

Она ведь и так играет роль Анны с тех пор, как первый раз переступила порог кабинета Гедеонова, так чего ей бояться здесь, на сцене? Куда страшнее, если вдруг откроется ее игра в жизни, вот тогда-то для нее настанут необратимые последствия.

Несколько раз она украдкой бросала взгляд на ложу, где ранее видела Шеховского, но Павел Николаевич так и не появился. Юля не могла понять саму себя: ей бы радоваться надо, что Шеховской отступился, оставил ее в покое, так откуда же это разочарование, что стиснуло сердце в груди, отчего печаль в душе? После спектакля ей в гримерку принесли роскошный букет темно-красных роз, но вспыхнувшая было радость тотчас угасла, стоило ей только прочесть карточку, вложенную в букет. Цветы были от князя Горчакова. Она долго держала в руках злополучную карточку. Вот она, возможность отомстить за то унижение, что ей пришлось пережить, когда графиня Радзинская рассказала ей о мерзком пари, заключенном Шеховским и Горчаковым, но весь запал почему-то угас. Страшно становилось при мысли, что она играет с огнем. Юля ощущала себя глупой наивной девочкой, решившей в угоду своему тщеславию и гордыне подразнить двух свирепых хищников. Чем кончится для нее эта игра, и не окажется ли она слишком легкой добычей для одного из них? Что она знает о мужчинах, тем более о тех, кто по праву рождения своего привык получать все, что пожелает?

Юля нарочно задерживалась в гримерке, оттягивая тот момент когда нужно будет идти на ужин по случаю премьеры спектакля. Не увидев Шеховского в зале, она расстроилась. Мысль пойти вместе со всеми на вечер, устроенный специально по этому случаю, уже не казалась ей привлекательной, но отказаться не было никакой возможности: Гедеонов ясно дал понять, что не потерпит своеволия, и если он уж пообещал неведомому ей покровителю театрального искусства присутствие исполнительницы главной роли, то так тому и быть. Самой же Юле хотелось как можно быстрее добраться домой и, наконец-то оставшись в одиночестве, попытаться понять, что она чувствует к Шеховскому. Так странно было желать встречи с ним и одновременно бояться ее. После того, как она узнала о пари, она должна была бы возненавидеть его, но ненависти не было. Были боль, обида, разочарование, глупое желание влюбить его в себя, а потом отвергнуть с презрением, причинить ему такую же боль, какую ощущала нынче она сама.

Переодевшись в платье, что ей принесла для этого вечера Елизавета Андреевна, Юля оглядела себя в большом зеркале. Синий бархат выгодно подчеркивал нежный цвет ее лица, скромная нитка жемчуга как нельзя лучше сочеталась с искусственными цветами из белого шелка, которые костюмерша закрепила в ее густых локонах. Забрав из гримерки букет, девушка вышла в коридор, где и столкнулась с Михаилом Алексеевичем нервно расхаживающем из игла в угол.

— Добрый вечер, сударыня, — улыбнулся он ей, отметив для себя, что присланные им цветы приняли благосклонно.

— Добрый вечер, Ваше сиятельство, — улыбнулся в ответ Жюли.

— Анна, позвольте скромному почитателю Вашего несомненного таланта пригласить Вас на ужин, — обратился к ней Горчаков, предлагая опереться на его согнутую в локте руку.

— На ужин? Право, не знаю, что сказать, сударь, ведь я уже приглашена, — стушевалась Юленька.

— Ну, что ж, — улыбнулся Горчаков, — придется мне приоткрыть завесу тайны.

— Тайны? — вскинула на него удивленный взгляд девушка.

— Видите ли, Анна, ужин на который Вы приглашены, устроен мною, и я ждал Вас, чтобы сопроводить в ресторацию.

Бросив украдкой взгляд из-под ресниц, она окинула высокую фигуру Михаила Алексеевича. Горчаков был ненамного выше Шеховского, но шире в плечах, и в целом выглядел куда внушительнее своего приятеля. Лицо имел приятное, но красавцем его, пожалуй, трудно было назвать. Темные прямые волосы были подстрижены куда короче, чем мягкие золотистые кудри Поля, а взгляд его карих глаз казался совершенно непроницаемым, и Юля никак не могла угадать его настроения.

— Ну хорошо, Ваше сиятельство, — через силу улыбнулась Юленька, позволяя Горчакову взять себя под руку и увлечь в сторону парадного входа в театр.

Экипаж Шеховского она увидела сразу, как только вышла на крыльцо, но не подала виду даже тогда, когда Павел Николаевич ступил на мостовую с подножки. Заметив, что он смотрит на них, она вдруг обернулась к Михаилу и ослепительно улыбнулась:

— Ваше сиятельство, я забыла Вас поблагодарить за сей чудный букет!

Горчаков удивленно вздернул густую темную бровь, не в силах понять столь быстрой перемены в ее настроении. Усаживаясь в экипаж, Юля усилием воли заставила себя не оборачиваться и не смотреть на Шеховского. Пусть! — думала она. — Пусть знает, что она в любой момент может выбрать кого угодно, а он может проиграть свое злополучное пари.

Однако же стоило только экипажу пересечь площадь и остановиться около "Феникса", как вся ее напускная бравада и веселость исчезли, уступив место сожалению, что она, потакая своему капризу, на этот раз, кажется, зашла слишком далеко. Зачем она столь необдуманно дала понять князю, что поощряет его ухаживания? Закусив губу, Юленька, опираясь на руку князя, спустилась с подножки и замерла в нерешительности. Показаться сейчас перед всей труппой под руку с Горчаковым было равносильно признанию, что она фактически приняла его предложение о покровительстве.

— Ваше сиятельство, — робко обратилась она к нему, — Вы не могли бы войти вперед меня?

— Что Вас смущает, Анна? — усмехнулся он, правильно истолковав ее мысли и сомнения.

— Я всего лишь хочу иметь право выбора, — едва слышно ответила она.

— Я Вам его предоставлю, — ответил Горчаков, не слушая ее возражений, обнимая за талию и увлекая в сторону гостеприимно распахнутых дверей ресторации.

Боже! Как же быть? — мысли лихорадочно метались в голове. Пока Жюли раздумывала над тем, что ей предпринять, Михаил Алексеевич помог ей снять плащ. Вернее, он снял с нее плащ, не особо заботясь о ее мнении на этот счет. Передавая одежду прислуге, Мишель оглядел ее и нахмурился: Анна выглядела слишком юной и очень напуганной.

Их появление в зале было встречено буйным выражением радости и восторга. Юля успела заметить злорадную усмешку Элен: ей уже успели донести о том, что князь Шеховской интересовался новоиспеченной актрисой императорских театров, но, увидев ее сейчас в компании князя Горчакова, mademoiselle Ла Фонтейн пришла к тому же закономерному выводу, что и остальные присутствующие.

Михаил Алексеевич расположился во главе стола, и девушке ничего не оставалось, как только присесть за стол по правую руку от него, поскольку эту было единственное свободное место. Юля натянуто улыбнулась присутствующим, ловя на себе понимающие взгляды и ухмылки. Михаил жестом подозвал официанта.

— Шампанского, — распорядился он.

Разлив шипучий напиток по фужерам, официант удалился. Горчаков повернулся к Юле.

— Я хочу выпить за Вас, mademoiselle, за Ваш успех! Ну же! — подбодрил он ее, указав глазами на ее бокал.

Жюли взяла его в руку и неуверенно улыбнулась в ответ. Рука ее дрогнула, и часть игристого вина пролилась на скатерть. Заметив ее нервозность, Горчаков склонился к ней.

— Анна, скажите, что так страшит Вас? — задал он ей неожиданный вопрос. — Я же вижу, что Вы напуганы.

— Ваше сиятельство, — подняла она на него глаза, отчаянно краснея, — Вы устроили ужин только из-за меня?

Горчаков расценил ее слова по-своему. Наклонившись к ней, он прошептал:

— Анна, я исполню любой Ваш каприз, будь то меха, драгоценности, — все что пожелаете.

Юля испуганно воззрилась на него, догадавшись о том, в каком контексте он истолковал ее слова.

— Нет-нет, Ваше сиятельство! Я не это имела ввиду, — отодвигаясь от него, едва слышно выдохнула она.

— Смею заметить, что Вы отнюдь не рады этому, — махнул рукой в сторону зала.

— Вам показалось, Михаил Алексеевич, — выдавила она из себя. — Я очень благодарна Вам за приглашение.

— Неужели? Поэтому Вы не сделали ни глотка и не притронулись к тарелке? — съязвил Горчаков.

Его широкая ладонь накрыла ее дрожащие пальцы, нервно комкающие белоснежную салфетку. Юля попыталась выдернуть руку, но хватка стала железной. Подняв глаза, она замерла в испуге.

— Анна, не играйте со мной, — тихо произнес Михаил. — В мои намерения не входит обидеть Вас, но мне кажется, что Вы что-то пытаетесь утаить от меня.

Юля смотрела в эти темные непроницаемые глаза и не могла отвести взгляда, они словно пригвоздили ее к месту. Но пока она лихорадочно раздумывала над ответом, Мишель вдруг улыбнулся ей неожиданно теплой открытой улыбкой. Выпустив ее руку, он взял фужер с шампанским.

— Выпейте, Анна! Это поможет Вам почувствовать себя куда увереннее.

Выпив содержимое бокала несколькими большими глотками, Юля поставила на стол пустой фужер и, подняв глаза, замерла в неподвижности.

Этого не может быть! Это просто дурной сон! Князь Шеховской собственной персоной направлялся прямо к ним. Заметив его, Горчаков усмехнулся.

— Поль, дружище, ты, никак, опоздал на премьеру?

— Увы, дела, Михаил Алексеевич, — отозвался Шеховской, усаживаясь на стул напротив Юли, который ему тотчас освободили.

Юленька украдкой бросила взгляд в его сторону и тут же отвела глаза, встретившись с насмешливым взглядом серых глаз. Боже! И как ее угораздило оказаться в подобной ситуации? Хуже и быть не может! — досадовала она.

Проводив взглядом Павла Николаевича от двери до стола, Элен весь вечер то и дело бросала быстрые взгляды в его сторону. Глядя на то, как бывший любовник не сводит глаз с этой провинциальной выскочки, она пила один бокал за другим, а потом, поставив с громким стуком пустой фужер, поднялась из-за стола и нетвердой походкой направилась прямо к этой троице, расположившейся во главе стола.

Как интересно! — усмехнулась она про себя. — Похоже, приятели не поделили между собой новую звезду Александринки. Павел вовремя заметил ее приближение и поднялся навстречу. Он слишком хорошо знал Элен, чтобы не понять, что злая усмешка на красивых губах, пьяный блеск в ее глазах едва ли сулят что-то хорошее. Остановившись напротив него, Лена с вызовом глянула в глаза того, кого так и не смогла забыть. Она хотела что-то сказать, но Шеховской, бросив извиняющуюся улыбку окружающим, обхватил одной рукой тонкую талию и увлек ее в сторону. Остановившись почти у выхода из зала, он развернул ее лицом к себе.

— Элен, Бога ради, не устраивайте сцен! Вы пьяны, — прошипел он.

Бросив торжествующий взгляд в сторону зала, Лена томно склонила голову на его плечо.

— О да, Ваше сиятельство, я пьяна! Пьяна Вами, и ничего не могу с этим поделать, — выдохнула она, прижимаясь к нему.

Со стороны они выглядели влюбленной парой, и не только Юля, но и многие из присутствующих решили, что расставшаяся было парочка вновь воссоединилась.

Несмотря на шампанское и попытки Михаила развеселить ее, ужин для Юленьки оказался тяжелым испытанием. Она или молчала, или отвечала невпопад, и Горчаков, наконец, сдался. Замкнувшись в мрачном молчании, князь пил один бокал за другим, не спуская с нее лихорадочно блестевших глаз.

У Юли не было сил смотреть на этих двоих, что тихо беседовали в стороне от всех, прижавшись друг к другу. Обернувшись с вымученной улыбкой к Горчакову, она попросила отвезти ее домой. Выпитое шампанское, пережитое волнение и разочарование сделали свое дело. Поднявшись из-за стола, она ощутила, как пол качнулся под ее ногами.

Выходя из ресторации, она стараясь держаться прямо, однако опиралась на руку своего провожатого с гораздо большей силой, чем это допускали приличия.

Видя ее затруднения, Горчаков, не долго думая, просто подхватил ее на руки и в несколько шагов преодолел расстояние, отделявшее их от экипажа, усадил на сидение и сам забрался следом. Дверца кареты захлопнулась, и лошади тронулись с места. Князь сел рядом с девушкой, и Юля ощутила, как сильная рука обхватила ее за талию. Она попыталась отодвинуться, но оказалась только крепче прижата к твердой груди. Хмель мгновенно улетучился.

— Ну, куда же ты? — со смешком прошептал Мишель, целуя ее висок. — Думаешь, я так просто отпущу тебя?

— Не надо, прошу Вас! — отворачиваясь от его ищущих губ, пыталась высвободиться Жюли.

Ей стало страшно: одна, в тесноте экипажа, наедине с сильным и пьяным мужчиной, который считает ее ничуть не лучше обычной кокотки. Как она ни сопротивлялась, твердые губы князя накрыли ее, мягкие и нежные, прерывая дыхание, и от отчаяния Юля укусила князя за полноватую нижнюю губу. Взревев, Михаил что было силы отшвырнул ее от себя на противоположное сидение и наотмашь ударил по лицу тыльной стороной ладони.

Юля съежилась в углу. Слезы боли, отчаяния и бессилия брызнули из глаз.

— Дрянь! — пробормотал Горчаков, вытирая кровь с прокушенной губы. — Я ведь могу половину Петербурга бросить к твоим ногам! Что за глупые игры?! Или тебе Шеховской больше по вкусу пришелся? Или просто решаешь, кто из нас больше выложит за тебя?

— Прошу Вас, дайте мне уйти! Велите остановиться, — прошептала она, прижимая ладошку к горящей щеке.

Экипаж замедлил ход, останавливаясь около ее дома. Юля уже сбиралась выскочить на улицу, но Горчаков остановил ее, ухватив за руку. Приподняв двумя пальцами ее подбородок, Михаил сосредоточенно рассматривал опухшую и на глазах багровеющую щеку. Там, где ее коснулся массивный перстень, осталась глубокая царапина. Раскаяние мелькнуло в темных глазах князя.

— Прости меня, — прошептал он, осторожно касаясь кончиком пальца капельки крови, выступившей из раны.

Не сдержавшись, девушка разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. Шляпка с нее слетела еще тогда, когда князь отшвырнул Жюли от себя, и упала где-то на пол под сидение. Тяжело вздохнув, Горчаков, успокаивая, привлек ее к себе и провел ладонью по спине.

— Как же мне завтра на сцену выходить? — судорожно хватая ртом воздух, всхлипнула она.

— Не плачьте! Я оплачу Вам все убытки, что будут из-за меня, — произнес Михаил.

Юля отрицательно покачала головой.

— Не нужно! Просто дайте мне уйти.

Глядя в ее заплаканные глаза с похожими на иголочки слипшимися от слез ресницами, Мишель ощущал себя последним негодяем. Повинуясь нежданному порыву, он обхватил ее маленькие ладошки и, поднеся их к губам, принялся покрывать быстрыми поцелуями.

— Анна, простите меня! Умоляю Вас… — шептал он. — Позвольте мне загладить свою вину!

— Я боюсь Вас, — выдохнула Юля, силясь отнять у него руки и в то же время страшась новой вспышки ярости.

— Не бойтесь! Никогда больше, — слышите, никогда, — я Вас не обижу! Я сам не знаю, что нашло на меня. Позвольте, я хотя бы провожу Вас, время уже позднее.

Выйдя из экипажа, Мишель подал ей руку. Он чувствовал дрожь ее руки в своей ладони, видел, что она старается не опираться на нее. Спустившись с подножки, Юля подняла голову. В свете уличного фонаря ее кожа казалась еще более бледной, отчего синяк на скуле стал виден еще более отчетливо. Михаил видел, как дрожит ее нижняя губа, легко читал в ее глазах страх, желание сбежать от него, не оглядываясь. Проводив ее до парадного, Горчаков удержал ее за руку.

— Анна, я понимаю, что причинил Вам боль не только телесную, но и душевную, и мне, конечно же, нет прощения, но все же позвольте хотя бы позаботиться о Вас.

— Благодарю, Михаил Алексеевич, но мне не нужна Ваша забота, — осторожно вытащила она свою ладонь из его рук и зябко поежилась на холодном октябрьском ветру. — Всего Вам доброго, Ваше сиятельство, и спасибо за урок, что Вы мне преподали. Думаю, я не скоро его забуду.

Развернувшись к нему спиной, Юля решительно зашагала к парадному, не вспоминая ни о шляпке, ни о цветах, оставшихся в экипаже. Горчаков смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась за дверью.

Тяжело вздохнув, Михаил развернулся и побрел к экипажу. Он не ожидал от нее сопротивления, ярость затмила рассудок, когда она укусила его. Пусть он теперь раскаивался в том, что сделал, но, увы, ничего нельзя вернуть. И все же, что бы ни говорила эта гордячка, он обязан позаботиться о ней, раз уж по его вине она какое-то время не сможет выйти на сцену.

 

Глава 7

Дверь парадного закрылась за Юлей и она, кивнув швейцару и стараясь не поворачиваться к нему опухшей щекой, направилась к лестнице, прислушиваясь к звукам на улице. Услышав звук отъезжающего экипажа, она облегченно вздохнула и направилась к себе в мансарду, провожаемая внимательным взглядом прислуги. Каким-то чудом ей хватило сил на то, чтобы непринужденно подняться до второго этажа, а оставшуюся часть пути она преодолела, с трудом переставляя ноги и цепляясь за перила. Задвинув массивный засов на двери, Жюли привалилась к ней спиной и сползла на пол. От сильного удара голова нещадно болела, глубокая царапина саднила, опухшая щека пульсировала горячей болью. Смочив в холодной воде платок, девушка приложила его к лицу. Нечего было и думать о том, чтобы показаться в таком виде в Александринке. Но к Гедеонову пойти все ж придется, — вздохнула она, — вот только как объяснить все это? Никогда еще в ее короткой жизни ее не били по лицу, тем более вот так, наотмашь, со всей силы. Покойный папенька баловал ее сверх всякой меры, и только с его смертью Юленька поняла, что лишилась самого дорого и близкого ей человека. Серж, при жизни отца не обращавший на младшую сестру никакого внимания, враз переменился, как только стал хозяином усадьбы, но даже ненавидящий ее брат ни единого раза не поднял на нее руку. Поступок Мишеля поверг ее в шок, разом лишив всех иллюзий о благородстве людей, носящих высокий титул.

Проснувшись поутру, она первым делом подошла к зеркалу и не смогла удержать слез при виде своего отражения. Видит бог, ей не один день понадобится, чтобы лицо ее приняло прежний вид. В особенности ее пугала чернеющая запекшейся кровью глубокая царапина. Что, если шрам у нее на щеке останется? Как же она тогда сможет выходить на сцену? Вволю посокрушавшись о своем горестном положении, Юля засобиралась с визитом к Гедеонову: нужно было предупредить Александра Михайловича, что она не сможет пока принимать участия в постановках.

Уже одевшись и не находя своей шляпки, девушка вспомнила, что капор ее остался в карете Горчакова. Господи, да что же это, в самом деле?! — расстроилась она. Ее вчерашний триумф на сцене обернулся истинным кошмаром в жизни. Разве может она сейчас позволить себе еще какие-либо траты, если ее жалованья едва хватает на еду и кое-какие мелочи? Но при мысли о том, чтобы обратиться к Горчакову с просьбой вернуть ее шляпку, Юля похолодела. Ну уж нет, с нее довольно общения с князем! Надвинув как можно ниже на лицо капюшон плаща, она вышла из дома, остановила извозчика и велела ехать на Екатерининскую набережную. Она едва кивнула приветствовавшему ее швейцару и, стараясь никому не показываться на глаза, едва ли не бегом направилась к кабинету Александра Михайловича. Постучав и не дожидаясь приглашения, девушка вошла.

— Жюли?! — вскинул он на нее удивленный взгляд. — Почему Вы здесь, не на репетиции?

Подойдя ближе, Юля откинула с лица капюшон.

— Бог мой! Девочка моя, кто Вас так? — взволнованно спросил Гедеонов, поднимаясь из-за стола и подходя к ней ближе.

— Именно поэтому я пришла к Вам, — выдохнула девушка. — Ваше превосходительство, я не могу играть нынче вечером.

Александр Михайлович сосредоточенно рассматривал ее лицо.

— Да, пожалуй, грим здесь будет бессилен, — удрученно заметил он. — Вас заменит mademoiselle Ла Фонтейн. Она единственная, кто хорошо знает Вашу роль.

Юля горестно вздохнула. Меньше всего ей хотелось уступать свое место Элен, но Гедеонов был прав: не отменять же спектакль нынче вечером только из-за нее?

— А кто же будет Марфу играть? — осмелилась спросить она.

— Пусть это Вас не беспокоит, Жюли. Но Вы так и не ответили на мой вопрос: кто посмел поднять руку на Вас?

Юля опустила глаза. Стыдно было признаваться в том, что ее ударили, как и о причинах, побудивших князя к такому поступку.

— Горчаков, — догадался Михаил Александрович. — Жюли, Вы ведете себя неразумно. Чего Вы добиваетесь? Пусть Вам не по нраву пришелся Шеховской, но Вы, как я видел, благосклонно отнеслись к ухаживаниям Горчакова. Вы затем отвергли его, ведь я прав?

Девушка удрученно кивнула головой.

— Вы слишком юны и наивны, — вздохнул Гедеонов. — Может, мне и не следовало подталкивать Вас в объятья ни одного из них.

— В том, что случилось, Вашей вины нет, — тихо ответила Юля. — Все дело в пари.

— Пари? Какое еще пари?! — вскинулся Александр Михайлович.

Жюли вкратце пересказала ему историю, которую ей поведала графиня Радзинская. На какое-то время Гедеонов замолчал, нервно расхаживая по кабинету. Не то, чтобы эта история его поразила, но подобного, признаться, не ожидал даже он. Потом, видимо, приняв какое-то решение, он повернулся к ней.

— Юлия Львовна, голубушка, даже не знаю, что Вам сказать на это. Безусловно, я не в восторге слышать подобное. Насколько я понимаю, ни один из них не намерен уступать, но и мне эти шекспировские страсти вне сцены совершенно ни к чему. Поэтому мой Вам совет: выберите одного из них и прекратите сие безобразие.

— Но я не хочу! — вздернула подбородок Юля. — Я не хочу, — повторила она уже чуть тише.

— Понимаю, что Вы обижены на его сиятельство князя Горчакова, и сейчас у Вас есть редкая возможность дать ему это понять, — едва заметно улыбнулся Александр Михайлович. — К тому же, позволив Шеховскому оказывать Вам покровительство, Вы только выиграете. Павел Николаевич может быть весьма щедрым…

Девушка упрямо покачала головой. Гедеонов вздохнул.

— Поступайте, как сами сочтете нужным. Конечно, сейчас Вы нуждаетесь в отдыхе и в том, чтобы привести себя в порядок. У Вас неделя на это, сударыня, — недовольно заметил он.

— Благодарю Вас, Ваше превосходительство, — робко улыбнулась Юленька.

— Не стоит. Это вычтут из Вашего жалованья, — махнул он рукой.

* * *

Вернувшись домой, Павел написал записку Полин, в которой сообщал о своем намерении пригласить семейство Кошелевых на премьеру в театр и, отправив лакея, велел тому непременно дождаться ответа. Собираясь в театр, он преследовал две цели: провести вечер с Полин и постараться после спектакля увидеться с Анной. На этот сезон Шеховские не ангажировали ложу в Александринке, и Поль планировал воспользоваться ложей Горчакова. Михаил Алексеевич заверил, что будет рад видеть и его, и Кошелевых на вечернем представлении. Шеховскому, пропустившему вчерашний дебют mademoiselle Быстрицкой, не терпелось увидеть, как Анна будет играть свою роль, но, к его величайшему огорчению, роль Любушки играла Элен. Мишель был не в настроении и просидел весь вечер, нахмурившись, в глубине ложи, и, казалось, совсем не был удивлен подменой актрисы в этой постановке. Полин и Докки восторженно внимали игре актеров, Серж откровенно скучал, а Павел Николаевич не мог дождаться окончания пьесы, чтобы справиться о том, что случилось с Анной и почему ее роль отдали Элен. Стараясь ничем не выдать своей озабоченности, Шеховской развлекал беседой Полину и Докки, а по окончанию спектакля проводил Кошелевых до экипажа и, пообещав назавтра нанести им визит, поспешил вернуться. Михаил ожидал его в фойе.

— Я так понимаю, ты спешишь увидеться с mademoiselle Быстрицкой? — остановил он его.

— По условиям пари это не возбраняется, — попытался отшутиться Поль, однако слова Михаила и в особенности тот тон, которым они были сказаны, вызвали какую-то безотчетную тревогу.

— Я должен признаться тебе, — вздохнул Горчаков.

Павел ощутил, как неприятный холодок пробежал по спине при этих словах приятеля.

— В чем? — выдохнул он.

— Я вчера отвозил Анну домой… — ответил Михаил.

— И? — напряженно гладя в его глаза, спросил Шеховской, побуждая его продолжить начатую фразу.

— Боюсь, ты не найдешь ее за кулисами…

Павел молча сверлил его глазами, ожидая продолжения.

— Я вчера перебрал… — опустил голову Горчаков.

— Ну же, говори! — Шеховской стиснул пальцы в кулаки, ощущая нарастающую в душе панику. Воображение рисовало ему картины одну страшнее другой.

— Не знаю, что нашло на меня, я попытался поцеловать ее, но Анна сопротивлялась…

— Господи, Боже, Мишель… — прошептал Поль срывающимся голосом, — только не говори, что ты… — он не мог заставить себя произнести эти слова вслух.

— Я ударил ее, — закончил Горчаков, не в силах поднять голову и посмотреть в глаза Шеховского.

Павел побледнел и, молча развернувшись, быстрым шагом направился к выходу. В душе смешались злость на Мишеля, страх за Анну, недовольство собой. Господи, ну почему вчера он позволил Михаилу увезти ее, почему допустил, чтобы он остался с ней один на один?! Он помнил, как провожал их глазами и даже уже почти решился поехать вместе с ними, лишь бы не оставлять Горчакова наедине с Анной, но тут Элен, повиснув на его руке, попросила проводить ее домой, потому как совершенно пьяна и не чувствует в себе сил добраться самостоятельно, и он не смог отказать ей. В темноте экипажа Лена льнула к нему всем телом, томно вздыхала, положив голову на его плечо, но все ее попытки пробудить в нем былой интерес только раздражали его. Проводив ее до дверей квартиры, Поль уже хотел уйти и оказался совершено не готов к тому, что Элен, вскинув руки ему на шею, прижмется губами к его губам. Руки привычно легли на тонкую талию, и он сначала ответил на ее поцелуй, но потом, опомнившись, отступил на шаг.

— Это ничего не меняет, — прошептал извиняющимся тоном, глядя в ее глаза. — Тебе не следовало этого делать.

— Почему?! — ее голос звенел от отчаяния и готовых пролиться слез. — Почему она?

— Кто? — вздрогнул Шеховской.

— Анна, — неожиданно выкрикнула Лена с нескрываемой злобой. — Ты ведь сам сегодня видел, что она уже выбрала Горчакова. К чему тебе добиваться ее?! Не привык к поражениям?!

— Не Вашего ума дело, Елена Леопольдовна! — осадил ее Павел. — Не вмешивайтесь в мои дела.

— Прости, прости меня! — тотчас переменила тон Элен.

— Доброй ночи, сударыня, — холодно простился с ней Шеховской и, оставив ее стоять на лестнице, поспешил вниз, к выходу из парадного.

Прислонившись спиной к стене, Элен прикрыла глаза. Злые слезы текли из-под роскошных ресниц, но она даже не пыталась утирать их. Пусть, пусть текут, — думала она, — может, не будет так больно потом, когда этот поток иссякнет, а когда открыла глаза, едва не вскрикнула, увидев в полумраке слабо освещенного парадного склонившееся к ней лицо Поплавского. Аристарх казался совершенно спокойным.

— Елена Леопольдовна, голубушка, с Вами все хорошо? — участливо поинтересовался он.

— Все прекрасно, Аристарх Павлович, право, не стоит так беспокоиться обо мне, — попыталась улыбнуться Лена и, утерев слезы тыльной стороной ладони, нашла в своем ридикюле ключ и поспешила отпереть дверь.

— Доброй ночи, Аристарх Павлович, — улыбнулась она ему сквозь слезы, и, не дожидаясь ответа, исчезла за дверью своей квартиры и торопливо повернула ключ в замке.

Поплавский стоял перед дверью квартиры Элен и задыхался от бессильной ярости: его опять отвергли! С того самого дня, как он привел mademoiselle Ла Фонтейн к Гедеонову и рекомендовал ее в качестве актрисы, он мечтал о ней, но тогда начинающая актриса отказывалась даже говорить с ним на эту тему, прикрываясь шаткостью своего положения в театре, и он отступил. Однако вскоре ее уже окружали такие поклонники, что Аристарх и думать не смел о соперничестве с ними, а Элен оказалась весьма привередливой в выборе покровителей. Он терпеливо ждал своего часа, и, казалось бы, дождался, когда она осталась беспомощной и разбитой после разрыва с князем Шеховским, помог ей найти квартиру и заплатил ее долги, полагая, что теперь-то она будет к нему благосклонна. Но сегодня весь вечер Элен старалась привлечь внимание Шеховского, а потом уехала с ним домой. В отчаянии Поплавский кинулся за ними следом, даже не подумав о том, что будет делать дальше. У него отлегло от сердца, когда он едва не столкнулся с выходящим из парадного князем, и, увидев рыдающую Элен, уже готов был прижать ее к своей груди, но даже сейчас она отмахнулась от него и захлопнула дверь перед его носом. Что ж, Елена Леопольдовна, больше я Вам не позволю обращаться со мной подобным образом! — пообещал сам себе Поплавский, поднимаясь в собственную квартиру.

А Лена, оставшись наедине с собой, сдернула с головы шляпку и швырнула ее прямо на пол, за шляпкой последовал плащ. Ей казалось, что ноги ее налились свинцом, и она не в силах сделать больше не единого шага. Тяжело опустившись на софу, она закрыла лицо руками. Завтра она снова станет примой Александринки, снова выйдет на сцену к своим поклонникам с ослепительной улыбкой на устах, снова будет играть ту роль, которая ей досталась. Ну, а сегодня она просто женщина, уставшая, слабая и одинокая. Она вспоминала, как посмотрел на нее Шеховской перед тем, как ему уйти: в его серых глазах читалась жалость к ней, и больше ничего. Но жалость не поможет ей возродить тот пожар страсти, что горел между ними более года.

* * *

Выйдя из театра, Шеховской, назвав вознице адрес дома, где снимала квартиру Анна, забрался в экипаж. Ему казалось, что карета движется слишком медленно. Быстрее! Быстрее! — мысленно подгонял он кучера. Наконец, лошади остановились, и не дожидаясь, когда возница откроет дверцу и опустит подножку, Поль легко спрыгнул на землю. Швейцар, заметив богатый экипаж у парадного, уже с поклоном открывал двери. Небрежно бросив ему, что направляется с визитом к mademoiselle Быстрицкой, Шеховской почти бегом поднялся на последний этаж и постучал. Затаив дыхание, он ждал, но за дверью была тишина. Он снова постучал, на этот раз уже громче и требовательнее.

— Кто там? — раздался тихий голос из-за двери.

— Анна, откройте, — попросил он.

— Уходите, Ваше сиятельство, — глухо прозвучал ее голос.

— Анна, я не уйду! Если Вы не откроете, я вынесу эту проклятую дверь и подниму на ноги всех Ваших соседей! — пригрозил он.

Послышался скрежет отодвигаемого засова, дверь приоткрылась, и показалось бледное испуганное лицо. Юля, стараясь не поворачиваться к нему изуродованной щекой, застыла на пороге.

— Что Вам угодно, Павел Николаевич?

Не говоря ни слова, он отодвинул ее и, войдя в прихожую, закрыл за собой дверь. Взяв ее за руку, как ребенка, Шеховской втащил ее в гостиную. На столе лежали открытые ноты, в старом бронзовом подсвечнике горели свечи — очевидно, до его прихода Анна разучивала новую партию. Павел остановился перед ней и, осторожно взяв ее за подбородок, повернул ее лицо к свету. Сдавленное проклятие сорвалось с его губ.

— Мерзавец! — прошипел он.

Девушка дернулась в его руках и отстранилась.

— Кто дал Вам право врываться ко мне? — воинственно сложив руки на груди, спросила она, глядя в сузившиеся глаза Шеховского.

— Анна, Вы затеяли опасную игру, — вздохнув, ответил Павел. — Разве Вы не знаете, что дразнить мужчину опасно?

— Я не играю ни в какие игры, Павел Николаевич, — покраснев под его пристальным взглядом, отозвалась она.

— Разве? — в голосе князя явственно проступил злой сарказм. — Вы ведь хотели подразнить меня, уезжая с Горчаковым, но не приняли во внимание, что Мишель не сопливый юнец и не привык к отказам после столь явно расточаемых авансов.

— Я не расточала никаких авансов! Однако я не держу зла на Михаила Алексеевича, — не дрогнув под его напряженным взглядом, парировала она. — Мне нужно было уехать, а Вы были слишком заняты, — не удержалась она от сарказма, тут же мысленно обругав себя за эту несдержанность.

Поль улыбнулся. В ее голосе так отчетливо сквозили ревнивые нотки, столь явно проступила обида на него. Может, для него не все еще потеряно…

— Анни, — голос Шехоского смягчился, — идите ко мне, я Вас не обижу, — раскрыл он объятья.

Как зачарованная, Юля шагнула к нему и спрятала лицо на его груди. В кольце надежных рук было так тепло и уютно. Девушка тихонько вздохнула, когда его губы легко коснулись ее виска. От его одежды исходил тонкий аромат хвои и сандала. Ей вдруг сделалось так грустно. Год назад, бывая у них в поместье, он совершенно не обратил на нее внимания, а сейчас, когда это внимание стало для нее столь нежелательным, буквально преследует ее. Где справедливость твоя, Господи? — всхлипнула она, и так долго сдерживаемые слезы потекли по щекам. Как бы было хорошо, если бы он заметил ее еще тогда! Не было бы противного Четихина, ей бы не пришлось скрываться от своих родных, лгать, изворачиваться и существовать на скудные гроши, что назывались ее жалованьем.

Осторожно подхватив Юлю на руки, Шеховской перебрался в кресло, усадив ее к себе на колени. Поглаживая вздрагивающие плечи и слегка касаясь подбородком пышных локонов на ее макушке, Павел ждал, когда она успокоится. Вволю нарыдавшись от жалости к себе, Юля совсем обессилела и, положив голову на его плечо, почувствовала, что ее клонит в сон. На дворе уже давно была глубокая ночь, и в звенящей тишине было слышно, как в соседней квартире часы пробили полночь. Поль слегка пошевелился, и она тотчас отняла голову от его плеча.

— Простите, Ваше сиятельство, — прошептала она.

— За что простить? — также тихо ответил он.

Поднявшись вместе со своей ношей, Шеховской прошел к спальне.

— Павел Николаевич, не нужно, — испуганно прошептала девушка, когда он ногой открыл двери в комнату.

— Анни, я не сделаю Вам ничего дурного, — спокойно ответил он, опуская ее на постель. — Просто позвольте мне побыть рядом с Вами.

— Это неприлично! Вам нельзя здесь находиться, — поднялась она.

— Кто об этом знает кроме меня и Вас? — спросил он. — Анни, я устал, время позднее, а экипаж я отпустил.

— Хорошо, — сдалась Жюли. — Только пообещайте, что…

— Что не трону Вас? — улыбнулся Поль. — Обещаю…

Юля проснулась, едва только забрезжил рассвет. В сумрачном свете осеннего утра она обвела глазами комнату и застыла. Павел спал на другой половине кровати, лежа на спине. Длинные ресницы его чуть подрагивали во сне, лицо расслабилось, и он выглядел совсем юным. Непокорная прядь, свернувшись кольцом, упала ему на лоб. Ночью князь снял свой парадный мундир и повесил на спинку стула, что стоял перед маленьким трюмо. Ворот рубашки распахнулся, обнажая курчавую золотистую поросль на груди. Поймав себя на том, что не может отвести взгляда от столь интимной картины, Юля густо покраснела. Окатило жаркой волной, до дрожи в кончиках пальцев захотелось коснуться его, провести ладонью по обнаженной коже. Торопливо отдернув руку, девушка шумно вздохнула и резко отпрянула от него. Шеховского разбудило ее движение, и, еще не до конца проснувшись, он перехватил тонкое запястье и притянул ее к себе. Не удержавшись, Юля упала прямо на него, больно стукнувшись пострадавшей щекой о его плечо. Тихо вскрикнув, она попыталась подняться, и тут Поль проснулся окончательно.

— Прости, — тихо прошептал он. — Я не хотел сделать тебе больно.

— Павел Николаевич, Вам лучше уйти, — садясь на кровати и поворачиваясь к нему спиной, произнесла она.

Вздохнув, князь поднялся с кровати. Она слышала, как он одевается за ее спиной, как открылась и закрылась дверь в спальню, а потом хлопнула входная дверь. Ушел, — закусила она губу. — Вернется ли? А если вернется, то зачем ей это нужно? Неужто готова уступить ему? Готова, — опустила она голову, не в силах лгать самой себе. Как хочется быть с ним! Касаться его. Вдыхать аромат, исходящий от разгоряченной кожи. Ей-Богу, она распутница, такая же, как ее маменька покойная была, — вздохнула девушка, и, осенив себя крестным знамением, зашептала, поднимаясь с кровати: "Господи, не введи нас во искушение и избавь нас от лукавого!"

Шеховской шел домой пешкой. Шинель его осталась в экипаже, но он не замечал пронизывающего осеннего ветра. Провести ночь в постели женщины, и при этом не коснуться ее, — это было для него совершенно необъяснимо. Он, который положил себе за правило никогда не оставаться на ночь у своих любовниц, вдруг изъявил желание остаться в этой тесной темной квартирке с девицей, которая не больно-то жаждет разделить с ним восторги плотской любви. Мало того, в эту ночь, глядя на нее, спящую и беззащитную, он ощущал, как в груди разливается странное тепло, и не понятно откуда появилось желание заботиться и оберегать, сделать так, чтобы на ее губах чаще мелькала улыбка, обращенная к нему, чтобы никто и никогда не посмел даже пальцем коснуться ее.

Павел внезапно остановился. Господи, каким же надо быть дураком, чтобы не понять того, что с ним случилось! Он влюблен, влюблен как мальчишка, и совершенно не соображает, что делает. Он не может не думать об Анне, он засыпает и просыпается с мыслями о ней, но при этом, расставшись вечером со своей невестой, даже ни разу не вспомнил о Полин. Надо не медля поговорить с Мишелем, прекратить это безумное пари. Черт, да он готов отдать ему не только Буйного, — все, что угодно, кроме Анны. Развернувшись в сторону Литейного, он, невзирая на ранний час, решительно направился прямо к дому Горчакова.

Ожидая Михаила Алексеевича, князь Шеховской нервно расхаживал по роскошно обставленной гостиной. Горчаков, который только изволил проснуться, выслушав доклад о раннем визитере, накинул на плечи шлафрок и поспешил спуститься.

— Что случилось? — входя в комнату и плотно прикрывая дверь, поинтересовался он.

— Мишель, я пришел просить тебя отказаться от нашего пари, — без всякого предисловия начал Павел. — Я признаю себя проигравшим и отдам тебе Буйного, только, Бога ради, оставь в покое Анну.

Горчаков, не ожидавший ничего подобного, попятился и буквально упал в кресло.

— Что на тебя нашло, mon ami? — ошарашенно спросил он. — Ты, часом, умом не тронулся?

— Что есть, то есть, — усмехнулся Павел. — Надо быть сумасшедшим, чтобы признаваться тебе сейчас в этом. Я люблю ее! — выдохнул он. — Люблю, как никогда никого не любил.

— Анну? — опешил Горчаков.

— Анну, — подтвердил Шеховской.

— Ты и впрямь лишился рассудка, — помолчав некоторое время, отозвался Михаил. — А как же Полин?

— Не знаю. Не спрашивай меня сейчас… — нахмурился Павел.

— Мой тебе совет: выброси эту блажь из головы, — поднимаясь с кресла, заметил Горчаков. — От пари я, конечно, откажусь, и жеребца твоего не возьму, но Поль, — Михаил развел руками, — ты сам-то себя слышишь? Ты осознаешь, о чем говоришь?!

— В том-то и беда, что слышу и понимаю, — раздраженно ответил Шеховской.

— Что ты знаешь о ней, кроме того, что ее зовут Анна, и фамилия ее Быстрицкая? — завелся Мишель. — Может, это вовсе и не ее имя? Может, она холопка чья беглая? Может, преступница? Поль, одумайся!

— Довольно! — оборвал его Шеховской. — Я сам решу, что мне делать.

Павел помнил о своем обещании нанести визит Кошелевым. Он тяготился этим, видеться с Полин ему сейчас не хотелось, но в тоже время Шеховской понимал, что должен объясниться с ней. Он не может продолжать ее обманывать, она не заслужила этого. Пусть он никогда не сможет назвать Анну своей женой, потому что общество не простит ему подобный мезальянс, но уж лучше он останется холостяком до конца дней своих, нежели откажется от счастья быть с ней. Анна не из тех, кто согласится быть содержанкой женатого мужчины, но, может быть, она согласится разделить с ним жизнь, если он будет хранить верность ей одной?

Подъезжая к дому, где остановились Кошелевы, Павел все больше мрачнел. Лакей проводил его в салон, где ему доводилось бывать не раз и не два. Остановившись у окна, Поль смотрел на улицу, но не видел там ничего. Все его мысли были сейчас с другой. Он слышал, как открылась дверь за его спиной, легкие шаги по пушистому ворсу ковра, но не было сил обернуться, посмотреть в глаза, той, которой предложил стать его женой всего лишь два дня назад. Господи, ну почему он раньше не смог понять, что за чувство терзало его и не давало покоя?! Когда сегодня ранним утром ему вдруг захотелось сказать Анне эти простые три слова, он сам испугался тех чувств, что она вызвала в нем, и промолчал. Ушел, не сказав ни слова.

— Павел Николаевич, — услышал он тихий голос за своей спиной.

Обернувшись, Шеховской застыл, приготовленные заранее слова замерли на губах: в голубых глазах Полин светилась такая радость от встречи с ним, что он просто не смог так жестоко спустить ее с небес на землю. Улыбнувшись ей в ответ, Поль поднес к губам тонкие пальчики.

— Полина Львовна, рад видеть Вас. Могу я пригласить Вас на прогулку? — произнес он вместо того, что собирался сказать ей с самого начала.

— С Большим удовольствием, Павел Николаевич, — улыбнулась Полина. — Я только оденусь.

Павел вновь остался в одиночестве, и, ожидая Полину, в душе ругал себя последними словами. Зачем он продлевает эту мучительную агонию?

Спустя полчаса, помогая ей подняться в коляску, Шеховской при виде ее неподдельного восторга помрачнел еще больше. Он сам себя загнал в ловушку. Как он мог даже подумать о том, чтобы жениться на Полине и завести интрижку с Анной? Всю дорогу князь молчал, Полин, чувствуя его настроение, тоже умолкла, гадая, что стало причиной его мрачного молчания. Местом прогулки по странной прихоти он выбрал Екатерининский сквер рядом с Александринским театром. Гуляя по аллеям под руку с Полиной, Шеховской раскланивался со знакомыми, мучительно раздумывая, как сказать ей о том, что он влюблен в другую.

— Полин, — остановился он. — Вам когда-нибудь доводилось совершать ошибки, которые могли бы повлиять на всю Вашу дальнейшую жизнь? — спросил он и замер в ожидании ее ответа.

— Почему Вы спрашиваете меня об этом? — тихо спросила она, каким-то шестым чувством угадав, что он хочет сказать ей.

— Мне нет прощения: делая Вам предложение, я совершил ошибку, — вздохнул Павел.

— Как это? — не в силах поверить в услышанное, сморгнула Полина подступившие к глазам слезы.

— Я знаю, что поступил подло по отношению к Вам, но Вы, ей-Богу, не заслуживаете участи нелюбимой жены. Я не люблю Вас. Простите! Я люблю другую, — опустил глаза Шеховской.

Звук пощечины заставил оглянуться проходившую мимо пару. Еще одним нечаянным свидетелем этого стал князь Горчаков, возвращавшийся после неприятного разговора с Гедеоновым. Он знал, что от него Анна денег не примет, поэтому вынужден был обратиться с этой просьбой к Александру Михайловичу, а тот не преминул высказать ему все, что думает о его поступке. Ответить Михаилу было нечего, он и сам знал, что кругом виноват, и теперь брел по скверу, ничего не видя вокруг, пока не поднял голову на звук пощечины. Узнав же в застывшей на алее паре своего лучшего друга и mademoiselle Кошелеву, он замер: неужели Поль решился расторгнуть пусть и не оглашенную, но все же помолвку? Но какова Полин! Другая бы в обморок упала, а она отвесила Шеховскому пощечину! Вот тебе и скромная провинциалка!

— Ненавижу Вас, — процедила Полина сквозь стиснутые зубы. Слезы текли по ее щекам, но она даже не пыталась вытирать их.

— Право, я заслужил и это, и Вашу ненависть, — невесело усмехнулся Поль. — Позвольте я провожу Вас домой.

Возвращались в полном молчании. Полина старалась не смотреть на него. Сердце ныло от нестерпимой боли. Боже, как же больно, вновь терять надежду. Но еще больнее было осознавать, что Шеховской влюблен в другую. Только другая женщина могла заставить его принять такое решение. Едва коляска остановилась перед парадным дома, где они проживали, Полина не дожидаясь, когда князь подаст ей руку, подобрала юбки и самостоятельно спустилась с подножки.

— Не трудитесь провожать меня, Ваше сиятельство, — обернулась она к нему. — Прощайте, Павел Николаевич.

— Полин, Вы будете счастливы, обязательно, но не со мной, — устало улыбнулся Шеховской. — Вы чудесная девушка, умная, добрая и очень красивая.

— Но не для Вас, — горько заключила она.

— Но не для меня, — согласился он. — Прощайте, Полин.

Развернувшись, он легко поднялся на подножку и, приказав вознице ехать по вчерашнему адресу, откинулся на спинку сидения. С души будто бы камень свалился, но в то же время остался горький осадок от того, что он обидел ее.

Шеховской, поднимаясь по уже знакомой ему лестнице, пытался взять себя в руки. Он струсил утром признаться Анне в своих чувствах, и после такой ночи, наполненной невыразимой нежностью, когда она доверилась ему, просто сбежал, не сказав ни слова. Как теперь она встретит его? Надо было цветы купить, — вдруг подумалось ему. К черту цветы, это уже было, — замер он перед дверью ее квартиры. Он поднял руку, чтобы постучать, но дверь тотчас распахнулась. Глядя на него, Анна молча отступила, пропуская его в тесную маленькую прихожую. Она по своему обыкновению сидела, забравшись с ногами на подоконник, и читала новые ноты, что прислал ей Гедеонов, когда случайно взгляд ее упал на подъехавшую коляску. Она сразу узнала того, кто так поспешно выбрался из экипажа и отослал кучера властным взмахом руки. Сердце заколотилось в груди, грозя пробить грудную клетку силой своих ударов.

Жюли прошла в комнату спиной ощущая его пристальный взгляд. Она слышала его шаги, но все же вздрогнула, когда его ладони опустились ей на плечи.

— Анна, — услышала она его шепот над ухом.

Юля развернулась к нему лицом. Князь был необычайно серьезен. Серые глаза, казалось, заглядывали в душу. Девушка перевела взгляд на его губы.

— Не смотрите так на меня, Анни, — тихо произнес он. — Или я за себя не ручаюсь.

— Как, Павел Николаевич? — спросила она.

Шеховской улыбнулся, но на ее вопрос не ответил.

— Анни, Вы помните, я просил Вас стать моей любовницей? — спросил он.

Девушка отвернулась.

— Помню, — глухо ответила она. — Я отказалась тогда, и сейчас ничего не изменилось, Ваше сиятельство.

Поль, обняв ее за талию, развернул к себе лицом. Не сдержавшись, наклонил голову и прижался губами к ее губам, вынуждая подчиниться. Уцепившись за него, Жюли приникла к нему. Оторвавшись от нее, Павел перевел дыхание.

— Вы лжете и себе и мне, — прошептал он, осторожно касаясь поцелуем припухшей щеки. — Я больше не попрошу Вас стать любовницей, — только возлюбленной. Анни, я люблю Вас!

Юля замерла в его объятьях, широко распахнув глаза. Голова кружилась от его признания.

— Не молчите, прошу Вас, — поглаживая большим пальцем ее нижнюю губу, попросил он.

— Я не могу… — выдохнула она. — Не могу ничего сказать Вам. Я Вам не верю!

Шеховской отстранился.

— Я не могу предложить Вам супружество, но клянусь Вам — никакая другая женщина никогда не станет моей женой.

— Не клянитесь, Ваше сиятельство. Не обещайте того, чему сбыться не суждено, — приложила палец к его губам Юля.

— Анни, я сегодня разорвал помолвку с чудесной девушкой — и все потому, что не могу представить своей жизни без Вас!

— Вы были помолвлены? — вскинула она на него удивленный взгляд.

— Да, — грустно улыбнулся Шеховской. — Боюсь, Полин никогда не простит мне этого.

— Полин! — тихо ахнула Юля. — Вы не должны были…

Господи, Боже! Это что же, несмотря на отсутствие знатной родословной, князь, презрев все условности, все же сделал предложение Полине?! Неужели она поперек счастья сестры своей стала?!

— Я люблю Вас, — повторил Павел. — Люблю, и не имею права обманывать ни ее, ни Вас.

— О Боже! — Жюли отошла к окну, уставившись в него невидящим взглядом.

— Анна, не прогоняйте меня! — она вновь ощутила его руки на своей талии, губы, касающиеся ее шеи в том месте, где короткие завитки выбивались из прически.

Мысли ее смешались. Неужели это правда, все, что он ей сейчас сказал? А может, все дело в пари? — вздрогнула она.

— Павел Николаевич, — развернулась она в его объятьях, но он не дал ей договорить, запечатав рот поцелуем.

— Чтобы Вы ни говорили, я всегда буду рядом с Вами, — продолжил он. — Может, тогда Вы поверите в искренность моего чувства к Вам.

Вывернувшись из объятий князя, Жюли отошла на безопасное расстояние. Шеховской сделал было шаг по направлению к ней, но девушка, выставив перед собой руки, умоляюще глянула в его глаза:

— Выслушайте меня, Ваше сиятельство.

Павел остановился.

— Нас с Вами разделяет пропасть, — начала она. — Рано или поздно Вам наскучит мое непритязательное общество. Что тогда станет со мной? Меня ждет участь mademoiselle Ла Фонтейн?

— Анна… Вы заблуждаетесь! Я никогда не расстанусь с Вами…

— Не обещайте того, чего не в силах исполнить! У Вас есть долг перед семьей, и Ваши близкие не допустят, чтобы Вы понапрасну растратили свою жизнь с какой-то актеркой. Вы привыкли получать все, что пожелаете, и сейчас в Вас говорит отнюдь не чувство, а уязвленное самолюбие, — перебила она его. — Я же живу надеждой, что когда-нибудь встречу человека, для которого мое положение актрисы не станет камнем преткновения, и я получу предложение, ничего общего с Вашим не имеющее. Тогда я смогу оставить мое ремесло и жить, не боясь смотреть в глаза любому.

— Это Ваше последнее слово, mademoiselle? — сухо поинтересовался Поль.

— Да, Павел Николаевич. Вам лучше уйти, — кивнула она головой.

— Вы не поверили мне, — усмехнулся он. — Я душу перед Вами обнажил, а Вы…

— Нам всем свойственны порывы, в которых мы потом будем раскаиваться не единожды, — опустив глаза, ответила она. — Я не хочу быть таким порывом! Прощайте, Ваше сиятельство.

— До свидания, Анна…

— Прощайте! — упрямо покачала она головой. — Вам нет нужды приходить сюда, я не переменю своего решения. Лучше возвращайтесь к своей невесте. Уверена, она простит Вас…

 

Глава 8

Вернувшись домой после прогулки с Шеховским, Полина хотела тихо спрятаться в своей комнате, но в гостиной уютно устроились Серж и Докки, и пройти мимо них незамеченной было совершенно невозможно. Разумеется, Докки буквально распирало от любопытства, и она буквально набросилась на нее с вопросами, но Полина только отмахнулась и, зажав уши руками, вбежала в свою комнату. И только повернув в дверях спальни ключ и без сил упав в кресло, она смогла дать волю слезам, что держала в себе с момента прощания с Шеховским. Боже! Как больно! Неужто это можно вынести?! Пережить?! Все так стремительно — вчера взлететь к самым небесам, ощутить, что есть счастье, почти держать его в своих руках, и вдруг упустить, упасть, разбиться на осколки! Как же найти в себе силы не показать своей боли, не дать повода для жалости и насмешек тех, кто еще вчера завидовал ей?

Совершенно оглушенная своим горем, она не слышала ни встревоженного голоса снохи за дверью, ни требований брата открыть "эту чертову дверь", и только когда Сергей, выломав замок, ворвался в комнату, очнулась от своих горестных дум.

— Полин! — начал было он, но осекся, увидев измученное бледное лицо сестры.

Подойдя к креслу, Серж опустился на колени рядом с сестрой и взял в руки холодные, как лед, ладони.

— Полюшка, родная моя, что с тобой? — пытаясь заглянуть ей в глаза, тихо спросил Кошелев. — Неужто обидел тебя князь?

— Можно ли обидой разбитые мечты назвать? — прошептала Полина, поднимая на него глаза. — Он сказал, что ошибся, Серж! — рассмеялась она истерическим смехом. — Я его ошибка!

— Как это, Полин? Как ошибся? — тихонько встряхнул ее Сергей, встревоженный и этим смехом, и сумасшедшим блеском глаз, и хладом ладоней.

— Павел Николаевич сказал, что ошибся, — выговорила она, скривив губы в горькой усмешке. — Предложение его было ошибкой, потому как он понял, что не питает ко мне глубоких чувств.

Кошелев выпрямился, потер кончиками пальцев лоб и виски, как делал всегда в минуты сильного душевного волнения.

— Это, видимо дурной сон, — пробормотал он, — два дня минуло, с чего бы ему так перемениться к тебе?

Полина вскинула на брата заплаканные глаза.

— Он не менялся! Он никогда не любил меня, Серж! Павел Николаевич мне сам в том признался.

— Не может этого быть. Не может… — нервно прошёлся по комнате Сергей. — Еще в Кузьминках я был уверен, что князь к тебе интерес имеет. Не мог он так быстро перемениться…

— Ты меня не слушаешь, Серж. Он не любил меня ни единого мгновения, — истерично разрыдалась Полина.

— Je ne laisserai pas cela ainsi. Cette injure. (Я этого так не оставлю. Это оскорбление (фр.)), — пробормотал Кошелев, резко останавливаясь.

— Нет, Серж, только не это! — поднялась ему навстречу Полина. — Не нужно! Сейчас никто не знает об этой злосчастной помолвке, и мне думать страшно, что будет, если прознают, что князь Шеховской отказался от меня. Стоит только этим слухам попасть на языки, и для меня это будет смерти подобно, — простонала она. — Начнут не так доискиваться до причины, как искать во мне всевозможные изъяны. Уж лучше тогда сразу в Кузьминки вернуться, чем позор такой. Не будем раздувать скандал. Сезон ведь только начался. Я снова буду выезжать — не сразу, но обязательно буду. Мне бы только сил найти, — сквозь слезы улыбнулась девушка. — Даст Бог, все образуется.

— Ты же любишь его? — удержал ее за руки Сергей.

— Что с того? — опустила глаза Полин. — Забыть его — вот единственно, о чем мне думать надо нынче. Это с самого начала было химерой, обманом, а я, дурочка, мечтать себе позволила. Глупо было надеяться! А та поспешность, с которой он заговорил о браке… Помнишь, я еще и сомневалась, когда домой ехали? Лишь сейчас я понимаю, что были какие-то иные причины, только не любовь. Не любовь… — повторила она, уставившись невидящим взглядом куда-то поверх его плеча.

— Ну, полно убиваться, — тихо ответил Кошелев. — Как бы то ни было, ничего нельзя изменить. Однако ж как легко его сиятельство словом своим бросается! — не сдержался Сергей.

Докки, до этого пребывавшая в совершеннейшей растерянности, выслушивая горькую исповедь Полины, обняла ее и присела вместе с ней на софу. Ей хотелось ободрить ее, как-то утешить, но что тут можно сказать? Где взять слова такие, чтобы боль души унять?

— Это пройдет, пройдет и забудется, — вздохнула она. — На все воля Божья, Полин, и, может, Господь отвел от Вас беду куда более страшную…

— Может, и так. Пусть это мне утешением будет, — потерла Полина виски, начинающие пульсировать тянущей болью. — Я прилягу, пожалуй, — вздохнула она.

— Конечно, — засуетилась Докки, — я Глафиру пришлю.

* * *

Выйдя от Анны, Шеховской бесцельно брел по улицам столицы, совершенно не замечая знакомых к их искреннему изумлению. Еще никто и никогда не подвергал сомнению данное им слово, но в праве ли он был упрекать в этом Анну, коли сейчас и сам теми же сомнениями терзался? Как горячо он пытался убедить ее в том чувстве, что так внезапно открылось ему самому! Но так ли далека она была от истины, не желая соглашаться с ним? Сейчас, когда ее не было рядом, и сумасшедшее желание не кружило голову, не горячило кровь, он попытался увидеть все ее глазами, — и к нему пришло понимание того, чего в эгоизме своем он замечать изначально не желал.

Глупо и наивно было бы полагать, что отец позволит ему, единственному наследнику рода Шеховских, жить, как Бог на душу положит, позабыв о долге, об обязанностях, титулом налагаемых, а для Анны, как, впрочем, и для молвы, нет никакой разницы между любовницей и возлюбленной. "Я Вам не верю", — снова и снова в мыслях слышал он ее слова. Обвенчаться без отцовского благословения с девицей без роду, без племени, о которой он и сам толком ничего не знает… Павел вздрогнул, представив последствия такого решения. Не слишком ли высока цена? Зная родителя своего, он легко мог предположить, что Николай Матвеевич пойдет на все, чтобы не допустить брака этого. И прав был Мишель, когда говорил, что он рассудка лишился, коль мысли его подобные посещают. Но почему же порою ему кажется, что он знает Анну, и притом знает давно? Где могли пути их пересечься? Но сколько бы он ни думал о том, туманное прошлое mademoiselle Быстрицкой от мыслей этих не становилось ни яснее, ни понятнее. Отчего ему кажется, будто она скрыться пытается от кого-то? Но какие недруги могут быть у нее? Если только действительно она холопка беглая. Может, она была актеркой в театре крепостном, — фантазировал он себе — да сбежала от домогательств хозяина своего? А ему что с того? Он ей, как на духу, открылся в чувствах своих, а его отвергли безо всякой надежды. Права Анна: нет у них будущего. Правильно будет оставить ее в покое и, следуя желанию папеньки, жениться если не Алекс, то на любой другой, что родителя его устроит, а об Анне забыть. Забыть?! Да где бы только сил взять, если все мысли о ней! — чертыхнулся Шеховской, сворачивая на Сергиевскую улицу.

Когда он вернулся домой, на улицы столицы уж давно спустился осенний промозглый вечер. Закрылись лавки, разошелся по домам рабочий люд, и лишь великосветский Петербург только начинал жить прихотливой ночной жизнью, поражая обывателя роскошью своих развлечений, ожидая от устраиваемых вечеров и балов приятных впечатлений и восторженных отзывов в кругу избранных.

Шеховской не собирался нынче выезжать, и вечер хотел скоротать с бутылкой бренди в библиотеке, зная, что об эту пору вряд ли кто-нибудь его там потревожит. Устроившись в кресле, он безучастно взирал на попытки Прохора стащить с него узкие высокие сапоги. Наконец, его денщику удалось справиться с этой нелёгкой задачей, и, забрав мундир и сапоги, Прохор, что-то ворча себе под нос, удалился в гардеробную, а Павел остался один. Навалилась хандра и усталость. Не хотелось никого видеть, но в дверь постучали.

— Войдите! — негромко бросил Поль, не сумев, однако, скрыть раздражение.

Престарелый дворецкий Шеховских, расслышав недовольство в голосе молодого барина и зная его горячий нрав, бочком вошел в комнату.

— Что там? — кивнул на серебряный поднос Шеховской.

— Письмо Вам, барин, — отозвался тот.

— Просили ответ?

— Никак нет, но просили передать, что дело не терпит отлагательства.

Павел протянул руку за конвертом. Знакомый почерк и аромат, исходивший от веленевой бумаги, вызвали раздражение. С тяжелым вздохом князь вскрыл конверт и погрузился в чтение. В письме Элен умоляла его приехать, потому как боялась доверить слова, что хотела сказать ему, бумаге, но уверяла, что для нее это вопрос жизни или смерти.

— Прохор, — кликнул он своего денщика, — подай рубаху свежую и сюртук синий.

— Далеко ли собрались, Ваше сиятельство? — показалось лицо слуги из-за двери в гардеробную.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — отмахнулся Поль. — Поторопись.

Часом позже, стоя у парадного дома, где жила Элен, он уже сомневался в необходимости этого визита. Зная Лену, можно было предположить, что это очередная попытка вернуть его расположение, но вдруг и в самом деле что-то серьезное? Я только поднимусь, узнаю, в чем дело, и если ей не ничто не угрожает, сразу уеду, — решил Шеховской и толкнул двери в парадное.

Элен открыла двери сразу, как только он постучал. Павел вошел в небольшую прихожую и не сдержал понимающей усмешки: легкое прозрачное одеяние на ней не оставляло места для воображения.

— Элен, ты неисправима, — улыбнулся он.

— Я должна была увидеться с Вами, — улыбнулась она в ответ, приглашая князя в гостиную и понимая, что игра ее разгадана, а потому нет более смысла скрывать истинную причину ее просьбы.

— Выпьете? — взяла она в руки графин с бренди.

— Не откажусь, — устраиваясь в кресле, ответил Поль.

Глядя на Элен поверх бокала, князь ждал ее слов, равнодушно наблюдая, как она, нервничая, расхаживает по комнате, а полы ее одеяния развеваются, обнажая стройные ноги под прозрачной сорочкой. Видя, что ее ухищрения воззвать к его мужскому началу не возымели действия, она остановилась перед ним. Глядя прямо в глаза Поля, она забрала из его рук полупустой бокал и, аккуратно поставив его на стол, присела к нему на колени, обвив шею тонкими надушенными руками.

— Я не могу жить без Вас, — горячо прошептала ему на ухо. — Я сделаю все, что Вы пожелаете, только не оставляйте меня, прошу…

Шеховской оторвал ее руки от своей шеи и, столкнув женщину с коленей, поднялся с кресла.

— Это бессмысленный разговор, madam, — отвернулся он от нее и отошел он к окну. — Если бы я знал, что Ваши разговоры о жизни и смерти только уловка, я бы не пришел, — раздраженно бросил он.

— Поль, но для меня это действительно вопрос жизни и смерти, — отчаянно прошептала она, падая на колени за его спиной. — Я люблю Вас! У меня не осталось ничего — ни гордости, ни порядочности. Мне ничего не нужно, кроме Вас.

Князь резко обернулся, сдернул с шеи душивший его шелковый галстук и швырнул его в кресло. Ему так хотелось побыстрее покончить с этим фарсом, что он едва сдерживал злость. Лена поднялась с коленей и приблизилась к нему, не отводя глаз от надменного лица.

— Пожалуйста… — прошептала она, заламывая руки. — Не отвергайте меня! Нам ведь было так хорошо вдвоем. Мне даже казалось, что Вы хоть немного, но любили меня.

— Это все осталось в прошлом. Нет смысла повторяться, Элен! Да, нам было хорошо, так пусть это и останется в воспоминаниях, не будем омрачать их.

— Это все она, ваша Анна! — зло выкрикнула Элен. — Я ведь могу изрядно попортить ей кровь в театре — о, да, еще и как могу! Не надо сбрасывать меня со счетов, мой золотой князь!

— Это что, шантаж?! — вскинул бровь Павел. — Не стоит, madam, опускаться столь низко.

— Куда уж ниже?! — парировала Лена, повышая голос. — Я здесь, у Ваших ног — можно ли опуститься ниже, Ваше сиятельство!?

— Вы повторяетесь, сударыня, — устало вздохнул Шеховской. — Вы ведете себя, как вздорная ревнивая супруга, не имея на то никаких прав. Право, я устал от Ваших истерик! Мой Вам совет: смиритесь, найдите себе покровителя… В этом я могу Вам помочь.

— Поль, — тон Элен вновь смягчился, — не будем сориться!

— Вы правы, действительно не будем! — усмехнулся князь. — Сказать нам друг другу больше нечего, а потому довольно переливать из пустого в порожнее. Оставьте, madam, Ваши бесплодные попытки вернуть то, чего вернуть нельзя.

— Как же Вы жестоки ко мне! Неужели Ваше сердце никогда не болело, не истекало кровью от невозможности быть с тем, кто дороже самой жизни?

Павел молчал некоторое время. Слова ее затронули какие-то тайные струны души и отозвались в ней ноющей болью. Подавив тяжелый вздох, он взялся за дверную ручку.

— Мне пора, — покачал головой Шеховский и вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Схватив со стола недопитый им бренди, Лена со всего размаху запустила бокал в только что закрывшуюся дверь.

— Ненавижу! Ненавижу! — истерично кричала она, глядя на осколки хрусталя, а потом кинулась к окну и распахнула настежь оконную раму, которую утром с трудом задвинул на место дюжий лакей. Свесившись с подоконника и глядя на то, как Шеховской спокойно усаживается в экипаж, она выкрикнула в темноту осенней петербургской ночи:

— Чтоб Вам в аду сгореть, Павел Николаевич!

Поль поднял голову и пару раз хлопнул в ладоши.

— Браво, Элен! Вы неподражаемы! Я всегда знал, что у Вас есть склонность к драматическим эффектам, — отвесил он ей шутливый поклон. — Трогай! — бросил вознице, закрывая за собой дверцу экипажа.

Лена так и стояла у распахнутого окна, слушая, как цокот копыт удаляется в темноте. Услышав, как открылась входная дверь, она похолодела от страха. Кто мог войти? Взяв в руку тяжелый графин с бренди, она крадучись направилась в прихожую, но увидев перед собой Поплавского, облегченно вздохнула.

— Аристарх Павлович, что Вам угодно? — поставив на полку графин и пытаясь поплотнее запахнуть пеньюар, поинтересовалась она.

— Я услышал шум, громкие голоса и подумал, что Вам, возможно, необходима помощь, — раздевая ее взглядом, ответил Поплавский.

— Благодарю, у меня все в порядке, — холодно отозвалась Элен. — Вы можете идти.

Поплавский не двинулся с места.

— Идите же, Аристарх Павлович! — повысила она голос. — Мне Ваша помощь не требуется!

Но помощник Гедеонова рухнул перед ней на колени и, обхватив руками ее бедра, прижался лицом к животу.

— Не прогоняйте меня, Элен! Я знаю, Вы не любите меня, но позвольте просто быть рядом. Я сделаю для Вас все, что пожелаете! — горячо зашептал он.

— Все?! — недобро усмехнулась Лена шальной мысли, что вдруг пришла ей в голову. — А если я попрошу Вас убить ради меня?

— Только скажите, кого! — не раздумывая, отозвался Аристарх.

— Даже так?! Вы в самом деле готовы на все? — недоверчиво уставилась она на него. — Я хочу, чтобы Анна умерла! Мне все равно, как Вы от нее избавитесь!

— Я сделаю, все сделаю, — Поплавский поднялся с коленей и попытался обнять ее, потянувшись губами к ее губам.

Но Элен с отвращением отвернулась и оттолкнула его, что было сил.

— Вы все сделаете? Боже! Вы даже не смешны, Аристарх Павлович, — Вы жалки! Убить! Да Вы и клопа раздавить не сможете! Убирайтесь!

Не глядя на него, она пошла в гостиную, полагая, что он, как всегда, покорно удалится. Каково же было ее удивление, когда, обернувшись, она увидела его за своей спиной.

— Элен, — прошептал он. — Вы не можете прогнать меня!

— Могу! — рассмеялась она. — Могу, Аристарх Павлович! Перестаньте преследовать меня, или я расскажу Александру Михайловичу о Ваших махинациях. Вы думаете, я не знаю, что Вы подворовываете?! Что недоплачиваете певчим, ссылаясь на то, что денег нету?!

Поплавский, нервно кусая губы, смотрел на нее. Злость и ярость темной волной поднимались в душе, туманя рассудок. Где бы она была, если бы он не нашел ее в каком-то борделе Петербурга и не привел к Гедеонову пять лет назад?! Она же ему всем обязана, но как коротка память ее, однако!

— Madam, вы уже забыли о том, откуда я вытащил Вас? — свистящим шепотом проговорил он. — Кем Вы были? Дешевой потаскухой! Впрочем, Вы и сейчас ею являетесь, разве что клиенты у Вас нынче более денежные, — попытался он уязвить ее, кивнув на темно-синий шелковый галстук, лежащий в кресле.

Лена только расхохоталась, глядя ему в глаза.

— Полно, Вам никто не поверит! Убирайтесь! — неожиданно сильно оттолкнула она его. Поплавский качнулся и оступился. Его затрясло от негодования, злости, оскорбленного самолюбия. Доколе она будет издеваться над ним?! Обхватив ее за талию, Аристарх повалил женщину на ковер и навалился сверху.

— Ты сполна заплатишь мне за все! За унижение, за насмешки, — тяжело дыша, заговорил он.

Лена извивалась под ним, как змея, пытаясь сбросить его с себя, но силы были неравны. Повернувшись к нему и с ненавистью глядя в его глаза, Элен плюнула ему в лицо.

— Ублюдок! Слезь с меня, — прошипела она, пытаясь дотянуться руками до его лица и мгновенно утратив весь свой светский лоск.

Аристарх и сам не понял, в какой момент его ладони сомкнулись на тонкой шее. Еще мгновение назад она осыпала его оскорблениями и проклятьями, а ныне лежала абсолютно неподвижно. Отняв руки от ее горла, он с ужасом уставился на покойницу. Глаза ее вылезли из орбит, лицо быстро синело, не оставляя ничего от былой красоты.

Испугавшись, он вскочил на ноги и лихорадочно огляделся. Взгляд его упал на галстук, который он заметил сразу же, едва только вошел в комнату. Схватив шелковый лоскут, Поплавский туго затянул его на шее покойницы и пятясь выскочил из комнаты. Вечером он долго стоял на площадке, прислушиваясь к голосам в квартире Элен, а потом увидел Шеховского, спускающегося по лестнице, и, значит, галстук принадлежит его сиятельству. Перекрестившись, Аристарх покинул квартиру mademoiselle Ла Фонтейн.

Надо спешить, — билась в мозгу лихорадочная мысль. — Он должен пойти в участок и сказать, что слышал шум ссоры у соседки, а когда пришел узнать в чем дело, увидел ее уже мертвой. Не забыть упомянуть, что видел ее бывшего любовника, — закивал он головой сам себе. Поднявшись к себе, Аристарх схватил свой каррик и, забыв запереть двери, бросился вниз по лестнице, на ходу просовывая руки в рукава и что-то бубня себе под нос. Редкие прохожие с изумлением оборачивались вслед стремительно бегущему по улице мужчине.

Добравшись до участка, Поплавский принялся тарабанить в запертые двери. Заспанный урядник открыл ему и недовольно уставился на сумасшедшего, который, отчаянно жестикулируя, пытался что-то рассказать, но услышав слово "убийство", встрепенулся и впустил нежданного посетителя. Выслушав сбивчивую речь Поплавского, урядник нахмурился: человек, сидящий перед ним, выдвигал весьма серьезные обвинения против князя Шеховского. Боясь попасть впросак, полицейский написал записку исправнику и, разбудив солдата, приставленного для охраны участка, отправил его к начальству, ожидая дальнейших указаний.

Свидание с Элен оставило горький осадок в душе. К раздражению примешивалась жалость к ней. После того, как его самого отвергли утром, Шеховскому стали понятнее ее чувства, ведь такую же боль и пустоту он ощущал нынче в себе. Захотелось побыть одному, пройтись, глотнуть свежего воздуха. Стукнув в стенку кареты, Поль остановил экипаж, и, отпустив возницу, неспешным шагом направился в сторону Дворцовой площади. Дойдя до площади, Шеховской перешел Певческий мост и пошел вдоль Набережной Мойки. Ветер трепал непокрытые кудри, раздувал пелерину его каррика, норовил забраться под полы одежды, но он не обращал на это никакого внимания. Свернув в Волынский переулок, князь вышел на Большую Конюшенную. Ноги сами принесли к трактиру Демута. Сев за столик, небрежным жестом подозвал прислугу. Поль не помнил, сколько выпил. Домой он явился только под утро, в сильном подпитии. Верный Прохор, встретив барина в вестибюле, подставил свое широкое плечо и не без труда дотащил его сиятельство до спальни. Ворча по своему обыкновению, денщик помог ему избавиться от одежды и уложил в постель. Едва голова коснулась подушки, Павел провалился в пьяный сон без сновидений.

Его разбудили громкие голоса. С трудом открыв глаза, Шеховской сел на постели. Голова кружилась от выпитого накануне бренди. Его глазам предстала настолько странная картина, что он принял ее за кошмарный сон: отец в гневе что-то громко говорил исправнику и двум жандармам, которые по какой-то прихоти оказались в его спальне. Схватившись за виски, князь со стоном рухнул на подушку.

— Где ты был ночью?! — повернулся к сыну Николай Матвеевич.

— Не помню, — выдохнул Павел, обозревая присутствующих мутным взглядом.

— Ты знаешь, в чем тебя обвиняют?! — потеряв терпение, вскричал князь Николай.

— Бога ради, потише! — скривился Поль.

— Ваше сиятельство, — выступил вперед исправник, обращаясь к Шеховскому-старшему, — дозвольте мне прояснить суть дела.

— Говорите, — недовольно бросил Николай Матвеевич.

Откашлявшись и преисполнившись важности возложенной на него миссии, исправник повернулся к Павлу Николаевичу.

— Ваше сиятельство, с прискорбием вынужден сообщить, что Вас обвиняют в убийстве Елены Леопольдовны Ла Фонтейн, актрисы императорских театров и Вашей содержанки, — понизив голос, добавил он.

— Что за глупости?! — поднялся с кровати Шеховской и, пошатываясь, сделал несколько шагов к туалетному столику.

Налив в стакан воды из графина, князь жадно выпил ее несколькими глотками. Элен мертва! — настигла его первая трезвая мысль. — Кто-то убил ее! Но зачем?!

— Вы были вчера в квартире mademoiselle Ла Фонтейн? — задал вопрос исправник.

— Был, — кивнул головой Павел, с трудом осмысливая случившееся. — Мы говорили, но когда я уходил, mademoiselle Ла Фонтейн оставалась в добром здравии, — нахмурился он.

Николай Матвеевич скорбно поджал губы.

— Мы уже допросили Вашего кучера. Он подтвердил, что mademoiselle Ла Фонтейн была жива, когда Вы уезжали, но при этом заметил, что отправился домой, высадив Вас около Дворцовой площади. Следовательно, Вы могли вернуться и задушить ее, — продолжил исправник.

— Задушить?! — резко обернулся Павел и тотчас скривился от боли, пронзившей затылок и виски.

— Елена Леопольдовна была задушена после полуночи предположительно принадлежащим Вам шелковым галстуком синего цвета.

— Я покинул квартиру mademoiselle Ла Фонтейн до полуночи и больше туда не возвращался, — раздраженно заметил Шеховской.

— Где Вы были после полуночи?

Шеховской вздохнул. Похоже, ситуация начинает приобретать некий зловещий смысл. Они что же, в самом деле считают, что он убийца?! — не мог поверить он в абсурдность происходящего.

— У Демута! — бросил он.

— Кто-нибудь был с Вами? Кто-нибудь, кто сможет подтвердить Ваши слова?

Поль нахмурился, изо всех сил пытаясь вспомнить, виделся ли он в трактире с кем-нибудь из знакомых.

— Не помню… Наверное, нет, — неуверенно ответил он.

— Ваше сиятельство, следствие прояснит ситуацию, а пока прошу Вас проследовать с нами добровольно.

— Могу я хотя бы привести себя в порядок? — покачал головой Шеховской не в силах поверить в то, что происходит.

— Мы обождем Вас за дверью, — кивнул головой исправник, и, сделав знак сопровождавшим его жандармам, удалился из спальни князя.

— Ты хоть понимаешь, что тебя виселица ждет, если твоя вина будет доказана?! — вскинулся Николай Матвеевич.

— Глупости! — отмахнулся Поль. — Я был у Элен, но пальцем ее не тронул. Это недоразумение.

— Недоразумение?! Ты был у этой женщины, а после твоего визита ее находят удушенную с твоим галстуком на шее! Ты считаешь, что это глупости и недоразумение?!

— Отец, я не убивал Элен. Вы-то мне верите? — ответил Павел, пристально глядя в глаза Николая Матвеевича.

— Я верю, но все улики указывают на тебя, — тяжело вздохнул князь. — Я постараюсь сделать все возможное…

— Уверен, все образуется, — пожал плечами Поль, надевая чистую рубашку, — и уже к вечеру я вернусь.

Оказавшись после еще одного допроса в мрачном каземате Петропавловки, князь уже не был уверен в том, что отделается легким испугом. К дознавателю его больше не вызывали, и зная, как безобразно ведется расследование, Шеховской на третий день пребывания в камере уже и сам начал сомневаться в возможности благополучного исхода. Поначалу Поль метался из угла в угол, но безысходность собственного положения постепенно повергла его в мрачные раздумья.

Это, верно, дурной сон, стоит только проснуться, и кошмар закончится, — стискивал он ладонями виски. Но кошмар не заканчивался. Каждый новый день начинался так же, как предыдущий, с того, что распахивалось зарешеченное оконце на двери, и голос из коридора вопрошал: "Не надумали еще сделать чистосердечное признание, Ваше сиятельство?" Шеховской плохо переносил заточение. Отсутствие возможности свободно передвигаться угнетало, тяжким грузом давило на сознание. Атмосфера, царившая в полутёмной сырой камере, лишала надежды на скорое освобождение. Тюремная пища была просто отвратительной, и первые три дня он с содроганием пил только нестерпимо отдающую затхлостью и плесенью воду, чувствуя, что теряет силы и контроль над собой.

Хуже всего было то, что вести об аресте князя Шеховского и о причинах этого ареста уже на второй день появились во всех газетах столицы. Полина, прочитав принесенную Сержем газету, побледнела и почему-то вспомнила слова Докки о том, что, может, Бог уберег ее от большей беды. Светское общество с жаром взялось обсуждать скандальную новость. Симпатии разделились: нашлись и такие, кто безоговорочно уверовал в его виновность и с нетерпением ожидал развязки. По всему ему грозила смертная казнь, о чем не преминули сообщить почти во всех изданиях. Сей процесс обещал стать самым громким в истории Петербурга.

Николай Матвеевич, как и обещал сыну, обращался с ходатайствами и к генерал-лейтенанту Шульгину, и даже к министру внутренних дел графу Льву Алексеевичу Перовскому, но все было напрасно. Когда он вернулся от Перовского, в гостиной его ожидала Софья Андреевна, приехавшая в Петербург, как только узнала об аресте сына. Она с надеждой смотрела на мужа, но тот только развел руками: "Даже Перовский ничего не может сделать!"

* * *

Утром Жюли глянула на себя в зеркало и увидела, что царапина на щеке почти зажила, а синяк еле заметен. Прошло уже пять дней из той недели, что дал ей Гедеонов, и все это время она просидела дома, стыдясь показаться на люди с таким лицом. На радостях она направилась в кофейню, что находилась напротив ее дома. Князя Шеховского она не видела уже четыре дня и за это время смирилась с тем, что Поль, видимо, внял ее просьбе, и более не побеспокоит ее своими визитами. И как она ни старалась убедить себя, что это именно то, чего она хотела, но глупое сердце не желало мириться с этим. Желание увидеть его было сильнее всех опасений, что при встрече она не сможет противостоять его натиску и своим чувствам. В конце концов, Юля призналась сама себе, что подспудно ждет его, надеясь на новую встречу и не зная, что она ей принесет. Швейцар в парадном открыл перед ней двери и с хитрой улыбочкой полюбопытствовал, не уехал ли куда тот барин, что к ней заходил. Девушка залилась румянцем и заторопилась в кофейню. Усевшись за столик, она поднесла к губам чашку, с наслаждением вдыхая чарующий аромат кофе, и огляделась по сторонам. Ее внимание привлек газетный листок, лежащий на соседнем стуле. В глаза бросилась знакомая фамилия, набранная крупным шрифтом. Схватив в руки газету, девушка быстро пробежала глазами заметку. Сердце стиснула ледяная рука страха. Боже, она уже четыре не выходила из дому и совершенно не знала о произошедшей трагедии. Жюли еще раз внимательно перечитала статью и, откинувшись на спинку, стула задумалась. Неужели Поль действительно мог убить Элен?! Нет. Он не мог. Не мог! Только не он! — тряхнула она головой. — Боже! Да его же повесят! — закусила она в отчаянии губу. Что можно предпринять? — мысли лихорадочно метались в ее голове, и вдруг вспомнилась хитрая улыбочка швейцара.

Девушка стремительно поднялась и, оставив на столе нетронутый завтрак, быстрым шагом вышла на улицу. Глубоко вздохнув, Юля прикрыла глаза. Мысль, пришедшая ей в голову, была настолько безрассудной и отчаянной, что она замерла в нерешительности.

Но что, если это единственный шанс спасти его? — потерла она запульсировавшие тянущей болью виски, и, решившись, стремительно зашагала в сторону ближайшего полицейского участка, чтобы не дать себе времени струсить и передумать.

Поначалу ее даже отказались слушать, но когда она на весь участок выкрикнула, что у нее есть доказательства того, что князь Шеховской не виновен в смерти mademoiselle Ла Фонтейн, все вокруг стихло, и несколько пар глаз уставились на нее в немом изумлении. Урядник провел ее в маленькую комнатушку, служившую ему кабинетом и вышел, попросив обождать. Услышав, как в двери повернулся ключ, Жюли занервничала. Зачем было запирать ее? Она ведь не собиралась бежать после столь шокирующего заявления.

Девушка потеряла счет времени в ожидании его возвращения. Несколько раз она подходила к двери и просила открыть ее, но ей неизменно отвечали, что без разрешения господина урядника никто не имеет права выпустить ее, и постепенно ею овладел страх. Что же она наделала?! Что, если ее обвинят в лжесвидетельстве?!

Она провела около трех часов в заточении, когда, наконец, в двери повернулся ключ, и на пороге показался уже знакомый ей урядник в компании полицейского исправника.

— Mademoiselle, Вы утверждаете, что у Вас есть что сообщить следствию по делу об убийстве Елены Леопольдовны Ла Фонтейн? — недоверчиво поинтересовался он.

— Совершенно верно, Ваше благородие, — едва слышно ответила Юленька, напуганная внушительным видом последнего.

— Говорите, я слушаю Вас.

— Дело в том… — Юля запнулась. Сглотнув ком в горле, она подняла голову и, глядя в глаза полицейского, выпалила на одном дыхании:

— Его сиятельство провел эту ночь со мной. И никуда не отлучался, — поспешно добавила она.

— Сударыня, Вы понимаете, что за ложно данные показания Вам грозит ответственность?

— Безусловно, Ваше благородие, — прошептала она.

— Представьтесь, — бросил он, поигрывая перчатками и не сводя с нее пристального взгляда.

— Мое имя Юлия Львовна Кошелева. Я являюсь актрисой императорских театров, где известна под сценическим псевдонимом Анна Быстрицкая. Все это Вам может подтвердить его превосходительство директор императорских театров Александр Михайлович Гедеонов, — закончила она.

— Кем Вам приходится его сиятельство князь Павел Шеховской? — бесстрастно спросил исправник.

— С некоторых пор я нахожусь под покровительством Павла Николаевича, — отчаянно краснея, ответила она.

— Ну, что же, mademoiselle, тогда мы вынуждены задержать Вас до выяснения всех обстоятельств.

— Я понимаю, — опустила голову Юленька.

— Прошу Вас, mademoiselle, — указал он ей рукой на дверь. — Вас проводят в полицейское управление, где Вы будете иметь беседу со следователем по данному делу.

 

Глава 9

Александр Михайлович Гедеонов нервно расхаживал по кабинету в ожидании Поплавского. После известия об убийстве mademoiselle Ла Фонтейн Александринский театр уже который день гудел. Его самого тоже потрясла эта ужасная смерть, хотя и не верилось, что Шеховской способен был избавиться от преследовавшей его бывшей любовницы таким варварским способом. Но как ни жаль ему было Элен, сейчас ему не давала покоя другая, куда более приземленная мысль: кем он может заменить ее?! Репертуар трещал по швам — ведь Элен, как ведущая актриса, была занята едва ли не в половине всех постановок. Сегодня он отправил посыльного с запиской к mademoiselle Быстрицкой, решив, что неделя, которую он ей дал, практически истекла, и гримеры сделают все, чтобы она смогла выйти на сцену в вечернем представлении, но посыльный вернулся ни с чем. По словам швейцара, Анна еще утром ушла из дому, зашла в кофейню напротив дома и с тех пор не возвращалась. Необходимо было что-то не медля решать относительно вечернего представления, потому как найти Анну до вечера едва ли удастся. Но только Аристарх Павлович вошел в кабинет, как в дверь постучали, и взволнованный лакей объявил:

— Ваше превосходительство, к Вам тут пожаловали по срочному делу. Урядник от следственного пристава, просит принять его незамедлительно.

Не ожидавший никаких посетителей Гедеонов с недоумением глянул на Поплавского, но при словах "урядник от следственного пристава" Аристарх побледнел и тяжело привалился к стене. Более чем удивленный такой реакцией помощника, Гедеонов повернулся к прислуге:

— Проси!

Войдя в кабинет, урядник сразу же попросил оставить его наедине с Александром Михайловичем для приватной беседы.

— Ваше превосходительство, Вам знакома Юлия Львовна Кошелева, также известная под именем Анны Быстрицкой? — без предисловий начал полицейский.

— Да, мы знакомы, — с удивлением ответил Гедеонов. — Мademoiselle Кошелева — начинающая актриса Александринского театра, и я сам придумал ей этот сценический псевдоним. Могу я полюбопытствовать: чем вызван Ваш интерес к ней?

— Видите ли, Ваше превосходительство, наш интерес к ней возник в связи с расследованием дела об убийстве mademoiselle Ла Фонтейн. Mademoiselle Кошелева утверждает, что находится под покровительством князя Шеховского, подозреваемого в убийстве Елены Леопольдовны, и Вы, якобы, можете подтвердить ее слова.

— Дело, милостивый государь, в том, что mademoiselle Кошелева принята в труппу недавно, — после некоторых раздумий заговорил Гедеонов, — поэтому я не могу что-то однозначное сказать об их отношениях. Знаю только, что Павел Николаевич обращался лично ко мне с просьбой посодействовать ему в более близком знакомстве с mademoiselle Быстрицкой, выказав при этом немалый интерес в том, чтобы взять ее под свое покровительство, и я пошел навстречу его пожеланию. Это то, что мне доподлинно известно, а о дальнейшем предположения строить не буду.

Внимательно выслушав Гедеонова, урядник поблагодарил его за помощь в расследовании и откланялся, а директор императорских театров с сожалением понял, что замены спектакля сегодня не миновать.

В это же самое время Жюли сидела в маленьком мрачном кабинете, больше похожем на каморку, дожидаясь, когда следственный пристав, назначенный вести дело об убийстве mademoiselle Ла Фонтейн, изволит явиться, чтобы выслушать ее показания. К ней зачем-то приставили городового, который неловко топтался около двери, с нескрываемым любопытством рассматривая барышню, доставленную в управление под конвоем. Доведенная почти до отчаяния мрачной обстановкой и неизвестностью, девушка желала только одного: побыстрее покончить со всем этим. Но с появлением следователя положение ее стало только хуже. Совершенно не щадя ее чувств, полицейский принялся дотошно расспрашивать ее об отношениях с князем Шеховским, даже не посчитав нужным отпустить городового, который, присутствуя при унизительном допросе, слышал каждое слово из ее сбивчивых ответов. Господи! Будто преступница какая! — пришла она в ужас от своего положения. — Ну что за неприятный человек! Как можно спрашивать подобное?! — вздыхала она, отчаянно краснея под цепким взглядом дознавателя. Все в нем — манера поведения, неприкрытый сарказм в голосе, — выдавало его пренебрежительное отношение к сидящей перед ним девушке. Юле хотелось провалиться сквозь пол, лишь бы избежать необходимости отвечать на поставленные вопросы, но только так она могла спасти Павла. Съежившись на неудобном жестком стуле, она ощущала, как от стыда горят щеки и уши, и боялась поднять глаза, чтобы не дай Бог не выказать своего состояния. "Господи! Милостивый! Пусть это побыстрее закончится! Я никогда больше не буду лгать!" — твердила она про себя.

— Madam, — обратился он к ней, — как давно Вы состоите в интимной связи с князем Шеховским?

Юля растерянно молчала.

— Madam, Вы не расслышали мой вопрос? — навис следователь над столом, упираясь в столешницу руками.

Это пренебрежительное "madam" прозвучало как оскорбление. Юля вздрогнула, сплетая пальцы на коленях. Грязь, какая грязь! — поморщилась она. — Он ведь кокоткой меня считает.

— Нет-нет, я все прекрасно слышала, — еле слышно выдавила она, и вдруг вскинулась, возмущенная его тоном. — Простите, но какое это имеет отношение к данному делу!? Я полагала, что Вас интересует ночь убийства mademoiselle Ла Фонтейн!

— Может, и не имеет, — пожал плечами полицейский, — но все же будьте любезны ответить. Хотелось бы понять, насколько близко Вы знакомы с Павлом Николаевичем? — спросил он уже другим тоном, почувствовав в ней перемену от страха и безысходности к возмущению.

— Достаточно близко! — вспыхнула Юленька. — Вы что же, мне не верите?

— Пока что у меня нет оснований не доверять Вам, — вкрадчиво заметил он. — Конечно, нам придется допросить швейцара; если он подтвердит, что князь провел ту ночь в Вашем обществе, тогда Вас отпустят, и его сиятельство тоже.

— А если не подтвердит? — едва не задохнувшись от ужаса, спросила Жюли, вновь теряя с таким трудом обретенную уверенность.

Следователь тотчас растянул тонкие губы в зловещей улыбке, догадавшись, что его попытка запугать возымела действие.

— Тогда Вам придется отвечать за ложно данные показания по всей строгости закона! — развел он руками.

Записав все ее ответы и заставив ее подписать какую-то бумагу, он, наконец, удалился. Дверь снова заперли. Юля откинулась на спинку стула и уставилась в потолок. Она уже несколько часов находилась в этом кошмаре. Боже, каково же приходится Шеховскому, ведь он уже несколько дней в заточении? — подумалось ей. Если ее не выпустят в самое ближайшее время, она просто лишится рассудка. Нестерпимо захотелось вырваться из этих мрачных стен. Глотнуть свежего воздуха, вдохнуть полной грудью. Наверное, она поступила безрассудно, когда сама пошла на это, но это от отчаяния. Если есть хоть малейшая возможность спасти его, она должна попытаться. И пусть при этом она погубила себя, и в приличное общество ей отныне вход заказан, но это не слишком высокая плата за то, что он будет жить.

Несмотря на неудобную позу и жесткое сидение, девушке показалось, что она задремала. Звук ключа, поворачивающегося в замке, заставил ее подскочить на месте, сердце часто и болезненно заколотилось в груди от неизвестности и страха. На пороге вновь показался следственный пристав.

— Юлия Львовна, Вы можете быть свободны, — посторонился он, пропуская ее к двери.

— А его сиятельство? — робко спросила она.

— Швейцар из дома, где Вы проживаете, подтвердил Ваши слова, — окинув ее с головы до ног сальным взглядом, усмехнулся полицейский, — и потому его сиятельство уже сегодня будет на свободе.

Следственный пристав долго беседовал с седовласым слугой, пытаясь запутать его вопросами. Старик действительно запутался. Он никак не мог вспомнить, в какой именно вечер князь оставался в квартире mademoiselle Быстрицкой до утра, но подтвердил, что сей факт имел место быть. Когда же полицейский, так ничего толком не добившись, уже собрался уходить, швейцар вдруг подскочил на месте.

— Вспомнил, Ваше благородие! — воскликнул он. — Это было аккурат в прошлую пятницу! Точно, точно, — закивал он головой.

На самом же деле швейцар невольно ошибся. Дни его были столь однообразны и унылы, что походили друг на друга, как две капли воды, и он, как ни старался, не смог доподлинно вспомнить тот вечер, зато хорошо помнил, в какие дни должен был быть на посту, но, изрядно перепугавшись на допросе, запамятовал, что именно в этот день он подменял заболевшего второго швейцара, служащего в этом доме.

Следователь решил лично сообщить князю Шеховскому о его освобождении из заключения — уж очень ему хотелось увидеть лицо князя, когда он узнает, по какой причине его освобождают.

Увидев полицейского на пороге своей камеры, Шеховской поднялся с жесткого ложа, ожидая, что его поведут на допрос. Но слова следственного пристава повергли его в полнейшее изумление.

— Ваше сиятельство, я пожаловал сюда с добрыми для Вас вестями, — нарочито радостно улыбнулся он с порога.

— Спешите сообщить, что настоящий убийца mademoiselle Ла Фонтейн найден и понесет заслуженное наказание? — не удержался от иронии Павел.

— Увы, в этом мы не преуспели! Но нашелся свидетель, вернее, свидетельница, — ехидно продолжил пристав, — которая утверждает, что ту ночь, когда была убита Елена Леопольдовна Ла Фонтейн, Вы провели в ее постели.

— Свидетельница? — ошарашенно произнес Шеховской.

— Некая mademoiselle Кошелева, также известная под именем Анны Быстрицкой, — внимательно следя за его реакцией, ответил полицейский. — Или сия дама Вам не знакома и возводит на Вас напраслину? — ухмыльнулся он. — Весьма пикантная штучка, надо признать!

Павел замер. Сразу же вспомнилось лицо девочки с большими темными глазами, протягивающей ему томик "Евгения Онегина" с просьбой подписать книгу на память о его визите. Жюли. Юная сестра Сержа и Полин. Боже! Как же он не догадался?! Вот откуда это чувство, что они знакомы! Вот он, недостающий кусочек головоломки! Но как же она изменилась! — изумленно думал князь. И почему она оказалась актрисой, если Серж привез Полин на сезон? Возможно, именно от них она пытается спрятаться в Петербурге столь скандальным способом? Тотчас другая мысль заставила его похолодеть: она назвалась его любовницей, и об этом непременно станет известно в самом ближайшем времени. Жюли сознательно уничтожила свою репутацию, чтобы спасти его от виселицы! Шеховской резко выдохнул — все это время, пока он ворошил в своей памяти обрывки воспоминаний, князь почти не дышал.

— Да, мы знакомы, — хмуро бросил он. — Надеюсь, я могу идти?

— Конечно, Ваше сиятельство! Именно с тем, чтобы сообщить Вам об изменении в Вашем положении, я и приехал сюда.

Шеховской поспешил покинуть мрачные стены Петропавловки. Для себя Павел решил, что первым делом отправится домой, чтобы привести себя в порядок после четырехдневного пребывания в тюремном каземате, а затем он обязан разыскать Жюли. Жюли! — с улыбкой покачал он головой. Кто бы мог подумать, что он так отчаянно влюбится в провинциальную барышню, которая к тому же оказалась весьма далека от представлений о благопристойности! Что же заставило ее податься в столицу, назваться чужим именем, да еще при этом умудриться поступить в актрисы? Все эти вопросы не давали ему покоя, и он твердо был намерен получить на них ответы. Но и другая мысль заставляла сердце биться чаще: она не равнодушна к нему, иначе разве ж пошла на такой отчаянный и рисковый шаг?!

Теперь, когда он знал истинное положение дел, Шеховскому был известен только один способ восстановить репутацию своей отчаянной спасительницы: он женится на ней вопреки всем пересудам. Если бы не она, болтаться ему на виселице в самом скором времени. Хотя, — невесело ухмыльнулся князь, — может быть, учитывая боевые заслуги, казнь через повешенье ему могли бы заменить расстрелом.

* * *

Жюли вышла из полутемного помещения полицейского управления и моргнула от яркого света дня. Когда ее везли сюда, как преступницу, под конвоем, ей было не до того, чтобы запоминать дорогу, и теперь она стояла на мостовой в полной растерянности. За полтора месяца, проведенных в столице, у нее не было времени хорошо изучить город, поэтому, оказавшись в совершенно незнакомом месте, девушка едва не запаниковала. Все еще пребывая под гнетущим впечатлением после учинённого ей допроса, она медленно побрела по улице, не решаясь обратиться к кому-либо и спросить дорогу. Ей казалось, что теперь всем известно то, в чем она призналась приставу, что у нее на лбу написано, что она кокотка, падшая женщина. Публично признав себя содержанкой его сиятельства князя Шеховского, она одним махом уничтожила свою репутацию. Следователь предупредил ее, что ей, возможно, придется еще и давать показания в суде, поскольку пока убийца mademoiselle Ла Фонтейн не найден, окончательно подозрения с князя не могут быть сняты.

Девушка долго брела по улицам, пока не остановилась в совершенно неизвестном ей районе. Подняв глаза, она прочитала название улицы на воротах роскошного особняка. "Английская Набережная". Боже, это так далеко от ее нынешнего жилища, а она уже совершенно выбилась из сил! От отчаяния хотелось сесть на мостовую прямо посреди улицы и заплакать. День, принесший ей столько самых неприятных событий, неуклонно клонился к вечеру, скоро уже совсем стемнеет, а до дома идти не меньше часа, — вздохнула она.

— Жюли, это ты?! — вдруг услышала она позади себя и похолодела от страха.

Этот голос она бы не спутала ни с каким другим. Развернувшись, Юленька застыла, не в силах пошевелиться. Ноги приросли к земле и отказывались повиноваться ей.

— Бог мой, Серж! — выдохнула она едва слышно и в изнеможении прислонилась к уличному фонарю.

В мгновение ока старший брат оказался рядом. Девушка выглядела такой потерянной и несчастной, что на лице Сергея сквозь недовольство мелькнула тень беспокойства.

— Жюли, — покачал он головой, — Слава Богу, я нашел тебя! Но как ты могла так поступить с нами?!

Подхватив ее под руку, Серж потащил девушку к наемному экипажу. Юленька не противилась — не было больше сил сопротивляться судьбе. Забившись в угол экипажа, она со страхом взирала на Сергея, не зная, чего ожидать от него. Серж молчал некоторое время, внимательно разглядывая сестру.

— Ну, что же, Юлия Львовна у Вас есть только одна возможность объясниться, — начал он, переходя на "Вы", как бывало всегда, когда он был ей недоволен. — Не пытайтесь лгать — этим Вы только усугубите свое положение.

— Серж, я вовсе не хотела бежать из дому, но, приняв решение выдать меня за Четихина, Вы не оставили мне выбора, — бесстрашно посмотрела она прямо в глаза брата. Что уж может быть страшнее того, что ей довелось пережить за время пребывания в столице?

— Я и сейчас не намерен отказываться от своего решения, — заметил он. — Как только уладятся дела Полин, я отвезу Вас к барону.

— Боюсь, в свете последних событий Александр Алексеевич сам откажется от брака со мной, — тихо ответила она, опустив глаза и расправляя складки плаща у себя на коленях.

— Потрудитесь объяснить! — недовольно бросил Серж.

Жюли тяжело вздохнула, собираясь с силами и с мыслями. Она была уверена, что, выслушав ее исповедь, брат в лучшем случае запрет ее в монастырь. Бог с ним, какая теперь разница! — устало вздохнула она.

— Я жду, — нетерпеливо напомнил Кошелев.

— Приехав в столицу, я отправилась на прослушивание к директору императорских театров Александру Михайловичу Гедеонову, и он взял меня в актрисы, — монотонно начала она, замечая, как потемнело лицо Сергея при этих ее словах. — В свете меня теперь знают как Анну Быстрицкую, — добавила она.

— Это упрощает дело, — выдохнул Серж. — Рад, что у Вас хватило здравого смысла не назваться своим настоящим именем.

— Гедеонову известно, кем я являюсь на самом деле, — почти прошептала Юленька. — Но это еще не все. Я знаю, что князь Шеховской разорвал помолвку с Полиной.

— Откуда? — удивленно воскликнул Серж. — Бог мой, неужели слухи об этом уже распространились по всему городу?! — расстроенно добавил он.

Жюли отрицательно покачала головой.

— Павел Николаевич сам мне сказал о том.

— Вы виделись с Шеховским? Но когда? Он же арестован!

— Вот об этом я и хотела сказать Вам, — судорожно вздохнула Юленька. — Поль… Павел Николаевич, — поправилась она, — считая, что я актриса Анна Быстрицкая, предложил мне свое покровительство, — краснея, продолжила она.

— Продолжайте, — нахмурился Серж.

— Серж, простите меня… Это из-за меня он разорвал помолвку с Полиной, — Юля нервно сцепила пальцы и умоляюще посмотрела в глаза брата. — Я не согласилась, но потом, когда узнала, что его арестовали…

— Поговорим об этом позже, — мрачно ответил Сергей. — Так что Вы сделали?

— Я пошла в полицию и призналась в том, что являюсь его содержанкой, и что ту ночь, когда была убита mademoiselle Ла Фонтейн, он провел со мной. Мне пришлось назвать свое настоящее имя следственному приставу, — закончила она, сжимаясь под тяжелым взглядом Кошелева.

— Это осложняет дело, — хмуро ответил он. — В таком случае, завтра утром мы выезжаем в Кузьминки. Надеюсь, мы приедем раньше, чем до нашего уезда и до барона успеют докатиться слухи о Вашем скандальном поведении.

— Серж, умоляю! Не выдавайте меня за Четихина! — не сдержалась она.

Кошелев только вздохнул, глядя на нее, как на неразумное дитя.

— У Вас два выхода: или обвенчаться с Четихиным или к маменьке в монастырь, — жестко ответил он. — Выбирайте!

Жюли опустила голову, смиряясь с поражением.

Экипаж остановился, и Сергей, выйдя из кареты, подал сестре руку. Он не выпускал ее руки, даже когда поднимался по лестнице, и только втолкнув ее в квартиру и повернув в дверях ключ, отпустил, словно боялся, что она вновь попытается сбежать. На шум в прихожей выбежала Докки и, всплеснув руками, застыла, глядя на мужа и золовку.

— Полин! — позвала она. — Полин, идите же сюда. Невероятно! Серж нашел ее!

Юля стояла, опустив голову. Не было сил взглянуть в глаза сестре, вышедшей на зов Докки.

— Жюли! — бросилась к ней Полина и заключила сестру в объятия. — Жюли, где же ты была?!

— Не думаю, что ты будешь так же рада ей, когда узнаешь обо всем, что наша дорогая сестричка натворила! — заметил Серж со злым сарказмом в голосе.

— О чем ты?! — отмахнулась Полина. — Главное, что Жюли нашлась и с ней все в порядке…

— Да будет тебе известно, что именно ей мы обязаны тем, что Шеховской расторгнул помолвку! — ответил Кошелев.

— Я не понимаю тебя, — удивленно посмотрела на него Полин, но тотчас повернулась к сестре, оставляя разговор с братом на потом. — Жюли, — обратилась она к ней, — идем со мной, ты сама мне все расскажешь.

Серж только фыркнул на это и повернулся к Докки:

— Евдокия Дмитриевна, велите Григорию собрать мои вещи. Завтра я и Жюли выезжаем в Кузьминки, а на время моего отсутствия вас будет сопровождать Петр Степанович. Я заеду к нему и попрошу его об этом.

— Завтра. К чему такая спешка, Серж? — удивленно округлила глаза Докки.

— Юлия Львовна не оставила мне выбора: скандальные слухи имеют обыкновение слишком быстро распространяться, — вздохнул Кошелев. — Не хотелось бы, чтобы они дошли до барона раньше, чем я смогу ему все объяснить.

Сестры надолго уединились в комнате Полины. Юля, боясь поднять глаза на старшую сестру, рассказала ей обо всем, что случилось с ней с момента ее побега. Когда она умолкла, Полина поднялась с кресла и подошла к ней.

— Не кори себя! — погладила она сестру по растрепавшимся локонам. — В том, что Павел Николаевич разорвал помолвку, нет твоей вины.

— Полин, я не хочу замуж за Четихина, — подняла голову Жюли, глядя на сестру глазами, полными слез. — Уж лучше в монастырь!

— Господь с тобой! — нахмурилась Полина. — О чем ты говоришь? У тебя ведь вся жизнь впереди! Ты представления не имеешь, какая жизнь ждет тебя в монастыре.

— Господи, все зря! — всхлипнула Жюли, закрыв лицо руками.

— А может, вовсе и не зря… — тихонько отозвалась Полина, думая о чем-то своем.

Наутро тяжелый дорожный экипаж Кошелевых покидал столицу. Серж сделал только одну остановку у дома Лукомских — для того, чтобы попросить, как и обещал, Петра Степановича присмотреть за Полин и Докки на время его отсутствия. Кошелев рассчитывал к середине ноября приехать в Кузьминки, вручить Жюли барону, и к началу декабря вернуться в Петербург, чтобы спокойно заняться делами Полин.

* * *

Вернувшись домой, Шеховской сразу же направился в покои матери. О приезде княгини ему сообщил дворецкий, едва он переступил порог родного дома. Софья Андреевна тихонько ахнула и, отложив в сторону рукоделие, торопливо поднялась навстречу единственному сыну.

— Павлуша, мальчик мой, вернулся! — подставляя для поцелуя щеку, счастливо прошептала она. — Я Бога молила, я знала, что все обойдется. Ты ведь не мог…

— Не мог, маменька, конечно, не мог. Вы простите меня, но я сейчас ненадолго, — улыбнулся он виновато. — Боюсь, мое освобождение — не Божий промысел, и обязан я своей свободой, а, возможно, и жизнью, одному очень хорошему человеку. Теперь у меня есть перед ним обязательства, с которыми поспешить надобно. Я Вам позже обязательно все объясню!

Поль переодевался, когда Николай Матвеевич без стука вошел в комнату сына.

— Далеко собрался? — поинтересовался он, наблюдая как Павел, чертыхаясь пытается завязать галстук.

Обернувшись, сын встретился с хмурым взглядом отца.

— Мне сказали, что ты из крепости вернулся, и даже не удосужился зайти, — с укором продолжил он. — Я обиваю пороги кабинета Перовского в попытках уладить твои дела, мать приехала из Павлова, а ты, явившись домой, даже не счел нужным сообщить о своем освобождении?

— Отец, поверьте, сейчас у меня действительно нет времени, я позже Вам все объясню, — попытался уйти от разговора Поль.

— Позже!? Изволь сейчас же объясниться! По какому случаю такая спешка?!

Вздохнув, Павел отбросил измятый галстук.

— Что ж, я объяснюсь. Я собираюсь сделать предложение mademoiselle Кошелевой.

— Это, видимо, дурная шутка?! — перебил его Николай Матвеевич. — Признаться честно, я был рад, что ты одумался и разорвал эту помолвку. Хотя девица привлекательна и недурно воспитана, и я даже готов был смириться с твоим выбором, но, тем не менее, Кошелевы Шеховским не ровня!

— Я не о Полин говорю сейчас, — возразил Поль.

— Павел Николаевич, — вздохнул Шеховской-старший, — все это ужасно напоминает мне глупый фарс, и я решительно не понимаю, к чему Вы ломаете эту комедию?

— Я серьезен, как никогда. Именно Жюли Кошелевой я обязан своим освобождением. Она дала показания о том, что ту ночь, когда была убита Элен, я провел с ней.

— Да уж, яблоко от яблони недалеко падает, — ворчливо заметил Николай Матвеевич. — Неужели я должен тебе рассказывать, что есть немало иных возможностей отблагодарить ее? А касательно женитьбы могу сказать одно: я никогда, — слышишь, никогда! — не дам благословения на этот брак.

— Не понимаю Вас, папенька! Вы были согласны, чтобы я женился на Полин, хотя и не одобряли этого. Жюли ее сестра. Так в чем же разница?

— В силу своей молодости ты, конечно, можешь и не знать этой скандальной истории, — вздохнул Шеховской-старший. — Разница в том, что младшая дочь Льва Алексеевича прижита им от дальней родственницы его супруги.

— Жюли незаконнорождённая? — не смог скрыть своего удивления Поль.

— Верно, хотя ее и удочерили официально, а потому пока я жив, эта девица не станет следующей княгиней Шеховской!

— Для меня все это не имеет значения, — решительно ответил Павел, — потому что я ей жизнью обязан.

— Что ж, я тебя предупредил: я не дам тебе своего благословения! — пригрозил Николай Матвеевич. — Только посмей ослушаться, и наследства лишу, и содержания! Вот как Бог свят, все перепишу на Александра! — вспомнил он про племянника.

— Воля Ваша, батюшка, — остановился Павел перед отцом, — но и я от своего намерения не оступлюсь!

Николай Матвеевич смерил сына пристальным взглядом.

— Посмотрим, как ты на жалованье штабс-капитана проживешь, с молодой-то женой, — не сдавался князь.

— Не извольте беспокоиться, папенька, проживу! — бросил Поль, выходя из комнаты.

— Вернись! Прокляну! — крикнул ему вслед князь Николай.

Но Павел даже не обернулся. Николай Матвеевич тяжело опустился в кресло, схватившись за сердце.

— Прохор, бренди подай, — прошептал он побелевшими губами.

Денщик Павла бросился исполнять указание барина, на ходу качая головой: где же это видано, чтобы сын посмел выйти из воли родителя своего?! Ох, не доведет молодого барина до добра девица эта! Ох, не доведет!

Павел, узнав от швейцара, что Жюли еще с утра ушла из дому, всю ночь провел в экипаже под ее домом, но девушка так и не появилась. За ночь он промерз до костей, все мышцы онемели от попыток как-то устроиться на неудобном сидении наемного экипажа, усталостью сказывались дни, проведенные в крепости, но, снедаемый беспокойством, наутро он отправился к Гедеонову. К его великому огорчению, Александру Михайловичу также не было ничего известно о судьбе Жюли. В отчаянии Павел подумал было поехать к Кошелевым, но он тотчас отмел эту мысль: если бы Жюли приехала в Петербург с братом и сестрой, то едва ли стала бы скрываться под чужим именем и уж точно не подалась бы в актрисы. К тому же не хотелось лишний раз напоминать Полин о своем недостойном поступке. Весь день он колесил по городу, вглядываясь в лица прохожих, но попытки разыскать девушку в столице ни к чему не привели.

Когда же вечером он вернулся домой, то в который раз убедился, что Николай Матвеевич никогда не бросался пустыми угрозами. Двери родного дома оказались закрытыми для него. Пришлось проситься на постой к Горчакову, пока он не уладит все свои дела. Подобное положение для Шеховского, привыкшего за последние два года жизни в столице ни в чем себе не отказывать, было хоть и терпимо, но весьма неприятно. Самое большое беспокойство у него вызывало загадочное исчезновение Юли. Зная, какие опасности могут подстерегать одинокую девушку в столице, он не находил себе места и не прекращал попыток найти ее, хотя и понимал всю их тщетность.

Михаил, видя его состояние, изо всех сил пытался помочь. Именно Мишель вспомнил о Лукомском и предположил, что Юленька могла бы обратиться за помощью к Петру Степановичу.

— Все это, конечно, маловероятно, — говорил он Шеховскому, — но стоит попытаться.

— Я склонен уже рассматривать любые варианты, — устало согласился Поль, сидя в уютном кабинете Горчакова за рюмкой бренди поздним вечером, — а потому согласен нанести визит Лукомским.

— Ты уверен, что поступаешь правильно, mon ami? — осторожно задал вопрос Мишель. — Может, пока не поздно, стоит отказаться от этой затеи и примириться с отцом? Кажется, сама судьба против твоего решения — иначе с чего бы Анне, то есть Жюли, — поправился он, — так стремительно исчезнуть?

— Если я в чем-то еще и уверен, так это в том, что хочу быть только с ней, — грустно усмехнулся Шеховский. — Мне бы сразу вспомнить, где я видел ее, чтобы не гоняться теперь за призраком по всему Петербургу.

— Воистину говорят: "Чудны дела твои, Господи!", — улыбнулся в ответ Горчаков. — Кто же мог знать, что Анна — сестра Полин?

Мишель откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Пред мысленным взором предстала Полин — такая, какой он увидел ее на алее в Екатерининском сквере. Прекрасная в своем гневе, с ярким румянцем на нежных щеках, с блестящими от непролитых слез глазами. Тяжело вздохнув, он поднялся с кресла.

— Покойной ночи, Павел Николаевич! Утро, как известно, вечера мудренее. Советую не злоупотреблять, — кивнул он на графин с бренди, — если не хочешь проснуться завтра с больной головой.

— Пожалуй, я последую твоему совету, — поднялся вслед за ним Шеховской, направляясь в спальню, предоставленную гостеприимным хозяином в его распоряжение.

Мишель искренне сочувствовал своему приятелю. Ему, рано оставшемуся без отца, не пришлось бы делать столь нелегкий выбор, как Полю. Горчаков, в восемнадцать лет ставший главой семьи, был свободен в своем выборе будущей супруги, но не спешил пока под венец, справедливо полагая, что спешка в таком деле ни к чему, хотя две его старшие сестры убеждали его не затягивать с женитьбой. До сего дня ни одна красавица не занимала его мыслей надолго, однако он поймал себя на мысли, что уже неделю думает о Полине и был бы рад увидеться с ней.

Наутро друзья, как и собирались, направились к Петру Степановичу. К сожалению, Лукомского дома не оказалось. Горчаков написал ему записку с просьбой непременно посетить его как можно скорее и вместе с Шеховским продолжил поиски Юлии Львовны, не особо, впрочем, надеясь на успех их предприятия. Вечер Михаил Алексеевич собирался провести в доме Вильегорских, где нынче давали частный концерт.

— Поль, дружище, я бы рад составить тебе компанию нынче, — улыбнулся он на предложение Шеховского скоротать вечер у Демута, — но ты же знаешь Катиш, — развел он руками, — а я обещал.

Старшая сестра Мишеля, графиня Екатерина Алексеевна Баранцова, или Катиш, как называли ее в семье, всегда питала к младшему брату нежнейшую сестринскую любовь, а потому, взяв на себя роль свахи, всячески пыталась устроить его семейное счастье. Михаил не препятствовал попыткам Катиш, но всегда находил какую-нибудь отговорку при знакомстве с очередной кандидаткой в его супруги.

Так продолжалось почти два года, но Екатерина Алексеевна не оставляла надежды, что какая-нибудь из ее протеже вдруг да затронет сердце брата.

Лишившись компании, Павел принял решение никуда не выезжать и остаться дома, а Михаил направился к Вильегорским.

Горчаков не был большим поклонником музыкального искусства и на этот вечер прибыл только из-за обещания, данного сестре. Князь опоздал на концерт, а потому тихонько занял место у самого выхода, чтобы никому не мешать. Встретившись взглядом с Катиш, Михаил виновато улыбнулся, всем своим видом демонстрируя полнейшее раскаяние. Екатерина Алексеевна поначалу нахмурилась, но потом ослепительно улыбнулась в ответ. Мишель сник: радость сестры можно было объяснить только тем, что ему вновь предстоит познакомиться с очередной "очаровательной барышей", и уж сестра постарается, чтобы остаток вечера после завершения музыкальной его части он провел в обществе ее протеже. Подавив тяжелый вздох, князь от нечего делать принялся рассматривать присутствующих и неожиданно увидел Лукомского. Горчаков очень обрадовался его присутствию. По крайней мере, его сегодняшний визит к Вильегорским можно было считать удачей. Рядом с Петром Степановичем были две молодые дамы, которые о чем-то увлеченно переговаривались, прикрывшись роскошным веером одной из них.

Михаил с нетерпением ждал окончания концерта, чтобы подойти к Петру Степановичу и побеседовать с ним, а потому не спускал глаз с него и его спутниц. Одна из соседок Лукомского сложила веер и, отвернувшись от своей собеседницы, повернулась к Пьеру.

Горчаков забыл, как дышать: та, чей образ вот уже неделю не выходил из его головы, была прямо перед ним. Бог мой, вот это действительно удача! — обрадовался он. Ему настолько не терпелось подойти к ней, что он начал раздраженно поглядывать на музыкантов. Наконец, концерт завершился, и присутствующие поспешили покинуть свои места, чтобы дать возможность прислуге освободить место для танцев. Кто-то направился прямиком к столам с выставленными закусками, мужчины отправились в игровую к карточным столам, молодежь в нетерпении ожидала начала танцев.

На ходу вежливо раскланиваясь со знакомыми, но при этом не спуская глаз с Пьера, Докки и Полин, Мишель осторожно пробирался к ним через толпу гостей. Путь ему преградила Катиш.

— Михаил Алексеевич, торопитесь куда? — улыбнулась сестра.

— О, да! — улыбнулся в ответ Мишель. — Катиш, здесь Петр Степанович, и мне бы хотелось подойти поприветствовать его, а потом я полностью в твоем распоряжении.

Екатерина Алексеевна рассеяно пробежала глазами по залу.

— Ну, что ж, я с тобой, — взяла она брата под руку.

Полина все последние дни раздумывала, как дать знать Шеховскому, что Серж увез Жюли в Кузьминки. Написать князю она не решилась, потому что об этом непременно стало бы известно Докки, и она ни за что не допустила бы такого. Выезжая в свет, Полин повсюду искала его глазами, но герой самого громкого на нынешний день скандала сезона к величайшему прискорбию хозяек салонов нигде не появлялся. Прошла уже неделя со дня отъезда брата и Жюли, и сейчас они уже должны были быть на полпути к дому. Время неумолимо истекало, и с каждым уходящим днем таяла надежда Полин, что ей удастся избавить сестру от ненавистного брака. Заметив приближающегося Горчакова, девушка вспыхнула от радости.

Приседая в реверансе перед князем, Полин подняла на него глаза. Зазвучала мелодия вальса.

— Пригласите меня, — шепнула она едва слышно, боясь, что Докки может услышать ее.

Но Горчаков расслышал и, удивленно вскинув бровь, предложил ей свою руку.

— Сударыня, позвольте пригласить Вас? — улыбнулся он.

— С удовольствием, — улыбнулась Полин, и, оглянувшись на сноху, вложила руку в его протянутую ладонь.

— Михаил Алексеевич, — вскинула она на него полный тревоги взгляд, как только они оказались в кругу танцующих пар, — только Вы можете помочь мне!

— Боже правый! Что у Вас случилось, Полин? — удивился Горчаков столь странному заявлению.

— Не у меня, — вздохнула Полина. — Я, к сожалению, не могу рассказать Вам всего. Передайте, пожалуйста, Павлу Николаевичу, что он должен торопиться, если у него осталась хоть капля порядочности и ему не безразлична судьба Жюли. Серж увез ее в Кузьминки, чтобы выдать замуж за нашего соседа, барона Четихина.

Мишель едва не сбился с ритма.

— Так вот почему мы не могли найти ее! — пробормотал он.

— Павел Николаевич искал Жюли? — пришла очередь удивляться Полин.

— Не просто искал, — улыбнулся Горчаков. — О, простите меня, Полин! Это вышло случайно, но это совершенно бестактно с моей стороны.

— Пустое, Михаил Алексеевич! Я не держу зла на князя Шеховского — насильно мил не будешь, — грустно улыбнулась она. — Если он любит Жюли, то пусть поспешит.

— Полина, Вы невероятная женщина. Вам цены нет! — восхищенно заметил Горчаков. — Я не знаю другого такого доброго сердца!

Полин зарделась от комплимента князя, кружась под дивную мелодию вальса в его объятьях. Украдкой бросив взгляд из-под ресниц, она отметила, что Михаил Алексеевич весьма приятный молодой человек. И хотя то, как он обошелся с Жюли, конечно, чести ему не делает, но ее сестра во многом сама виновата в том, что случилось, — тут же нашла она ему оправдание.

 

Глава 10

Умолкли последние аккорды вальса, а Мишель все продолжал держать руку Полины в своей ладони, не отрывая взгляда от серо-голубых печальных глаз. Очнувшись, он с сожалением выпустил ее пальчики из своей руки и проводил девушку к Лукомскому и Докки, но не ушел, а стоял рядом с ними, разрываясь между желанием остаться в ее обществе и необходимостью вернуться домой и посвятить Павла в то, что она рассказала ему.

— Идите же, Ваше сиятельство, — шепнула Полина, прячась за раскрытым веером. — И так уже упущено слишком много времени, как бы поздно не было.

Долгий взгляд, которым они обменялись, был красноречивей всех слов.

— Только следуя воле обстоятельств, — тихо ответил Михаил, — я покидаю Вас нынче. Но в другой раз, сударыня, Вам не удастся так легко избавиться от моего общества!

Полина едва заметно улыбнулась. Внимание этого сильного, уверенного в себе мужчины было как бальзам для ее израненного сердца. Она безошибочно почувствовала проявленный к ней интерес и более всего удивилась именно тому, что этот интерес не оставил ее саму равнодушной, хотя князь и не осыпал ее комплиментами, как большинство светских знакомых, добивающихся ее внимания. Было так странно рядом с ним вновь почувствовать себя живой, словно оттаяла какая-то часть души, скованная холодом, и от того словно крылья выросли за спиной. Там, где еще недавно были только боль и отчаянье, вдруг затеплилась надежда, крохотный огонек, теплая искра чувства. Я еще буду счастливой, обязательно буду! — пообещала Полина самой себе, провожая глазами высокую фигуру Горчакова.

Мишель спешил. Приехав домой, он сразу направился в спальню, которую предоставил в распоряжение Шеховского. Поль спал, но Горчаков, особо не церемонясь, просто встряхнул его за плечо.

— Какого черта?! — подскочил Шеховской, но увидев приятеля, успокоился. — Который час? — бросил он, всматриваясь в лицо Горчакова в призрачном свете единственной свечи.

— Два часа, — отозвался Мишель. — Извини, но новости таковы, что я не мог ждать до утра. Я у Вильегорских виделся с Полин.

Павел тяжело вздохнул. Упоминание сестры Жюли вновь растравило душу, напомнило о собственной глупости и эгоизме. Не самые приятные воспоминанья, — вздохнул он и вопросительно посмотрел на Горчакова, ожидая продолжения. В конце концов, ведь не о Полин же он пришел говорить с ним, ворвавшись в спальню посреди ночи?

Полина Львовна, — иронично улыбнулся Мишель, — просила передать тебе дословно: если у тебя осталась хоть капля порядочности, и тебе не безразлична судьба Жюли, то ты должен поспешить. Неделю назад Кошелев увез сестру в Кузьминки. Зазноба твоя, оказывается, сговорена с соседом Кошелевых, бароном Четихином.

— Слышал о таком, — нахмурился Павел, запуская пальцы в густые кудри. — Когда ты сказал, неделю назад?! Матерь божья, это ж времени сколько потеряно! — прошептал он потрясенно.

— Потому я и не стал дожидаться. Собирайся-ка ты наутро в Ильинское, — похлопал его по плечу Горчаков. — Сергей Львович на долгих поехал. Ежели на почтовых вслед пуститься, нагнать не нагонишь, но все ж до венчания должен успеть, не сразу же в церковь они поедут? О деньгах не думай! — уже стоя на пороге, добавил Михаил.

* * *

Проснувшись, Жюли сползла с постели и босиком прошла к зашторенному окну. Отодвинув портьеру, она замерла в каком-то странном оцепенении. Три дня минуло с тех, пор как она и брат вернулись в Кузьминки. Парк вкруг усадьбы, наливавшийся великолепием красок осени, когда она уезжала из дому, уже успел растерять весь свой яркий убор, и ныне выглядел голым и унылым. Девушка не замечала того, что дрова в печи давно прогорели, и прохлада окутала комнаты, а ледяной пол холодил босые ступни, — внутри нее было также холодно и пусто, как в парке за окном.

Ей почему-то казалось, что день этот будет непременно серым и унылым, что природа будет скорбеть вместе с ней, но, вопреки ее ожиданиям, восток занялся нежным румянцем рассвета, предвещая ясный солнечный день. Горестно вздохнув, она выпустила бархат портьеры из своих пальцев и бросила быстрый взгляд на подвенечное платье, заботливо разложенное руками Пелагеи на кресле. Платье было изумительным: поверх белоснежного атласа надевался чехол из газа, вышитый по подолу искусными руками неведомой ей мастерицы. По дороге домой они заезжали в Москву, и брат уплатил за это платье двойную цену, перекупив заказ у модистки. Предназначалось оно другой юной барышне, но не было вовремя оплачено, чем и воспользовался Серж. Фата из французского кружева, которое ей отдала Полин перед отъездом, была столь же тонкая и воздушная, что походила на морозный узор на стекле. Но Жюли, глядя на всю эту красоту, с содроганием подумала о том, что настал тот злосчастный день, когда она должна будет, покорившись воле брата, встать в храме подле барона и произнести обеты и клятвы, которые навечно свяжут ее с ненавистным ей человеком. Вчера, когда барон приезжал к ним в имение, чтобы вручить ей свадебный подарок, — белую шаль из тонкой шерсти, дабы она могла прикрыть свои почти обнаженные платьем плечи, — Юленька предприняла отчаянную попытку поговорить с ним начистоту. Она взывала к его разуму и сердцу, говорила, что их совместная жизнь не будет счастливой, потому как не испытывает она к нему никаких теплых чувств, но Александр Алексеевич, не дослушав, резко оборвал ее:

— Глупости! Любовь не главное в браке, — глубокомысленно заметил он, — куда важнее, чтобы супруга питала уважение к своему мужу и во всем придерживалась его мнения.

В отчаянии Жюли призналась, что любит другого, но и на это у барона нашелся ответ. Оказывается, Сергей Львович предупредил его об ее… э-э… детском увлечении князем Шеховским, но это все пройдет, как только они станут жить, как муж и жена, и она поймет, что никакой другой мужчина не сможет составить ее счастья. А князя ей лучше позабыть, потому как не пара она ему, и он — тут Четихин искренне рассмеялся, настолько невероятным показалось ему это предположение — уж точно не примчится за ней, чтобы доказать всему свету обратное.

После такого разговора она весь ужин просидела в полном молчании, не слыша обращенных к ней слов будущего супруга. Подняв глаза на брата, Жюли вздрогнула. Сергей был в бешенстве, с трудом изображая напускное спокойствие, и только один Четихин был безмятежно счастлив, так что не замечал ни убийственной ярости хозяина усадьбы, направленной на его невесту, ни безразлично-подавленного состояния самой Жюли.

Мне все равно, — твердила она себе на протяжении всего ужина, кусая губы, чтобы удержать подступающие к глазам слезы. И все же, не выдержав, разрыдалась и убежала в свою комнату. Александр Алексеевич снисходительно объяснил все нервами, которые, как и у всякой невесты, разыгрались у нее перед венчанием.

Подойдя к зеркалу, Юленька окинула внимательным взглядом свое отражение. Ну почему она так красива! Была б она дурнушкой, разве позарился бы на нее Четихин? А что, если изуродовать себя? — вдруг подумалось ей. — Может, тогда барон откажется от нее? Порывшись в корзинке с рукоделием, Юля выхватила оттуда ножницы. Перекинув на грудь толстую длинную косу, она, стиснув зубы и с силой сжимая кольца, кое-как обрезала ее около шеи. Разжав пальцы, девушка уронила на пол и ножницы, и волосы. Закрыв лицо руками, она долго не решалась взглянуть на себя в зеркало. Резко обернувшись на звук открывшейся двери, так что короткие кудряшки взметнулись вокруг ее лица, Жюли застыла на месте. Пелагея, схватившись рукой за обширную грудь, замерла в дверях.

— Батюшки-светы, Юлия Львовна! Да что ж Вы наделали-то?!

Жюли повернулась к зеркалу. Криво остриженные пряди не доставали даже до плеч, но она улыбнулась своему отражению впервые за последние две недели.

— А что, Пелагеюшка, может, не захочет барон меня такую в жены брать?! — рассмеялась она.

Наклонившись, Жюли подняла ножницы и протянула их своей пожилой няньке.

— Ты уж подравняй, да покороче, — попросила, присаживаясь на стул перед зеркалом.

Охая и причитая, Пелагея принялась выравнивать безжалостно отхваченные кудри.

— Короче режь! — нахмурилась Жюли.

— Не могу! — вздохнула Пелагея. — Ну, девка, ну натворила ты делов-то! Куда ж я теперь фату-то крепить буду? — едва не плача, проговорила она.

— Господи! — простонала Юля. — Мне удавиться с тоски охота, а тебя какая-то фата заботит!

— Пройдет это, — ответила ей с тяжким вздохом нянька. — Все проходит, и это пройдет. Привыкнете, барышня.

Спустя два часа Юля увидела в окно, как к крыльцу подали легкую коляску, украшенную белыми лентами. День хоть и выдался прохладным, но, однако ж, ясное небо не предвещало никаких неприятных сюрпризов с погодой. Бросив короткое "войдите" на стук в дверь, она разгладила руками невесомый чехол из газа и поправила нитку жемчуга на нее.

Распахнув двери Сергей замер в изумлении глядя на сестру. Жюли тряхнула короткими кудрями и с вызовом уставилась в глаза брата.

— Так, значит, — протянул он, недобро прищурившись.

— Так, Сергей Львович! — подтвердила она и, пожав худенькими плечами, взяла с кресла кружевную фату, которую накинула на голову наподобие мантильи.

Сергей молча накинул ей на плечи подбитый мехом плащ, предложил руку, и она, не сказав ему больше ни слова, оперлась на нее. В церковь ехали в полном молчании. Серж правильно расценил поступок Жюли, осознавав, что это был последний отчаянный акт протеста, и где-то в глубине души впервые шевельнулось сомнение в правильности происходящего.

— Жюли! — повернулся он к сестре.

Юля не ответила и только плотнее сжала губы.

Серж вздохнул.

— Барон будет хорошим мужем, он будет заботиться о тебе. Не будь такой упрямой! Счастье твое отныне только от тебя зависит.

— Счастье?! — взвилась девушка. — Ты не дал мне на счастье ни единого шанса! — с неожиданной яростью сбивчиво заговорила она. — Все потому, что ты всегда ненавидел меня! Скажи мне, Серж, почему ты считаешь, что я должна расплачиваться за грехи папеньки и матери моей?! Я-то в чем перед тобой виновата?! — сморгнула она слезы, выступившие на глазах.

Кошелев не нашелся с ответом и, опустив голову, принялся сосредоточенно разглядывать свои перчатки.

Господи! Да сделай же хоть что-нибудь! — истово молила она про себя. — Не хочу! — всхлипнула как ребенок, вытирая глаза белоснежной шелковой перчаткой.

Коляска остановилась. Юля окинула взглядом собравшихся на венчание досужих соседей и родственников барона. Четихин ждал ее на крыльце. По его ставшему недовольным виду она поняла, что он заметил изменения в ее внешности, и они ему не понравились. Брат, взяв ее под руку, ступил под своды небольшой сельской церквушки вслед за женихом и двумя шаферами. Следом потянулись остальные, расходясь от входа и становясь по обе стороны от них. Жюли вздрогнула, когда гулко захлопнулась дверь храма за ее спиной, словно отгораживая ее от былой жизни. Ей вдруг сделалось дурно, испарина выступила на лбу, закружилась голова. Я сейчас упаду, — вдруг со всей ясностью поняла она и покачнулась. Во все глаза Юля смотрела на приближающегося к ним священника с кадилом в руке. Позади него следовал служка с двумя зажжёнными свечами. Не смогу, не смогу! — в панике оглянулась она, словно собираясь бежать к двери. Наткнувшись на грозный взгляд Сержа, она вновь повернулась к алтарю, глядя прямо перед собой. Слезы выступили на глазах. Боже! Сделай что-нибудь! — беззвучно шептала она. — Останови это! Я не смогу! Не выдержу! Сердце тяжело и часто билось в груди, дрожали и подгибались колени, хотелось упасть на пол и завыть во весь голос, забиться в истерике. Стиснув зубы, девушка невидящим взглядом смотрела на алтарь, проклиная в душе и брата, и жениха. Позади с тихим стуком открылась и закрылась дверь, кто-то еще вошел, впустив в храм прохладу ноябрьского утра, и взволнованный ропот, то стихая совсем, то опять набирая силу, пробежал по церкви. Шеховской! — вдруг совершенно отчетливо услышала она слева от себя. Господи! Не иначе я с ума схожу, — медленно поворачиваясь к двери, решила она. Четихин, обернувшийся раньше нее, буквально окаменел: по проходу церкви к ним медленно приближался князь Шеховской. Гости встревоженно замерли.

— Надеюсь, я не опоздал? — ровно произнес Поль в звенящей тишине храма.

Поль! Господи, Боже, это и в самом деле он! — осенила себя крестным знамением бледная, как покойница, Юля. А она-то уж боялась, что совсем с ума сходит.

— Ваше сиятельство! Право, какая, однако, нежданная честь для меня, что Вы решили почтить наше с Юлией Львовной венчание своим присутствием, — нашел в себе силы холодно улыбнуться барон.

Юля сделала шаг по направлению к князю, но барон, стиснув ее за запястье, вынудил остаться рядом с ним.

— Александр Алексеевич, если не ошибаюсь? — улыбнулся Павел в ответ. — Если Вы позволите, мне бы хотелось сказать Вам несколько слов наедине.

— К чему, Ваше сиятельство? Все уже решено! Что бы Вы ни сказали, уже ничего нельзя изменить, — прищурился Четихин.

— Боже мой, до чего же приятно встретить в женихе такую уверенность в собственной невесте! Значит, Вы знаете, что женитесь на актрисе Александринского театра, и Вас совершенно не смущает тот факт, что весь свет Петербурга считает Вашу невесту моей любовницей? — усмехнулся Шеховской.

По храму пошел ропот. Четихин побагровел и задохнулся от ярости. Юля со страхом ждала его реакции, глядя, как он утирает платком пот, выступивший на лбу.

— Это правда?! — осведомился он свистящим шепотом, повернувшись к ней.

— Выбор за Вами, Юлия Львовна, — тихо, но отчетливо произнес Шеховской. — Я не отказываюсь от Вас. Решайте, кого Вы хотите видеть своим мужем.

— Мужем? — переспросила она, не отводя глаз от осунувшегося лица князя.

Павел кивнул, подтверждая свои слова. Выдернув руку из цепких пальцев барона, Жюли подошла к Шеховскому и приподнявшись на носочки, на глазах у всех собравшихся прижалась губами к его губам.

— Истинная правда! — улыбаясь дрожащими губами прямо во взбешенное лицо Четихина, подтвердила она.

— Ну знаете ли… — недоговорил барон, стремительно покидая маленькую сельскую церквушку.

— Сергей Львович, с Вашим благословением или без оного… — обратился к нему Поль.

— А разве у меня есть выбор? — пожал плечами Кошелев. — Господа, — обратился он к присутствующим, — в свете открывшихся обстоятельств прошу извинить нас!

Коротко кивнув головой, Серж повернулся к сестре и будущему зятю.

— Ваше сиятельство, думаю, нам с Вами, как будущим родственникам, необходимо прояснить некоторые вопросы. Прошу Вас, — указал он на дверь.

Юлина ладошка скользнула в руку Шеховского. Легкое пожатие, быстрая улыбка, обращенная к ней, — и сердце забилось в груди от нахлынувшего чувства. Боже! Как же я люблю тебя! — ответила ему сияющим взглядом.

— Сергей Львович, Вы позволите? — указал князь на двуколку, в которой он добирался с почтовой станции сначала в Кузьминки, а потом к сельской церкви. — Мне бы хотелось переговорить с Юлией Львовной наедине.

— В свете Вашего последнего заявления, сударь, не думаю, что репутации Жюли что-то еще может угрожать! — не удержался от ядовитого сарказма Кошелев и, покачав головой, забрался в собственную коляску, предоставив сестру заботам князя.

Помогая Жюли забраться в двуколку, Поль не удержался и поднес к губам ее руку.

— Я так боялся опоздать! — выдохнул он, усаживаясь рядом с ней и разбирая поводья.

— Я и мечтать не смела, что Вы приедете за мной, — смущенно улыбнулась Жюли, все еще не в силах до конца поверить в то, что ей не грозит более стать женой ненавистного Четихина.

Шеховской отложил поводья и повернулся к ней. У Юли защемило сердце от его взгляда.

— Разве мог я поступить иначе, коль сама жизнь моя отныне Вам принадлежит! — устало, едва заметно улыбнулся он краешком губ, — Жюли, — сняв перчатку, Павел коснулся коротко остриженных локонов, пропустил шелковые пряди между пальцами, — я люблю Вас. Я полюбил Вас, наверное, с того момента, когда впервые увидел в доме Радзинских в образе Анны. Жаль, только, что так поздно осознал это.

Ей так хотелось признаться ему в своих чувствах теперь, когда все ее страхи и тревоги, казалось бы, остались позади, и ничто не мешало открыться, но — не смогла. В памяти все еще оставалась Элен в его объятьях, — упокой, Господи, ее душу; она все еще видела его улыбку, обращенную к Полине. Полина! Только Полина могла рассказать ему о планах Сержа. Неужто и вправду не держит сестра зла на нее? А я бы не смогла, — вздохнула своим мыслям Жюли, подняла глаза и поняла, что он все еще ждет ее ответа.

— А я думала о Вас с тех самых пор, когда Вы впервые въехали в ворота нашей усадьбы на своем вороном, — не сводя глаз с его лица, отозвалась Жюли, так и не решившись произнести тех слов, что он ждал от нее.

Повернувшись к нему, она подставила губы его губам. Поцелуй, поначалу нежный, томительный, становился все требовательнее. Оторвавшись от припухших губ, Шеховской перевел дыхание. Щеки Жюли раскраснелись, глаза подернулись туманной дымкой.

Он все еще с трудом верил, что успел остановить венчание. Страх потерять ее гнал его всю дорогу, заставлял, преодолевая неимоверную усталость, пересаживаться из одного почтового экипажа в следующий без сна и отдыха. Павел даже думать боялся о том, что стало бы с ними, если бы ему не удалось, швыряя щедро ссуженные Мишелем деньги направо и налево, всеми правдами и неправдами вовремя добраться до старого сельского храма. Обычно на дорогу в Ильинское у него уходило чуть больше двух недель. Добираясь на почтовых, он сократил время пути до совершенно невероятных восьми дней. О чем он только не передумал за эти дни, но все больше о том, что был слеп, не сумев разглядеть истинного чувства за желанием плоти.

Теперь, после этой сумасшедшей гонки, двуколка неспешно катила по пыльной дороге. Шеховской специально не спешил, наслаждаясь такой желанной близостью с той, из-за которой давно лишился сна и покоя. Жюли, доверчиво положив голову ему на плечо, таяла от счастья. Боже, как же хорошо было рядом с ним, видеть его, слышать. Не удержавшись, она робко коснулась рукой мягкой ткани его каррика, и Поль улыбнулся ей в ответ, как мальчишка.

Впереди показались ворота усадьбы. Высокая фигура брата маячила около крыльца. Серж не стал заходить в дом, а в нервном возбуждении расхаживал перед крыльцом, ожидая их и похлопывая хлыстом по голенищам начищенных до блеска сапог. Павел натянул поводья, останавливая двуколку перед домом. Передав вожжи груму, легко соскочил с подножки и подал руку Жюли.

— Прошу в дом, — улыбнулся Сергей кривоватой улыбкой.

Не выпуская руки Жюли, Шеховской поднялся по ступеням. Сколько раз он приезжал сюда, чтобы увидеть Полин, и ему ни разу даже в голову не пришло, что когда-нибудь он вновь будет подниматься по этим ступеням, держа за руку ее младшую сестру и всем сердцем желая как можно быстрее назвать ту своей супругой.

— Юлия Львовна, оставьте нас покамест, — тоном, не терпящим возражения, попросил Серж, едва они переступили порог особняка.

— Серж… — попыталась она возразить, но брат перебил ее.

— У Вас с Павлом Николаевичем еще будет время поговорить, — нахмурился брат, — а пока перемените платье и распорядитесь, чтобы обед подали.

Не посмев ослушаться, Юленька удалилась в свою комнату, оставив Шеховского и брата. Она догадывалась, о чем Сергей будет говорить с князем, и одновременно и желала, и боялась того, что брат откроет Полю всю правду о ее прошлом. Что, если узнав, что она всего лишь ублюдок в собственной семье, Шеховской откажется от нее? Взволнованная Пелагея ждала хозяйку в спальне.

— Ох, милая, вон оно как все обернулось, — улыбалась сквозь слезы старая нянька. — Приехал касатик твой, знать, будет тебе счастье. Не зря я ночей не спала, все молила Боженьку, чтобы отвел он от тебя женишка постылого.

— Ох, Пелагеюшка, я и сама поверить боюсь! Все кажется: открою сейчас глаза — и нет его, — улыбалась Юленька, пока Пелагея расстегивала малюсенькие крючки на подвенечном платье. Стараясь не думать о том, чем для нее закончится разговор брата с князем, Жюли отправилась на кухню, отдать распоряжение насчет обеда.

Серж жестом пригласил Шеховского в свой кабинет. Указав князю на удобное кресло, сам Кошелев принялся расхаживать из угла в угол. Двоякое чувство испытывал он, узнав о желании Павла Николаевича жениться на его младшей сестре. С одной стороны, после того, как Жюли во всеуслышание призналась, что она любовница Шеховского, не было для нее теперь иного пути, как только под венец с князем, да и то ее и после этого осуждать и обсуждать будут, а с другой, — была Полин. Какую же боль ей принесет весть об этой свадьбе?! — чертыхнулся Кошелев, вспоминая ее слезы и отчаяние. Остановившись около окна так, чтобы трудно было разглядеть его лицо, Серж обратился к князю.

— Павел Николаевич, я надеюсь, Вы полностью отдаете себя отчет в том, что делаете? Мы ведь уже проходили через одну помолвку, — напомнил он.

— Я понимаю, что мое решение в отношении Полины, мягко говоря, идет вразрез со всеми понятиями о чести и достоинстве, — повинился Шеховской, — но в том, что касается Жюли, я не отступлюсь. Иные мотивы побудили меня к тому, чтобы просить ее руки.

— Просить? — усмехнулся Кошелев. — Вы не оставили выбора. Знаете ли Вы, что Жюли незаконнорождённая? Вас не пугает сей факт?

— Знаю, — стараясь разглядеть выражение лица собеседника, поднялся с кресла Поль с тем, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами Кошелева. — Чего Вы добиваетесь, Сергей Львович? — спросил он, прямо глядя ему в глаза. — Хотите, чтобы я отступился? Боитесь, что мое венчание с Жюли принесет немало горя Полин?

Кошелев вздохнул, кивая головой и подтверждая его догадку. Поль нахмурился, раздумывая, как Серж отнесется к известию о том, что именно Полин он обязан тем, что узнал о том, где искать Жюли, но в конце концов решился.

— Я понимаю, что в это почти невозможно поверить, но именно Полин я обязан тем, что нахожусь здесь, — медленно проговорил Шеховской, внимательно наблюдая за Сергеем. — Она рассказала о Ваших планах.

— Полин? — не удержался Сергей. — Не думал… Не думал…, - проговорил он, недоверчиво качая головой. — В таком случае, Ваше сиятельство, я полагаю, не стоит откладывать венчание. Весь уезд и так долго еще будет судачить о столь скандальном предложении руки и сердца.

— Полностью согласен с Вами, — ответил Шеховской.

— Тогда предлагаю в эту пятницу, — едва заметно улыбнулся Кошелев. — Потому как временем Вы, насколько я понимаю, не располагаете.

— Пусть будет пятница, — согласился Шеховской. — И Вы правы, я должен как можно скорее вернуться в Петербург.

Отец пустил в ход все связи, и потому его командир, генерал-адъютант Катенин, сославшись на отсутствие отцовского благословения, категорически отказал в выдаче разрешения на венчание. Он умчался в Ильинское, не имея разрешения даже на то, чтобы покинуть столицу на столь длительный срок, поэтому по возвращению его по меньшей мере ожидает арест и гауптвахта на несколько суток. Но это столь мизерная плата за то, чтобы назвать Жюли своей женой перед Богом и людьми, а затем привезти ее в Петербург и никогда уже не разлучаться более.

Павел понимал, что на обратную дорогу времени у него уйдет куда больше, потому как с молодой женой не поедешь в той же спешке, как он добирался в Ильинское, к тому ж они попадут на самую осеннюю распутицу, когда и мужчине тяжко приходится в пути, а потому он заранее был готов к неприятным последствиям своего решения, что ожидают его в полку.

Во время обеда Жюли то и дело бросала короткие взгляды на своего нареченного, вспыхивая каждый раз от его многообещающей улыбки и той страсти, что легко читалась в глазах. Кошелев же был мрачен и задумчив. Воистину неисповедимы пути Господни! Он желал породниться с Шеховскими, впервые заметив интерес князя к Полин, и вот результат: Шеховской таки станет его зятем, но какой ценой! Вряд ли можно будет ожидать милостей от Николая Матвеевича что к нему, как родственнику неугодной его сиятельству невестки, что к сыну, который посмел ослушаться отцовского слова. Павел Николаевич в приватной беседе не стал скрывать от него истинного положения дел, но они оба понимали, что не было отныне иного пути для Жюли.

После обеда Павел, чувствуя, что еще немного — и он просто свалится с ног от накопившейся усталости, попрощался с Жюли и Сержем и направился в Ильинское, надеясь, что распоряжения папеньки относительно его персоны еще не достигли тамошнего управляющего. Оказавшись, наконец, в имении и добравшись до собственной спальни, Павел провалился в глубокий сон.

Несмотря на усталость, Поль проснулся посреди ночи. Еще всего лишь один день, и он встанет под венец с той, что сама судьба предназначила ему. Лежа на спине, он смотрел в потолок, дивясь тому, как сильно поменялась жизнь его после встречи с Анной. Нет, не с Анной, — с Жюли, с улыбкой поправил он себя. Перевернулось и отозвалось сладкой болью в груди сердце при воспоминании о том, как целовал ее в двуколке не в силах оторваться от нежных губ, теряя ощущение реальности от той целомудренной робости, с которой она несмело отвечала на его поцелуи, тихо постанывая в его объятьях. Он все еще помнил ощущение быстрого сердцебиения под своей ладонью, когда осмелился коснуться девичей груди через тонкую ткань подвенечного платья, ее изумленный вздох, широко распахнутые глаза. Боже! И где найти в себе силы пережить еще один день и одну ночь? — вздохнул он, переворачиваясь на бок.

Конечно, он желал ее. Первое, что он ощутил при взгляде на таинственную mademoiselle Быстрицкую, было именно плотское желание. Захотелось обладать ею, не задумываясь о ее чувствах и желаниях. Он, пожалуй, и сам бы не смог с точностью восстановить в памяти тот момент, когда желание тела перестало быть для него главным, когда захотелось большего: владеть целиком не только телом, но и душой. Стать частью ее жизни, ее самой.

Все еще терзали сомнения. Он уже не единожды признался Жюли в своих чувствах, а в ответ так и не услышал ничего определенного. Ах, как порой зависимы мы от этих трех простых слов, что делаются вдруг дороже всего на свете! Почему она сегодня промолчала? — недоумевал Поль. Неужели все еще не верит? Или в другом причина ее молчания? Вспомнилось вдруг, с каким жаром она говорила ему о желании иметь семью и детей. Что, если ее ложь во спасение преследовала лишь одну цель? — похолодело вдруг в груди. Поставив на кон свою репутацию и честь, рискнув всем, она, тем не менее, все же вытащила счастливый лотерейный билет. Да и разве ж мог он поступить иначе? Прочь, недостойные мысли! — поднялся с постели Шеховской. В призрачном свете луны Павел нашел на туалетном столике набитую табаком трубку, оставленную там предупредительной прислугой. С тех пор, как он вернулся из Тифлиса, он курил все реже, но сейчас нестерпимо захотелось вдохнуть горький дым, забыть о тех сомнениях, что вдруг ворвались среди ночи в его голову, заставляя усомниться в правильности принятого решения. Подойдя к окну, он распахнул раму и, присев на подоконник, закурил. Негоже сомневаться, — тряхнул он головой. — Ох, негоже жизнь семейную начинать с таких мыслей! И зачем ему слова? Ведь читал же ответ в ее глазах! Каким счастьем светились они, когда в церкви шагнула в его объятья. Неужели можно притворяться так? Горько только, что, как ни крути, а Четихин по сравнению с ним теперь уж куда более выгодная партия, потому как он ныне гол, как сокол. Все, что у него есть — офицерское жалованье да кое-какие остатки наличных, что не успел прокутить в былые веселые деньки. Правда, Кошелев говорил ему что-то о приданом, но все восставало в нем против того, чтобы жить на деньги жены. Не годится ему, гвардейскому офицеру, жить подобным образом, да только пока — увы! — ничего не приходило в голову.

Тяжело вздохнув, Шеховской вытряхнул из погасшей трубки пепел и, затворив окно, вернулся в постель, но так и не уснул, проворочавшись в мягкой постели до самого рассвета. Поутру Павел, пройдя на конюшню, велел оседать смирного мерина, которого обычно использовал управляющий для своих поездок, и неторопливо направился в Кузьминки. Остановившись неподалеку от усадьбы, Поль, с трудом сдерживая нетерпение, наблюдал, как в в стылом воздухе ноябрьского утра вьется дым из печных труб. Обождав для приличия, князь въехал в ворота усадьбы Кошелевых. Встретили его, как старого знакомца. Не дожидаясь расспросов, дворецкий поспешил сообщить, что барышня уже встали и нынче завтракают в малой столовой.

— Я обожду, — бросил Поль, устраиваясь на мягкой софе в диванной.

Не прошло и четверти часа, как в тишине большого дома послышались легкие шаги. Юленька в светлом домашнем платье, на мгновение остановившись на пороге и, отыскав его глазами, устремилась к нему. Поднявшись навстречу, Шеховской раскрыл объятья.

— Я ждала Вас! Так ждала, — шептала она, подставляя лицо его быстрым поцелуям. — Господи, счастье какое, — что не сон это вовсе, как мне привиделось поутру!

— Не сон, — поднося к губам ее тонкие пальцы, шептал в ответ Шеховской.

Поль коснулся коротких кудрей на ее затылке, удерживая голову в своей ладони, склонился к ней в поцелуе, не имеющем ничего общего с предыдущими. Кровь быстрее побежала по жилам, наполняя все тело жаркой истомой. Захотелось стиснуть тонкий стан руками, прижать к себе, чтобы не осталось между ними ни дюйма. Руки его ласково гладили худенькие плечи, выступающие лопатки, зарывались в шелковистые кудри. Оторвавшись от истерзанных губ, Шеховской не сводил жаркого взгляда с затуманенных глаз, приоткрытых губ, стройной шеи, где тонкой голубой жилкой лихорадочно бился пульс.

— Я разум теряю рядом с тобой! — поглаживая кончиками пальцев тонкие ключицы, признался он едва слышно, сам страшась силы того чувства, что владело им.

— Я люблю тебя! — одними губами прошептала Жюли и спрятала лицо у него на груди.

— Завтра, — шепнул Поль с улыбкой.

— Завтра, — улыбнулась в ответ Жюли, понимая его без слов, а в груди ширилась и росла радость от того, что услышал Господь ее молитвы, послав ей любовь того, кто так давно стал смыслом всей ее жизни.

 

Глава 11

Как бы ни хотелось Жюли весь день провести с Шеховским, слишком много дел навалилось на нее, чтобы можно было позволить себе такую роскошь. Простившись с Павлом Николаевичем, она вернулась к своим заботам. Хорошо хоть приданое не нужно собирать, — вздохнула она, бросив взгляд на готовые к отправке сундуки, уже третий день стоящие в углу ее небольшого будуара. Тотчас вспомнилось сердитое лицо Александра Алексеевича, налившиеся кровью глаза, судорожно сжатые в кулаки пальцы. Юля вздрогнула и перекрестилась, — отвел Господь от нее беду лихую. Он ведь даже там, в храме Божьем, еле сдерживался, чтобы не ударить ее. А как прознал бы Четихин про ее петербургские похождения, во что бы тогда вылился гнев супружеский?

Пока она раздумывала обо всем этом, Пелагея тщательно осматривала подвенечное платье, разложив его на кровати.

— Убери его! — нахмурившись, бросила Юля.

— Да как же это убери?! — всплеснула руками Пелагея. — А под венец в чем пойдешь?

— Уж лучше в рубище, чем в нем, — отрезала Юленька и повернулась в сторону открытой двери гардеробной.

Взгляд ее упал на простое белое платье с кружевной оборкой по подолу, единственным украшением которого была скромная вышивка по краю неглубокого выреза, сделанная руками Полин. Достав его из гардероба, Жюли аккуратно повесила платье на спинку кресла. Пелагея только неодобрительно покачала головой.

— А с ентим делать что? — не удержалась она от вопроса, любуясь изысканным творением модистки.

Юленька пожала плечами.

— Да мне все равно! Убери подальше. Может, сгодится еще кому, а я его и видеть не хочу!

Поль признался, что торопится вернуться в столицу, и потому назавтра сразу после венчания им предстояло покинуть Кузьминки. У Жюли не было желания возвращаться в Петербург, где ей так много довелось пережить, но за ним она готова была последовать куда угодно. Поэтому, подавив тяжелый вздох, она принялась вместе с Пелагеей укладывать свои вещи, отбирая только самое необходимое. Остальное Серж обещал отправить им вослед на адрес Горчакова.

Радостное настроение от того, что она вот-вот соединит свою жизнь с тем, кого полюбила всем сердцем, несколько померкло, как только она задумалась о том, какое будущее их ждет. Князь был с ней откровенен и не стал скрывать, что ему отныне нечего ей предложить, кроме титула и своего сердца. Титул Жюли нисколько не радовал — наоборот, даже боязно становилось от того, какие обязательства он отныне на нее налагает. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что скандальная женитьба единственного наследника старинного княжеского рода наверняка привлечет к себе всеобщее внимание и вызовет немало толков. А уж учитывая ее репутацию, не было никаких сомнений в том, что в свете отзывы о новоиспеченной княгине будут весьма нелестными.

Она хотела было попросить Сержа отпустить вместе с ней и Пелагею, но вдруг со всей ясностью поняла, что не знает, где сама окажется по приезде в столицу. Будущее их было совершенно не определенно и не сулило легких дней.

К вечеру она от усталости не чуяла ног под собой. Но не только усталость и волнение, испытываемое ею перед венчанием, были причиной ее молчаливой задумчивости. Сидя в кресле, она невидящим взглядом уставилась на пламя свечи. Не было у нее матери, чтобы наставить ее перед жизнью супружеской, объяснить то, что сейчас так волновало ее. Мачеха ее, Лариса Афанасьевна, удалилась от мирской суеты, едва Жюли минуло двенадцать, да, пожалуй, и не стала бы она говорить с ней о том, что в супружеской спальне между мужем и женой происходит.

Да, она любила его всей душой, ей приятны были его поцелуи и ласки, но а дальше-то что? — недоумевала она. — Как жить-то они будут? Она обучена была вести хозяйство, и наверняка справилась бы, коль довелось бы им жить где-то в имении, но Павел собирался как можно скорее вернуться в столицу. Как ни силилась Жюли представить себе, что за жизнь ее ждет с молодым супругом в Петербурге, так ничего толком и не могла придумать.

Скрипнула дверь, вырвав Юлю из царства грез. То пришла Пелагея, чтобы убрать свою барышню ко сну.

— Чего смурная такая? — ласково спросила нянька, расстегивая крючки на ее платье.

— Ох, Пелагея, знать бы, что за жизнь меня ждет? Вот пыталась я думать о будущем, а ничего в голову и не приходит, — вздохнула Жюли.

— А ты не думай о том. Пущай у мужа твоего нонче голова болит, — отозвалась Пелагея. — Ты, главное, с супругом своим ласкова будь, из спальни не гони и не бойся ничего. Князь тебе худого не сделает. Коли любишь его, все хорошо будет.

— Тревожно мне, — покачала головой Жюли. — Вот не знаю, от чего, но гложет что-то.

— Спать ложись. Утро вечера мудренее! — улыбнулась нянька. — Будет день, будет и пища.

Наутро Юленька проснулась, едва развиднелось, умылась холодной водой, чтобы придать румянец бледным щекам и принялась за завтрак, что принесла на подносе Пелагея прямо в ее спальню. Торопливо облачившись в скромное белое платье, окинула себя в зеркало придирчивым взглядом. Тяжело вздохнула — жаль стало остриженных локонов, но потом, улыбнулась своему отражению и накинув на голову фату, быстрым шагом вышла из комнаты в вестибюль, где ее уже ожидал брат.

Как и два дня назад, к крыльцу подали коляску, на этот раз без всяких украшений. Не было и приглашенных на скромную церемонию. Еще издали Жюли заметила высокую фигуру князя около церковной ограды. Павел Николаевич, нервно расхаживая перед входом, не сводил глаз с проселочной дороги. Завидев приближающуюся коляску, Шеховской остановился и, дождавшись, когда она остановится, подошел к прибывшим, чтобы помочь будущей супруге выбраться из экипажа.

Свидетелями выступили управляющий Шеховских и тот самый стряпчий, что спешно оформлял брачный договор.

Сердце забилось сильно и часто, когда священнослужитель приблизился к ним с двумя горящими свечами. Следом за ним шел диакон, держа в руках поднос, на котором лежали два простых кольца без украшений.

Взяв свечу из рук святого отца после произнесенного им благословения, Юля трижды осенила себя крестным знамением, скосив взгляд на своего нареченного.

— Обручается раб Божий Павел рабе Божией Юлии, — трижды нараспев произнес венчающий их служитель, надевая кольцо на безымянный палец правой руки Шеховского.

— Обручается раба Божия Юлия рабу Божьему Павлу, — повернулся он к ней.

Юля протянула руку. Немного великоватое ей кольцо соскользнуло с пальца и, со звоном ударившись о пол, покатилось по проходу. Нагнувшись, Сергей поймал его и протянул обратно священнику.

— Худая примета, — тихо вздохнул за ее спиной стряпчий.

Обернувшись, Поль бросил на него пристальный взгляд, но ничего не сказал. После обручения они проследовали за святым отцом на середину храма, где на полу был расстелен белый шелковый плат. Опустив глаза, Жюли придержала шаг, чтобы не дай Бог не наступить на него вперед жениха своего.

Шеховской выглядел абсолютно спокойным, тихо, но отчетливо отвечая на все вопросы священника, не то что она сама. Свеча, поданная ей святым отцом, ходуном ходила в руках, губы тряслись при ответе на каждый вопрос:

— Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть женою раба Божия Павла, которого видишь перед собою?

— Имею, честный отче.

— Не связана ли ты обещанием другому жениху?

— Не связана, — тихо ответила она.

После завершения обряда молодожены направились в Ильинское, где состоялся короткий свадебный обед. Юля все никак не могла поверить в реальность происходящего, то и дело незаметно дотрагиваясь до тонкого золотого ободка на безымянном пальце. Во время обеда управляющий Шеховских Илья Петрович произнес тост за здравие молодоженов, пожелав им долгих лет и скорейшего прибавления в семье, чем немало смутил юную новобрачную. Опрокинув в себя рюмку, он улыбнулся и громко произнес:

— Горько! Ох, и горько мне, Павел Николаевич!

Протянув руку супруге, Павел легко поднялся вместе с ней и, обняв тонкий стан, прижался губами к ее губам. Юле вдруг сделалось неловко. Одно дело целоваться с ним наедине, а другое — у всех на виду. Она не знала, куда девать руки свои, но, в конце концов, положила ладони ему на плечи, едва касаясь их. Присев на свое место, она смущенно опустила глаза. Все было не так! Разве такой она представляла себе свою свадьбу? Ох, не ждет их ничего хорошего! — вздохнула она.

Пока они обедали, к крыльцу подали дорожный экипаж Кошелевых с уже погруженным багажом. Проститься с новобрачными высыпала почти вся дворня в Ильинском. Серж, неожиданно обняв сестру за плечи, коснулся ее лба сухими губами.

— Храни Вас Бог, Юлия Львовна! — перекрестил он ее, отступая на шаг.

Поднявшись на подножку, молодая княгиня обернулась, обвела взглядом собравшихся, кинула прощальный взгляд на утирающую льющиеся по лицу слезы Пелагею и, махнув рукой, скрылась в экипаже. Впереди была долгая дорога в столицу.

Оставшись наконец-то наедине в уютном мирке экипажа, Павел не сводил глаз со своей молодой жены, замечая и ее нервную улыбку, и судорожно сцепленные на коленях пальцы. Оба молчали. Первым тишину нарушил Шеховской.

Пересев на сидение рядом с ней, Поль привлек ее в свои объятья и заговорил, перемежая слова быстрыми поцелуями.

— Жюли, я буду вынужден оставить тебя по приезде в столицу, но это ненадолго, — "надеюсь", добавил он про себя. — У меня, возможно, будут некоторые неприятности по службе, но пусть тебя это не пугает. Мы остановимся пока у Горчакова, Мишелю я могу доверять, как самому себе.

Услышав про Горчакова, Юля вздрогнула, что не осталось незамеченным ее супругом. Павел нахмурился, понимая, о чем она думает сейчас. Ему и самому был неприятен этот эпизод их жизни, но с этим ничего уж нельзя было поделать, только отпустить прошлое и забыть.

— Тебе нечего опасаться, — медленно проговорил он.

— Мы могли бы остановиться на той квартире, что я снимала. Срок аренды еще не истек, — робко возразила она.

— Пока мы доберемся, он истечет, — оборвал ее Шеховской.

— Хорошо, как скажете, Ваше сиятельство, — холодно ответила она, уязвлённая его резким ответом.

Отстранившись, Павел вздохнул. Ну разве годится с ссоры начинать жизнь супружескую?

— Жюли, я не имел намерения обидеть тебя, — мягко произнес он. — Просто мне будет спокойнее, если на время моего отсутствия ты останешься в доме Горчакова.

Юля кивнула, закусив губу. Обида встала комом в горле, мешая говорить. Она отвернулась к окну, но сильные руки тотчас обняли ее и ласково привлекли к твердой груди. Вздохнув, она положила голову на его плечо и сама не заметила, как задремала.

Проснувшись, девушка обнаружила, что карета остановилась, и она в ней совершенно одна. За окном уже давно смерклось, и трудно было что-либо разглядеть в сгустившихся сумерках. Слышалось ржание лошадей, чьи-то голоса на улице — по всей видимости, они были на постоялом дворе. Она испугалась до полусмерти, когда дверца экипажа вдруг распахнулась, но разглядев в полутьме лицо супруга, успокоилась. Опираясь на его руку, она ступила на землю и с любопытством огляделась.

Комната, что снял Шеховской на ночь, оказалась небольшой, но чистой. Ужин по просьбе князя подали прямо в номер. Жюли почти не притронулась к своей тарелке, испытывая безотчетный страх перед грядущей ночью. Выросшая в деревне, она знала, как это происходит у животных, но и помыслить не могла, что между мужчиной и женщиной может быть такое. Дворовые девки, зная о скором замужестве барышни, в красках расписали ей все ужасы первой брачной ночи, и теперь она дрожала, как осиновый лист.

Ее нервозное состояние не укрылось от молодого супруга, и он легко догадался о его причине. Правда, Шеховской и сам не ощущал должного спокойствия. В свои двадцать пять лет ему ни разу не доводилось иметь дел с невинной девицей, и он, сгорая от желания, боялся напугать ее, оттолкнуть от себя, отвратить. Господи, дай мне терпения! — мысленно попросил он.

В дверь постучали — явился лакей, чтобы забрать поднос с грязной посудой. Пока он собирал тарелки, Юля выскочила из-за стола и замерла около окна, стараясь не смотреть на расстеленную кровать. Она слышала, как закрылась дверь за прислугой, слышала шаги супруга за своей спиной, слышала, что он остановился совсем рядом с ней, но так и стояла, уставясь в темноту за окном.

Обняв ее за талию, Поль развернул ее к себе лицом. Молча склонившись к ней, коснулся поцелуем дрожащих губ. "Князь тебе худого не сделает. Коли любишь его, все хорошо будет" — вспомнились слова старой няньки. Вскинув руки ему на шею, Жюли сама приникла к нему всем телом, отвечая на поцелуй, и тотчас оказалась притиснута к его крепкому телу. Она ощущала его губы, что то нежно, то страстно сливались с ее губами, руки, что гладили напряженную спину, слышала тихие слова любви, что он шептал ей, касаясь губами мягких локонов у ее виска. Незаметно для нее Павел расстегнул крючки на платье и спустил его с худеньких плеч. Она словно очнулась и отпрянула от него, но Шеховской, улыбнувшись, вновь привлек ее в свои объятья.

— Не бойся меня, — прошептал срывающимся шепотом, — поглаживая кончиками пальцев шею и затылок, касаясь губами ее макушки.

— Я не боюсь, — тихо шепнула ему в ответ и, чуть отстранившись, попыталась расстегнуть пуговицы его мундира.

— Я сам, — отвел ее руку Поль, вспомнив почему-то Элен, которая торопливо расстегивала его мундир, стоило им остаться наедине в ее спальне. — Я сам, — повторил он.

Оба испытывали неловкость от этой страной ситуации, когда пришлось раздеваться в одной спальне, и потому старались не смотреть друг на друга. Расстегнутое платье само упало на пол, и Жюли, стащив чулки, быстро скользнула в постель, натянув одеяло до подбородка и боясь повернуться в ту сторону, где был ее супруг. Шеховской задул свечи и лег на другую половину кровати. С тихим вздохом притянув ее к себе, князь осторожно стащил сорочку с ее тела. Теплые ладони гладили шелковистую кожу, вызывая у новобрачной тихие вздохи удовольствия, жаркой волной по телу разлилось желание. Долгие ласки и поцелуи заставили забыть обо всем, что с отрочества вдалбливала ей в голову Лариса Афанасьевна. Разве может быть это греховным и порочным? — нежась в объятьях любимого, вопрошала себя Жюли. — Боже, как же сладостно! Ей самой хотелось касаться тела мужа, гладкой и горячей на ощупь кожи, и, проведя рукой по его груди, она вспомнила вдруг то утро, когда, проснувшись, увидела его спящим в своей постели. Ей еще тогда так хотелось коснуться его, а теперь она имела на то полное право. И все ж оказалась не готовой к тому, что он навалился вдруг на нее всей тяжестью и вошел, причиняя боль.

Тонкие руки вцепились в его плечи, силясь оттолкнуть его и царапая ноготками кожу, но его губы уже приникли к ее рту, прерывая рвущийся из горла крик. Павел замер, не шевелясь, давая ей возможность привыкнуть к нему.

— Тише, тише, — шептал он, покрывая ее лицо легчайшими поцелуями. — В первый раз всегда больно, но больше так не будет.

Чувствуя, как расслабляется под ним напряженное тело, он тихонько двинулся, раз, другой, уже не встречая сопротивления с ее стороны. Но та приятная истома, что окутывала все ее тело, пока Поль ласкал и целовал ее, бесследно исчезла. Тихо глотая слезы, Жюли изо всех сил старалась не показать, что ей больно и неприятно. И вот, когда боль почти отступила, и она вновь ощутила в себе то волнующее кровь томление, ее супруг вдруг отпрянул от нее с тихим стоном и, повернувшись к ней спиной, замер. Юля испугалась, что она сделал что-то не так, и застыла, боясь шелохнуться.

Спустя некоторое время, Павел повернулся к ней и, притянув в свои объятья, губами коснулся лба, покрытого испариной.

— Прости меня, — покаянно прошептал ей на ухо. — Прости, не удержался!

Теперь Шеховской корил себя за то, что поспешил, но где было взять сил сдержаться, коль он так долго желал ее? И как ей было не простить его, когда так хорошо стало в его объятьях, так тепло и уютно? Положив голову ему на плечо, Юля провалилась в сон. Утром, проснувшись раньше своего супруга, она тихо выскользнула из его объятий и, скрывшись за ширмой, принялась приводить себя в порядок. Тихо ругаясь себе под нос, она пыталась застегнуть крючки на платье, заведя руки за спину, как вдруг почувствовала, что Поль отвел ее руки и принялся сам застегивать ее платье.

— Доброе утро, — хриплым со сна голосом произнес он, обнимая ее за талию и прижимая спиной к своей груди.

— Доброе, — отозвалась она, повернувшись в его объятьях и глядя прямо в серые глаза, и решилась задать вопрос, что не давал ей покоя. — Это всегда так будет? — краснея под его внимательным взглядом, отвела глаза.

Павел вздохнул, приподнял ее подборок и отрицательно покачал головой.

— Нет. Не всегда. Нам будет хорошо, очень хорошо, обещаю, ma chИrie.

И он сдержал данное ей обещание. После другой ночи, на другом постоялом дворе, Жюли полдня краснела, сидя напротив него в экипаже, стоило ей только поднять глаза и встретиться с ним взглядом. Как сладко ныло сердце, когда она вспоминала о том, что было промеж них этой ночью. Если это и есть грех, то как же сладок он! — смущенно улыбалась она супругу.

За время долгого пути она не раз пыталась расспрашивать своего супруга о его семье, о поместье, в котором он вырос. Поль отвечал неохотно, чаще старался уйти от ответов, переводя разговор на другую тему. Ему не хотелось говорить об отце, о том, что заставило его в столь юном возрасте покинуть родной дом и поступить на военную службу. Ее расспросы о поместье в Павлово почему-то наводили на мысль, что он не так уж и не прав был в своих подозрениях, когда думал о причинах, побудивших Жюли рискнуть всем, чтобы в итоге получить желанный приз. В любом случае, она ведь почти ничего не теряла, — злился он. — Если бы он не приехал, вышла бы замуж за Четихина и стала королевой уездного общества, но замахнулась на княжеский титул — и получила его. Но тут же, глянув в доверчивые глаза своей юной жены, одергивал себя и ругал в душе за недостойные мысли.

Жюли успела рассказать ему о причинах, по которым она покинула дом и подалась в столицу, о том, как стала актрисой, а в конце призналась, что знала о его пари с Горчаковым. Поль, который уже и забыл, когда краснел в последний раз, почувствовал, как его бросило в жар при этих ее словах, и густой румянец залил щеки и шею.

После она вспоминала это путешествие, чуть ли не как самое счастливое в их супружестве. Но оно неумолимо приближалось к концу, и чем ближе была столица, тем мрачнее становился князь. В Петербург они въехали поздним вечером. Следуя указаниям Шеховского, возница привез их к городскому особняку Горчаковых. Выйдя из экипажа, Павел окинул взглядом освещенные окна на хозяйской половине. Мишель был дома и спать, судя по всему, еще не ложился. Подав руку супруге, князь помог ей выбраться из экипажа и повел к дверям.

Войдя в просторный вестибюль, Юленька замерла в нерешительности. Что ей сказать Горчакову при встрече? Как повести себя с ним? Сделать вид, что не было ничего, и они будто бы и не встречались ранее? Пока она, нахмурившись, рассуждала обо всем этом, хозяин особняка уже спешил навстречу утомленным путникам.

— Юлия Львовна, — улыбнулся он поднося у губам ее руку. — Как же я рад видеть Вас в своем доме! Я надеюсь, Вы простите мне великодушно былые обиды, — заглянул он ей в глаза, не выпуская руки.

— Добрый вечер, Михаил Алексеевич, — робко улыбнулась она в ответ. — Как говорится, кто старое помянет…

— Тому глаз вон! — закончил за нее Горчаков.

Глядя на то, как лучший друг любезничает с его молодой женой и вспоминая недавние события, Павел ощутил, как в душе вдруг шевельнулась ревность. Глупо! — одернул он себя. — Глупо ревновать к Мишелю, но какая-то толика сомнения все же занозой засела в его мыслях.

Вечером после позднего ужина хозяин особняка предложил Полю выпить по рюмке бренди на сон грядущий. Проводив супругу до спальни, Павел прошел в кабинет Горчакова. Мишель разливал по бокалам янтарный напиток, когда он вошел в комнату.

— Присаживайтесь, Павел Николаевич — протягивая ему один бокал, кивнул на удобное кресло Горчаков.

Поль взяв в руки бренди, опустился в мягкое кресло. Пройдя к письменному столу, Михаил вытащил из ящика пачку ассигнаций и протянул ее другу.

— Здесь пять тысяч.

— О чем ты, Мишель? — нахмурился Шеховской.

— Я все же решил уплатить тебе свой проигрыш в пари.

Павел резко поднялся и, поставив на стол бокал, прошел к окну, повернувшись спиной к хозяину дома.

— Зачем? — бросил он, злясь на то, что теперь Мишель напомнил ему о злополучном пари. — Зачем ты это делаешь?

— Возьми, — со вздохом продолжил Горчаков. — Они тебе понадобятся, и честь твоя не будет задета.

Шеховской дернулся, как от удара.

— Я сам справлюсь со всем! — тихо процедил сквозь зубы.

— Поль, mon ami, ты теперь не один, — мягко напомнил ему Горчаков. — У тебя жена теперь есть, даст Бог, и наследники скоро появятся.

Павел отрицательно покачал головой.

— В ближайшем будущем не появятся. Я был очень осторожен. Дитя нынче только помехой будет.

— И, тем не менее, я настаиваю.

— Хорошо, но это в долг, — согласился Шеховской. — Я верну.

— Пусть будет в долг, — улыбнулся Горчаков. — Ступай! Негоже молодую супругу ждать заставлять, — добродушно усмехнулся Мишель.

— Спасибо тебе за все! — положив руку ему на плечо отозвался Шеховской.

Когда Павел зашел в спальню, Жюли уже крепко спала, утомленная долгим и трудным путешествием. Тихо раздевшись, князь скользнул в постель, обнял теплое нежное тело жены, что-то тихо пробормотавшей во сне, и долго еще гладил короткие шелковистые кудряшки, пропуская их сквозь пальцы. В одну из ночёвок на постоялом дворе он спросил ее, зачем она обрезала волосы. Жюли вздохнула, положив голову ему на грудь.

— Я подумала, что барону это не понравится, и он откажется от меня.

— Глупенькая, — тихо рассмеялся он тогда. — Волосы отрастут, никуда не денутся.

— Тебе не нравится? — тихо спросила она, приподнимаясь на локте.

— Мне все в тебе нравится, — искренне ответил Шеховской, обнимая ее и привлекая к себе.

Проснувшись утром, Юля поняла, что в постели она одна. Соседняя подушка еще сохранила тепло, а значит, Поль поднялся не так уж давно. Потягиваясь, она села на постели. В дверь тихо постучали.

— Войдите! — ответила она, натягивая на себя одеяло до подбородка.

В комнату тихо скользнула миловидная девушка, одетая в темно-серое платье с белым передником.

— Ваше сиятельство, — сделала она книксен, — меня прислал Михаил Алексеевич помочь Вам с утренним туалетом.

Встав с постели, Юля подошла к саквояжу, который вчера принесли к ним в спальню, и извлекла платье из темно-синей тафты в тонкую серебристую полоску. Встряхнув его, она отдала платье горничной, чтобы та, пока она будет умываться, привела его в порядок.

Умывшись и одевшись, Юленька попросила проводить ее в столовую, надеясь, что там она увидится с мужем. Но, войдя в распахнутые лакеем двери, не смогла сдержать разочарованного вздоха — Поля не было, и за столом присутствовал только Горчаков. Михаил Алексеевич явно ждал ее, потому как только с ее появлением по его знаку стали подавать на стол.

— Доброе утро, Юлия Львовна, — поднялся Мишель и сам отодвинул стул для своей гостьи.

— Доброе утро, Михаил Алексеевич, — опустила она глаза, присаживаясь за стол. — Вы не видели Павла Николаевича?

Горчаков нахмурился, усаживаясь на свое место.

— Юлия Львовна, супруг Ваш отбыл в расположение полка и, боюсь, вернется не скоро, — глядя ей в глаза ответил Горчаков. — Может, через несколько дней, а может, и несколько недель придется обождать.

— Как это? — подняла на него недоумевающий взгляд Юленька.

Михаил вздохнул, дождался, пока лакей обслужит их, и приказал удалиться.

— Видите ли, сударыня, приняв решение связать себя узами брака с Вами, Поль обратился за разрешением к командиру полка, но ему было отказано, и, кроме того, было строжайше запрещено покидать пределы столицы. Таким образом, поехав за Вами, он нарушил не один приказ командира, а два, за что, конечно же, должен понести дисциплинарное наказание.

— И что это за наказание? — чувствуя, как холодеет сердце в груди, спросила Жюли.

— В лучшем случае арест и гауптвахта на срок от нескольких суток до месяца, а в худшем — вплоть до увольнения его со службы или признания вашего брака недействительным…

— Бог мой! — серебряная ложечка, которой Юля мешала чай, выскользнула у нее из рук.

— Не отчаивайтесь! Я не собираюсь сидеть на месте, и помогу, чем смогу.

— Но что здесь можно сделать?

— Я хорошо знаком с Катениным, — улыбнулся Горчаков. — Собираюсь нанести ему визит.

— С Катениным? — переспросила Юля, которой данная фамилия не говорила совершенно ничего.

— Жюли, как много Вы знаете о своем муже? — задал ей неожиданный вопрос Мишель.

Юля молчала. А, действительно, что она знает о нем, кроме имени, и того, что у Шеховских имение по соседству с Кузьминками? Что он частенько в прошлом увлекался певичками и актрисами из театра, что у него был довольно продолжительный роман с Элен, которая погибла столь трагичным образом? И хотя она сама не верила в то, что Шеховской мог быть убийцей, и, чтобы спасти его, призналась, будто в ту ночь он был с ней, все ж убийца mademoiselle Ла Фонтейн так и не был найден.

Правильно расценив ее молчание, Михаил Алексеевич укоризненно покачал головой. Он с самого начала не одобрял этот брак, но сделанного не воротишь.

— Павел Николаевич штабс-капитан Преображенского полка, — недовольно заметил он, — а генерал-адъютант Катенин — командир этого полка.

Густо покраснев, Жюли опустила голову. Их роман с Шеховским был столь стремителен! Никаких тебе долгих ухаживаний, романтических вздохов под луной, тайных свиданий, милых сердцу подарков со скрытым смыслом, понятным только лишь влюбленным. Все произошло настолько быстро, что после слов Горчакова ей вдруг стало страшно. Мишель прав, она ничего не знает о своем супруге. За те две недели, что они провели вместе в поездке, она успела понять, что Поль мгновенно вспыхивает, как спичка, от малейшего намека на оскорбление, его настроение часто бывает переменчивым от веселости до внезапной грусти и меланхолии. Тогда она полагала все это следствием тех переживаний, что он постарался утаить от нее. Он говорил, что у него могут быть неприятности по службе, но она и предположить не могла, каковы истинные размеры неприятностей, что ожидали его по возвращению в столицу.

— Извините меня, если обидел чем, — произнес Горчаков, — но мне показалось, что будет лучше сказать Вам правду, чем оставлять и дальше пребывать в неведении.

— Спасибо, Михаил Алексеевич, — подняла голову Юленька. — Вы на многое открыли мне глаза. Вы тоже считаете, что я не подходящая партия для Павла Николаевича?

Горчаков кивнул головой:

— Я не буду лукавить, — отозвался он. — Вы совершили опрометчивый поступок, поступив в актрисы. Этим Вы уничтожили свою репутацию. А уж после Вашего заявления в полиции никто и никогда не поверит, что Вы вели достойный образ жизни до того, как вышли замуж за Шеховского.

— Что же мне делать? — потерянно спросила она.

— Ждать и надеяться на милосердие Катенина, а также верить в счастливую звезду Шеховского. До сей поры она его не подводила.

Сказав это, Горчаков поднялся из-за стола.

— Прошу меня извинить, — откланялся он. — Дела не ждут.

— Михаил Алексеевич, — вскинула она на него взгляд полный тревоги, — возьмите меня с собой!

— Ни в коем случае, Юлия Львовна! — обернулся князь. — Вам не стоит показываться в расположении полка, и запомните: здесь, в Петербурге, сейчас Вы для всех содержанка Шеховского. Ни слова об этом браке, если Вам не безразличная судьба Вашего супруга! Повторяю Вам: брак, заключенный без разрешения командира полка, либо признается недействительным, либо влечет за собой отставку. Не заставляйте его делать выбор между Вами и его карьерой. Боюсь, что он выберет не Вас!

Дверь тихо закрылась, и Юля осталась одна в столовой, совершенно оглушенная последними словами Горчакова.

 

Глава 12

Стоя навытяжку перед командиром полка, Павел вот уж четверть часа выслушивал обвинения от генерал-адъютанта Катенина в собственный адрес. Наконец, праведный гнев командира Преображенского полка иссяк, и, устало опустившись на стул, Александр Андреевич поднял глаза на своего офицера.

— Павел Николаевич, ей-Богу, Вы меня безмерно огорчили своим поступком! Уж от Вас-то я никак такого не ожидал!

— Виноват, Ваше высокопревосходительство, — вытянулся Шеховской, — готов понести заслуженное наказание.

— Присядьте, — кивнул он на стул, — поговорим напоследок. — Приказ о Вашем увольнении со службы уже готов, но я все же хочу выслушать Вас. Хотелось бы знать, что Вы можете сказать в свое оправдание.

Услышав последние слова Катенина, Поль побледнел. Только не отставка, только не это! Он, который с отроческих лет грезил о военной службе, и вдруг окажется не у дел?!

— Александр Андреевич, — запинаясь, начал Шеховской. — Я готов понести любое наказание, но прошу Вас… Только не отставка!

— Вы же понимаете, что я не могу оставить без внимания совершенный Вами проступок.

— Так точно, Ваше высокопревосходительство! — вновь вытянулся в струну Шеховской.

— Павел Николаевич, я к Вам сейчас не как к подчиненному обращаюсь, но как к человеку, с которым, смею надеяться, меня связывают еще и дружеские отношения. Поэтому оставьте этот тон! Вы не можете не знать, что нарушение приказов командования влечёт за собой наказание по всей строгости закона. Но прежде, чем выносить окончательное решение, мне хотелось бы понять мотивы Вашего поступка.

— У меня были на то свои причины, — тихо ответил Павел.

— О чем Вы думали, покидая столицу несмотря на строжайший запрет? — повысил голос Катенин.

Шеховской сглотнул ком в горле. Лгать было нелегко, он ненавидел ложь в любом ее проявлении, а уж лгать командиру, к которому никогда не питал ничего, кроме уважения, было вдвойне тяжелее. Но с тех пор, как в его жизни появилась Жюли, ложь успела стать дурной привычкой.

— Если Вы помните, меня взяли под стражу по ложному обвинению в убийстве актрисы Александринского театра Елены Леопольдовны Ла Фонтейн, — начал он. — Я действительно был у нее в тот вечер, но не убивал ее — у меня и мыслей таких не было. Для меня вообще странно, откуда в полиции узнали об этом моем визите? Я был на новой квартире Элен всего два раза, по-моему, даже швейцар не знал моего имени, и тем не менее урядник совершенно точно знал обо всем, когда на следующее утро явился в дом моего отца. А после моего ареста истинного убийцу, как я понял, никто и не искал, — иначе с чего бы мне каждый день предлагали сознаться во всем чистосердечно? Только благодаря показаниям одной юной барышни, которая сама явилась в полицейское управление и призналась, что ночь убийства mademoiselle Ла Фонтейн я провел с ней, меня выпустили на свободу, однако репутация моей спасительницы, как вы понимаете, этим заявлением была окончательно погублена. Впрочем, она и до того не была безупречной, поскольку барышня, спасаясь от нежеланного брака, сбежала в Петербург без ведома родных. Но случилось так, что брат этой юной особы совершенно случайно встретил ее, когда она возвращалась из полицейского управления, и, дабы прикрыть грех сестры, решил, как и собирался ранее, выдать ее замуж за их соседа по имению, человека много старше ее, не откладывая дела в долгий ящик. Когда я узнал об этих его планах, то после всего, что она сделала для меня, просто не мог допустить этого венчания, да и барышня сия мне далеко не безразлична.

— Что ж Вы творите, Павел Николаевич! — укоризненно покачал головой Катенин. — Сначала соблазнили девицу, потом умыкнули из-под венца. Это с ней Вы обвенчаться собирались, когда рапорт подавали?

Павел вспыхнул.

— Так точно, Ваше высокопревосходительство.

— И что дальше?

Шеховской отвел глаза.

— Юлия Львовна теперь находится под моей защитой.

— Иными словами, согласна быть Вашей любовницей, — заключил Катенин, тяжело вздыхая и поднимаясь со стула.

Отойдя к окну, он некоторое время стоял спиной к Шеховскому, постукивая пальцами по подоконнику и явно раздумывая над этой непростой ситуацией, а потом резко развернулся, видимо, приняв какое-то решение.

— С одной стороны, мне не трудно Вас понять, Павел Николаевич — сам был молод и горяч, но, тем не менее, как командир, не могу закрыть глаза на Ваше поведение, дабы другим офицерам полка неповадно было…

Взяв со стола колокольчик, Катенин позвонил, и тотчас на пороге его кабинета показался дежурный офицер.

— Препроводите штабс-капитана Шеховского под арест, — обратился он к нему. — И подготовьте соответствующий приказ.

— Сколько суток аресту, Ваше высокопревосходительство? — вытянулся перед ним дежурный.

— Двадцать пять, — бросил Катенин дежурному и повернулся к Шеховскому. — Двадцать пять суток, Павел Николаевич, и то только учитывая Ваши боевые заслуги. Ровно столько, сколько Вы отсутствовали в полку. У Вас будет время подумать обо всем.

Павел уже стоял на пороге, когда Александр Андреевич окликнул его.

— Павел Николаевич, если желаете, Вы можете отписать, — кивнул он на стол с письменными принадлежностями, — я распоряжусь, чтобы Ваши письма доставили сегодня же.

— Благодарю, — вернувшись к столу, Поль набросал несколько строк и, заклеив воском конверт, передал его Катенину. — Пусть доставят в дом князя Горчакова на Литейном. Михаил Алексеевич знает, кому передать.

Выйдя из кабинета Катенина, князь отстегнул и передал дежурному офицеру именную саблю с золотым эфесом, полученную им из рук самого Государя за штурм аула Салты, где он был тяжело ранен. Следуя за своим провожатым, он не мог не думать о том, что Жюли остается почти на месяц одна. Как же дурно все, однако, вышло, — нахмурился он, — его супруга остается одна в доме князя Горчакова, и пусть он всегда доверял Мишелю, как самому себе, все ж от него не укрылось отношение друга к его женитьбе. Михаил до самого последнего момента пытался его отговорить, и к Жюли он не питает особого расположения, да и она к нему относится весьма настороженно. Ох, и не сладко Юленьке придется в эти дни, ох, и не сладко! — вздохнул Шеховской.

Павел вздрогнул, когда за ним захлопнулась тяжелая дверь каземата. Вспомнилась Петропавловка. Тогда он провел в крепости всего четыре дня и уже готов был лезть на стену от тоски и безысходности, что стали его спутницами с самого первого дня заточения, сейчас же его ожидал почти месяц ареста. Опустившись на жесткий деревянный топчан, Шеховской обхватил голову руками. Похоже, все его неприятности только начинались. Поль не знал, сколько просидел в неподвижности, обдумывая все, что с ним случилось и что еще ждет впереди.

Очнувшись от своих дум, он расстегнул тесный ворот мундира. Рука сама потянулась к небольшому распятию на тонком шелковом гайтане. Тонкое обручальное кольцо было тут же, рядом с нательным крестом. Боже! Во что же он влип?! — потер виски Шеховской. Во что втянул свою юную супругу? Даже предполагая, что его ждет арест, он так и не решился сказать Жюли, что их венчание на какое-то время необходимо сохранить в тайне, хотя Мишель неоднократно настаивал на том. Те две недели, что длилось их путешествие до Петербурга, Павел наслаждался законной возможностью быть с ней, но даже в эти дни безмятежное счастье то и дело омрачали мысли о том, чем ему доведется заплатить за это решение. Но разве ж мог он поступить с Юлей иначе? Вот, пожалуй, и наступил час расплаты, — думал он. И это только начало — стоит отцу прознать, что он вернулся в столицу, как все станет во сто крат хуже. Только бы ей хватило ума затаиться и не кинуться его разыскивать! Необходимо любой ценой сохранить в тайне факт венчания без получения разрешения на то от полкового командира: стоит только кому-нибудь прознать про это, и ему придется выбирать — либо увольнение со службы, либо признание брака недействительным. О том, что когда-нибудь он может столкнуться с необходимостью сделать подобный выбор, не хотелось даже думать.

Проводив князя Шеховского на гауптвахту, граф Левашов, бывший в тот день дежурным офицером, вернулся в штаб полка и занял свое место за рабочим столом в приемной перед кабинетом командира полка, где принялся раскладывать бумаги и записи, а также готовить тексты приказов для передачи в полковую канцелярию, когда дверь кабинета Катенина распахнулась, и Александр Андреевич попросил его зайти. Войдя, Левашов плотно прикрыл за собой дверь и замер навытяжку, ожидая дальнейших указаний.

— Сергей Александрович, — обратился к нему Катенин, — у меня в к Вам просьба. Это отнюдь не приказ, потому в Вашей воле отказаться. Дело весьма деликатное, и, если Вы согласитесь, я буду вынужден просить Вас сохранить в тайне и данное поручение, и визиты, с ним связанные.

Заинтригованный Левашов молчал. Такая таинственность невольно наводила на мысли о чем-то недостойном, но, словно прочитав его мысли, Катенин поспешил развеять его подозрения.

— Я потому и обращаюсь к Вам, что знаю Вас как человека исключительно порядочного и способного сохранить чужие секреты.

— В таком случае, — склонил голову Левашов, — я согласен выполнить Ваше поручение.

Вздохнув с облегчением, Катенин передал ему два конверта. На одном почерком князя Шеховского был написан адрес дома князя Горчакова, на другом — рукой самого Катенина адрес родового особняка Шеховских. По всему было видно, что с этими конвертами было связано что-то весьма и весьма неприятное для командира Преображенского полка.

— Доставьте, пожалуйста, по назначению сегодня же, — заметно нервничая, попросил Александр Андреевич. — И на сегодня можете быть свободны.

Выйдя из расположения полка и остановив наемного извозчика, молодой граф Левашов направился на Литейный, решив сначала отвезти конверт, предназначенный князю Горчакову. Дворецкий Горчакова проводил его в малый салон и удалился с докладом к хозяину особняка.

Юленька после завтрака поднялась в спальню, что Мишель предоставил в распоряжение молодоженов. Утренний разговор с Мишелем опять вернул ее к тревожным размышлениям о том, как они с Павлом будут жить, которые не давали ей покоя еще перед венчанием. Тогда она послушалась совета Пелагеи, убедившей ее, что обо всем этом должен муж позаботиться, теперь же пребывала в растерянности: о чем может позаботиться муж, который по всеобщему мнению и не муж ей вовсе, да еще и под арестом находится? И почему ей показалось, что Мишель сообщил ей о том, что для всех она будет содержанкой Шеховского, едва ли не с удовольствием? А если она содержанка, то разве имеет она право находиться в доме Горчакова? Вещи их так и стояли не разобранными, но когда Тася предложила разложить их по местам, Юля отказалась от ее помощи. Стоя у окна, она видела, как сначала уехал, а потом через какое-то время вернулся домой Мишель, и она подумала было, что он привез какие-то вести от Павла, но ей никто ничего не говорил, а обратиться с Мишелю сама она не решилась. Уже смеркалось, когда она краем глаза заметила экипаж, остановившийся перед парадным. Высокий мужчина в шинели Преображенского полка быстро поднялся по ступеням и вошел в дом. На какое-то безумное мгновение ей показалось, что это вернулся Павел, и, подобрав юбки, она метнулась вон из комнаты. Добежав до салона, она с трудом успокоила дыхание, недоумевая, почему Поль не поднялся в их комнату. Нимало не задумываясь над тем, что делает, она толкнула белые створки двери, ведущей в комнату, и застыла на пороге. Ах, как же велико было ее разочарование! Человек, которого она мельком увидела из окна, оказался вовсе не тем, кого она так ждала, о чьем возвращении молила Господа весь день.

Горчаков и незнакомый ей офицер одновременно повернули головы на звук открывшейся двери. Михаил Александрович недовольно покачал головой, всем своим видом выражая неодобрение ее импульсивному поступку, но отступать теперь было поздно. Голубые глаза незнакомца скользнули по ней с нескрываемым восхищением. У Сергея даже дух захватило от красоты той, что так внезапно прервала его беседу с князем. Темно-красное бархатное платье с белой кружевной отделкой выгодно подчеркивало прелесть юного лица, больших карих глаз. Но более всего Левашова поразила прическа mademoiselle: коротко остриженные локоны не доставали даже до плеч, завиваясь в тугие кольца, отливающие черным шелком, но это было ей так к лицу. Невольно залюбовавшись девушкой, Левашов потерял нить беседы. Незнакомка вспыхнула, как маков цвет, и робко шагнула в комнату.

Горчаков, тяжело вздохнув, повернулся к Левашову.

— Сергей Александрович, позвольте представить Вам мою гостью: Юлия Львовна Кошелева, — выделив голосом фамилию, князь недовольно глянул на девушку.

Жюли присела в легком реверансе.

— Простите, что помешала, господа, — раздался нежный, ласкающий слух голос. — Есть ли новости от Павла Николаевича?

Горчаков передал ей только что полученный конверт, и она, торопливо спрятав его в складках платья, поспешила покинуть их. Левашов с недоумением посмотрел на Горчакова. Мишель только покачал головой в ответ на невысказанный вопрос.

— Но как можно? — вырвалось вдруг из уст Сергея. — Как можно так? Как он мог? — не сдержался Левашов.

— Видит Бог, Сергей Александрович, мы не в праве судить их. Они сами сделали свой выбор, — пожал плечом Горчаков, давая понять, что не расположен говорит на эту тему.

Левашов поспешил откланяться и покинуть особняк на Литейном. По пути на Сергиевскую улицу он то и дело вспоминал большие темные глаза, полные такой невысказанной грусти, что эхо этой тоски вдруг отозвалось в его собственной душе. Он слышал толки, что ходили вокруг фамилии Шеховского в последнее время, и хотя после той скандальной заметки, когда князя обвинили в смерти актерки императорского театра mademoiselle Ла Фонтейн, в газетах не появилось более ни слова о случившемся, в обществе упорно ходили слухи, что своей свободой Поль обязан некой юной деве, что пожертвовала своей репутацией и открыла полиции, что ночь убийства князь провел в ее обществе. Неужто это дивное видение, что он встретил у Горчакова, и есть та самая таинственная барышня, чья личность до сих пор будоражила воображение света Петербурга?

Поднявшись все в ту же спальню, Юленька торопливо вскрыла конверт. Всего несколько строк, но какой же болью они отозвались в ее сердце: "Юленька, родная моя, я вернусь к Рождеству. Не пытайся ранее свидеться со мной. Помни: я люблю тебя, я живу тобой, я буду ждать нашей встречи с нетерпением. Любящий тебя супруг". Прижав к губам письмо, Юля отвернулась к окну. Слезы выступили на глазах. Бог мой, почти целый месяц в разлуке! Как же ей перенести это?! И как ей ныне оставаться в доме князя Горчакова одной, без своего супруга? Как это будет истолковано в обществе? Впрочем, какое ей дело до общества, — оно уже вынесло ей вердикт, и спорить с ним она не собиралась. Куда более ее волновала судьба супруга. Горчаков открыл ей, в каком двойственном положении оказался Павел из-за своего решения жениться на ней. Та пелена самообмана, что она сама же создала, радуясь чудесному избавлению от Четихина, была безжалостно сорвана с ее глаз суровыми словам князя, и отныне страх поселился в ее душе. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, какой выбор сделает Шеховской, если его заставят выбирать между ней и тем, что для него по сути является смыслом всей жизни. О, мужчины! Для них испокон веку воинская доблесть была куда важнее, чем самые горькие слезы самой любимой женщины! Закусив губу, Юля тихо роняла слезы на сложенные на коленях руки, что судорожно сжимали эту короткую записку.

Она услышала тихий стук в дверь.

— Entrez (Войдите), — поспешно утирая слезы, отозвалась она.

Она ничуть не удивилась, увидев на пороге своей комнаты Горчакова, и поднялась ему навстречу. Она ждала его появления, еще в салоне увидев его недовольство тем, как безрассудно она поступила, открыв совершенно незнакомому офицеру и свое присутствие в его доме, и связь с Шеховским.

— Юлия Львовна, я бы хотел просить Вас впредь быть осторожнее в Ваших порывах. И хотя мне не трудно понять их, Вы должны знать, что ставите под удар не только свое благополучие, но и карьеру Вашего супруга, — начал было Мишель, но остановился, увидев нетерпеливый жест Жюли. Она хотела было сказать ему, что все понимает, что сожалеет, но почему-то не смогла вымолвить ни слова, и, не совладав со своими страхами и огорчениями, что доставило ей письмо Поля, вдруг разрыдалась, закрыв лицо руками. Стыдясь своих слез, Юленька отвернулась от Горчакова, плечи ее сотрясались от горьких рыданий, всхлипывания перемежались бессвязным лепетом. Она вдруг почувствовала себя такой одинокой и брошенной, что жалость к себе захлестнула ее с головой. Мишель, непривычный к виду женских слез, вдруг растерялся, не зная, что ему делать.

— Ну будет, будет, — тихо прошептал он, поглаживая худенькие плечики.

Не раздумывая, она шагнула к Горчакову и спрятала заплаканное лицо у него на груди. Мишель растеряно провел рукой по ее спине, утешая.

Горчаков так и не понял, что вдруг нашло на него. Был ли это тонкий цветочный аромат ее духов, что напомнил ему вдруг тот вечер, что он так хотел забыть, но что-то сжалось в груди. Он снова был в темной карете, он снова держал ее в объятьях. Губы его легко коснулись ее виска, скользнули по щеке, ощущая солоноватый вкус слез, неудержимо льющихся по щекам. Жюли испуганно ахнула и дернулась в его объятьях. И он безропотно отпустил ее и отступил, боясь поднять глаза. Боже! Что же он творит?!

— Pardonnez, pardonnez-moi! (Простите, простите меня). Мне нет оправдания.

Жюли испуганно шарахнулась от него. Повернувшись спиной к Горчакову, она застыла у окна.

— Юлия Львовна, — окликнул он, но она в ответ только нетерпеливо дернула плечом, давая понять, что не расположена сейчас к беседе и не желает выслушивать его извинения.

С тяжелым вздохом Мишель закрыл дверь в небольшую гостиную. Прислонившись лбом к двери, он ругал себя последними словами. Как он мог? Зачем, зачем он это сделал? Гадкое чувство не давало покоя. Он ощущал себя предателем. С чего он решил, что остыл к ней? Да, он старательно напускал на себя строгий вид, но так и не забыл ни бархатистость ее кожи под своими пальцами, ни мягкость губ, ни сладость того украденного поцелуя. Даже зная отныне, кто она, он все-таки не совладал с собой. Нет, не любовь то была, лишь примитивное влечение плоти, но как оно осложняло и без того непростую ситуацию, в которой они оказались!

Поздним вечером в особняк на Сергиевской улице прибыл посетитель. Дворецкий поспешил доложить хозяину о прибывшем офицере. Сергей Александрович нетерпеливо расхаживал по салону, ожидая, когда Николай Матвеевич изволит принять его. Он бы мог просто передать конверт дворецкому и покинуть дом Шеховских, посчитав свою миссию выполненной, но отчего-то взгляд печальных карих глаз столь глубоко запал ему в душу, что захотелось вдруг сказать несколько слов старому князю.

Николай Матвеевич быстрым шагом вошел в салон и поприветствовал позднего визитера.

— Мне доложили, что Вы имеете что-то сообщить мне, — обратился он к Левашову.

— Совершенно верно, Ваше сиятельство. Александр Андреевич просил передать Вам лично в руки, — ответил Левашов доставая из-под мундира конверт с письмом Катенина.

— Благодарю, — отозвался Шеховской, протягивая руку за письмом, однако Левашов удержал конверт в своей руке, и князь перевел удивленный взгляда на своего vis-Ю-vis.

— Николай Матвеевич, я был ныне в доме князя Горчакова и видел там некую mademoiselle, которой молва приписывает спасение Павла Николаевича в одном весьма щекотливом деле. Я считаю, что Ваш сын должен поступить как человек чести, а Вы должны повлиять на него, ежели он сам этого не понимает, — с этими словами Серж разжал пальцы, позволяя князю забрать письмо Катенина.

— Послушайте, Ваше сиятельство, Сергей Александрович, — недовольно отозвался Шеховской-старший, — позвольте мне самому судить о том, как должно поступить в этой ситуации. Сия девица прекрасно знала, на что шла. Я вовсе не умаляю ее заслуг, но это всего лишь увлечение, оно пройдет, и что дальше? Что будет, когда страсть остынет? Вы сами бы отважились на такой шаг?

Левашов задумался. Что для него значит мнение света? Но ведь он и не любил так, чтобы презреть все, отринуть все сомнения. Да, увлекался, но ни одна до сей поры не заставила сердце биться ради только одного взгляда любимых глаз.

— Нет, наверное нет, — неуверенно ответил он.

— Тогда не судите, и да не судимы будете, — иронично улыбнулся князь.

С тяжелым сердцем покидал Сергей особняк на Сергиевской улице. Все не шла из головы девушка, встреченная им у Горчакова. Какое будущее ждет ее, когда Шеховской пресытится ею? Пойдет по рукам, становясь содержанкой то одного, то другого, до тех пор, пока молодость и красота не увянут? А далее? Печальная участь, но ведь она сама избрала ее! И какое ему-то дело до того? Он попытался думать о другом, но мысли помимо воли снова и снова возвращались к темным глазам и бледному встревоженному лицу.

Пройдя в кабинет, Николай Матвеевич торопливо вскрыл конверт. Так и есть, Павел вернулся. Катенин в своем письме сухо сообщил лишь факт прибытия и срок ареста штабс-капитана Шеховского, да еще то, что перед арестом Павел написал единственное письмо, которое попросил доставить в дом Горчакова. Вспомнив недавнюю пламенную речь молодого Левашова, князь Николай принялся нервно барабанить пальцами по столу. — Не хорошо, ой не хорошо, что девица осталась у Горчакова! Мысль, посетившая его, была столь неожиданной, что он вскочил с кресла и хотел приказать тотчас закладывать лошадей, но, достав из кармана жилета брегет и убедившись, что время уже позднее, решил отложить визит на Литейный до утра.

Ночью Юля плохо спала. Ей снился сон — поначалу столь благостный, что ей казалось, будто она наяву ощущает тепло солнечных лучей, что пробиваются сквозь густые кроны деревьев парка в Кузьминках и играют бликами на ее лице. Щурясь от солнышка, она шла по аллее навстречу высокому гвардейскому офицеру. Остановившись и приложив ладонь ко лбу, она всматривалась в приближающуюся мужскую фигуру. Сердце радостно забилось в груди: конечно, это он! Это его золотистые кудри сияют в солнечных лучах, его серые глаза лучатся нежностью, его улыбка предназначена ей одной. Она протянула к нему руки, но, не дойдя до нее нескольких шагов, Павел остановился. Улыбка, еще мгновение назад мягкая и нежная, вдруг превратилась в пренебрежительную усмешку, и, повернувшись к ней спиной, он зашагал прочь. Юля бросилась вслед за ним, выкрикивая его имя, но сколь она ни старалась, не могла нагнать его. Ее ноги путались в широких юбках платья, в груди кололо от частного дыхания, а он уходил от нее все дальше и дальше. Заливаясь слезами, она все кричала и кричала ему вслед, чтобы он подождал ее, но он даже не оглянулся. И тогда, безнадежно разрыдавшись и замерев посреди аллеи, она вдруг ощутила холод, что пробирал ее до костей, а когда отняла руки от лица, с удивлением подставила ладонь белым пушистым хлопьям, что кружились вокруг нее.

Проснувшись, Юля резко села на постели и коснулась кончиками пальцев щек. Щеки были мокрыми от слез, сердце колотилось у самого горла. Сон — успокаивала она себя. Это был всего лишь дурной сон! Открылась дверь в спальню, и в комнату с зажжённой свечой в руке вошла горничная, что Горчаков предоставил в ее распоряжение. Прикрывая огонь ладошкой, девушка осторожно подошла к постели.

— Что с Вами, барышня? Вы так кричали, — всматриваясь в заплаканное лицо, спросила она.

— Ничего, Тася. Ступай спать. Просто сон дурной приснился.

Пожав плечами, девушка удалилась в гостиную, где она спала с тех пор, как ее приставили ходить за этой странной барышней.

Юля, накинув на плечи шаль, шагнула к окошку. Нынче был последний день ноября. Мягко кружась в морозном воздухе в свете уличных фонарей, на землю ложились крупные белые хлопья. Девушка зябко поежилась, совсем как в ее сне. А ведь сегодня четверг, — вздохнула она, — а с четверга на пятницу сны, говорят, вещие…

Перекрестившись, она тихо пробормотала себе под нос: "Куда ночь, туда сон", — и вернулась в постель, но больше так и не уснула до самого рассвета, глядя в щель, что она нечаянно оставила между портьерами, как на ночной Петербург мягко падает снег.

Спускаясь поутру в столовую, Жюли услышала громкие голоса, доносящиеся из-за двери в кабинет хозяина особняка. Кто бы мог прийти со столь ранним визитом? — задумалась она, на мгновение замедлив шаг. Дверь распахнулась, и из комнаты вместе с Мишелем вышел человек, в котором она с удивлением узнала Николая Матвеевича Шеховского. Будучи еще ребенком, Юленька несколько раз видела князя Шеховского, когда тот, бывая в Ильинском, заезжал с визитами к Льву Алексеевичу и Ларисе Афанасьевне, и с той поры он мало изменился. К тому же отец и сын Шеховские были весьма и весьма схожи меж собой, и теперь она имела вполне определенное представление, как будет выглядеть ее супруг лет через тридцать. Шеховской остановился, догадавшись, что это дочь его покойного соседа, и вперил в девицу тяжелый взгляд. Правила хорошего тона требовали поприветствовать ее, но он умышленно решил не торопиться, наслаждаясь ее замешательством. Юля на удивление быстро пришла в себя от столь неожиданной встречи. Присев в реверансе, она подняла глаза на князя. Николай Матвеевич лишь сухо кивнул ей головой и направился в вестибюль, сопровождаемый князем Горчаковым. Почти невозможно было в этой грациозной красивой молодой женщине признать ту чернявую голенастую непоседу, что он запомнил из своих визитов в Кузьминки! Что ж, совсем не удивительно, что Поль предпочел столь самобытную красоту нежной прелести Полин или благородному очарованию Алекс Радзинской.

Николай Матвеевич поспешил покинуть особняк Горчакова, дабы не сказать в сердцах чего-нибудь такого, о чем впоследствии пожалеет, хотя слова так и рвались с языка. Зачем, зачем эта глупая девчонка своими руками разрушила свою судьбу!? Ей следовало тихо выйти замуж за барона Четихина, ведь в ее положении это было единственное разумное решение. Он даже готов был вступиться за нее перед бароном и предложить ему довольно крупную сумму с тем, чтобы тот закрыл глаза на былые прегрешения своей юной супруги. Барон хоть и слыл человеком не бедным, но вряд ли бы отказался от такого предложения, а Шеховские всегда платили свои долги. Но девица сама выбрала этот путь, и сколько бы угрызения совести ни донимали его, он никогда не согласится на то, чтобы она вошла в семью Шеховских.

Уже сидя в экипаже, Николай Матвеевич снова вспоминал свой разговор с Горчаковым. Когда вчера вечером он раздумывал, как усмирить взбунтовавшегося сына, ему пришла в голову эта замечательная идея, и он с самого утра, выехав по своему обыкновению на прогулку, поспешил ее осуществить, заехав к Горчакову на Литейный по пути в Михайловский парк.

Николая Матвеевича немало удивило, что Поль, судя по письму Катенина и сообщению Левашова, привез свою барышню в приличный дом. Впрочем, вспомнив, что месяц назад выставил сына из дома и лишил содержания, он решил, что другого выбора у того, пожалуй, и не было; но уж никак не годится, чтобы эта кокотка почти целый месяц оставалась в доме князя. Опять же не дело, если квартиру ей станет оплачивать Горчаков — зачем лишние толки вокруг имени Павла? У Шеховского была небольшая, но довольно прилично обставленная квартира. Вот уж почти полгода, как в ней никто не жил с тех пор, как его maНtresse (любовница), вдруг пожелавшая оставить свое ремесло и явиться где-нибудь в провинции респектабельною вдовою, получила отставку. Однако, как же кстати он вспомнил об этих апартаментах! Выслушав его, Мишель более чем охотно согласился с его доводами и поспешил заверить, что окажет Юлии Львовне содействие в скорейшем переезде. Со своей стороны, Шеховской-старший пообещал прислать Прохора, чтобы тот помог перевезти багаж Поля на квартиру. Таким образом, сия деликатная проблема была разрешена ко всеобщему удовольствию.

— С чего вдруг такая милость? — все ж не сдержал любопытства Горчаков, обращаясь к уже поднявшемуся из кресла Николаю Матвеевичу.

— Чем бы дитя ни тешилось! — снисходительно усмехнулся князь.

— Думаете, он оставит ее? — иронично поинтересовался Мишель.

— Это всего лишь вопрос времени, — уверенно заявил Шеховской.

Но увидев девушку, Николай Матвеевич уже не был так в этом уверен. Нельзя, никак нельзя упускать их из виду! Как дерзко она смотрела на него, не отвела взгляда, когда даже мужчины, встречая такой его взгляд, спешили опустить глаза. В ней, несмотря на кажущуюся внешнюю хрупкость и ранимость, чувствовалась несгибаемая воля и какая-то внутренняя духовная сила. Пожалуй, именно такая и способна не только вскружить голову, но и украсть ветреное сердце его сына.

Жюли, бросив взгляд вслед уходящему Николаю Матвеевичу, прошла в столовую. Лакей придержал перед ней дверь и отодвинул стул, когда она присаживалась к столу. Вскоре, проводив утреннего гостя, к ней за завтраком присоединился Мишель. Оба не забыли вчерашнего вечера, и в комнате повисло неловкое молчание. Жюли, нервничая, перебирала пальцами краешек льняной салфетки, ожидая, когда лакей обслужит их и удалится. Ей не терпелось узнать, зачем отец Павла приходил к Горчакову. Она чувствовала, что его визит каким-то образом связан с ней, и теперь гадала, чего именно ей ждать от него. Наконец, она решилась, и, оторвав взгляд от тарелки, посмотрела прямо в глаза Мишеля.

— Михаил Алексеевич, возможно, я не имею права Вас спрашивать об этом, но мне кажется, что визит Николая Матвеевича к Вам, да еще в столь раннюю пору, как-то связан с делами моими и моего супруга. Если это не так, то прошу прощения за мое неуместное любопытство.

— Вы правы, Юлия Львовна, — со вздохом отложил вилку Горчаков. — Николай Матвеевич считает, что Вам неприлично далее находиться в стенах моего дома, не имея компаньонки.

— Неприлично? — едва заметно усмехнулась Жюли. — И как князь предлагает разрешить эту situation (ситуацию), что, по его мнению, наносит непоправимый ущерб моей репутации?

Мишель легко уловил иронию в ее словах. О какой репутации может идти речь, коль все считают ее падшей женщиной, maНtresse младшего Шеховского?

— Жюли, — улыбнулся Горчаков, — я склонен согласится с мнением Николая Матвеевича, особенно после вчерашнего, хотя это целиком и полностью моя вина. Он предлагает Вам перебраться на квартиру, которая принадлежит Шеховским. Это вполне приличные апартаменты, а я обещаю Вам всяческое содействие в переезде в любое время, которое Вы сочтете удобным.

— Вот как! — язвительная реплика вертелась у нее на языке, но Юля удержалась.

В конце концов, Мишель прав, им не стоит оставаться наедине в его доме.

Но Боже, как же тяжело стало дышать! Князь счел ее любовницей своего сына и потому предложил этот вариант, который, будь она на самом деле любовницей, а не женой, должен был бы совершенно устроить ее. Ну а чего ты ждала? — грустно усмехнулась девушка, — Что он предложит переехать в фамильный особняк и ждать возвращения Павла там? Глупо было надеяться! — покачала она головой. — Никогда Николай Матвеевич не даст своего благословения, и напрасно она поверила уверениям Поля, что стоит только подождать, и его отец смирится с их браком. Он никогда не смирится, а следовательно, им и дальше придется скрывать от всего света истинное положение дел. Кроме того, ее беспокоило отсутствие разрешение на брак от командира полка. Мишель ведь не просто так говорил ей, что такой брак может быть признан недействительным. Вновь вспомнились ее ночные видения. Боже! Неужели это пророчество ей?! Господи, сделай так, чтобы ему не пришлось выбирать! — тайком перекрестилась она и постаралась взять себя в руки. Но все же когда она решила выпить чаю, чайная пара мелко подрагивала в ее руках, и она поспешила поставить ее на стол, пока не расплескала на белоснежную скатерть ее содержимое.

— Михаил Алексеевич, — вновь обратилась она к Горчакову, — мне бы хотелось нанести визит сестре. Вы не могли бы… — она хотела было попросить у него разрешения воспользоваться его экипажем, но передумала: что будет, если кто-нибудь увидит ее в экипаже Горчакова?

— Жюли, я убежден, что Вам не стоит пока выезжать, — ответил Михаил. — Пусть пройдет время, пусть хотя бы вернется Ваш супруг, и тогда, может быть, можно будет открыть Полин правду о Вашем положении. Поймите, что чем больше людей знают какой-то секрет, тем труднее сохранить его в тайне.

— Вы правы, Михаил Алексеевич, — поднялась она из-за стола. — Пойду попрошу Тасю упаковать мои вещи. И, если это возможно, мне хотелось бы переехать как можно скорее.

— Ну, я же обещал Вам всяческое содействие! Николай Матвеевич обещал прислать в помощь Прохора, денщика Павла. Кстати, если Вам нравится Ваша горничная, можете забрать ее с собой, — предложил Горчаков.

— Как можно? — удивилась Жюли.

— Я решу это вопрос с Вашим супругом.

— Благодарю, — кивнула головой Жюли, обрадованная тем, как легко решился вопрос с прислугой.

 

Глава 13

После завтрака Горчаков, весьма довольный тем, что сможет в самом ближайшем будущем вернуться к привычной холостяцкой жизни, решил исполнить данное Юле обещание и встретиться с Катениным. Вернулся он во второй половине дня. Жюли в ожидании хозяина особняка то и дело выглядывала в окно гостиной, и едва завидев знакомый экипаж, поспешила спуститься. Стоя на верхней ступеньке лестницы, она видела, как Мишель вошел в вестибюль, отряхнул снег с воротника роскошной бобровой шубы и, скинув ее на руки подбежавшему лакею, направился в свой кабинет.

— Михаил Алексеевич, — окликнула она его, и князь остановился. — Есть какие новости? — продолжила она, спускаясь вниз.

— Боюсь, что мне нечем Вас обрадовать, Юлия Львовна, — вздохнул он. — Уж не знаю, чем так прогневил Катенина Шеховской, но Александр Андреевич категорически отказался переменить свое решение и сократить срок ареста, и потому супруга Вашего мы увидим не ранее Рождества, — он помолчал некоторое время, а потом поинтересовался. — Ваш багаж уже упаковали? Если желаете, мы можем поехать прямо сейчас.

Юленька только кивнула головой, не в силах вымолвить ни слова, настолько ее расстроили полученные известия.

— Тогда я распоряжусь, чтобы подали экипаж, — поспешил отдать распоряжение Горчаков.

Жюли стояла у окна, безучастно взирая на то, как суетятся слуги, укладывая в экипаж Горчакова вещи ее и супруга. Снег все продолжал идти, укрывая мостовую пушистыми белыми сугробами. Девушка водила тонким пальчиком по стеклу, когда дверь за ее спиной открылась и вошла Тася.

— Барыня, все уж готово, ехать пора, — обратилась она к ней.

— Поди скажи, что я уже иду, — повернулась к ней Жюли.

Поездка была недолгой. Мишель решил проводить ее и по приезде на квартиру сам открыл перед ней двери, поднявшись на нужный этаж. Квартира представляла собой весьма просторные апартаменты, хотя и несколько запущенные и нуждающиеся в уборке. Жюли неспешно прошлась по комнатам, остановилась в роскошной гостиной и, проведя затянутым в тонкую лайковую перчатку пальцем по каминной полке, глянула на след, оставленный ее пальцем в толстом слое пыли, лежащей на гладкой поверхности мрамора. Следом за ней вошла Тася и, застав свою хозяйку стоящей в полной задумчивости у камина, тихо застыла в дверях, ожидая указаний.

— Прибраться бы надо, — рассеяно бросила Жюли, оглядываясь по сторонам.

— Это я мигом, барыня, не извольте беспокоиться, — отозвалась Тася, делая легкий книксен. — Сейчас и камин, и печи растопим, а то холодно тут, как в погребе, — засуетилась она. — Сейчас, только Прохора за дровами пошлю.

Тася и еще две горничных, присланные ей в помощь Горчаковым, занялись уборкой, а Юля, еще раз обойдя всю квартиру, попыталась было устроится в кресле у камина с книгой, но буквы прыгали перед глазами и никак не желали складываться в слова, имеющие хоть какой-нибудь смысл. Оставив это бессмысленное занятие, он отложила книгу в сторону и, откинувшись на спинку кресла, просто прикрыла глаза. Прохор сначала растопил печи, а теперь возился с камином, что-то ворча себе под нос, и вскоре в нем запылало яркое пламя и весело потрескивали сухие поленья. Обернувшись, денщик князя сочувственно вздохнул, глядя на молодую женщину:

— Да Вы не переживайте, барышня, все уладится, — тихо произнес он.

Услышав его слова, Тася хотела было поправить его, что никакая, мол, не барышня перед ним, а как есть барыня и его хозяйка, но почувствовала, как Жюли несильно дернула ее за руку и покачала головой, призывая к молчанию. Поздним вечером, когда она помогала хозяйке приготовиться ко сну, Юля сама завела разговор об этом недоразумении.

— Не надобно пока никому знать, что я замужем за князем, — тихо произнесла она. — Даже денщику его. Вернется Павел Николаевич, сочтет нужным — сам расскажет.

— Как скажете, барыня, — кивнула головой горничная, подивившись про себя странным причудам господ.

Дни в ожидании супруга потянулись однообразно и уныло. Сидеть в четырех стенах было невыносимо, и проснувшись как-то ясным морозным декабрьским утром, Жюли приняла решение развлечь себя хотя бы прогулкой по Михайловскому парку. Добравшись до места, девушка отпустила крытый возок и вместе со своей горничной ступила на заснеженную аллею. Тася держалась немного позади барыни, стараясь не нарушать ее уединения и задумчивости. Юленька медленно брела по аллее, глядя себе под ноги, пряча горящие от мороза щеки в роскошном лисьем воротнике нового салопа. Знакомый голос, раздавшийся вдруг за ее спиной, заставил ее вздрогнуть.

— Юлия Львовна, голубушка, неужто Вы?

Остановившись, Жюли нехотя обернулась и выдавила из себя вымученную улыбку.

— Добро утро, Александр Михайлович!

— Боже! Это и в самом деле Вы. А я уж думал показалось мне, — искренне обрадовался встрече Гедеонов. — Но куда же Вы пропали? Хотя не будем о том — весьма, весьма был огорчен, прослышав про Ваши неприятности.

— Ну, так или иначе, мои дела устроились, — вздохнула Жюли, опираясь на предложенную руку и продолжая прогулку в обществе директора императорских театров.

— Так это правда? — тихо спросил Гедеонов.

— Что именно? — вскинулась Юленька.

— Поговаривают, что Вы приняли предложение князя Шеховского, — заметил Александр Михайлович.

— Предложение? — похолодела Юля. Неужели кому-то стало известно обо всем?

— Предложение о покровительстве? — вопросительно приподнял бровь Гедеонов.

— Ах, Вы об этом! — облегченно выдохнула девушка. — Да, мы с Павлом Николаевичем пришли к соглашению.

— Вы не собираетесь вернуться на сцену? — поинтересовался Александр Михайлович.

— Увы, нет, — грустно улыбнулась Юленька, — Павел Николаевич весьма решительно настаивал, чтобы я оставила актерство.

— Но это же преступление — зарывать такой талант в землю! — совершенно искреннее возмутился Гедеонов. — Хотите, я поговорю с ним, чтобы он переменил свое решение? Молодость и красота — увы! — не вечны. Вам нужно и о своем будущем думать, сударыня, а у Вас с Вашим-то несомненным талантом оно может быть блестящим.

— Нет-нет! Не стоит беспокоиться, — поспешила остановить его Жюли. — Я и сама не горю желанием возвращаться на сцену.

Александр Михайлович расстроено покачал головой.

— Жаль, очень жаль!

Они еще некоторое время молча шли рядом, думая каждый о своем и наслаждаясь утренней тишиной и ясной морозной погодой, но подойдя к выходу из парка, Жюли поспешила проститься с Гедеоновым и, остановив извозчика, отправилась домой.

После этой нечаянной встречи она никуда не выезжала, опасаясь попасться на глаза еще кому-нибудь из знакомых, а если и выходила из дому, то недалеко, до ближайших лавок, чтобы приобрести кое-какие необходимые мелочи. Горчаков оставил ей довольно крупную сумму денег, сказав, что деньги эти принадлежат ее супругу, но ей следует обращаться с ними аккуратно и экономно. Жюли откровенно усмехнулась при этом, глядя прямо в глаза князю: он что же это, полагает, что она, едва оказавшись без присмотра, тотчас побежит по модисткам и ювелирным лавкам, чтобы поскорее спустить вдруг свалившееся на нее богатство? Да и к чему ей наряды и драгоценности, если ей в какой-то миг как божий день стало ясно, что Павел сделает все возможное, чтобы сохранить их брак в тайне, а потому и не собирается выводить ее в свет. Ну, да Бог с ним — разве она когда-то стремилась к тому, чтобы блистать в светских гостиных и наслаждаться вниманием поклонников? С нее довольно и того, чтобы муж ее был с нею рядом.

Каждые три дня Прохор отправлялся в расположение полка, на гауптвахту, чтобы отнести князю смену белья и записку от Жюли. Павел не писал ей в ответ, но на словах неизменно просил передать, чтобы она ни в коем случае не отчаивалась, потому как каждый прожитый день приближает миг их встречи.

* * *

Сергей Львович Кошелев планировал вернуться в столицу в начале декабря, но неотложные дела в имении потребовали его присутствия, и в результате отъезд в Петербург пришлось отложить почти на три недели. Прежде всего необходимо было позаботиться о том, чтобы выполнить условия соглашения с Шеховским в том, что касалось приданного Жюли. Если на Полину давно уже заглядывались молодые люди, то Жюли расцвела буквально за год, и сватовство Четихина оказалось для него полнейшей неожиданностью, а уж событий, что последовали за ним, никто не мог бы предугадать. Касаемо приданого Сергей знал только то, что пообещал умирающему отцу выполнить его волю и дать из его состояния равное приданое обеим дочерям, поэтому сразу оговорил с Шеховским, что их впопыхах составленный договор нуждается в уточнениях. Все текущие дела в Кузьминках вел управляющий Кошелевых, но в данном случае Сержу требовалось вникнуть во все самому. Разбирая бумаги покойного отца, он наткнулся на весьма интересные документы. Как оказалось, покойная Анна Закревская, которую он запомнил тихой и робкой и потому считал бедной родственницей, отнюдь ею не являлась. Аннет, единственная дочь графа Закревского, как оказалось, была весьма состоятельной дамой и владелицей огромного имения Закревское в Полтавской губернии, которое после ее смерти в отсутствие прямых законных наследников отошло к кузену ее отца, нынешнему графу, Василию Андреевичу Закревскому. Сергей никак не мог взять в толк, как могло случиться так, что осиротевшая Аннушка, богатая наследница, оказалась в их семье, да еще на положении бедной родственницы? Да, она приходилась дальней родственницей его матери, Ларисе Афанасьевне, но неужели все ж не нашлось никакой другой родни, пожелавшей взять на воспитание сиротку? Где, в конце концов, был тот же Василий Андреевич? И за ответами на все эти вопросы молодой Кошелев вынужден был отправиться к своей матушке, ныне монахине Свято-Троицкого женского монастыря сестре Лукерье.

Поездка в монастырь заняла у него три дня. Увидев сына, Лариса Афанасьевна не выказала особой радости от встречи с ним, а узнав, с какой целью он приехал навестить ее, так и вовсе поначалу отказывалась говорить с ним. Не зная, как еще побудить мать к откровенности, Серж рассказал о поспешном венчании Жюли с князем Шеховским, о том, чем ей может грозить такое замужество, и о найденных документах на имя Анны Закревской.

Лариса Афанасьевна сначала разрыдалась, но потом на удивление быстро взяла себя в руки и заговорила. Серж слушал — и не верил своим ушам, однако ни единым словом не решился прервать монолог матери.

— Сережа, — начала она, — ты уже сам женат, поэтому понимаешь, что я была плохой женой твоему отцу. Я всегда хотела удалиться от мирской жизни и пошла под венец со Львом Алексеевичем только следуя воле своих родителей. Это, однако, не принесло счастья ни мне, ни твоему отцу.

Слезы вновь выступили на глазах сестры Лукерьи, и Сергей, достав из кармана белоснежный платок, протянул его матери.

— Когда родители Анечки погибли, — продолжила она, — была еще жива ее бабушка по матери, и она забрала девочку к себе. Как ей жилось с ней, я даже представить не могу: бедная женщина, горюя по любимой дочери, решила, что всему виною была ее необыкновенная красота, и потому держала внучку в черном теле. Да ты и сам должен помнить, какой к нам приехала Анечка. Когда три года спустя бабушка умерла, кроме меня и Василия Андреевича, кузена ее отца, других родственников у нее не осталось. Василь был и слишком молод, и к тому же в то время воевал с турками на Кавказе. Так вот и вышло, что Анна оказалась у нас. Эта бедная девочка с первой же минуты смотрела на Льва Алексеевича, как на Бога, но была слишком робка и напугана. А потом, когда я заметила, с какой нежностью твой отец относится к ней, и как она расцветает от его внимания, то вымолила его согласие на то, чтобы уйти в монастырь. Я так хотела освободить его, я видела, что они могли быть счастливы вместе! Ну, а дальше тебе все известно, — опустила она глаза.

Сергей словно вновь очутился в том дне, когда ненависть к Анне совершенно затмила разум, и его поступок привел к столь трагическим последствиям. Острое сожаление сжало сердце: ведь не вмешайся он тогда, его отец мог бы быть счастлив с той, которую действительно полюбил всем сердцем. Он вспомнил, как после похорон Анны Лев Алексеевич заперся в своем кабинете, а он долго стоял под дверью и не решался постучать, слушая, как этот сильный и уверенный в себе человек рыдал, как ребенок. Теперь он понимал, почему отец до самой смерти своей так и не простил его.

— Как погибли родители Анны? — спросил он внезапно охрипшим голосом.

— О, это вообще ужасная история, — всхлипнула Лариса Афанасьевна. — Граф Закревский, отец Анны, был жутко ревнив, а ее мать, Юлия Михайловна, была очень красивой женщиной, и за ней всегда увивалась целая толпа поклонников. Жюли, кстати, очень похожа на свою бабку, — сквозь слезы улыбнулась она сыну. — Одним из поклонников Юлии Михайловны был князь Барятинский — красавец, герой войны с Наполеоном. Он легко разбивал женские сердца, но в этот раз едва ли не впервые в жизни встретил достойный отпор. Однако князь так увлекся ею, что буквально не давал проходу несчастной женщине, преследуя ее повсюду, а граф совсем потерял голову от ревности. Это и привело к трагическим последствиям.

— Дуэль? — поинтересовался Сергей.

Лариса Афанасьевна отрицательно качнула головой.

— Ах, если бы! Граф Закревский в порыве ревности застрелил жену, а потом застрелился сам, оставив Анну, которой в ту пору было четырнадцать лет, круглой сиротой.

— Господь всемогущий! — перекрестился Серж.

— Да, в этой семье страсть всегда преобладала над разумом, — печально улыбнулась мать Сержа. — Потому прошу тебя — не оставь сестру, если ей понадобиться помощь! У нее ведь никого нет, кроме вас — Лев Алексеевич в свое время отписал Василию Андреевичу Закревскому о смерти Анны, но поскольку он с самого начала собирался дать Юле свое имя, решил не марать имени ее матери посмертно и не сообщил ему о ее рождении.

— Даю Вам слово, матушка, — с чувством пообещал Кошелев.

Возвращаясь в Кузьминки, Сергей много думал над тем, рассказала ему мать. Не вмешайся он тогда, Анна стала бы законной женой Льва Алексеевича, возможно, у них бы еще были дети, а если бы родился мальчик, то он стал бы следующим графом Закревским. Острое чувство вины не давало покоя, и даже то, что ему самому тогда было всего двенадцать лет, никак не служило оправданием даже в собственных глазах. Вспомнились слезы и горькие слова младшей сестры по дороге в церковь к Четихину. Серж тяжело вздохнул. Тревожно было на душе. Еще прощаясь с Жюли на крыльце дома Шеховских в Ильинском, он ощущал смутное беспокойство за ее судьбу, а ныне почему-то чувство это переросло в уверенность, что ей грозит некая неведомая опасность. Ох, надо бы поспешить с возвращением в столицу! — думал он.

Но как повелось испокон веков, человек предполагает, а Господь располагает. По возвращении в имение Сержа ждали весьма огорчительные известия: за время его отсутствия в деревне, принадлежащей Кошелевым, случился пожар, и это событие вновь отсрочило его отъезд. Сгорело две избы, и по счастливой случайности человеческих жертв этот пожар не принес, но пришлось решать вопрос с жильем погорельцев, оставшихся к тому же почти в одном исподнем, поскольку несчастие сие случилось посреди ночи.

Проникшись чужим горем, Кошелев распорядился, чтобы пострадавших до весны разместили во флигеле в господской усадьбе, потому как нечего было даже думать о новом строительстве на зиму глядя, и отдал распоряжение управляющему приобрести для погорельцев все самое необходимое.

Еще одни неприятным сюрпризом стало письмо от князя Шеховского. Сергей предполагал, что Николай Матвеевич не оставит без внимания женитьбу собственного наследника, но никак не ожидал, что он попытается через него разрешить сию щекотливую ситуацию. Сколь бы прохладным ни было его отношение к младшей сестре, но даже его возмутила циничность сего послания. Шеховской не просил — он требовал от Сержа удалить сестру из Петербурга! Столько забот свалилось на него так внезапно. Отложив письмо, Кошелев устало откинулся в кресле. Разве ж можно забрать жену от мужа? — невесело усмехнулся он. Серж, хоть зачастую и производил впечатление человека простоватого, был далеко не глуп. Видимо, Павел Николаевич до сих пор не счел нужным поставить своего родителя в известность о счастливом изменении в своем семейном положении. И наверняка у Шеховского-младшего имелись на то свои, судя по всему, весьма веские причины, — пришел он к неутешительному выводу. — Ох, похоже, не зря его беспокоила дальнейшая судьба Жюли! Но раз Павел не открыл отцу всей правды, имел ли он право сделать это без того, чтобы не нанести ущерба молодоженам? Кошелев надолго погрузился в раздумья. Оставить без внимания письмо Николая Матвеевича он не мог, но и считал себя не в праве написать, как обстоят дела на самом деле. Мысленно попросив у младшей сестры прощения, Серж принялся писать ответ не менее циничный по содержанию, чем письмо самого князя.

Кошелев написал, что, понимая свою ответственность за сестру, даже после того, как Жюли публично призналась в том, что состоит в интимной связи с князем Шеховским Павлом Николаевичем, он хотел устроить ее судьбу здесь, в провинции, но именно Павел Николаевич совершенно расстроил его планы. В свете сложившихся обстоятельств судьба Юлии Львовны отныне — забота самих Шеховских и Господа Бога, а никак не его, а потому он умывает руки и просит его больше не беспокоить по данному поводу. Он не имеет намерения привозить сестру из Петербурга в Кузьминки хотя бы потому, что должен заботиться о репутации своих жены и сестры.

Мальчишка-посыльный, которого отправили снести письмо барина на почтовую станцию, вернулся с письмом от Докки. В своем послании жена Сержа по большей части жаловалась на Полин, которая по ее мнению задалась целью спутать все планы брата в том, чтобы выдать ее замуж в этом сезоне, потому как на всех светских раутах с возможными претендентами на ее руку сердце ведет себя более чем холодно и сдержано, никого не поощряя в ухаживаниях, и это несмотря на то, что среди молодых людей, обративших на нее свое внимание, есть очень и очень достойные представители столичного дворянства.

Эти строки заставили Кошелева задуматься: так ли уж легко, как убеждала и хотела показать ему, восприняла Полин отказ Шеховского от помолвки? Не жалеет ли теперь о том, что сама, своими руками отдала любимого младшей сестре? Возможно, за жалобами Докки крылось нечто большее, чем просто желание рассорить брата с сестрой. Ну, вот и еще одна напасть, — вздохнул Сергей и продолжил чтение. Далее в нескольких словах Евдокия написала, что Господь услышал ее молитвы, и к лету в семье Кошелевых стоит ожидать прибавления. Впервые за последние несколько дней Серж улыбнулся. Известие о том, что вскорости ему предстоит стать отцом, не могло не радовать. Ведь уж более года живут они с Докки в законном браке, и в последнее время он все чаще задумывался над тем, отчего Господь не дает им дитя, причем для него совершенно неважно было, будет ли то девочка или мальчик. Однако, читая дальше, он вновь нахмурился: жена писала, что пребывание в Петербурге никак не идет на пользу ее здоровью, и она желала бы вернуться в Кузьминки как можно скорее, к тому же обязанность сопровождать Полин в роли патронессы для нее в ее положении весьма обременительна.

Да уж, дела требовали его немедленного присутствия в столице, и Кошелев велел упаковать багаж и приготовить к поездке лошадей и крытый возок, решив выехать в Петербург завтра же наутро.

Надо признать, что в своих наблюдениях за золовкой Докки была не так уж далека от истины. После той памятной для нее встречи с князем Горчаковым Полина и в самом деле все чаще ловила себя на том, что высматривает его высокую фигуру везде, где бы она ни находилась, игнорируя при этом остальных своих поклонников. Сначала она объясняла себе это тем, что ее волновала судьба младшей сестры, но потом вынуждена была признать, что желание увидеться с Мишелем определялось не только беспокойством за Жюли. Полин все чаще думала о его сиятельстве князе Горчакове, а его слова, сказанные ей в последнюю их встречу, давали надежду на то, что и он не равнодушен к ней.

Думая именно о нем, она часами просиживала перед зеркалом, терпеливо ожидая, когда Глафира закончит укладывать золотистые пряди в замысловатую прическу. Ей хотелось при встрече с ним выглядеть наилучшим образом, чтобы он не обращал внимания более ни на кого, кроме самой Полин. Но, к огорчению mademoiselle Кошелевой, Мишель в последнее время в свете не появлялся, а с того памятного ей бала минуло уже больше трех недель.

В этот вечер, собираясь на очередной светский раут, она вдруг вспомнила данное самой себе обещание получить от предстоящего сезона все возможное удовольствие, невзирая ни на что. Бросив взгляд на очередное белое, как и положено дебютантке, бальное платье, что было приготовлено заботливыми руками Глафиры для сегодняшнего выхода, Полин решилась.

— Глаша, убери его, — махнула она рукой в сторону довольно скромного бального туалета.

— Неужто раздумали, Полина Львовна? — удивленно всплеснула руками Глафира.

— Касаемо бала — нет, а вот платье надену другое. Достань-ка из гардероба то бирюзовое, что мне на прошлой неделе пошили, — распорядилась девушка, вспоминая, как однажды, устав от нудных наставлений Докки о приличных манерах и должном поведении, в пику ей поддалась на уговоры портнихи и согласилась на предложенный модисткой туалет.

Что и говорить, для юной девушки это платье было более чем смелым. Необычайно яркий оттенок платья, придал серо-голубым глазам Полин удивительную глубину и выразительность. Глубокое декольте лишь слегка прикрывало тончайшее французское кружево, столь прозрачное, что его наличие практически не играло никакой роли. Короткие рукава открывали изящные руки и покатые плечи. Помогая барышне одеваться, Глаша затянула ее корсет "по-бальному", и теперь талия Полин выглядела восхитительно тонкой. Облачившись в бальный туалет, девушка кинула на свое отражение в зеркале придирчивый взгляд и с удовлетворением отметила, что выглядит совершенно иначе, чем обычно. Пока она любовалась своим отражением, в комнату без стука вошла Докки и застыла в дверях с приоткрытым ртом. Наконец, справившись с потрясением, она, старательно подражая интонациям умудренной опытом матроны, что выглядело и глупо, и смешно, произнесла, указывая пальчиком на то самое тончайшее кружево:

— Я надеюсь, Вы не собираетесь в этом выходить сегодня?

— К Вашему сожалению или ужасу, именно это я и собираюсь сделать, — холодно улыбнулась снохе Полин. — А если Вы не одобряете моего туалета, то можете оставаться дома — полагаю, Петр Степанович и без Вас отлично справится с ролью дуэньи.

Докки возмущенно фыркнула, мысленно пообещав себе, что непременно поставит в известность Сержа о возмутительном поведении его сестры и удалилась, бросив напоследок, что экипаж уже подали к подъезду.

Появление Полин в бальном зале произвело именно тот эффект, на который она рассчитывала. Дамы, бросив на нее пару пристальных взглядов, собирались парочками и перешептывались друг с другом, прикрываясь веерами, мужские взгляды провожали ее стройную фигуру с нескрываемым восхищением. Не прошло и получаса, как она оказалась окружена толпой поклонников, но на этот раз Полина не старалась выглядеть неприступной и холодной. Она улыбалась в ответ на комплименты, смеялась удачным шуткам, а ее бальная карточка оказалась заполненной в мгновение ока. Только вальс она оставила свободным, по-прежнему надеясь, что, может быть, именно сегодня она все же увидит того, о ком не переставала думать все последнее время.

Вечер был в самом разгаре, и Полин уже смирилась с тем, что, видимо, и на этот раз ее надеждам не суждено было сбыться. Пригубив шампанское, она пыталась внимательно слушать своего собеседника. Молоденький кавалергард, смущаясь и краснея, как дебютантка в свой первый выход в свет, пытался прочесть ей стихотворение Пушкина. В его несвязном лепете, заглушаемом шумом бала, девушка с трудом разобрала лишь что-то про чудное мгновение и мимолетное видение, подняла на него глаза, улыбнулась — и увидела Мишеля…

Горчаков не собирался на сегодняшний вечер, но накануне получил записку от своей второй сестры, Ольги, в которой она просила сопровождать ее на бал к Вяземским. Отказать сестре он не мог, однако когда Ольга подошла с ним к княжне Оболенской, с которой ухитрилась познакомить его на одном из балов Катиш, не на шутку встревожился: похоже, его дорогие сестрички, которые уже давно старались его женить, пришли к согласию в вопросе о том, кого хотели бы видеть его супругой. Осыпав дам комплиментами, Михаил Алексеевич ловко увернулся от необходимости приглашать княжну на танец и сбежал в игровую. Проведя за карточным столом почти два часа, он вышел из душного помещения игровой и направился к выходу на террасу, по пути приветствуя знакомых и решив, что уже вполне достаточно прятался от сестры и ее протеже. За это время они наверняка нашли себе подходящую компанию, и никакая опасность с их стороны ему не грозит. Взгляд его рассеянно скользил по пестрому сборищу гостей, пока не остановился на прелестной паре, тихо беседующей немного в стороне от всех, юном кавалергарде в ослепительно-белом мундире и стройной блондинке в бирюзовом платье. Пожалуй, именно это благороднейшее сочетание цветов и привлекло изначально его взгляд, потом его чем-то очаровала склоненная головка дамы, внимательно слушавшей своего vis-Ю-vis, но тут дама подняла головку и улыбнулась, и он тут же узнал ее. Встретившись с ним взглядом, блондинка вспыхнула ярким румянцем, но тотчас отвела глаза, слегка кивнув головой.

Сердце пропустило удар, на мгновение словно провалившись в сладкую бездну. Мишель уже было сделал шаг в сторону застывшей пары, но тут же замер, вспомнив о случившемся вечером в день ареста Шеховского. Бог мой, какая же он скотина, если сначала целует одну сестру, к тому же жену лучшего друга, а спустя два дня уж думает о другой! Он даже права не имеет подходить к Полин, но как же трудно удержаться от соблазна… При воспоминании о Жюли скулы окрасил яркий румянец стыда. Горчаков и сам не мог объяснить себе, зачем тогда поцеловал ее. Совсем иное он ощущал по отношению с Полин: она казалось ему непорочным ангелом, существом не из плоти и крови, а неким неземным созданием, к которому грешно испытывать те желания, что так нечаянно вызвала в нем ее сестра. Отвернувшись, Горчаков решительно продолжил свой путь на террасу, а подойдя к мраморной балюстраде, оперся на нее обеими руками и прикрыл глаза. Идиот! — ругнулся он про себя. — Сам все испортил!

Полина проводила глазами Горчакова. Настроение враз испортилось. Она так надеялась на встречу с ним, а он — он лишь скользнул по ней взглядом и сухо кивнул в ответ на ее приветствие. Может, и в самом деле ей лишь почудилось что-то в тот вечер, когда она танцевала вальс в его объятьях? Захлопнув веер с таким треском, что стоявший рядом с ней кавалергард даже вздрогнул от резкости ее движения, она поспешно извинилась перед своим собеседником и медленно двинулась по залу. Остановившись около выхода на террасу, девушка глубоко вздохнула, огляделась, и улучив момент, когда, как ей показалось, никто не обращал на нее внимания, скользнула в распахнутое французское окно.

Так больше не может продолжаться, — подбадривала она себя, — ей просто необходимо знать, в чем причина его внезапной холодности.

Не оборачиваясь, Михаил сердцем угадал, чьи легкие шаги он слышит за своей спиной. Стиснув зубы, он удержался от того, чтобы обернуться. Пусть она уйдет, — решил он, — он не готов вести с ней светские беседы, хотя вряд ли она пришла бы сюда за ним для того, чтобы поболтать о милых пустяках. Полин вздохнула, поняв, что Горчаков отнюдь не собирается облегчать ее задачу, и заговорила:

— Михаил Алексеевич, — негромко позвала она, подходя к нему.

Горчаков нехотя развернулся.

— Полина Львовна, — слегка наклонил он голову, — чему обязан?

— Вы избегаете меня? — силилась она улыбнуться.

— А Вы, стало быть, меня преследуете? — высокомерно усмехнулся Мишель, рассчитывая этой фразой вывести ее из себя и заставить удалиться. — Весьма неосмотрительно с Вашей стороны! Кстати, Вы выбрали не самое удачное место для беседы, сударыня: неужто Вам не говорили, что незамужней девушке не стоит находиться наедине с мужчиной? Что будет, если кто-нибудь решит освежиться и застанет Вас здесь исключительно в моем обществе? Вас не страшит потеря репутации?

— Я всего лишь хотела спросить Вас о Жюли. Серж еще не вернулся, может быть, Вам что-нибудь известно о том, чем завершилось дело?

При упоминании имени Юли Михаил плотно сжал губы.

— Я передал Павлу Николаевичу Вашу просьбу, Полина Львовна. Это все, что я могу сказать Вам пока.

— Но поехал ли Шеховской за ней? — тихо спросила Полина, удивленная его враждебным настроем.

— Да! — с какой-то непонятной злостью коротко ответил Михаил.

Полина выдохнула с облегчением.

— Если это все, Вам лучше уйти, сударыня, — заметил Горчаков.

— Разумеется, ведь Вас так беспокоит моя репутация! — не удержалась от сарказма Полина. — Не то, не ровен час, Вам придется в полной мере проявить благородство натуры, дабы спасти мое доброе имя, — язвительно улыбнулась она, но, развернувшись, застыла как изваяние. Две пары глаз смотрели на них с Горчаковым. Голубые глаза Лукомского — с нескрываемым удивлением, а темные глаза хозяина особняка — с некой затаенной усмешкой.

— Ну и ну, Михаил Алексеевич! — усмехнулся Вяземский. — Однако, как это Вы угодили в ловушку древнюю, как мир?

— Боже! Я не имела намерения… — покраснев, повернулась к Михаилу Полина.

— Неужели, сударыня? — продолжил все с той же иронией Вяземский. — Не потому ли Петр Степанович, обеспокоенный Вашим отсутствием и словами некой особы по имени Ольга сразу поспешил сюда, да еще со мною?

Горчаков перевел взгляд на Полину.

— Видимо, мне все же придется проявить благородство моей натуры, — усмехнулся он. — Но думаю, нам все же лучше дождаться приезда Вашего брата, сударыня, прежде чем объявить во всеуслышание о столь счастливом событии. — Петр Степанович, я беру Вас в свидетели данного обещания, — обратился он к Лукомскому. — А теперь, господа, прошу меня извинить.

Мишель стремительно покинул террасу, неприятно пораженный сделанным открытием. Ну, какова! А он-то, дурак, считал ее образцом чистоты и добродетели! А Петр, неужто в сговоре с ней?!

Полина расстроенно взглянула на Вяземского.

— Я действительно не имела такого намерения, — едва не плача, пробормотала она.

— Конечно, не имели, — мягко улыбнулся Вяземский. — За это Вы должны быть благодарны той самой Ольге, но пусть это останется между нами, — подмигнул он Лукомскому.

— Но я не знаю никакой Ольги, — недоуменно прошептала Полин.

— Разумеется, — ответил хозяин дома. — Зато Михаил Алексеевич прекрасно знает сию даму.

Ольга проводила глазами младшего брата, который так торопился уйти, что даже пренебрег всеми правилами приличий и не поставил ее в известность о своем намерении, и теперь ей предстояло самой как-то добираться домой после бала. Ну что ж, видимо, ее маленькая месть удалась на славу, потому как младший братец явно пребывал в самом дурном расположении духа. Но Мишель тоже хорош: он столь демонстративно игнорировал ее саму и их с Катиш протеже юную княжну Оболенскую, что Ольга пришла в совершенное негодование из-за его несносного поведения. Когда же Михаил все же изволил выйти из игровой, куда незамужним девицам вход был воспрещён, он и не подумал подойти к ней. Оля решительно направилась к нему, но брат вдруг остановился посреди зала, с восторгом глядя на mademoiselle Кошелеву, которая в нынешнем сезоне пользовалась вполне заслуженной популярностью и вниманием, а потом едва ли не побежал на террасу. Когда же и сама юная особа, явно пленившая воображение ее младшего брата, озираясь по сторонам, скользнула туда же вслед за Михаилом, в уме Оленьки мгновенно сложился весьма коварный план. Недолго думая, Ольга разыскала князя Вяземского, с которым ее саму и ее супруга связывали весьма тесные узы дружбы, и поведала тому о задуманной афере, умоляя Анатоля поторопиться, потому как голубки вполне могут прервать свой скандальный tЙte-Ю-tЙte. Анатоль только подмигнул, подхватил под руку Лукомского и направился на террасу. И все-таки я утерла нос Катиш! — победно улыбнулась Ольга. — Ведь именно ей удалось сделать то, чего ее старшая сестра безуспешно добивалась на протяжении последних двух лет.

Возвращаясь домой, Полина не знала, то ли радоваться ей, то ли огорчаться. Судя по всему, князь Горчаков вовсе не горел желанием делать ей предложение и от обещания, вырванного у него столь коварным способом, явно был не в восторге.

 

Глава 14

На следующее утро его сиятельство князь Горчаков проснулся позже обычного и, дернув сонетку, велел камердинеру приготовить одежду к выходу, а не домашнюю. Ночью у него было предостаточно времени подумать над тем, что же в действительности произошло на темной террасе особняка князя Вяземского. Вчера он сначала был взволнован нежданной встречей с Полиной, а потом взбешен одиозностью ситуации — как же, его, князя Горчакова, принудили делать предложение! — и потому не обратил должного внимания на слова Анатоля. Только много позже, уже дома, вытянувшись во весь рост на широченной постели, Мишель, раз за разом вспоминая слова Вяземского о некой особе по имени Ольга, уже улыбался, а не исходил злобой. И если вчера ему хотелось кого-нибудь придушить, то нынче — расцеловать сестру в обе щеки. Ну Оленька, ну сестричка, ну удружила!

Сразу после завтрака Мишель отправился на Фонтанку, где был расположен дом графа Чернышева, супруга его второй сестры. По дороге к Чернышевым Михаил сделал довольно большой крюк и заехал на Садовую к Эйлерсу, где приобрел два роскошных букета. Один он собирался преподнести сестре в знак того, что не сердится на нее за вчерашнюю авантюру, а ко второму приложил небольшой конверт с короткой запиской для Полин и попросил доставить его на Екатерингофскую, где снимал апартаменты Кошелев.

Едва только Ольге доложили о визитере, она тотчас поняла, по какому поводу ее обожаемый младший брат срочно пожелал ее видеть. Подавив тяжелый вздох, графиня Чернышева нацепила на лицо приветливую улыбку и поспешила спуститься в салон. Оленька, в отличие от Мишеля и Катиш, отличавшихся высоким ростом, была миниатюрной блондинкой, практически точной копией их рано ушедшей из жизни маменьки, и в свои тридцать два года выглядела юной девушкой. Граф свою жену обожал, хотя они были женаты уже более десяти лет, и у них подрастали двое неугомонных отпрысков, племянников Михаила. Семья Чернышевых была счастливым исключением из общего ряда аристократических семейств столицы. Супруги не скрывали своего нежного отношения друг к другу. Втайне Мишель даже завидовал Александру, своему зятю, мечтая, что когда-нибудь и он тоже встретит ту, что станет для него женой, подругой, любовницей, — всем тем, кем была Ольга для своего супруга.

Приготовившись к упрекам и обвинениям, Ольга распахнула двери в салон — и угодила в объятия брата. Мишель расцеловал ее в обе щеки и вручил роскошный букет ее любимых темно-красных роз.

— Оленька, душа моя, — улыбнулся Мишель, — я явился нынче от всего сердца поблагодарить тебя за оказанную услугу.

— Я-то думала, ты будешь меня отчитывать, — с видимым облегчением рассмеялась в ответ Ольга, — знаю ведь, что ты бесишься, когда мы с Катиш вмешиваемся в твои дела.

— За то, что ты приложила все усилия, чтобы устроить мое счастье? — усмехнулся Мишель. — Да, ты верно угадала мои чувства: я влюблен в mademoiselle Кошелеву, к чему теперь скрывать очевидное, но сам вряд ли бы так скоро решился… А так, отправив на террасу Вяземского, ты не дала мне ни времени на бесполезные, как я сейчас понимаю, раздумья, ни возможности передумать.

Но чего никак не ожидал Мишель, так это театрального появления Катиш: двери в малый салон распахнулись, и графиня Баранцова величественно вплыла в комнату.

— Михаил Алексеевич, потрудитесь объяснить, что происходит? Утром меня посетили с визитом княгиня Оболенская с дочерью. Мне весьма странно было услышать о Вашей, милостивый государь, помолвке не от членов семьи, а от людей в общем-то посторонних.

Мишель улыбнулся:

— Ну, Ольга Алекссевна, Вы эту помолвку устроили — Вам и рассказывать!

После того, как Ольга поведала изумленной Катиш о том, что произошло на вечере у Вяземских, сестры еще долго предавалась воспоминаниям о всех ухищрениях младшего брата, который был весьма изобретателен в своем стремлении не позволить своим милым родственницам навязать ему их очередную протеже. Михаил изумленно слушал их шутливую перепалку, то и дело покачивая головой: неужели его, как ему казалось, осторожные маневры не составляли секрета для Ольги и Катерины? Вздохнув, Горчаков прервал их милую беседу и вернулся к делам насущным.

— Я еще не имел возможности попросить руки Полины Львовны у ее брата, но надеюсь это сделать в самое ближайшее время. Насколько мне известно, Сергей Львович находится на пути в столицу. О помолвке мне бы хотелось объявить, как можно скорее, чтобы не раздувать скандала, потому я прошу вас помочь мне.

— После Рождества мы с супругом даем бал, — задумчиво отозвалась Ольга, мысленно внося изменения в меню и прикидывая, кому еще необходимо срочно отправить приглашения. Времени было предостаточно, и Ольга не сомневалась, что успеет к задуманному сроку. — Потому я думаю, можно было бы объявить о помолвке у нас.

В то же самое время, когда графиня Баранцова и графиня Чернышова со знанием дела обсуждали организацию бала, Полин с бьющимся сердцем вскрыла конверт, вложенный в только что доставленный от князя Горчакова букет. "Полина Львовна, позвольте мне вместе с этими цветами принести Вам свои извинения за мои нелепые подозрения. Покорнейше прошу простить меня и надеюсь на Ваше снисхождение и доброту. С мыслями о Вас с нетерпением буду ждать возвращения Сергея Львовича, чтобы просить у него Вашей руки по всем правилам. Ваш М.". Счастливо улыбаясь и не выпуская из рук письма Мишеля, Полина закружилась по комнате.

За день до Рождества денщик Шеховского принес небольшую ель.

— Вот, барышня, насилу нашел, — улыбнулся он, устанавливая елку в гостиной.

— Спасибо, — не сдержала ответной улыбки Жюли.

Вспомнилось детство, Рождество в Кузьминках, когда был еще жив отец. Пройдя в гардеробную, Жюли нашла коробку, в которой у нее хранились ленты и кружева. Когда-то она вместе с Полин и Ларисой Афанасьевной мастерили игрушки для елки из разноцветных лоскутков и бумаги. С задумчивой улыбкой она принялась украшать елку, погрузившись в детские воспоминания. Она так увлеклась, что не услышала ни нетерпеливого стука во входную дверь, ни шагов за своей спиной, и только когда сильные руки сомкнулись у нее на талии, она испугано охнула от неожиданности, но поняв, кто обнимает ее так крепко, развернулась в кольце его рук и, вскинув руки ему на шею, приникла всем телом к супругу.

— Ты вернулся, наконец-то вернулся! — шептала она, сморгнув счастливые слезы, что так нежданно навернулись на глаза.

— Ну полно, — шептал он в ответ, касаясь быстрыми поцелуями поднятого к нему лица. — Я думал, ты мне рада будешь, а ты вон слезами заливаешься, — попытался пошутить он, но голос дрогнул, выдавая его волнение.

— Я так боялась, что ты не вернешься… — вдруг вырвалось у нее, выдав все ее тайные страхи.

— Отчего тебе мысли такие в голову пришли? — недоуменно спросил Поль, отстранив ее от себя и внимательно вглядываясь в ее лицо.

Но он и без слов догадался, о чем она думала все это время. Наверняка Мишель рассказал ей о той сложной ситуации, в которой он оказался. Радость встречи несколько померкла. Не надо было таиться от нее, — с досадой думал Шеховской, лихорадочно пытаясь найти и не находя слов для объяснения. Жюли не менее внимательно вглядывалась в его лицо в ожидании его слов, но он промолчал и этим молчанием только подтвердил ее наихудшие опасения.

— Ах, не слушай меня! Глупости, просто глупости! — неуверенно улыбнулась она. — Тебя так долго не было, и я так скучала, — пряча лицо у него на груди, прошептала Жюли.

Обнимая жену, Поль коснулся губами кудрявой макушки. Его маленькая жена, — подумал он, и так тепло стало на сердце от этой мысли. Вдохнув тонкий аромат фиалки, исходящий от ее волос, князь стиснул хрупкие плечи. Жюли чуть поморщилась, но не отстранилась, чувствуя, как под щекой сильно и часто бьется его сердце. А руки Павла уверенно скользнули по ее спине, прижимая ее к напряженному мужскому телу. Его губы прижались к ее губам терзая их неистовым поцелуем.

— Идем, — выдохнул он ей на ухо, увлекая жену в ближайшую спальню.

— Как можно? Средь бела дня? — зарделась стыдливым румянцем Жюли.

Павел только тихонько рассмеялся в ответ, подхватил на руки засмущавшуюся жену и, открыв ногой двери в спальню, осторожно опустил драгоценную ношу на кровать.

Не отводя горящего взгляда от пламенеющего ярким румянцем лица своей юной супруги, Шеховской скинул мундир и приблизился к кровати. Склонившись к Жюли и слегка прикусив мочку ее уха, он вкрадчиво прошептал:

— Сударыня, не заставляйте меня терять голову от нетерпения, ибо еще минута — и Вы рискуете лишиться этого чудесного платья, что так к лицу Вам.

Длинные пальцы легко пробежали по ряду крохотных крючков, быстро и ловко расстегивая платье, нетерпеливым движением тотчас стащили его с плеч, обнажив тонкие ключицы и изящную спину. Изнывая от тоски в каземате гауптвахты Преображенского полка, он перечитывал письма Жюли и так часто представлял себе, как будет ласкать нежное тело, целовать мягкие податливые губы, гладить бархатистую кожу ее плеч, что получив, наконец, желаемое, не мог больше сдерживать себя.

Спустя два часа Жюли, старясь не шуметь, выбралась из смятой постели из-под руки спящего супруга и, заботливо натянув одеяло на его обнаженные плечи, легко коснулась слегка колючей щеки тыльной стороной ладони. Каждая мышца ныла после долгих неистовых ласк, но ей была приятна и эта усталость, и эта разлившаяся по всему телу истома — свидетельница пережитых мгновений страсти. Накинув на себя его бархатный халат, Юленька, как была босая, поспешила к себе, по пути кликнув Тасю.

К ужину Павел вышел, облаченный в парадный мундир. И хотя Жюли немало удивилась столь странному, по ее мнению, выбору одежды для домашнего ужина, тем не менее не сказала ни слова по данному поводу.

За время отсутствия супруга Жюли не без помощи Мишеля успела найти приличную, как она думала, кухарку, и теперь с тревогой ожидала, что он скажет об ужине, но Поль молча расправлялся с едой, то и дело поглядывая на часы, и, казалось, совершенно не замечал ее стараний угодить ему. Заметив эти быстрые взгляды, Жюли осмелилась задать вопрос:

— Ты ждешь кого-нибудь?

— Нет, это меня нынче ожидают у Леграна, — нервно улыбнулся Павел, откладывая в сторону вилку и поднимаясь из-за стола.

Юля опустила глаза, чтобы скрыть вдруг набежавшие на глаза слезы: она никак не могла взять в толк, как можно после столь долгой разлуки тут же отправиться куда-то прочь из дома вместо того, чтобы провести вечер в обществе того, кто дорог более всего на свете? А может, не так уж и дорога она ему, как ей хотелось бы думать о том? — пришло вдруг в голову.

— Я не могу не пойти, — начал Павел, злясь на то, что вынужден оправдываться, а еще больше на то, что Юля ни слова не сказала ему, хотя и огорчилась не на шутку. — Вернусь к полуночи, — с этими словами, Поль бросил салфетку и вышел из столовой.

Жюли осталась сидеть за столом одна. Она вздрогнула, услышав, как хлопнула входная дверь, и, уронив голову на сложенные на столе руки, разрыдалась. Тася неловко потопталась на пороге столовой, не решаясь начать убирать со стола, но рассудила, что лучше будет обождать, когда барыня успокоится, тихо прикрыла дверь и, вздыхая, направилась в спальню князя прибраться.

На самом деле Павел не собирался никуда в этот вечер, когда, выйдя с гауптвахты, направлялся в штаб полка забрать именное оружие. Но рядом со штабом он попал в объятия приятелей, предложивших хорошенько "высушить хрусталь" по поводу окончания его ареста. Не найдя достойного повода для отказа, Шеховской согласился, прекрасно понимая, что в этот вечер от него, как в былые времена, ожидают кутежа, чтобы рекой лилось шампанское, и на стол подавались самые изысканные деликатесы.

Раньше его бы обрадовала офицерская вечеринка, но сегодня он торопился домой. Из писем Жюли он уже знал, что его отец поспособствовал переезду Юленьки в принадлежащие ему апартаменты. Это вмешательство никак не входило в планы Павла, но, поразмыслив, он пришел к выводу, что в сложившейся ситуации, когда у него нет ни денег, ни жилья, ему только на руку такое решение. Поль знал об этой квартире, как знал и то, для кого отец купил ее; более того, он даже был там несколько раз. Когда ему было шестнадцать, отец сам привез его сюда и оставил наедине с той, кто стала для него первой женщиной. Все, что Шеховской запомнил о ней — это имя Лидия, да то, что у нее были волшебные нежные руки, грустные голубые глаза и очаровательная улыбка. После нескольких свиданий Лидия исчезла, но Поль даже не задумался, зачем и куда. Так было надо, — сказал ему отец, и он удовольствовался этим. И вот по какой-то странной прихоти судьбы эти апартаменты ныне стали его домом.

Очевидно, Шеховской-старший рассчитывал, что, устроив его дела таким образом, вернет блудного сына домой, и назавтра его уж точно будут ждать в фамильном особняке: Рождество в семье Шеховских было принято встречать в узком семейном кругу.

Обо всем этом передумал Павел Николаевич, направляясь в ресторацию Леграна. И еще перед ним стояло расстроенное лицо Жюли, но он тут же мысленно оправдывал себя тем, что никак не может привести жену на холостяцкую пирушку, а офицерское братство — дело святое. Отпустив извозчика, Поль вошел в гостеприимно распахнутые перед ним двери ресторации и, окинув взглядом собравшихся гвардейцев, поднял руку в приветственном жесте. Выражение озабоченности и грусти тотчас исчезло с его лица, уголки губ сами приподнялись в улыбке. Вечер потек именно так, как он и ожидал: рекой лилось шампанское, и чем больше было выпито, тем громче звучали голоса и развязнее становились тосты. Поль много пил в тот вечер, но настроение не улучшалось, — наоборот, казалось, что с каждым выпитым бокалом Шеховской все больше мрачнел.

Неприятной неожиданностью для него стало появление на ужине в ресторации старого знакомца штабс-капитана Ярынского. Григорий Алексеевич, шесть лет назад разжалованный в рядовые и отправленный на Кавказ за памятную дуэль с поручиком Кудашевым, за немалые боевые заслуги был вновь зачислен в Преображенский полк в прежнем чине. Но Поль ни словом, ни жестом не выдал своего недовольства. Чувствуя легкое головокружение от духоты и выпитого шампанского, Шеховской накинул на плечи шинель и вышел на улицу. Глубоко вдохнув морозный декабрьский воздух и подняв лицо к темному ночному небу, он долго вглядывался в тускло мерцающие звезды. Вспомнились душные кавказские ночи, когда звезды были столь яркими и большими на темном бархате ночного небосклона, что, казалось, протяни руку — и дотронешься до них.

Из раздумий его вывел весьма чувствительный хлопок по плечу. Обернувшись, Шеховской удивлённо воззрился на ухмыляющегося Ярынского.

— Да, уж, Павел Николаевич, что ни говори, а все же Вы любимец фортуны, — усмехнулся Григорий. — Хотя что с нее возьмешь, — она ведь тоже женщина, а Вы всегда легко кружили прелестные женские головки.

— Не совсем понимаю, о чем Вы, Григорий Алексеевич, — прищурился Поль.

— Ну, не скромничайте, хоть я и без году неделя в столице, а уже наслышан о Ваших делах, — рассмеялся Ярынский. — Вас арестовывают по обвинению в убийстве одной любовницы, а другая тотчас спешит предоставить Вам алиби. Что и говорить, Вы большой шалун!

— Вряд ли убийство молодой красивой женщины можно назвать шалостью, — отрезал Шеховской. — Более того, я приложу все силы, чтобы найти настоящего убийцу.

— Благородное дело, — вздернул бровь Ярынский, — но не кажется ли Вам, что лучше оставить это тем, кто должен тем по долгу службы государевой заниматься?

Павел фыркнул в ответ, вспомнив, как, вцепившись в него, как в единственного подозреваемого, его увещевали признаться в якобы содеянном, и никто даже не пытался проверить рассказанную им версию. Оба замолчали, но ненадолго. Ярынский вновь нарушил тишину:

— А скажите, Павел Николаевич, неужто девица и впрямь так хороша, что стоило из-за нее отсидеть на гауптвахте двадцать пять суток?

Шеховской глянул прямо в темные глаза Ярынского.

— А Вы с какой целью интересуетесь, Григорий Алексеевич? — недобро усмехнулся он уголком губ.

— Известно с какой. Может, шепнете адресок, когда сия прелестница Вам наскучит? — улыбнулся в ответ Григорий.

— Вот уж не ожидал в Вас склонности к моим бывшим пассиям! А касаемо именно этой — боюсь, Вам долго ждать придется, Григорий Алексеевич! — развернулся Поль и наткнулся на негодующий взгляд Левашова. Кивнув ему головой, Павел вернулся в зал ресторации.

Усевшись за стол, он вынул из кармана брегет. Увидев, что время уж давно перевалило за полночь, он чертыхнулся, вспомнив обещание вернуться до полуночи, данное Жюли, и поспешил проститься с сослуживцами, Жестом подозвав официанта, князь попросил записать сегодняшнюю гулянку на его счет и покинул ресторацию.

Юленька слышала, как открылась входная дверь, потом зазвучали голоса Прохора и ее супруга. Часы в гостиной показывали три часа ночи. Задув свечу на каминной полке, она метнулась в свою спальню и, сбросив капот, забралась на постель, сделав вид, что спит. Раздались тяжелые шаги в коридоре, вот под рукой ее мужа распахнулась дверь в спальню, и Павел замер на пороге.

— Ваше сиятельство, право слово, шли бы Вы спать! Уснула барышня наконец-то, уж как плакала весь вечер, сердце кровью обливалось, — прошептал у него за спиной Прохор.

— Пшел вон, — бросил Поль и прошел в комнату, закрыв дверь перед носом прислуги.

Склонившись над постелью, он осторожно коснулся коротких кудряшек, разметавшихся по подушке. Тяжелый вздох вырвался из груди. Все не так, как должно было быть! Поль присел на краешек постели, всматриваясь в освещаемое призрачным светом луны личико Жюли. Князь не знал, сколько времени просидел так, не отводя от нее взгляда. Не совершил ли он ошибку? Как говорят, за двумя зайцами погонишься… Луна скрылась за набежавшим облаком, погрузив всю комнату во мрак. Поднявшись с кровати, он собирался уйти в свои покои, когда едва различимый звук его остановил. Поль застыл и прислушался, взявшись за ручку двери. Звук повторился. Никаких сомнений — тихое всхлипывание вновь донеслось до его слуха. Стремительно развернувшись, он направился к постели. Нащупав на столе коробок со спичками, Павел зажег тут же стоявшую свечу и вгляделся.

— Жюли, Вы не спите, — с укором произнес он.

— Я не могла уснуть, — села она на постели. — Вы обещали вернуться до полуночи.

— Я помню, что я обещал, — раздраженно ответил Поль. — Но скажите, неужели Вы всерьез полагаете, что отныне я все время стану проводить подле Вас? У меня есть друзья, служба, в конце концов, — вспылил он.

— О да, я понимаю! — иронично улыбнулась Юленька сквозь слезы. — Конечно, друзья куда более важны, чем собственная жена. Да и жена ли? — пожала она плечиком. — Зачем Вы приехали за мной в Кузьминки? Я же вижу, что Вы тяготитесь мною! Вы не можете никому показать меня, для всех я Ваша содержанка. Так стоило ли огород городить? — всхлипнула она, закрывая лицо руками.

Шеховской растеряно запустил пальцы в свои золотистые кудри.

— Я не знаю, — честно ответил он.

Опустив руки, Юля с недоверием уставилась ему в лицо.

— То есть как это не знаете? — потрясенно выдохнула она. — Вы ведь говорили, что любите меня…

— Я люблю Вас, — обняв ее за плечи, прошептал в ответ Павел. — Правда люблю, но…

— Но жалеете о Вашем рыцарском порыве, — горько усмехнулась она. — На надо оправдываться, Павел Николаевич, я поняла. Я все поняла! Жаль, что делая мне предложение, Вы не удосужились мне сообщить обо всем.

— Не правда! — вскинулся Павел. — Я говорил Вам.

— Говорили — говорили о том, что Ваше финансовое положение пошатнулось, что нас ждут нелегкие дни, но ни словом не обмолвились, что будете прятать меня от всего света, что для всех я буду всего лишь votre jouet, le caprice temporaire (ваша игрушка, временная прихоть). Ступайте, сударь. Я желаю остаться одна нынче.

— Жюли, не прогоняйте меня! — попытался он притянуть ее в свои объятья.

— Уходите! — оттолкнула она его. — Уходите. Позже. Не сейчас. Мне больно видеть Вас!

Шеховской вышел из спальни, хлопнув дверью. Боже, еще и суток не прошло, а они уж рассорились, — невесело усмехнулся он. — Что ж дальше будет?

Юленька с головой накрылась одеялом и разрыдалась. Глупо было ожидать от него чего-то еще. Может быть, он и любил ее, но поступил так, как велел ему долг Хотя нет, не любил! Это было для него всего лишь вожделение, утолив которое, он пресытился ей.

Павлу не спалось. Слова, сказанные Жюли, жгли душу невыносимой обидой. Как же так — он ведь ради нее едва ли не всем рискнул, а она еще и попрекает его тем, что он не может каждый божий день подле ее юбок проводить! Шеховской перевернулся на живот с силой ударил кулаком по пуховой подушке, вымещая на ней, ни в чем не повинной, всю злость, что ощущал нынче на свою жену.

Утром он проснулся поздно и с больной головой — сказывалась вчерашняя невоздержанность в употреблении шампанского. Умывшись холодной водой, Павел с помощью Прохора молча оделся, накинул мягкий шлафрок и прошел в столовую. Жюли была уже за столом и на его хмурое "доброе утро" даже не подняла глаз от тарелки. Супруги завтракали в полном молчании, и ни один из них не желал пойти на уступки и первым сделать шаг к примирению, полагая, что именно противоположная сторона и виновна в произошедшей размолвке.

Жюли не прошла ни на Рождественскую всенощную, потому как почти до самого утра ожидала супруга, ни на утреннюю литургию: идти одна она не решилась, а Поль проснулся слишком поздно и не в самом лучшем расположении духа. Не то, чтобы она была ревностной прихожанкой, но службы на Рождество и на Пасху старалась не пропускать: ей всегда казалось, что в эти дни в храме Господнем витает некая особая атмосфера ожидания чуда, и она верила, что если в момент вознесения молитвы загадать самое сокровенное желание, оно непременно исполнится.

Вскоре после завтрака принесли записку от Софьи Андреевны. Княгиня Шеховская выражала надежду, что сын, простив отцу все обиды, присоединится к ним за семейным торжеством. Также Софья Андреевна писала, что привезла с собой дальнюю родственницу, очень милую и красивую барышню, и надеется, что ее единственный сын явит собою образец хороших манер не откажется сопровождать mademoiselle Мари на многочисленных Новогодних празднествах и увеселительных раутах столицы.

Прочитав записку, Павел задумчиво уставился на огонь в камине. Отказать матери он не мог, но благодаря ее стараниям устроить его семейное счастье нынче оказался в весьма и весьма двусмысленном положении: кузина Мари была хороша собой, но при это невыносимо глупа. Ее внешняя прелесть на какое-то время вполне могла компенсировать недостаток ума, но провести в ее обществе все Новогодние праздники было непомерно трудной задачей даже для него, человека, известного своей обходительностью и любовью к женскому полу. Но это было всего лишь полбеды: в то время, что он будет с Мари, его жена должна будет сидеть дома одна. Павел украдкой бросил взгляд на склоненную голову Жюли.

— Ma chИrie, — нарушил он тяжелое молчание, воцарившееся в столовой с самого утра, — я буду вынужден ненадолго оставить Вас.

Жюли подняла голову и взглянула на него абсолютно безразличным взглядом.

— Как Вам будет угодно, Павел Николаевич!

Шеховской от досады скрипнул зубами.

— Что сие означает, mon ange? — спросил он обманчиво спокойным голосом.

Юленька пожал плечами.

— Ничего, Ваше сиятельство! Вы вольны поступать, как Вам заблагорассудится, — ровно отозвалась она. — Вчера Вы явственно указали мне, какое место я занимаю в Вашей жизни, и впредь я постараюсь не забывать о том.

— Довольно! — Павел стукнул по столу кулаком. — Ваши обиды не имеют под собой никакого основания и просто нелепы, и смешны!

— Ну разумеется! — Юленька поднялась из-за стола и направилась к двери.

— Куда Вы? Мы еще не окончили наш разговор! — поднялся вслед за ней Поль и ухватил жену за тонкое запястье.

— А по мне, так он закончен! — твердо взглянула она в его горящие гневом серые глаза. — Нам больше нечего сказать друг другу!

— Это Ваше последнее слово, ma chИrie? — прищурившись, поинтересовался он.

Выдернув руку из его железной хватки, Жюли демонстративно потерла запястье и, бросив на супруга еще один обиженный взгляд, удалилась, шурша шелком прелестного утреннего платья цвета лаванды.

После этого разговора в особняк на Сергиевской Павел отправился в самом скверном расположении духа. Отца дома не было. София Андреевна встретила сына с распростертыми объятиями, но не замедлила попенять ему на то, что он не очень-то спешил вернуться в отчий дом, успев при этом отдать распоряжение, чтобы сервировали стол в малой гостиной и сообщили барышне, что ее ожидают к чаю.

— Я ненадолго, maman, к чему устраивать чаепитие? — целуя ее в щеку, улыбнулся Поль.

— Хочешь сказать, что не собираешься возвращаться домой? — огорченно заметила княгиня.

— Совершенно верно! — кивнул Поль.

— Не думала, что Ваши разногласия с отцом зашли так далеко! Я, пожалуй, лучше всех знаю, что Николай Матвеевич порою бывает слишком упрям, — грустно улыбнулась она, — но все же я полагала, что Рождество мы, как положено, встретим вместе всей семьей.

— Сожалею, что огорчил Вас, — вздохнул Павел.

Взяв мать под руку, Поль направился в малую столовую, где расторопная прислуга уже заканчивала сервировать стол. Отодвинув кресло для княгини, Павел обернулся на звук открывшейся двери. В комнату легко впорхнуло чудное видение: льняные волосы Мари были уложены в замысловатую прическу, голубые глаза восторженно взирали на него. Присев в реверансе, Мари грациозно выпрямилась и очаровательно покраснела, когда, целуя ее тонкие пальцы, Павел произнес пару дежурных комплиментов.

Направляясь в отчий дом, Павел уже готов был рассказать матери о женитьбе, но появление кузины сделало этот разговор совершенно невозможным. Он нервно улыбнулся, не зная, что ответить на просьбу Софьи Андреевны сопровождать Мари на был к Шуваловым, что будет дан в Новогоднюю ночь. Молчание слишком затянулось, и чувствуя, что попал в ловушку, Поль все больше злился, но в конце концов все же заверил дам, что будет рад сопровождать свою очаровательную кузину на вышеупомянутый бал.

Софья Андреевна остро чувствовала, что сын что-то скрывает от нее, и даже отослала под благовидным предлогом Мари, чтобы иметь возможность беспрепятственно поговорить с ним, но благоприятный момент был упущен, и Поль уже не пожелал открыться ей.

Возвращаясь домой, Шеховской думал о том, что, как муха в паутине, все больше запутывается в той лжи, что сам же и создал вокруг себя, но более всего его огорчала ссора с женой. Как же ему хотелось примириться с ней, но он не знал, как подступиться к этой новой для него Жюли, безразличной и холодной. Неужто так быстро прошла ее любовь? Стоило ей только ощутить венчальное кольцо на своем пальце — и тотчас появились претензии, по его мнению, совершенно не обоснованные.

Однако сейчас он возвращался к ней, к своей жене — на квартиру, которую на удивление легко стал считать своим домом и намеревался встретить Рождество именно там, а не в особняке Шеховских, как того ждали от него. На Рождество принято дарить подарки, — подумал он и смутился: ведь он не побеспокоился о том. Стукнув в стенку кареты, Поль велел вознице ехать Большую Морскую, в народе зачастую называемую Бриллиантовой из-за обилия ювелирных лавок, расположенных на ней.

Зайдя в первую же лавку, Поль остановился в растерянности — он совершенно не знал вкусов своей жены. Приказчик, опытным глазом заметив выгодного покупателя, угодливо улыбнулся и предложил свою помощь замершему в нерешительности гвардейскому офицеру:

— Ваше благородие, подарочек, никак, ищете-с?

— Можно и так сказать, — отозвался Шеховской.

— Не угодно ли будет взглянуть? — ловким движением извлек он из витрины шикарный бриллиантовый гарнитур, состоящий из серег и колье.

Гарнитур был великолепен, но скорее подошел бы более зрелой женщине, нежели юной девушке, да и денег таких, как вынужден был огорченно заметить князь, у него, увы, уже нет.

— Нет, не то! Что-нибудь нежное, что подошло бы девушке лет восемнадцати, — задумчиво произнес он, разглядывая соседнюю витрину.

Его внимание привлекла нитка жемчуга с застежкой в виде инкрустированного бриллиантами диковинного цветка, и он уже более не сомневался. Расплатившись, Павел забрал покупку и вышел на улицу. Вот теперь можно и домой! — улыбнулся он своим мыслям, забираясь в карету.

Каково же было его удивление, когда, вернувшись, он не застал Жюли. Перепуганная Тася сбивчиво объяснила, что после его ухода барыня собралась куда-то, но ей ничего не сказала и с собой не взяла. Поначалу Павел не больно-то обеспокоился: ну, вышла куда-то, не вечно же ей в четырех стенах сидеть, скоро вернется, — размышлял он, уговаривая себя, что Юленька просто решила пройтись или что-то прикупить в лавках, что были неподалеку. Но Жюли не появилась к обеду, и он постепенно начал терять спокойствие. В голову лезли самые нелепые и одновременно страшные мысли: а вдруг с ней случилось что? Аппетит пропал. Обед в одиночестве не принес никакого удовольствия. Выпив только бокал вина, Поль отодвинул нетронутую тарелку и поднялся из-за стола. Пройдя в кабинет, он попытался было читать, но, едва взяв в руки газету, в раздражении отбросил ее в сторону и подошел к окну. Из кабинета он перебрался в гостиную, где продолжил метаться от камина к окну, то и дело поглядывая на улицу в надежде заметить знакомую фигурку.

Смеркалось, а его жены все не было дома. Беспокойство переросло в настоящую панику, но Павел просто не знал, куда бежать и где искать ее. На улицах уже зажигали фонари, когда во входные двери тихо постучали. Поль каким-то внутренним чутьем определил, что это вернулась Жюли, и метнулся в прихожую, на ходу отодвинув Прохора, который уже собирался открыть дверь.

Это действительно была она. Щеки ее раскраснелись с мороза, глаза искрились весельем — и это в то время, когда он с ума сходил от беспокойства за нее! Павел чувствовал, как в крови закипает ярость.

— Где Вы были? — едва ли не прорычал он.

— У подруги, — невозмутимо пожала плечиком Жюли и, обойдя нависшего над ней супруга, прошла дальше.

Отбросив беличью муфту, Юленька расстегнула салоп, аккуратно стянула с рук тонкие лайковые перчатки и развязала ленты капора. Прохор, принимая из рук Жюли верхнюю одежду, опасливо покосился на хозяина. Павел, застывший на пороге, едва сдерживался: плотно сжатые губы, мечущие молнии прищуренные глаза выдавали его отнюдь не безоблачное настроение.

— Пшел вон! — сквозь зубы, выдавил Поль.

Слуга счел за лучшее сразу ретироваться. Жюли вздрогнула, услышав в его голосе с трудом подавляемую ярость. Она медленно повернулась к нему лицом, и тотчас его длинные пальцы впились в ее плечи и встряхнули ее, как тряпичную куклу.

— Я еще раз спрашиваю: где Вы были? — обманчиво тихо произнес Шеховской.

— Я Вам уже ответила, — так же тихо произнесла Жюли, едва сдерживаясь, чтобы не броситься в свою спальню и запереться там на ключ.

Таким своего супруга она видела впервые, и от того, что она видела, волосы на затылке шевелились от страха. Павел глубоко вздохнул, сделав попытку взять себя в руки.

— Знаете ли Вы, что я с ума схожу от беспокойства за Вас, думая о том, что могло с Вами приключиться, а Вы являетесь как ни в чем не бывало и заявляете, что наносили визит подруге, — тихо произнес он. — Позвольте полюбопытствовать, какую подругу Вы нынче посещали?

— Я рассказывала Вам о ней, — из последних сил сохраняя спокойствие, ответила Юля. — Ее зовут Ирэн.

Поль припомнил, что, рассказывая о своей жизни в Петербурге до встречи с ним, Жюли упоминала какую-то Ирэн, с которой познакомилась по пути в столицу. Еще тогда, когда Юленька в своём рассказе упомянула ее, Шеховской легко догадался о роде занятий этой самой Ирэн: рассказывая о ней, Жюли не упомянула ни титула, ни даже фамилии, называя ее просто по имени, так что догадаться было не трудно.

— Я запрещаю Вам общаться с этой женщиной, — холодно произнес он, выделив голосом последние два слова.

Жюли гордо расправила плечи, фыркнула, что никак не подобало благовоспитанной девице, и прошла в небольшую гостиную. Павел последовал за ней. Присев в кресло, его жена подняла голову и пристально посмотрела ему в глаза.

— Скажите, Ваше сиятельство, чем объясняется Ваш запрет на встречи с — как Вы изволили выразиться? — "этой женщиной"?

— Моя жена не должна общаться с людьми подобного сорта, — терпеливо объяснил он.

— А с кем же мне, по-Вашему, общаться? — перебила его Жюли. — Двери любого мало-мальски приличного дома закрыты передо мной, — с горечью добавила она. — Вы случайно не забыли, кем я являюсь для всех Ваших знакомых и друзей? Прикажете никуда не выходить?

— Да! — рявкнул Шеховской и тотчас пожалел о том, что сорвался, заметив, как дрогнула ее нижняя губа и большие карие глаза мгновенно наполнились слезами.

— Я не собираюсь сидеть в четырех стенах, — обиженно заявила она и чтобы еще больше досадить ему, вздернув подбородок, выпалила. — Мало того, я собираюсь вернуться на сцену. Я не могу сидеть сложа руки и ждать, когда Вы изволите обратить на меня свое внимание!

— Никогда! — стукнул кулаком по каминной полке Поль. — Никогда не смейте даже упоминать об этом!

— Хорошо. Не буду! — неожиданно сдалась Жюли и отвернулась от него.

Повисшее молчание тяготило обоих, действовало на нервы, но никто не желал первым нарушить его. У Шеховского возникло ощущение, что с каждым сказанным словом они с Юлей все более отдаляются друг от друга, и ширина той пропасти, что неожиданно появилась меж ними из маленькой трещинки, поистине ужасала. Как так могло случиться, что они вдруг столь стремительно стали почти чужими друг другу? Неужто кроме постели их ничего более не связывает?! Да и были ли они близки!? Ведь они так и остались незнакомцами. Но тут же он вынужден был признать, что это целиком его вина: приняв решение обвенчаться с Жюли, он, восхищенный ее храбростью и самопожертвованием, действовал импульсивно, совершенно не задумываясь о дальнейшей совместной жизни с ней. С чего он решил, что ничего в его жизни не изменится? Пора перестать обманывать самого себя, — вздохнул Павел. Уже изменилось, слишком многое изменилось, — однако он всеми силами старался не замечать того, предпочитая думать, что все как-то устроится само собой.

— Какая горькая ирония! — тихо заметил он. — В столь светлый праздник мы с Вами пребываем в ссоре — и это вместо того, чтобы пожелать друг другу счастливого Рождества! А ведь это наше первое Рождество!

Юленька медленно поднялась со своего места и шагнула в его раскрытые объятья.

— Мне было так одиноко все эти дни, пока я ждала Вас, — отозвалась она, — но, едва появившись, Вы вновь поспешили меня покинуть. Это так обидно!

— Я постараюсь чаще бывать с Вами, — ответил Павел, касаясь губами ее виска. — Жаль, что мы не всегда вольны в своих поступках и желаниях. Вот и на Новый год я обещал быть в доме Нарышкиных.

Жюли промолчала.

— Я постараюсь сократить свое пребывание там, не нарушая приличий, — продолжил Шеховской.

— Не надо больше напрасных обещаний! — приложила она палец к его губам.

— Хорошо, мой воинственный ангел! — улыбнулся Поль. — Идемте ужинать.

После ужина Жюли расположилась в кресле около камина. Павел подошел к ней и остановился за ее спиной.

— Закрой глаза, ma chИrie, — попросил он.

Юля послушно прикрыла веки, догадываясь, что супруг желает подарить ей ее рождественский подарок. Что-то гладкое и холодное коснулось шеи, она вздрогнула и инстинктивно схватилась за горло. Под пальцами перекатывались гладкие шарики жемчуга. Поднявшись, она шагнула к зеркалу и замерла перед ним в восхищении. Вещица была очень красивая и изящная. Обернувшись к супругу, она вскинула руки ему на шею и приподнявшись на носочки прижалась губами к его губам.

— Спасибо, — тихо выдохнула она. — Но это, наверное…

— Дорого, — закончил он за нее.

Жюли прикусила язык, глядя, как мрачнеет лицо ее супруга. Вновь она все испортила!

— Пусть тебя это не заботит, — обронил Павел. — Я не собираюсь умирать с голоду. Рано или поздно все изменится.

— Что изменится? — холодея спросила Жюли.

Глядя в побледневшее лицо жены, Поль едва слышно чертыхнулся: хорошего же она о нем мнения!

— Это вовсе не то, о чем Вы подумали, сударыня, — холодно отозвался он. — Я вовсе не желаю смерти собственному отцу. Однако рано или поздно он будет вынужден смириться с нашим браком.

 

Глава 15

Сухо кивнув жене, Павел вышел из гостиной. Дверь с тихим стуком захлопнулась, и Юля вздрогнула от этого звука. Вновь попытка примирения вылилась в новую ссору, и Юленька едва удержала подступившие к глазам слезы. Словно Господь их за какие-то прегрешения разума лишил, не давая возможности понять друг друга.

Праздничный ужин прошел в тягостной обстановке, несмотря на старания кухарки угодить новым хозяевам. Закончив трапезу, Поль сослался на усталость и удалился в свою спальню. Юной княгине ничего не оставалось, как только последовать примеру супруга. Тася, помогая барыне с вечерним туалетом, сочувственно вздыхала, глядя на расстроенное лицо Жюли.

— А Вы, барыня, возьмите да сами к супругу-то и пойдите, — осмелилась она дать совет. — Барин-то Ваш гордец, каких свет не видывал. Ни в жисть не признается, что скучал без Вас, а вот ежели Вы к нему сами придете, то только рад тому будет.

— Ты и вправду думаешь, что Павел Николаевич мне обрадуется? — с сомнением переспросила Юля.

— Господи, барыня, да что ж Вы, как дети малые! — всплеснула руками Тася. — То барин вечор ушел, так Вы сначала полночи прорыдали, а потом рассорились. Потом Вы ушли, никому ни слова не сказавши, так теперь он весь день от окна к окну бегал, места себе не находил, — и опять повздорили. Вам бы сесть рядком, да поговорить ладком, а вы все спорите, чей черт, прости меня, Господи, старше! Ой, простите меня, барыня! — вдруг испугалась горничная и совсем другим тоном спросила. — Вам ничего более не надобно?

— Нет, Тася, ничего, ступай!

Горничная вышла, тихонько притворив за собой двери, а Юля задумалась: может, Тася права, и мужу ее гордость не позволяет признаться, что скучал без нее? Накинув на плечи шелковый капот, она вышла в коридор, но дойдя до дверей спальни супруга, вдруг оробела. Из-под двери пробивался неяркий свет, а это значило только одно: Павел все еще не спал и ушел из гостиной, только чтобы не проводить вечер в ее обществе. Что, если она войдет, а он попросит ее уйти? Что, если ошиблась Тася, полагая, что супруг ее так же скучал по ней? — Жюли тяжело вздохнула и отняла руку от двери: она не вынесет его холодности и равнодушия. Неужто мало слез пролила из-за него? Уж лучше так…

Она уже повернулась, чтобы уйти, но дверь неожиданно распахнулась, и, обняв за талию, Павел втянул жену в комнату. Руки князя скользнули по ее плечам, сбрасывая шёлковое одеяние, губы тотчас приникли к ее губам в жарком поцелуе. Юленька и сама не заметила, в какой момент они оказались в постели. Она таяла от его ласк, от чуть хрипловатого голоса, что шептал ей:

— Я жить без тебя не могу, mon ange!

Ах! Какой же музыкой были эти слова для ее измученного сомнениями сердечка!

— Я люблю тебя, — прошептала она в ответ, пряча счастливую улыбку на его плече.

Позже, когда сон смежил веки ее супруга, Юленька попыталась выскользнуть из постели с тем, чтобы уйти к себе, но он вдруг крепко обнял ее и не отпустил. Она так и осталась в его спальне, а поутру ее разбудили ласковые прикосновения теплых рук. Но как бы ни было им хорошо в эти мгновения, в какой-то момент предательская мысль закралась в ее сознание: неужели спальня — это единственное место, где они могут прийти к согласию?

Супруги завтракали, когда принесли записку от Софьи Андреевны Шеховской. С наступлением Рождества в столице вновь возобновилась череда балов и гуляний. Павел Николаевич Шеховской везде был желанным гостем, и его мать самые интересные из множества приглашений, доставленных на Сергиевскую, переслала на Морскую. Князь, просмотрев карточки, равнодушно отодвинул их в сторону, не желая огорчать Юленьку и понимая, что появляясь в обществе без нее, он тем самым обижает жену, хотя она ни единым намеком после их страстного примирения не выдала своих мыслей касательно светской жизни своего супруга. Да ей и не нужно было говорить что-либо, Поль легко читал все ее мысли по глазам, которые не умели лгать.

Через два дня после Рождества, на четвертый день после освобождения из-под ареста князя Шеховского, в апартаменты на Морской улице пожаловал с визитом князь Горчаков. Юленька хотела было оставить друзей наедине, но Михаил попросил ее остаться. Поведав изумленным супругам о последних событиях в своей жизни и грядущей помолвке с Полиной Львовной Кошелевой, Мишель замолчал. Едва уразумев, на ком именно собирается жениться его друг, Павел неожиданно расхохотался:

— О Боже, Мишель! — отсмеявшись, произнес он. — Я, конечно, догадывался, что у нас с тобой вкусы схожи, но никак не думал, чтобы настолько…

Однако от его веселья не осталось и следа, стоило ему услышать следующие слова Михаила:

— В свете предстоящего события, mon ami, ты должен обнародовать факт своей женитьбы. Я не могу допустить, чтобы на репутацию будущей княгини Горчаковой легла хоть малейшая тень! — решительно закончил он.

Жюли тихо ахнула, а Шеховской вскочил с кресла и заметался по комнате, а потом остановился у окна и, запустив пальцы в золотистые кудри, долго молча взирал на улицу. Вот прошли двое студентов, зябко кутаясь в тонкие шинели, вот дворник, споро орудуя лопатой, расчищал засыпанный снегом тротуар, вот лихо пронесся крытый возок, запряженный великолепной тройкой серых в яблоках рысаков.

— Ты понимаешь, о чем просишь меня?! — потрясенно произнес Павел, повернувшись лицом к Михаилу.

— Прекрасно понимаю, mon ami! Но скандал в вашем благородном семействе грядет в любом случае, ведь так? Не лучше ли сейчас разрубить сей гордиев узел? — спокойно поинтересовался Горчаков.

— И как ты предлагаешь это сделать? — смирившись с неизбежным, спросил Поль.

— Графиня Чернышева, — улыбнувшись начал Михаил, — в эту пятницу дает бал по случаю моей помолвки с mademoiselle Кошелевой, там ты и представишь Юлия Львовну как свою супругу.

— Ты уже успел попросить ее руки у Кошелева? — усмехнулся Павел.

— Еще нет, дела задержали его в деревне, и Сергей Львович вернулся в столицу только вчера вечером, я утром послал ему записку с просьбой принять меня сегодня и отправлюсь к нему от вас, — отозвался Горчаков.

— Спору нет, mon ami, ты все предусмотрел! — покачал головой Шеховской. — Почему ты был так уверен, что я соглашусь?

— Потому что я бы сделал тоже самое для тебя, — пожал плечами Мишель. — Со своей стороны обещаю поговорить с Катениным.

— Не нужно! Я сам, — резче, чем хотел, ответил Поль.

Все время, пока длился этот по сути решающий ее судьбу диалог, Жюли сидела в кресле около камина, боясь обронить хоть слово. Казалось, что мужчины забыли о ее присутствии, но это была лишь видимость. Повернувшись к ней, Павел улыбнулся:

— Ma chИrie, Вам нужно подготовиться и пошить такой бальный туалет, чтобы блеском своей красоты Вы затмили всех присутствующих дам!

— Это так неожиданно! — только и смогла вымолвить Юленька.

— Я понимаю, что времени очень мало, но мои сестры с удовольствием помогут Вам, — заговорил Мишель, обращаясь к Жюли. — Уж что-что, а тратить деньги они умеют, — рассмеялся князь.

— Могу я теперь увидеться с Полин? — поинтересовалась Юленька, взволнованно глядя на своего супруга.

— Безусловно, mon ange, — задумчиво отозвался Шеховской, мысленно составляя разговор с Катениным. Похоже, что на этот раз отставки ему не избежать, но Мишель прав: сестра княгини Горчаковой не может считаться любовницей князя Шеховского. Это уж, простите, ни в какие ворота! Да и он сам за эти три дня невыносимо устал лгать и выворачиваться.

Уже на следующей день с самого утра Юленька была вовлечена в круговерть подготовки к балу. Графиня Чернышева вместе с графиней Баранцовой взялись за дело с неуемной энергией. Обе дамы поспешили явиться в дом брата, сгорая от любопытства: не терпелось взглянуть, на ту, что смогла завоевать любовь красавца-Шеховского. Едва чета Шеховских успела войти в гостиную дома князя Горчакова на Литейном, как Ольга и Катиш тотчас взяли Жюли под свое покровительство. В кои-то веки обе сестры Михаила Алексеевича сошлись во мнении, найдя юную княгиню Шеховскую совершенно очаровательной, и уже через полчаса карета увозила дам к портнихе.

Оставив супругу на попечении родственниц Мишеля, Павел отправился в расположение полка. Отпустив извозчика, Шеховской долго стоял перед зданием штаба, мысленно прощаясь с военной карьерой. Он не ощущал ни лютого мороза, что вдруг обрушился на столицу после сильного снегопада, ни пронизывающего насквозь ветра. Павел отчаянно пытался заставить себя сделать этот последний шаг, сознавая, что этим навсегда изменит свою жизнь. Решившись, он быстро поднялся на крыльцо и рывком распахнул двери. Быстро войдя в приемную командира полка, Шеховской попросил дежурного офицера передать Катенину просьбу о приватном разговоре. Долго ждать не пришлось. Спустя четверть часа его пригласили войти.

— Добрый день, Павел Николаевич, — жестом предлагая присесть, начал Александр Андреевич. — Вы просили о приватном разговоре. Слушаю Вас.

— Александр Андреевич, — вздохнул Шеховской, — Вы помните наш разговор о некой mademoiselle, которой я обязан своей свободой?

— Как не помнить? Конечно, помню, — ответил Катенин.

— Когда из моих путаных объяснений Вы решили, что Юлия Львовна является моей любовницей, я не стал Вас поправлять, и тем самым солгал, — выдохнул Шеховской. — Вышеупомянутая дама является моей венчаной супругой, княгиней Шеховской.

Катенин удивленно приподнял бровь.

— Павел Николаевич, Вы понимаете, что для Вас сие означает? Вы сейчас сами, своими руками…

Шеховской кивнул:

— Я всегда считал Вас не только командиром, но и другом, поэтому мне бы не хотелось, чтобы новости эти дошли до Вас через третьих лиц, так как я собираюсь представить Юлию Львовну столичному свету в ближайшую пятницу.

— Не понимаю… — тихо отозвался Катенин. — Я полагал, что Вы умолчали о факте своей женитьбы, дабы сохранить карьеру. Что же ныне подвигло Вас переменить решение?

— Первое — это справедливость по отношению к моей жене, а второе — Ваш хороший знакомый Михаил Алексеевич Горчаков сделал предложение сестре Жюли, и потому я не имею права и дальше утаивать факт венчания, не нанося ущерба репутации невесты князя Горчакова.

Катенин молчал, о чем-то задумавшись и постукивая указательным пальцем по столу. Молчание затянулось.

— Александр Андреевич, я все понимаю, — заговорил Шеховской, не вынеся гнетущей тишины, — и подам рапорт об отставке сегодня же.

— Не торопитесь с рапортом, Павел Николаевич, — поднял голову Катенин, и, взяв со стола колокольчик, вызвал дежурного.

— Подготовьте разрешение на брак князя Шеховского и девицы Кошелевой Юлии Львовны, — приказал он замершему на пороге офицеру, а потом обернулся к Шеховскому. — Павел Николаевич, напомните-ка мне, когда Вы обращались за разрешением?

— Восьмого ноября, — вымолвил пораженный Шеховский.

— Вот эту дату и укажем! — улыбнулся Катенин.

— Но Вы же решительно отказали мне тогда! — не удержался Поль.

— У меня были на то причины, а ныне я считаю, что в государственных интересах не имею права разбрасываться толковыми офицерами.

— Я не смел надеяться… — голос Шеховскго дрогнул от волнения. — Благодарю! Я никогда не забуду того, что Вы для меня сделали.

— Я надеюсь, Павел Николаевич, Вы делами своими и безупречной службой докажете, что я был прав, поступая так вопреки воле Вашего родителя.

Мысленно уже простившись со службой, Павел никак не ожидал, что Александр Андреевич пойдет ему навстречу. Возвращаясь домой он несколько раз перечитал сложенный вчетверо лист бумаги: разрешение на брак штабс-капитана Шеховского и девицы Кошелевой Юлии Львовны, подписанное генерал-адъютантом Катениным. Отпала всякая необходимость таиться от кого бы то ни было. Отец будет в ярости, — усмехнулся Шеховской. — Но ему ведь не впервой встречать припадки дурного настроения родителя лицом к лицу.

Юля вернулась домой, когда на улицах Петербурга уже смеркалось. Полдня она провела в салоне модистки. Надо заметить, что эти три часа оказались самыми утомительными. Почти два часа ей пришлось стоять практически неподвижно, пока madam и ее помощница снимали мерки. Голова шла кругом от того, сколько вариантов для бального туалета ей было предложено. В глазах рябило от обилия отрезов всевозможных расцветок и фактуры. По совету Ольги, Жюли выбрала алый шелк, тонкий и мягкий, который по замыслу модистки должен был превратиться в чрезвычайно смелое и эффектное платье. За срочность работы madam была обещана двойная оплата, и хозяйка салона заверила титулованных заказчиц, что не пройдет и пары дней, как госпожа княгиня получит свое новое платье.

Попрощавшись с сестрами Михаила, Юленька направилась на Екатерингофскую — не терпелось увидеться с сестрой. И все же, когда легкие сани остановились напротив подъезда, Жюли помедлила, выбираясь из них. Как-то теперь Полин встретит ее? Не жалеет ли о том, что помогла ей обвенчаться с Шеховским, не затаила ли обиды на нее за то, что жизнь сложилась так, а не иначе? Но искренняя радость Полин при виде ее не оставила места для сомнений. Сестрам очень хотелось поговорить наедине, но вездесущая Докки никак не хотела оставить их одних. Юля так и не смогла рассказать Полин о том, как ей жилось все это время. Попрощавшись с родными, она отправилась домой.

Через три дня после того, как Михаил отослал на Екатерингофскую букет с запиской, в столицу приехал Серж. Слушая восторженный рассказ Полин о сватовстве князя Горчакова, Кошелев молчал, задумчиво глядя на Полину, а потом, оставив в сторону бокал с бренди, несколько остудил пыл сестры одним единственным вопросом.

— Увлечение князя мне не трудно понять, но что ты сама чувствуешь к нему, Полин? Что для тебя есть это сватовство — попытка исцелить уязвленное самолюбие или нечто большее?

Улыбка исчезла с лица девушки. Опустив глаза, Полина вздохнула:

— Ты хочешь знать, люблю ли я его?

Сергей кивнул, пытаясь поймать взгляд сестры.

— Не знаю, Серж! Не знаю. Мне казалось, что я люблю Павла Николаевича, я целый год мечтала о встрече с ним, и в мечтах своих ничего на свете не желала более, чем стать его супругой, но он предпочел мне другую, и не кого-нибудь, а малышку Жюли, которую мы с тобой и не воспринимали всерьез. Да, мне было очень больно, душа болела так, что казалось, я никогда не смогу оправиться от этой боли, никогда более не смогу взглянуть не то что на него, — вообще на любого мужчину. В какой-то момент я даже грешным делом думала последовать примеру матушки, — грустно улыбнулась она. А потом ты нашел Жюли, я слушала ее рассказ о том, как она пошла в участок, и понимала, что при все всей любви к нему никогда бы не решилась на такое. Так любила ли я его? Или я просто придумала свою любовь? Но сейчас я иначе смотрю на все. Уж лучше пусть меня любят, чем я сама буду мучиться от безответного чувства. Мне нравится Мишель, но я не…

— Не любишь его, — закончил Сергей. — Полин, брак — это на всю жизнь. Вы с Жюли были слишком малы, чтобы понимать то, что происходило в нашей семье. Наша мать никогда не любила отца, и вспомни, чем это кончилось. Я прошу тебя не спешить и хорошенько подумать над тем, что ты собираешься сделать.

— Помолвка — это еще не венчание, — упрямо поджала губы Полина. — Потому прошу тебя: когда его сиятельство князь Горчаков придет к тебе просить моей руки, ты дашь свое согласие.

— Что ж, как скажешь! — поднялся с кресла Кошелев. — Спокойной ночи, Полин, — чмокнул он в щеку сестру и отправился в спальню, где его ждала жена.

Как и обещал сестре, Кошелев встретил Михаила радушно и, давая согласие на его брак с Полиной, выказал радость от того, что в скором будущем сможет породниться с его семьей. Михаил Алексеевич принес приглашения на бал, что будет дан в пятницу в доме графа Чернышева на Фонтанке на имя самого Сержа, Докки и Полин, а также заверил будущих родственников, что лично сообщит сестре о том, что они будут присутствовать.

К своему первому балу в роли княгини Шеховской Жюли готовилась со всей тщательностью. Она не переживала так даже перед своим первым выходом на сцену. Однако пока Тася до блеска расчесывала ее шелковистые кудри, ей в голову пришла презабавная мысль: что, если отнестись к этому, как к исполнению роли? Она просто сыграет роль княгини, и все. Конечно, у нее нет заранее написанных реплик или сценария пьесы под названием "Представление столичному обществу молодой княгини Шеховской", но думая о предстоящем, как об игре, ей будет куда легче решиться выйти в свет. Расчесав уже чуть отросшие, но все еще короткие локоны, Тася замерла в нерешительности, не зная какую прическу можно соорудить. Поняв ее замешательство, Жюли извлекла из шляпной коробки роскошное эспри из страусовых перьев, выкрашенных в тон ее бальному туалету. Горничная аккуратно закрепила украшение черепаховым гребнем. Осмотрев себя в зеркало, Юленька осталась довольна. Волнение придало ее щекам яркий румянец, темные глаза возбужденно блестели, в ушах красовались небольшие жемчужные серьги, а на шее было колье, подаренное ей супругом на Рождество. Натянув перчатки из черного кружева и взяв руки черный кружевной веер Жюли улыбнулась своему отражению и вышла из спальни.

Павел ожидал супругу в гостиной и, едва подняв глаза, замер. Алое платье напомнило ему первую встречу с mademoiselle Быстрицкой, но в отличие от того, вульгарного и дешёвого, нынешний туалет, сшитый специально для этого случая, как нельзя лучше подчеркивал все достоинства молодой женщины. В этом элегантном и довольно смелом платье Жюли выглядела немного старше своих лет и вовсе не производила впечатление неискушенной девицы. Скорее наоборот, она стала роковой красавицей, из-за которой разобьется не одно мужское сердце и первым, возможно, будет его собственное.

— Что скажете, mon cher? — кокетливо взмахнула веером она.

— У меня нет слов, сударыня! — поднося к губам тонкие пальчики, отозвался Поль, не в силах отвести от нее взгляда.

Бал, устроенный графиней Чернышевой, судя по всему, должен был иметь грандиозный успех. Ольга, с очаровательной улыбкой приветствовавшая гостей вместе со своим супругом в нетерпеливом ожидании не сводила глаз с входной двери. Ну где же они? — билась в голове неотступная мысль. Нельзя объявить о помолвке Мишеля, пока молодой князь Шеховской не явит Петербургу свою супругу. Наконец, в вестибюле мелькнула светло-русая шевелюра Поля и огненно-красный туалет Жюли. Выдохнув с облегчением, графиня поспешила навстречу вновь прибывшим.

— Ну, наконец-то, Павел Николаевич, — шепнула она, пока Поль подносил к губам ее надушенную миниатюрную ручку. — Я уж боялась, Вы передумали…

— Я был совсем недалек от этой мысли, Ольга Алексеевна, — улыбнулся в ответ Шеховской, — увидев туалет своей супруги, выбранный Вашими стараниями.

— Vous Йtes incorrigible polisson, Paul! (Вы неисправимый повеса, Поль!), — шутливо хлопнула веером по золотому эполету его парадного мундира Ольга.

Пока Павел приветствовал ее супруга, Оленька, наклонившись к Жюли в традиционном поцелуе, шепнула на ухо немного растерявшейся княгине:

— Вы ослепительны, дорогая! Ручаюсь, сегодня мы услышим звон не одного разбившегося сердца.

— Я вовсе не за этим здесь, — тихо ответила Жюли, робко улыбаясь в ответ.

— Полно Вам! Некая толика ревности Шеховскому пойдет только на пользу, — усмехнулась Оленька. — Уж поверьте моему немалому опыту! Хотите удержать мужа подле себя надолго — заставьте его ревновать, но не переусердствуйте.

— Князь и княгиня Шеховские! — громко объявил церемониймейстер.

По бальной зале прокатился взволнованный ропот. Гости сначала бросали недоумевающие взгляды на ранее прибывших Николая Матвеевича и Софью Андреевну, а потом вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть пару, замершую в дверях бального зала. Николай Матвеевич поставил бокал с недопитым шампанским на поднос проходящего мимо лакея, подхватил под руку супругу и под вопросительными взглядами двинулся навстречу сыну и невестке.

— Я ничего не понимаю, — шепнула мужу Софья Андреевна.

— Что Вам не понятно, ma chИrie? — холодно улыбнулся князь. — Ваш милый мальчик вырос, женился вопреки отцовской воле, а теперь выбрал беспроигрышный момент, чтобы явить миру свою супругу. Улыбайтесь же, на нас смотрят! — слегка сжал он запястье супруги.

Софья Андреевна во все глаза рассматривала свою невестку. Что и сказать, — едва заметно качнула она головой, — иного от Павла трудно было ожидать. Что-то неуловимо знакомое было в надменном взгляде красавицы, в загадочной полуулыбке, в гордой посадке головы, но сколько ни силилась княгиня припомнить, где она могла видеть девушку, память ее оказалась глуха. Сделав вид, что знакома с женой сына, Софья Андреевна одарила молодых искренней улыбкой.

— Завтра жду на чай с объяснениями, — тихо шепнула она сыну.

Павел наклонил голову в знак согласия.

— Приказ об отставке уже готов? Или ты сам рапорт подал? — невозмутимо поинтересовался у сына Николай Матвеевич, поднося к губам руку невестки.

— Думаю, я еще послужу отечеству, — холодно улыбнулся в ответ Поль.

Разговор сей продолжить не удалось, потому как едва ли не все присутствующие устремились к старшим и младшим Шеховским с поздравлениями и пожеланиями счастья и долгих лет молодым. Среди пожелавших засвидетельствовать свое почтение был и граф Левашов. Поднеся руку молодой княгини к губам, Сергей Александрович, задержал маленькую ладошку в своей руке:

— Мои поздравления, Юлия Львовна! — улыбнулся он. — Очень рад за Вас.

— Вы знакомы? — удивленно вздернул бровь Шеховской, обменявшись с графом рукопожатием.

— Я имел счастье быть представленным Вашей очаровательной супруге, Павел Николаевич, когда доставил Ваше письмо в дом князя Горчакова, — слегка наклонив голову, ответил Левашов. — Примите мои поздравления!

— Благодарю, — довольно резко ответил Шеховской, заметив восхищенный взгляд Левашова, обращенный к Жюли.

Не успели стихнуть разговоры, вызванные женитьбой Шеховского младшего, как громом среди ясного неба грянуло объявление о помолвке князя Горчакова с бесспорной фавориткой сезона mademoiselle Кошелевой. Вновь посыпались поздравления и пожелания счастья, но уже Мишелю и Полин.

Ольга кивнула распорядителю, и по его знаку бал начался величественным полонезом. Юля старалась держаться поближе к мужу, чувствуя себя неловко в обществе мгновенно окруживших ее восторженных поклонников. Бальная карточка молодой княгини быстро оказалась заполненной, однако Павел успел вписать напротив первого вальса свое имя, а второй вальс достался графу Левашову.

Поль, тихо беседовавший со взволнованной матерью, оглядел зал в поисках жены и тотчас заметил алое платье мелькавшее в кругу танцующих пар. Как легко она скользила по паркету в объятьях молодого графа, какой очаровательной улыбкой улыбалась ему.

— Юлия Львовна, я поражен! — тихо заметил Левашов. — Думаю в этом зале все мужчины нынче завидуют Вашему супругу.

— Полно Вам, Сергей Александрович! — улыбнулась в ответ Жюли. — Мне, бесспорно, приятно слышать это, но Вы лукавите.

— Конечно, — серьезно отозвался Серж. — Я должен был выразиться иначе. В этом зале нет ни одного мужчины, который бы не желал оказаться на месте Вашего супруга. И все же я рад, что Павел Николаевич принял правильное решение, достойное офицера.

— Я открою Вам тайну, которая с нынешнего вечера уже не тайна, — тихо ответила Жюли. — Мы с Павлом Николаевичем обвенчались еще до его возвращения в Петербург.

— Ах вот как… — отозвался Левашов. — Хотя я понимаю его…

Стихли последние аккорды, и Левашов, хотя и не желал расставаться с ней, выполнил просьбу Жюли и проводил ее к брату, у которого княгиня Шеховская пыталась осторожно выспросить подробности венчания своего единственного сына с его сестрой, сетуя на то, что ей не довелось устроить пышную церемонию, достойную князей Шеховских.

Возвращаясь домой, полусонная Жюли положила голову на плечо своего супруга, нимало не заботясь о том, что смялось шикарное эспри, приколотое к ее прическе.

— Это было восхитительно! — тихонько вздохнув, заметила она. — Я никогда столько не танцевала, и теперь мне кажется, что стоит добраться до кровати, и я просплю и остаток ночи и весь следующий день.

— Вряд ли это Вам удастся. Если Вы не забыли, нас завтра ожидают с визитом, — холодно отозвался Шеховской, вспоминая, как она кружилась в вальсе в объятьях Левашова. А ведь и кадриль она тоже танцевала с графом. Ему вспомнился быстрый обмен взглядами, искренний смех, манящая улыбка, — и все это было адресовано не ему. Что уж греха таить, граф Левашов и хорош собой, и умеет произвести впечатление. В сердце шевельнулась ревность.

Жюли, легко уловив в его голосе прохладные нотки, отняла голову от его плеча, и, выпрямившись, отодвинулась к окну. Павел тотчас пожалел о своих словах. Так приятно было ощущать ее тепло рядом, тяжесть прелестной головки на своем плече, тонкий аромат фиалки, исходящий от ее волос. Он хотел как-то извиниться, но подходящих слов не нашлось.

Шеховские молча поднялись в квартиру. Пожелав супругу доброй ночи, Жюли вошла в свою спальню, закрыла дверь и привалилась к ней спиной. Лежа в своей постели, Павел тихо чертыхнулся: Жюли, юная наивная девочка, какой он помнил ее, уж не была более таковой. Она слишком быстро уразумела, как может досадить ему, прекрасно зная, что он не осмелится настаивать на своих супружеских правах. Он не привык просить, а она обиделась и наказала его единственным доступным ей способом, лишив того, чего он столь сильно желал весь вечер, провожая ее ревнивым взглядом.

На следующий день молодой князь Шеховской вместе с супругой, как и обещал матери, явился в особняк на Сергиевскую улицу к чаю. Вся семья собралась за столом в малой столовой. Сидя во главе стола Николай Матвеевич вперил тяжелый взгляд в молодых.

— Ну что ж, совет да любовь, как говорится, — начал он.

— Благодарю, папенька! — усмехнулся Поль.

— Я полагаю, наши с тобой разногласия отныне смысла не имеют, и дабы не трепать фамилию, лучше всего будет, если ты с женой переедешь сюда, — продолжил Николай Матвеевич, не глядя на свою невестку.

— Означает ли это, что отныне Вы не станете чинить препятствий нашему с Юлией Львовной браку? — поинтересовался Павел.

— Помилуй, какие могут быть препятствия? Поздно ворота запирать-то, — усмехнулся князь Николай. — Ну а Вы, сударыня, что ж молчите? — обратился он к Жюли. — Довольны, поди, как все для Вас обернулось?

Юленька, не ожидавшая ничего подобного, испуганно вздрогнула, но тотчас взяла себя в руки: ведь Шеховской только того и добивается, чтобы она от страха дар речи потеряла.

— Безусловно, Ваше сиятельство! — обронила она, помешивая ложечкой чай. — Мне грех жаловаться на то, как сия situation для меня разрешилась.

— Ну и ну, а Вам, Юлия Львовна, отнюдь не чужд дух авантюризма! Какой тонкий, а главное, верный расчет для такой молодой девушки, — заметил Николай Матвеевич.

Юля подняла глаза от чашки с чаем:

— Мне пришлось быстро повзрослеть, — холодно улыбнулась она, не отводя глаз.

Павел изумленно воззрился на супругу. Он приготовился защищать ее от нападок отца, но она и сама, нисколько не смущаясь, блестяще парировала его тонкие словесные уколы.

— Скажите, Жюли, а где Вы познакомились с Павлом Николаевичем? Ведь Вы родом из провинции, как мне сказали, — поинтересовалась Мари, до этого сидевшая не раскрывая рта.

— Павел Николаевич в прошлом году был в Ильинском и часто заезжал к нам в Кузьминки по-соседски, — усмехнулась Юленька, расслышав ревнивые нотки в голосе кузины Поля.

— Было дело, — кивнул головой Поль. — Мы еще имели удовольствие обсудить с Вами роман Пушкина "Евгений Онегин".

— Вы помните? — залилась румянцем Жюли.

— Разве я могу забыть? — улыбнулся Павел.

— Я смотрю, у Вас много общего, — язвительно заметил старый князь.

— Довольно, mon cher! Мы не за этим собрались здесь, — мягко заметила Софья Андреевна. — Поль, Жюли, — повернулась она к сыну и невестке, — Николай Матвеевич прав. Ваше вчерашнее столь эффектное появление в доме Чернышевых еще долго будут вспоминать, и потому нам лучше держаться всем вместе.

— Вы, как всегда, правы, маменька, — улыбнулся в ответ Павел.

— Я полагаю, Вам лучше занять южное крыло, — добавила княгиня.

Поль кивнул, соглашаясь. Мать имела в виду его прежние комнаты, к которым примыкала небольшая гостиная и смежная с ней спальня, выдержанная в нежно-голубых тонах, что как раз подойдет его жене.

Словно тяжкий груз свалился с плеч. Отец если и не смирился с его женитьбой, но все ж публично признал невестку. Теперь можно было вздохнуть свободно: уж очень много неприятных моментов сразу остались в прошлом. Вряд ли Жюли теперь попрекнет его бездумными тратами или своим одиночеством. Может быть, Мари отныне составит ей компанию, — думал Шеховской, возвращаясь в квартиру на Морской с тем, чтобы провести там последнюю ночь перед переездом.

 

Глава 16

После переезда в особняк Шеховских на Сергиевской Павел с удовольствием вернулся к привычной жизни: дела службы, посещение фехтовальной студии и манежа, дабы держать себя в хорошей форме. Куда тяжелее пришлось Юленьке: не успела она устроиться в квартире на Морской, как вся ее налаженная жизнь закончилась, и если там она была хозяйкой, то тут… Николай Матвеевич и не пытался скрывать своего неодобрения к избраннице сына, а Софья Андреевна, хоть и была добра и приветлива с невесткой, но куда больше внимания уделяла Мари, которую сама привезла в дом в надежде заинтересовать ею Павла, и поэтому чувствовала себя перед нею в какой-то мере виноватой. Мари же, еще с детства влюбленная в Поля и после приглашения княгини Шеховской возомнившая себя почти невестой, сейчас чувствовала себя оскорбленной в лучших чувствах и не пропускала случая продемонстрировать это самозванке, как она про себя называла Жюли.

В южном крыле дома был небольшой музыкальный салон, и, однажды случайно заглянув в комнату из чистого любопытства, Юленька с тех пор стала часто бывать здесь. Музыкой в Кузьминках с ней и Полиной занималась Лариса Афанасьевна, но если Полина с удовольствием часами просиживала за роялем, то у непоседливой по природе Юли на гаммы с сонатами не хватало терпения, и только в присутствии Льва Алексеевича она занималась с удовольствием, стараясь порадовать отца. Как же теперь жалела она, что забросила музыку после его смерти, когда неловкими пальцами пыталась аккомпанировать себе самостоятельно! Привлеченная звуками музыки, в салон заглянула Мари. Чего было не отнять у девицы Валевской, так это прекрасных способностей к музыке. Несколько раз скривившись, когда Жюли сбивалась с ритма и попадала не на те клавиши, Мари решительно вошла и направилась к роялю.

— Можно мне? — улыбнулась она.

Юля кивнула и поднялась, уступая ей место за инструментом.

— Что это Вы пытались играть? — поинтересовалась девушка, заглядывая в ноты. — А, Даргомыжский!

Пробежав глазами открытую страничку, Мари уверенно взяла несколько аккордов и заиграла вступление, а Юля, дождавшись нужного момента, запела:

Николай Матвеевич невольно остановился в дверях салона, прислушиваясь к исполнению. Едва стихли последние аккорды, он несколько раз хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание.

— Браво, Юлия Львовна! Или мне лучше Анной Вас величать? Право, сударыня, чем лучше узнаю Вас, тем более Вы меня поражаете. Ведь он еще тогда потерял от Вас голову, на вечере у Радзинских, — пояснил князь, встретив недоуменный взгляд Мари. — Мне бы, дураку старому, сразу это понять, но я подумал, что это всего лишь очередное мимолетное увлечение, и не обратил на него никакого внимания. Нам только актерок в семье и не хватало!

— Не будьте ханжой, отец, — бросил Павел, входя в комнату. — Вам ведь ничто не мешает водить дружбу с графом Шереметевым, а меж тем мать его была не просто актрисой, а крепостной актрисой, и Вам это известно не хуже, чем мне.

Присев за рояль рядом с кузиной, Поль легко коснулся клавиш инструмента. Мари улыбнулась, узнав знакомую мелодию, и подхватила свою партию. Старый князь, недовольно поджав губы, удалился.

Слушая их дуэт, Юленька отошла к окну и, отодвинув кисейную занавеску, выглянула на улицу. Мелкий колючий снег под порывами холодного ветра превратился в настоящую метель, скрывая в густой белой пелене очертания дома напротив. Она зябко повела плечами: несмотря на то, что в комнате было жарко натоплено, она вдруг ощутила, как холодный озноб пробежал по спине. Обернувшись, посмотрела на сидевших за роялем супруга и Мари. Две светлые головы, склоненные друг к другу, улыбка мужа, обращенная не к ней. Красивая пара! — кольнуло в сердце иглой ревности. Как легко они общаются меж собой, сразу видно, что они не чужие друг другу, и играют в четыре руки явно не в первый раз, в то время, как для самой Жюли муж по-прежнему оставался незнакомцем.

— Дамы, — прервал музицирование Поль, — князь Горчаков предлагает нам нынче составить компанию ему и его невесте в театре.

— Чудесно! — оживилась Мари.

— А Вы что скажете, ma chИrie? — поднялся с банкетки Павел.

— Думаю, мне лучше остаться дома, — неуверенно улыбнулась в ответ Юленька.

— Глупости! — нахмурился Шеховской. — Нельзя всю жизнь, как курица, прятать голову под крыло.

— Вы назвали меня курицей?! — тут же вскинулась Жюли.

— Я не назвал Вас курицей, madam, а всего лишь с сравнил Ваше поведение с поведением этой глупой птицы, — усмехнулся Поль. — Рано или поздно не только мой отец сопоставит княгиню Шеховскую с Анной Быстрицкой, потому Вам лучше уже сейчас быть готовой к тому, — подходя к ней и обнимая за плечи, продолжил Шеховской.

— Вот уж не думала, Павел Николаевич, что Ваша любовь к театру столь велика, — не удержалась от сарказма Мари.

— Машенька, — повернулся к ней Павел, смерив кузину предостерегающим взглядом, — спрячьте Ваши коготки, а то, неровен час, сами же и поранитесь!

Но Мари было уже не остановить. Ревность вкупе с ненавистью к этой провинциальной выскочке, умудрившейся заполучить сердце самого желанного холостяка во всем Петербурге, буквально ослепила ее.

— Жюли, какая, однако, у Вас интересная жизнь! — невинно хлопая ресницами, продолжила она. — Глядя на Вас, можно решить, что благопристойность нынче не в моде, и мужчины ценят в женщинах совершено иные качества.

— Вы правы, Мари, — отозвался Павел. — Благопристойность порой невыносимо глупа, скучна и навевает невозможную тоску, особенно когда забывает о приличиях.

Лицо mademoiselle Валевской тотчас пошло некрасивыми красными пятнами. Поднявшись с банкетки и резко захлопнув крышку рояля, она удалилась из салона, высоко подняв голову с видом оскорбленной добродетели.

От того, что он вступился за нее, у Юли потеплело на сердце, хотя ей показалось, что он слишком грубо поставил на место Мари, и это оставило в душе неприятный осадок.

Несмотря на уверения супруга в том, что ей не стоит мучить себя страхами и сомнениями, собираясь вечером в театр, Юля не могла не думать о том, что ее театральное прошлое в любой момент может стать самой скандальной светской новостью. Казалось, стоит ей только появиться в ложе Горчакова, и в ней тотчас узнают актрису императорского театра Анну Быстрицкую. Общество отвернется от нее, а супруг, вне всякого сомнения, еще не раз пожалеет о том, что связал с ней свою жизнь. Ее действительно узнали — но вовсе не скучающая публика, что лорнировала друг друга перед началом представления. В антракте к их маленькой компании подошел Гедеонов:

— Павел Николаевич, Юлия Львовна, позвольте поздравить Вас, — улыбнулся Александр Михайлович.

— Благодарю! Александр Михайлович, Вы не могли бы уделить мне немного Вашего драгоценного времени? — обратился к нему Шеховской.

— Чем могу быть полезен, Ваше сиятельство?

— Мне бы хотелось поговорить с Вами с глазу на глаз.

— Тогда прошу в мой кабинет!

Оставив супругу в обществе Мари, Мишеля и Полин, Павел удалился вместе с Гедеоновым.

По пути к кабинету директора императорских театров Шеховской едва не столкнулся с его помощником. Павел запамятовал имя молодого человека, но его фамилия тотчас всплыла в памяти: Поплавский. Павел чуть кивнул ему при встрече, но Поплавский как-то странно посмотрел на него, отступая в сторону.

Аристарх Павлович проводил настороженным взглядом высокую фигуру князя. Предчувствие надвигающейся беды было настолько острым, что Поплавский буквально ощутил, как воображаемая петля затягивается у него на шее. Не просто так Шеховской пожелал говорить наедине с Гедеоновым! Аристарх нутром чуял, что разговор пойдет об убийстве mademoiselle Ла Фонтейн. Стоя за кулисами, как всегда перед началом представления, он даже вздрогнул, увидев князя Шеховского с молодой супругой в ложе Горчакова.

— Змея, все из-за нее! — пробормотал он себе под нос, на чем свет кляня юную княгиню.

Не спутай она ему все карты своим нелепым признанием, ему бы не пришлось нынче трястись от страха, ожидая каждый день прихода полицейского урядника. После того, как Шеховского признали невиновным в убийстве Элен, полицейские, не больно-то усердствуя в поисках убийцы, еще несколько раз допрашивали его, но он как заведенный твердил, что не видел никого, кроме князя Шеховского, в тот злополучный вечер. Однако если же Павел Николаевич, как лицо заинтересованное, начнет копаться в этом деле, то ему не составит труда сопоставить все факты и прийти к правильному выводу. Оглянувшись по сторонам, Аристарх Павлович последовал за Шеховским и Гедеоновым, стараясь держаться на почтительном расстоянии в полутемном коридоре.

Гедеонов распахнул двери в небольшой кабинет, пропуская Павла вперед.

— Я Вас слушаю, Павел Николаевич, — закрывая за собой дверь, начал он.

— Александр Михайлович, как Вы знаете, убийца mademoiselle Ла Фонтейн так и не был найден, потому я не могу ощущать себя совершенно спокойным, пока негодяй не понесет заслуженного наказания.

— Да, весьма печальная история. Нам очень не хватает Елены Леопольдовны, — вздохнул Гедеонов. — Но, помилуйте, отчего Вы решили, что я могу что-то знать об этом деле?

— Может быть, я ошибаюсь, — задумчиво произнес Поль, — но все ж мне кажется, что убийца Элен был весьма близко знаком с нею, и потому имеет смысл начать поиски злоумышленника отсюда.

— Может, Вы и правы, — отозвался Александр Михайлович. — Театр, знаете ли, еще тот рассадник интриг и зависти.

— Вы не припомните, может быть, у Элен были недоброжелатели?

— Конечно, были! — пожал плечами Гедеонов. — Елена Леопольдовна не отличалась, прости меня, Господи, ни мягкостью характера, ни добросердечием, но за это ведь не убивают?

— А поклонники, или, быть может, покровитель, после того, как мы расстались? — слегка смутился Павел.

— Насколько мне известно, Павел Николаевич, после того, как Вы расстались с нею, Элен получала предложения о покровительстве, но ни одно из них не приняла. Я думаю, Вам лучше поговорить о том с моим помощником, Поплавским Аристархом Павловичем. Незадолго до смерти Елены Леопольдовны он принимал весьма деятельное участие в ее делах, даже, говорят, помог ей найти квартиру.

— Благодарю Вас, Александр Михайлович.

— Право, не стоит, ведь я ничем Вам не помог!

Поплавский едва успел спрятаться за бархатной портьерой, как дверь распахнулась, и князь Шеховской вышел из кабинета. Разговор с Гедеоновым, на который он возлагал такие надежды, ничего не дал, но Павел чувствовал, что он на верном пути. Убийство Элен так или иначе связано с театром. Однако его попытка тут же разыскать Поплавского не увенчалась успехом: Аристарх Павлович, который ранее то и дело мелькал за кулисами, словно сквозь землю провалился. Отложив разговор с ним на потом, Павел вернулся в ложу, когда пьеса уже почти закончилась. Жюли, обеспокоенная его долгим отсутствием, вздохнула с облегчением, когда он присел подле нее, положив руку на спинку ее кресла.

Для светского Петербурга Рождество и Новый год были любимейшим временем. На молодую чету Шеховских посыпались приглашения на балы, музыкальные вчера, маскарады. Окунувшись в круговерть этих развлечений, Павел отложил собственное расследование убийства бывшей любовницы. Почти детский восторг его молодой супруги от всего происходящего оказался весьма заразительным — Шеховской не помнил, когда в последний раз получал такое удовольствие от светских раутов.

Новый год в доме Шуваловых собирались встречать балом-маскарадом. Мари, которая рассчитывала в этот вечер единолично завладеть вниманием своего сиятельного кузена, — да что греха таить, девушка строила далеко идущие матримониальные планы относительно Павла Николаевича, заручившись поддержкой его маменьки, — была страшно разочарована тайной женитьбой последнего. Впрочем, разочарована была не только Мари, не в одной девичей спальне проливались горькие слезы после памятного бала в доме Чернышевых.

Маскарад! Само это слово будоражило кровь, настраивало на игривый лад. Ах, как много безумств творилось порою, когда лица скрыты шелковыми масками!

Вход на бал-маскарад к Шуваловым был строго по именным приглашениям. Входя в дом, гости подавали распорядителю свою карточку вместе с приглашением и проходили в зал без объявления имен прибывших. Графиня Софья Львовна Шувалова пожелала избрать темой маскарада Египет, и в этот вечер особняк на Фонтанке представлял собой причудливое зрелище. Стены бального зала, задрапированные золотистой парчой, символизировали варварскую роскошь дворцов египетских фараонов. Из оранжереи принесли несколько кадок с пальмами и установили их у выхода на террасу, создав уютный зеленый уголок, немного отгороженный от бального зала.

Павел от маскарадного костюма отказался, предпочтя традиционный фрак, отдав дань маскараду лишь черной шелковой маской, а вот Жюли выбрала для себя костюм Клеопатры. Простое белое шелковое платье в египетском стиле, перехваченное в талии тонким золотистым поясом, и золотистая маска составили ее костюм. Мари же нарядилась восточной принцессой, с головы до ног укутавшись в полупрозрачную лавандовую чадру, скрывавшую ее лучше любой маски. По лестнице они поднимались втроем, но стоило им переступить порог бальной залы, как их тут же разделили, закружив в каком-то сумасшедшем хороводе. Остановившись, Жюли попыталась отыскать глазами высокую фигуру супруга и экзотическую восточную красавицу, но безуспешно: увы, в этот вечер не один Шеховский не пожелал скрываться под маскарадным костюмом, и черный фрак в этом зале был далеко не один. Осторожно пробираясь между гостей с бокалом шампанского, который ей с улыбкой вручил, судя по костюму, какой-то восточный султан или шейх, Юленька высматривала во всем этом хаосе черный фрак и золотистую макушку мужа, когда хозяйка вечера объявила котильон. Пары со смехом выстроились вслед за хозяевами бала, и не успела Жюли оглянуться, как ее свободной рукой завладел римский легионер.

— О, прекраснейшая из цариц, позвольте пригласить Вас! — лукаво блеснули голубые глаза в прорезях маски.

Забрав из ее рук полупустой бокал и поставив на поднос стоящего около стены лакея, римлянин увлек ее в круг танцующих пар. Где-то впереди Жюли заметила черный фрак и яркий костюм Мари. Только-только унявшаяся ревность вновь подняла свою змеиную голову, жаля в самое сердце. Уязвленная до глубины души, Юля ослепительно улыбнулась своему кавалеру, отчего голубые глаза удивленно расширились, и ответная улыбка, полная очарования записного повесы, осветила скрытое полумаской лицо.

— Богиня, — шепнул он, обхватывая ее за талию и кружа по паркету в очередной фигуре танца, — царица души моей, властительница дум!

— Вы льстите, Цезарь, мне! — рассмеялась она в ответ.

— Нисколько, прекрасная Клеопатра! Стоило мне Вас увидеть, и я навеки распростился с душевный покоем.

Оглянувшись, Жюли вновь заметила лавандовую чадру. Павел вел кузину в танце с безупречной грацией. Наконец, умолкли звуки музыки, и танцевавшие пары разошлись. Не спуская глаз с Мари и ее спутника, Жюли торопливо извинилась перед легионером и попыталась пробраться к интересующей ее паре. Оказавшись рядом, она осторожно положила руку на рукав фрака спутника Мари.

— Поль, я…

— Простите, сударыня, — обернулся молодой человек, — не имею чести быть Вам представленным, — снимая маску, улыбнулся он ей в ответ.

— Ох, простите, простите! Это все маскарад, — растерянно улыбнулась Жюли. — Мари, — обратилась она к девушке, — Вы Павла Николаевича не видали?

Маша небрежно пожала покатым плечиком, откинула с лица чадру и поднесла к губам бокал с шампанским.

— В последний раз мы виделись у оазиса, — указала она сложенным веером на пальмы около выхода на террасу.

— Благодарю.

Развернувшись, Юля направилась к затененному зеленому уголку, но среди пальм не оказалось никого. Устав от напрасных поисков, Жюли присела на низенький диванчик и решила дождаться полуночи, когда все маски по обычаю будут сняты.

— Вот Вы куда спрятались! — услышала она над ухом бархатный баритон.

Это был все тот же римлянин.

— Далеко ли до полуночи? — поинтересовалась она.

— Четверть часа, — радостно ответил легионер, указывая на большие напольные часы, которые совершено терялись на фоне золотистой парчи.

Только он успел произнести эти слова, как толпа гостей устремилась на открытую террасу.

— Идемте! — подхватил он ее под руку. — В полночь будет фейерверк.

Зябко обхватив себя за плечи, Юля замерла на террасе, устремив взгляд в ночное небо, усыпанное бриллиантами звезд. Ровно в полночь грянул первый залп. С воем в небо взвилась шутиха и взорвалась, освещая ночь, следом за ней еще одна и еще. Огненная феерия продолжалась минут пять. Воздух запах порохом. Гости, сняв маски, кинулись поздравлять друг друга.

— С Новым годом, Юлия Львовна, — услышала она за своей спиной и обернулась.

Граф Левашов, сняв маску, с улыбкой смотрел на нее.

— Сергей Александрович, Вы?!

— Удивлены?

— Безмерно! — рассмеялась она. — Забавная шутка вышла.

— Забавная, — согласился Левашов, но как-то невесело, с какой-то затаенной грустью.

— А Вы Павла Николаевича не видели?

— Я здесь, — выступил из-за спины Левашова Шеховской. — С Новым, Сергей Александрович! — добавил он, приветствуя Сержа.

— Вы не замерзли, ma chИrie? — повернулся он к жене, обнимая ее за плечи собственническим жестом.

— О да, морозец нынче знатный, — отозвалась Юленька, позволяя ему увести себя. — Я думала, Вы с Мари.

— А я думал, что Вы не станете прятаться от меня этим вечером, — недовольно бросил князь.

— Но я вовсе не пряталась! Я искала Вас. Да спросите хоть у Мари.

— Искали? В компании графа Левашова, надо полагать?

— Поль, Вы что, ревнуете?! — удивлённо распахнула глаза Юля.

— Удивлены? — передразнил он Левашова. — Да, я ревную, и мне это совершенно не нравится! И потому, mon coeur, мы сей же час отправляемся домой!

За этой перепалкой Жюли и не заметила, как они дошли до выхода из бального зала, где, насупившись, их ожидала Маша. Простившись с хозяевами, выразившими сожаление, что князь Шеховской со своими очаровательными спутницами торопится покинуть этот вечер, все трое проследовали к поданному к крыльцу экипажу.

Это столь неожиданное признание мужа в том, что она не безразлична ему, было так приятно Юле, что неизбывная нежность теплом разлилась в груди. Не сдержав порыва, Жюли потянулась к нему и коснулась поцелуем его щеки. Павел поймал ее маленькую ладошку и поднес к губам. Он явственно ощутил в ее порыве тот же призыв, что толкнул их в объятья друг друга в тесной съемной квартирке Анны, тогда они оба забылись, и только хруст осколков разбитой вазы под его сапогом вывел их из состояния блаженной истомы, и сейчас он откликнулся на него всем сердцем, сжимая в горячей ладони ее руку. Только присутствие Мари удержало его от того, чтобы тут же стиснуть в крепком объятье хрупкие плечи и впиться алчным поцелуем в манящие губы.

Наблюдая за супругами, которые, казалось, совершенно забыли о ее присутствии, Мари с досады прикусила губу. Все, чего ей хотелось сейчас — это вцепиться в волосы самозванке, на которую тот, о ком она грезила, сколько помнила себя, смотрит сейчас так, как ни разу в жизни не посмотрел на нее.

Войдя в дом, Шеховской не пошел в свои покои, а направился вслед за женой в ее спальню. Один только взгляд серых глаз, и горничная Жюли молча удалилась, оставив барина наедине с его женой. Эта ночь была наполнена той нежностью, что бывает лишь между влюбленными, когда каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждое слово идут от самого сердца, когда, отдавая, получаешь взамен еще больше.

Проснувшись поутру, Жюли томно потянулась, и рука ее тотчас наткнулась на теплое крепкое плечо спящего супруга. Приподнявшись на локте, она кончиками пальцев легко откинула золотистую прядь с высокого лба, провела по колючей щеке, мягким тёплым губам. Длинные темные ресницы вспорхнули, и она утонула в его взгляде.

— Что ж тебе не спится, душа моя? — чуть хриплым шепотом поинтересовался князь, притягивая ее в свои объятья.

— Не спится нынче, — уютно устраиваясь на его плече, тихо прошептала в ответ, счастливая от этой нежности и тепла.

Нынешним вечером им предстояло снова выходить в свет. На этот раз их ожидали в доме графа Шереметева. На то время в Петербурге гастролировала итальянская оперная труппа, и Дмитрий Николаевич, страстный поклонник певческого искусства, пригласил итальянскую приму сеньору Джулию Гризи спеть на музыкальном вечере. Предваряя ее выступление, он обратился к многочисленным гостям.

— Дамы и господа! Весной уже прошлого года мы с моей незабвенной Анной Сергеевной слушали выступление Джулии Гризи в Большом Петровском театре в Москве и еще тогда пригласили сеньору Гризи спеть у нас в Фонтанном доме, когда она будет гастролировать в Петербурге. Моей супруги уже полгода нет со мною, но я не могу не исполнить этой ее едва ли не последней просьбы и хочу посвятить сегодняшний концерт ее памяти.

Под аплодисменты присутствующих оперная дива вышла к роялю, чуть склонила голову, принимая дань уважения ее таланту, и запела.

Павел, наблюдая за женой, что так и застыла при первых же нотах, взятых итальянской певицей, не мог отвести глаз. Ее лицо в эти минуты выражало такой неподдельный восторг, что он невольно залюбовался и ярким румянцем, и восторженным блеском карих глаз. Как же она красива сейчас, когда так увлечена дивным исполнением оперной арии! А ведь ей только семнадцать, красота ее еще только расцветает, вот лет через пять она станет совершенно неотразимой, а главное, к ней придет осознание своей красоты, — вздохнул Шеховской. Будет ли она тогда с таким же восторгом смотреть на него? Будет ли так, как сейчас, желать его, или же остынет к нему, превратившись в бездушную светскую кокетку, привыкшую играть чужими страстями с чувствами? Два дня тому назад отец заговорил с ним о наследнике, но Павел даже слушать его не захотел. Жюли еще так молода, успеется, — отрезал он. Он мечтал на будущий год показать ей Европу, повезти ее в Рим, Париж, Вену, но сейчас вдруг отчего-то захотелось изменить свое решение, привязать ее к себе узами покрепче любви. Любовь ведь может и пройти, — думал он, — но никакая мать, если она мать, а не кукушка, не оставит свое дитя, и почему-то он ни минуты не сомневался в том, что Юленька будет хорошей матерью их детям.

Во время выступления итальянки к ним подсел Александр Михайлович Гедеонов. Директор императорских театров восторженно внимал пению сеньоры Гризи, и, пожалуй, аплодировал громче всех, когда ее выступление закончилось.

— Юлия Львовна, — обратился он к молодой княгине, — я поведал графу Шереметеву о Вашем чудном таланте. Прошу Вас, не откажите, спойте!

— Мне, право, даже неловко, — смутилась Жюли, оглядываясь на супруга.

— Спойте, mon ange! — улыбнулся Шеховской. — Покажите итальянцам, как умеют петь у нас в России.

— Ну, если Вы настаиваете… — улыбнулась Жюли. — Только что же мне спеть?

— Спойте "Гори, гори, моя звезда…", — попросил Гедеонов.

— Но кто будет аккомпанировать? Право, я сама не сильна в том, — растерялась Юленька.

— Позвольте мне, — подошел к ним стоящий чуть поодаль молодой человек.

— Юлия Львовна, позвольте представить Вам автора сего произведения, — улыбнулся Гедеонов, — Булахов Петр Петрович, прошу любить и жаловать!

— К вашим услугам, — склонил голову молодой композитор. — Прошу Вас, Ваше сиятельство! — указал он рукой на рояль.

Волнуясь до дрожи в коленях, Юленька вышла к роялю. Взгляды присутствующих устремились на нее.

— Господа, — вышел вперед граф Шереметев, — княгиня Шеховская любезно согласилась исполнить для нас романс Петра Петровича "Гори, гори, моя звезда…".

Булахов заиграл вступление. Я не смогу, — мелькнула было паническая мысль, но встретившись взглядом с серыми глазами супруга, она ощутила, как на нее снизошло спокойствие. Разве ж может она не суметь, когда он так смотрит на нее? И она запела — не для них, собравшихся здесь, для него, единственного.

Краем глаза она видела, как замерла итальянка, прислушиваясь, потом тихо заговорила с Шереметевым быстро жестикулируя. Отведя глаза от итальянской примы, она скользнула глазами по лицам гостей, внимающих ей с удивлением.

— Браво! Браво! — раздалось со всех сторон, когда она допела последнюю ноту.

— Юлия Львовна, — поднялся из-за рояля Булахов, — благодарю Вас! Это лучшее исполнение романса, что мне довелось слышать, — с чувством произнес он, склоняясь над ее рукой.

Юленька огляделась. Сеньора Гризи явно торопилась покинуть блестящее собрание, но тепло ей улыбнулась и кивнула головой, прощаясь. Сквозь толпу окруживших ее поклонников к княгине уже пробирался граф Шереметев.

— Юлия Львовна, голубушка, от всего сердца благодарю! Вот уж действительно порадовали!

— Ну что Вы, Ваше сиятельство, право, не стоит, — улыбнулась Жюли.

— Сеньора Гризи просила Вам передать, что Вы непременно должны поехать в Италию. Такой дивный голос, как Ваш, нуждается в огранке, Вы можете достичь небывалых высот мастерства.

— Благодарю, — смутилась Жюли. — Мне слава и известность без надобности, я вполне счастлива тем, что имею.

Павел собрался подойти к жене, но чье-то легкое прикосновение к рукаву его мундира заставило остановиться.

— Павел Николаевич, добрый вечер, — улыбнулась ему Александра Радзинская. — Какой сюрприз, однако! — указала она глазами на Жюли.

— Да, Алекс, жизнь наша полна сюрпризов, — задумчиво ответил Шеховской.

— Но мне не понятно: как вышло так, что супругу Вашу Юлией Львовной, а не Анной зовут?

— Анна Быстрицкая — сценический псевдоним, — улыбнулся Поль. — Жюли — дочь наших соседей по имению в Липецкой губернии.

Александра широко распахнула глаза.

— Однако как же Вы не признали ее на том вечере у нас?

— Это долгая история, Алекс, — усмехнулся Павел.

— Пожалейте меня, Павел Николаевич, — я умру от любопытства!

Склонившись к Радзинской, Шеховской вполголоса коротко поведал ей обо всех событиях, приведших его под венец с Жюли.

— Это так романтично! — не удержалась Алекс.

— Вы считаете меня романтиком?! — приподнял бровь Павел.

— Более того, влюбленным романтиком! И не отпирайтесь! — рассмеялась Александра. — Представляете, какую ужасную ошибку мы бы с Вами совершили, если бы поддались на уговоры родителей?

— Вы правы Алекс, во всем правы.

Юленька, которой поначалу бурная светская жизнь и развлечения были в новинку, как-то быстро устала от бесконечных праздников. Вот вроде и без труда давалась ей та роль, которую на нее накладывало ее положение супруги князя Шеховского, тем более, что все домашние хлопоты по-прежнему лежали на плечах ее свекрови, но в какой-то момент вся эта жизнь с ее ослепительным блеском, интригами и сплетнями вдруг показалась ей не настоящей, насквозь фальшивой. Как можно так жить? — недоумевала она. — Впустую, бездумно в вечной праздности.

Как-то после обеда, сидя у себя в будуаре, она разбирала почту. Приглашение, еще одно приглашение… Боже! Как хочется тишины и покоя. Задумавшись и уставившись невидящим взглядом в окно, она не заметила, как неслышно открылась дверь, и, тихо ступая по толстому ковру, в комнату вошел Павел и остановился за ее спиной. Тонкая рука ее с зажатым между пальцами письмом безвольно свисала с подлокотника. Юля выглядела печальной, задумчивой, в тонких чертах легко читалась усталость. Шеховской осторожно коснулся ее плеча.

— Жюли, mon coeur (сердце мое), что с тобой? Ты не захворала? — обеспокоенно спросил он, и его горячая рука скользнула на прохладный лоб жены.

— Нет, не захворала. Устала, — едва заметно улыбнулась она. — В деревню хочется! — вздохнула она.

— В деревню? — удивленно переспросил Павел.

— Ну да, в деревню. На санях прокатиться меж полей, чтобы вокруг, куда взгляд ни кинь, только белый простор да синь небесная, да колокольчик под дугой заливался — мечтательно улыбнулась она. — С горки прокатиться, чтобы щеки горели от мороза, а потом прийти домой, присесть около печки и обжигающего чайку с медом липовым испить прямо из блюдца, как купчиха, безо всякого этикету.

Шеховской задумался.

— Ну что ж, душа моя, можно и в деревню, — отозвался он. — Думаю, тебе понравится в Павлово, и горка там имеется, насколько я помню, — с улыбкой добавил он.

Не дожидаясь конца сезона и масленичной недели, когда весь светский Петербург на какое-то время впадал в не знающее удержу бесшабашное веселье — катались с ледяных гор, что сооружались на Марсовом поле, участвовали в гуляньях на Адмиралтейской площади, где строились временные торговые лотки и устраивалось нечто вроде ярмарки с непременными блинами и балаганами, лихо катались на санях, запряженных тройками резвых рысаков, — молодая чета Шеховских отбыла в Павлово. Софья Андреевна тоже пожелала оставить столицу и отправиться в родовое имение, прихватив с собой и весьма недовольную таким положением дел Мари, чтобы по пути завезти ее в имение Валевских в пяти верстах от Павлова.

 

Глава 17

Из ворот усадьбы на широкий простор вырвалась запряженная в сани тройка и понеслась во весь опор, подгоняемая залихватским свистом и щелканьем кнута. Высокие, в пояс, сугробы вдоль дороги переливались россыпью бриллиантов в ярком свете морозного февральского утра. Заливаясь смехом, молодая женщина прятала лицо в роскошном собольем воротнике от обжигающего ветра, несущегося ей навстречу. На повороте сани опасно накренились, и, не удержавшись, Юля вылетела через низкий бортик прямо в высокий сугроб вдоль дороги. Снег, с виду мягкий и пушистый, оцарапал нежные щеки и разом обдал холодом, набиваясь за воротник и в рукава. Муфта ее куда-то отлетела, и мороз тотчас принялся кусать тонкие пальцы.

Перевернувшись на спину, она открыла облепленные снегом ресницы и замерла от восторга, глядя в бездонное, без единого облачка, синее небо. Господи, глубина-то какая! Аж дрожь пробирает, а в душе ширится и растет восторг и опьяняющее чувство свободы, — кажется, что будь за спиной крылья, так бы и взмахнула ими, и полетела в эту бескрайнюю высь и синь.

Павел, с трудом удержав поводья на крутом повороте, оглянулся назад через плечо, и тут же похолодело и упало ледышкою вниз сердце. Вдали на белом снегу, словно капля крови, алел крытый бархатом салоп его жены. Натянув поводья, Шеховской спрыгнул к облучка и бросился к ней напрямик через поле, проваливаясь по колено в снег и путаясь в полах длинной бобровой шубы.

— Юленька! — отчаянный крик подхватил и понес ветер в бескрайний белый простор.

Задыхаясь, бежал так, что нещадно закололо в боку, дыхание с хрипом вырывалось белым облачком изо рта. Упав на колени рядом с ней, Поль обхватил ладонями ее лицо.

— Юленька, родная моя, жива!

Сердце билось где-то в горле, нежданные слезы обожгли глаза. Сердито смахнув их рукавом, Павел, обняв жену за плечи, помог ей подняться. Да так и застыли оба, вглядываясь в глаза друг друга.

— Боже! Я даже в первом бою так не боялся, как сейчас, — отряхивая снег с воротника ее салопа, прошептал князь.

Мысль о том, что он мог потерять ее, обожгла, будто его кипятком обдали, а вслед за ней пришла непонятная слабость, дрогнули и едва не подогнулись колени.

— Со мной все хорошо, — приложив ладонь к его щеке, отозвалась Жюли, заглядывая в его обеспокоенное лицо. — Правда, все хорошо! Я даже испугаться не успела, да и снег мягкий.

— Бог мой, а руки-то ледяные, — заботливо согревая ее ладони в своих руках, едва заметно улыбнулся Шеховской, все еще мысленно кляня себя за неосторожность.

За спиной зазвенели бубенчики, всхрапнула коренная, запряженная в сани. Кучер Шеховских, до того ехавший верхом следом за санями, теперь подогнал сани и остановился около застывшей на снегу пары.

— Что ж Вы, барин! Легче надобно, легче. Сани вон чуть не опрокинули, барыню едва не угробили, — пробурчал он едва слышно, но Шеховской услышал.

— Ты, Мирон, говори, да не заговаривайся, — сквозь зубы процедил князь. — Забыл, с кем говоришь!?

Юля вздрогнула от ледяного тона супруга. После отъезда из столицы с нею он был мягче воска, но едва кто-то задевал его, и тотчас князь менялся на глазах. Мгновенно проступали черты истинного аристократа, который с самого отрочества воспитывался как хозяин всему, что окружало на много верст вокруг, и она ловила себя на мысли, что есть еще в нем те стороны натуры, о которых ей почти ничего не известно, и он старается при ней их не демонстрировать.

Павел помог жене устроится в санях, заботливо прикрыл колени меховой полостью и сел рядом, обнимая одной рукой за плечи.

— Трогай! — бросил он Мирону.

Сани легко заскользили по укатанной дороге обратно к усадьбе — желание кататься пропало, и Жюли с Павлом единодушно решили отправиться домой.

Жизнь в Павлово после блеска и великолепия Петербурга текла лениво и неспешно, ничто не нарушало покоя обитателей барского дома. Некоторое оживление наступило с приходом Масленицы, когда в селе устроили небольшую ярмарку и гулянье. Местные лавочники и заезжие торговцы прямо на сельской площади выставили свой товар на открытых лотках, около которых толпились покупатели, весело торгуясь и прицениваясь к товарам. В самом центре площади стояло чучело Масленицы, которое по традиции сжигали в последний день гуляний. Были и вездесущие цыгане. Один из них, здоровый детина в алой шелковой рубахе и коротком овчинном тулупе нараспашку, вел на длинной цепи усталого, безразличного к окружающей его толпе медведя. Детвора обстреливала косолапого снежками и с визгом разбегалась врассыпную, когда он поднимал лохматую голову и рычал, поводя вокруг оскаленной мордой.

Шеховские, оставив сани на краю сельской площади, неспешно прогуливались по ярмарке. Завидев господ, крестьяне кланялись в пояс молодому князю и княгине, и только цыгане, озорно поблескивая черными глазами и переговариваясь на своем непонятном языке, не спешили выразить почтение. Жюли остановилась около яркого лотка, сплошь увешанного цветными шалями. Тонкая работа привлекла ее внимание.

— Купите, барышня, — улыбнулась ей молодец, стоявший за лотком. — Таких платков во всей округе не сыщите, отец из самого Нижнего привозит.

Сняв перчатку, княгиня провела рукой по тончайшей шелковистой шерсти.

— Почем? — усмехнулся Шеховской.

— Для Вас, барин, двести, — тотчас весело отозвался продавец.

Павел расплатился не глядя, и тончайшая шаль перекочевала из рук торговца к нему. Накинув ее на плечи жены, Поль улыбнулся.

— Вот теперь ты у меня на молоденькую купчиху похожа, — рассмеялся он. — Самое время блинов поесть да чаю выпить из блюдца, как ты когда-то хотела.

Подхватив ее под руку, он двинулся дальше. Неожиданно прямо перед ними как из-под земли выросла цыганка.

— Позолоти ручку, красавица! Всю правду скажу, — кланяясь Юленьке, пропела она.

Шеховской хотел было отогнать ее, но Жюли, положив руку на его плечо, остановила его. Скинув муфту и стянув тонкие перчатки, она доверчиво протянула руку этой дочери свободного племени, возраст которой на глаз невозможно было определить. Цыганка чуть повернула ее ладошку и внимательно вгляделась в сплетение линий.

— Большая беда тебя ждет, красавица, — мрачно изрекла она. — Одна останешься. Тьма окружит тебя, разум твой будет пребывать в смятении, в спячке, а когда пробудится…

Юля ощутила, как холодеет сердце в страшном предчувствии.

— Довольно! — прервал мрачное пророчество Павел, глядя как смертельная бледность разливается по лицу его жены. — Прочь пошла! — бросил он ей в ладонь мелкую монету.

— А ты, князь, зла на меня не держи, я и сама не рада, когда такое вижу — невесело усмехнулась цыганка. — Тебя-то самого тоже лихие денечки ожидают. Ох, и далеко тебя судьбинушка забросит, еще проклинать ее будешь! — безнадежно махнув рукой, она повернулась и заспешила прочь, оставив молодых в полной растерянности.

— Бред! — зло бросил Шеховской. — Не слушай ее! Сама не ведает, что говорит.

Юленька покачала головой, отгоняя пригрезившееся страшное видение: то ли мутная тьма, то ли сизый туман клубится вокруг, куда ни кинь взгляд, и чьи-то зловещие тени скользят в этой полутьме, протягивая к ней руки со скрюченными пальцами, будто сама смерть за ней пришла.

Не спалось ночью молодой княгине. Не давало ей покоя мрачное пророчество цыганки. Отдернув тяжелую бархатную портьеру, Юленька встала около окна. И зачем Павел оборвал вещунью, не дал сказать, чего ей еще от жизни ждать? Какая потеря ей грозит? Взгляд ее скользнул по освещенной призрачным светом луны комнате и задержался на светловолосой голове супруга, что покоилась на мягкой пуховой подушке. Ледяной дланью страха сжало сердце. Сглотнув ком в горле, Юля метнулась к постели, обхватила его за плечи и разрыдалась вдруг, ибо открылся ей неожиданно весь страшный смысл пророчества. Павел тотчас проснулся, не понимая со сна, что происходит, но крепко обнял зашедшуюся в слезах жену.

— Обещай мне, что не оставишь меня! — прошептала она сквозь слезы, с надеждой заглядывая в любимые глаза.

— Обещаю, — поглаживая ее по спине, отозвался Шеховской, силясь понять причину ее страхов. Жюли еще долго всхлипывала в его объятьях, отчаянно цепляясь за него, пока не заснула.

Закончилась Масленица, наступил Великий пост, и не особо набожная до того Юленька вдруг зачастила в небольшую сельскую церквушку. Часами простаивала она под образами, беззвучно шевеля губами, просила милости не так для себя, как для своего супруга.

Воротившись однажды домой из церкви, Жюли увидела у крыльца роскошный дорожный экипаж Шеховских, на зиму поставленный на полозья. Великолепная карета была почти доверху забрызгана грязью — снег уже местами подтаял, но не настолько, чтобы решиться путешествовать на колесах. Подавив тяжелый вздох, девушка поднялась на крыльцо, где ее едва не сбил с ног лакей, выбежавший из дверей, чтобы забрать остававшийся в карете багаж. Из столицы приехал князь Николай Матвеевич, и дворня сбилась с ног, стараясь угодить хозяину имения. Все вокруг пришло в движение, каждый был занят каким-то делом, вчера еще сонный дом стал похож на растревоженный муравейник. Раздраженная этой бестолковой, как ей казалось, сутолокою, Юля прошла в свои комнаты. Разболелась голова — то ли от поднятого шума, то ли от аромата ладана, которым насквозь была пропитана маленькая церквушка, она прилегла и сама не заметила, как задремала, пробудившись только к обеду.

Вечером вся семья собралась за ужином в небольшой уютной столовой. Старый князь был непривычно мрачен и замкнут, и все за столом также притихли. После ужина он пригласил сына в кабинет для приватного разговора. Юленька, терзаемая дурными предчувствиями, поднялась в свою спальню, где с помощью горничной приготовилась ко сну. Отпустив девушку, она села перед зеркалом и, упершись подбородком в сложенные на туалетном столике руки, приготовилась ждать мужа, да так и задремала.

Проснулась она от того, что словно бы плыла по воздуху. Испугавшись, попыталась шевельнуться, но тотчас услышала знакомый голос:

— Тише, тише! И как только ты со стула не упала? — прошептал Павел, укладывая жену в кровать.

Шеховской прилег рядом, но не потянулся к ней, как обычно, не обнял, а закинув руки за голову, вытянулся на спине и уставился на голубой бархат балдахина над головой. Юля тут же ощутила владевшее им беспокойство: все тело его было как натянутая струна, казалось, тронь — и зазвенит. Павел молчал, и она тоже не решалась начать разговор, понимая, что пока он сам не решится поделиться с ней всем, что тревожит, и слова от него не добьешься.

— Придется мне в столицу воротиться, — тихо начал он.

— Когда? — спросила она.

— Прямо поутру и поеду, — отозвался Павел, поворачиваясь к ней и обнимая одной рукой.

— Возьми меня с собой, — стараясь унять дрожь в голосе и сдержать предательские слезы, что так и норовили выкатиться из-под ресниц, попросила Юленька.

Поль, приподнявшись на локте и внимательно глядя ей в лицо, отрицательно качнул головой:

— Дороги нынче совсем развезло, ни карета, ни возок не пройдут. Я верхом поеду.

— Так и я верхом, — попыталась уговорить его молодая княгиня.

— Нет, Жюли! Тебе эти тридцать верст всей сотней покажутся. Вот придет весна, подсохнет дорога, тогда и приедешь, — ласково улыбаясь ей, ответил муж.

— К чему спешка такая? — обиженно просила Юленька. — Ведь тебе отпуск, почитай, до самой Пасхи дали.

— Есть у меня дела, со службой не связанные, — помрачнел Шеховской, откидываясь на подушки, — но тебе о том знать не надобно.

Князь уехал рано, только рассвело, пока пригревавшее уж совсем по-весеннему солнышко не успело еще растопить подмерзшую за ночь жидкую грязь, в которую превратились все окрестные дороги, надеясь без помех одолеть хотя бы половину пути.

Юленька осталась в поместье. Дни потянулись однообразно и уныло, словно и не было той радости, что совсем недавно согревала ее, словно солнышко исчезло из ее жизни вместе с отъездом супруга. Она по-прежнему почти каждый день ходила в маленькую церквушку и, подолгу стоя под образами, тихо молилась, пытаясь изгнать из души те мучительные страхи, что поселились в ней после встречи с цыганкой на ярмарке. Софья Андреевна, заметив, что невестка ее совсем впала в уныние, старалась, как могла, развлечь ее. Дамы подолгу сиживали вечерами за разговорами и рукоделием. Belle-mХre (свекровь) Жюли охотно делилась с невесткой воспоминаниями о неугомонном сорванце, каким рос ее обожаемый Павлуша. Юле нравилось слушать истории о детстве ее супруга, и она вдруг поймала себя на мысли, что ей хочется иметь собственного ребенка, как две капли воды похожего на Павла. Это бы заняло ее пустые и скучные дни. Ведь, как показала жизнь, муж ее не всегда будет рядом с ней, а так у нее было бы о ком заботиться, чем занять себя. Помимо тихих бесед со свекровью, еще одним утешение стали письма Полин. Она писала ей о том, что они с князем Горчаковым решили не отступать от традиции многих молодожёнов и обвенчаться на Красную горку, к вящему удовольствию Докки, которая через три дня после этого объявления уговорила Сержа покинуть столицу и вернуться в Кузьминки. И хотя тон письма сестры был бодрым и радостным, и она писала, с каким нетерпением ожидает дня венчания, чувствовалась в этих строках какая-то нарочитость и недосказанность, как будто она не столько Юлю, сколько сама себя пыталась убедить в том, что пишет.

Иногда из соседней Грачевки приезжала с визитами Мари. Княгиня тепло принимала родственницу, надеясь втайне, что Мари найдет общий язык с Юлей. Девушки и впрямь стали ближе друг другу: как ни противилась этому Мари, но при ее музыкальной одаренности дивный голос молодой княгини не мог не покорить ее, и она с удовольствием аккомпанировала ей. Для Софьи Андреевны не была секретом давняя влюбленность Машеньки в ее красавца-сына, и она даже надеялась когда-то, что Павел обратит внимание на свою кузину, но — не случилось. И как бы ни хороша была Маша, Павел ее славянской красоте предпочел экзотическую внешность Жюли. Княгиня приняла его выбор умом, но не сердцем. Присматриваясь к своей невестке, она украдкой тяжело вздыхала. Юленька внешне напоминала ей маленькую птичку колибри: яркую, красивую, подвижную, с быстрой сменой эмоций на красивом лице, однако за этой внешне хрупкой оболочкой таился целый океан страстей. И хотя сама девушка этого еще не осознала, княгиня, как женщина, умудренная немалым жизненным опытом, умевшая легко и изящно лавировать среди интриг высшего света, остро это почувствовала. Может, от того и противилось все в ней такому выбору единственного сына: с Юленькой его жизнь всегда будет подобна плаванью по бурному морю, тогда как Маша стала бы для него спокойной уютной гаванью.

В середине апреля вернулся Павел. Шеховской, который никогда не любил проводить время в Павлове, вдруг затосковал в Петербурге по тихой деревенской жизни. Но не столько тишина и покой влекли его в родовое гнездо — ведь там осталась та, с которой ему было так хорошо в эти несколько месяцев, что прошли после Рождества.

Тогда он поспешил вернуться в город, обеспокоенный рассказом отца о том, что в особняк на Сергиевскую улицу вновь заявился полицейский урядник, желающий непременно переговорить с молодым князем по делу об убийстве mademoiselle Ла Фонтейн. Поль вспомнил слова директора императорских театров Гедеонова, что его помощник Поплавский принимал самое деятельное участие в жизни актрисы после ее расставания с Шеховским, поэтому князь попытался разыскать Поплавского, но тот как в воду канул. На службе он не появлялся, сказавшись больным, по тому адресу, что дал ему Александр Михайлович, как оказалось, уже давно не проживал, и найти его в огромном городе оказалось делом практически безнадежным. Шеховской с удивлением обнаружил, что квартира Поплавского находилась в аккурат над апартаментами Элен, и у него возникло подозрение, что не только болезнь вынудила Поплавского оставить службу и где-то затаиться. Не раз его посещала мысль, что Аристарху Павловичу может быть кое-что известно о гибели mademoiselle Ла Фонтейн и, возможно, даже имя настоящего убийцы, но доказать ничего не мог.

Сам же Аристарх Павлович, подслушав разговор молодого Шеховского с директором императорских театров Гедеоновым, судьбу свою искушать не стал и, не мешкая, съехал с квартиры, найдя себе другое жилье в противоположном конце столицы. До театра стало добираться далеко и неудобно, но он смирился с этим, ибо это была столь мизерная плата за то, чтобы ощущать себя в некоторой безопасности; когда же молодые Шеховские удалились в имение, он вздохнул с облегчением. Однако узнав, что Павел Николаевич вернулся в столицу и разыскивает его, Поплавский запаниковал. В тот же день он оставил в кабинете Гедеонова записку о том, что простудился и вынужден будет на некоторое время оставить службу, чтобы поправить здоровье. Никто в театре не был осведомлён о его новом месте проживания, и Аристарх счел за лучшее пока затаиться, но не мог же он вечно сидеть в четырех стенах и ожидать, когда князь разыщет его? Отчего-то Поплавский был уверен, что Шеховскому уж давно стала известна правда об убийстве его бывшей любовницы, и разыскивает его Поль только для того, чтобы посчитаться с ним и за смерть прекрасной Элен, и за свое вынужденное пребывание в казематах Петропавловской крепости. Помощник директора императорских театров снова и снова лихорадочно обдумывал свое положение, перебирая в уме различные варианты своего спасения, но, как назло, ничего не приходило ему в голову. Он ведь так хорошо все придумал, и все было именно так, как он и хотел, пока невесть откуда не взялась эта то ли Анна Быстрицкая, то ли Юлия Кошелева с заявлением, что князь провел ночь у нее. Кто и когда признавался в таком, да еще когда тебя и не спрашивают?! И не потому ли она вернулась в Петербург княгиней Шеховской, что заставила князя женитьбой заплатить за спасение от петли? Избавиться бы от нее! Старого-то князя, говорят, женитьба сына на бывшей актрисе не порадовала…

Устав от бесплодных поисков Поплавского и ощутив самую настоящую тоску по молодой супруге, Павел Николаевич воротился в Павлово не солоно хлебавши. Как ни старался он не показать Юле своих переживаний, но она все же заметила и несвойственную ему задумчивость, и тень беспокойства, что все чаще набегала на его лицо. Что-то угнетало его, не давало покоя, но отчего-то муж держал все в себе, не спешил поделиться с нею предметом своего беспокойства. В душе ее вдруг шевельнулась нехорошая мысль о том, что, возможно, причиной этого стала другая женщина, но она тут же мысленно оборвала себя, обругав последними словами, когда вспомнила, как он бежал к ней, выпавшей из саней, по заснеженному полю, с каким страхом заглядывал ей в лицо, как крепко обнимал и шептал ей в волосы всевозможные слова любви, прижимаясь губами к кудрявой макушке, а потом отряхивал от снега упавший в сугроб капор и заботливо, как маленькой, завязывал его под подбородком. Испытывая безотчетную тревогу и страх за него, Жюли попыталась осторожно выведать у него, что его тревожит, но Шеховской не пожелал говорить с ней откровенно и свел разговор к тому, что все его печали — не ее забота, он сам в состоянии разобраться со всеми своими неурядицами, и вообще не женское это дело — влезать в дела супруга. Слово за слово, и супруги рассорились. Жюли, до глубины души уязвлённая таким его ответом, спать отправилась сразу после ужина, не пожелав разделить вечер со всеми домочадцами.

И хотя Павел за женой своей очень соскучился, однако, раздраженный ее расспросами, не сдержался и вспылил. Ночь он провел в своей спальне, не решившись зайти к ней и попросить прощения за свои злые и холодные слова, так обидевшие ее.

Поль вынужден был признаться себе, что с исчезновением Поплавского предпринятое им самостоятельное расследование обстоятельств смерти mademoiselle Ла Фонтейн зашло в тупик. Видимо, все же настало время обратиться за помощью. Перебирая в памяти всех друзей, кому бы он мог довериться в столь деликатном деле, он решительно отвергал одного за другим. Оставался только Мишель. Ему не хотелось тревожить Горчакова, когда он был так увлечен ухаживанием за сестрой Жюли, но иного выхода у него не было.

Проснувшись рано поутру, младший Шеховской решил написать письмо князю Горчакову. Коротко изложив все, что ему стало известно из разговора с Гедеоновым, Павел попросил у него помощи в поисках Аристарха Павловича Поплавского, потому как Михаил, как заядлый театрал, имел множество знакомств среди тех, кто был близок к театру, и сообщал, что намерен в ближайшее время вернуться в Петербург и продолжить начатое расследование.

Павел уже дописывал письмо Горчакову, когда в кабинет постучался встревоженный управляющий: Буйный, жеребец князя, на котором он приехал из Петербурга, захромал после дальней дороги. Шеховской, считавший Буйного не просто конем, а скорее верным другом, не раз спасавшим ему жизнь в недалеком военном прошлом, вынося из самой гущи боя, бросив недописанное письмо на столе, вместе с Фомой Ильичом поспешил на конюшню.

Чего только не передумала за ночь Юленька, однако в конце концов рассудила, что муж ее прав, и негоже ей, женщине, совать свой нос куда не следует. За завтраком она Павла не застала и, напрасно прождав мужа все утро, решила сама начать нелегкий разговор. Узнав у лакеев, что князь направился в кабинет, она робко заглянула в приоткрытые двери. В кабинете никого не было, но на обычно чистом столе лежали какие-то бумаги, а кресло было отодвинуто так, будто хозяин покинул кабинет второпях и собирался вернуться к работе. Не совладав с любопытством, Жюли скользнула к столу и быстро пробежала глазами написанные четким размашистым почерком строчки, когда за дверью послышались чьи-то шаги. Испугавшись, что ее застанут за этим недостойным занятием, Юля опрометью кинулась к двери и едва не столкнулась с горничной. Покраснев, как маков цвет, девушка выскользнула из комнаты, и поспешила к себе.

Взяв в руки томик "Айвенго", Жюли присела в кресло. Она попыталась было читать, но тайком прочитанные строки письма мужа к князю Горчакову не давали ей покоя. Зачем вдруг Павлу понадобилось разыскивать Поплавского? Перебирая то немногое, что успела о нем узнать за свою недолгую театральную жизнь, она вспомнила, что в последнее время он проживал в близком соседстве с покойной mademoiselle Ла Фонтейн. И тут, словно вспышка молнии, Юлю осенила догадка: а не был ли Аристарх именно тем самым свидетелем, что указал на ее супруга, как на убийцу Элен? И не потому ли Павел не может разыскать его, что, опасаясь его гнева, Поплавский предпочел скрыться? Но ее-то Аристарху Павловичу бояться нечего, она с легкостью сможет разыскать его и убедить рассказать всю правду в полиции, — подумала Жюли. Она ничего не стала говорить мужу о своих догадках, опасаясь, что он или как всегда отмахнется от нее или, того хуже, запретит ей даже думать о том, чтобы принять участие в поисках Поплавского, но решила, что непременно поможет супругу.

Юля помирилась с супругом в тот же день. Она легко простила ему все обиды — прежде всего потому, что уже знала причину его плохого настроения и теперь просто выжидала подходящего момента, чтобы начать действовать самостоятельно.

Незадолго до Пасхи молодая чета Шеховских вернулась в столицу. Юле не было нужды придумывать причины для поездок по городу — какая же Пасха без подарков? — и она решительно приступила к выполнению своего плана.

Вернувшись в столицу, она первым делом съездила на квартиру к Поплавскому, но его там не нашла. Расспросив швейцара, она выяснила, что жилец сей съехал и нового адреса не оставил. Прямо оттуда она отправилась в Александринский театр в надежде застать там Мартынова. Насколько она знала, тесной дружбы с Поплавским он не водил, но их вполне можно было назвать приятелями. Но и там ей не повезло: Мартынов не знал, где искать Аристарха Павловича. Все, что было ему известно, так это то, что Поплавский занемог и попросил несколько дней отпуску, чтобы поправить здоровье, однако вот уже месяц не появлялся в театре. Озадаченная такой таинственностью, молодая княгиня вернулась домой.

Вся столица готовилась встречать светлый праздник Пасхи: в лавках прислуга закупала продукты, на кухнях голова шла кругом от запахов праздничной снеди, торговцы готовились выставить свой товар на Сенной площади, ожидая немалую выручку от торговли в этот день.

В день Воскресения Господня на площади перед Исаакиевским собором собралось множество народу. Юля вместе с Полиной тоже собирались принять участие в крестном ходе и с утра, укрывшись от мелко моросящего дождика в легкой двуколке, ожидали его начала. Народу в храме собралось столь много, что нечего было даже думать о том, чтобы присутствовать на утренней литургии. К тому же, проснувшись, Жюли почувствовала себя странно: закружилась голова, к горлу подступила дурнота и все тело покрылось липкой испариной. Решив, что за ужином переусердствовала с солёными грибами, Юленька отказалась от завтрака, опасаясь возвращения неприятных ощущений и ограничилась только чашкой чая с молоком. Недомогание задержало ее, и потому к храму они приехали слишком поздно, уже после начала службы. На свежем воздухе полегчало, и вскоре проснулся такой аппетит, что она даже пожалела, что не взяла с собой корзинку с пирогами.

После возвращения из Павлова у Юли, пожалуй, и не было возможности поговорить по душам с Полиной, а ей никак не давало покоя то странное ощущение, что вызывали в ней письма сестры. Вот и сейчас, стоило ей спросить Полину о ее чувствах к Мишелю, как та после пары ничего не значащих фраз вдруг принялась восхищаться перчатками, что были на руках у Юли, попросила их примерить и теперь любовалась, как они ладно сидят на руках. Впрочем, перчатки, подарок Софьи Андреевны, и впрямь были хороши и изумительно подходили к костюму, но так ли все ладно с помолвкой сестры? Задумавшись, она обвела глазами сновавшую перед двуколкой разодетую толпу. На какое-то мгновение ей показалось, что в этом пестром сборище лиц мелькнуло одно знакомое. Испугавшись вдруг, что упустит его из виду, Юля, подобрав юбки, соскочила с двуколки, крикнула застывшей в немом изумлении Полине, чтобы та дождалась ее, и кинулась за каким-то человеком в черном плаще. Жюли все дальше продвигалась по улице в направлении Казанского собора, ее ярко-синий плащ еще несколько раз мелькнул в толпе, и вскоре Полина потеряла ее из виду. Она была так поражена, что не сразу сообразила, что к чему. Опомнившись, она хлопнула перчатками по спине сидевшего на козлах извозчика Никитку и велела тому ехать за сестрой.

— Помилуйте, барышня, — развел руками мужик, — мне туточки никак не развернуться, пока не разойдутся все.

Понимая, что возница прав, Полина все же не смогла сдержаться, пообещав ему в сердцах все кары небесные, соскользнула с коляски и бросилась догонять сестру. Двигаясь наугад, Полина уж совсем было отчаялась, когда вдруг толпа расступилась, пропуская небольшой кортеж, и девушка заметила яркое одеяние Жюли почти в самом конце улицы. Ускорив шаг и поминутно сталкиваясь с теми, кто спешил на площадь, она протискивалась вслед за ней.

Аристарх Павлович, низко надвинув на глаза цилиндр, спешил вернуться на квартиру. За время своего вынужденного добровольного заточения Поплавский малость поиздержался, и сегодня, превозмогая страх перед возможным преследованием, решился все же съездить в театр, где у него была припрятана кое-какая сумма на черный день. Деньги он хранил в костюмерной в одной из коробок с такими древними и ветхими париками, что вряд ли кто-то решился бы туда заглянуть без особой на то надобности в течение ближайшего столетия. Теперь, когда деньги из коробки благополучно переместились в его карман, задерживаться на улице не было причины, однако ощущение чьего-то внимательного взора преследовало его последние четверть часа. Поплавский ускорил шаг, запетлял, как заяц, по улицам и подворотням, но это неприятное ощущение только усилилось. Тогда он в очередной раз резко изменил направление и углубился в сторону, противоположную от своей цели. Желая убедиться в обоснованности своих подозрений, Аристарх скользнул в узкую подворотню, ведущую во внутренний дворик доходного дома. Место было столь узким и темным, что и в самый солнечный день здесь царил полумрак, а сегодня и день был пасмурным. Прижавшись спиной к стене, Поплавский ждал появления своего преследователя или преследователей. Каково же было его изумление, когда вместо ожидаемого громилы или полицейского в подворотню впорхнула худенькая маленькая женщина. Дама остановилась, тяжело дыша, приложила руку к груди, а затем откинула с лица вуаль, мешавшую ей разглядеть чтобы то ни было при столь скудном освещении. Аристарх узнал ее и едва не вскрикнул изумленно — перед ним была бывшая актриса императорских театров Анна Быстрицкая, ныне княгиня Юлия Львовна Шеховская. Тотчас волна злобы всколыхнула его душу: если бы не она, его план непременно бы удался. О, как он ненавидел в этот момент ее, а еще более ее супруга — этого заносчивого князя, которого Элен, — и он готов был в этом поклясться, — любила до последнего своего вздоха, несмотря на все те слова ненависти, что кричала ему в пылу бессильной ярости, свесившись полуголая из окна. Не помня себя, Поплавский шагнул ей навстречу. Юля испуганно охнула, но, признав его, робко улыбнулась. Глаза не обманули ее, это действительно был Поплавский. Она сама шагнул ему навстречу:

— Аристарх Павлович, это в самом деле Вы! — обрадовалась она.

— Чем могу быть полезен, сударыня? — отвесил издевательский поклон Аристарх.

Озадаченная его тоном, Жюли остановилась в нескольких шагах от него.

— Я хотела всего лишь поговорить с Вами, — начала она.

— О чем же? — усмехнулся Поплавский.

— Скажите, это ведь Вы указали полиции на моего супруга, как на возможного подозреваемого?

— Допустим, — обронил Аристарх, не спуская с нее внимательного взгляда. — Чего Вы хотите от меня?

— Я хочу, чтобы Вы рассказали правду. Сказали, что Павел Николаевич не убивал Элен.

Поплавский захохотал:

— И тем самым подписал себе смертный приговор?! — но тотчас оборвал этот смех, увидев, как побледнело лицо его собеседницы, расширились и без того большие глаза в тот момент, когда к ней пришло понимание только что сказанного им.

— Это Вы! — выдохнула Жюли. — Вы убили ее!

Она повернулась, чтобы бежать, но Аристарх ухватил ее за плащ и резко дернул девушку на себя. Не удержавшись на ногах, Жюли упала на колени, но тотчас поднялась опираясь руками о стену. Поплавский замер в нерешительности. На какое-то мгновение их взгляды встретились, и Юленька заметила, как нерешительность в его взгляде сменилась выражением лютой злобы. Испугавшись, она что было сил рванулась к выходу на улицу, слыша его торопливые шаги за спиной. Поплавский, понимая, что от оживленной улицы ее отделяет лишь несколько шагов, отчаянно взмахнул тростью с тяжелым серебряным набалдашником и опустил ее на голову княгини.

Коротко вскрикнув, Жюли упала к его ногам. Кровь отхлынула от ее лица, сделав его неестественно бледным. Боже! Что, если он убил ее? — отступил на шаг от лежащей на мостовой княгини Аристарх. Что, если кто-нибудь видел его и молодую женщину, вбежавшую следом за ним в эту подворотню? Надо избавиться от тела, — мелькнула мысль у него в голове. — Нельзя оставить ее здесь, где любой может найти ее в самое ближайшее время, и свяжет эту страшную находку с ним, выходящим из подворотни. Изобразив на лице беспокойство, он закричал.

— Помогите, моей сестре сделалось дурно! Кто-нибудь, остановите экипаж!

Сердобольные прохожие помогли остановить пролетку, куда он погрузил бесчувственную Жюли и забрался сам. Запыхавшаяся Полина успела разглядеть только синий плащ сестры и незнакомого мужчину, что удерживал ее подле себя на сидении. Пролетка сорвалась с места и исчезла за поворотом улицы, увозя Юленьку.

 

Глава 18

Поплавский лихорадочно пытался придумать, как ему поступить. Он не мог ни оставить бесчувственную княгиню на улице, ни привезти ее к себе — это было бы равносильно самоубийству. Выход был только один: вывезти ее за город, а уже там, где-нибудь в лесу, будет куда легче избавиться от тела. Едва ли кого-то можно встретить на Пасху, да еще и в такой сырой и промозглый день в многочисленных парках вокруг Петродворца. Посулив вознице двойную плату и попросив отвезти их в Стрельну, Поплавский настороженно наблюдал за все еще пребывающей в беспамятстве Жюли. Едва ли она рассчитывала на такую развязку, — вздохнул Аристарх. Княгиня сама подписала себе смертный приговор, бросившись в погоню за ним со смелостью, которая сделала бы честь любому мужчине.

Меж тем легкий ветерок, что с утра силился разогнать туман над Невой, крепчал час от часу, а моросящий дождик перешел в холодный весенний ливень. Возница, надвинув картуз почти до самых глаз, съежился под холодными струями и все чаще понукал усталую лошадку. Княгиня в любой момент могла прийти в себя, и Аристарх, испугавшись вдруг, что сидящий на козлах мужик является свидетелем похищения, принялся лихорадочно обшаривать карманы своего плаща в поисках денег. До Стрельны оставалось не более версты, когда он извлек из кармана несколько ассигнаций.

— Останови! — ткнул он тростью возницу.

Натянув поводья, тот остановил двуколку прямо на мосту через небольшую речку Стрелку. Летом это была мелкая речушка, воробью по колено, но нынче из-за обильного паводка вода в ней поднялась и теперь неслась с устрашающей скоростью к Финскому заливу.

— Вот, возьми, — протянул он ему деньги, — здесь вдвое больше, чем вся твоя колымага вместе с лошадью стоит, и убирайся.

— Мы, барин, так не договаривались, — нахмурился мужик, заподозрив что-то неладное, но руку за деньгами, тем не менее, протянул.

При виде той суммы, что держал в руках Поплавский, маленькие глубоко посаженные глазки блеснули алчностью.

— А, была не была! — спрыгнул он с козел и протянул поводья Аристарху.

Спрятав деньги подальше за пазуху, мужик, сгорбившись, зашагал по раскисшей дороге и, дойдя до поворота, ни разу не оглянулся. Проводив его глазами, Аристарх приподнялся с сидения и неловко перебрался на козлы. Дождь тут же вымочил его до нитки, но не это стало причиной его беспокойства. Перебираясь на сидение кучера, он толкнул Жюли, отчего она упала плашмя на сидение и, довольно сильно стукнувшись, пришла в себя. С тихим стоном княгиня зашевелилась и с трудом приподнялась, опираясь на руки и с недоумением глядя по сторонам. Осознав, где и с кем она находится, Жюли испуганно вжалась вглубь коляски. Обернувшись, Аристарх пристально смотрел ей в глаза.

— Что ж, тем хуже для Вас, — пробормотал он, отворачиваясь и понукая лошадь.

Тогда, когда его руки сомкнулись на шее Элен, он сам себя не помнил от злости и обиды, что она нанесла ему своим безразличием, но сейчас, когда ему предстояло убить осознанно, потому что так надо, и нет у него иного выхода, он вдруг испугался, что у него не достанет сил сделать это. Был бы у него пистолет, можно было бы закрыть глаза и выстрелить, но ему предстояло сделать все голыми руками. Вот этими самыми руками, — с ужасом подумал он, — что сейчас нервно сжимали поводья. Ладони взмокли, несмотря на промозглую сырость, его самого бросало то в жар, то в холод.

С досады он слишком сильно огрел несчастное животное кнутом и, заржав, лошадка рванулась вперед. Колеса пролетки заскользили было по мокрым бревнам, но тотчас выровнялись. Жюли бросила отчаянный взгляд вокруг: никто, никто ей не поможет! Привстав, она прыгнула на ходу, но, поскользнувшись на мокром настиле, упала, и теперь отчаянно цепляясь за чугунные перила, пыталась подняться. Услышав ее крик, Поплавский натянул поводья и обернулся. Падая, Жюли подвернула ногу и с ужасом осознала, что убежать от Поплавского у нее вряд ли получится. Спрыгнув на землю, Аристарх подошел к ней. В ставших огромными карих глазах княгини плескался ужас. Вцепившись в перила, она, как затравленное животное, отступала от него маленькими шажками, и каждый раз, когда приходилась наступать на поврежденную ногу, ее лицо искажала страдальческая гримаса. Поплавский огляделся. На дороге не было ни души, но он не мог оставаться здесь дольше. Рванувшись к ней, он обхватил двумя руками тонкую талию и легко перебросил женщину через перила, но Жюли как-то удалось уцепиться одной рукой за перила.

— Пощадите! — простонала она, взывая к милосердию своего палача. — Я не умею плавать.

Поплавский бесконечно долгое мгновение смотрел ей в глаза, а потом принялся разгибать пальцы, судорожно сжимавшие кованые чугунные перила. Жюли ухватилась за его руку, все еще не веря, что ее безжалостно обрекли на смерть. Пытаясь оторвать ее пальцы от своей руки, Поплавский принялся выкручивать тонкое запястье, узкая изящная ладонь скользнула по его руке, громкий всплеск — и молодая женщина исчезла в мутной воде, только маленькая черная шляпка с синим пером закачалась на поверхности и подхваченная течением быстро скрылась из виду. Разжав руку, Аристарх с ужасом уставился на тонкое обручальное кольцо, что осталось в его руке. Ну, вот и все, — мелькнула мысль во враз отяжелевшей голове. Он не задумываясь сунул колечко в карман, медленно повернулся и побрел прочь. Никогда ему не забыть этот отчаянный шепот, этот ужас, застывший в глазах. Сколько будет жить, столько будет помнить. С трудом забравшись на облучок, он тронул понуро стоящую лошадь, развернул коляску и двинулся в обратный путь. Проехав версты три, он ощутил, как все его тело сотрясает крупная дрожь. Озноб этот был вызван не холодом, а страхом. Ведь он только что, в светлый день Воскресения Господня, убил человека! Опустив поводья, он закрыл руками лицо и зарыдал. Слезы лились нескончаемым потоком. Ненависть к Шеховскому захлестнула с головой. Сначала Элен поплатилась жизнью из-за своей любви к этому заносчивому князю, а вот теперь и его юная супруга была принесена в жертву этой страсти. Несчастные, глупые дурочки, летящие как мотыльки на огонек, опалили свои крылышки, сгорев дотла, — прошептал Поплавский.

Падая с моста в реку, Юля мысленно простилась с жизнью. Плавать она не умела и воды всегда боялась. Холодные воды Стрелки вмиг окутали ее тело, намокшие юбки бархатного платья потянули вниз, ко дну. Течение подхватило ее, как щепку, и увлекло под мост, туда, где частоколом стояли крепко забитые дубовые сваи. Удар неимоверной силы, пришедшийся в висок, вызвал перед глазами багровые всполохи, разошедшиеся сияющими кругами, а затем ее окутала непроницаемая тьма, гася последние искры меркнущего сознания.

* * *

Полина оцепенела, наблюдая, как совершенно незнакомый ей человек затолкал в пролетку Жюли, и коляска резво тронулась с места. Закусив губу, она смотрела ей во след, понимая, что не в силах ни догнать, ни помешать. С того места, где она стояла, ей не было видно подробностей происходящего, и пробраться сквозь толпу, окружившую Юлю и этого мрачного незнакомца во всем черном, она не могла. Она попыталась крикнуть, позвать сестру, но ее не услышали, только молодой человек, с виду студент или мелкий служащий, недоуменно обернулся на ее крик, но тотчас отвернулся, встретившись с умоляющим взглядом голубых глаз. Развернувшись и подобрав юбки, она побежала обратно к Исаакиевскому собору, туда, где осталась двуколка и кучер Горчакова Никитка. Добравшись до коляски, Полина, тяжело дыша, забралась на сидение.

— Трогай! — бросила она.

— Да куда же, барышня! Не развернуться мне здесь. Вон народу сколько!

— Трогай, душа твоя окаянная! Княгиню похитили! — закричала, не помня себя, Полина. — На Сергиевскую гони!

— Разойдись! — взмахнул кнутом Никитка, и коляска тронулась с места.

Выбравшись из сутолоки, двуколка полетела по мостовой и остановилась только перед особняком Шеховских. Поднявшись на крыльцо, Полин заколотила в закрытые двери, и, отодвинув в сторону дворецкого, вихрем влетела в вестибюль.

— Где Павел Николаевич?! — ухватила она за рукав ливреи замершего в столбняке лакея.

— Не могу знать, — пролепетал он.

— Так разыщи, не стой столбом! — прикрикнула она на него.

Испуганный ее криком лакей метнулся в глубь дома. Спустя несколько минут Шеховской спустился в вестибюль с выражением крайнего раздражения на лице, однако увидев растрепанную Полину, которая явно была не в себе, ощутил, как раздражение мгновенно сменилось волнением.

— Полин, что с Вами? Где Жюли?

Девушка попыталась заговорить, но язык не слушался ее, и, стиснув в руках ридикюль, она вдруг разрыдалась, шагнув прямо к Павлу, и спрятала лицо у него на груди. Кокетливая шляпка упала на пол да так и осталась лежать, не замеченная ими. Ничего не понимая, Поль осторожно приобнял ее вздрагивающие плечи.

— Бога ради, Полин, не молчите, — прошептал он срывающимся голосом, — Что-то с Юленькой случилось?

Отступив на шаг, Полина отчаянно закивала головой:

— Жюли похитили, — всхлипнула она.

— Кто?! Как это вышло?! — сорвался он на крик.

Сердце зашлось в груди, перехватило дыхание, Павел ощутил, как темнеет в глазах. Господи, Боже, помоги! — мысленно взмолился он.

— Я не знаю, кто он, — пролепетала Полина, судорожно вздыхая.

— Он?! Значит, это был мужчина?! Вы запомнили его?!

— Да, мне удалось его разглядеть, — шмыгнула носом Полина, вытирая покрасневшие глаза поданным ей платком. — Он был во всем черном: плащ, цилиндр. Высокий, — на какое-то время она задумалась, припоминая детали, — у него темные волосы и тёмные глаза. Я где-то видела его раньше, — нахмурилась девушка.

— Где, Полина?! Умоляю, вспомните, где Вы его видели?! — Павел едва удержался от того, чтобы не встряхнуть ее.

— В театре, — выдавила она из себя. — Я видела его в театре, он выглядывал из-за кулис перед спектаклем.

Шеховской сглотнул ком в горле. Видимо, он все же был прав, и убийца Элен имеет к театру самое непосредственное отношение, а теперь вот и Юленька находится в его руках. Господи! Что от него потребуют взамен ее жизни?! Признаться в убийстве, денег, чтобы скрыться?! Мысль о том, что, возможно, его жены уже нет в живых, едва не свела с ума. Нет-нет! — отогнал он ее. — Это невозможно, она жива! Павел глубоко вздохнул, пытаясь остановить панический бег мыслей и сосредоточиться, — высокий, темноволосый, темноглазый, стоял за кулисами. — Перед мысленным взором всплыло лицо Поплавского. Это он! Он! — едва не застонал в голос от собственной догадки князь. Расспрашивая о нем, он сам спугнул убийцу!

— Едем! — Шеховской решительно направился к выходу, надевая на ходу, поданную лакеем шинель.

— Куда? — пролепетала Полина.

— Я отвезу Вас домой, а потом поеду к Мишелю, — нетерпеливо ответил Поль, наблюдая, как она, подобрав с пола шляпку, пытается завязать ленты трясущимися руками.

— Я с Вами, — возразила ему Полина.

— Как хотите, — отозвался Павел, не желая спорить и терять драгоценное время.

Подхватив ее под руку, князь едва ли не бегом спустился по ступенькам под проливным дождем, не особо церемонясь, обхватил девушку за талию и затолкал в коляску, что так и стояла перед домом. Спустя полчаса Павел, беспокойно расхаживая по уютной гостиной в доме на Литейном, рассказывал Мишелю о том, что стало ему известно из уст Полины. Полина с чашкой горячего чая сидела в кресле тут же и не сводила глаз с Шеховского и Горчакова.

— Погоди! — перебил Павла Михаил. — Ты считаешь, что Поплавский убил Элен, испугался того, что ты разыскиваешь его, и похитил Жюли с тем, чтобы ты признался в убийстве и тем самым отвел от него подозрения? — удивленно произнес он.

— У меня нет иных мыслей, — сник Поль.

— А ты не думаешь, что, возможно, Жюли стало что-нибудь известно о нем, и… — он не договорил, потому что Шеховской молнией метнулся к нему и схватил за лацканы сюртука.

— Молчи! — выкрикнул он. — Она жива!

— Поль, я понимаю, — осторожно отцепляя судорожно стиснутые пальцы, начал Мишель, — но мы должны рассмотреть все возможности.

— Ты прав, mon ami, но я даже думать о том боюсь, — прошептал он в ответ побелевшими губами.

— Вряд ли он повез ее к себе домой, — вслух рассуждал Горчаков, — но проверить не мешало бы.

— Ты знаешь, где искать этого сукина сына?! — не сдержался Шеховский.

Мишель кашлянул и скосил глаза на вспыхнувшую алым румянцем Полину.

— Прошу прощения, — опустил глаза Павел.

— Только сегодня днем мне прислали записку с его адресом, — отозвался Михаил, — я собирался навестить тебя завтра поутру.

— Не будем медлить, — устремился к двери Поль.

— Полин, я прикажу Никите отвезти Вас домой, — обратился к ней Горчаков, — мы с Павлом Николаевичем поедем верхом.

— Но дождь… — начала было Полина.

— Нам не помеха, — перебил ее Михаил. — Полин, я не могу взять Вас с собой и рисковать Вашей жизнью.

— Я понимаю, — едва заметно улыбнулась ему Полина. — Прошу Вас, Михаил Алексеевич, найдите Жюли! Павел Николаевич… не в себе сейчас и может Бог знает что натворить, — тихо добавила она, бросив взгляд на Шеховского, замершего около двери.

Горчаков кивнул головой и склонился над ее рукой, запечатлев на ней легкий поцелуй.

— Я люблю Вас! — задержал ее руку в своей князь.

Едва спешившись у дома, где проживал Поплавский, Павел оттолкнул швейцара, стрелой взлетел по лестнице и забарабанил в деревянные двери квартиры на втором этаже. Следом за ним поднялся швейцар, и, дождавшись, когда князь в полном отчаянии привалился спиной к двери, подал голос:

— Ваше благородие, так нету их. Как ушли с утра, так еще не воротились.

Поль поднял голову и пристально вгляделся в лицо старика.

— А не лжешь?

— Вот вам крест, не лгу, Ваше благородие, — истово перекрестился швейцар.

Павел медленно оттолкнулся от двери и побрел вниз. Горчаков ждал на улице, удерживая на поводу двух норовистых жеребцов.

— Его там нет, — тихо ответил Поль на его вопросительный взгляд.

— Будем ждать, иного выхода нет, — вздохнул Мишель.

Уже темнело, когда к подъезду подкатила пролетка. Бросив поводья, мужчина, не оборачиваясь, побрел к подъезду. Павел рванулся следом. Он настиг Поплавского перед дверью и, схватив за плечо, развернул к себе лицом. Увидев, кто перед ним, Аристарх побледнел так, что это было заметно даже в призрачном свете уличного фонаря.

— Где она?! Где моя жена?! — прижав его к стене и надавив локтем на горло, прошипел Поль.

Поплавский беззвучно шевелил губами и вдруг разразился смехом, но тут же подавился им, когда князь надавил чуть сильнее. Аристарх отнюдь не был слабым телом, но ярость словно удесятерила силы Шеховского.

— Ее больше нет! — прохрипел он, и тотчас страшный удар кулаком в лицо поверг его наземь.

Застонав, Поплавский поднялся на четвереньки.

— Она утонула, — простонал он. — Я не виноват, она сама выпрыгнула из коляски и упала с моста в реку.

— Где?! Где это было?! — рванув его кверху что было силы, прорычал Шеховской.

— Какая Вам теперь разница, Ваше сиятельство, — ухмыльнулся Поплавский разбитыми губами, и снова был сбит на землю ударом кулака.

— Мост через Стрелку, по дороге на Стрельну, — сплевывая кровь, ответил Аристарх.

В голове билась только одна единственная мысль: откуда Шеховской так быстро узнал обо всем? Не иначе, как сам дьявол навел его на след.

Павел вновь поднял его и размахнулся, но его руку перехватил Мишель.

— Довольно, я послал за урядником, а нам надо спешить, — увещевал он совершенно оглушенного полученными новостями друга.

Поплавского скрутили двое дюжих лакеев, которых Горчаков взял с собой. Оставив их дожидаться представителей закона, Мишель и Поль, не теряя времени, помчались в Стрельну.

Свет фонарей, что были взяты с собой, не мог рассеять тьму, сгустившуюся на загородной дороге, вблизи моста. Скользя по мокрому берегу, Павел, рискуя сломать себе шею, спустился под мост.

— Юля! — что было сил, выкрикнул он, но ответом ему был только рев бушующей воды.

— Поль! — свесившись с моста, позвал Михаил. — Это безнадежно! Боюсь, негодяй был прав. Мне очень жаль.

— Я не верю, — тихо сам себе ответил Шеховской, спускаясь в реку, силясь хоть что-нибудь разглядеть в бурлящей воде под мостом.

Течение сбивало с ног и норовило утянуть под воду. Держа фонарь над головой, Павел все глубже входил в реку.

— Остановись! — выкрикнул сверху Горчаков. — Пойми, ее здесь нет! Даже если она жива, ее давно отнесло течением. Надобно поутру воротиться с людьми, пройтись по берегу.

Шеховской, мокрый и грязный, с трудом выбрался на берег, утопив в реке фонарь.

— Я не могу уйти, — опускаясь на едва пробившуюся траву, обхватил он руками голову.

— Поль, Жюли умеет плавать?

— Я не знаю! — дернул он плечом, сбрасывая руку Горчакова. — Боже! Я ничего о ней не знаю! — простонал он.

— Мы должны вернуться, — помогая ему подняться, отчеканил Мишель.

— Не могу! — закрыл лицо руками Поль. Он как-то враз ссутулился, плечи его поникли, выдавая отчаяние и скорбь.

Павел вернулся в дом на Сергиевскую улицу далеко за полночь. Николай Матвеевич и Софья Андреевна ожидали сына в кабинете князя. Едва им сообщили, что он приехал, оба поспешили ему навстречу. Поль едва держался на ногах, весь покрытый грязью с головы до ног, в насквозь мокром мундире.

— Ты не нашел ее! — выдохнула Софья Андреевна.

Павел отрицательно покачал головой и оперся на плечо Прохора.

— Бренди подай, — сердито прикрикнул на лакея, снимавшего с Шеховского шинель Николай Матвеевич.

Спустя час Павел в домашней одежде, укутанный в мягкий шлафрок, сидел в кресле отца в его кабинете. Николай Матвеевич беспокойно расхаживал по комнате.

— На все воля божья, Поль, — обратился он к нему. — Если твоя жена жива, ее найдут, я приложу к тому все усилия.

Шеховской с глухим стуком поставил на стол пустой бокал из-под бренди.

— Она жива! — хрипло выдавил он.

Николай Матвеевич внимательно вгляделся в лицо сына. Бледный, губы упрямо сжаты в тонкую линию, темные круги под глазами, страдальчески нахмуренные брови. Он и не подозревал, насколько глубока оказалась эта сердечная привязанность, вспыхнувшая столь внезапно, как сухой порох.

* * *

Ранним апрельским утром по дороге вдоль Финского залива мерно катила большая дорожная карета, выехавшая из небольшого имения Александровка, едва рассвело.

Мужчина лет пятидесяти, отодвинув занавеску, с угрюмым видом разглядывал побережье. Какое-то ярко-синее пятно на берегу привлекло его внимание. Подняв трость, он стукнул в стенку экипажа, повелевая остановиться. Распахнув дверцу кареты, мужчина осторожно ступил на дорогу и тяжело оперся на трость, щадя покалеченную в бою под Варшавой ногу.

— Егорка, поди глянь, чего там, — указал он кучеру тростью на берег.

Перепуганный Егорка воротился спустя несколько минут.

— Утопленница, барин! — перекрестился он.

Мужчина некоторое время стоял в раздумьях, потирая правый висок кончиками пальцев.

— Да коли и так, негоже оставлять ее на берегу, — повернувшись к лакею, тут же спрыгнувшему с запяток, молвил он. — Подите, принесите ее сюда. Придется, видно, в Петербург завернуть по дороге.

Вздохнув, прислуга кинулась исполнять поручение хозяина. Расстелив на песке дорожный плащ, Егорка поднял женщину, и тут незнакомка едва слышно застонала. От неожиданности кучер выронил свою ношу и, осенив себя крестным знамением, со всех ног кинулся к барину.

— Ваше сиятельство, жива она. Вот Вам крест, жива!

— Ну, так поторопитесь, чего встали?! — прикрикнул он на прислугу.

Егорка и Трофим, личный камердинер графа, вдвоем подтащили плащ и завернутую в него женщину к карете и осторожно опустили наземь. Склонившись над женщиной, мужчина всмотрелся в лицо незнакомки.

— Эх, девонька! Как же тебя угораздило-то? — пробормотал он, отметив про себя дорогое платье и тонкие черты благородного лица. — Подсоби, — бросил он кучеру, наклоняясь, чтобы поднять девушку.

Погрузив свою находку в экипаж, граф устроил ее на сидении и велел Егорке гнать обратно в Александровку.

Едва завидел роскошный экипаж, приближающийся к воротам, управляющий сам выбежал на крыльцо, недоумевая, с чего это графу вздумалось воротиться. Каково же было его удивление, когда его сиятельство граф Василий Андреевич Закревский выбрался из кареты не один, а с молодой женщиной на руках.

— Вели комнату приготовить! — бросил он на ходу, осторожно поднимаясь по ступеням со своей ношей, не доверив ее никому.

— Бог мой, Ваше сиятельство, кто эта несчастная? — всплеснул руками управляющий.

— Не знаю! — раздраженно ответил граф. — Пошли за доктором Леманном, да язык не распускай!

Доктора привезли через пару часов, а до этого времени найденную на берегу женщину со всеми предосторожностями переодели и устроили в постели. Выгнав из комнаты всех, и его сиятельство в том числе, пожилой врач-немец осмотрел девушку.

— Ваше сиятельство, — обратился он к графу, когда вышел из комнаты, — очевидно, что девушка очень долго пробыла в холодной воде. Это чудо, что она вообще жива! Однако теперь ей нужны, прежде всего, тепло и заботливый уход. Надобно бы растереть ее и согреть. Может начаться лихорадка.

— Но она придет в себя? — поинтересовался граф.

— Я не могу Вам сказать этого с уверенностью, — вздохнул Рудольф Карлович, — завтра я еще раз приеду осмотреть ее.

Пожилая женщина, что раньше исполняла обязанности нянюшки в семье графа, растерла водкой до красноты холодное тело и завернула ее в теплое одеяло, накрыв сверху еще двумя. Приподняв голову девушки, влила в приоткрытые губы немного того, что осталось от полной бутыли. Девушка закашлялась и открыла затуманенные глаза.

— Где я? — еле слышный, похожий на шорох листьев шепот, сорвался с потрескавшихся губ.

— В Александровке, милая, — ласково ответила сухонькая старушонка и, опустив ее на подушку, направилась к двери.

— Барин, — с поклоном обратилась она, открыв двери уютной гостиной. — Очнулась барышня!

В комнату больной вошел высокий, сухощавый мужчина в возрасте и окинул лежащую в кровати девушку пронзительным взглядом ярко-синих глаз.

Девушка попыталась приподняться на постели, но даже это легкое движение отдалось в затылке и висках нестерпимой болью. С глухим стоном она упала на подушку и прикрыла глаза, вновь лишившись чувств.

Василий Андреевич не мог отвести взгляда от лица этой молодой женщины: что-то странно знакомое было в этих тонких чертах. Он вдруг снова почувствовал себя 12-летним мальчишкой, замершим у крыльца отчего дома, когда из кареты следом за его кузеном, графом Закревским, приехавшим в гости к его родителям, появилась изумительная красавица, его молодая жена Юлия Михайловна. Она была старше Васи на восемь лет, и едва ли его чувства к ней можно было назвать влюбленностью — он издали поклонялся ей, как богине. Видел он Юлию Михайловну буквально считанные разы, но известие о ее смерти, которое настигло его в военной кампании против Турции, стало для него страшным ударом. И вот теперь, на склоне лет, не грезит ли он, глядя на эту чуть живую девочку?

На следующий день с самого утра вновь приехал Рудольф Карлович. Осмотрев пациентку, доктор вышел, озабоченно нахмурившись.

— Как я и предполагал, Ваше сиятельство, началась лихорадка, — покачал он головой. — Но не это самое странное… — доктор помолчал некоторое время. — Она ненадолго пришла в себя, я поинтересовался, как ее имя, но она не ответила, только расплакалась и сказала, что не знает. У нее на затылке и на виске имеется опухоль, скорее всего, следствие сильных ударов, причем удар по затылку, скорее всего, был нанесен умышленно каким-то небольшим предметом. Я слышал о таких случаях, когда вследствие сильных душевных волнений или сильного удара человек может лишиться памяти. Иногда она возвращается, а иногда… Мне слишком мало известно о том, на моей практике это первый случай.

Рудольф Карлович замолчал, ожидая ответа собеседника.

Молча и граф, ошеломленный странной мыслью, что пришла ему в голову. Господь лишил его дочери, но именно в годовщину смерти его обожаемой Аннет свел его на жизненном пути с этой девушкой. Разве это не знак свыше, что, отняв у него Анну, Господь послал ему эту несчастную, чтобы он мог позаботиться о ней? К тому же, если принять во внимание слова доктора Леманна об умышленном ударе, кто-то пытался лишить ее жизни. Возможно, она в опасности, и уж совершенно точно, она сейчас беззащитна и беспомощна.

— Я позабочусь о ней, — ответил граф.

— Вы собираетесь сообщить о ней в полицию? — поинтересовался Леманн.

Василий Андреевич отрицательно покачал головой.

— Вы сказали, что девушка утратила память. Если она ничего не сказала Вам, она ничего не сможет рассказать и полицейским, лишь станет легкой добычей для того, кто, возможно, пытался убить ее. Потому я и Вас попрошу сохранять в тайне сие происшествие.

— Меня это не касается, Василий Андреевич, потому языком болтать я не стану, но что Вы дальше собираетесь делать, если она поправится?

— Я подумаю над тем, — задумчиво отозвался граф.

Проводив доктора Леманна, Василий Андреевич прошел в свой кабинет. Граф приезжал в Александровку с одной лишь целью: посетить могилу дочери в годовщину ее смерти. В прошлый светский сезон Закревский привез Аннет в Петербург. Аннушке исполнилось восемнадцать, и пора было выводить ее в свет. Василий Андреевич схоронил жену, когда Анне едва минуло пять лет, и больше так и не женился, зная, что детей у него более не будет. Когда Аннушке было два годика, она заболела свинкой, а он, не переболевший в детстве этой болезнью, заразился от нее. Доктор сразу предупредил его о последствиях и оказался прав. Воспитывал дочку он сам вместе с часто меняющимися гувернантками, из которых, по его мнению, ни одна не была достойна его драгоценной Аннет.

Аня росла болезненным и замкнутым ребенком, чуралась сверстников, дружбы ни с кем не водила, несмотря на то, что двери дома в Закревском всегда были открыты для гостей, и местные помещики с семьями частенько навещали своего гостеприимного соседа. Граф так и не решился отослать единственное чадо в Смольный, хотя имел такую возможность, предпочитая держать ее при себе, в результате чего Аннет получила домашнее образование, которое, однако, стараниями ее отца было весьма разносторонним. Но случилось так, что в столице Аннушка простыла, и вскоре простая простуда обернулась для нее серьезным заболеванием легких. Несмотря на все усилия столичных докторов, светил медицины, молодая графиня Закревская, проболев почти полгода, скончалась в страшных мучениях.

Девушка, найденная Закревским на берегу Финского залива, пролежав в беспамятстве почти неделю, наконец, пришла в себя. Все это время граф каждый день заходил в комнату больной и все больше укреплялся в принятом им решении. Господь неспроста послал ему эту девушку, а значит решение, принятое им, угодно Богу. На исходе седьмого дня Василий Андреевич, войдя в спальню больной, улыбнулся сидящей в кровати и обложенной со всех сторон пуховыми подушками молодой женщине.

— Аннушка, душа моя, — обратился он к ней, — ну, вот ты и поправилась. Уж как ты нас всех напугала!

Девушка удивленно взглянула на него.

— Значит, меня Анной зовут? — прошелестела она хриплым шепотом.

— Неужто запамятовала? Доктор мне говорил, что ты, возможно, чего-то не упомнишь, ну да и ладно. Главное — жива ты после того, как в пруд свалилась.

— В пруд?

— Ну да, в пруд, — подтвердил Закревский, — за домом, в саду, пруд. Коль тебе лучше, значит, через день-другой поедем мы с тобой в Закревское.

— И как мне Вас величать? — пропустив его последние слова мимо ушей, поинтересовалась девушка.

— Господи, неужели и отца-то родного не признала? — присел в кресло Василий Андреевич.

— Папенька? Вы папенька мой?

— Он самый и есть, — кивнул головой граф.

* * *

Поиски пропавшей княгини Шеховской ничего не дали, и, в конце концов, даже полиция пришла к выводу, что Юлия Львовна погибла, утонув в реке, хотя тело ее так и не было найдено. Сам Павел три дня обшаривал окрестности вместе с небольшим отрядом солдат-преображенцев, но единственной их находкой стала маленькая черная шляпка с синим пером, которую прибило к берегу в устье реки Стрелки.

Поплавского арестовали по обвинению в убийстве mademoiselle Ла Фонтейн и княгини Шеховской, и теперь он находился в Петропавловской крепости в ожидании суда над ним.

В доме на Сергиевской улице воцарился траур. Софья Андреевна робко заговорила с сыном о том, что хотя тело Жюли и не нашли, но надобно устроить похороны, как полагается. Поль, в последнее время впавший в какое-то странное состояние полной безучастности, при этих словах матери пришел в неистовство.

— Нет! Похорон не будет! — выкрикнул он. — Пока я не увижу своими глазами… — сглотнул он ком в горле, — я не поверю.

Заходили друзья и знакомые выразить соболезнования по поводу его утраты, но он никого не пожелал видеть, и вскоре на серебряном подносе в вестибюле скопилась целая гора карточек с двумя латинскими буквами "p.c." в нижнем углу (pour condole`ances).

Венчание князя Горчакова с Кошелевой Полиной Львовной из-за траура отложили на полгода, как того требовали приличия. После ошеломляющего известия о смерти Жюли все семейство Кошелевых выехало в Кузьминки.

 

Глава 19

Хотя лихорадка отступила, и Анна пришла в сознание, но была еще слишком слаба, чтобы ехать в Закревское. Доктор Леманн, осмотрев ее, сказал, что в его визитах нет больше необходимости, а от довольно сильных головных болей оставил ухаживающей за Анной нянюшке Агате настойку лауданума, которую та поставила в свой шкафчик, что-то бормоча себе под нос. По его совету граф Закревский решил задержаться в Александровском еще на неделю, ожидая, когда здоровье его так нежданно обретенной "дочери" пойдет на поправку.

А на улице вовсю бушевала весна. В пышном цветении распустилась в парке белоснежная черемуха, дурманя сладким ароматом. Оправившись от лихорадки, Анна впала в какое-то благостное забытье: днем она была тиха и безмятежна, часами просиживала в кресле около окошка, греясь в лучах теплого весеннего солнышка. Она часто раздумывала над тем, что сказал ей Василий Андреевич, и верила, и не верила ему. При слове "отец" губы сами собой складывались в улыбку, но тут же откуда-то приходило ощущение, что в последнее время отца в ее жизни не было. Но, Господи, кому и зачем могло бы понадобиться выдавать себя за ее отца и окружать ее такой непритворной заботой?! Она твердила про себя свое имя "Анна" — и чувствовала, что имя это и ее, и не ее.

Как же это было страшно — не помнить, не знать кто ты есть! Сидя около окна, Анна часто прикрывала глаза, тогда всем окружающим казалось, что она дремлет в теплых солнечных лучах, но это спокойствие было обманчивым. Все это время разум ее метался, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь лазейку в том непроницаемом занавесе, что окутал ее память. Она была уверена, что граф солгал ей о том, что произошло на самом деле. Случилось нечто страшное — настолько страшное, что он не пожелал говорить ей об этом. Ей казалось, что человек из ее снов имеет самое непосредственное отношение к той тайне, которой стало для нее ее же прошлое, и стоит ей только вспомнить, кто он, и все сразу встанет на свои места. И она пыталась. Это было словно путешествие по длинному коридору, завешанному полупрозрачными кисейными занавесками: отодвигаешь одну, потом другую, третью, берешься за следующую, и вдруг душа переворачивается от ужаса, будто за этой последней завесой ее и ждет то самое страшное открытие, и она каждый раз малодушно отступала, вновь отпуская одну завесу за другой. А потом виски сжимала нестерпимая боль, будто бы в наказание за то, что она пыталась проникнуть за эту завесу, и няня спешила к ней с лауданумом. Через некоторое время боль действительно утихала, девушка погружалась в дремоту, и каждый раз ей снились какие-то путаные сны, в которых она отчаянно цеплялась за руку человека, лица которого не видела, сознавая, что стоит ей отпустить эту руку, и она неминуемо упадет в пропасть и убьется. Анна с криком просыпалась, сердце колотилось где-то в горле. На ее крик в спальню торопливо входила нянюшка со стаканом валериановой настойки, и только после этого Анна вновь засыпала, уже без сновидений, чтобы проснуться поутру с тяжелой гудящей головой.

На предложение графа отправиться в Закревское Аннет не возражала. Она надеялась, что, возможно, в дороге она увидит хоть что-нибудь, что подтолкнет ее разум, и она вспомнит, кто она есть. Путь их лежал через Москву, где Василий Андреевич планировал остановиться, чтобы справить Анне новый гардероб. Она никак не могла понять, чем плохи были те платья, которыми до верху был набита гардеробная, примыкающая к ее спальне в Александровском, но примерив одно из них, пришла к неутешительному выводу, что, видимо, за время болезни она сильно исхудала, потому как прелестное утреннее платье нежно-голубого цвета было ей ужасно велико. Можно, конечно, перешить, решила она, о чем и сказала батюшке, но он как-то странно переменился в лице, а потом улыбнулся:

— Негоже новую жизнь со старым барахлом начинать, — покачал он головой.

Аня не стала спорить с родителем и безропотно подчинилась его воле. Москва встретила их теплыми майскими деньками, бесконечной сутолокою, обилием новых лиц. Анне казалось, что она попала в какую-то сумасшедшую круговерть, но память ее по-прежнему оставалась глуха. Только один раз, во время визита к модистке, возникло странное ощущение: будто она бывала здесь, но словно бы это была и не она. В памяти мелькнуло белое подвенечное платье дивной красоты, но она отогнала от себя это воспоминание, подсознательно чувствуя какую-то тревогу, словно с этим платьем было связано что-то очень и очень дурное. Может быть, она собиралась замуж, да не суждено было ее надеждам сбыться, — думала она по дороге в гостиницу, но попытка вспомнить хоть что-нибудь вновь вызвала приступ сильнейшей мигрени.

Воротившись в гостиницу, Анна слегла. Няня тотчас задернула тяжелые бархатные портьеры в ее комнате и накапала ей горькой настойки лаундаума, что посоветовал пить доктор при сильных головных болях. Сон не принес облегчения. Поднявшись к ужину, Аннет едва смогла сделать несколько шагов до уборной, как ее тут же вывернуло прямо на пол, голова закружилась, и она без сил привалилась к стене, утирая выступившие на глазах слезы. Умывшись с помощью горничной холодной водой, Аня вышла на балкон, но к перилам не подошла, испытывая почти панический ужас при виде кованой чугунной ограды. Прижавшись спиной к стене, она ждала, когда прислуга приберется в спальне.

У графа были дела в Москве. В Закревском была собственная маслобойня и небольшой кожевенный заводик, которые, однако, приносили немалый доход владельцу имения. Будучи в Москве, граф, как и собирался, посетил тех купцов, с которыми уже имел торговые дела, подтвердил ранее заключенные договоренности и приобрел новые деловые связи, чем был несказанно доволен. Он бы с удовольствием задержался еще, но Анна в Москве чувствовала себя потерянной. Все, чего ей хотелось — это тишина и покой, но в большом шумном городе об этом можно было только мечтать, и потому, как она ни старалась показать, что не возражает против подобной задержки, все же от проницательных глаз Закревского ей не удалость скрыть свое нетерпение.

По дороге в Закревское граф все чаще задумывался, как объяснит появление Анны в усадьбе. Решение ему подсказала давняя история.

Василию Андреевичу вспомнилась его племянница, дочь Юлии Михайловны Закревской. После трагической смерти родителей сироту сначала забрала на воспитание бабушка, а потом, когда и пожилая женщина упокоилась с миром, взяли в семью какие-то дальние родственники. Сам Василий тогда участвовал в войне с Польшей, а потом и вовсе позабыл о девочке. Получив ранение, молодой кавалергард воротился на родину, овеянный романтическим флером героизма, и занялся обустройством собственной личной жизни. Вспомнил он о ней лишь тогда, когда пришло письмо от той самой родни, которая приютила девочку, с известием о ее смерти в результате несчастного случая. Смерть племянницы, до того бывшей единственной наследницей огромного имения, враз сделала его богатым человеком. Граф с семьей перебрался в Закревское, испытывая, однако, при этом угрызения совести за то, что за все время так и не удосужился съездить к девочке, проведать ее, узнать, как ей живется у дальней родни. Ничто не мешало и ему поступить подобным образом. Он вполне мог выдать Анну за свою племянницу. Размышляя над этим, граф припомнил родственников своей покойной супруги.

Николай Опалев, старший брат его тогда еще невесты Ирины, служил в Севастопольском гарнизоне. Женился он года на два раньше Василия на дочери своего полкового командира. На венчание Закревских его не ждали, потому что знали, что жена его ходит их первенцем, а за дня три до свадьбы пришла радостная весть, что она разрешилась от бремени девочкой, которую нарекли Анной.

Но спустя месяц Севастополь охватила эпидемия холеры. Молодой офицер погиб вместе со своими сослуживцами, пытаясь усмирить взбунтовавшуюся чернь, а его супруга и дочь скончались спустя три недели в местном военном госпитале от поразившей их болезни. Охваченный холерными бунтами Севастополь представлял собой страшное зрелище, и царившая там неразбериха и сумятица во многом способствовала тому, что никаких бумаг о смерти Анны не сохранилось, да и выдавать свидетельство о смерти было некому. Сохранилась только запись о крещении девочки с таким именем.

Настоящей Анне Николаевне сейчас было бы двадцать лет. Три года назад упокоились с миром родители Николая и Ирины, потому опровергнуть слова графа Закревского о том, что привезенная им девица приходится ему племянницей по линии супруги, до сего дня пребывавшей на попечении бабушек и дедушек, было некому.

В Закревское приехали в середине июня, попав из теплой московской весны в знойное украинское лето. Приехав в усадьбу, граф первым делом вызвал в кабинет управляющего и сообщил ему, что привез с собой осиротевшую племянницу, которую намерен удочерить. И хотя дело еще не решено окончательно, однако всем велено было называть Анну его дочерью и относиться к ней как к хозяйке. Дворовые, не понаслышке знавшие, как барин убивался после кончины единственного дитя, не выказали удивления таким положением дел, рассудив, что, может, это и к лучшему.

Год назад, после смерти Аннет, Василий Андреевич не на шутку захворал, жаловался на боли в груди, сея среди людей своих беспокойство. Коль помрет барин, не оставив наследников, так кому имение достанется? А коли в казну отойдет, появится новый хозяин, и Бог его знает, что это за человек будет. А тут, получается, наследница уже есть, — заговорили с облегчением и в людской, и в деревне.

Анне Закревское понравилось, и почему-то даже не возникло сомнений в том, что она и раньше бывала тут. Барский дом являл собой роскошный особняк с колонами по фасаду. Высокие окна первого этажа выходили на мраморную террасу, перед которой заботливыми руками садовника были разбиты клумбы, поражающие разноцветьем садовых цветов. Дом окружал большой парк с непременным по моде того времени прудом и мраморной греческой беседкой на острове. С берега на остров был перекинут горбатый мостик с затейливо вырезанными деревянными перилами. Анна пруд и мостик обходила стороной, а вот фонтан в тени большого дуба ей полюбился, и она, нагулявшись по парку, подолгу сиживала около него на скамейке, позабыв обо всем на свете, прислушиваясь к щебету плиц в ветвях да тихому журчанию воды, что лилась тонкой струйкой из разинутой пасти льва.

Часто в этих прогулках к ней присоединялся Василий Андреевич. Анна ни о чем не спрашивала его, и он обходил разговоры о ее прошлом стороной, зато много рассказывал ей про имение, про соседей, и вскоре она поймала себя на мысли, что ей легко с Закревским: нравится его острый ум, открытость и доброжелательность, и потому она быстро прониклась к нему симпатией и вскоре уже без всякого труда и сомнений величала его батюшкой или папенькой.

Июнь выдался жарким и душным. Аннет засыпала только тогда, когда окно ее спальни было растворено настежь, наполняя ночь тихими звуками ночного парка. Но и в этой благословенной тишине преследовали ее порою странные видения. Сны эти были разными, но роднило их одно: какими бы путями она не проходила в них, в итоге все равно оказывалась висящей над пропастью, и держал ее при этом за руку человек без лица.

Однажды ей приснился красивый офицер, его серые глаза были печальными, около губ, возвещая о какой-то утрате, залегли скорбные складки, на рукаве мундира была повязана черная шелковая лента. Проснувшись, Анна вскинулась и приложила руку к груди, стараясь унять пустившееся вскачь сердце. Так горько и одиноко стало на душе! Перед мысленным взором все еще были эти серые глаза, лишившие ее покоя, но вот черты лица расплывались, и как бы она ни напрягала память, вспомнить его лица так и не смогла. Словно что-то дорогое отняли у нее, когда исчезло это принесенное душной июньской ночью видение.

Проснувшись поутру, Анна долго лежала в постели и поднялась только тогда, когда в комнату осторожно заглянула горничная. Наташа помогла ей с утренним туалетом, причесала темные локоны и принялась застегивать платье у нее на спине. Анна поморщилась, ощутив, как туго обхватил грудь лиф, а ведь платье было пошито совсем недавно.

— Таша, затяни корсет потуже, — обратилась она к горничной.

— Нельзя, барышня, туже, — вспыхнула Наталья.

— Это почему же? — отвернулась от зеркала и удивленно воззрилась на горничную Аннет.

— Так в тягости Вы, мне Агата сказала, что нельзя Вас затягивать… — пролепетала девушка, опуская глаза.

Ноги Анны подкосились, и она рухнула в кресло. Боженька милостивый, да как же так! — прижала она ладонь ко рту. А кто же отец ее ребенка? Как же жить ей с этим, коли не помнит она ничего?!

Мысли закружились в голове ее нестройным хороводом. Тотчас, как мозаика, сложилась картинка: и привидевшееся в Москве подвенечное платье, и пруд в Александровском. Верно, она собиралась замуж и уступила избраннику своему, а он по каким-то причинам отказался от нее, и тогда ей, дабы скрыть свой позор, ничего не оставалось, как только покончить с собой, оттого и бросилась она в пруд.

Намыслив себе подобное, она разрыдалась, не на шутку перепугав Наталью. Горничная кинулась за старой Агатой, что приехала вместе с барышней из Александровского. Ворча себе под нос, Агата вошла в комнату и, обняв зашедшуюся в слезах барышню, заговорила тихо и ласково.

— Ну шо ж ты, голубонька моя, сердце рвешь себе! Сделанного-то не воротишь, а то, что в тягости ты, я уж давно знаю, почитай, месяца три уж должно быть.

— Да как же я батюшке-то в грехе таком признаюсь? — отняла руки от заплаканного лица Аннет.

— А ты его сиятельства не бойся, он тебя не осудит. Вот так и скажем ему, что, мол, дедом он скоро станет, — улыбнулась старушка.

— Не смогу! — отчаянно всхлипнула Аня.

— Сможешь, голубонька моя, сможешь, — погладила ее по плечу Агата. — Дитя — это ж радость великая, и про батька его не думай — Бог ему судья.

Это ласковое "голубонька моя" было словно бальзам на душу. Успокоившись, Аннет спустилась к завтраку. Она долго собиралась с силами, чтобы начать разговор с отцом. От прислуги она уже знала, что папенька ее сердцем слаб, и волновать его не следует, но и утаивать свое положение она долго не сможет. Василий Андреевич, окончив трапезу, поднялся из-за стола, собираясь заняться делами, но его остановили слова Аннет:

— Папенька, мне поговорить с Вами надобно, — комкая в кулачке салфетку, обратилась она к нему.

— Что-то случилось? Опять кошмары ночные мучают? — забеспокоился Закревский, глянув в ее хмурое лицо.

Анна отрицательно покачала головой. Господи, да где же сил-то взять слова эти произнести?!

— Тогда что? Мигрени опять?

— Папенька, осрамила я Вас! У меня будет ребенок, — еле слышно выдавила Анна и опустила голову.

Она слышала, как со свистом выпустил воздух сквозь стиснутые зубы отец, и, тяжело опираясь на стол, присел на стул. В голову Василию Андреевичу пришла та же мысль, что и Анне поутру. Все стало на свои места — девушка оказалась в интересном положении и решила просто покончить собой, не вынеся позора; но тотчас вспомнились и слова доктора Леманна о том, что у нее на затылке была довольно большая опухоль, как следствие сильного удара по голове. Конечно, она могла и сама удариться, падая откуда-нибудь с высоты, но ведь могли и попытаться избавиться от нее — да хотя бы и отец ребенка, не пожелав поступить как порядочный человек и решив, что она и дитя ему будут помехой и обузой. Как бы то ни было, вскоре на свет появится ни в чем не повинное дитя, а он, стало быть, станет ему — или ей, тут уж как Господь даст, — дедом.

— Ну, что ж, — тихо вымолвил граф, — Господь так распорядился, и не нам на его волю роптать. Дай Бог, чтобы дитятко здоровое родилось.

Оба замолчали. Анна мучилась от неизвестности, не смея спросить у графа о своём прошлом, чтобы пролить свет на таинственную личность отца своего ребенка, а Василий Андреевич страшился того, что она станет задавать вопросы, на которые у него нет ответа. Улыбнувшись нарочито жизнерадостно, граф подошел к ней, сжал в руке похолодевшую ладошку и коснулся поцелуем бледной щеки:

— Аннушка, душа моя! Не стоит предаваться унынию, тебе сейчас не только о себе думать следует. Береги моего внука! — погладил он ее по плечу. — А из-за разговоров да толков не переживай — поговорят люди и забудут, время любые скандалы стирает из памяти.

Признавшись в своем грехе отцу, Анна успокоилась. Жизнь снова вошла в свою колею — до тех пор, пока в Закревское не нагрянули с визитом соседи.

Из соседней Березовки пожаловала вдовствующая графиня Левашова. Александра Платоновна, тридцатитрехлетняя вдова генерал-адъютанта Александра Васильевича Левашова, и раньше была частым гостем в Закревском, а особенно зачастила с визитами после смерти своего супруга. Относив, как и полагается, ровно год траур по усопшему, вдова вновь стала вести весьма активный образ жизни: выезжать с визитами, принимать гостей. Однако же особый интерес для нее представлял граф Закревский — богатый вдовец, к тому же после смерти дочери лишившийся законных наследников. Сама же Александра Платоновна хоть и была женщиной далеко не бедной, но все же во многом зависела от милостей своего пасынка, Сергея, который ныне нес службу в Преображенском полку и в родовое имение наведывался крайне редко. Мысль о том, чтобы женить на себе соседа, давно и прочно засела в ее хорошенькой головке, и оттого появление невесть откуда взявшейся дальней родственницы, которую к тому же, как твердила молва, Закревский собрался удочерить, никак в ее планы не входило.

Конечно, можно было бы попытать счастья в столице. Ведь она еще молода и очень даже привлекательна, но того содержания, что назначено ей было по завещанию, вряд ли бы хватило на то, чтобы, проживая в столице, ни в чем себе не отказывать. Вот когда пожалела Александра Платоновна, что не родила своему супругу ребенка, ведь в этом случае она могла бы рассчитывать на куда более значительную часть состояния Левашовых; но поначалу сама Александра с помощью верной горничной приложила все усилия, чтобы не забеременеть, а потом уже и супруг ее перестал наведываться в ее спальню. У Левашовых был собственный особняк в Петербурге, но едва ли Серж согласился бы терпеть мачеху, к которой с самого первого дня никаких теплых чувств не питал, под одной крышей.

Был бы у нее ребенок от супруга, — рассуждала сама с собой очаровательная вдова, — она без труда убедила бы графа Закревского, что сможет подарить ему столь необходимого наследника. Но теперь оставалось рассчитывать только на себя, на свою еще не увядшую красоту и молодость.

Не желая мешать отцу обсудить с соседкой какие-то дела, связанные с обширным хозяйством, Анна решила пройтись по парку и была крайне удивлена, когда Александра Платоновна, передав графу толстенный гроссбух для проверки, выразила желание к ней присоединиться. Дамы молча шли по тенистой аллее. Аннет недоумевала: зачем было соседке навязывать ей свое общество, если при этом она то и дело кидала на нее раздраженные взгляды. Когда дом скрылся из виду, Александра остановилась и вынудила Анну сделать тоже самое.

— Скажите, Анна, отчего Вы не вышли замуж, а предпочли приехать в Закревское? Вы ведь уже достаточно взрослая, чтобы самостоятельно устроить свою жизнь.

— Я не понимаю Вас, madam, — отозвалась Анна, задетая недоброжелательным тоном вдовы.

— Неужели?! — прищурилась Александра Платоновна. — Не иначе, как рассказали Василию Андреевичу какую-то душещипательную историю, прикинулись беспомощной сироткой, — и все только для того, чтобы он удочерил Вас!

— Удочерил?! — не поверила услышанному Аннет. — Так он не мой отец?!

— Бог мой, дорогуша, Вы в своем уме?! Он Вам такой же отец, как и мне. Его дочь, Анна, — сделала она ударение на имени, — умерла год назад.

Аня едва не задохнулась от боли, что стиснула сердце. Зачем, зачем, ее обманули? Кто она и откуда?

— Простите, сударыня! Вы правы, я не в своем уме, — подобрав юбки, Анна быстро зашагала по алее к дому, с трудом сдерживая слезы.

Вновь вся ее жизнь, все то, к чему она успела привыкнуть, рушилась, как карточный домик. Войдя в дом, она направилась в кабинет того, кого уже привыкла считать своим отцом. Распахнув двери, она остановилась на пороге, все еще не решаясь войти.

— Аннет! — поднял глаза от толстенного гроссбуха граф. — Что случилось, на тебе лица нет?

— Зачем Вы это сделали? Зачем сказали, что я Ваша дочь?

Василий Андреевич поднялся с кресла и застыл около стола. Та боль, что звучала в ее голосе, была ему понятна и отозвалась эхом в собственной душе. Закревский устало прикрыл глаза. Признаться ли во всем, раскрыть все карты, или вновь солгать?

— Анна! — начал он.

Но девушка остановила его решительным жестом.

— Не называйте меня Анной! Как мое настоящее имя?!

— Увы, мне это неизвестно! — вздохнул граф. — Я нашел Вас на следующий день после Пасхи на берегу Финского залива. Это было в годовщину смерти моей дочери. Вы были без памяти и настолько плохи, что Вас сначала за утопленницу приняли, а когда Вы пришли в себя, то ничего не помнили о себе, — Закревский замолчал, собираясь с мыслями.

Молчала и Анна, не в силах прийти в себя от свалившегося на нее потрясения.

— Я решил, что это рука провидения, Божья воля, если хотите. Отняв у меня дочь, Господь в день годовщины ее смерти послал мне Вас, — тихо продолжил он. — И Вы за это время и в самом деле стали для меня дорогим и близким человеком. Сейчас Вы вольны уйти и забыть меня, но мне бы хотелось, чтобы Вы остались, стали моей семьей. К тому же Вы ждете ребенка, подумайте о его будущем!

— Боже, я совсем не знаю, что мне делать! — простонала Анна, присаживаясь на низенький диванчик.

— Принять жизнь такой, какая она есть, — тихо отозвался граф, не сводя с нее внимательного взгляда. — Так, как принял ее я.

— Но почему Вы решили удочерить меня? Не просто помочь, но сделать частью Вашей семьи, наследницей?

— Вы моя семья, Анна, другой у меня нет и быть не может. Вы можете сказать, что я мог бы жениться и завести себе наследника, но дело в том, что для меня это невозможно. А Вы — Вы мне напомнили одну прекраснейшую женщину, которую я знал и которой восхищался еще мальчишкой, и Вы, как и я, совершенно одна на этом свете, потому мне захотелось сделать так, чтобы Вы отныне были в безопасности и ни в чем не нуждались. Вы останетесь? — с нескрываемой надеждой обратился он к ней.

Аня долго вглядывалась в его взволнованное лицо, а потом кивнула головой, поняв, что не сможет сказать ни единого слова. Как она может покинуть его? Куда она пойдет? Да и будет ли еще кто в ее жизни относиться к ней так, как ее приемный отец?

Неизвестно, чего ждала графиня Левашова, раскрыв Анне глаза на истинное положение дел, но благодаря ей Василий Андреевич даже испытал некоторое облегчение: теперь ему не придется страшиться того, что однажды правда выплывет наружу.

Теперь же, получив согласие Анны, граф Закревский в тот же день дал указание своему поверенному выправить бумаги на имя Анны Николаевны Опалевой, приходившейся его жене племянницей и начинать дело об удочерении.

* * *

Тело молодой княгини Шеховской так и не нашли. Полиция Петербурга пришла к выводу, что Юлия Львовна погибла, потому как в противном случае она уже давно должна бы была объявиться. Об этом и доложил Николаю Матвеевичу с соответствующими соболезнованиями полицейский исправник, потому как Павел Николаевич к представителям закона выйти отказался.

Задержание убийцы и раскрытие преступления, совершенного более полугода назад, оказалось настоящим подарком для петербургской полиции, и теперь по делу Аристарха Поплавского было назначено показательное расследование, долженствовавшее завершиться таким же показательным судом. В интересах расследования князя Павла Шеховского попросили не покидать Петербурга, хотя к знакомому ему следственному приставу попросили явиться лишь однажды.

Помня, с каким высокомерным пренебрежением он разговаривал с князем в Петропавловке, ныне сей доблестный полицейский являл образец смиренного почтения, выражая восхищение прозорливостью Павла и искренее недоумевая, почему никому более не показалась подозрительной такая осведомленность Поплавского о событиях того трагического вечера. Возможно, в другое время Павел не упустил бы возможности отыграться за свое прошлое унижение, сейчас же все это казалось ему мелким и суетным. Так или иначе, но расследование совершенно очевидного дела затянулось почти на три месяца, и все это время Шеховского спасала только служба. Он и ночевать часто оставался в полку, потому что в его апартаментах в доме на Сергиевской ему все напоминало о Юле.

Суд тоже растянулся без малого на месяц, и Павел когда сам, когда вместе с Мишелем присутствовал на всех заседаниях. Он проклинал собственную гордыню, слушая рассказ Поплавского о разговоре с Юлей в той самой подворотне, откуда он увез ее, уже бесчувственную, на Стрелку. Ведь сколько раз пыталась его юная жена узнать у него, что его так тревожит, а он с высокомерной пренебрежительностью отмахивался от нее, отвечая, что во всех своих проблемах разберется сам. Разве стала бы она преследовать Аристарха, если бы знала, в чем он его подозревает? А теперь выходит, что он едва ли не собственными руками толкнул ее навстречу убийце.

После суда над Поплавским, Павел впал в состояние мрачной меланхолии. Аристарха Павловича признали виновным в совершении двух убийств и приговорили к смертной казни через повешение. Младший Шеховской пожелал присутствовать, чтобы видеть, как тот, кто лишил жизни его жену, заплатит за свои злодеяния. Спустя три дня после вынесения приговора он стоял на плацу Семеновского полка, сжимая в кулаке обручальное кольцо Юли, которое ему отдали после того, как Поплавского обыскали в день ареста. Он не отвел глаз до тех пор, пока тело бывшего помощника директора императорских театров не повисло в петле, не подавая более признаков жизни. Однако присутствие на казни не принесло ему ни облегчения, ни удовлетворения. Разве может смерть негодяя вернуть ему ту единственную, которая, как он понял только теперь, была для него смыслом жизни?

Испросив длительный отпуск в полку и пообещав вернуться к венчанию Горчакова, назначенному на 12 ноября, в конце августа Шеховской уехал в Ильинское. Он не мог более находиться в Петербурге, не мог более выносить сочувствия друзей и близких, но и там он не нашел покоя. Все напоминало о ней: сама усадьба, маленькая церквушка, где свершился обряд венчания, Кузьминки, до которых рукой было подать. Он узнал, что у Кошелевых родился сын, которому он приходится дядей, но не мог себе представить, что появится на пороге их дома без Юли. Невозможно было смириться с мыслью о том, что ее больше нет. Все, что у него теперь осталось — это обручальное кольцо на шелковом гайтане рядом с нательным крестом.

Илья Петрович, управляющий Ильинского, от всей души сочувствуя горю молодого барина, тем не менее старался, как мог, отвлечь его от мрачных мыслей делами поместья.

Вот и сегодня по его настоятельной просьбе Павел с утра объехал засеянные озимыми поля, осматривая дружные всходы и соглашаясь, что со сроками, пожалуй, не прогадали, таким полям под снег уходить не страшно. Он понимал, что все время только и делает, что соглашается с управляющим, и для него не были секретом неловкие маневры Ильи Петровича, имеющие единственной целью отвлечь его от бутылки бренди, что в последнее время ежевечерне появлялась на столе в спальне молодого князя и оказывалась пустой поутру, но он сделал вид, что ничего не заметил.

Вернулись в усадьбу после полудня, уставшие и голодные. Пока накрывали стол к обеду, Поль прошел в свои покои переменить одежду. На глаза ему попался конверт, сиротливо лежащий на туалетном столике. Павел без труда узнал почерк Катенина. Торопливо вскрыв конверт, он пробежал глазами короткое послание.

Александр Андреевич писал, что сочувствует его горю, но тем не менее считает своим долгом напомнить, что прежде всего князь Шеховской находится на государевой службе, и потому, как бы ни было тяжело, ему надлежит помнить о своем долге перед отечеством.

Дочитав, Павел отложил письмо и устало опустился в кресло. Вытянув ноги в забрызганных грязью сапогах, крикнул Прохора, который тотчас явился на зов, будто чертик из табакерки, появившись из гардеробной. Шеховский только скосил взгляд на свои грязные сапоги, как денщик тут же принялся стаскивать их с него.

— Собери багаж, — бросил Поль. — Завтра в столицу выезжаем. А то я уж совсем скоро в провинциального барина превращусь, — невесело усмехнулся он.

— Вот и ладно, Ваше сиятельство. Вот и хорошо. Время все лечит, — тихо пробормотал Прохор, тайком осеняя себя крестным знамением.

Не то, чтобы не нравилась ему молодая княгиня, но отчего-то была у него с самого начала неизвестно откуда взявшаяся уверенность, что добром этот тайный брак не кончится. Делая вид, что ему ничего не известно об истинном положении дел, Прохор сразу смекнул, что поселившаяся в апартаментах на Морской девица никакая не полюбовница барину, а как есть венчанная супруга. Он-то хорошо помнил, как хозяин его к той же Ла Фонтейн относился: Шеховскому до чувств красотки никакого дела не было, да и мнением ее он особо не интересовался, тогда как с Юлией Львовной все было иначе. Ужо он помнил тот вечер, когда барыни целый день дома не было, а князь как зверь метался из комнаты в комнату, места себе не находил, — вздохнул Прохор, забирая грязные велингтоны, чтобы вечером почисть. Однако Николаю Матвеевичу о своих подозрениях ни слова не сказал, рассудив, что старый барин не вечен, а у молодого в услужении ему еще долго быть. Да вон как оно все обернулось, — продолжал про себя сокрушаться денщик. — Жаль барыню, молодая да красивая была.

Наутро после завтрака, тепло простившись с управляющим, Павел отбыл из Ильинского в Петербург. Но не только Павел Николаевич торопился в столицу.

 

Глава 20

Шеховской возвращался в Петербург в ту пору, когда в столицу к началу сезона начал съезжаться весь свет. Из года в год менялись моды и пристрастия света, танцы и темы разговоров, на смену старым светским львам и львицам приходили новые, и лишь одно оставалось неизменным: петербургский сезон был самой блестящей брачной ярмаркой Российской Империи.

Мари Валевская, в прошлом сезоне гостившая у Шеховских по приглашению Софьи Андреевны, теперь прибыла в столицу со своей матушкой. Ей уже исполнилось двадцать лет, и в этом сезоне матушка решительно взялась устраивать будущее своего милого дитя. А помыслы девушки все так же были о молодом князе Шеховском, поэтому Мари, получив известие о возвращении в Петербург Павла Николаевича, поспешила нанести визит Софье Андреевне, преследуя, однако совсем иную цель.

Минуло полгода после исчезновения Юлии Львовны. Маша слышала о том, что Павел тяжело перенес потерю супруги, но она надеялась, что прошло уже достаточно времени, чтобы смириться с этой потерей, и теперь-то у нее наверняка есть шанс обратить его внимание на себя. Конечно, формально он не мог считаться вдовцом, но однако же ни у кого не вызывало сомнений в том, что княгиня Шеховская погибла, потому как спастись у нее не было ни единой возможности, а если бы она каким-то чудом все же спаслась, то уже непременно объявилась бы.

Выбрав время, когда тетушки дома не было, Мария Петровна явилась с визитом на Сергиевскую улицу. Узнав от дворецкого, что княгиня отправилась с визитами после возвращения из Павловского, Маша осведомилась о местонахождении Павла Николаевича. Услышав в ответ, что молодой барин дома, но визитеров не принимает, она, проигнорировав слова дворецкого, решительно направилась в покои кузена.

Поль был у себя в кабинете. Полулежа на диване и закинув руки за голову, он бездумно смотрел на танец пылинок в ярком солнечном луче, что осмелился пробиться сквозь неплотно задернутые портьеры. Вот так и вся грядущая жизнь представлялась ему таким же полумраком, в котором единственным светлым лучом были бережно хранимые воспоминания о таком коротком счастье. На столе лежала открытая книга, а рядом стоял наполовину опорожненный графин с бренди и пустой стакан. Повернув голову на звук открывшейся двери, Павел недоуменно уставился на нарушительницу его уединения.

— Добрый день, Павел Николаевич, — приветливо улыбнулась Маша. — Я не застала Софью Андреевну, но не смогла уйти, не повидавшись с Вами.

— Вот как, — усмехнулся Шеховской, поднимаясь и затягивая туже пояс на бархатном шлафроке. — Ну что же, дорогая кузина, прошу Вас, проходите! Я велю подать чай.

Взяв со стола колокольчик, Павел позвонил. Визит Мари был более чем некстати. Он легко угадал ее намерения, — впрочем, они и раньше не были для него секретом, и оттого видеть ее было ему неприятно.

— Поль, — Мари присела в кресло и аккуратно расправила складки прелестного платья нежно-абрикосового цвета, — мы так давно не виделись с Вами.

— Действительно давно, — кивнул он. — Я был в Ильинском, — присел он в кресло напротив кузины.

Дверь приоткрылась, и на пороге появился Прохор.

— Чего изволите, Ваше сиятельство? Велите еще бренди подать? — но, увидев Мари, тотчас прикрыл рот ладонью и виновато стрельнул глазами в сторону хозяина.

— Убери, — махнул рукой на столик Поль. — Скажи, чтобы чай подали… в малый салон, — добавил он, переведя взгляд на Машу.

В том, что она явилась прямо в его покои, было нечто интимное. Она переступила незримую границу, вторглась на его территорию, вызвав у него злость и раздражение, удержать которые стоило немалых усилий.

Павел молчал, понимая, что это не вежливо, но разговаривать с Мари на дежурные темы не было никакого желания. В конце концов, он ее не приглашал, она сама навязала ему свое общество. Краснея под его пристальным взглядом, Маша вдруг, словно решившись на что-то, ответила ему таким же дерзким вызывающим взглядом.

— Павел Николаевич, Вы вернулись из Ильинского две недели назад, и никуда не выезжаете, нигде не бываете. Но нельзя же хоронить себя в четырех стенах из-за того, что случилось так давно! — выпалила она.

— Давно? — приподнял одну бровь князь. — Поверьте, Мари, для того, чтобы забыть обо всем, мне всей жизни будет недостаточно.

— Вы заблуждаетесь! Не зря ведь говорят: клин, клином вышибают, — улыбнулась она ему.

Старательно сдерживаемое раздражение прорвалось наружу.

— К чему Вы завели этот разговор, Мари? — недовольно поинтересовался Шеховской.

В дверь постучал Прохор и с поклоном доложил, что чай накрыт в малом салоне. Павел поднялся и подал руку девушке.

— Я это к тому, — положив руку на его локоть, ответила Маша, — что Вы замкнулись в себе и не видите ничего вокруг.

— И что же я, по-вашему, должен увидеть? — не скрывая сарказма, спросил Поль, открывая перед ней двери в салон.

Войдя в салон, Маша внезапно остановилась, повернувшись к нему, и князь налетел на нее, обняв тонкий стан, чтобы удержаться на ногах.

— Поль, неужели Вы совсем ничего не замечаете? — подняв голову, распахнула она свои голубые глаза, и взгляды их встретились.

Шеховской молчал. Их лица были так близко друг к другу, что стоило ему чуть-чуть наклонить голову, и его губы непременно коснулись бы ее приоткрытых губ.

— Я люблю Вас! — выдохнула Маша.

— А я Вас нет, Мари, — ответил он, опуская руки и отступая от нее на шаг.

В голубых глазах блеснули слезы разочарования и обиды.

— Ее не вернуть! — всхлипнула она. — Неужели она умерла — и все равно стоит между нами?

Лицо Шеховского приобрело неприязненное выражение.

— Мари, не Вам судить о том! Она никогда не стояла между нами — ни тогда, ни сейчас. Для меня вы кузина, не более. Вы приняли желаемое за действительное.

— Ненавижу! Ненавижу ее! — прошептала она. — Но ведь она мертва!

— Она жива! Вот здесь, — дотронулся он рукой до головы, — и здесь, — приложил он ладонь к сердцу. — А теперь прошу меня извинить, — Павел откланялся и, оставив Мари стоять посреди салона, вышел, в раздражении хлопнув дверью.

Разговор с Машей разбередил затянувшуюся было сердечную рану: воспоминания о том, что было, сожаления о том, чего не будет, обрушились на него подобно лавине. Поль несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Пройдя в вестибюль и застав там дворецкого, он довольно резко приказал тому сообщать девице Валевской, что его дома нет и не будет в ближайшее время, если она еще раз явится с визитом.

* * *

С тех пор как семейство Кошелевых вернулось в родное поместье, минуло четыре месяца, но Полине показалось, что они пролетели совершенно незаметно. Столь быстрому течению времени немало способствовали перемены, произошедшие в усадьбе.

Докки разрешилась от бремени мальчиком, названным в честь его деда Львом, и теперь жизнь в доме вращалась исключительно вокруг маленького барина Льва Сергеевича и его матери.

Предоставленная самой себе, Полина много думала о предстоящей жизни с князем Горчаковым. Из того, что она успела узнать о нем, Михаил представлялся ей человеком честным и благородным, хотя, конечно, не лишенным некоторых недостатков. По ее мнению, к недостаткам можно было отнести излишнее упрямство и бескомпромиссность в чем бы то ни было. Стань она его супругой, ей во всем придется придерживаться его мнения, даже если оно будет идти вразрез с ее собственным.

Но даже не это стало причиной всех ее сомнений. Трагедия, произошедшая с ее сестрой, дала ей отсрочку и вместе с тем повод для раздумий. Сама с собой она не могла ни лгать и ни притворяться. Увы, не было у нее ответного чувства к будущему супругу, и то, что поначалу казалось единственно верным решением, теперь казалось западней. Ее согласие было продиктовано тем, — и в этом она могла, пожалуй, признаться только себе самой, — что разрыв помолвки с Шеховским был слишком болезненным ударом по самолюбию. Зная о близкой дружбе Павла с Горчаковым, Полина всего лишь хотела продемонстрировать, что ее гордость ничуть не задета, и собственно ей нет никакого дела до Шеховского. Но теперь, когда Жюли исчезла, нет-нет да и возвращалась она к мыслям о несостоявшемся женихе. Она целый год мечтала о нем и дождалась-таки предложения от него. Кто знает, как бы все сложилось, если бы Павел не повстречался с Жюли? И как бы ни были циничны ее нынешние мысли, но какой-то бесенок постоянно напоминал ей о том, что младшей сестры больше нет, а она, кажется, готова совершить самую большую ошибку в своей жизни.

Полина все откладывала отъезд из Кузьминок в столицу, придумывая различные отговорки. Последнее письмо от князя Горчакова она получила неделю тому назад. Мишель писал, что скучает и с нетерпением ждет встречи с ней. Она несколько раз перечитала его, но так и не написала ответ. Ей-Богу, она не знала, что ему написать! Настала пора принять решение. До намеченной даты венчания оставалось чуть более трех недель, и долее медлить с поездкой было уже невозможно, а она все еще сомневалась. Тогда в Петербурге ей льстило внимание Михаила, и она что было сил поддерживала его интерес к своей персоне. Что там греха таить, Полина откровенно кокетничала с ним, улыбалась в ответ, ловя его восхищенные взгляды, — словом, сделала все, чтобы дать понять князю, что он ей не безразличен.

Так и не решившись разорвать помолвку и не найдя в себе сил объяснить причины такого своего желания, Полина собралась в Петербург. В поездке ее должен был сопровождать Сергей. Как и в прошлый раз, планировали остановиться в доме Лукомских. Сергей рассчитывал на то, что не задержится надолго в столице и сразу после свадьбы сестры вернется в имение к жене и сыну.

Накануне отъезда молоденькая горничная Полины Глафира под присмотром Пелагеи укладывала вещи барышни. Горничная тихонечко причитала над тем, что отныне ей вместе с барышней жить придется в чужом доме, и еще неведомо, как-то ее там примут. Не сдержавшись, Пелагея отвесила девке подзатыльник.

— Ей-Богу, что ты как по покойнику воешь! — прошипела она так, чтобы не услышала Полина, безучастно взиравшая на суету, царившую в ее комнатах: открытые сундуки, ворох тончайшего белья на кровати, ленты, шляпки, подвенечное платье, уложенное в отдельную коробку.

Глафира тотчас разразилась слезами. Очнувшись от своих невеселых дум, Полина с недоумением уставилась на рыдающую горничную.

— Это что еще такое?! — недовольно поинтересовалась она.

— Ой, Полина Львовна, как представлю, что в чужом доме мне жить предстоит вдали от матушки с батюшкой… — утирая рукавом мокрые щеки, всхлипнула Глаша.

— Не реви! И так тошно, — уже тише добавила Полина.

— А ну, поди погуляй, — выпроводила горничную из комнаты почуявшая неладное Пелагея. — Вы что это, барышня, надумали? — заглянула она в глаза Полине.

— Думай, не думай, поздно уж нынче передумывать! — махнула рукой Полина. — Сама во всем виновата.

— Вот оно как! Не по сердцу тебе жених, стало быть, — вздохнула Пелагея.

— Запуталась я, — отозвалась Полина. — Запуталась, Пелагеюшка! Сама завлекала, сама привечала, а теперь… Чем дольше думаю, тем больше сомнения одолевают. И от слова своего я нынче отказаться не могу, потому как сама просила Сергея Львовича предложение князя принять, хоть он и говорил мне, что замуж на всю жизнь идут. Письма ему писала… Нет мне теперь пути назад, ох, нет!

— Ничего, барышня! Это бывает, когда перед самой свадьбой вдруг мысли всякие в голову полезут, и кажется, будто бы все иначе должно было быть, — вздохнула Пелагея, продолжая укладывать платья Полин. — Это от того, что в сердце Вашем нынче пусто, нет там никого, а как присмотришься к супругу своему получше, так и заполнится пустота-то.

— А если не пусто в нем? — едва слышно прошептала девушка.

Пелагея оторвалась от своего занятия и, выпрямившись, обратила внимательный взор на хозяйку.

— Не хорошо это! Прошлого не догонишь и не воротишь…

— Да я и сама знаю, а отпустить не могу. Все кажется, что стоит нам увидится, и все, что было, воротится. А потом думаю — а было ли что?

— Пустое это, — отозвалась Пелагея. — А коли бы и так было, сам бы за тобой приехал, разве не так? Знать, не твой он, не ты ему судьба!

Выехали наутро, едва рассвело, стремясь покрыть как можно больше верст за день. Однако с обеда зарядил мелкий нудный дождик, серое низкое небо навевало хандру, местами тракт столь сильно размыло, что он превратился в непролазные колеи, из которых кучер с трудом, подгоняя криками и кнутом лошадей, вытаскивал громоздкую дорожную карету. Ехали медленно. Постель на постоялых дворах казалась Полине сырой, и она каждый раз заставляла Глафиру сушить простыни утюгом. Чем ближе был Петербург, тем мрачнее и несчастнее становилась Полина. Полгода назад, когда была жива сестра, у нее и мысли подобной бы не возникло, но сейчас, когда все изменилось, она готова была отказаться от задуманного. Ведь Павел первой ее заприметил, и не появись Жюли на ее пути…

На следующий день после приезда Кошелевых в столицу в дом Петра Степановича Лукомского, что на Английской набережной, прибыл с визитом князь Горчаков.

Михаилу пришлось долго дожидаться своей невесты. Полина нервничала перед встречей с ним и тянула время, заставляя Глашу по нескольку раз переделывать прическу. Горничная, закусив губу уже едва не плакала от мелочных придирок барышни, не понимая, что на этот раз сделала не так. Вздохнув поглубже, Полина поднялась с банкетки, оглядела себя в зеркале и вынуждена была признать, что локоны ее уложены идеально и придраться больше не к чему. Расправив не существующие складки на платье, она спустилсь в салон к князю. Сердце зачастило в груди, стоило ей ступить шаг в комнату и встретиться взглядом с внимательными темными глазами Мишеля.

— Bonjour, ma chИrie! (Доброе утро, дорогая), — улыбнулся Горчаков.

— Bonjour, — присела в легком реверансе Полина.

— Не стоит церемоний, — Михаил подошел вплотную и коснулся сухими губами нежной щеки.

От него не ускользнула ни невольная попытка отстраниться, ни натянутая улыбка и бегающий взгляд его невесты. Нахмурившись, Мишель предложил Полине руку, проводил ее до софы, но сам сел ни рядом с ней, а напротив в кресло, чтобы видеть ее лицо.

— Полин, — Горчаков дождался, когда она поднимет глаза и только после этого продолжил, — Вы, кажется, чем-то обеспокоены? Поделитесь со мной тем, что Вас тревожит. Завтра у нас с Вами такой день, что недомолвок между нами просто не должно быть.

— Пустое, Михаил Алексеевич! Всякая невеста будет взволнована перед свадьбой.

— Верно, — холодно улыбнулся Горчаков, — но не всякая невеста при том будет выглядеть так, будто не под венец, а на эшафот идет.

Полина вздрогнула, но глаз не отвела.

— Вы ошибаетесь, Мишель! Просто нервы разыгрались, не более, — не менее холодно ответила она.

Горчаков едва заметно усмехнулся и покачал головой.

— Я вижу, мое общество сегодня Вам в тягость, потому не буду мешать Вам готовиться к завтрашнему дню. Собственно, я зашел, чтобы преподнести Вам небольшой подарок. Мне будет приятно, если завтра я увижу его на Вас.

С этими словами князь извлек из кармана сюртука бархатный футляр и положил его на софу рядом с Полин.

— А теперь позвольте откланяться!

После его ухода Полина еще долго сидела, задумавшись, гладила кончиком пальца мягкий синий бархат, не решаясь открыть коробочку. Вздохнув, девушка взяла ее в руки и приоткрыла. На шелковой подкладке лежало бриллиантовое колье и серьги — фамильные драгоценности семьи Горчаковых.

Полина не посмела ослушаться и выполнила просьбу своего жениха, больше похожую на приказ. На следующее утро добрая половина великосветского Петербурга, присутствовавшая на венчании князя Горчакова с mademoiselle Кошелевой, имела возможность любоваться дивным творением ювелира в маленьких аккуратных ушках и на стройной шейке будущей княгини Горчаковой.

Ступив в храм под руку с братом, Полина обвела глазами собравшихся. Послышался восхищенный вздох, разом вырвавшийся из женских уст.

— Боже, да на это платье одних блондов пошло не меньше, чем тысяч на пять! — ахнула какая-то юная барышня позади Полин.

Но самой Полин было не до выслушивания восторгов. Ее взгляд остановился, встретившись с серыми глазами Шеховского, что стоял недалеко от Михаила и двух шаферов. Князь едва заметно улыбнулся и отвел глаза. Полина качнулась, но тотчас уцепилась за рукав фрака Сержа. Отвернувшись от Шеховского, она подняла голову и больше не глядя в его сторону направилась к ожидающему ее жениху. Остановившись подле Мишеля, она не слышала никого и ничего вокруг. Молча приняла зажжённую свечу из рук священника, осенив себя крестным знамением. Едва обратила внимание на произнесенные слова молитвы. Послушно подала руку, когда святой отец надевал ей на палец обручальное кольцо. Господи! Ну зачем он пришел?! — мысленно простонала она. Куда легче было бы, если бы не увидела его сейчас.

— Венчается раба Божия Полина рабу Божьему Михаилу, — донесся до нее размеренный напевный голос священника.

Полина скосила глаза на своего супруга и замерла. Михаил не смотрел на нее. Взгляд его был обращен прямо, губы слегка поджаты, едва заметно дернулся мускул на гладковыбритой щеке, когда она непроизвольно чуть сжала руку под епитрахилией. Длинные жесткие пальцы сжали ее тонкие, не давая возможности вырвать ладонь. Она так и не отняла руки до конца обряда. И только когда все завершилось и Мишель повернулся к ней, она вдруг поняла, что он знает, знает обо всем! Читает ее мысли, как открытую книгу. Откинув с ее лица вуаль, Михаил прижался губами к ее губам. Все это длилось лишь какое-то мгновение, а потом он едва не оттолкнул ее, но, словно опомнившись, в последний момент удержал подле себя за руку. Полина, положив руку на сгиб его локтя заставила себя улыбнуться тем, кто спешил к ним с поздравлениями. Она все еще улыбалась, выходя из собора, улыбалась, усаживаясь в поданный экипаж, но едва супруги оказались наедине, в карете повисло тягостное молчание. Во взгляде Михаила легко читалось разочарование. Горчаков за весь путь к особняку на Литейном не произнес ни слова, ни разу не коснулся ее. Отвернувшись от своей молодой жены, Мишель с преувеличенным вниманием рассматривал проплывающий за окном пейзаж.

Полина была в отчаянии. В течение всего дня, пока длился свадебный обед, Михаил сохранял на лице приветливое выражение, прекрасно играя роль гостеприимного хозяина, и только когда его взгляд случайно или нет обращался к молодой супруге, оно исчезало, уступая место холодной отстранённости, граничащей с равнодушием.

Более всего она желала, чтобы день этот побыстрее закончился, и одновременно страшилась того, что последует вслед за его окончанием. День, казавшийся бесконечным, все же подошел к концу, и молодая княгиня Горчакова вздохнула с облегчением, когда, простившись с припозднившимися гостями, проследовала в свои покои. Застыв перед зеркалом с широко раскрытыми глазами, она не видела своего отражения, не ощущала прикосновений расчески к своим волосам, думая лишь о том, что ждет ее этой ночью. Отпустив горничную, она забралась на постель и уселась посередине, опираясь спиной на подушки. Старинные напольные часы мерно отсчитывали минуты ее супружеской жизни, начавшейся сегодня, время шло, а дверь ее спальни оставалась закрытой, и Полина не заметила, как задремала. В гулкой тишине часы пробили час ночи, и от этого звука она вздрогнула и открыла глаза. Свечи оплыли в серебряном подсвечнике, одна из них, зашипев, погасла. Он не придет, — поняла вдруг она со всей ясностью. Он слишком горд, чтобы настаивать на своих правах, а наутро вся прислуга будет знать о том, что супружеская жизнь четы Горчаковых окончилась, так и не начавшись. Злые слезы выступили на глазах. Он-то может себе позволить пренебречь ей, его это не коснется, но каково ей-то будет, если вся дворня будет знать… Соскочив с кровати, Полина накинула на плечи невесомый пеньюар и, подхватив с туалетного столика подсвечник, направилась в покои супруга. Выйдя в коридор, она вдруг оробела, но обида придала сил, и она решительно двинулась дальше. Дойдя до спальни Горчакова, и заметив свет, пробивавшийся снизу из-под двери, она постучала.

— Entrez! (Войдите!) — послышалось из-за двери.

Полина толкнула дверь и оказалась в спальне супруга. Поставив подсвечник, она повернулась к нему лицом. Мишель полулежал на кровати в бархатном шлафроке, накинутом поверх рубашки. В руках у Горчакова была какая-то книга. Отложив ее в сторону, он поднялся.

— Чему обязан, сударыня? — удивленно приподнял брови князь.

— Я ждала Вас, но Вы не пришли, — почти испуганно пролепетала она в ответ.

— Вы желали видеть меня в своей спальне? — усмехнулся Михаил, внимательно глядя на нее и затаив дыхание в ожидании ее ответа.

— Нет! То есть я не это хотела сказать, — девушка вспыхнула ярким румянцем. — Вы же понимаете, что пойдут разговоры… Если бы Вы позволили мне остаться здесь у Вас некоторое время, то тогда не было бы поводов…

— Полно, Полин! Вас так заботят досужие сплетни? Ну, а мне не нужно Ваше самопожертвование во имя долга. Ступайте!

— Вы меня прогоняете!? — не веря тому, что услышала, выдохнула Полина.

— Если Вам так угодно, то да! — холодно ответил Горчаков.

— Но как Вы можете так поступать со мной?! — отчаянно прошептала она.

— А Вы? Собираетесь лечь со мной в постель, закрыть глаза и представить Шеховского на моем месте?! Довольно, сударыня! Я не играл с Вами и был честен в своих желаниях и намерениях — в отличие от Вас!

Полина не помнила себя от злости и совершенно не думала о том, что делает. Рука ее взметнулась вверх, ладонь обожгло. Удар неожиданно для нее самой оказался настолько сильным, что Мишель слегка покачнулся. Потирая щеку, он с удивлением уставился на свою молодую супругу. Ему вспомнилась пощечина, которую она отвесила Шеховскому в Екатерининском сквере.

— Я смотрю, у Вас это входит в дурную привычку, — пробормотал он и сделал шаг к ней.

Полина испуганно шарахнулась в сторону, но Михаил поймал ее за рукав пеньюара и притянул к себе. Стиснув тонкую талию в медвежьем объятии, князь намотал на кулак светлые длинные пряди и впился поцелуем в приоткрытые губы. Княгиня замерла в его руках, затаила дыхание, прислушиваясь к своим ощущениям. Кровь застучала в висках, сердце колотилось где-то в горле. Мишель ослабил натиск. Губы его скользнули по щеке, прижались к виску, там, где билась тонкая жилка пульса.

— О Боже! — жаркий шепот обжег ухо. — Уходите, Полин! — выпустил он ее.

Глядя на него расширившимися глазами, Полина отрицательно покачала головой. Михаил снова поцеловал ее, но на этот раз лишь слегка касаясь губами ее губ. Княгиня ухватилась за его широкие плечи, ощущая тяжесть рук на своей талии. Ноги ее оторвались от пола, комнатные туфельки соскользнули и неслышно упали в мягкий ворс ковра. Открыв глаза, Полина поняла, что лежит на кровати. Мишель, улыбнувшись ей, задул свечи. Она услышала шорох одежды, ощутила прикосновение теплых ладоней к своим обнаженным плечам. Подняв руку, сама несмело коснулась широкой обнаженной груди. Губы князя скользили по ее шее, плечам груди. Жаркий шепот срывался с губ, Полина едва не задохнулась под тяжестью его тела, тоненько вскрикнула, когда муж осторожно, сдерживая себя, толкнулся в ее тело. Ну, вот и все, свершилось ее замужество. Слушая его тяжелое хриплое дыхание над ухом, она гладила его плечи, неумело отвечала на поцелуи, непроизвольно выгибалась ему навстречу, слыша только бешенное биение пульса в крови, ощущая нестерпимый жар во всем теле в ожидании еще чего-то, чего сама не сознавала, пока ночь вдруг не вспыхнула искрами перед зажмуренными веками, не разлилась по телу блаженной истомой и оставила ее, задыхающуюся, на сбившихся в ком простынях.

— Mon ange (Мой ангел)! — прошептал Михаил, поймав ее запястье и нежно целуя каждый пальчик.

Сон смежил веки, навалилась невероятная усталость, и, прижавшись к мужу, Полина уснула. Горчаков поднялся, укрыл жену одеялом, накинул на плечи шлафрок и, подойдя к столику, налил себе в стакан немного бренди. Не выпуская из рук стакана, медленно опустился в кресло у камина и замер, вглядываясь в отблески угасающего пламени в янтарной глубине напитка. Он уступил нынче ночью своему желанию, но какой будет их дальнейшая жизнь? Полюбит ли она его когда-нибудь? Или в его супружеской постели незримо всегда будет присутствовать третий?

* * *

Шестого декабря, на Николу Зимнего, у Шеховских отмечали именины Николая Матвеевича. Несмотря на уже начавшийся Рождественский пост, на раут в особняк на Сергиевской съехалось множество приглашенных, в том числе чета Горчаковых и мать и дочь Валевские. Маша, памятуя о своей обиде на Павла, старательно игнорировала своего кузена, и только тогда, когда ей казалось, что Поль не видит ее, она украдкой вздыхала, с тоскою следя за ним глазами. Сам Шеховской, испытывая некоторую неловкость от того, что повел себя слишком резко с Мари в их последнюю встречу, попытался загладить свою вину, согласившись исполнить вместе с ней одну сложную пьесу в четыре руки. Предложив ей руку, он проводил Машу к роялю.

Маша не могла отвести глаз от своей руки, затянутой в шелковую перчатку, лежащей на сгибе локтя Шеховского. Белый шелк ярко контрастировал с темно-зеленым сукном его вицмундира. Мари тихонько сжала пальцы и тотчас поймала недоуменный взгляд своего кузена, но он тут же опустил глаза и, стараясь отдать дань вежливости, заметил, что Мари очень идет нежно-голубой оттенок ее платья, чем вызвал смущенную улыбку и легкий румянец на высоких скулах. Она и в самом деле была очаровательна в этот вечер, и он отметил это без какого-либо умысла, просто как тонкий ценитель женской красоты.

Поль был немногословен — будь его воля, его бы и не было здесь в этот вечер, но уступив настоятельным просьбам маменьки, он не только присутствовал, но и по возможности старался не обойти своим вниманием никого из присутствующих дам.

Он, как и обещал, сыграл вместе с Машей, улыбался, говорил скорее по заученной привычке, чем для того, чтобы доставить себе или кому-либо удовольствие. С виду Шеховской вновь стал прежним — очаровательным повесой, каким его знал светский Петербург, и только Софья Андреевна замечала непроницаемый взгляд, улыбку, которая не касалась глаз, несколько нарочитую приветливость. Материнское сердце остро чувствовало его переживания. Улучив момент, она подошла к нему и коснулась рукава вицмундира, привлекая его внимание.

— Поль, mon cher, (мой дорогой) ты не подашь мне шампанского?

Улыбнувшись матери, Павел обвел глазами зал в поисках лакея разносящего напитки. Взяв с подноса два бокала, он вернулся к ней. Софья Андреевна пригубила шампанское и, указав глазами на затененный альков в углу бальной, залы направилась туда. Павел последовал за ней. В этом уютном уголке они оставались в зале, но никто не мог слышать их.

— Павлуша, мальчик мой, — улыбнулась она, — прости, что вмешиваюсь. — Княгиня замолчала, подбирая слова. — Мне больно видеть тебя таким!

— О чем Вы, маменька? — с деланым удивлением отозвался Павел.

— Ах! Не притворяйся же, что не понимаешь меня, — расстроенно покачала головой Софья Андреевна.

— Со мной все хорошо, — сделал неуклюжую попытку уйти от разговора Поль.

— Я ведь вижу, что тебе в тягость и общество, и обязанности, что налагает на тебя этот вечер, — тихо ответила княгиня.

— Вы правы, — сдался Павел, опуская глаза. — Мне тяжело видеть всех этих людей, мне хочется одиночества…

— Чтобы вновь придаваться унынию и мыслям о ней, — перебила его мать. — Я видела, сегодня за обедом ты снова мысленно был с ней.

— Да, — согласился Поль. — И знаете, что странно, — он поднял голову и взволнованно посмотрел прямо ей в глаза. — Нынче какое-то время я думал о ней без той сводящей с ума тоски. Словно какая-то радость вошла в сердце. А потом…

— Что потом? — подтолкнула его Софья Андреевна.

— А потом ушла эта нечаянная радость и осталась только пустота, — вздохнул он.

— Может, настала пора отпустить ее? Если она любила тебя, думаешь, ей не больно было бы видеть тебя таким несчастным? — возвела очи к потолку княгиня. — В своем несчастии ты и ее мучаешь, — тихо добавила она.

— Может, Вы и правы, — согласился он.

— Знаешь, мы с отцом говорили о тебе недавно, — призналась Софья Андреевна. — Он любит тебя, хотя и старается не показать этого. Пусть мы с Николаем Матвеевичем давно стали чужими друг другу, ты — единственное, что нас связывает. Он говорил о том, что можно все устроить, и не придется ждать положенные законом пять лет, чтобы ты вновь стал свободным.

Павел отрицательно покачал головой.

— Нет, маменька! Боюсь, к этому я еще не готов. Пока нет могилы, есть надежда.

— Но ты не можешь не понимать, что время идет, а пять лет — это ведь так много?

— Много для чего? — едва заметно улыбнулся Павел. — Поверьте, я не горю желанием вновь связать себя узами брака.

Софья Андреевна в ответ на его слова только тяжело вздохнула.

— Это не будет предательством по отношению к ней, — тихо высказалась она. — Жизнь продолжается, Поль. Нельзя хоронить себя заживо.

— А и не хороню, маменька. Просто дайте мне время!

— Хорошо, mon cher, обещаю больше не тревожить тебя разговорами на эту тему. Ну а теперь идем. Барышни заскучали без твоего общества, ежели нельзя танцевать, нужно развлечь их хотя бы разговором, — княгиня поставила практически нетронутый бокал на низенький столик и, взяв сына под руку, направилась к гостям.

Вернувшись к гостям, Павел старался поддержать беседу с дочерью одной из многочисленных приятельниц матери, с трудом вникая в то, что ему пыталась втолковать девица о модных в этом сезоне шляпках для верховой езды.

— Вы слышали, что нынче сочетают и перья, и вуали? — поинтересовалась девица.

— Что, простите? Ах да, перья! — улыбнулся Шеховской.

Заскучав в обществе своей собеседницы, Поль обвел глазами блестящее собрание и заметил поблизости ярко-синее платье, что было этим вечером на Полин. Поприветствовав чету Горчаковых в самом начале вечера, он сознательно все оставшееся время держался подальше от Полины. Княгиня Горчакова разговаривала с молодым офицером и рассмеялась каким-то его словам, слегка откинув голову и привлекая внимание к безупречной стройной шее, на которой едва заметно билась тонкая жилка пульса. Молодой человек, совершено без ума от своей собеседницы, не сводил восхищенного взгляда с ее лица, но улыбка самой Полины была искусственной, будто приклеенной к лицу. Однако стоило ей поймать мимолетный взгляд Шеховского, как она тотчас вспыхнула ярким румянцем и отвела глаза. Сердце бухнуло в груди, и, смутившись, она потеряла нить беседы, опустила глаза, а потом, не удержавшись, снова подняла голову и разыскала его глазами. От этого жадного взгляда Павлу стало не по себе.

Подпирая плечом колону, Мишель стиснул тонкую ножку бокала с шампанским. Как она может?! — задыхаясь от вспыхнувшей внезапно ярости, думал он. Вот так, в открытую, ловить его взгляд, краснеть, как влюбленная дебютантка. Ему казалось, что это заметили все, не только он один. Ах, как хотелось в этот момент свернуть ее точенную шейку, стиснуть нежное горло, встряхнуть как куклу, чтобы растрепались безупречно уложенные в изысканную прическу белокурые пряди! Увидеть смятение в ее глазах… Воспоминание о той единственной ночи — брачной ночи — отозвалось в сердце горько-сладкой болью. Больше Полина не приходила в его спальню, и он не заходил на ее половину. Внешне Горчаковы являли собой образец безупречной супружеской пары. На людях князь со своей женой был внимателен и обходителен, но дома, в огромном особняке, молодожены старались не попадаться на глаза друг другу. Казалось, Полину вполне устраивает такое положение вещей, а Горчаков не мог переступить через себя, чтобы настаивать на своих супружеских правах. Ему казалось, что тем самым он унизится в ее глазах, да и своих собственных. Ведь ясно же как божий день, что его молодая жена увлечена другим, и пусть Шеховской ни намеком, ни взглядом не давал ей ни малейшего повода надеяться на взаимность, для Михаила это ничего не меняло.

Злясь на себя, на нее и даже на Шеховского, Мишель оттолкнулся от колоны за своей спиной и направился к выходу на балкон, захватив по дороге сигару в курительной. Он не хотел смотреть, как она разговаривает с другим, не хотел видеть, как она ищет глазами того, кто занял место в ее сердце. Достав из кармана спички, Михаил закурил.

Павел, успевший заметить, как Михаил выходил из зала, поспешил за ним. Надобно сказать ему, — вертелась в голове назойливая мысль. Почему-то вдруг стало так важно поговорить с Горчаковым, рассказать ему, что он не имеет в виду ничего дурного, что Полина для него только сестра его покойной жены, жена его друга.

Шеховской вышел на балкон и вдохнул морозный воздух декабрьского вечера вместе с табачным дымом.

— Mon ami, — закашлялся он, — ты должен избавиться от этой скверной привычки.

— Как скажешь, — равнодушно отозвался Горчаков и затушил сигару.

— Мишель, я должен сказать тебе…

— Не стоит, — перебил его Михаил, — ты мне ничего не должен.

— Но постой! Если ты думаешь, что я хоть каким-нибудь образом…

— Я так не думаю, — отозвался Горчаков. — Прошу тебя, давай оставим эту тему. Я не расположен говорить об этом прямо сейчас. Лучше скажи мне, как твои дела?

Шеховской невесело усмехнулся.

— Я потерялся. Потерял цель, к которой шел. Ты можешь мне не верить сейчас, но я не знаю, ни куда иду нынче, ни что ждет меня в конце того пути.

— Это пройдет, — тихо заметил Михаил. — Все проходит, и это пройдет.

— Цитируешь царя Соломона? Может быть, — согласился Павел.

— Ты встретишь кого-нибудь, и все забудется.

— Иногда мне кажется, что всей жизни будет мало, чтобы забыть ее, — вздохнул Павел. — Это странно, но раньше я любил всех женщин — и ни одну из них в особенности, а теперь люблю только одну, но ее больше нет со мной.

— Что имеем, не храним, — грустно улыбнулся в ответ Мишель.

— Теперь самый желанный спутник для меня — одиночество, но и этого я лишен: как назло, все словно задались целью не оставлять меня одного.

* * *

Снега не было долго. Только к началу ноября выпал первый снежок, да и тот сдуло уже на следующий день студеным северным ветром. Крестьяне угрюмо косились на голые поля, переживая, что вымерзнут озимые, коли не прикроет их снежным покровом. Зато в конце ноября запуржило, завьюжило, снег шел день да через день, сугробы намело в пояс высотой, а потом еще и ударил мороз. Ветер выл в трубах, порывами бросался в окна, отчего оконные стекла в старинной усадьбе тоненько дребезжали, словно жаловались на лютый холод, что вдруг сковал окрестности.

Анна коротала день за рукоделием, с тоской глядя на метель за окном. Сердце сковало таким же холодом, что и все вокруг. Маялась в неизвестности душа. Горестно вздохнув, она с усилием воткнула иголку в свою работу и, уколов палец, с досадой смотрела на капельку крови, испачкавшую крохотную рубашонку. Не лежала у нее душа к иголке с ниткой, и сколько бы ни билась она над шитьем, все выходило не так, как хотелось.

— Шо ж ти, любонька моя, ладу себе не дашь? — прошелестела Агата, неодобрительно качая головой.

— Нету мне покоя! — вздохнула Анна. — Что-то в груди жмет, тоска замучила.

— Скоро уже, — улыбнулась старушка. — Скоро тебе малятко всю тоску развеет.

Словно услышав, что речь пошла о нем, беспокойно шевельнулся ребенок. Аня приложила ладонь к животу: вот ведь диво, почти не видно было его, и только в последние три месяца расти стал, как на дрожжах.

Аня вновь попыталась представить себе, как сложится ее дальнейшая судьба, но мысли ее свернули к Закревскому. Василий Андреевич с утра уехал в Полтаву за утвержденным Судебной Палатой актом об удочерении Анны Николаевны Опалевой. Может быть, волнение за приемного отца таким беспокойством отозвалось в душе: ведь немудрено было заплутать, с пути сбиться в такую погоду.

Но не только это мучило ее с утра. Ночью ей снова снился странный сон: она бежит, подобрав юбки, по заснеженному полю, утопая выше колена в сугробах за человеком, что идет впереди. На его непокрытую русую голову падают снежинки, серое небо сыпет и сыпет частым снегом, и никак не разглядеть ей того, за кем она бежит. Захлебываясь криком и плачем, она падает прямо в холодный сугроб, и тогда он останавливается, оборачивается к ней, — но у него нет лица. Господи, кто он?! Кого она так часто видит во сне?! И почему при этом не видит его лица?!

— Мне бы в храм сходить, — вздохнула она.

— Что ты, в такую-то ненасть! — вскинулась Агата. — Вот завтра метель уляжется, и праздник большой — Никола Зимний, девки сегодня полдня храм украшали, вот и сходишь.

— Будь по-твоему, — согласилась Анна.

Наутро, как и обещала Агата, метель улеглась. Аню разбудило яркое солнышко, ворвавшееся в ее спальню через не зашторенные окна. Спустив ноги с постели, она нащупала ногой комнатные туфли и осторожно поднялась. Поясница отозвалась привычной ноющей болью. Господи, как же она устала! Как надоело чувствовать себя огромной, тяжелой и неуклюжей! Обернувшись, дернула сонетку и подошла к зеркалу. Анна долго смотрела на себя и даже когда в комнату вошла ее горничная Наташа не обернулась.

— Приготовь мне платье на выход, — распорядилась Анна. — После завтрака в церковь пойдем.

— Да там такие сугробы намело, куда уж Вам ходить по такой дороге, — возразила Наталья.

— Тогда, значит, поедем! Пусть Егорка сани запряжет, — улыбнулась Аня.

— Как скажете, барышня, — поклонилась Наталья.

После завтрака Анна вместе с Натальей, усевшись в сани, отправились к местной церквушке. После торжественной службы девушка долго стояла перед образами, не решаясь просить Николу-Угодника об исцелении души и разума. Кто знает, какая истина ей откроется, когда вернется память? Может, и жить ей не захочется с этой правдой? Поставив свечку, Аня мысленно взмолилась о благополучном разрешении от бремени.

Наталья все это время стояла немного позади ее. Скосив глаза, Аннет заметила, как девка истово перекрестилась несколько раз. Губы ее при этом беззвучно шевелились, творя молитву. Дождавшись, когда Наталья закончит бить поклоны, Анна вышла на крыльцо, глубоко вдохнула морозный воздух и шагнула на ступеньку.

Нога заскользила по утоптанному множеством ног снегу, и, испуганно охнув, Анна свалилась с невысокого крыльца. Наталья бросилась поднимать барышню.

— Анна Николавна! — запричитала она. — Что ж Вы под ноги-то не смотрите?!

— И много я там увижу? — отмахнулась Аня, тяжело поднимаясь. — Вроде обошлось, — перекрестилась она.

— Ну, слава тебе, Господи, — улыбнулась трясущимися губами Наталья.

С трудом забравшись в сани, Аннет всю дорогу до усадьбы прислушивалась к своим ощущениям. Вроде бы в самом деле все обошлось, — успокоилась она.

После полудня приехал Василий Андреевич. Увидев в окошко остановившийся напротив крыльца возок, Аня поспешила вниз. Она осторожно спускалась по лестнице, но замерла на предпоследней ступеньке. Тянущая боль внизу живота заставила ее ухватиться за перила. Граф, войдя в вестибюль и заметив ее, сразу понял, что дело неладно. Обернувшись к входящему следом кучеру, коротко распорядился, чтобы тот, не мешкая, отправлялся за доктором, а сам бросился к ней и, поддерживая под руки, помог подняться обратно в свои покои. Позвали Агату. Только глянув на Анну, старушка нахмурилась и тотчас направилась к себе за травами, о целебных свойствах которых только ей одной и было ведомо, велев по пути Наталье приготовить простыни, полотенца и принести горячей воды.

— Не поспеет доктор-то, — пробормотала она себе под нос, заваривая что-то в небольшом горшочке.

— Как не поспеет? — ахнула повариха, услышав слова старой няньки.

— А так, не поспеет, и все тут, — отмахнулась Агата. — Наталья говорила, упала Аннушка поутру на крылечке церковном. Не само, значит, началось, туточки можно чего угодно ждать.

Подхватив закипевшее варево, Агата засеменила в покои барышни. Вся усадьба затаила дыхание в ожидании новостей. Прошло около трех часов, когда из спальни Анны донесся крик младенца.

— Слава тебе, Господи! — перекрестилась белая как снег Наталья и подставила руки, чтобы принять у Агаты мальчонку.

— Гляди-ка, какой у нас Николка! — усмехнулась старая нянька.

— И правда, Николка, — улыбнулась Наташа. — Будет у него Никола-Угодник заступником.

— Сомлела барышня, — принялась легонько похлопывать Анну по щекам Агата.

Пока старушка приводила в чувство Аннет, Наталья обмыла и запеленала младенца. Тихонько покачивая дитя на руках, Наташа не могла отвести глаз от маленького сморщенного личика.

— И каков ты будешь-то? — тихо пошептала она.

— Дайте его мне, — прошептала Аня, пытаясь приподняться на подушках.

— Лежи, успеешь еще, — замахала на нее руками Агата.

— Глядите, Анна Николавна! — наклонилась к ней Наталья, показывая сына.

 

Глава 21

Как ни старался Павел Шеховской избегать общества, но все же сделаться затворником окончательно было никак невозможно: полгода официального траура истекли, а столь явная демонстрация чувств в свете считалась mauvais ton (дурной тон). Впрочем, на балах, раутах и суаре князь по-прежнему практически не появлялся. После того памятного разговора с Михаилом он изредка бывал в клубе, в основном по приглашению Горчакова, но в последнее время стал часто замечать на себе какие-то странные сочувствующие взгляды. Однако каждый, с кем бы ни встретился он взглядом, тотчас стремился отвести глаза.

Князь поначалу воспринимал это спокойно, отнеся все на счет недавней трагедии, но когда при его появлении, куда бы он ни вошел — в светскую ли гостиную, в штаб полка или в клуб — стали враз смолкать все разговоры, отметил про себя, что подобное может быть связанно только с какой-нибудь скандальной новостью, а он никакого скандала за собой не знал.

— Может, хоть ты мне пояснишь, mon ami, что сие означает? — обратился он к Михаилу, когда они после ужина у Катенина заехали к Мишелю на Литейный. Полина поспешила удалиться в свои покои, а друзья, устроившись с бренди у камина в библиотеке, продолжили разговор, начатый еще у Катенина.

— Что ты имеешь в виду? Настоятельное приглашение Катенина?

— Нет! — отрезал Шеховской. — С этим-то как раз все ясно, — уже тише добавил он.

— Тогда что? — удивленно вскинул брови Мишель.

— Все эти разговоры, шепотки, которые тотчас умолкают, стоит мне появиться где бы то ни было.

— Il te semblait. (Тебе показалось), — буркнул Горчаков.

— Pas du tout. (Вовсе нет), — также переходя на французский, отозвался Поль.

— Пустое, — нарочито вздохнул Мишель.

— Мишель! — не отводя глаз, укоризненно покачал головой Шеховской.

— Проклятая баба! — пробормотал себе под нос Михаил.

— О ком же это ты столь неласково?! — удивленно приподнял бровь Павел.

— Да кузина твоя, — раздраженно ответил Горчаков. — Язык без костей, вот и болтает что ни попадя.

— Мари? — предчувствие чего-то дурного холодом сжало в сердце. — И что же успела наболтать моя ненаглядная родственница? — процедил Павел.

Горчаков вздохнул, едва заметно покачал головой, отказываясь говорить, но, наткнувшись на непреклонный взгляд, вынужден был продолжить.

— Mademoiselle Валевская высказала совершенно невероятное предположение, что твоя супруга не утонула, а попросту сбежала, — выпалил он.

Павел отставил в сторону недопитый бокал с бренди.

— Сбежала!? — не поверил он своим ушам. — Это невозможно! Поплавский сознался во всем, — гневно добавил он.

— Поговаривают, что ему некто хорошо заплатил за молчание, — неопределенно махнул рукой Михаил. — Глупости все это! — тут же зло заметил он. — Ни за какие деньги, даже имея на совести убийство, человек не станет так оговоривать себя.

— И все же… — побуждая его продолжить, протянул Поль.

— Мари весьма красочно расписала, как молодой Левашов увлекся Юлией Львовной, что многие заметили на балу в доме Шуваловых.

Перед мысленным взором его вновь всплыло видение: Жюли в ярко-красном платье с обворожительной улыбкой кружится в вальсе в объятьях Сержа на том памятном балу в доме сестры Горчакова.

— И что с того? Бал у Шуваловых был на Новый год, Жюли пропала на Пасху. Да и Левашов, поди, давно уже опроверг эти слухи, — ответил Павел, уставившись в пространство.

— Может, и опроверг бы, будь он в Петербурге, — неохотно отозвался Мишель. — Ты разве не знаешь?

— Не знаю чего? — поинтересовался Павел.

— Левашов вместе с дипломатической миссией еще в мае отбыл в Париж с каким-то поручением самого Государя.

— В мае? — эхом отозвался Поль. — Быть того не может!

Друзья замолчали, только дрова потрескивали в камине.

— О чем Вы говорили с Катениным? — прервал затянувшееся молчание Михаил.

— К Александру Андреевичу обратился с просьбой порекомендовать толкового офицера для особых поручений генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Николаевич Муравьев. Если это предложение меня заинтересует, он с удовольствием рекомендовал бы меня Муравьеву. Мне же он настоятельно советовал не отказываться от такого предложения.

— Ну, а ты сам что думаешь по этому поводу? — поинтересовался Горчаков.

— Знаешь, час назад я еще раздумывал, соглашаться ли, а теперь точно соглашусь: уж лучше в Сибирь, чем оставаться в этом серпентариуме, именуемом светом, — ответил Павел, вставая с кресла и улыбаясь улыбкой, не затронувшей его глаз. — Ладно, пора бы и честь знать! — хлопнул он Горчакова по плечу.

Как бы ни невероятно было предположение Мари, но тело так и не нашли, — терзался сомнениями Павел, возвращаясь на Сергиевскую. Шеховской тряхнул головой, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей, но они тотчас возвращались и продолжали назойливо кружить в голове. Жюли пропала в конце апреля, в мае Левашов уехал в Париж. Может ли это быть простым совпадением? Поль глубоко вздохнул, чтобы унять боль, что вдруг с чудовищной силой стиснула сердце. Не смей даже думать о таком! — приказал он себе. — Что, уж лучше думать, что она мертва? — тут же возразил внутренний голос. Господи! Я с ума схожу! Говорю сам с собой, — спешиваясь, недовольно нахмурился он. Передав поводья груму, Павел направился к дому. И если ранее он бы непременно впал в состоянии жгучей ярости, то ныне эта гнусная клевета не вызвала ничего, кроме тянущей щемящей боли. А может, и не клевета вовсе? — лежа ночью без сна, спорил он сам с собою. — О Боже, насколько легче считать ее мертвой, чем смириться с таким предательством! Шеховской со стоном перевернулся. — Нет, не могла! Не такова она, чтобы сбежать с любовником, инсценировав свою смерть. Но откуда тебе знать? Ведь почему-то же отец ее считал авантюристкой, охотницей за состоянием и титулом. И уж точно Жюли не такова, какой кажется на первый взгляд. Каким-то шестым чувством Павел чувствовал в ней скрытый огонь, который словно дремлет и только и ждет случая, чтобы прорваться наружу, и горе тому неосторожному, кто окажется рядом. — Горькие размышления лишили сна. Невыносимо думать о том, но еще более невыносимо стать объектом сплетен, насмешек и домыслов.

Пролежав почти всю ночь без сна, Павел наутро позавтракал в своих апартаментах и собирался отправиться в полк. Он легко сбежал по ступенькам в вестибюль, на ходу застегивая шинель. Надев на голову фуражку, поправил упавшую на глаза русую прядь, натянул перчатки и уже взялся за ручку двери, когда его остановил раздавшийся за спиной голос отца.

— Спешишь?

— Здравствуйте, папенька! — обернулся он. — Нет.

— Тогда задержись. У меня есть разговор к тебе, — продолжил князь.

Павел удивлённо вскинул бровь.

— Это не может обождать до вечера?

Николай Матвеевич отрицательно качнул головой. Видимо, вопрос, который хотел обсудить с ним отец, действительно серьезный, потому как он не послал лакея по своему обыкновению, а сам вышел за ним. Подавив тяжелый вздох, Поль отпустил дверную ручку и прошел вслед за Николаем Матвеевичем в его кабинет. Дождавшись, когда сын плотно прикроет двери, старый князь указал на кресло, предлагая присесть. Павел сбросил на диван шинель и фуражку и только затем опустился в кресло, закинув ногу за ногу.

— Я Вас слушаю, отец!

— До меня тут дошли некоторые слухи, — поморщился князь, — весьма и весьма неприятного свойства.

— Я не в настроении злословить, — отозвался Поль, — и Вы знаете мое мнение на сей счет: я никого никогда не осуждаю и не обсуждаю…

— Да, но в данном случае речь идет о тебе! — перебил его Николай Матвеевич.

— Боюсь, ничего нового Вы мне не скажете, — раздраженно ответил Павел.

Блеклые глаза князя гневно сверкнули, на худом бледном лице проступил нервный румянец.

— Если тебе сие известно, отчего ты тогда не предпринимаешь ничего?!

— Я, папенька, не совсем понимаю, что я должен предпринять? Поехать в Париж? Потребовать сатисфакции у Левашова?

— Если это правда, и твоя жена действительно жива, ты должен потребовать развод!

— Вы сами себе ответили. В том-то и дело, отец, что это всего лишь слухи, и не более. Ни у меня, ни у кого-либо другого нет доказательств ни того, что Жюли погибла, — голос Шеховского дрогнув, выдав владевшее им волнение, — ни того, что она жива и так оригинально пожелала оставить меня. Единственное, что я могу сделать — это положить конец этим толкам.

— Но как?! Как ты собираешься это сделать?!

— Людям неинтересно злословить о том, кого нет у них перед глазами, — усмехнулся Шеховской. — А посему я собираюсь оставить столицу на длительный срок.

— Ты собираешься за ней?! — едва ли не ужасом поинтересовался князь.

— Нет. Если она жива и все действительно так, как говорят, то тогда она все равно, что мертва для меня, — ответил Павел.

Говоря это, он не верил в такую возможность, но даже если это и так, то тогда он солгал, сказав, что в этом случае она для него все равно, что мертва. Если это так, он не успокоится, пока не узнает, почему. Почему она решила оставить его, да еще таким жестоким образом, заставив оплакивать собственную смерть? — Мне сделали предложение поступить на службу к генерал-губернатору Муравьеву чиновником по особым поручениям, и я намерен принять его.

— Возможно, ты прав, — вздохнул Николай Матвеевич, — и это действительно наилучший выход.

— Кстати, Мишель полагает, что во всем этом не обошлось без участия одной нашей юной родственницы. Это действительно так?

Князь только кивнул головой, а по лицу Павла скользнула мрачная улыбка:

— Вот и привел Господь убедиться в любви, — бросил он, выходя из кабинета. Николай Матвеевич проводил его недоумевающим взглядом.

Разговор с отцом оставил тяжелый осадок на душе. Не то, что он сам не думал о том же, но услышать это из уст отца была крайне неприятно. И если поначалу он сомневался в том, принять ли предложение Муравьева, то после этого тяжелого и неприятного разговора был уверен, что поступит именно так. Его ничего не держит в Петербурге. А уж если выяснится, что все слухи вокруг его имени истинная правда, то тем более он не желает находиться здесь, ибо никогда не простит ей такого предательства, коли у нее достанет смелости объявиться в столице вместе со своим любовником.

* * *

Изрядно проредив ряды чиновников Восточно-Сибирского ведомства, Муравьев искал им замену из числа молодых и честолюбивых, готовых к трудностям и неустанному труду во благо отечества. По словам Катенина, с которым граф Муравьев был знаком еще по службе на Кавказе, князь Шеховской был именно таким человеком.

Личная встреча князя Шеховского с генерал-губернатором Муравьевым состоялась в аккурат перед Новым годом в доме министра внутренних дел Льва Алексеевича Перовского. Павел Николаевич принял приглашение Перовского исключительно ради того, чтобы иметь возможность свести личное знакомство с графом Муравьевым, который Перовскому доводился родственником и был с ним достаточно близок. Однако при знакомстве Шеховскому показалось, что граф слишком молод для того, чтобы занимать столь высокий пост. Он ожидал увидеть человека военной закалки, строгого и убеленного сединами, а перед ним предстал еще довольно молодой генерал-майор, не лишенный приятности во внешности, его вполне можно было бы назвать привлекательным, если бы не нездоровый цвет лица вследствие обострения перемежающейся лихорадки, заработанной им в прошлых военных походах. В целом Муравьев производил впечатление никак не государственного мужа, а человека веселого, энергичного и легкого в общении. Рассудив однако, что первое впечатление, произведенное на светском рауте и исключительно внешними данными, редко бывает верным, Павел Николаевич решил для начала получше присмотреться к своему возможному начальнику.

Впрочем, и первое мнение самого Николя Николаевича о князе было не слишком высоким: Муравьев пришел к выводу, что перед ним легкомысленный наследник знатного аристократического рода, светский щеголь, повеса, любимец дам, в то время как ему нужен был надежный, не боящийся трудностей неутомимый труженик, воин и исследователь. Сам бы он едва ли счел его подходящим для такой службы, но более чем лестная характеристика, данная Шеховскому Катениным, сыграла свою роль. Муравьев решил рискнуть и лично подтвердил князю свое предложение о поступлении к нему на службу и тут же получил его согласие. Немало занимала Николая Николаевича причина, побудившая князя принять его предложение. Насколько ему было известно, отец Павла Николаевича обладал весьма обширными связями при дворе, и молодого человека по всем признакам ждала блестящая придворная карьера. Оттого и не мог понять Муравьев стремления Павла Николаевича покинуть Петербург. Мелькнула даже мысль, что Павел Николаевич может оказаться одним из тех, кто сочувствует Петрашевскому и иже с ним, а поскольку многих из них нынче арестовывали по обвинению в измене, то Шеховской решил уехать подальше, дабы просто переждать смутное время. Своими сомнениями он поделился с Перовским.

Лев Алексеевич по долгу своей службы знал куда больше того, что было известно всему свету, и мог о многом поведать графу. Как узнал Николай Николаевич из его рассказа, Павел Николаевич действительно попадал в поле зрения управления полиции, но это никак не было связано с его политическими взглядами и убеждениями. Его ложно обвиняли в смерти бывшей la maНtresse (любовницы), но вскоре он был освобожден из-под ареста.

— Но тогда я не понимаю, в чем причина? — пожал плечами Муравьев.

— Это есть дело глубоко личное, — отозвался Перовский, — ну, впрочем, я Вам расскажу о том, что мне известно доподлинно. Вы имеете право знать о том, кому собираетесь доверить весьма сложные дела и свершения. Год назад князь обвенчался с девицей Юлией Львовной Кошелевой, семнадцати лет от роду, и история сия наделала изрядного шуму в светских гостиных.

— А почему тогда Павел Николаевич был нынче один, без супруги? — недовольно заметил Муравьев. — Видимо, не обошлось без скандала?

— Об этом я и собираюсь Вам рассказать, — едва заметно улыбнулся Перовский. — Молодая княгиня Шеховская весьма короткое время выступала в Александринском театре под псевдонимом Анны Быстрицкой, и именно там Павел Николаевич и свел знакомство с нею. Какое-то время их, видимо, связывали отношения, вполне обычные для актрисы и ее покровителя, но все это, как ни странно, содержалось в глубочайшей тайне, пока Павла Николаевича не обвинили в убийстве актрисы того же театра mademoiselle Ла Фонтейн, с которой его связывали такие же отношения, но несколько ранее, до знакомства с Юлией Львовной. Именно тогда Юлия Львовна явилась в участок, призналась в своей связи с Шеховским и подтвердила, что ночь, когда была убита mademoiselle Ла Фонтейн, князь провел у нее, что подтвердил и швейцар ее дома. Павла Николаевича освободили из крепости, и он поступил как человек благородный: дабы спасти репутацию девицы Кошелевой, коей она так безоглядно пожертвовала ради его спасения, женился на ней, причем вопреки воле отца, и заставил того признать этот брак. Должен заметить Вам, молодая княгиня Шеховская — женщина редкой красоты и редкого таланта. У нее дивный голос! Я имел счастье слышать ее исполнение в доме Шереметьевых.

— Вот как? — принялся теребить ус Муравьев.

— И представьте, какая ужасная трагедия разыгралась полгода назад: Юлия Львовна была похищена настоящим убийцей актрисы Ла Фонтейн, она попыталась сбежать от него, но была настигнута им и сброшена с моста в реку Стрелку.

— Неужели погибла?! — ахнул Муравьев.

— А вот этого доподлинно не знает никто! Тело так и не нашли, хотя князь лично принимал участие в поисках. Молодой Шеховской был безутешен.

— Действительно, весьма трагично, — задумчиво произнес Николай Николаевич. — Но это все же не повод менять блестящую карьеру — мне ведь его рекомендовал Катенин, и слышали бы Вы, как рекомендовал! — на трудности жизни в Богом забытом Иркутске.

— А для сего есть иная причина, — понизил голос Перовский, метнув быстрый взгляд в сторону Шеховского. — Некоторое время назад в свете вспомнили, что граф Левашов, который был очень увлечен ею, отбыл с дипломатической миссией в Париж спустя неделю или две после исчезновения княгини. Поговаривают, что она отвечала ему взаимностью и сбежала в Париж с Левашовым, а вся эта история с похищением — чистой воды инсценировка. Она ведь актриса, и надо полагать, что для нее не составило труда разыграть сцену своей якобы смерти.

— Ужасно гадкая история, если это и в самом деле так, — поморщился Муравьев, тотчас в душе проникаясь сочувствием к Шеховскому.

О Боже, женщины! Что им нужно? — думал он, совсем по-иному глядя на князя. — Молод, красив, богат — и покинут. Но зато теперь для него стало вполне объяснимым стремление Шеховского оказаться как можно дальше от Петербурга.

Павел уж давно уладил все свои дела в полку и готов был хоть сейчас отправляться в Иркутск, но его отъезд откладывался по причинам от него не зависящим. Ждали решения Государя по делу капитан-лейтенанта Невельского, который должен был стать его попутчиком в этой поездке.

Надо сказать, что и Муравьев прибыл из Иркутска в Петербург исключительно для того, что решить, наконец, судьбу исследований Амура, проведенных Невельским вопреки высочайшему указанию. Канцлер, граф Нессельроде ратовал за то, чтобы наказать строптивого капитана и разжаловать в матросы за своеволие и неподчинение монаршей власти, в то время как Муравьев вместе с Перовским, зная про проанглийские настроения канцлера, пытались всячески отстоять отважного мореплавателя и донести до Государя всю важность совершенных им открытий. Англия имела свои интересы на западном побережье Тихого океана, и граф Нессельроде, поддерживающий политику английского правительства, пытался всячески воспрепятствовать освоению русскими территорий, лежащих за Амуром. Однако 12 февраля дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки, и вопреки желаниям Карла Васильевича Нессельроде Невельской не только был оправдан в глазах Государя, но даже был награжден Орденом Владимира 4 степени. "Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен" — так гласила резолюция Николая I на докладе Особого Комитета по делу Невельского. Теперь можно было ехать.

В Петербурге нынешней зимой стояли трескучие морозы, каких давно не помнили. Шеховской, поеживаясь, вышел из возка у дома Горчакова на Литейном и отпустил возницу. Усмехнувшись, князь подумал о том, каково придется ему в Сибири, если он в столице промерзает до костей. Легко взбежав по ступеням, Павел торопливо прошел в вестибюль. Он заехал лишь проститься, потому как уже завтра отбывал в Иркутск. Он не собирался задерживаться, но Полина попросила его остаться на обед, и он не смог отказать.

За обедом речь пошла о его новом назначении. Княгиня Горчакова говорила мало, в основном прислушиваясь к разговору между Шеховским и своим супругом.

— Не жалеешь, что променял Петербург на Богом забытую дыру? — весело поинтересовался Мишель.

Горчаков и не скрывал, что доволен тем, что Павел уезжает. Да, он ощущал при этом себя последним эгоистом, но надеялся, что с отъездом Шеховского наладятся его отношения с молодой супругой.

— Я напишу тебе, когда доберусь до места и составлю собственное мнение о том, — смеясь, ответил Павел. — Не стоит доверять суждениям тех, кто там ни разу не был.

— А Вы в Иркутск надолго? — не удержалась Полина и тотчас покраснела под пристальным взглядом Михаила.

Павел кашлянул, пытаясь скрыть неловкость. Подняв глаза от тарелки, он внимательно посмотрел на Полин.

— Это зависит не от меня. Я поступаю на службу к генерал-губернатору и отныне собой не располагаю, — сухо ответил он.

За столом повисла тишина. Полина уткнулась в тарелку и прикусила губу, кляня себя в душе за вопрос, что с головой выдал ее интерес к Шеховскому Поблагодарив хозяев за гостеприимство, Павел поднялся из-за стола и, заверив их, что вынужден спешить, потому как многое еще не готово к отъезду, торопливо откланялся. Супруги остались наедине. Опустив глаза, Полина комкала в руке край скатерти: она почти физически ощущала исходящую от Мишеля злость.

— Ну, что же, Полина Львовна, — медленно заговорил он на удивление безразличным голосом, — мне представляется лучшим решением разъехаться. Выбирайте, где бы Вы хотели поселиться, у меня есть имение под Петербургом и другое в Орловской губернии.

Каждое его слово тяжелым камнем ложилось на сердце. Полина вскинула полные слез глаза на Михаила. Боже! Разъехаться?! Какой стыд! Уж светский Петербург не преминет воспользоваться случаем перемыть косточки молодой княгине Горчаковой, которую муж пожелал оставить спустя три месяца после свадьбы.

— А если я пожелаю остаться в столице? — сверкнула она непокорным взглядом в сторону мужа.

— Тогда уеду я! — веско ответил Горчаков.

— И ничто не заставит Вас переменить своего решения? — дрожащим голосом спросила она.

— А чего ради мне менять решение? Разве Вы не этого хотели? Свободы от меня?

Горчаков поднялся из-за стола и направился к выходу из столовой. Опомнившись от потрясения, Полина бросилась за ним:

— Мишель!

Князь остановился, но не обернулся.

— Мишель, Вы не правы!

— В чем не прав, сударыня? В том, что вижу Вас насквозь? В том, что Вы влюблены в другого?

— Мишель, да откуда Вам знать, если я сама ничего не знаю! Прошу Вас, не оставляйте меня, — тихо попросила Полина. — Я не вынесу этого! Вы ведь и сами избегаете меня, — вдруг быстро заговорила она. — Вы отталкиваете меня…

Михаил развернулся, с удивлением глядя в ее раскрасневшееся лицо. О да, она была прелестна, когда, волнуясь и сбиваясь, говорила ему о том, что он пренебрегает ею, что ей просто нужно время, чтобы все у них стало так, как прежде, до злополучной Пасхи! Горчаков смотрел на нее, как на нечто диковинное, как, например, он мог бы смотреть на яркую бабочку, или красивый цветок, любуясь, но не понимая сути того, что она пыталась сказать ему сейчас.

— Ах! Вы не слушаете меня! — воскликнула она, заметив его отстранённый взгляд, и вдруг разразилась слезами, что давно уж подступили к глазам и жгли их все сильнее с каждой минутой.

— Полин, — Мишель шагнул к ней и неловко приобнял вздрагивающие плечики.

— Вы говорили, что любите меня, — всхлипывая, продолжила она. — Говорили, что я нужна Вам, а нынче отшвыривайте, как ненужную вещь, и все потому, что вбили себе в голову, будто я люблю Шеховского.

— А разве нет? — выпустил ее из объятий Горчаков. — Разве нет?! — повторил он.

— Я не знаю, — вздохнула Полина. — Ах! Правда, я не знаю! Это все так сложно. Вы не поймете!

— Отчего же? Попытайтесь объяснить, — задумчиво ответил Михаил.

Ему показалось, что он знает, о чем она хочет сказать, но все же хотел об этом услышать от нее.

— Я не скрываю, что была влюблена в Павла Николаевича, — начала Полина.

— И кто ж его не любит, — прошептал себе под нос заметил князь, вспомнив слова своей старшей сестры Катиш, которые некогда смутили и самого Шеховского. Михаил тогда как бы в шутку поинтересовался у сестры ее женским мнением о том, почему дамы всегда предпочитают ему Павла.

— Да что ж тут мудреного? — удивилась Катишь. — Ты вот, Мишель, больше на медведя похож, солидный да степенный, не пошутишь, не улыбнешься, и с самого детства таким был, а Поль, — тут она восхищенно закатила глаза к потолку, — он как мечта, тонкий да звонкий. Кудри золотые, в глазах огонь, плечи широки, талия тонкая, — глаз не отвесть!

— Но потом, когда Жюли исчезла… Мне показалось, что… Ах, неважно! Я люблю свою любовь к нему, а не его, — выпалила Полин и сама испугалась своих слов.

Но слово, как известно, не воробей…

— Так трудно забыть муки первой любви, — потупила она взор. — Так трудно! — покачала она головой.

— Может, Вы и правы, Полин, — тихо ответил Михаил. — Мне о том не ведомо. Я знаю только, что я Вас люблю, и Ваше равнодушие причиняет мне страдание, — вдруг добавил он.

Полина подняла заплаканные глаза и уже не смогла отвести их от лица своего супруга. Его обычно столь непроницаемый вид, броня ледяного равнодушия, которой он отгораживался от нее, сейчас вдруг дала трещину, и она явственно читала в его взгляде все его чувства. Невыносимым стыдом обожгло душу. Она и в самом деле ни разу не подумала о том, что причиняет ему боль своими поступками. Упиваясь жалостью к себе, лелея разбитые мечты и надежды, она отворачивалась от его терзаний и мучений.

— Мишель…

— Пустое это, сударыня! — вздохнул он.

Княгиня покачала головой.

— Давайте вернемся к этому разговору позже, — попросила она.

— Как пожелаете, — отозвался Михаил.

Дверь за ним бесшумно закрылась, и Полина осталась одна. Что же ей делать? Если все останется, как сейчас, Мишель непременно захочет разъехаться, и наверняка не изменит решения. Но он только что говорил, что любит меня, — на сердце потеплело от этой мысли, — а если любит, значит, сможет простить, только вот первый шаг к примирению, по всей видимости, сделать придется ей самой. И сделаю! — решительно расправила она плечи. Сегодня же! Может, и не захочет он потом отсылать меня от себя.

От Горчаковых Павел отправился в гостиницу "Бокэн", где остановился Муравьев. Перед отъездом Николай Николаевич просил его зайти с тем, чтобы передать с ним утвержденные в Петербурге инструкции для губернатора Камчатки Завойко. Эта встреча с Муравьевым один на один в гостиничном номере была куда более плодотворной. Николай Николаевич имел возможность более внимательно присмотреться к Шеховскому. Для себя он отметил цепкий взгляд, трезвые суждения, а самое главное — огромное желание вникнуть в суть происходящего, понять весь глубинный смысл того, что ему предстояло сделать. Найдя в лице молодого Шеховского внимательного и заинтересованного слушателя, Муравьев с воодушевлением принялся делиться с ним своими планами по обустройству восточной окраины великой империи. В свою очередь, Павла приятно поразила горячность молодого генерал-губернатора, его стремление укреплять величие России и на самых дальних ее рубежах. Он говорил так увлеченно, что Поль отметил, что он и сам уже загорелся идеями Николая Николаевича.

До Иркутска Шеховскому предстояло ехать с капитаном Невельским, а оттуда почти сразу же отправляться далее — на Камчатку, в Петропавловск. Ради любопытства заглянув в карту, он был поражен расстоянием, которое отделяет Петропавловск от Петербурга. Неужели и там, в Богом забытой глуши, живут люди? Павел с трудом мог представить себе, как ему удастся одолеть такой путь. У Муравьева он познакомился и со своим попутчиком, обласканным ныне сильными мира сего капитаном второго ранга Геннадием Ивановичем Невельским, который был лет на десять старше Павла и внешне никак не походил на героя, подвигами которого восхищался Петербург. Услышав, что князю путь лежит на Камчатку, он стал с восторгом рассказывать об Авачинской бухте, на которой расположен Петропавловск, о том, какой прекрасный порт может быть воздвигнут на ее берегах, но в тоже время сокрушался, что прискорбно мало внимания уделяется Амуру и его прибрежным областям.

— Да Вы поймите, Павел Николаевич, жизнь на Камчатке не возможна без того, чтобы не использовать Амур, — доказывал он Шеховскому, ухватившись по своей привычке за пуговицу его мундира. — Я не спорю, Камчатка сама по себе хороша, но это голодная земля, которая не сможет прокормить себя, а везти туда продовольствие сушей — это же так долго, так дорого! В то время как Амур может и должен стать тем водным путем, который будет снабжать Петропавловск.

— Я понимаю, — улыбался Поль, хотя ни черта не понимал в том, что говорил молодой капитан, но дал себе слово, что по дороге в Иркутск непременно разберется во всем этом.

В середине февраля из Петербурга выехала казенная тройка, увозя путешественников в далекую Сибирь. Дорогой молодые люди почти не разговаривали — это было совершенно невозможно, потому что чем дальше тройка удалялась на Восток, тем холоднее становилось. Дыхание вырывалось изо рта белыми облачками пара, застывая инеем на воротниках теплых шуб. Но вечерами, останавливаясь на ночлег, когда после ужина совершенно не чем было занять себя, Геннадий Иванович много рассказывал Шеховскому об Иркутске, Камчатке и тамошних жителях. Тот был прекрасным слушателем, но при этом не спешил делиться подробностями своей жизни, своими мыслями, молчал и о причинах, побудивших его оставить великосветский Петербург и отправиться в Сибирь, и Невельского порой поражала замкнутость и угрюмость молодого князя.

Павел знал от Муравьева, что Геннадий Иванович едет к невесте, и замечал, что иногда на Невельского находил мечтательных вид, когда он словно бы оказывался на берегах далекой Ангары, с милой его сердцу Екатериной Ивановной, которая преданно ждала его возвращения из Петербурга. И князь по-доброму завидовал ему в такие минуты. Невельской часто говорил о ней, рассказывал, какая она умная, красивая утонченная, какой прекрасный у нее голос, а Поль в такие моменты молчал, вспоминая большие темные глаза, водопад черных шелковистых локонов и дивный голос, которому рукоплескала добрая половина светского Петербурга.

Ужиная поздно вечером на какой-то почтовой станции в жарко натопленной комнате для постояльцев, Невельской совершенно случайно заметил в распахнутом вороте тонкой рубашки князя два обручальных кольца на шелковом гайтане рядом с нательным крестом. Перехватив его удивленный взгляд, Павел криво усмехнулся.

— Это моей жены и мое. Она погибла, — ответил он на невысказанный вопрос.

— Мне жаль, — растерянно пробормотал Невельской.

— Мне тоже, — каким-то безжизненным голосом ответил Шеховской.

Геннадий Иванович смутился, словно заглянул туда, куда ему было не положено, узнал о том, чего знать был не должен.

Больше они к этому разговору не возвращались, но после этого Невельской старался не заводить разговоров о своей невесте, дабы не напоминать князю о его утрате. Чем дальше уезжали они от Петербурга, тем разительнее становились перемены в окружающем их ландшафте. Пологие холмы и равнины сменились высокими сопками, покрытыми густым непролазным лесом, состоящим преимущественно из высокой добротной сосны и крепкой березы. Бог мой, какое богатство! — поражался Шеховской. Как красив и суров этот дикий край. За Уралом им практически не встречались помещичьи усадьбы, да и деревни здесь были совсем иные, не такие, какими он привык их видеть. Избы здесь строили высокими, но снега было столько, что и их заваливало по самые окна. Иркутск, привольно раскинувшийся на берегах Ангары, встретил их ясной морозной погодой, сиянием куполов местных церквей, отчетливо проступающих через синеватую морозную дымку и сибирским гостеприимством. Невельской сразу по прибытию отправился к Зариным, в дом своей невесты, а Шеховского, несмотря на отсутствие хозяина, тепло приняли в доме губернатора.

 

Глава 22

Шеховской не собирался задерживаться в Иркутске надолго, но передышка после трудного пути была просто необходима. На следующий день после приезда сразу после завтрака Поль взялся изучать черновик карты Амурского лимана, который любезно предоставил в его распоряжение Геннадий Иванович. Однако в картографии Павел был не силен, и он уже подумывал о том, что придется попросить Невельского разъяснить ему суть нанесенных капитаном на карту отметок и линий, как сам Геннадий Иванович явился в дом генерал-губернатора с тем, чтобы передать князю приглашение от Зариных на музыкальный вечер.

— Я понимаю, что Вам сейчас не до того, — смущенно улыбнулся Геннадий Иванович, — но вчера меня забросали вопросами о моем пребывании в Петербурге, и я рассказал в числе прочего, что имел счастие свести знакомство с Вами. Екатерина Ивановна и ее сестра Александра очень хотят познакомиться с Вами.

— Я буду, — улыбнулся в ответ Павел. — Непременно буду.

Вечером, облачившись в парадный вицмундир, Шеховской отправился к Зариным. Рано осиротевших Сашеньку и Катеньку Ельчаниновых после окончания Смольного института забрал к себе дядюшка. У Варвары Григорьевны и Владимира Николаевича Зариных собственных детей не было, и потому две осиротевшие племянницы нашли в их лице любящую семью. Девушкам ни в чем не отказывали, стараясь исполнить любой каприз: модные парижские туалеты, купленные на сибирское золото, шляпки, ленты, кружева. Не у всякой столичной модницы в гардеробе было такое изобилие. Сестры быстро покорили сердца всех молодых людей в округе, и в доме Зариных по вечерам часто собиралась веселая молодежь, играли и пели, устраивали танцы.

Так было и в этот вечер. Младшая, Катенька, давшая согласие Геннадию Ивановичу Невельскому стать его супругой, нынче воспринималась едва ли не как замужняя дама, а вот Сашенька по-прежнему была окружена сонмом поклонников. Весь цвет молодежи Иркутска был у ее ног. Окруженная толпой поклонников Александра обвела молодые веселые лица снисходительным взглядом и улыбнулась, полная сознания своей неотразимости и привлекательности, но услышав, что пожаловал еще кто-то из припозднившихся гостей, невольно перевела взгляд ко входу в гостиную. Едва только ее глаза встретились с взглядом молодого офицера, впервые пожаловавшего в их дом, как у девушки перехватило дыхание и отчаянно забилось сердце. Так вот каков, его сиятельство князь Шеховской! С трудом сглотнув ком в горле и справившись с волнением, Сашенька отвела глаза и продолжила начатый разговор. Краем глаза она успела заметить, как Невельской поспешил навстречу гостю с радостной улыбкой на лице. Заметив, что Геннадий Иванович вместе с ним направился к их тесному кружку, Александра отчаянно вцепилась в веер, чтобы не дрожали руки.

— Екатерина Ивановна, Александра Ивановна, позвольте представить Вам Павла Николаевича Шеховского, — обратился к ним Невельской.

— Очень приятно, сударыня, — улыбнулся Павел, поднося к губам затянутую в перчатку руку Кати, — весьма наслышан о Вас!

Катя опустила глаза и залилась очаровательным румянцем.

— Ах! Геннадий Иванович, — бросила она смущенный взгляд Невельскому, — право, мне неловко!

— Уверяю Вас, что слышал о Вас только хорошее, — усмехнулся Павел ее смущению.

Шеховской, привычный к салонному флирту, едва ли не скучая прошел весь церемониал знакомства, но когда его губы коснулись руки Александры, он ощутил, как вздрогнула девичья рука в его ладони. Подняв глаза, он удивлено взглянул в смущенно потупленные голубые глаза. Павел ничего не сказал, лишь поспешно отпустил руку Александры, и только едва заметная морщинка, пересекшая высокий лоб, выдала его растерянность. Он ведь не за этим пришел сюда, — нахмурился Шеховской, — ему вовсе не нужна любовь восторженной провинциальной девицы на выданье!

Веселье продолжалось, и только Шеховской был как бы в стороне от всего. Он о чем-то долго беседовал с Невельским и отвлекся от разговора только тогда, когда Катенька, поддавшись на уговоры молодых людей, села к роялю, и, взяв несколько аккордов, запела. Знакомые слова любимого романса Жюли ворвались в сознание: "Гори, гори моя звезда…". Князь переменился в лице, сердце стиснуло болью такой силы, что Павел, держась рукой за стену, медленно опустился на оказавшийся поблизости стул. Он снова словно бы перенесся в тот вечер в доме Радзинских, когда волнующий голос юной певицы совершенно заворожил его, а потом, обнимая тонкий стан, кружил ее в вальсе и тонул в омуте черных глаз.

— Красивый романс, не правда ли? — услышал он девичий голос у себя над ухом.

Повернув голову, Павел встретился глазами с незаметно подошедшей к нему Александрой.

— Да, — отозвался он. — Моей жене он тоже очень нравился.

— Ваша жена тоже поет? — с вымученной улыбкой поинтересовалась Александра.

— Пела, — ответил Шеховской. — Она умерла.

— О, простите, Бога ради! — смутилась Сашенька.

— Не стоит извинений, откуда вам было знать, — ответил Павел.

Саша не могла придумать, как продолжить разговор, а стоять рядом с князем и молчать было попросту неприлично, но сам Павел ничего не сделал, чтобы облегчить ей задачу. В эту минуту Шеховской мыслями был далек от Иркутска. Внезапно поднявшись со стула, князь разыскал Невельского глазами и направился к нему, оставив Александру в одиночестве. Переговорив с Геннадием Ивановичем, Шеховской торопливо простился с Владимиром Николаевичем и Варварой Григорьевной и покинул гостеприимный дом Зариных.

Наутро он принял решение без промедлений, пока держится зимник, отправляться в Якутск. С началом марта потеплело. Еще пару недель назад в Иркутске стояли сухие трескучие Сибирские морозы, а нынче, в преддверии близкой весны, с юга потянуло влажным ветром. Днем на солнце санный путь подтаивал, а ночью вновь покрывался тонкой коркой льда.

Ямщик спешил, то и дело подгоняя резвую тройку, что как птица летела по укатанному тракту. Шеховский зябко кутался в меховую полость, пряча лицо от обжигающего ветра в воротник бобровой шубы. Прохор, сидевший рядом, с утра приложился к дорожной фляге со спиртом и теперь клевал носом.

Наверное, зря он решил ехать в Сибирь, — усмехнулся Павел. На Кавказе в эту пору куда теплее, а там глядишь, и кончились бы мои мучения… Нужно было в Нижегородский полк переводится, — нахмурился он. Уж чего-чего, а морозов Поль не любил, куда милее сердцу была поздняя весна, когда все вокруг утопало в яркой молодой зелени, благоухали цветением сады вкруг усадьбы. Но и с этой порой теперь были связаны самые горькие воспоминания. Очнувшись от горестных дум, Павел заметил впереди одну из столь редких здесь почтовую станцию. Сани замедлили ход и остановились во дворе. От разгоряченных быстрой ездой лошадей валил пар, и подбежавшие конюхи споро выпрягали их и уводили в конюшню.

— Ваш благородие, — обратился ямщик к Шеховскому, — темняет уж, мож, здесь заночуем, а поутру снова в путь?

Выбравшись из саней, Павел повел плечами, разминая затекшие мышцы.

— Можно и здесь, — поглядывая на розовеющий вечерней зарей небосвод, виднеющегося над темным сосновым бором, согласился он. По ночам дороги в этих краях были не безопасны: путники вполне могли стать добычей голодной волчьей стаи или других хищников, куда более страшных, чем четвероногие. Много в сибирских лесах было беглых каторжан, что не брезговали промышлять грабежом и разбоем на здешних дорогах.

К концу марта, cчастливо избежав всех опасностей в пути, добрались до Якутска. Сам город Павлу не понравился. Практически все строения представляли собой черные бревенчатые срубы. Начавший таять снег превратил улицы в жидкое месиво из грязи и подтаявшего снега. Человека от Муравьева в Якутске не ждали, и потому встретили Шеховского хотя и радушно, поселив в лучшей гостинице, но не без настороженности. Поль чувствовал, что местное начальство чего-то ждет от него, очевидно, подумав, что он прибыл от Муравьева с целью учинить проверку; когда же князь сообщил, что в Якутске он проездом, и конечная цель его путешествия Петропавловск, местные чиновники вздохнули с облегчением и тотчас вызвались найти ему проводника. Показали и гордость Якутска — самый большой рынок пушнины, на котором заключались многомиллионные сделки на десятилетия вперед. Однако же, как Шеховской ни спешил, ему пришлось задержаться в этом городке.

Проводник и в самом деле нашелся довольно быстро. Уже на второй день в комнаты, которые занимал Шеховской в сопровождении местного чиновника пришел низкорослый якут, возраст которого было совершенно невозможно определить. Широкое плоское лицо, покрытое тонкой сеткой морщин, по своему виду напоминало печеное яблоко, одет он тоже был весьма своеобразно: охотничья куртка и штаны из оленьей кожи, мягкие сапоги да небольшой кожаный мешок за плечами, с которым он, по всей видимости, никогда не расставался. Неоспоримым достоинством проводника было то, что он прекрасно понимал русскую речь и сам довольно сносно говорил по-русски. Звали его Буотур, он внимательно выслушал Шеховского, но выезжать в ближайшее время категорически отказался.

— Плохой нынче тайга, сырой, голодный, — спокойно и даже где-то с сознанием собственного достоинства и значимости произнес он. — Ехать можно, когда дорога высохнет. Сейчас никак нельзя. Плохо.

— И когда же она высохнет? — сложив руки на груди, раздраженно поинтересовался князь.

— Когда ыам придет, — пояснил Якут.

— Май по-нашему, — объяснил молодой человек, приведший проводника.

— Это что же, мне придется здесь до мая месяца прохлаждаться? — возмутился Павел.

— Раньше он не пойдет, потому как считает, что сейчас не подходящее время для перехода, а сами Вы не доберетесь, — пожал плечами молодой чиновник. — Если бы Вы по Аянскому поехали… Он намного лучше Охотского, да только по нему до Петропавловска недели на две дольше добираться.

— Значит, поедем по Охотскому, — все еще сердясь, ответил Шеховской.

— Вот Вам и время будет собраться в дорогу, Ваше сиятельство, — улыбнулся молодой человек, — а Буотур поможет в сборах.

Павел, без особых проблем доехавший от Петербурга до Якутска, даже представить себе не мог, сколько всего им понадобится в дорогу. Как оказалось, по Охотскому тракту почтовые станции практически не встречаются, и надеяться им придется исключительно на собственные силы. Буотур посоветовал прикупить еще двух вьючных лошадей. Маленькие якутские лошадки, были хоть и неказисты с виду, но волне способны везти на себе довольно много поклажи. Одежду Шеховского якут также раскритиковал. Посомневавшись немного, князь все же приобрел по его совету охотничью куртку. Единственное, что из снаряжения путников вызвало восхищенный возглас у проводника — английское ружье Павла. Буотур долго вертел его в руках под гордым взглядом владельца, прищелкивал языком, вскидывал приклад на плечо.

— Хорош, очень хорош, — похвалил он, возвращая ружье хозяину.

Наконец, покончив с утомительными сборами, небольшой отряд, состоящий из самого Шеховского, Прохора и проводника, выехал ранним утром из Якутска по Охотскому тракту. Снег уже почти сошел, оставались только небольшие островки в самых затененных участках тайги, но даже сейчас дорога и в самом деле была отвратительной, потому им едва удавалось покрывать до полусотни верст за день, и Павел понял, как прав был настоявший на задержке Буотур. Он давно не проводил в седле столько времени и поначалу с непривычки чувствовал к концу дня чудовищную усталость, но старался ни единым жестом не выдать своего состояния, потому как маленький якут, который явно был старше его, несмотря на тяжелые переходы по-прежнему был бодр и, казалось, не ведал усталости. Стараясь не обнаружить свою слабость перед проводником, Поль наутро садился в седло, сцепив зубы и стараясь не морщиться от боли во всем теле.

Но на четвертый день он чувствовал себя уже гораздо лучше: хотя тело по-прежнему ломило от усталости, но Павел ощутил, что изменилось что-то внутри его самого, словно появился некий стержень, который придавал сил и заставлял двигаться вперед, невзирая на трудности, которыми изобиловала дорога. Буотур оказался хорошим охотником, и благодаря ему в рационе у путешественников, помимо запасенных вяленого мяса и соленой рыбы, появилась свежая дичь, готовить которую доверили Прохору. В этом нелегком путешествии Шеховский сам ощущал, как стирались те границы, что раньше просто немыслимо было нарушить, исчезали условности, к которым он привык с пеленок, даже Прохор, которого он раньше и не замечал, считая само собой разумеющимся наличие прислуги, теперь воспринимался им иначе.

Павел с удовольствием перенимал у Буотура его охотничьи навыки. По дороге им часто встречались небольшие таежные озера, изобиловавшие только что вернувшимися из теплых краев утками. Остановившись на ночлег на берегу такого лесного озера, Павел отправлялся вместе с якутом на охоту, оставляя Прохора обустраивать лагерь. В этот раз добыча оказалась невелика: всего лишь два селезня, да и тех подстрелил Буотур. Павел так хотел быстрее добраться до места, что почти не смотрел под ноги, и, споткнувшись о выступающий из земли корень, чтобы не упасть, ухватился за какую-то ветку, которая сломалась с громким треском. Тут же из прошлогодних сухих камышей взметнулась стайка диких уток, и Буотур успел сделать всего два выстрела. Князь даже не успел зарядить ружье; к тому же, падая, он просыпал патроны, что были в кармане охотничьей куртки. Большего позора для охотника и представить было невозможно, и расстроенный Шеховской отправился в лагерь один, оставив Буотура вытаскивать из озера подстреленную им добычу. Он шел по хорошо заметной тропе, отмахиваясь от жужжащего со всех сторон гнуса и не особенно глядя по сторонам. Выйдя на открытое место, Поль замер: прямо перед ним, в каких-то двадцати саженях, ворча и недовольно косясь в сторону охотника, стоял бурый медведь. Очевидно, что лесной великан, пробудившись от зимней спячки, был голоден, а звуки выстрелов его уж точно не порадовали. Шеховский замер, затаив дыхание; опустив руку в карман куртки, он нащупал последний оставшийся из взятых с собой патронов, отчаянно надеясь, что медведь уйдет, не проявив к нему интереса. Какое-то время бурый хищник стоял почти неподвижно, настороженно принюхиваясь, но вдруг взревел и поднялся на задние лапы.

— Близко! Как же близко! — с досадой прошептал Шеховской, загоняя патрон в ствол. — Не успеть, никак не успеть!

Поль вскинул ружье и выстрелил. Взревев, зверь рванулся к нему, и в тот же миг где-то сбоку раздался дикий пронзительный крик. Это кричал Буотур, отвлекая внимание зверя на себя. Вставший на дыбы хищник на мгновение замер, развернулся и двинулся на нового врага, взмахнув огромной лапой и сбив с ног замершего в оцепенении охотника, но грохнул второй выстрел, и медведь свалился замертво в двух шагах от сбитого им на землю Павла. Шеховской, пошатываясь, сел, лицо саднило, и осторожно коснувшись щеки, Поль с ужасом уставился на окровавленную ладонь. Спускаясь с небольшого пригорка, к нему уже бежал Буотур.

— Глупый! — кричал он. — Глупый! Зачем один ушел?!

— Неужели не попал, — со стоном пробормотал Павел, все еще не веря, что он мог промахнуться со столь близкого расстояния.

— Попал, — проворчал якут. — В самое сердце попал, — стукнул он кулаком себя по груди. — Медведь сильный, охотник его убил, а он еще будет бежать.

Приподняв голову Шеховского, Буотур осмотрел рваную рану, оставленную когтистой медвежьей лапой на лице князя.

— Счастье твое, мог голова оторвать, — поцокал языком якут.

Вернувшись в лагерь, Павел чуть не до смерти перепугал своего денщика. Отдав Прохору уток, проводник промыл и обработал рану князя, а затем занялся медвежьей тушей. Прохор почти до самого вечера причитал над хозяином, как наседка.

— Как же ж так, Павел Николаевич, это ж какие шрамы останутся?

— Полно тебе, — отмахнулся Шеховской. — Чай, не красная девица, чтобы слезы лить по красоте утраченной. Радоваться надо, что жив остался!

И хоть говорил он это небрежно, стараясь не выказать истинных чувств, на душе кошки скребли. Поутру Поль проснулся, едва рассвело. Поврежденная щека, смазанная каким-то вонючим снадобьем из запасов Буотура, онемела. Подойдя к озеру, он склонился над гладкой поверхностью, пристально вглядываясь в расплывчатое отражение. Под запекшейся коркой невозможно было ничего разглядеть. Да, уж красавцем больше тебе не быть, — вздохнул князь и, обернувшись, с ненавистью глянул на растянутую на кольях шкуру.

Задержавшись на озере еще пару дней, тронулись в путь, как только стало ясно, что кроме изуродованной щеки, других последствий от нападения медведя для Шеховского не наступило. Благодаря стараниям Буотура рана не воспалилась и не возникла частая в подобных случаях лихорадка.

Буотур уверенно вел небольшой отряд одному ему известными тропами. Они уже давно отклонились от Охотского тракта и теперь целиком полагались на своего проводника. За это время раны на лице Шеховского зажили, но на время пути Павел, чтобы скрыть уродовавшие щеку шрамы, идущие от виска к подбородку, отпустил бороду.

В Петропавловск добрались почти через два месяца после того, как покинули Якутск, и только здесь Павел наконец-то увидел себя в зеркале. Однако же, тщеславие грех, — усмехнулся он, разглядывая заросшего бородой незнакомца.

— Прохор, бритву приготовь! — крикнул он денщику, раскладывающему его вещи в их временном пристанище.

— Никак бриться решили, Ваше сиятельство? — оторопел денщик. — Так ведь видно будет.

— Что ж теперь, паранджу надеть? — усмехнулся Шеховской.

Позже, рассматривая в зеркале свое отражение, Павел задумчиво провел по щеке кончиками пальцев. Два красноватых шрама с неровными краями пересекали левую щеку от виска до подбородка.

— Слава Богу, что цел остался, — пробормотал он, отворачиваясь от зеркала.

Губернатор Камчатки Завойко встретил их хорошо, хотя и не сумел скрыть своего недовольства тем, что Муравьев прислал к нему своего человека. Неужели не доверяет? — думал Василий Степанович, пытаясь понять истинную цель приезда Шеховского. Завойко показал князю все, что удалось сделать за год после его назначения на должность губернатора, показал оборонительные укрепления, которые в свой последний визит в Петропавловск приказал возвести граф Муравьев. Пробыв в Петропавловске почти месяц и изучив состояние дел, Павел отправился обратно в Иркутск уже другим путем. Из Петропавловска на небольшой шхуне он добрался до Аяна, а оттуда уже по вполне сносному Аянскому тракту, построенному Завойко еще в его бытность представителем Российско-Американской Компании в Аяне, до Якутска. В Иркутске князя Шеховского ожидало в числе прочих письмо от отца. Оно пришло в самом начале июня и пролежало в канцелярии Восточно-Сибирского ведомства почти до конца лета, дожидаясь его возвращения.

* * *

По весне, едва в Финском сошел лед, начали свой промысел рыбаки. В утлой лодчонке закидывали невод, надеясь на улов двое мужичков, отец и сын, из ближайшей к заливу деревеньки, но латанный-перелатанный невод, как нарочно, зацепился за что-то на дне залива. Старик долго чесал затылок, сидя в лодке: вода все же была еще слишком холодна для того, чтобы попытаться нырнуть и отцепить невод, а ежели тащить его, то можно и вовсе порвать, — думал мужик. Решившись, мужик зло сплюнул за борт и принялся тянуть сеть изо всех сил, а молодой парнишка тут же кинулся помогать отцу. Нехотя сеть поддалась, и вскоре они уже вытянули нечто, запутавшееся в сетях, из воды и втащили свою находку в лодку. Распутав сеть и приглядевшись, старик истового перекрестился.

— Господи, помилуй! Утопленник, — пробормотал он. — Баба, похоже.

Не решаясь притронуться к страшной находке, отец и сын взялись грести к берегу, и едва лодка причалила в устье Стрелки, парнишка со всех ног кинулся в Стрельну за местным урядником. Прибывший полицейский скривившись от отвращения осмотрел вытащенное из воды тело. Судя по всему, в воде оно пробыло около года и успело разложиться, а то, что сохранилось, не позволяло с уверенностью заявить о личности погибшей, поэтому его внимание привлекло жемчужное ожерелье на шее утопленницы. Довольно дорогая вещь позволяла предположить, что найденная женщина принадлежала к сословию благородному. Ломая голову над тем, кем могла быть покойница, урядник припомнил, что именно в этих местах год назад искали, но так и не нашли тело сброшенной с моста в реку Стрельну княгини Шеховской, поэтому решено было во избежание недоразумений доставить тело в Петербург и пригласить кого-нибудь из родных княгини для опознания.

Весть о том, что предположительно нашли тело его невестки, застала князя на службе, и Николай Матвеевич не мешкая отправился в участок, чтобы либо удостовериться в том, либо опровергнуть заявление полицейских. Князь долго стоял над тем, что осталось от тела утопленницы, понимая, сколь многое от него сейчас зависело, и зная, что ему нельзя было ошибиться. Господи! Как хорошо, что Павел не видит этого, — перекрестился он. У вытащенной из залива женщины были темные волосы, и она была невысокого роста — это было, к сожалению, все, что он мог сказать о ней.

Ожерелье, которое предъявил для опознания полицейский, было довольно недешевой изящной вещицей. Оно представляло собой нитку жемчуга с красивой и сложной застежкой в виде цветка, инструктированного бриллиантами, однако князю вещь эта была не знакома. Боясь принять неверное решение, он посоветовал показать его сестре Юлии Львовны, княгине Горчаковой, что и было незамедлительно исполнено.

Полицейского, явившегося в дом князя Горчакова, пригласили в кабинет, где он и застал молодую княгиню и ее супруга. Едва взглянув на предъявленную полицейским урядником вещь, Полина тотчас лишилась чувств, а когда пришла в себя, с уверенностью заявила, что это ожерелье принадлежало ее сестре и было подарено ей ее супругом Павлом Николаевичем Шеховским на Рождество. Она даже вспомнила, что именно его видела на сестре в тот день, когда они ждали Пасхального крестного хода.

После ухода полицейского Полина никак не могла отойти от случившегося и, едва успокоившись, вновь начинала плакать.

— Я не верю! Не верю! — шептала она, цепляясь за лацканы сюртука Мишеля, сидевшего рядом с ней на софе, и пряча залитое слезами лицо у него на груди. — О, Господи, ее и в самом деле больше нет!

— Полно убиваться, Полин, — гладил жену по спине Михаил, — ведь почти год прошел, и такой конец был вполне предсказуем.

— Да, я все понимаю! Но пока не нашли тела, оставалась надежда, — подняла блестящие от слез глаза Полина.

— Я понимаю, что это тяжело! Нам остается только смириться.

— А что, если я ошиблась? — всхлипывая, пробормотала Полина. — Нет, не могла! Это и в самом деле то самое ожерелье, — тут же покачала она головой.

— Мне жаль, — пробормотал Горчаков.

Вытащив из кармана платок, князь протянул его жене. Полина промокнула глаза и, всхлипывая, прижалась к нему всем телом. Обняв ее, Михаил принялся укачивать ее, как ребенка, шепча ей на ухо слова утешения.

— Спасибо, — прошептала в ответ Полина, — спасибо Вам за то, что Вы есть у меня!

— Я люблю Вас, Полин! — вздохнул Михаил. — Когда Вам больно, мне тоже больно.

— Мишель, я хочу ребенка, — едва слышно прошептала Полина, не решаясь взглянуть ему в глаза. — Очень хочу, мальчика, похожего на Вас, или девочку.

Горчаков замер, боясь поверить услышанному. Он уже совсем было решился уехать из Петербурга в Синявино, и только свалившиеся на них безрадостные новости отложили неизбежный, как он считал, разговор с женой.

— Полин, Вы не в себе сейчас, — пробормотал он.

Полина подняла голову, и отстранилась от него.

— Нет! Я сказала именно то, о чем думаю все последнее время. Я хочу быть с Вами, Вы нужны мне, Мишель.

— А Шеховской? — помедлив минуту, спросил Горчаков. — Он больше Вас не волнует?

Задавая этот вопрос, он понимал, что причиняет боль и ей, и себе, но не мог поступить иначе: он должен был знать.

— Не волнует, — едва заметно покачала головой Полина.

— С глаз долой — из сердца вон? — горько усмехнулся Михаил.

— Зачем Вы так со мной, Михаил Алексеевич? Мне нет причин лгать Вам. Я ужасно боюсь остаться в одиночестве, и не потому, что ежели Вы оставите меня, — да, да я знаю, что Вы собирались уехать в Синявино, — печально улыбнулась Полина, — общество отвернется от меня, а потому, что жизнь, как Вы могли только что убедиться, слишком быстротечна, и мы можем потерять то счастье, что нам даровано судьбой, в любую минуту.

— Может, Вы и правы, Полин, — положил свою руку поверх ее маленькой ладошки Горчаков. — Означает ли это, что Вы желаете видеть меня в своей спальне нынче?

Полина, смутившись, покраснела, но решительно кивнула.

— Я буду ждать Вас нынешним вечером и всегда, когда Вам будет угодно. Мы не могли бы отменить все сегодняшние визиты…

— Да, конечно, я немедленно отпишу, — поднялся с софы и направился к столу князь.

От Горчаковых полицейский урядник направился в особняк Шеховских, где передал Николаю Матвеевичу ожерелье, сказав, что княгиня Горчакова без колебаний признала в нем ожерелье, подаренное ее покойной сестре, и выразив при этом соболезнования.

Тело княгини Шеховской похоронили на семейном кладбище в Павловском, куда его доставили из Петербурга в наглухо заколоченном гробу. После погребения и панихиды Николай Матвеевич долго сидел в своем кабинете, не зная, где найти слова, чтобы написать сыну о произошедшем. Злополучное ожерелье лежало перед ним на столе, жемчуг таинственно мерцал в ярком солнечном свете теплого майского дня, а бриллиантовая застежка вспыхивала всеми цветами радуги.

Год назад этот же самый радужный блеск привлек внимание одной особы. Молодая цыганка, собирая хворост для костра на берегу залива, увидела в песке нечто, блеснувшее в лучах заходящего солнца, и, опустившись на колени, стала осторожно шарить рукой по песку. Ее поиски увенчались успехом, о чем возвестил восторженный возглас. Отряхнув свою находку от песка, цыганка полюбовалась изысканной вещицей, а потом, не долго думая, надела ее себе на шею и, прикрыв свою находку шалью, бросилась подбирать рассыпанный по берегу хворост.

В табор, ставший на ночлег на берегу залива, она вернулась, когда уже совсем стемнело, и тут же попала под горячую руку ревнивого супруга. Ее мужу Петше показалось, что его жена слишком долго отсутствовала, да к тому же отсутствовала, как оказалось, не одна она. Петша знал, что один их соплеменник давно положил глаз на красотку и по его мнению только и ждал удобного случая, а сегодня его тоже не было в таборе. Заметив на шее "неверной" супруги новую безделушку, цыган рассвирепел и потащил ее к реке. Не дав ей сказать ни слова и несколько раз ударив несчастную по лицу со всей силы, он выхватил нож и всадил его прямо в сердце женщины, однако опомнившись, решил избавиться от тела, а своим соплеменникам сказать, что его жена якобы приглянулась местному барину и потому ушла в ближайшую усадьбу. Завязав в подол юбки несколько булыжников, Петша погрузил тело в лодку, оставленную на берегу рыбаками, и, выйдя на ней в залив, выбросил убитую супругу за борт. Вернув лодку на место, поутру он сделал вид, что сходил в усадьбу и вернулся один, потому что его жена приняла решение остаться с молодым барином и в табор возвращаться не собирается. Цыгане не считали изменой, если какая-нибудь цыганка дарила свои ласки кому-нибудь из иноверцев за несколько золотых, — более того, подобный заработок даже приветствовался. А зная вздорный и ревнивый характер Петши, ему поверили, рассудив, что его жена вполне могла остаться с приглянувшимся ей гаджо в поисках лучшей доли.

Именно это тело и нашли год спустя рыбаки.

* * *

Разрешившись от бремени, Анна поправлялась медленно. Организм, ослабленный сначала лихорадкой, перенесенной ею по весне, а потом беременностью, казалось, растерял все свои жизненные силы. Закревский с тревогой наблюдал за ее состоянием, приглашая из Киева все новых и новых докторов, доктора же в один голос советовали подождать. Василию Андреевичу вдруг сделалось страшно: он успел не на шутку привязаться к Аннушке и теперь боялся, что и она покинет его, едва появившись в его жизни. За мальчиком, названным Николаем Васильевичем, потому как появился он на свет в аккурат на Николу зимнего, взялась ходить старая Агата. Закревский хотел было найти няньку помоложе, но Анна, которая привязалась Агате, выходившей ее саму, уговорила его доверить Николку старой нянюшке.

К февралю здоровье ее немного улучшилось, но она по-прежнему никуда не выходила и не выезжала из дома. Часами просиживала она в детской, наблюдая за сыном. Аня пытливо вглядывалась в его лицо, пытаясь угадать в нем черты того, кто был его отцом. Уже сейчас было видно, что у малыша будут серые глаза, а волосы темные, как у нее самой. А может, и отца его были темные волосы? — думала она, улыбаясь тому, как Николка пытается поймать ее палец, которым она медленно водила перед его лицом. В такие минуты сердце ее замирало от радости и материнской гордости. Он мой! — ликовала душа. — Мой сын! Да разве важно, кто его отец, если я люблю его больше жизни своей, и, не задумываясь, отдам ее за него?! — думала она. Но Аня лукавила. Ей бы очень хотелось знать, кому она обязана появлением на свет Николая, и она то и дело перебирала в уме различные варианты. Не раз ей приходило в голову, что, возможно, отца его нет в живых. Может, он погиб, и именно потому она и решилась вести счеты с жизнью? Думая об этом, Аня чувствовала, как глаза ее наполняются слезами. Любила ли она его? Наверное, любила, — вздыхала она, — иначе разве ж болело бы так сердце от одной мысли, что смерть могла разлучить их навсегда? Может, от того и становилось ей так страшно при мысли, что однажды память вернется к ней?

С наступлением весны Анна уже совершенно оправилась и с удовольствием проводила все свое время с сыном. Ее совершенно не волновало то, что происходило за стенами усадьбы, и она старалась не думать о том, как будет воспринято появление на свет Николя. И хотя сама Анна нисколько не интересовалась уездным обществом, загадочная личность приемной дочери Василия Андреевича вызвала немалый интерес среди соседей графа. Однако даже ближайшей соседке Закревских графине Левашовой от дома было отказано после того, как с ее легкой руки в местном обществе пошли разговоры об интересном положении подопечной Василия Андреевича.

Молва единодушно приписала отцовство Закревскому. Узнав об этом, Василий Андреевич так расстроился, что тут же слег с сердечным приступом. Все заботы об имении неожиданно свалились на хрупкие плечи Анны. Аня поначалу растерялась: начиналась посевная, надо было отдать распоряжения о покупке молодняка, и еще, казалось, тысячи дел ожидали ее решения. Однако вскоре у нее вошло в привычку днем вести дела вместе с управляющим, а вечером, сидя за ужином с графом, рассказывать ему о проделанном за день. Василий Андреевич с возрастающим интересом следил за ее успехами, хвалил за верно принятые решения и гордился тем, как легко она вникала в суть происходящего в обширном хозяйстве имения. Вскоре к Анне стали обращаться с просьбами и за советом, и некоторое время спустя уже она сама находила в этом немалое удовольствие.

Самым обычным делом для нее стало с утра приказать запрячь двуколку и самой отправиться на маслобойню или на выгон, посмотреть на изрядно увеличившееся в этом году стадо. Единственным местом, которое вызывало у нее отвращение был кожевенный завод: Анна с трудом переносила запах, который источало это производство, и потому редко бывала здесь, полагаясь в основном на управляющего.

Управлять коляской ее научил кучер Закревских Егорка, подобрав довольно смирную кобылку, которую и запрягали всякий раз по просьбе барыни. Ане понравилось самой править лошадью, и вскоре она выезжала уже одна, оставляя Егора в усадьбе.

Выехав за ворота усадьбы, Анна пустила лошадку неспешной рысью по хорошо укатанной дороге. Любуясь ярким солнечным утром, зазеленевшими всходами на полях, блеском, протекающей неподалеку речушки, Аня заметила, что, довольно лихо погоняя породистого скакуна, к ней приближается всадница. Она узнала madam Левашову. Поравнявшись с коляской, Александра Платоновна резко осадила жеребца, крепко удерживая поводья затянутыми в кожаные перчатки маленькими, но сильными руками.

— Анна Николаевна, право, какая нежданная встреча! — улыбнулась графиня. — Вы вместе с Василием Андреевичем в своем Закревском совсем затворниками сделались — никуда не выезжаете, никого не принимаете. Совсем соседей своих забыли!

— Забот полно, Александра Платоновна, — отозвалась Аня, — не до гостей нынче.

— А как здоровье драгоценного Василия Андреевича? — поинтересовалась графиня, с трудом удерживая гарцующего под ней скакуна.

— Спасибо, уже лучше.

— Ну, а как сыночек Ваш? — усмехнулась Александра Платоновна.

— Благодарю, Николенька в полном порядке, — прищурилась Анна.

— Василий Андреевич рад-радешенек, наверное: на склоне лет-то долгожданного наследника получить, — многозначительно протянула графиня.

— Что Вы имеете в виду? — холодно поинтересовалась Анна. — Если Вы полагаете, что он отец Ники, то Вы глубоко заблуждаетесь, — с трудом сдерживая клокочущую ярость, продолжила она. — Отец Ники погиб.

— Прошу прощения, Анна Николавна! Я совсем не это имела в виду, — отозвалась графиня. — Я только хотела сказать, что Василию Андреевичу несказанно повезло с такой родственницей, как Вы. Слышала я, что только благодаря Вам все имение и держится после болезни графа.

Аня чуть наклонила голову, принимая извинения.

— Стараюсь, как могу, — едва заметно улыбнулась она и поспешила закончить неприятный разговор. — Прошу прощения, но я в самом деле спешу, будем рады видеть Вас в Закревском.

— Я заеду проведать Василия Андреевича, — улыбнулась графиня. — Благодарю за приглашение! — тронув жеребца, обернулась она.

 

Глава 23

После встречи с вдовой радужное настроение померкло, дивное майское утро растеряло всю свою прелесть, не радовала молодая зелень полей. Вернувшись из короткой поездки, Анна прошла в столовую, где Василий Андреевич заканчивал поздний завтрак.

— Доброе утро, папенька, — прикоснулась она губами к сухой гладковыбритой щеке.

— Что-то нынче не в духе, Аннушка, — заметил граф, — Что-то не заладилось?

— Все в порядке, папенька. Был приказчик от Сухомлинского, осмотрел последнюю партию кож и остался вполне доволен, обещал рассчитаться на будущей неделе. На мельнице жернов заменили, мост через Илистую починили. Виделась с Александрой Платоновной поутру, она Вам шлет свои приветы и обещала заехать в гости.

— Хорошо, — кивнул головой Закревский. — Совсем я тебя замучил со своими делами.

— Что Вы! — улыбнулась Анна. — Все лучше, чем от безделья маяться.

Выпив чаю, Аня поднялась в детскую. Ники недавно проснулся и был бодр и весел. Сидя в кроватке, малыш с упоением перебирал серебряные погремушки. Мальчик радостно улыбнулся матери, и Анна, не сдержав ответной улыбки, взяла сына на руки. Любуясь сынишкой, молодая мать прошлась по комнате. Шаловливые ручки тотчас потянулись к брошке, которой была заколота косынка, прикрывавшая декольте прелестного утреннего платья.

— Что-то ты смурная нынче, — заметила Агата.

— Грех на душу взяла, — ответила Анна. — Встретила графиню Левашову и сказала, что отец Николки погиб. А может, и в самом деле так оно и есть, — грустно продолжила она. — Сил нет больше думать о том: жив ли он? Кто он? Почему я оказалась одна на берегу залива?

Вздохнув, она передала мальчика с рук на руки Агате.

— Чем больше думаю о том, тем страшнее узнать правду? А вдруг именно его отец пытался избавиться от меня? — вздрогнула она.

— Вот же ж змеюка подколодная, — пробормотала себе под нос Агата.

— Кто? — удивленно распахнула глаза Анна.

— Да вдова генеральская. Это ж ее длинный язык треплет что попало.

— Да Бог с ней, — отмахнулась Аннет. — Не ее в том вина, что я и имени своего настоящего вспомнить не могу, имени отца ребенка своего не знаю, а ведь почитай год уж прошел.

— Жив батько-то Николкин, жив, — вздохнула старая нянька.

— Откуда тебе знать о том? — вскинулась Анна. — Ежели знаешь что, то говори!

— Не ведомо мне о том, кто он, — прошелестела Агата под сердитым взглядом барышни, — вот только сердцем чую, свидитесь вы еще с ним. Дай Бог, чтобы не пожалела ты о том.

— Вот и я того боюсь… — тихо произнесла Анна.

Несмотря на то, что с утра до ночи Аннет крутилась как белка в колесе, душа маялась и ныла от постылого одиночества. Оставаясь ночью наедине с собой, она ждала и боялась снов, в которых видела его. И пусть лица его ей не дано было узреть, сердце колотилось как сумасшедшее, когда она просыпалась вся покрытая липкой испариной и с мокрыми от слез щеками. Тоска невыносимой тяжестью тянула ее в омут душевных мук, ни просвету, ни проблеска. Господи! За что мне это все?! — исступленно рыдала в подушку Анна и ждала, сама не зная чего. Но приходило утро, начинался новый день, полный забот и забывались на время, отступали ночные страхи и душевные терзания.

К концу июня у Ники прорезался первый зуб. Аня не спала всю ночь. Николка то и дело просыпался и начинал капризничать и плакать. Невозможно было унять этот плач, после полуночи поднялся жар, и, сходя с ума от беспокойства, Аннет носила его на руках, каждые четверть часа, касаясь губами пылающего лба младенца. Ворча Агата забрала у нее мальчишку.

— Что ты маешься, что изводишь себя, — отчитала она молодую мать. — Покричит и перестанет. Не иначе зубок режется.

Права оказалась старая нянька. Уже под вечер следующего дня, Аня заметила блеснувший на розовой десне белый зубок.

* * *

Павел вернулся в Иркутск к концу августа. Обратная дорога была куда легче, чем его путь в Петропавловск по Охотскому тракту. Остановился он вновь в доме генерал-губернатора. Увидев его Муравьев, не смог сдержать возгласа удивления при взгляде на лицо князя. Поль криво усмехнулся, и, отвечая на невысказанный вопрос, вытащил из кармана охотничьей куртки медвежий коготь на кожаном шнурке, что торжественно вручил ему Буотур, прощаясь с ним в Петропавловске.

— Вот, напоминание о собственной глупости, — спокойно произнес он.

— Бог мой, да Вы счастливец, Павел Николаевич, — пораженно произнес Николай Николаевич, — выжить после нападения медведя.

— Моя заслуга не велика, — пожал плечами Шеховской, — если бы не проводник-якут…

— Потом, потом, — опомнился Муравьев, — сначала отдых, ужин, а потом Вы нам всем расскажете.

Князя проводили в его комнату и оставили одного, предварительно поинтересовавшись не нужно ли ему еще что-нибудь. Прохор засуетился вокруг, помогая снимать пропыленную одежду.

— Я сам, — раздраженно отозвался Павел. — Воды принеси умыться с дороги и приготовь рубашку и сюртук на вечер.

Господи, как же давно он не одевался как человек благородного сословия. Шеховскому казалось, что за эти четыре месяца, что он был в пути в Петропавловск и обратно, он сросся с одеждой охотника. Павел, стянув рубаху с наслаждением плескал на себя теплой водой, растирался белым пахнущем свежестью полотенцем. Переодевшись к ужину, он заметил на письменном столе одиноко лежащий конверт. Он не заметил, как тот появился в комнате. Может, Прохор принес, — князь взял его и поднес к окну, где в свете догорающего дня прочел свое имя, выведенное на конверте твердой рукой отца. Сердце сжалось в дурном предчувствии, задрожала рука, сглотнув ком в горле, Шеховской сломал восковую печать и, развернув послание, поднес его к глазам. Отец всегда был скуп на эмоции, но, читая это письмо, Поль понял, как нелегко тому дались эти строки: "Поль, видит Бог, что я многое бы отдал, чтобы мне не пришлось писать тебе о том, но в этом состоит мой долг и я должен сообщить тебе сие прискорбное известие. Шестого мая сего года в Финском заливе было найдено тело твоей жены, мне пришлось присутствовать при опознании. Нет никаких сомнений, что это именно она. Поверь, мне очень жаль. Юлию Львовну захоронили на семейной кладбище в Павловском".

Уронив недочитанное письмо, Павел сжал ладонями виски.

— Нет! Господи, нет! Не верю! Боже, верни мне ее! — хриплый шепот сорвался с пересохших губ.

Отняв руки от лица, Павел с удивлением уставился на влагу на своих ладонях — слезы, это ж слезы. Он не помнил, когда плакал в последний раз, даже в детстве, ему едва ли не с самого младенчества внушали, что плакать это стыдно. Но сейчас ему не было стыдно, сердце рвалось от боли, перехватило дыхание. Мой Бог, я сам, сам желал ей смерти! Уж лучше бы она уехала с Левашовым. Пусть предательство, лишь бы она была жива, — Шеховской со стоном сполз по стене на пол. Не было сил подняться, не было сил выйти из этой комнаты, но его ждали к ужину.

— Прохор! — хрипло выкрикнул он.

— Чего изволите, Ваше сиятельство? — заглянул в комнату денщик.

— Водки подай! Да поживее!

Увидев барина сидящим на полу с мокрым от слез лицом, Прохор оторопел.

— Ваше сиятельство…

— Нет ее больше! Понимаешь, нет! Похоронили без меня, — добавил он.

— Так это, Павел Николаевич, коль такое дело может домой, проститься бы надо по — христиански.

— Сам знаю. Водки принеси, — уже тише добавил Поль.

Прохор тут же исчез за дверью. Появившись спустя несколько минут с бутылкой и рюмкой на подносе, он поставил свою ношу на стол и помог хозяину подняться. Павел трясущейся рукой налил полную рюмку и залпом опрокинул ее в себя. Опершись руками на стол, князь вгляделся в свое отражение в зеркале. Из зеркала на него смотрело неестественно бледное лицо и только три шрама яркими пятнами выделялись на этой застывшей белой маске. Сдернув с шеи белый галстук, Павел отбросил его в сторону.

— Черный подай, — сдавленно прошептал он.

Спустя четверть часа Шеховской спустился в столовую, где его ожидали к ужину семейство Губернатора и несколько приглашенных из числа избранных.

— Николай Николаевич, можно Вас на несколько слов? — обратился к нему Павел, поздоровавшись с присутствующими.

— Конечно, Павел Николаевич, — Муравьев сделал приглашающий жест рукой и Шеховской проследовал за губернатором в его кабинет.

— Я получил письмо из дома, — начал Павел. — Отец пишет, что в мае было найдено тело моей погибшей жены. Я бы хотел просить Вас о разрешении съездить в семейное имение, чтобы иметь возможность…

— Я понимаю Вас, — медленно произнес Муравьев, заметив с каким трудом князю удается держать себя в руках и говорить с ним. — Конечно, вы должны ехать. Я распоряжусь, чтобы Вам в пути оказали всяческое содействие.

— Благодарю, — отозвался Павел.

— Павел Николаевич, примите мои соболезнования, — вздохнул Муравьев.

— Еще раз благодарю Вас. А теперь, если Вы не возражаете, я сразу после ужина буду готовиться к отъезду.

Новость о том, что князь получил из дома письмо с печальными известиями, быстро распространилась среди присутствующих. За столом было тихо: слышался только стук столовых приборов. Говорили мало и вполголоса. Павел ощущал себя не в своей тарелке, понимая, что причиной столь мрачного настроения за ужином является он сам. Вечером он надолго задержался в кабинете Муравьева, пока сам губернатор составлял доклад на высочайшее имя о ходе дел в Петропавловске. Муравьев был уверен, что англичане постараются прибрать к рукам Авачинскую бухту и сам порт и потому нужно в любой момент быть готовыми к отражению нападении неприятеля.

Отношения Англии и России день ото дня становились все прохладнее. Извечный недруг Англии — Франция в этом противостоянии заняла позиции противную российской стороне и поддерживала англичан. Английское правительство в открытую критиковало политику России на Кавказе и черноморском побережье. Со дня на день ожидали начала военных действий. В Кавказских горах Шамиль активно вербовал под свои знамена все новых и новых сторонников, не предпринимая, однако пока никаких активных действия против кавказского гарнизона.

В Петербург Шеховской приехал к концу октября. Доставив пакет с докладом на высочайшее имя в Зимний, Павел отбыл в краткосрочный отпуск в семейное имение Шеховских. Добираться из Сибири в столицу ему пришлось в самую распутицу. Дорога совершенно измотала: на середине пути, устав от бесконечной тряски в экипаже, Павел принял решение далее двигаться верхом. Несколько раз попав под проливной осенний дождь, в Петербург он прибыл совершенно больным. И если при визите к императору, он еще держался, собрав остатки сил, то стоило ему только переступить порог родного дома, как силы его совершенно оставили.

К ночи поднялся жар: Шеховского лихорадило, временами он впадал в беспамятство и тогда хриплым шепотом звал жену. Софья Андреевна провела бессонную ночь у постели сына. Княгиня украдкой плакала то и дело касаясь кончиками пальцев его обезображенной щеки, пылающего лба, вытирала выступавшую на лице испарину. В душе она ни раз уже прокляла тот день, когда ее мальчик встретился с ней. Это из-за нее он теперь был в такой плачевном состоянии: это из-за нее он уехал в Богом забытый Иркутск, из-за нее едва не погиб, встретившись один на один в тайге с голодным медведем. Боже, сколько страданий она причинила ему! — всхлипывала Софья Андреевна. Павел пролежал в постели два дня. На третий день Шеховской несмотря на то, что все еще саднило горло и голова была словно налита свинцом, отзываясь тупой мучительной болью каждый раз, когда его начинал душить кашель велел Прохору собираться в Павлово. Софья Андреевна приняла решение ехать вместе с ним. К исходу дня дорожная карета Шеховских забрызганная грязью до самого верха, въехала в ворота усадьбы. Едва разглядев в окно подъехавший экипаж, на крыльцо особняка выбежал управляющий.

Поддавшись на уговоры матери, изрядно утомленный даже этой недолгой дорогой, Павел отложил поход на семейное кладбище до утра. Ночью лежа в постели, которую он не единожды в прошлом делил с женой, Поль не спал. В голове то и дело всплывали воспоминания о ней: он будто бы наяву слышал ее тихий шепот, вспоминал, как тонкие пальчики ни раз шаловливо пробегали по его обнаженной груди, как светились ее глаза, когда она улыбалась ему, как любил ее до сладкой дрожи во всем теле.

Наутро сразу после завтрака он вместе с матерью направился в небольшую церквушку, что была в имении. По его просьбе садовник принес из оранжереи десять белых роз. Поставив свечку за упокой души рабы Божьей Юлии, Павел вышел и остался на крыльце, дожидаться мать. Софья Андреевна еще некоторое время провела под образом Богородицы, прося ее о душевном спокойствии для единственного сына. Поставив свечку, княгиня несколько раз осенила себя крестным знамением, выйдя на крыльцо, она опустила на мокрое от слез лицо черную вуаль и, взяв сына под руку, вместе с ним направилась к семейному кладбищу, что находилось прямо за храмом.

Мать и сын долго стояли над могильным холмом с белым мраморным крестом. Все вокруг было усыпано опавшей листвой и только несколько могил были очищены от нее. Голые ветки деревьев качались на промозглом ветру, серые низкие тучи, казалось, задевали их вершины и рвались на маленькие клочки. Вздохнув, Шеховской положил цветы на могилу и, выпрямившись, поднял лицо к небу, словно вопрошая его о чем-то.

— Ошибки быть не могло? — тихо спросил он.

Софья Андреевна отрицательно покачала головой.

— Идем со мной, — тронула она его за рукав шинели.

Взяв его под руку, княгиня неспешно направилась к дому. Войдя в вестибюль, Софья Андреевна передала престарелому дворецкому плащ и, дождавшись, когда и Павел снимет верхнюю одежду, направилась в свой будуар. Поднявшись вслед за матерью в ее покои, Поль ждал. Княгиня подошла к письменному столу и, выдвинув один из ящиков, извлекла из него небольшую шкатулку. Открыв ее, она протянула шкатулку сыну.

Поль замер. На дне лежало жемчужное ожерелье, то самое, которое он дарил жене на Рождество.

— Это было при ней, — печально глядя на него, тихо произнесла она.

Павел вынул украшение из шкатулки и долго держал его на ладони. Подавив судорожный вздох, он положил его обратно и захлопнул крышку.

— Пусть останется у Вас, — вернул он шкатулку матери. — Не хочу вспоминать, сил больше нет.

— Как скажешь, mon cher, — вздохнула княгиня, убирая все на место.

Время, отпущенное ему, истекало. Пора было возвращаться. Накануне отъезда Шеховской зашел на конюшню. Почуяв хозяина, тихо заржал Буйный. Павел отворил денник и вошел, ласково потрепал жеребца по высокой холке.

— Прости, дружище, взять с собой не могу, — прошептал он, прижавшись изуродованной щекой к шелковистой гриве.

Закрыв глаза, он долго стоял, поглаживая бархатный нос коня. Мелькнула шальная мысль: поехать в Петербург и просить императора перевести его в Нижегородский драгунский полк, что нынче находился на Кавказе. В последнее время там было совсем неспокойно и ему вдруг захотелось быть там, где война, где свистят пули и где каждый день смерть караулит за каждым кустом в лице какого-нибудь горца, что целится прямо в сердце. Трусливо сбежать от жизни, искать и найти смерть, чтоб более уже не мучиться от того, что так невыносимо болит сердце.

Закрыв денник, Шеховской вышел из конюшни и не оглядываясь, пошел к ожидавшему его экипажу.

Князь задержался на один день в Петербурге. Заехав к Перовскому, забрал письмо для Муравьева и вечером все же решился нанести визит Горчаковым. Чета Горчаковых была дома, и Мишель несказанно рад был его визиту, уговорив остаться на ужин. Павел улыбнулся, приветствуя Полин. Молодая княгиня смущенно улыбнулась в ответ и тотчас отвела глаза от шрама изуродовавшего всю левую щеку Шеховского. Боже, какой ужас, — содрогнулась она. — Он ведь был таким красивым, а теперь… Впрочем, если смотреть на него с другой стороны, то ведь ничего и не заметно.

Мишель и Полин в последнее время свели всю светскую жизнь на нет. Павел тоже обратил внимание на заметно пополневший стан княгини и, оставшись наедине, Михаил с гордостью подтвердил предположение о скором отцовстве. Поль с удивлением отметил произошедшие перемены: некогда довольно грубоватый и прямолинейный Мишель буквально окружил молодую супругу непритворной заботой, он с такой нежностью и вниманием обращался с Полин, что Павел не смог сдержать улыбки при виде этой семейной идиллии. Отлегло от сердца: он опасался, что потеряет друга из-за того, что молодая супруга Михаила столь недвусмысленно проявляла свою заинтересованность к нему, но ныне все его опасения были напрасны. Не укрылось от него и то, что Полина то и дело украдкой бросает взгляды на его лицо и тут же стремится отвести глаза, но словно не может сдержать себя и снова смотрит на него. Для Шеховского такая реакция на его уродство не была чем-то новым, но все же ему было неприятно, что Полина так восприняла его. Нет, он не желал былого слепого обожания, но грустно стало от того, что любили не его, как человека со всеми его страстями и пороками, а всего лишь красивую картинку, коей было его лицо до той памятной встречи с лесным хищником.

Говорили обо всем, кроме смерти Жюли. Павел рассказывал о своем путешествии на Камчатку, о том, как столкнулся с медведем на берегу лесного озера, и что обязан жизнью проводнику-якуту. С каким-то чувством извращенного удовлетворения он продемонстрировал Полине медвежий коготь, который теперь всегда носил с собой, как напоминание о собственном легкомыслии.

Вернувшись на Сергиевскую, Павел зашел к отцу, который еще не ложился и делал вид, что поглощен чтением, на самом деле явно ожидая его.

— Доброй ночи, папенька, — входя в кабинет, произнес Поль.

— Входи, — едва заметно улыбнулся князь.

— Вы, кажется, видеть меня хотели, — присаживаясь в кресло, заметил Павел.

Шеховской — старший вздохнул.

— Я понимаю, что возможно, разговор этот не ко времени, но завтра ты снова уезжаешь, — начал князь.

— Я слушаю Вас, — нахмурился Павел, догадываясь, куда клонит отец.

— Теперь, когда уже нет никаких сомнений в том, что твоя жена…

— Оставьте, отец, — перебил его Поль. — Ей Богу, я не готов к этому разговору. Для Вас все это произошло слишком давно, для меня было вчера.

— Будь мужчиной, соберись. У тебя есть обязательства…

— Полно, папенька, — вскочил с кресла и раздраженно заходил по комнате Павел. Сдается мне, что для Вас наследник рода Шеховских столь важен, что Вы не дадите мне времени на раздумья и уже готовы подсунуть первую попавшуюся молодую кобылку с хорошей родословной. Я не племенной жеребец-производитель! У меня сердце есть и сейчас оно болит! — выкрикнул он.

— Много тебе счастья брак по любви принес? — повысил голос Николай Матвеевич.

— А брака без любви я не желаю, — устало ответил Павел. — Оставьте меня в покое — это единственное о чем я Вас прошу нынче.

— Поль, мальчик мой, поверь мне, я желаю тебе только добра. Сколько можно изводить себя? Прошу одумайся. Только от тебя зависит твое будущее. Неужели в этой жизни не осталось ничего, что тебе дорого?

— Позже, отец. Сейчас я не в состоянии говорить о будущем, коль прошлое никак не желает отпускать меня.

— Ступай. Я надеюсь, что ты поймешь меня однажды, дай Бог, чтобы поздно не было, — махнул рукой князь.

Оставшись один, Николай Матвеевич, устало откинулся в кресле. Невозможно было спокойно наблюдать, как единственный сын губит себя. Он вспомнил, каким Павел вернулся с Кавказа три года назад. Он изменился тогда, исчезла юношеская мягкость, на смену ей пришел цинизм и равнодушие к чувствам и страданиям других. Поль легко разбивал сердца и светских красавиц и дам полусвета, и это его нисколько не заботило. Сейчас он сам пал жертвой несчастной любви. Нынче его сердце разбито и нет лекарства от этой болезни, что изо дня в день подтачивает его.

— Время лечит, все пройдет, — тихо пробормотал князь, беря со стола трубку, набитую табаком и закуривая.

Утром отец и сын простились так, будто не было тяжелого неприятного разговора накануне вечером. Павел улыбнулся в ответ на пожелания легкой дороги и скорейшего возвращения.

В день его отъезда в столице выпал первый снег, укрыв землю белым пушистым покрывалом, превратив деревья вдоль дороги в сказочные кружева. Прохор ворчал, что дороги нынче опять раскиснут, потому, как мороз еще не скоро ударит, а снег, что нынче все падал и падал белыми пушистыми хлопьями скоро превратится в жидкое грязное месиво под копытами лошадей, затрудняя и без того нелегкую поездку.

К Иркутску князь подъезжал уже на санях. Казенная тройка, звеня бубенцами, бодро бежала по недавно укатанному зимнику. Из печных труб столбом поднимался дым. Погода стояла ясная, морозная и безветренная. Холодное, но яркое сибирское солнце слепило глаза, отражаясь от снежного покрова. Спустившись к берегу Ангары, ямщик с гиканьем подгонял лошадей, спеша добраться до почтовой станции, где его ждал отдых и ночлег. Павел равнодушно взирал на пролетающий мимо пейзаж. Навстречу тройке попался крытый возок. Молодой возница слишком резко принял вправо и легкие санки опрокинулись.

— Останови! — Павел соскочил с саней, отбросив шубу.

Обожгло воспоминанием: вот так точно накренились и едва не опрокинулись сани в Павлово. Он вспомнил как, задыхаясь бежал к лежащей на снегу жене. Добежав до лежащего на боку возка, Шеховской рывком распахнул дверцу.

— Вы живы?! — спросил он, заглядывая внутрь.

— Живы, только немного испугались, — послышался мелодичный женский голос.

— Подсоби, — крикнул Шеховской, — налегая на край саней, чтобы поставить их на полозья. Ямщик что правил тройкой, ругая на чем свет стоит молодого испуганного кучера, что было сил налег плечом рядом с князем. Мальчишка навалился на задранные полозья с другой стороны. Общими усилиями удалось поставить возок на полозья. Павел открыл дверцу и подал руку молодой женщине.

Тонкая кисть выскользнула из беличьей муфты и утонула в его ладони. Девушка ступила на дорогу. На ее нежных щеках играл морозный румянец, пухлые губы сложились в соблазнительную улыбку.

— Бог мой, Павел Николаевич, это Вы? — удивленно воскликнула она.

— Александра Ивановна? — в свою очередь удивился Шеховской. — Покорнейше прошу простить, что невольно стал причиной сей катастрофы.

— Полно Вам, какая там катастрофа! — рассмеялась чистым звонким смехом Александра. — Легкий испуг, не более.

— Что это у Вас? — не сдержалась Сашенька и кончиками пальцев, затянутыми в тонкую лайковую перчатку, коснулась его лица.

Павел не отстранился, глядя в чистые голубые глаза.

Несчастный случай на охоте, — ответил он чуть охрипшим голосом.

— Вам, наверное, было очень больно? — сочувственно поинтересовалась Саша.

— Пустяки, больше испугался, — ответил смеясь Павел.

Молодой парнишка кучер Зариных уныло рассматривал сломанную оглоблю. Глянув на его озадаченное лицо, князь едва заметно улыбнулся.

— Сударыня, позвольте подвезти Вас, — сделал он галантный жест в сторону ожидающей его тройки.

— Благодарю, — Александра прошла к саням и, опираясь на его руку села на сидение.

Оставив Прохора заниматься сломанной оглоблей вместе с кучером Зариных, Павел устроился рядом с Александрой в санях и приказал ехать к дому дядьки Александры. По дороге Александра расспрашивала его о столичных новостях, о его поездке на Камчатку, и князь охотно отвечал ей. Сидя рядом с ней, Поль с удивлением поймал себя на мысли, что она флиртует с ним, а он отвечает ей тем же. Высадив Александру около ее дома, Шеховской направился далее к дому генерал-губернатора. Саша еще долго стояла у ворот, глядя вслед удаляющимся саням. Вздохнув, девушка открыла калитку и вошла во двор. Легко поднявшись на крыльцо, она вновь бросила взгляд в ту сторону, где находился дом генерал-губернатора. Саша знала, что князь вновь остановится у Муравьева и вряд ли надолго задержится в Иркутске.

Позже за вечерним чаем Варвара Григорьевна заметила, что племянница ее нынче витает где-то в облаках.

— Сашенька, душечка, ты замечталась что-то, — ласково попеняла она девушке. — Чай уж остыл совсем, а ты так и не притронулась к чашке. Снова о князе поди мечтаешь?

— Ах! Тетушка! Вы не представляете какой он?! Он такой! Такой! Я не знаю как сказать. У меня сердце из груди выпрыгивает, когда я вижу его.

— Пустое это, Саша, — нахмурилась Варвара Григорьевна. — Не о тебе женишок. Знаем мы этих столичных, приедут, голову заморочат, и только и след простыл.

— Он не такой, тетушка.

— К тому же сказывал Николай Николаевич, что князь вдовец, а уж как по супруге покойной убивался… Это с живой соперничать можно, а с мертвой невозможно. Помяни мое слово, выкини ты эту блажь из головы. Вон лучше на Пехтеря или на Струве внимания обрати, прекрасные молодые люди.

Саша отмахнулась от слов тетки и, отправившись спать все время, пока ее не сморил сон, вспоминала нечаянную встречу на дороге. Он придет к ним, обязательно придет. Николай Николаевич говорил, что планирует отправить Шеховского в Петровский пост, когда он вернется из столицы, и Павел Николаевич непременно к ним зайдет, чтобы захватить письма для Катеньки, которая уехала вместе с мужем на далекий и дикий Восток. Как жаль, что он так скоро уедет, но ведь зиму он поведет в Иркутске, да и потом она будет ждать его возвращения.

Добравшись до дома генерал-губернатора, Павел передал Муравьеву письма как официальные, так и личное от Перовского. Николай Николаевич расспросил его о встрече с Государем и в целом остался доволен его поездкой. О том, чем была вызвана эта поездка, говорить избегали. Как бы между прочим, Муравьев сообщил, что на будущей неделе его супруга Екатерина Николаевна, пока не начался рождественский, пост устраивает губернаторский бал и он, Муравьев, рассчитывает на то, что князь почтит сие собрание своим присутствием.

— Как приказ изволите понимать? — улыбнулся Павел.

— Ну что Вы, Павел Николаевич, исключительно пожелание прекрасной половины нашего скромного провинциального общества, — рассмеялся в ответ Муравьев.

— Ну, что ж, прекрасной половине я отказать не в силах, — улыбнулся Павел.

А теперь о делах, — уже более серьезным тоном продолжил Муравьев. — Зимой я вас в Петровский не отправлю, опасное больно путешествие, так что до весны у Вас будут иные обязанности. Я хотел бы, чтобы Вы еще в Якутск съездили, но об этом потом. Очень меня еще Камчатка беспокоит, но Завойко пишет, что после Вашего отъезда уже устранил все замечания.

— В Якутск, так в Якутск, — согласился Павел.

— Я с Вами человека отправлю, — усмехнулся Муравьев. — Ваша задача будет побольше страху нагнать на местное начальство, а уж человек мой проверит, как дела обстоят на самом деле. Воруют, — развел руками Муравьев. — Воруют, а доказать ничего не могу. Я обоз планирую по весне в Петропавловск отправить, так что вся надежда на Вас, Павел Николаевич, уж Вы там проследите, чтобы все, что было Завойко запрошено было подготовлено.

Бал в доме Губернатора для Иркутска был событием грандиозным. Александра готовилась к нему со всей тщательностью. Она надеялась, что ей удастся свидеться с Шеховским, потому как Екатерина Николаевна будучи у них в прошлую среду шепнула ей по секрету, что Павел Николаевич приглашение принял и будет присутствовать. О большем она и мечтать не смела. Господи, только увидеть его еще раз, только увидеть, закрыв глаза, — беззвучно шептала Саша.

 

Глава 24

Александра долго крутилась перед зеркалом в будуаре, придирчиво рассматривая свое отражение. Платье с открытыми плечами из плотного шелка нежно-фисташкового цвета на ее точенной фигурке сидело как влитое. Французские блонды широкой оборкой украшали подол и глубокий вырез. В ушках красовались скромные жемчужные серьги, а на стройной шейке нить крупного жемчуга. Роскошное эспри из страусового пера довершало туалет. Она и сама знала, что дивно хороша в этот вечер и знала для кого она стремится выглядеть столь привлекательно. Вспоминая последнюю встречу с князем, Сашенька улыбалась своему отражению. Стоило на миг прикрыть глаза и вновь пред мысленным взором представало его лицо, смеющиеся серые глаза, опушенные длинными ресницами, золотистая прядь, упавшая на лоб. Он был так внимателен, так предупредителен в их последнюю встречу, сердце сладко замирало в груди всякий раз, когда она вспоминала обращенную к ней улыбку Шеховского, вспоминала ощущение тепла его большой ладони через тонкую лайку перчаток. Кинув последний кокетливый взгляд своему отражению, Александра поспешила прочь из комнаты.

Выйдя на крыльцо, Сашенька подняла голову к ночному небосводу. В морозной иркутской ночи яркие звезды рассыпанные по темноту бархату неба мерцали холодным блеском, словно подмигивая ей с недосягаемой высоты. Также далека была ее мечта, и кто знает, может быть сегодня она хоть на чуть-чуть приблизится к ней. Дождавшись когда дядюшка подаст ей руку, она осторожно ступила на ступеньки. Снег поскрипывал под легкими шагами девушки, пока она шла к экипажу Зариных, скрипел под полозьями саней на трескучем сибирском морозе. До дома губернатора было недалече и Александра даже не успел придумать, что скажет ему при встрече, когда кучер Зариных остановил упряжку в аккурат перед крыльцом губернаторского дома. Николай Николаевич и Екатерина Николаевна встречали гостей у входа в бальную залу. Присев в реверансе перед четой Муравьевых, Сашенька остановилась на пороге. Войдя и окинув торопливым взглядом роскошную обстановку, присутствовавших гостей, Александра нашла глазами того, о ком грезила всю последнюю неделю. Да что там неделю, она с нетерпением ждала его возвращения в Иркутск, не решаясь спросить Николая Николаевича когда же он вернется. Смущенный румянец окрасил нежные щеки, сладко заныло сердечко, восторг и страх смешались в душе. Что если ей только показалось, что Павел Николаевич накануне был весьма расположен к ней? Саша не могла отвести от него взгляда и словно почувствовав его, Павел обернулся. Быстрая улыбка скользнула по его губам, учтивый наклон золотисто-русой головы в знак приветствия и он вновь повернулся к своему собеседнику. Сашенька едва сдержала разочарованный вздох. Выдавив из себя вымученную улыбку, она шагнула в зал: не подошел, не поспешил тотчас ей навстречу в отличие от ее преданных поклонников, что тотчас окружили ее плотным кольцом и наперебой выражали ей свое восхищение ее несравненной красотой.

Делая вид, что полностью поглощена беседой с тремя молодыми людьми, Саша украдкой выглядывая из-за плеча молодого Струве, стараясь рассмотреть князя. Павел вновь оглянулся и перехватив полный невыразимой тоски взгляд Сашеньки отвернулся. Александра залилась смущенным румянцем, словно уличенная в чем-то дурном и недостойном.

Шеховской потерял нить беседы, мысли его потекли в совершенно ином направлении. Нехорошо, как же нехорошо вышло, — досадовал Павел. Он не должен был поощрять ее кокетства, не должен был давать ложных надежд, ему ли не знать, что он сам виноват в сложившейся щекотливой situation (ситуации (фр.)). Ведь если не имеешь определенных намерений, не следовало выказывать к ней интереса. Непременно нужно объясниться, не следует пускать все на самотек, чего доброго Сашенька поставит себя в неловкое положение и виноват в этом будет только он.

Извинившись перед собеседником, князь направился в сторону Александры и окружающих ее молодых людей.

— Александра Ивановна, могу я пригласить Вас, — едва заметно улыбнулся Павел, остановившись перед ней.

Поклонники Александры нехотя расступились, позволив князю беседовать с Сашенькой. Саша растерялась, но только лишь на мгновение, но тут же нашлась с ответом. На самом деле она отказала всем троим под предлогом, что вальс уже ангажирован и теперь произнося эту невинную ложь, надеялась, что Шеховской не опровергнет ее во всеуслышание.

— Вы, видимо, запамятовали, Павел Николаевич, — улыбнулась она. — Вы уже приглашали меня и первый вальс я Вам уже обещала.

— В самом деле, — усмехнулся, Павел легко разгадав этот вполне невинный маневр.

Уже отойдя на некоторое расстояние, Павел обернулся. А ведь хороша, — улыбнулся он своим мыслям. Только вот сердце не встрепенулось, не замерло от восторга, слово умерло оно вместе с той, что покоилась отныне на семейном кладбище в Павловском. Беспросветная тоска вновь напомнила о себе. Остановив проходившего мимо лакея, Павел взял с подноса бокал с шампанским.

Музыканты готовились играть мазурку и едва зазвучали первые аккорды, граф Муравьев предложил свою руку Екатерине Николавне. Николай Николаевич великолепно танцевал и в молодости, когда ему довелось нести службу в Польше, своим умением танцевать мазурку вызывал восхищение даже у поляков. Ныне, он конечно, уж вел себя более степенно, но заразившись всеобщим весельем, вдруг пал перед своей дамой на одно колено, тряхнув завитой головой, пока она шла вкруг него с плавной грацией. Улыбка не сходила с его лица, юношеский задор вновь горел во взгляде, казалось, он даже помолодел, не столь заметны стали следы болезни на разрумянившемся лице.

Его племянник Михаил, с которым Павел вел неспешную беседу за несколько минут до того, старался ничем не отстать от своего дядюшки. Лишившись таким образом собеседника, Павел глубоко задумался о прошлом. Вспомнились блестящие балы великолепного Петербурга, блеск и роскошь высшего света. Слепящий блеск подлинных драгоценностей и свет фальшивых улыбок. И только Юленька среди этой блестящей мишуры казалась единственным подлинным бриллиантом. Она не умела лгать, скрывать свои чувства: когда-то ему казалось, что он может читать ее самые потаенные мысли, как открытую книгу. Но теперь он и в этом не был уверен. Чем больше он думал о том, тем больше крепла в нем уверенность, что его жена так и осталась для него неразгаданной тайной за семью печатями. Из раздумий его вывели зазвучавшие аккорды того самого вальса, о котором он просил Александру. Склонившись в учтивом поклоне, Поль предложил девушке руку. Тонкие пальчики, в белой атласной перчатке затрепетали в его ладони, яркий румянец окрасил щеки, маленькие ушки и стройную шею.

Зеркала, свечи, яркие наряды дам, все слилось для Сашеньки в какой-то умопомрачительный калейдоскоп, в котором только его лицо оставалось тем единственным предметом, на который ей хотелось смотреть неотрывно. Александра пыталась поймать его взгляд, увидеть в его глазах тоже, что и в тот ясный морозный день, когда незадачливый возница перевернул ее возок на дороге вдоль берега Ангары. Но будто пригрезилось ей тогда в его взгляде нежность и радость от встречи в ней. Сегодня все было иначе, во взгляде не было ни тепла, ни нежности, Сашенька даже испугалась того, насколько серьезное выражение вдруг приняло его лицо. А вдруг он решился просить моей руки, — обмерло сердце, но когда князь заговорил, каждое его слово было словно гвоздь в крышку гроба, в котором он хоронил все ее мечты и надежды.

— Александра Ивановна, я должен просить у Вас прощения.

— Прощения? — уже догадываясь о том, что он хочет сказать ей, едва слышно пробормотала Саша.

— Я вел себя недопустимо, — тихо ответил Павел. — Не имея определенных намерений, я позволил Вам считать, что…

— Не надо, прошу Вас, — опустив глаза отозвалась Александра. — Не говорите ничего. Будем считать, что Вы ничего не говорили, а я ничего не слышала.

Защекотало в носу и защипало глаза. Саша подняла голову повыше, чтобы не дать пролиться подступившим слезам. Глядя в ее блестящие от скопившейся в них влаги глаза, Поль тяжело вздохнул.

— Простите меня. Я не должен был…

— Ах! Прошу Вас оставьте. Не будем о том, — предательская слезинка скользнула по ее щеке.

Пусть лучше так, — нахмурился Павел, продолжая вести ее в быстром ритме вальса. — Уж лучше так, чем все это зайдет слишком далеко.

Музыка стихла и князь проводив Сашу к тетушке, учтиво склонился над рукой Варвары Григорьевны, выразил радость от встречи с семейством Зариных и отошел не сказав Александре больше ни слова. Девушка сникла. Все обман. Князь явно не искал ее общества, ей показалось, что тогда на дороге в его поведении было нечто большее, чем простая учтивость. Не мог же он оставить ее одну посреди дороги и уехать как ни в чем не бывало, а она глупая размечталась о том, что наконец-то он обратил на нее свое внимание.

Желая получить приглашение от Шеховского она отказала трем другим претендентам, она солгала, что вальс ангажирован и ныне эта ложь выплыла наружу. А он даже не взглянул больше в ее сторону, не остался подле нее, продемонстрировав свое равнодушие к ней. Бог мой, какой стыд, — прикрыла пылающее лицо веером Александра. Неужели ее увлечение, так бросается в глаза, что он вынужден был говорит с ней о том. Она нафантазировала себе Бог знает что, и ему пришлось спустить ее с небес на землю.

Бал кончился под утро, разошлись уставшие, но довольные гости. Лежа в постели, Павел никак не мог уснуть. Он и раньше частенько ловил на себе влюбленные взгляды, коли доводилось ему бывать на столичных балах, но разница была лишь в том, что ранее его не трогало нисколько безответное чувство какой-нибудь влюбленной в него дебютантки, а нынче стало жаль Александру, жаль разбитых им самим надежд и чаяний.

Надобно выбросить все это из головы и думать о том, что ему предстоит. Предстоящая поездка в Якутск не радовала, и несмотря на то, что Муравьев собирался отправить с ним чиновника сведущего в подобных делах, роль проверяющего ему претила. Видимо, он все же ошибся с выбором. Не этого он ждал от службы. Поезда на Камчатку, даже учитывая то, что его самонадеянность и неосторожность едва не стоили ему жизни, была куда более интересна ему, чем нынешнее бесцельное пребывание в Иркутске. К тому же есть еще Сашенька, — вздохнул Шеховской, переворачиваясь на спину. Нет, решительно нужно ехать и чем быстрее, тем лучше, — засыпая думал он.

В Якутск выехали спустя три дня после губернаторского бала. Павел думал, что стоит ему покинуть Иркутск и мысли об Александре тотчас улетучатся из его головы как нечто наносное и ненужное, но он по-прежнему думал о ней. Какая однако странная штука? — поражался он, — я не думаю о ней, как о предмете грез своих, но и отпустить из своих мыслей не могу. Что это? Жалость? Вероятно. Но отчего? Отчего его стал заботить душевный покой влюбленной в него девицы? Скажите на милость: к чему ему эти переживания? Он так явственно читал в ее глазах знакомый ему призыв, но впервые сердечная победа не доставила ни радости, ни удовольствия, как то бывало ранее. Он тяготился этой влюбленностью молоденькой девушки, злился от того, что местное общество затаило дыхание в ожидании развязки. Как поздно он понял, что натворил! Уже вовсю пошли слухи о том, что племянница Зариных им увлечена, но чувство ее безответно.

* * *

В Закревском готовились встречать Рождество. Много лет спустя в большой гостиной вновь появилась ароматная лесная красавица. Пушистые зеленые лапы ее источали дивный аромат хвои, наполняя им комнату. Анна с двумя горничными украшала елку. Николенька восторженно захлопал в ладоши, когда ему удалось дотянуться до коробки с лентами. Улыбаясь, Анна отодвинула коробку, осторожно забрала из маленьких цепких пальчиков голубую атласную ленту с золотистой вышивкой и вручила сыну вместо нее серебряную погремушку. Повертев ее в руках, Ники отбросил надоевшую игрушку и пополз к стулу, куда мать поставила интересующую его коробку. Добравшись до своей цели, малыш ухватился за ножку стула и сделав усилие поднялся на ноги. Выхватив понравившуюся ему ленту, Ники забыл о том, что ему во чтобы то ни стало надобно держаться за стул и сделав несколько шагов плюхнулся на зад, заревев, что есть мочи.

— Пошел таки, — улыбнулась Агата, беря мальчика на руки.

Анна обернувшись на крик ребенка, услышав слова старой няньки вдруг смахнула невесть откуда набежавшую слезу.

— Вот и первые шаги, mon bonne (мой хороший (фр.)), — забирая сына из рук Агаты, прижала она к себе дитя.

Коснулась губами темной кудрявой макушки. Ники забыв о своих недавних огорчениях принялся увлеченно теребить брошь, приколотую к корсажу платья Анны. Что-то тихо воркуя на ухо малышу, Аня подошла к окошку. Накануне шел снег, было тихо и тепло, а ныне поднявшийся ветер раскачивал голые ветки деревьев в парке, выл в трубах и сметая с крыши снег сыпал его перед окнами.

— Анна Николавна, — услышала она за своей спиной тихий хрипловатый голос пожилого дворецкого.

Обернувшись, Аня передала Ники подошедшей Агате и взяла с подноса небольшой конверт. Рассмотрев почерк на конверте, Аннет нахмурилась.

— Просили ответ дать, — прошелестел дворецкий.

— Ступай, Никодим, — вздохнула Аня. — Я отпишу.

Пройдя в свои покои, Анна устроилась за письменным столом. Вскрыв послание, пробежала глазами несколько строк. Александра Платоновна прислала приглашение на новогодний бал в соседнее Лемешово. Будучи у них на прошлой неделе с визитом вдова сетовала на то, что Рождество ей, видимо, придется встречать в одиночестве, но тотчас озорно блеснув голубыми глазами, добавила.

— Зато, надеюсь, Новый Год удастся на славу. Я знаете ли бал, собираюсь устроить грандиозный, уж и приглашения разослала. Вот и к Вам заехала, дабы лично по-соседски пригласить, — рассмеялась Александра Платоновна.

— Благодарю за приглашение, — улыбнулась в ответ Аня, — наливая гостье вторую чашку чая. — Вот только дел накопилось столько, что не до балов мне нынче.

— Полно Вам, Анна Николавна, — усмехнулась вдовушка, — Какие зимой дела могут быть? Разве что иголкой в вышивание тыкать, так Вы вроде небольшая охотница до этого дела. Вам ли с Вашей молодостью и красотой от людей прятаться. Глядишь и счастье так свое упустите. Я Вам приглашение пришлю обязательной, чтобы все чин чином. Вы уж извольте быть с Василием Андреевичем непременно.

Осень для Анны прошла в трудах и заботах, но едва закончились хлопоты с большим хозяйством и пришла зима, вновь напомнила о себе неизбывная тоска сердечная. Вот вроде и нет причин у нее для хандры, а не отпускает она ни на минуту. Очнувшись от своих дум, Аня обмакнула перо в чернила принялась писать ответ на приглашение Александры Платоновны. Поблагодарив вдовушку в самых сердечных выражениях, Аня написала, что они с Василием Андреевичем будут непременно. Она хотела еще неделю назад отказаться, но Закревский настоял на том, что нужно выезжать.

— Довольно, Аннушка, — мягко возразил он на ее отговорки. — Заботы позади остались, нынче время отдыхать. Я знаешь ли не вечен: хотелось бы чтобы жизнь твоя устроена была, чтобы у Николки сестры да братья были.

— Да кто ж меня замуж-то возьмет?! — в сердцах грохнула вилкой об тарелку Анна. — Я сама не знаю кто я. Кому жена нужна без роду, без племени?

Василий Андреевич отложил в сторону столовые приборы, и отпив вина из бокала, аккуратно оставил тот на стол и только после этого посмотрел на Анну, ожидавшую его ответа.

— Ты Анна Николавна Закревская, моя приемная дочь и наследница всего состояния. Я полагаю, этого вполне достаточно.

— А, что если память ко мне вернется? Что если муж у меня есть? — едва слышно прошептала Аня, высказав самую потаенную свою надежду.

Ей так хотелось верить в то, что она не нагуляла дитя, что она не падшая женщина, но просто жертва обстоятельств. А пуще прежнего ей хотелось, чтобы тот, кого она видит во сне оказался отцом Николеньки. Невыносимо думать о том, кто он? Гадать о причинах, приведших ее на берег Финского залива в столь плачевном состоянии. Все реже она видела эти сны и с одной стороны испытывала облегчение от того, а с другой не выносимо тосковала по тому смутному образу, что являлся ей в ее ночных видениях. Вот другие сны, страшные, где она висит над пропастью, куда чаще посещали ее по ночам, и иногда, проснувшись от собственного крика, она уже так и не могла уснуть до самого утра.

— Я думал о том, — медленно произнес Закревский. — Но будь у тебя муж, разве ж не искал он бы тебя? Мы неделю в Александровском пробыли, да и в Москве почитай две провели.

— Может и есть в этом доля истины, — согласилась Аня. — Видимо, и в самом деле никто меня не искал.

Закончив письмо, Анна дождалась когда высохнут чернила и запечатав конверт маленькой восковой печатью, спустилась вниз к ожидавшему в вестибюле посланцу из Лемешово. Худенький мальчишка-подросток лет тринадцати, взяв из ее рук конверт и спрятав его под большим не по размеру овчинным тулупом, надвинул на глаза шапку и направился на улицу.

— Погоди! — не удержалась Аня. — Ты никак пешком пришел?

— Не извольте беспокоиться, — улыбнулся в ответ мальчишка, — я на дрожках, через час в усадьбе буду.

Вздохнув, Аня вернулась в гостиную, где прислуга дожидалась хозяйку, чтобы продолжить начатое. Грядущий бал в поместье Левашовых не вызывал ничего кроме страха. Как то ее примет местное общество? Ведь по сути это будет ее первых выход в свет с тех пор как она поселилась в Закревском. И дело было вовсе не в ней самой. Ее не волновало то, что о ней думают соседи, но был еще Николенька. Пока он был слишком мал, но время шло, когда-нибудь он вырастет и только от нее теперь зависит как его примут в будущем. По сути неизвестно кто его отец, вряд он он сможет рассчитывать на достойный прием, коли она станет чураться общества и не приложит усилий к тому, чтобы о его загадочном происхождении не вспоминали. Видимо, прав Василий Андреевич, намекая на то, что ей надобно думать, как устроит свою жизнь, и немалое состояние Закревских, конечно же, поспособствует тому, что найдётся немало охотников назвать ее своей супругой, не взирая на наличие ребенка.

Если найдется кто-нибудь, кто будет готов принять Николеньку, как родного сына, то в будущем перед ним будут открыты многие двери. Довольно ждать чуда. Почитай второй год пошел, а память так к ней и не вернулась. Вспомнились слова пожилого-врача немца, который лечил ее в Александровском. Рудольф Карлович говорил, что болезнь ее малоизученная и память может вовсе не вернуться к ней. Что, если с ней так и будет. Пора перестать мучить себя, отринуть все сомнения и начать устраивать будущее свое и сына. Думая об этом, Анна неторопливо завязывала пышные банты на еловых ветках и отойдя в сторону любовалась своей работой. Елка получилась на диво хороша.

На следующий день отстояв рождественскую службу Анна и Василий Андреевич вернувшись в усадьбу устроились в малой столовой за чаем. Ночь нынче выдалась морозная, трескучий мороз, пока они возвращались в открытых санях из маленькой церквушки к дому норовил забраться под теплую меховую полость, пробраться под роскошный соболий салоп, кусал нежную кожу щек.

Согревая озябшие руки о чашку с горячим чаем, Аня маленькими глотками пила ароматный напиток. Согревшись и оставив в сторону чайную пару, она рассказала графу о вчерашнем посыльном из Лемешова и о том, что она взяла на себя смелость принять приглашение Александры Платоновны на новогодний бал в поместье Левашовых. Выслушав ее, Василий Андреевич ободряюще улыбнулся ей.

— Вот и хорошо, душа моя. Довольно в четырех стенах сидеть.

Вопреки опасениям Аннет, местное общество с большим уважением и почтением относившееся к графу Закревскому и его приемную дочь приняло весьма благосклонно. Конечно, Анна замечала косые взгляды, ей казалось, что за каждым раскрытым веером в полголоса обсуждают ее персону. Но все же ей улыбались, выражали радость от знакомства и приглашали с визитами, обещая позже прислать официальные приглашения.

Александра Платоновна приложила неимоверные усилия, чтобы не ударить в грязь лицом перед соседями. В ярком свете сотен свечей зал сверкал начищенным паркетом и хрусталем роскошных люстр. Столы ломились от изысканных яств, игра музыкантов была выше всяких похвал. Аннет не собиралась танцевать, но ее то и дело приглашали. Пожалуй, здесь в провинции танцам придавали значение едва ли не большее не менее чем в столице, — вдруг подумалось ей. Странная мысль, — думала Анна, кружась в вальсе в объятьях отставного полковника, чья ревнивая супруга не сводила с них пристального взгляда, — откуда мне знать, как то бывало в столице. Едва ли я бывала в высшем свете Петербурга, хотя, как знать о том?

Ближе к полуночи, когда выпито было достаточно шампанского и от невыносимой духоты ломило виски, Аня выскользнула из бального зала и очутилась в полутемной галерее. Она хотела побыть немного в тишине, что-то происходило с ней, но она пока и сама не могла понять, что именно. Все эти танцы, музыка, блеск зеркал бального зала, яркие наряды дам, — Анна устало прикрыла глаза, прислонившись спиной к стене. Тотчас пред ее мысленным взором вспыхнуло странное видение: огромный бальный зал, задрапированный золотистой парчой, странные наряды гостей, маски. На всех лицах маски, бесконечный хоровод масок и она кружится в вальсе в объятьях мужчины в ярко-красном одеянии. Карнавал! Это был карнавал и она была там. Но чей это дом, кто танцевал с ней?! Аня едва не застонала от бессилия. Сколько не силилась она припомнить хоть что-нибудь, память ее оставалась глуха.

Отвернувшись к окну и глядя невидящим взором в призрачную снежную ночь, Аннет все искала в своем сознании малейшие обрывки воспоминаний.

— Вот Вы где, Анна Николавна, — услышала она за своей спиной голос хозяйки дома.

Аннет обернулась.

— Прекрасный вечер, Александра Платоновна, — улыбнулась она. — Я так давно не бывала в столь блестящем собрании.

— Благодарю, — снисходительно заметила графиня. — Ну что ж Вы покинули нас? Меня знаете ли спрашивали о Вас.

— Обо мне? — усмехнулась Аня.

— Идемте, я Вам его представлю, — заговорщицки улыбнулась графиня. — Очень приличный молодой человек, из хорошей семьи, — добавила она.

Проходя мимо большого портрета изображавшего семейную пару и маленького мальчика, Анна остановилась. Что-то неуловимо знакомое было в этом высоком статном военном глядящем на нее с полотна.

— Кто это? — вырвалось у нее.

— Мой покойный супруг, — нахмурилась графиня. — А также его первая супруга и сын.

Нет, показалось, — решила Аннет. Не могла она быть знакома с графом. Поговаривают, что в последние годы жизни граф почти не покидал родового имения, так что видеться ранее они не могли. Вздохнув, Аня позволила Александре Платоновне увлечь ее обратно в бальный зал.

Остановившись на пороге, графиня разыскала глазами молодого человека, которого намеревалась представить своей соседке и милостиво улыбнувшись ему, чуть кивнула головой. Аня с любопытством рассматривала приближавшегося к ней юношу. Совсем еще мальчишка, улыбнулась она своим мыслям. — Нескладный какой-то, фрак будто с чужого плеча, непокорные рыжие вихры, которые вряд ли можно было назвать кудрями то и дело падали на высокий бледный лоб незнакомца.

— Анна Николавна, позвольте представить: Вирановский Михаил Алексеевич.

— Очень рад знакомству, — прикасаясь губами к затянутой в шелковую перчатку руке, пролепетал Михаил.

— Мне тоже очень приятно познакомится с Вами, — улыбнулась Аня, покрасневшему как маков цвет юноше.

— Он очень застенчив, — шепнула ей на ухо графиня, — но до того мил.

— Анна Николаевна, позвольте пригласить Вас — запинаясь произнес Вирановский услышав, что музыканты заиграли мазурку.

Едва заметно пожав плечом Аня, позволила ему увлечь себя в круг танцующих. К ее удивлению, несмотря на свой нелепый внешний вид и нескладную высокую худощавую фигуру, танцевал Михаил вполне сносно. Он больше так и не решился заговорить с ней, только лишь бросал робкие взгляды на ее лицо и тотчас краснел, если она отвечала ему насмешливой улыбкой. Он и в самом деле милый, — улыбнулась Аня, украдкой из-под ресниц, наблюдая за своим vis-Ю-vis. Совсем еще мальчик и нет в нем светского лоска и скуки пресыщенного барина. Наивный и все его мысли как на ладони. Ах! Этот восторженный взгляд и пылающие румянцем скулы с россыпью веснушек на худощавом лице. Господи, какой же он смешной и милый, как игривый щенок, — вздохнула Аня. Она и не мечтала о толпе поклонников, сама не зная, чего ей ждать от этого вечера, но уж точно не его хотела она видеть среди тех, кого собиралась рассмотреть, как потенциального супруга. Аннет вполне осознавала, что выбор ей придется делать разумом, а не сердцем и мысль эта была ей неприятна.

После того, как мазурка закончилась, Аня попросила проводить ее к графу с Закревскому. Граф был увлечен беседой со своим соседом, имение которого граничило с Закревским и не решившись прервать из судя по всему весьма интересный обоим собеседникам разговор своим появлением, она остановилась не дойдя до него несколько шагов.

Быстрая мазурка, казалась отняла все силы, она давно не танцевала и ощущая легкое головокружение часто обмахиваясь веером из черного кружева, посетовала на духоту. Михаил вспыхнув тотчас устремился к французскому окну за ее спиной и торопливо распахнул высокие створки. Поток холодного воздуха стремительно ворвался в зал, раздувая легкие кисейные занавески и погасив несколько свечей, обдал холодом, застывшую в изумлении Аннет. Ледяной озноб пробежал по оголенным плечам и открытой до лопаток спине. Вздрогнув, Аня обернулась. На улице мела метель. Еще несколько часов назад, когда они только подъехали к усадьбе в Лемешово, ясный вечер сиял множеством звезд с темного неба, и тонкий месяц ярко светился над кромкой темнеющего за домом парка, а ныне запуржило, завьюжило, скрывая все вокруг в мутной серой мгле.

— Не стоило, — улыбнулась она, зябко обхватывая себя за плечи.

Подбежавший лакей принялся закрывать распахнутые створки и поправлять занавески. Михаил совсем стушевался и пробормотав слова извинения спешно ретировался. Аня огляделась вокруг. Все ей чужое здесь. Устала. Устала танцевать, устала притворяться, что ей весело, что ее интересуют разговоры о людях ей совершенно незнакомых. Вновь на сердце накатила тоска. Взяв с подноса бокал с шампанским, она постаралась скрыться в тени колоны в углу бального зала, наблюдая за гостями графини.

Всегда так: напускное веселье, злословие в адрес ближних и не потому что хочется, а потому что так принято. Поняв, что не может находиться здесь более ни минуты, Анна разыскала Василия Андреевича и попросила отвезти ее домой.

Простившись с хозяйкой Закревские покинули усадьбу. И хотя Закревское от Лемешово отделяло всего десять верст, которые обычно резвая тройка, которой так гордился Егорка, покрывала в течении получаса, разыгравшаяся метель надолго задержала их в пути. Почти два часа ушло, чтобы добраться до усадьбы. За это время нагретые кирпичи, что были положены в ноги путникам совершенно остыли и Аннет уже не чувствовала своих онемевших пальцев в бальных туфельках на тонкой подошве. Холод сковал все тело, и она погрузилась в полудрему: и не сон и не явь. Слышно было, как завывает ветер за оббитыми бархатом стенками крытого возка, звон бубенцов, скрип полозьев по рыхлому колючему снегу. Больше всего она боялась, что они собьются с пути и замерзнут где-нибудь на дороге. Но несмотря на непогоду, Егорка спрятав лицо в огромном воротнике овчинного тулупа безошибочно находил дорогу в завьюженной январской ночи.

Господи! Как хорошо то дома оказаться наконец, — вздохнула Аня и едва не вскрикнула, когда ее горничная сняв с нее бальный туалет и разобрав сложную прическу, принялась растирать ледяные ступни. Пальчики на ногах нестерпимо жгло и кололо мелкими иголочками. Выпив на ночь стакан теплого молока, она укуталась в одеяло и провалилась в сон без сновидений.

Наутро метель улеглась, оставив после себя высокие рыхлые сугробы, сверкающие серебристым блеском в первых солнечных лучах. С трудом открыв припухшие веки, Аня попыталась подняться. Голова закружилась и качнувшись она вновь повалилась на постель. Дотянувшись до шнурка сонетки, дернула его так, что он оборвался. За дверью послышались торопливые шаги Таши.

— Рано Вы, барыня, проснулись, — улыбнулась девушка, — Я уж думала почитай до полудня проспите после бала то.

Аня попыталась ответить, но с потрескавшихся губ сорвался только хриплый шепот. Горло нещадно саднило.

— Батюшки! — Наташа приложила прохладную ладонь к пылающему лбу хозяйки. — Да у Вас жар. Я сейчас Агату позову, — метнулась она из комнаты.

 

Глава 25

То, что поначалу сама Анна приняла за обычную простуду, оказалось куда более серьезным заболеванием. Казалось, что все ее тело налилось свинцом, и любое движение давалось ей с превеликим трудом. Жар, охвативший ее, сопровождался ломотой во всем теле, Аня бредила, металась в горячке на влажных простынях. Агата не отходила от нее ни на шаг, а нянькой к Николке приставили ее семнадцатилетнюю внучку Машеньку, часто помогавшую бабушке в последнее время. Однако обычно чудодейственные травяные настои и отвары, что готовила Агата, на этот раз Ане не помогали, облегчая ее страдания лишь на некоторое время. Только на четвертый день лихорадка отступила, но ее все так же донимал мучительный кашель, и Агата запретила ей вставать с постели до полного выздоровления. Впрочем, и без ее запрета Аня не хотела ни причесываться, ни одеваться, ни выходить из комнаты. Опасаясь заразить сына, она приказала не подпускать к ней малыша. Николенька не понимал, почему мать, которая всегда души в нем не чаяла, нынче не подходила к нему, и целыми днями капризничал, но его плач только раздражал больную.

Минул месяц, а Анна так и не вышла из охватившей ее странной меланхолии. Теперь она часами просиживала в будуаре с книгой на коленях, не прочитав не единой страницы, превратившись в некое бледное подобие себя прежней. Обеспокоенный ее состоянием, Василий Андреевич послал за губернским доктором, который наблюдал Аню после рождения Николки.

Осмотрев больную, доктор выразил желание побеседовать с графом Закревским наедине, и Василий Андреевич предложил пройти в его кабинет и выпить по рюмочке бренди. Удобно расположившись в кресле, доктор снял пенсне и, достав из кармана платок, принялся протирать кристально чистые стёкла, не решаясь начать разговор. Водрузив, наконец, пенсне на место, он заговорил:

— Василий Андреевич, Ваше сиятельство, все дело в том, что я не обнаружил никаких видимых причин к тому, чтобы болезнь Анны Николаевны столь затянулась. Возможно, это покажется Вам странным, но я прихожу к мысли, что дело здесь не столько в состоянии ее телесного здоровья, сколько душевного.

— Что Вы хотите сказать этим? — заинтересовался Закревский.

— Я склонен считать, что причины болезни Анны Николаевны свойства скорее психического, нежели физического.

— Но как же Вы посоветуете лечить ее тогда? Вы же знаете мою Агату, сами советовали ее слушать. Видит Бог, мы все уже перепробовали, а видимых улучшений нет, — развел руками Закревский.

— Пожалуй, самым лучшим лекарством в этом случае была бы перемена обстановки и климата. Я бы посоветовал Вам с дочерью отправиться, к примеру, на юг Италии. Кстати, это будет на пользу и Вашему здоровью.

— В Италию? — позволил себе усомниться словах доктора Василий Андреевич.

— Чудный климат, солнце почти круглый год, к тому же в Европе нынче считают, что морской климат средиземноморского побережья очень полезен здоровью.

— Ну, раз Вы так считаете… — протянул Закревский.

— Кстати, я бы посоветовал Вам не ждать до весны, а отправляться прямо сейчас, пока дороги в хорошем состоянии.

— И как долго, Вы полагаете, нам нужно пребывать в Италии?

— Все будет зависеть от состояния здоровья Анны Николаевны. К тому же и уровень медицины в Европе не пример выше нашего.

— Ну что ж, я благодарю Вас за совет.

— Надеюсь, Вы ему последуете, — обронил на прощание доктор, уже одеваясь в вестибюле.

— Непременно. Как только улажу свои дела, — задумчиво кивнул головой Закревский.

Вернувшись после ухода доктора в кабинет, Василий Андреевич задумался. Он родился в Александровском, все свое детство провел на берегу Финского залива, и здесь, в Закревском, ему до сих пор порой не хватало шума прибоя и криков чаек. В юности он побывал в Неаполе и был совершенно очарован этим городом. Со всех сторон окруженный зелеными холмами и тенистыми рощами, он весь был пропитан солнцем и морем и являл собой рай на земле. Оттого неожиданное предложение доктора нашло в его душе живой отклик, и он загорелся этой идеей.

Сама Анна поначалу воспротивилась поездке в Италию, она просто не представляла себе, как она и Николка смогут перенести столь дальнюю дорогу. Однако поддавшись на уговоры Закревского, утверждавшего, что не так страшен черт, как его малюют, и сулившего ей множество приятных впечатлений, Аня принялась собираться в дальнюю дорогу, и в середине февраля из усадьбы выехала запряженная четверкой превосходных рысаков большая дорожная карета Закревских, где со всеми возможными удобствами расположились Василий Андреевич, Анна и Николка со своей няней, внучкой Агаты Машенькой. Агату ввиду ее преклонного возраста решено было оставить в имении. Вслед за каретой следовал нагруженный багажом экипаж, в котором ехала прислуга: камердинер Закревского и личная горничная Анны.

Хотя дорога и в самом деле была долгой и утомительной, Николенька на удивление всем переносил тяготы пути куда легче, чем о том беспокоилась его мать. Ей самой приходилось куда хуже. Как ни спешил Василий Андреевич, но короткий зимний день не позволял делать более ста верст за день, потом пришлось задержаться в Кракове, где дорожный экипаж сняли с полозьев и поставили на колеса, поскольку двигаться на санях и дальше стало практически невозможно. Конечно, на колесах уж невозможно было ехать с той же скоростью, к тому же весенняя распутица сделала последний отрезок путешествия совершенно невыносимым, однако к концу марта путники въехали в Венецию. В Венеции решено было устроить краткую передышку в этом долгом и трудном путешествии, которую семейство Закревских с удовольствием употребило на осмотр достопримечательностей. Но как только Аннет ощутила в себе силы ехать дальше, Закревские покинули город каналов и устремились на юг Италии, в Неаполь.

Чем дальше на юг продвигались путешественники, тем ярче светило солнце, теплая весна сменялась знойным итальянским летом. В Неаполе Василий Андреевич оставил все семейство в небольшой гостинице и, предварительно поинтересовавшись у хозяина, где и у кого он может арендовать на длительный срок подходящее жилье, сам отправился на поиски. Русских в Италии всегда встречали тепло. Как правило, русские не спорили о цене и весьма щедро платили по счетам. Ему повезло. Рассмотрев несколько вариантов, Закревский арендовал небольшой, но совершенно очаровательный дом на берегу моря, который сами итальянцы называли Villa Rosa Bianca, что означало Вилла "Белая Роза". И в самом деле, два небольших балкончика дома и колонны, что их поддерживали, увивала белая плетущаяся роза, источавшая дивный аромат. Обстановка самой виллы отнюдь не была роскошной, но во всех комнатах царили чистота и порядок, создавая ощущение уюта; мебель была далеко не новой, но удобной. Уже к вечеру следующего дня Василий Андреевич вместе с семьей и прислугой перебрался в новое жилье. Даже Анна, утомленная долгим путешествием и воспринимавшая все вокруг с привычной меланхолией, не смогла сдержать возгласа восхищения, оказавшись в небольшом саду, что окружал их новое пристанище. Райский уголок, — сразу пришло ей на ум. — Должно быть, именно так выглядит он, — улыбалась Аня, оглядываясь по сторонам. Маленький садик благодаря заботливым рукам пожилого итальянца-садовника являл собой причудливое смешение красок и форм: цветущие кустарники, названия которым она даже не знала, клумбы с самыми разнообразными цветами и затененная беседка около небольшого мраморного фонтана — все это дышало тишиной и спокойствием, настраивая любого, кто оказался здесь, на умиротворяющий лад. Само течение времени, казалось, совершенно не касалось этого места.

На следующий день, взяв с собой сынишку с нянькой, и в сопровождении своей горничной она решила спуститься к берегу моря. Егорка, их возница, принес из дому легкое плетенное кресло, поставил его в тени огромного дуба и с поклонном удалился. Берег моря был в каких-то двадцати саженях от мраморных ступеней, ведущих к калитке на заднем дворе их жилища. Оглянувшись на белые стены виллы, Анна с улыбкой помахала рукой Василию Андреевичу, который наблюдал за ними, стоя на небольшом балкончике. Удобно устроившись в кресле, Аннет прикрыла глаза. Мерный рокот прибоя ласкал слух, легкий ветерок приятно освежал разгоряченную кожу. Подумать только, — улыбнулась Аня, — в Закревском едва только первая зелень распустилась, а здесь все уже утопает в ней. Воистину, это рай на земле. Николенька, вырвавшись из рук своей няньки, с визгом бросился к воде. Машенька догнала сорванца, но слишком поздно: маленький барин успел двумя ногами забежать в полосу прибоя и, не удержавшись на ногах, плюхнулся прямо в набежавшую волну. Подхватив на руки капризничающего малыша, Маша, что-то ворча себе под нос, отправилась переодевать его.

Проводив их взглядом до самой калитки, Анна сняла шляпку, что мешала ей, откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Солнышко, проникая сквозь густую крону, играло бликами на ее лице. Легкая улыбка коснулась нежных губ. Господи! Как же хорошо здесь, — вдохнула она полной грудью. Тишина, нарушаемая только плеском волн, и шумом ветра в густой кроне дерева убаюкала ее, и она сама не заметила, как задремала.

…Жаркое летнее солнце нестерпимо жгло. Скинув туфельки, она ступила на дощатый настил небольшой пристани на берегу пруда, от которого только что отчалила лодка, где сидели светловолосый юноша и белокурая девочка лет семи-восьми.

— Возьмите меня с собой! — крикнула она, подбежав к самому краю настила, и замахала им рукой.

— Ступай домой, Жюли, — крикнул ей в ответ юноша и с усилием налег на весла.

Сидевшая с ним в лодке девочка обернулась и одарила ее насмешливым взглядом:

— Ты слышала, что тебе сказали?

От обиды задрожали губы и защипало в глазах. Крупные слезы потекли по лицу. Топнув с досады ногой, она не удержалась и с громким плеском свалилась в воду.

— Маленькая дурочка! — чертыхнувшись, юноша поднялся в лодке и бросился в воду.

— Серж! Помоги! — крикнула она, колотя руками по воде и захлебываясь. Мутные воды пруда сомкнулись у нее над головой.

Аня вздрогнула и открыла глаза, продолжая твердить: "Серж, помоги!". Серж! — заколотилось сердце. Это имя из ее прошлого! Но кто он? Кем для нее был этот юноша? Что он значил в ее жизни? И как он ее назвал? Ведь он произнес имя, но какое? Она вновь закрыла глаза, отчаянно пытаясь припомнить то, что ей привиделось в этом коротком сне, но видение ускользало от нее, оставив только это странно знакомое имя. Теперь, однако, ей стал понятен тот необъяснимый страх, что она всегда испытывала, находясь близко у воды.

Расстроенная тем, что больше ей ничего не удалось вспомнить, Аннет поднялась с кресла и, надев шляпку, пошла вдоль берега. Ветерок трепал темные локоны, играл воздушными блондами, украшавшими скромный вырез легкого белого платья. Наклонившись, Аннет подняла несколько мелких камешков и швырнула один из них в набежавшую волну. Так хорошо, так покойно было здесь — если бы не ее мысли!

С течением времени в этом спокойном и уютном уголке на юге Италии ей все чаще стали видеться такие сны. Память постепенно возвращалась к ней — то обрывками снов, то в звучании фраз, но это были воспоминания далекого детства, где она видела себя совсем маленькой девочкой, и они никак не желали складываться в единую картинку, смущая ее душу и по-прежнему оставаясь всего лишь осколками мозаики. Недавнее же прошлое все еще было сокрыто от ее разума.

Вот уже и жаркое итальянское лето полностью вступило в свои права. От полуденного зноя не спасала даже близость моря, но когда солнце клонилось к закату, Анна часто устраивалась в кресле на увитом розами балконе своей комнаты и любовалась завораживающие игрой света в небе и на воде. Сорвав полураспустившийся бутон, она вдохнула чарующий аромат. Налетевший ветерок завертел лепесток розы и бережно опустил ей на колени. Словно вспышка молнии, пред ее мысленным взором возникло и тотчас исчезло видение: разбитая ваза и белые лепестки роз среди осколков. Задумавшись, она смяла цветок в кулачке и тихо вскрикнула, поранившись об острый шип. Глядя на капельку крови, выступившую на ладони, она видела длинный алый порез от осколка, словно наяву слышала тихий шепот:

— Вы порезались. Дайте взглянуть.

Аня провела кончиком пальца по длинному белому шраму на ладони. Как странно! Значит, это и в самом деле было с ней? Но что произошло тогда, сама ли она разбила эту вазу? Что это было — ссора, случайность? И кто так бережно держал ее руку в своей ладони? Вздохнув, она прикрыла глаза, силясь вспомнить что-нибудь еще, какой-нибудь пустяк, который подтолкнул бы ее память. Но все было тщетно. Ничего! От этих усилий лишь разболелась голова. С тихим стоном Анна сжала ладонями пульсирующие болью виски. Нет, видимо, не пришло еще время! Доктор Леманн говорил, что память вернется к ней сама, и ей остается только ждать. Но, Господи, как же она устала ждать и надеяться на чудо! Да и что ей принесут эти воспоминания, радость или горечь?

* * *

В Якутске Шеховской провел почти два месяца. В роли ревизора Павел чувствовал себя неуютно: в финансовых вопросах он был не особо силен, но каким-то внутренним чутьем ощущал, что его пытаются обмануть, обвести вокруг пальца.

На первый взгляд, все документы касаемо закупки провианта и оружия для Петропавловска у местных чиновников были в идеальном порядке, и хотя деньги были потрачены немалые, однако закупленного было явно недостаточно. Не будь с ним дотошного Василия Афанасьевича Пересыпкина, отвечавшего за расходование казенных денег в Восточно-Сибирском ведомстве, он бы никогда не нашел искусно спрятанных концов в той горе гроссбухов, которую им предоставили для ревизии по его требованию Вот и сейчас, просматривая расходные и приходные книги в конторе Якутского хлебного магазина в присутствии его смотрителя, Ивана Петровича Плотникова, Василий Афанасьевич делал какие-то пометки карандашом на полях, беззвучно шевеля губами, и тут же что-то записывал в свою тетрадь в кожаном переплете. Павел прохаживался по зданию конторы, то и дело останавливаясь у заинтересовавших его предметов. Здесь было на что посмотреть. Здешние аборигены слыли искусными резчиками, и на полках в небольшом помещении были выставлены довольно интересные поделки из моржового клыка и бивней мамонта, которые, случалось, находили в этих местах. Павел сам был свидетелем тому, как однажды Муравьеву привезли один такой. Он был поистине огромен и производил весьма внушительное впечатление, кость была желтоватой и местами потемнела от времени. Эту ценную находку Николай Николаевич отправил в Петербург Перовскому.

Отвлекаясь от созерцания поделок, он иногда бросал внимательные взгляды в сторону склонившегося над книгами Пересыпкина и явно нервничающего Плотникова. Плотников то и дело был вынужден отвечать на вопросы Пересыпкина, тыча коротким толстым пальцем в записи, но ревизор, выслушав его сбивчивые объяснения, все так же невозмутимо продолжал свою работу. Иван Петрович, достав из кармана платок, промокнул покрытый испариной лоб и наметившуюся лысину, нервно повел шеей и слегка ослабил затянутый галстук.

— Помилуйте, Василий Афанасьевич, в чем моя вина, ежели у местных купцов цены просто грабительские? — опять заговорил Плотников. — Вот гляньте сюда, десять тысяч рублей израсходовано на покупку пороха, а еще пятнадцать — на ружья.

— Любезный Иван Петрович, да на эти деньги пороху по самым грабительским ценам можно было купить столько, что хватило бы весь Якутск на воздух поднять! — едко заметил Пересыпкин. — А меж тем я был вчера на складе и не увидел его там в таком количестве.

Поль усмехнулся этой перепалке и, отвернувшись, уставился в окно. Пасмурное сумеречное небо сыпало мелким колючим снегом, ветер завывал в трубах и кружил на улице белыми вихрями. Бело, голо, уныло. Однообразный пейзаж действовал угнетающе. Вздохнув, Павел вернулся к столу и, присев в кресло, сделал вид, что читает рапорты смотрителя магазина, но был далек и от этих рапортов, и от неутомимого Пересыпкина, и от поглядывающего на него с благоговейным ужасом Плотникова. Мыслями он вернулся в Иркутск. Он сам вполне осознавал, что его спешный отъезд в Якутск более походил на бегство.

Надо же, сбежал от молоденькой девчонки, — усмехнулся Шеховской, припоминая обиженное выражение лица Александры в тот вечер, когда танцевал с ней вальс на губернаторском балу. Видит Бог, он не желал того, хотя в какой-то мере все же был виновен! Кто же мог подумать, что ничего не значащий флирт с его стороны будет воспринят таким образом? Хотя кому, как не ему, должно было знать о том впечатлении, что он производит на юных неискушенных дев. Заигрались Вы, Павел Николаевич, — вздохнул Шеховской. Однако ж, похоже, ревизия подходит к концу, и не сегодня-завтра придется возвращаться. А там и весна не за горами, и нужно будет собираться на далекий Амур. Павел подавил тяжелый вздох: он дал обещание, что перед отъездом на Амур обязательно посетит Зариных и заберет письма для Екатерины Ивановны и Невельского. Значит, вновь предстоит увидеться с Александрой…

От этих раздумий его отвлек довольно громкий возглас Плотникова, который что-то с жаром доказывал Василию Афанасьевичу. Встретившись взглядом с князем, Иван Петрович мгновенно стушевался и дальше уже что-то тихо лепетал в свое оправдание. Шеховской только молча покачал головой. По всей видимости, Муравьев в своих расчетах был прав: местные чиновники цепенели от одного его взгляда.

Завершив работу, Шеховской вместе с Пересыпкиным выехал из Якутска. Казенная тройка лихо летела по прочному льду сковавшему Лену. За две с половиной недели добрались до Верхоленска. Далее путь до Иркутска, до которого оставалось чуть более двести верст, лежал через тайгу. Укатанный зимник скрипел под полозьями саней. Мороз трещал в стволах деревьев, забирался под теплую меховую полость, щипал носы и щеки, которые путники прятали в больших воротниках теплых шуб. Яркое зимнее солнце играло серебристыми бликами в верхушках сосен, чьи заснеженные лапы низко нависали над дорогой. Оглушительная тишина нарушалась лишь звоном бубенцов и глухим стуком копыт по укатанной зимней дороге. Павел молча созерцал все это зимнее великолепие — ясное голубое небо, искрящийся на солнце снег, сопки, теряющиеся в голубоватой дали, когда упряжка, выехав из леса, понеслась по бескрайнему белому простору. Совсем скоро они достигнут Иркутска и он увидится с Сашенькой. Была б его воля, он бы просто постарался с ней не встречаться, но Александра частый гость в доме генерал-губернатора, потому вряд ли ему удастся избегать ее все время. Как повести себя при встрече? Сделать вид, что ничего не случилось, и они не говорили ни о чем, напустить на себя равнодушный вид?

Павел раздраженно вздохнул, зябко поежился. Путешествие изрядно утомило. Хотелось быстрее добраться до тепла, согреться. Как же он ненавидел холод! Лошади замедлили свой бег, тяжело поднимаясь на высокую горку. Шеховской знал, что там, на самой вершине горы, называемой Веселой, открывается чудная панорама Иркутска, вольно раскинувшегося по обоим берегам Ангары.

Близился вечер. Небо уже пламенело ярким закатом, снег окрасился розовым, дыхание белым облачком вырывалось изо рта и оседало инеем на ресницах и воротнике шубы. И вот, сделав последнее усилие, лошади рванулись вперед, и упряжка застыла на вершине. Поль даже привстал в санях, любуясь открывшимся видом. Ширь-то какая! Какой простор! Восторг рос в душе вместе с радостью от того, что скоро он будет в тепле.

— Красиво, — улыбнулся Пересыпкин.

— Да уж, — усмехнулся Шеховской. — Здешняя земля столь же красива, сколь и сурова.

Возница взмахнул кнутом, и лошади рванули вниз так, что седоков подбрасывало на ухабах.

Вскоре тройка остановилась перед воротами губернаторского дома. Прохор, который весь путь проделал, сидя на облучке рядом с возницей, кряхтя слез с саней и, притопывая замерзшими ногами в больших толстых валенках, принялся разминать затекшие от долгого сидения мышцы.

Забрав небольшой багаж хозяина, он трусцой припустил к черному входу в дом. Павел тепло простился с Василием Афанасьевичем и поднялся на крыльцо. Уже подъезжая к Иркутску, он принял решение, что уже достаточно гостил в доме Муравьева и, пожалуй, настала пора подыскать себе другое жилье. Так всем будет спокойнее, — рассуждал он, — и он не будет привязан к привычкам и распорядку дня обитателей губернаторского дома. И пусть Муравьев всегда гостеприимно встречал его, необходимость придерживаться заведенных в доме порядков вызывала легкое раздражение.

Вечером после ужина Павел доложил Муравьеву о результатах поведенной в Якутске ревизии. По всему выходило, что мнение Николая Николаевича о нечистых на руку чиновниках отнюдь не было безосновательным, и все его подозрения подтвердились. Губернатор был недоволен.

— Мздоимцы, казнокрады! Ну, ничего, я еще доберусь до вас, — ворчал он, читая доклад, составленный Пересыпкиным. — Ну, каковы! Павел Николаевич! Никого не боятся: ни Бога, ни черта, ни государя!

Видя воинственный настрой Муравьева, Шеховской решил отложить разговор о том, чтобы подыскать себе другое жилье, до лучших времен.

— Вы, Павел Николаевич, ступайте. Отдохните с дороги, а завтра мы с Вами экспедицию к Амуру обсудим.

— Слышал я, что немного наберется охотников в проводники до Амура, — осторожно заметил Шеховской, памятуя, как расспрашивал местных о том, ходил ли кто до Амура.

— Вы о том не беспокойтесь, Павел Николаевич, — задумчиво сведя брови к переносице, ответил Муравьев, — найдется проводник. Я Вас с Волконским познакомлю. Сергей Григорьевич, знаете ли, много кого из местных охотников знает, уж он-то найдет Вам проводника.

Услышав фамилию опального князя, Шеховской поднял недоуменный взор на Муравьева.

— Дела давно минувших дней, — вздохнул Муравьев. — Они, знаете ли, давно раскаялись в содеянном. Но будет о том! Завтра, все завтра, а нынче — отдыхайте.

Сам Муравьев, зная об отношении Государя к тем, кто более двадцати пяти лет назад всколыхнул Россию матушку так, что до сей поры аукалось, к Волконским не ездил, но супругу Сергея Григорьевича, Марию Николаевну, добровольно последовавшего в ссылку за мужем, в своем доме принимал охотно.

Поутру, помня о своем разговоре с Шеховским, Николай Николаевич написал записку княгине Волконской с просьбой принять князя Шеховского. Отослав послание, Муравьев спустился к завтраку. Губернатор был в отличном настроении, все неприятности дня вчерашнего не то, чтобы забылись, но на время отошли на задний план. Он уже наметил для себя ряд мер, которые собирался применить к нерадивым чиновникам, вплоть до отставки некоторых особо отличившихся, и нынче уж смотрел только в будущее.

Посланный в дом Волконских лакей вернулся после завтрака с ответом от Марии Николаевны. Княгиня писала, что они будут рады принять у себя князя Шеховского и ждут его нынче к обеду. Павел, не ожидавший столь скоро приглашения, был приятно удивлен.

— У нас в Иркутске общения, сами знаете, немного, — ответил Муравьев на его вопрос, — Вы как человек новый, к тому же сравнительно недавно побывавший в столице, конечно же, вызываете определенный интерес.

В тот же день состоялось знакомство с Волконскими. В провожатые к Волконским по просьбе Муравьева с радостью согласился быть Струве, поскольку был частым гостем в этом доме. Сам Сергей Григорьевич Волконский на Шеховского произвел неизгладимое впечатление. Увидев князя, Павел был поражен его внешним видом: встречать их вышел высокий старик с седой окладистой бородой, одетый в простую серую русскую рубашку, подпоясанную простым кушаком. Мужик мужиком, — удивился Павел. Но, однако же, взглянув в глаза Волконского в момент представления, когда Струве назвал его, он тотчас отметил произошедшую в нем перемену. Глаза его смотрели строго и властно, на смену старику-крестьянину явился князь и генерал.

— Добро пожаловать, Павел Николаевич, — тепло поприветствовал его Сергей Григорьевич.

Мария Николаевна вместе с детьми ожидала гостей в небольшой столовой за накрытым к обеду столом. Сын Волконских, Миша, три года назад с большими трудностями был принят в гимназию исключительно благодаря протекции Муравьева. Все дело было в том, что дети ссыльных лишены были дворянства и должны были быть записаны в крестьянское сословие. Такая участь ждала и Михаила Волконского, но окончив гимназию с золотой медалью и поступив на службу в канцелярию губернатора, он нынче имел возможность переменить свою судьбу. Теперь перед ним была открыта карьера. Шестнадцатилетняя Нелли была очень мила, вела себя скромно и просидела весь обед потупив взор, не решаясь рассмотреть гостя, как ей того хотелось.

После обеда заговорили о цели визита Шеховского. Сергей Григорьевич действительно знал людей, которые ходили на Амур и могли бы провести в его устье, где нынче был основан пост Петровский, небольшой отряд. Договорились, что назавтра Волконский сам проводит гостя к Пляскиным.

Михаил Васильевич Пляскин был годов преклонных и за свою долгую и богатую приключениями жизнь много где побывал, однако сам проводником идти отказался.

— Стар я больно, — развел руками старик. — А вот присоветовать, к кому обратиться, очень даже могу. Да взять хотя бы сродственника моего, Ваньку, — тот отведет.

Ванькой оказался невысокий щуплый мужичок. Он подтвердил, что не раз ходил к истокам Амура и готов повести экспедицию.

— Только это Вам, Ваше сиятельство, даже не по Охотскому тракту путешествовать, — хитро улыбнулся Шеховскому мужичонка. — Там тайга непролазная.

— Да ты его сиятельство не стращай, — неожиданно заступился за Павла Сергей Григорьевич, — он не из тех, кто по паркету шаркает.

— Ну, тогда, стало быть, до весны, а там — в путь, — пожал плечами Ванька. — До истоков дойдем, а дальше на лодках сплавляться будем.

— Это что же, лодки с собой везти? — ужаснулся Шеховской.

— Зачем же везти? У гиляков на ружья сменять можно, — ответил Ванька.

Господи! Куда еще судьба забросит, — невесело усмехнулся Павел, вернувшись в отведенную ему комнату в губернаторском доме. Вспомнились слова гадалки: "А ты, князь, зла на меня не держи, я и сама не рада, когда такое вижу. Тебя-то самого тоже лихие денечки ожидают. Ох, и далеко тебя судьбинушка забросит, еще проклинать ее будешь!" Как в воду глядела, — вздохнул Шеховской, устраиваясь на ночь. Сон не шел. Под впечатлением от новых знакомств и грандиозных планов, Павел долго ворочался с боку на бок. Наконец, устав от бесплодных попыток уснуть он поднялся.

— Прохор, — позвал он денщика, спавшего в гардеробной.

— Чего изволите, ваше сиятельство, — явился на его зов заспанный слуга.

— Помнится мне, были у меня сигары где-то, — продолжил князь.

— Павел Николаевич, так Вы ж вроде бы как бросили-то это дело, — удивленно произнес Прохор.

— Ты мне зубы не заговаривай. Разыщи давай, да принеси.

— Эт я мигом, только, как по мне, так ни к чему оно Вам.

— Поговори мне еще, — строго глянул на денщика князь. — Забываться ты начал, как я погляжу.

Прикурив сигару, Шеховской закашлялся. Затушив ее, он распахнул окно и глубоко вдохнул морозный воздух.

— Ваше сиятельство, Вы ей Богу, как дитя малое. Простудитесь, — покачал головой Прохор убирая сигары. — Что за блажь на вас нынче нашла?

— Неспокойно на душе отчего-то, — отозвался Павел, закрывая окно. — Вот скажи мне, Прохор, бывает у тебя такое, что мается душа, а отчего — понять не можешь?

— Жениться Вам надобно, Ваше сиятельство, — ворчливо отозвался денщик, — и вся маета пройдет.

— И ты туда же, — вздохнул Павел.

— А что в том? Не век же…

— Помолчи, — оборвал его Шеховской, враз помрачнев лицом.

Вновь нахлынули непрошенные воспоминания, растравив, разбередив сердце. Отпустишь ли ты меня когда-нибудь? — тоскливо глядя в ночь за окном, вопрошал он неведомо кого. — Отпустит, коли ты сам будешь готов ее отпустить, — ответил он сам себе. — Видимо, не пришло еще то время, когда перестанут болеть душа и сердце при этих воспоминаниях.

 

Глава 26

Как оказалось, Павел напрасно переживал из-за встречи с Александрой: к тому времени, как он вернулся из Якутска, Зарины уже покинули Иркутск Дядя Александры, Владимир Николаевич, давно уже хлопотал о переводе на новое место службы поближе к престарелой матушке, проживавшей в Орловской губернии, и вот наконец-то его просьбу удовлетворили, причем так, как он и надеяться не мог. Первоначально назначение Зарина планировалось во Владимир, но потом его определили нести дальнейшую службу в Курске, а уж от Курска было куда ближе до семейного имения, нежели из Владимира.

Обо всем этом со всеми подробностями Павлу рассказал Струве, который был своим человеком в доме Зариных в их бытность в Иркутске. Его же, зная о том, что Шеховской по весне отправится в Петровский, Владимир Николаевич попросил передать князю письма для Катерины и Геннадия Николаевича Невельских.

Подготовка к Амурской экспедиции отнимала почти все время. В поход с Шеховским, кроме проводника Ваньки и бессменного Прохора, отправлялись специально прибывший из Петербурга топограф Степан Аркадьевич Подольский и пятеро казаков. Путь их пролегал по местам, не обозначенным ни на одной карте, а целью для небольшого отряда ставилось выяснение возможности сплава по Амуру от самых его истоков к устью, где ныне Невельским был основан Петровский пост. Прежняя экспедиция Невельского во многом доказала, что земли, лежащие за Амуром, не принадлежат никому, и та сторона, которая займет их первой, и станет там полновластной хозяйкой. Как оказалось, и англичане, и американцы имели немалый интерес к данным территориям, и потому без того, чтобы обеспечить их должную защиту, невозможно было сохранить их за собой. Оттого и отправлял сейчас Муравьев в эту опасную экспедицию Шеховского, чтобы Павел Николаевич изучил путь по Амуру с тем, чтобы по осени этим путем отправить из Нерчинска капитана второго ранга Казакевича с полным годовым запасом продовольствия, а с ним двести пятьдесят человек нижних чинов из линейных батальонов и казаков для усиления военной команды, бывшей в распоряжении Невельского. И если люди могли добраться до устья Амура и по тайге, то доставить туда годовой запас продовольствия без реки было совершенно невозможно, а по донесениям Невельского и нынешней военной команде продовольствия не всегда хватало.

К концу марта в Иркутске сошел снег, но как ни не терпелось Павлу отправиться в путь, выступать в дорогу по-прежнему было рано. В тайге земля по-прежнему была слишком сырая, и копыта тяжело навьюченных лошадей проваливались бы в грязное месиво.

Размышляя о грядущей экспедиции, Павел вспоминал, как отправляясь в свой первый поход на Камчатку по Охотскому тракту поначалу тяжело принял практически полное отсутствие цивилизации. Но чем дальше они уходили от Якутска, тем сильнее его влекло неизведанное. Путешествие по тайге было чем-то совершенно новым, и он с удивлением ловил себя на мысли, что оно ему нравится. Нравилось неспешно ехать по чуть приметной тропе, вслушиваться в звуки леса, окружавшего их со всех сторон, и, что самое главное, здесь он мог быть тем, кто он есть. Если бы не несчастный случай с медведем, едва не стоивший ему жизни…

Наконец, земля уже достаточно просохла, и небольшой отряд под командованием Шеховского вышел из Иркутска. С каждым днем тайга все более преображалась. Невозможно было не радоваться этому обновлению природы, первой нежной зелени, теплому весеннему солнцу и этому особому запаху: влажной земли, смешанному с ароматами первоцветов. Радуясь теплу, с дерева на дерево порхали птахи, наполняя тишину леса разноголосым щебетом и гомоном. Сбегая с высоких хребтов, то и дело путь им преграждали бурные ручьи, несущие в себе талые воды с вершин сопок.

Самый сложный участок пути ожидал путешественников до истоков Амура. Двигались неспешно потаенными лесными тропами. Добравшись до Байкала, какое-то время шли берегом озера. Шеховскому казалось, что никогда в своей жизни он не видел ничего более прекрасного, чем это огромное озеро, в чистых водах которого отражалось бескрайнее синее небо, какое бывает только по весне. Остановившись на ночевку на берегу, разбили лагерь. Пока казаки разводили огонь, Прохор вместе с Ванькой попробовали удить рыбу. Улов был небольшой, но уставшие путники обрадовались и этому.

После ужина Павел долго сидел на высохшем стволе поваленной сосны, подробно записывая все события сегодняшнего дня в дневник, который начал вести в этой экспедиции. Весело потрескивал в костре хворост, тихо рокотал прибой, взошедшая луна осветила все вокруг призрачным светом, отразилась в водах озера, завораживая своим сиянием. Он впервые пожалел о том, что не наделен даром художника, дабы навечно запечатлеть открывшуюся ему красоту этого дивного края, о чем и написал тут же, сам дивясь этой мысли.

Проснувшись на рассвете с первыми лучами солнца, Поль вышел из палатки, которую делил с Прохором и Степаном Аркадьевичем Подольским, тем самым топографом. Еще вчера его заворожил Байкал, залитый лунным светом, но рассвет на Байкале являл собой фееричное зрелище. Все вокруг, казалось, стало золотым. Отражаясь в водах озера, восходящее солнце залило все вокруг золотым сиянием, отразилось от прибрежных скал, позолотив высокие уступы, окрасило золотом небосвод. Один из казаков, уже бывавший в этих местах, остановился рядом с ним на небольшом возвышении.

— Нечасто такое увидишь, — вздохнул он. — Ширь-то какая, простор!

— Дух захватывает, — согласился Павел.

— То ли еще будет, Ваше сиятельство! В здешних местах такие богатства сокрыты! Зверья, птицы, рыбы видимо-невидимо. А вот как до Амура дойдем, там еще и не такое увидите.

— Так ты, Савелий Яковлевич, стало быть, бывал на Амуре?

— Доводилось, — кивнул головой казак. — Но вот спускаться до самого низовья не приходилось.

— Все когда-то впервые бывает, — усмехнулся Шеховской. — Я вот тоже не думал никогда, что окажусь здесь.

Наскоро позавтракав, небольшой отряд тронулся в дальний путь. Обогнув Байкал, спустились к Нерчинску, откуда решено было сплавляться на лодках. У Шеховского было письменное распоряжение Муравьева к местному начальству о том, чтобы экспедиции было оказано всяческое содействие, в том числе и обеспечить лодками для сплава по реке. Оставив лошадей и перегрузив всю поклажу в три больших лодки, тронулись вниз по Нерче, что впадала в Шилку.

Шилка и Аргунь, сливаясь вместе, собственно и образовывали Амур. Шилку одолели за неделю пути. Погода благоприятствовала, и по пути никаких неприятностей не случилось. Впереди был Амур, неизвестный и неизведанный. По прикидкам проводника, их ждало более двух с половиной тысяч верст по реке. Помогая веслами, в день удавалось пройти почти 60 верст. Павел налегал на весла наравне с остальными и к вечеру падал с ног от усталости, но несмотря на это после ужина садился у костра со своей тетрадкой и карандашом и записывал впечатления от прожитого дня, стараясь не упустить ничего из виду. Чем ниже спускались по течению, тем шире и полноводнее становился Амур. Река определенно могла использоваться для судоходства. Именно это более всего интересовало Муравьева.

Весна сменилась жарким летом. Во время ночевок на берегу путешественников одолевали тучи гнуса, которые легкий прибрежный ветерок от реки разогнать был не в силах. Почти полтора месяца Шеховской не видел ничего, кроме воды. Он привык засыпать и просыпаться под мерный плеск волн. Первоначальное восхищение сменилось раздражением, а конца Амуру все не было. Ничего не хотелось больше, как только побыстрее добраться до конечной цели путешествия. Ближе к низовьям Амура по пути все чаще стали встречаться поселения нивхов, которых казаки между собой называли гиляками. Они охотно принимали путешественников в своих деревеньках, в обмен на ножи и табак делились с казаками разной снедью.

Наконец, долгое и трудное путешествие подошло к концу, и путешественники были бесконечно рады, достигнув Петровского. Невельской встретил Шеховского как старого друга. У четы Невельских был свой небольшой домик, состоящий из двух комнат, одна из которых служила спальней, а вторая столовой, кабинетом или гостиной, в зависимости от обстоятельств. Поразила Павла и перемена, произошедшая с Екатериной Ивановной. Шеховской даже представить себе не мог, чтобы утонченная светская барышня, воспитанница Смольного, сама своими руками занималась всеми насущными делами. Но более всего его поражала ее преданность делу своего супруга. С каким вниманием она относилась к его исследованиям, с какой трогательной заботой старалась обеспечить уют в маленьком деревянном домишке! При этом ее внимания и заботы хватало на всех. Молодые офицеры экспедиции на нее разве что не молились. Поистине, она ангел! — думал Павел. Вряд ли какая-нибудь из знакомых ему светских красавиц решилась бы на такой отважный шаг и отправилась бы в Богом забытый край, чтобы быть рядом с супругом, вместе с ним переносить все тяготы жизни вдали от благ цивилизации.

Вечером, передав Невельским письма от родных и друзей, после бани и сытного ужина Павел долго беседовал с Геннадием Ивановичем. Первое, о чем заговорил с ним Невельской — это насколько, по оценке Шеховского, возможно судоходство по реке. Еще в Петербурге Невельскому была поставлена задача составить подробнейшие карты здешних мест. В предыдущую зимовку Геннадию Ивановичу и его людям удалось собрать все необходимые сведения, и он готов был передать их с Шеховским Муравьеву.

В день прибытия у Шеховского не было времени, как следует рассмотреть пост Петровский. Проснувшись поутру, он первым делом прошелся по окрестностям. Пост представлял собой небольшое поселение, приютившееся на продуваемой всеми ветрами галечной косе, выступающей в Охотское море. Кроме домика Невельских, в поселении имелись казармы для нижних чинов и флигель для офицеров.

Вечером, ужиная в гостях у четы Невельских, Павел заметил, что Екатерина Ивановна подолгу задумчиво смотрит в его сторону. Очевидно, Александра писала ей о нем, — смутился он. При мыслях о Саше кровь бросилась в лицо, окрашивая скулы ярким румянцем. Ему нечего было стыдится, но тем не менее он ощущал себя виноватым во всей этой истории. Он почти не вспоминал о ней во время пути, не до того было, он вообще мало о ком думал в эти дни, даже мысли о Жюли перестали тревожить его покой.

Разговор зашел о делах и общих знакомых в Иркутске. Екатерина Ивановна живо интересовалась всем, что происходило в городе и заставила Павла со всеми подробностями рассказать о своем знакомстве с Волконскими.

— А с Александрой Вы не виделись? — поинтересовалась Катерина, подтверждая его предположения о том, что именно Александра была причиной столь пристального внимания к нему за ужином со стороны хозяйки дома.

— Нет. Я уже не застал их в Иркутске, — тихо ответил Павел. — Письма для вас мне Струве передал.

— Жаль, — вздохнула Екатерина Ивановна.

Выйдя от Невельских, Павел остановился, вглядываясь в небо. Уже смеркалось, но по еще светлому небосводу, предвещая непогоду, неслись темные грозовые облака, сильный ветер трепал кудри на непокрытой голове. Слышно было, как грохочет Охотское море, вздымая валы воды и обрушивая их на галечную косу. Но отчего-то грозная стихия, что собиралась вот-вот обрушиться на поселенцев, нашла самому ему до конца непонятный отклик в его душе. Какой-то пьянящий восторг разливался в крови при мысли о той мощи, что сейчас грохотала в небесах, вздымала волны, обрушивала их на побережье. Предложи ему кто-нибудь в этот момент вернуться к спокойной размеренной жизни в столице, вряд ли бы он согласился. Впервые за долгое время он ощущал себя свободным от различных, зачастую надуманных, условностей. Ах, какая же это роскошь — быть самим собой! — невольно улыбнулся он. Подставив лицо беснующемуся ветру, Павел усмехнулся своим воспоминаниям: ведь когда-то его заботило мнение света, хотя он всеми силами старался не показать того; когда-то он, не особо задумываясь, поступал вопреки своей воле и убеждениям, лишь бы соблюсти принятые в свете условности, а ныне он был волен в своих поступках и мог поступать так, как ему велела его совесть и позволяло воспитание. Там, на другом конце света, осталась вся его прежняя жизнь, — и она тоже осталась там, в прошлом. Сама его жизнь изменилась, и ей больше не было в ней места. Пусть остается в воспоминаниях, но он должен и будет жить дальше. Отец прав, жизнь его не закончилась со смертью жены, хотя — видит Бог! — это было чертовски больно: вырвать ее из сердца, отпустить, оставить всякие мысли о ней.

— Прости! — шепнул он в темноту. — Я отпускаю тебя! Будь счастлива, где бы ты ни была.

На лицо упали первые капли дождя. Преодолевая порывы ветра, Шеховской направился во флигель, где его разместили вместе с остальными офицерами, бывшими в экспедиции Невельского. В сгустившейся темноте хлынул летний ливень, вмиг вымочив его с головы до ног. Непогода бушевала почти всю ночь, но к утру дождь стих, и с первыми лучами солнца побережье уже являло собой мирную картину. О пронесшемся шторме напоминали только выброшенные на косу морские раковины и водоросли.

Павел не планировал надолго задерживаться в Петровском. Возвращаться им надлежало тем же путем, но на этот раз вверх по течению, а потому и времени, и усилий придется затратить куда больше. Тепло простившись с Невельскими и со всеми, с кем успел познакомиться за ту неделю, что они пробыли в Петровском, отряд Шеховского из восьми человек двинулся в обратный путь, вверх по Амуру. К середине октября измученные долгой дорогой путешественники добрались до Нерчинска. Предстоял еще долгий переход до Иркутска, но пускаться в путь сейчас, в самую осеннюю распутицу, было, по меньшей мере, неразумно.

Решили ждать становления зимника, а пока Шеховской побывал на Нерчинской верфи, где начали строительство первого парохода, который должен был войти в воды Амура уже в следующем году.

В Иркутск вернулись в канун Рождества. Передавая губернатору карты, сделанные Невельским, Шеховской подтвердил, что Амур вполне пригоден для судоходства. Довольный итогами предпринятой экспедиции, Муравьев составил рапорт на высочайшее имя, и после Рождества Павел отбыл с ним в Петербург.

— Вы, Павел Николаевич, в этом году великое дело сделали, на Охотское побережье водную дорогу проторили, — тепло напутствовал его Муравьев. — В Иркутск возвращаться не торопитесь, отдохните, наберитесь сил.

Я целый год не был в Петербурге, — думал Поль, подъезжая к столице в середине февраля 1853 года, — а он ничуть не изменился. Все так же высится громада Исаакиевского собора, все тот же Летний сад за кружевной чугунной оградой, игла Адмиралтейства, устремленная в синеву неба, так же горит золотом в ярких лучах холодного зимнего солнца. Проезжая по Литейному, Павел бросил быстрый взгляд на особняк Горчаковых. Мишель писал ему, но его письма в лучшем случае месяц, а то и почти полгода пролежали в доме Муравьева, дожидаясь возвращения Шеховского. Из них Павел узнал, что у четы Горчаковых родился сын, которого в честь отца Михаила назвали Алексеем. Мишель писал, что хотел бы видеть его, Павла, крестным отцом своего первенца, но обстоятельства, увы, складывались таким образом, что сие было невозможно, и потому крестным маленького Алеши стал Петр Степанович Лукомский.

Наконец, упряжка остановилась у парадного подъезда фамильного особняка Шеховских. Павел выбрался из саней, окинул взглядом величественный фасад и неспешно поднялся по ступеням. Открыв двери отчего дома, он шагнул в просторный вестибюль. К нему тотчас устремился дворецкий, но признав в вошедшем молодого барина, замер в почтительном поклоне.

— Есть кто дома? — поинтересовался Шеховской.

— Николай Матвеевич на службу отбыл с утра, а Софья Андреевна у себя, — принимая из рук Шеховского шинель и фуражку, отвечал дворецкий. — Барыня вчера только из Павлова пожаловали.

Не веря самому себе, что он дома, Поль прошелся по вестибюлю, его шаги гулко отдавались в сонной тишине огромного дома. Большие напольные часы в гостиной пробили полдень. Остановившись перед зеркалом, Шеховской вгляделся в свое отражение. На него смотрел усталый небритый человек, щеки ввалились, резче выступили скулы, темные круги под глазами. Он и в самом деле чертовски устал.

— Поль, мальчик мой!

Обернувшись на голос матери, Павел сделал несколько шагов ей навстречу и замер, вглядываясь в дорогие черты. Софья Андреевна торопливо спустилась по лестнице и, обняв сына за плечи, коснулась губами небритой щеки.

— Отчего же не написал, что приедешь? — глядя на него блестящими от слез глазами спросила она.

— Я на службе, маменька, куда прикажут, туда и еду, — улыбнулся Павел, — нынче вот приказали ехать в Петербург. Если бы и написал, письмо меня разве что на пару дней опередило бы.

— Ты надолго?

— До лета, а там обратно в Иркутск.

— Как же я рада, что ты приехал! Ты мне совсем почти не писал, — упрекнула она его.

— Я писал к Вам, когда была возможность, маменька, — улыбнулся Павел, — но по большей части я бываю там, откуда письма везти некому. Я и Ваших писем, бывает, по полгода не вижу.

Софья Андреевна с тревогой вглядывалась в лицо единственного сына: осунулся, похудел, тени под глазами и взгляд такой усталый.

— Я распоряжусь, чтобы твои комнаты подготовили, — заторопилась она. — Ты устал с дороги, а я тебя на пороге держу.

— Не беспокойтесь обо мне, маменька, — поднес он к губам ее руку. — Я сегодня собирался еще Горчаковым визит нанести, спешить ни к чему.

Знакомые апартаменты встретили Павла тишиной и уютом. Как хорошо было вновь оказаться дома. Как это хорошо — знать, что тебя любят и ждут. За время своего пребывания в должности чиновника по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири Павел привык обходиться без прислуги, потому как в походах Прохор скорее был другом, товарищем по оружию, чем слугой. И там, где каждые свободные руки ценились на вес золота, Шеховскому казалось неправильным пользоваться услугами денщика в том, с чем он и сам мог справиться без посторонней помощи. Теперь же, пока он умывался, Прохор успел принести ему из гардероба прошлогодний сюртук, и, стоя перед зеркалом, Поль пытался застегнуть его.

— Эка Вы раздались в плечах, Ваше сиятельство! — заметил Прохор, глядя, как князь недовольно морщится от того, что одежда сковывала движения. — Того и гляди сюртук по швам разойдется.

— Мундир подай, — обернулся к нему Павел, сдергивая сюртук и швыряя его на кровать.

До Литейного было рукой подать, и Павел решил пройтись пешком. Выйдя из дома, он глубоко вздохнул, полной грудью вдыхая морозный февральский воздух столицы, поднял воротник шинели и зашагал в сторону особняка Горчаковых.

Вежливо раскланявшись по пути с несколькими знакомыми, князь весело усмехнулся тому удивлению, с каким встретили его появление в Петербурге. Свернув на Литейный, он, задумавшись, едва не угодил под копыта запряженной в небольшие сани лошади и остановился на минуту, удивленно глянув вслед пролетевшим мимо саням, а потом отряхнул снег с рукава пальто и двинулся дальше.

— Стой! — вдруг раздался крик из саней. — Да стой же ты!

— Павел Николаевич! — услышал он за своей спиной.

Поль обернулся:

— Боже, это и в самом деле Вы! — выдохнула Мари. — Я думала, что мне только показалось.

— Мария Александровна, мое почтение, — улыбнулся Шеховской, окидывая свою кузину изумленным взглядом.

— О Господи, ужас какой! Что у тебя с лицом? — выдернув руку из муфты, Мари хотела коснуться его изуродованной щеки, но Шеховской поймал тонкое запястье и поднес к губам.

— Пустяки, Мария Александровна, несчастный случай на охоте, — усмехнувшись, ответил он.

Маша смутилась. Это интимное, как в далеком отрочестве, "ты", сорвалось с губ прежде, чем она успела понять, что именно произнесла. Принужденно улыбнувшись и стараясь вернуться к прежнему тону светской любезности, она поинтересовалась:

— Когда же Вы вернулись? Нам так не хватало Вашего общества.

— В самом деле? — не скрывая сарказма, протянул Павел. — Не Вашими ли стараниями, моя дорогая кузина, я вынужден был покинуть Петербург?

Мари опустила ресницы, скрывая раскаяние, мелькнувшее во взгляде. Не ожидавшая от него подобного выпада, Машенька растерялась. А он и в самом деле изменился, — разглядывая его из-под ресниц, заметила она. — Раньше он ни за что не позволил бы себе так открыто указать ей на ее неблаговидный поступок.

— Я сожалею, — едва слышно произнесла она. — Мне на самом деле жаль, — уже громче добавила она.

— Полно, Мари! Как говорят, кто старое помянет…

Машенька подняла голову, вглядываясь в его лицо.

— Вы, в самом деле прощаете мне? — недоверчиво спросила она.

— Сделанного не воротишь, — пожал плечом Павел. — К чему ворошить прошлое, коль ничего нельзя изменить? А теперь прошу меня извинить, я спешу, — откланялся он.

— Надеюсь, мы еще увидимся, — робко улыбнулась в ответ Маша.

— Непременно, Мари! — и, поклонившись ей на прощание, Павел продолжил свой путь.

Дойдя до дома Горчаковых, Павел оглянулся. Одинокая фигурка в голубом салопе так и стояла на мостовой. Маша не сдвинулась с места до тех пор, пока он не скрылся из виду. Шеховской едва заметно покачал головой. Он давно уж не держал зла на нее. Не трудно было понять мотивы ее поступка: ревность, обида, разочарование — гремучая смесь, способная и зрелого человека сбить с пути истинного, что уж говорить об избалованной и вздорной Мари.

Поднявшись по ступеням, Павел потянул на себя массивную дверь.

— Глазам не верю! — воскликнул Мишель, входя в гостиную после того, как лакей доложил ему о нежданном визитере. — Вот уж не думал, что увижу тебя! На письма не отвечаешь, я уж думал, не затаил ли ты обиды какой на меня?

— Какие могут быть обиды, — ответил Павел, поднимаясь с дивана и протягивая руку для традиционного приветствия. — Это ты на меня не обижайся, что не писал. Недосуг было, полгода в разъездах.

— И далече ли ездил? — усмехнулся Михаил.

— На Амур, — пожал плечами Шеховской.

— Слышал, — уже серьезно отозвался Горчаков, — у Перовского только об этом и говорят. Граф Муравьев очень большое значение придает освоению этих земель.

— Немудрено! Я не буду рассказывать тебе обо всех выгодах от занятия этих земель, достаточно того, что англичане и американцы проявляют весьма недвусмысленный интерес к этим территория, — отозвался Павел. — Но будет о делах! Это на мой взгляд в столице ничего не поменялось или я ошибаюсь?

— Ты сам скоро все узнаешь, — отвечал Мишель, хлопнув его по плечу.

— Я слышала, у нас гость? — улыбнулась Полина, входя в комнату.

— Полина Львовна, — поднес к губам изящную тонкую ручку Павел, — очень, очень рад Вас видеть!

— Mon cher, — обратилась Полина к супругу, — я распоряжусь, чтобы обед подавали и поставили еще один прибор. Вы ведь останетесь, Павел Николаевич? — повернулась она к Шеховскому.

— Разве я могу Вам отказать? — слегка наклонил голову Поль.

Провожая ее взглядом, Павел отметил для себя, что княгиня Горчакова и раньше была весьма привлекательна, а ныне и вовсе расцвела. Определенно, из хорошенькой девицы Полин превратилась в очень красивую женщину. Перехватив взгляд Михаила, Павел улыбнулся в ответ:

— Mon ami, je n'ai pas, de quelque maniХre, n'envie pas ton bonheur. (Мой друг, я никоим образом не завидую твоему счастью).

— Ton bonheur est entre tes mains (Твое счастье в твоих руках), — тихо заметил Мишель.

За столом Полина, стараясь скрыть некоторую нервозность в присутствии Шеховского говорила без умолку. Павел молча слушал ее болтовню об общих знакомых, замечая при этом, как слегка дрогнула рука, когда она взялась за бокал с вином, как она, перехватив его взгляд, тотчас отводит глаза.

Полина была и рада, и не рада его приезду. Она искренне переживала, когда Павел перестал отвечать на письма Мишеля, видя, как сильно сей факт тревожит ее супруга. Ощущая свою вину в том, что между друзьями случилось это охлаждение, Полина думала, что Павел решил совсем прекратить всяческие отношения с их семьей, и была очень расстроена тем. Но вот теперь, когда он, не успев приехать в столицу, самым первым делом объявился у них, ее очень беспокоило то, как он отнесется к ней. Помнит ли о том, что она едва не поставила Михаила в глупое и унизительное положение, демонстрируя свою сердечную склонность к его лучшему другу? Но как сказать ему о том, что все давно в прошлом? В его прошлый приезд из Иркутска у них почти совсем не было времени поговорить, он спешил уехать из столицы, и она понимала его в этом стремлении покинуть место, с которым связано столько болезненных воспоминаний. Глядя на него сейчас, она видела совершенно другого человека. Поль уж давно не был тем очаровательным повесой, в которого она без памяти влюбилась четыре года назад, едва увидев его на пороге отчего дома. И дело было даже не в шрамах, что пересекали сверху вниз всю левую щеку, перемены эти произошли в его характере. Его улыбка по-прежнему могла заставить биться чаще не одно девичье сердце, но не было той былой беспечности во взгляде, той легкости в общении.

— Павел Николаевич, — обратилась она к нему, — Вы ведь знакомы с крестным нашего Алеши, с Лукомским?

— Да, помнится, именно благодаря Вам мы и познакомились, — усмехнулся Шеховской.

— Так вот, Петр Степанович сделал предложение графине Радзинской, и она приняла его, — улыбаясь, сообщила Полина.

— Алекс и Лукомский? — недоверчиво покачал головой Шеховской. — Вот уж не думал, что такое возможное! Вряд ли можно найти людей столь различных, хотя Александра всегда оставалась для меня загадкой, и ее выбор меня ничуть не удивляет в том смысле, что любой ее выбор удивил бы меня.

— О да, этот союз удивил многих, — заметила Полина. — Но мне кажется, что они так дополняют друг друга!

— О чем Вы, ma chИrie? — удивленно произнес Мишель.

— Вам, мужчинам, этого не понять! — позволила себе снисходительный тон Полина. — Вы же не будете отрицать, что Петр Степанович — человек несколько рассеянный, тогда как Александра в противовес ему обладает далеко не женским умом.

— Да, Алекс всегда была слишком умна для меня, — рассмеялся Павел. — Может, оттого меня и пугала перспектива стать ее супругом.

Полина улыбнулась в ответ. А ведь когда он смеется, на его шрамы не обращаешь внимания, — поймала она себя на мысли, удивившей ее саму. — Нет, конечно, он не тот, что прежний. Но таким он мне нравится больше.

— Ты надолго в столицу на этот раз? — поинтересовался Михаил.

— До лета, а дальше видно будет, — отозвался Павел.

— Хорошо, — улыбнулся Мишель. — Я уж думал, что вновь, едва показавшись на глаза, уедешь в Иркутск.

Наблюдая за четой Горчаковых, Поль все больше мрачнел. Мишель прав, его счастье только в его руках. Пора расстаться с прошлым. Видимо, пришло время окунуться в светскую жизнь столицы и хотя бы попытаться найти это самое счастье. Прощаясь с Полин и Мишелем, Павел пообещал Горчакову, что они непременно встретятся в клубе, а по дороге домой решил не игнорировать приглашения, что, несомненно, посыплются на его имя, как только широкому кругу друзей и знакомых станет известно о его появлении в столице.

Дома его ждала удивившая его самого встреча с отцом. Сколько Павел себя помнил, отец всегда был им недоволен, сегодня же неожиданно обнял его крепко, по-мужски. Словно и не было никогда промеж них разногласия и недовольства друг другом.

Уже на следующий день после завтрака Поль увидел на письменном столе в своем кабинете несколько конвертов. В самом верхнем было приглашение на торжественный обед по случаю бракосочетания Петра Степановича Лукомского и Александры Ильиничны Радзинской, что должно было состояться на Красную горку.

И все же, несмотря на принятое решение, Павел не спешил с головой окунуться в светскую жизнь Петербурга. Если раньше необходимость появляться в обществе не была ему в тягость, то ныне он находил эту повинность скучной и обременительной. Более всего вызывали у него раздражение бессмысленные и пустые разговоры, ему претило скрывать за маской светской любезности свои истинные мысли и чувства. Вспоминая провинциальный Иркутск, Шеховской все больше утверждался во мнении, что ныне ему куда больше по душе непритязательное общество сибирского городка, где не нужно было притворяться тем, кем ты, по сути, не являешься. Оттого известие о том, что через две недели Софья Андреевна устраивает званый вечер по случаю его возвращения в столицу, застала его врасплох. Стараясь не обидеть матушку, Павел весьма сдержанно отреагировал на это заявление за ужином в кругу семьи и пообещал, что постарается быть милым и любезным. Софья Андреевна хотела было обсудить с ним список приглашенных, но Поль ответил, что оставляет это на ее усмотрение.

По прошествии двух недель то, что маменька скромно именовала званым вечером, вылилось в грандиозный бал. Особняк Шеховских давно не видел столь роскошных собраний. Сергиевская в тот февральский вечер была запружена экипажами. Гости все пребывали, и Павел уже больше часа вместе с родителями встречал всех прибывших у входа в бальный зал. В глазах рябило от блеска драгоценностей, многоцветья бальных туалетов дам. Поль привычно произносил дежурные комплименты, с улыбкой шепнув матери, что она, видимо, в этот вечер собрала в их доме всех незамужних девиц столицы. Мари приехала с супругом, и, приветствуя их, Павел не смог сдержать удивления. Менее всего супругом Маши он ожидал увидеть своего давнего знакомого Григория Алексеевича Ярынского. Помнится, матушка писала о том, что Мари вышла замуж, и несколько туманно намекнула, что с этим браком было связанно нечто скандальное, будто бы Мари и одного знакомого ему молодого человека застали при весьма компрометирующих ее обстоятельствах, но он не помнил, чтобы в своем письме она упоминала имя ее супруга.

Павел искренне был рад видеть чету Горчаковых и бывших сослуживцев. Прислушиваясь к разговорам офицеров, которые в основном велись вокруг слухов о грядущей войне с Османской империей, он поднес к губам фужер с шампанским и едва не поперхнулся, когда Мишель, желая перевести разговор на другую тему, пошутил:

— Сдается мне, господа, ныне в особняке Шеховских собрались все незамужние девицы Петербурга.

В ответ раздался дружный смех. Павел улыбнулся и пожал плечами:

— Увы, господа, не смею отрицать, что моя маменька задалась вполне определенной целью, и нынче я чувствую себя добычей во время гона. Думаю, в Иркутск я вернусь если не с женой, то совершенно определенно помолвленным с одним из этих дивных созданий, — указал он глазами на трех девушек, что прикрывшись веерами с нескрываемым интересом рассматривали веселую компанию офицеров.

Взгляд его рассеяно скользил по залу и остановился на очень юном создании. Девушка испуганно сжалась, стоя за креслом своей спутницы, очевидно, матери, и словно старалась слиться с обивкой стен. Ее черты показались ему смутно знакомыми, но он так и не смог припомнить, где мог видеть ее, взглянув же на маменьку девицы, Павел тотчас вспомнил сестер Балашовых в их первый выход в свет. То было сразу после его возвращения с Кавказа. Тогда, после четырех военных лет, он с головой окунулся в светскую жизнь и сразу же попал под пристальное внимание петербургских невест и их маменек. Не собираясь связывать себя брачными узами, Шеховской старался оставаться в роли стороннего наблюдателя, однако веселился от души. Елена и Татьяна не были признанными красавицами, но, впрочем, этот маленький недостаток с лихвой компенсировался живостью характера и острым умом, что отличало их от большинства девиц на выданье. Павел припомнил, что в разговорах они часто упоминали о своей младшей сестре, Дарье, или Долли, как называли ее в семье. Должно быть, это она и есть, — улыбнулся он. Но, кажется, младшая из сестер отличается куда более скромным нравом.

Услышав его ответ на шутку Горчакова, Маша, примкнувшая к их кружку вместе с супругом, резко захлопнула веер и отошла. Темной волной в душе всколыхнулась злоба, обида сдавила грудь, мешая вздохнуть, а слезы, подступив к глазам, готовы были пролиться в любую минуту. Не желая обнаружить свои чувства в глазах всего света, она торопливо вышла из зала и пошла, не разбирая дороги. По какой-то странной прихоти ноги принесли ее в кабинет Павла. Толкнув дверь в темную комнату, она плотно прикрыла ее за собой и рухнула в ближайшее кресло, наконец-то позволив себе разрыдаться. Стянув перчатки и закрыв лицо руками, Маша плакала навзрыд, не видя и не слыша ничего вокруг, выплакивая в этих слезах всю горечь и обиду, что теснились в душе. Ну отчего жизнь так несправедливо с ней обошлась?! Отчего ее девичьим мечтам не суждено сбыться уже никогда?! Конечно, она сама виновата во всем! Тогда, после стремительного отъезда Павла в Иркутск, ей не стоило поощрять ухаживания Григория, коль она не собиралась ответить согласием на его предложение. Ей, отвергнутой Шеховским, всего лишь хотелось потешить свое тщеславие, играя чувствами молодого привлекательного офицера, но Ярынский быстро разгадал ее игру, и поймал ее в ее же собственную ловушку. Она не смогла отказать ему без ущерба для своей репутации, и ныне была замужем за тем, кто спустя полгода семейной жизни уж и не скрывал своего презрения к ней. Все началось с того, что Григорий случайно обнаружил ее письма к Шеховскому, которые она писала Павлу, уже будучи замужем, хотя так и не отправила ни одно из них. Последовавший за тем откровенный разговор окончательно отдалил друг от друга молодых супругов, и ныне они появлялись вместе только там, где этого требовали приличия.

Сидя в тишине кабинета, Мари прислушивалась к звукам музыки, доносящимся из бального зала. Интересно, с кем он танцует сейчас? — подумалось ей, и вслед за этой мыслью новая волна рыданий сотрясла хрупкие плечи. Она не слышала, как открылась и закрылась дверь и только когда зажглась свеча в подсвечнике, поняла, что больше не одна в комнате. Испугано охнув, Мари всмотрелась в темный силуэт у письменного стола.

Павел попросту сбежал из зала, едва завидел Софью Андреевну под руку с очередной прелестной барышней, выискивающую его глазами среди разодетой толпы гостей, и пришел в кабинет, желая немного побыть в одиночестве.

— Мари, — тихо произнес он, — видимо, горе Ваше и впрямь велико.

Достав из кармана чистый платок, Шеховской опустился рядом с креслом на одно колено и промокнул заплаканные глаза девушки. Маша сглотнула ком в горле.

— Вы даже не можете представить, насколько оно велико, Павел Николаевич, — прошептала она в ответ.

— Ну, так расскажите, может, я смогу Вашему горю помочь? — глядя ей в глаза, продолжил Павел.

Всхлипнув, Маша снова зашлась в рыданиях, и, обвив руками его шею, спрятала заплаканное лицо на его плече. Эполет царапнул нежную кожу щеки, но она только крепче прижалась к нему. Шеховской в растерянности обнял вздрагивающие плечи и погладил ее по спине.

— Ну, полно, Маша, полно! Что с тобой? Ей Богу, ты так на похоронах отца не рыдала, как сейчас.

— Ты не любишь меня, не любишь, — прошептала она.

— Мари, — Павел слегка встряхнул ее за плечи, заставив посмотреть ему в глаза, — Ты замужняя женщина. О чем ты говоришь?

— Это все неважно, — всхлипнула она. — Я хочу быть твоей, только твоей! Поль, ну почему нет? Помнишь, когда ты вернулся с Кавказа в Павлово, ты говорил мне, что я самая красивая.

— Помню, — отпуская ее и поднимаясь, ответил Шеховской. — Помню, Мари. И я не лгал тебе тогда.

— Но что сейчас мешает нам быть вместе? — тихо спросила Маша. — Ведь теперь тебе не придется делать мне предложение.

Шеховской усмехнулся.

— Твой супруг меткий стрелок, Мари, а мне еще не надоело жить. Григорий не из тех, кто спокойно отнесется к сомнительной славе рогоносца. К тому же у нас с ним старые счеты, и он не колеблясь ни минуты проделает дырку в моей голове.

Маша вскочила с кресла и, повиснув у него на шее, приникла губами к его губам. Поль ощутил, как зачастило сердце в груди, перехватило дыхание, руки сами помимо его воли сжали в объятьях тонкий стан. Мягкие нежные губы под его губами, тонкий аромат духов и ее собственный запах кружили голову. Опомнившись, он слегка оттолкнул ее и убрал руки за спину.

— Вот видишь, — глаза Маши торжествующе блеснули, — ты хочешь меня.

Шеховской криво усмехнулся.

— Мари, ты ведь тогда говорила, что любишь меня, — покачал он головой. — Неужели это — все, что тебе от меня нужно? Мне жаль тебя! А мое возбуждение — я три года вел монашеский образ жизни, я сейчас захочу любую женщину, которая попадет ко мне в объятья. Это говорит лишь о том, что мне надо посетить одно заведение на Итальянской.

— Хочешь сказать, что предпочтешь мне проститутку? — недоверчиво распахнула глаза Маша.

— О, какие слова из уст благовоспитанной барышни! — не скрывая сарказма, заметил Павел. — Ты права, именно так. Во всяком случае, она не будет говорить мне о любви! А сейчас тебе лучше уйти, — указал он глазами на дверь.

 

Глава 27

В глазах Мари полыхнула ярость. Шеховской, с преувеличенной любезностью кивнув ей, отвернулся к окну и глубоко вздохнул, пытаясь унять сердцебиение. За спиной послышалось шуршание шелка, колыхнулось пламя свечи, когда Мари проходила мимо стола, с глухим стуком закрылась дверь.

Павел устало закрыл глаза и замер, прижавшись лбом к окну. Холодное стекло остудило пылающий лоб. После ухода Мари, дерзнувшей посягнуть на его одиночество в его же личных покоях, мысль спрятаться от шума бала в тишине темного кабинета уже не казалась ему столь привлекательной. Что ж, значит, нужно покончить с этим как можно быстрее, выбрать одну из этих совершенно для него одинаковых хихикающих девиц и повести ее к алтарю. Когда-то он сказал, что не приемлет брака без любви, но что, если он так никогда и не встретит ту, что станет для него всем? Разве возможно, единожды утратив дарованное Господом счастье, вновь обрести его? И опять пред мысленным взором предстал образ жены. Юленька! — невыносимой болью стиснуло грудь. — Милая, родная, зачем же ты оставила меня?!

В двери тихо постучали, и Павел отшатнулся он окна — неужели опять Мари? Резкое "Entrez! (Войдите (фр.))" сорвалось с губ.

— Поль, — укоризненно обратилась к нему с порога Софья Андреевна. — Я видела, как Мари вышла из твоих покоев. Потрудись объяснить, что это значит?

— Ничего, maman, — повернулся к ней Шеховской. — Ничего не значит! Просто побеседовали по душам.

— Я хочу просить тебя не совершать необдуманных поступков, — продолжила Софья Андреевна. — Не скрою, было время, когда я желала видеть Вас вместе, но ныне…

— Оставьте, maman, — едва сдерживая раздражение, выдавил Павел. — Вы заблуждаетесь на мой счет. Мари не интересовала меня тогда, и сейчас ничего не изменилось.

Софья Андреевна смутилась.

— Я вижу, разговор этот тебе не приятен.

— Вы правы, маменька, однако это не извиняет мою резкость, — поднеся к губам руку матери, покаянно произнес Павел. — Я ведь понимаю, с какой целью Вы ныне устроили это грандиозное собрание, как прекрасно вижу, что и Вам оно не по душе. Право, не стоило!

Софья Андреевна слегка наклонила голову, — принимая его извинения.

— Но все же — давай вернемся, mon cher?

Павел молча предложил руку матери.

Чем ближе они подходили к южному крылу дома, тем громче становилась музыка. Почти на пороге бального зала Павел остановился и повернулся к матери.

— Мне пришла в голову мысль. Возможно, она Вам понравится, — улыбнулся он.

— Я слушаю тебя, — заинтересовалась княгиня.

— А не пригласить ли в Павлово Балашовых?

— На твои именины?

— Почему нет? — пожал плечами Поль.

— Ты уверен? — с сомнением переспросила Софья Андреевна, вспоминая скромную и невзрачную на фоне признанных красавиц Долли Балашову, которую пригласила на этот бал лишь в память о давней дружбе с ее матерью, Ангелиной Леонтьевной.

— Нет. Но хотел бы присмотреться к этой девушке, — честно признался он.

Вернувшись в зал, Павел разыскал глазами mademoiselle Балашову, которая по-прежнему не отходила от своей матери и все так же пыталась спрятаться за ее креслом. Улыбнувшись, Шеховской решительно направился в сторону дам Балашовых. Чем ближе он подходил, тем бледнее становилась Долли. Склонившись к уху матери, она что-то прошептала, но Ангелина Леонтьевна небрежно отмахнулась от ее слов, улыбаясь направляющемуся к ним молодому человеку. Остановившись перед креслом, в котором восседала madam Балашова, Павел слегка прищелкнул каблуками.

— Madam, позвольте мне пригласить Вашу очаровательную дочь.

— Конечно, Павел Николаевич, — кокетливо взмахнула ресницами Балашова старшая.

— Долли… — многозначительно прошептала она растерявшейся дочери.

Даша послушно раскрыла бальную книжечку и замерла. Глядя сверху на абсолютно чистую страничку, Шеховской поймал растерянный взгляд девушки.

— Вальс, — шепнул он чуть слышно.

Дарья залилась румянцем, и маленький позолоченный карандашик послушно вывел его фамилию вместе с титулом напротив вальса. Ободряюще улыбнувшись ей, Поль отошел к небольшой группе своих бывших сослуживцев и друзей.

— Mon ami, — удивленно вскинул бровь Мишель, наблюдавший за странными маневрами Павла, — твой выбор несколько удивляет, — вполголоса заметил он.

— Отчего же? — так же тихо ответил Шеховской. — Скромна, мила, спокойна.

— И от страха пред тобой едва в обморок не упала, — добавил Михаил, с сомнением качая головой. — Оглянись вокруг. Ты уверен, что поступаешь правильно?

— Я уже был женат на красивой женщине и по любви, — отозвался Поль. — Может, стоит, наконец, прислушаться к голосу разума? Да, если я забуду, напомни мне о вальсе!

Разговор вновь вернулся к политике. Павел внимательно вслушивался в рассуждения офицеров. Поговаривали о том, что Государь собирается ввести войска в Молдавию и Валахию. Кто-то считал, что это непременно повлечет за собой объявление войны со стороны турок. От заинтересовавшей его беседы Павла отвлек лёгкий хлопок по плечу. Обернувшись, Шеховской, вопросительно уставился на Горчакова.

— Твой вальс, — указал глазами на mademoiselle Балашову Михаил.

— Merci, mon ami, — улыбнулся в ответ Поль.

Даша, не сказав ни слова, осторожно вложила свою руку в его протянутую ладонь и позволила увлечь себя в круг танцующих. Не отрывая взгляда от носков своих туфелек и закусив от напряжения губу, она послушно скользила в его объятьях по паркету.

— Вы боитесь отдавить мне ноги? — тихо спросил он и тотчас задохнулся от нахлынувших воспоминаний. Он почти ожидал, что сейчас она поднимет голову и ответит "нет", а он утонет в колдовском омуте черных глаз.

— Да, я плохо танцую, — заливаясь румянцем, ответила Долли, и чары развеялись.

Павел удивленно моргнул: на него испуганно смотрели голубые глаза, маленькая ладошка чуть подрагивала в его руке. Ни дать ни взять испуганный заяц, — нахмурился Поль. Заметив, как омрачилось его лицо, Дарья судорожно вздохнула и сбилась с шага, наступив ему на ногу.

— Pardonnez-moi, (простите меня (фр.)), — бескровными губами прошептала она.

— Ne vous excusez pas. Pardonnez-moi ma maladresse. J'ai trop longtemps ne dansait. (Не извиняйтесь. Простите мне мою неловкость. Я слишком давно не танцевал (фр.)), — не моргнув глазом, солгал Шеховской. К счастью для mademoiselle Балашовой, вскоре музыка стихла, и Павел проводил ее обратно к матери. Вцепившись обеими руками в спинку кресла, в котором сидела ее maman, Даша проводила глазами высокую фигуру князя.

— О чем Вы говорили? — шепотом спросила ее Ангелина Леонтьевна.

— Ах, маменька, я наступила ему на ногу, — простонала Дарья.

— И что он сказал? — выдохнула madam Балашова.

— Извинился за свою неловкость и сказал, что давно не танцевал.

— Бог мой, он определенно заинтересован тобой! — восторженно прошептала Ангелина Леонтьевна.

— Маменька, Вы заблуждаетесь! — обмахиваясь веером, ответила Даша, боясь даже посмотреть в ту сторону, где Павел остановился около группы офицеров.

— Долли, ты будешь самой настоящей дурой, если упустишь такую партию!

— О чем Вы, маменька? Какая партия? Я думаю, это Софья Андреевна просила его пригласить меня, — краснея, ответила Даша и едва слышно добавила. — Он пугает меня. Эти ужасные шрамы…

Шеховской больше не подошел и даже ни разу не взглянул в ее сторону. Понемногу Долли успокоилась, утвердившись во мнении, что Павел Николаевич пригласил ее танцевать по просьбе Софьи Андреевны, оттого приглашение в Павлово, доставленное на следующее утро в дом Анатоля Аркадьевича Балашова, старшего брата ее отца, у которого они с отцом и матерью остановились на время сезона, застало ее врасплох.

А Ангелина Леонтьевна ликовала.

— Это определенно оно! — восторженно сверкая глазами, говорила она за завтраком. — Mon cher, — обратилась она к супругу, — Долли нужен новый гардероб. Бог мой! Сам Поль Шеховской! Ты хоть понимаешь, что это значит?!

— Умерьте свой пыл, ma chИrie, — отложив в сторону газету, ответил ей супруг. — Откуда Вам знать, может, помимо нас, туда приглашена половина Петербурга.

— Да нет же, как Вы не понимаете! Он приглашал ее танцевать.

— И что? — раздраженно заметил Степан Аркадьевич. — Это еще ничего не значит.

Анатоль Аркадьевич, допив свой кофе, аккуратно поставил чашку на стол.

— Я полагаю, ты не прав, — обратился он к Степану Аркадьевичу, — это приглашение выглядит, по меньшей мере, странным.

— Маменька, папенька, — Даша ощутила, как слезы отчаяния наворачиваются на глаза, — прошу Вас… Маменька, умоляю Вас, откажитесь, напишите, что я занемогла!

— Долли, — Ангелина Леонтьевна удивленно воззрилась на свою младшую дочь, — и речи быть о том не может! Мы поедем, и я прямо сейчас отвечу на приглашение.

— Дашенька, душечка, — ласково улыбнулся ей отец, — оставь нас, пожалуйста.

Кинув на отца умоляющий взгляд, Дарья поднялась из-за стола и торопливо покинула столовую. Поднимаясь по лестнице в свою комнату, она вновь вспоминала тот злополучный вальс. Теперь ей чудилась насмешка в мягком тоне, каким говорил с ней князь, казался неуместным его снисходительный взгляд, раздражало то, что он забыл о ней сразу же, как только вернул в общество матери — все это, по ее мнению, говорило о том, что она ему безразлична, но он по какой-то непонятной прихоти решил вовлечь ее в какую-то странную игру, смысла которой она не понимала и оттого боялась попасть впросак. Довольно! И так над ней уже потешается добрая половина Петербурга.

Но в тоже время Долли понимала и свою матушку. Она была самой младшей из пятерых детей Балашовых, две старших сестры и два старших брата уж давно были устроены в жизни, и довольно неплохо устроены. Теперь настала и ее очередь, и матушка так торопится вывести ее в свет, чтобы, наконец, вздохнуть свободно. Но как объяснить maman, что она не стремится к такой жизни? По крайней мере, пока, — ведь ей всего семнадцать!

Более всего на свете Дарье сейчас хотелось оказаться в родовом имении, уединиться в своей светелке и думать забыть о чопорном Петербурге с его балами и раутами, которые она возненавидела с первого дня своего пребывания в столице. Она чувствовала, что по какой-то причине не пришлась ко двору, — с ней не спешили заводить знакомства молодые люди, девицы ее возраста ее сторонились, по секрету между собой обсуждая ее не слишком удачный дебют. Оттого внимание князя Шеховского к ее более чем скромной персоне не могло не показаться ей странным и даже пугающим, — впрочем, как и сам князь. Чего ей ждать от его сиятельства? Что за странная прихоть? Как объяснить приглашение в фамильное имение Шеховских? Дарья терялась в догадках, и мысли, приходившие ей в голову, были одна мрачнее другой.

Одно было понятно: она зачем-то понадобилась князю, но с какой целью, Даше не могла даже предположить. Она не допускала даже мысли о том, что могла понравиться ему, как то полагала ее маменька, считая такое предположение смехотворным. Шеховской мог выбрать любую из великосветских красавиц, но почему-то в тот вечер обратил внимание только на нее, станцевав с ней тот единственный для них обоих вальс. О, как унизительно было после танца ловить на себе недоумевающие взгляды и только догадываться о том, какие мысли роятся в головах представителей самых знатных фамилий столицы, донельзя удивленных более чем странным выбором его сиятельства.

Меж тем Степан Аркадьевич обвел взглядом оставшихся за столом родственников. Анатоль Аркадьевич вновь опустил взгляд в тарелку, решив, что это не его дело. Брат просил его принять их на сезон в столице, и он его просьбу удовлетворил, а в остальном — это семейное дело Балашовых-младших. Конечно, будь здесь за столом его дражайшая супруга, она наверняка приняла бы сторону Ангелины, но Маша не любила вставать в столь ранний час. Что же до Степана Аркадьевича и Ангелины Леонтьевны, то, проводя большую часть времени в провинции, Балашовы-младшие привыкли подниматься рано, впрочем, как и сам Анатоль.

— Ну-с, сударыня, — повернулся к своей супруге Степан Аркадьевич, видя, что от брата помощи ждать не приходится, — я ни в коей мере не хочу Вас обидеть, ma chИrie, но посудите сами: Вы же не станете отрицать, что наша Долли отнюдь не может претендовать на звание фаворитки сезона. Она довольно мила, но не более!

— Но, Стива, — капризно протянула Ангелина Леонтьевна, — тебя не было с нами в тот вечер у Шеховских. Доверься моему женскому чутью. Я знаю, о чем говорю.

Степан Аркадьевич поморщился. Как же он ненавидел этот тон и это обращение.

— Неужели мнение самой Долли ничего не значит для Вас? — поинтересовался он.

— Долли еще слишком молода, чтобы судить о том, — отмахнулась Ангелина Леонтьевна. — Прошу тебя, не противься. Мы примем это приглашение.

— И все же я нахожу это, по меньшей мере, странным, — ворчливо добавил Степан Аркадьевич, сдавая свои позиции в этом споре.

— Когда-то мы были весьма дружны с княгиней Шеховской, — вздохнула madam Балашова. — Я думаю, Софи решила возобновить знакомство.

И Ангелина Леонтьевна вновь унеслась мыслями в свою далекую юность, когда и она сама, и юная Софи, единственная дочь генерала Галицкого, были впервые представлены великосветскому Петербургу. Софья еще до конца сезона получила предложение от самого желанного холостяка Петербурга, князя Шеховского, и с благословения родителей пошла под венец. С тех пор минуло более тридцати лет, но Ангелине Леонтьевне казалось, что все это было только вчера.

Последнюю неделю в Петербурге царила оттепель, предвещая скорый приход весны, но в день отъезда в Павлово небо с утра нахмурилось и сыпало мелким колючим снегом, хотя было довольно тепло. Оттого выпавший снег тотчас превращался в жидкую грязь под колесами экипажа, который то и дело застревал в размытых колеях. Поездка, которая в хорошую погоду заняла бы не более двух часов, растянулась на полдня. Достигнув фамильного имения Шеховских уставшие путники, выбравшись из кареты, с изумлением созерцали величественный особняк.

— Стива, — шепнула Ангелина Леонтьевна, — ты только подумай: может статься так, что наша Долли со временем станет здесь хозяйкой.

— Я бы не тешил себя такими фантазиями, — подавив тяжелый вздох, ответил Степан Аркадьевич и подал руку дочери, которая за всю дорогу до имения Шеховских не проронила ни слова, только тяжело вздыхала, укоризненно глядя на него.

Вечером хозяева и гости собрались перед ужином в гостиной. Конечно, говоря про половину Петербурга, Степан Аркадьевич несколько преувеличивал, но, тем не менее, собрание было весьма многочисленным. Здесь царила непринужденная приветливая атмосфера, было совершенно очевидно, что приглашенные хорошо знакомы друг с другом и не в первый раз встречаются подобным кругом. Вошедшая в гостиную Даша огляделась и ужаснулась: причина ее присутствия здесь была возмутительно очевидной. Она заметила Радзинских, Баранцовых, Чернышевых, Лукомских — лучшие семейства Петербурга, и ни одной девицы на выданье, кроме нее! Не считать же, в самом деле, девицей на выданье Александру Радзинскую, о чем-то оживленно беседующую с Павлом Шеховским и своим женихом Петром Лукомским? Маменька ее вполне освоилась и уже о чем-то непринужденно беседовала с сестрой князя Горчакова, Екатериной Алексеевной, а на нее саму, слава Богу, никто не обратил внимания. Но не успела она по своей привычке скользнуть к стене, как князь Горчаков предложил ей руку и повел к столу.

Присев на отодвинутый лакеем стул, Долли подняла глаза и вздрогнула: прямо напротив нее оказался Павел Николаевич собственной персоной, но, похоже, ему не было никакого дела до нее. Шеховской увлеченно беседовал о чем-то с княгиней Горчаковой. Он был женат на сестре княгини Горчаковой, — вспомнилось ей, — и говорили, что молодая княгиня Шеховская была очень красивой женщиной, — вздохнула Долли. Сам же князь Горчаков оказался за столом напротив своей супруги, по правую руку от перепуганной Долли. Николай Матвеевич восседал во главе стола, Софья Андреевна — напротив него.

Ужин для Долли тянулся бесконечно. Она безо всякого аппетита вяло ковырялась вилкой в тарелке, не решаясь оторвать от нее взгляд, что-то односложно отвечала на вопросы князя Горчакова, и он вскоре оставил попытки завести с ней обязательную застольную беседу, а сосед слева на ее счастье не проявил к ней ни малейшего интереса. Когда все встали из-за стола и двинулись в салон, она хотела тихонько ускользнуть к себе, но Мишель Горчаков опять предложил ей руку и подвел к своей жене и Шеховскому.

— Дарья Степановна, — улыбнулся Поль, — Вам, видимо, скучно у нас?

— Отчего Вы так решили, Павел Николаевич? — едва слышно ответила Даша, мучительно краснея под его внимательным взглядом.

— Видимо, оттого, — улыбнулась ей княгиня Горчакова, — что Вы не проронили ни слова за весь ужин.

— Я не… — Даша окончательно смешалась, в глазах блеснули слезы. — Простите! — и она едва ли не бегом покинула комнату.

— Она тебя боится, — тихо заметил Мишель, обращаясь к Шеховскому.

Павел вздохнул и повернулся к Полин.

— Вы тоже так считаете?

— Это совершенно очевидно, — отозвалась Полина.

Павел вздохнул. Может, он в самом деле зря все это затеял? Девица Балашова и впрямь напоминала перепуганного зайца, готового в любую минуту задать стрекача, едва только он осмеливался приблизиться к ней и заговорить. Извинившись, Поль вышел вслед за Дарьей. Расспросив лакея, стоявшего у двери, о том, куда направилась mademoiselle, Шеховской поднялся на второй этаж. Остановившись перед дверью комнаты, где разместили Дашу, Павел постучал.

— Долли, — тихо позвал он, — откройте. Я всего лишь хочу поговорить с Вами.

Даша испуганно охнула, вытерла заплаканные глаза и, шмыгнув носом, поднялась с небольшой софы. Господи! Что еще ему от меня нужно? — поворачивая в двери ключ, думала она. Она вновь выставила себя круглой дурой, не смогла подобрать слова для ответа. И почему в его присутствии у нее язык словно отнимается?

— Павел Николаевич, нам с Вами решительно не о чем говорить, — выпалила она, открыв дверь и оказавшись лицом к лицу с Шеховским.

— Отчего же? — едва заметно улыбнулся Павел ее воинственному настрою. — Прошу Вас, спустимся в салон, чтобы не нарушать приличий.

Вздохнув, Дарья осторожно оперлась на предложенную руку.

В салоне собрались те, кто пожелал продолжить вечер за игрой в карты или просто за разговорами. Некоторые мужчины удалились в курительную. Павел проводил свою спутницу к свободной софе и присел рядом, стараясь не коснуться широких юбок.

— Дарья Степановна, — вполголоса заговорил он, — у меня сложилось впечатление, что я Вас чем-то оскорбил или обидел. Если это так, то я приношу Вам свои извинения, поскольку у меня и в мыслях не было ничего подобного.

— Вы меня ничем не обидели, — выдавила из себя Даша.

— Тогда отчего Вы избегаете меня? — не спуская с нее внимательного взгляда поинтересовался Шеховской.

— Я не избегаю Вас, — чувствуя, как краска заливает лицо и шею, прошептала Даша.

Она лгала сейчас и ему и себе. Конечно, она избегала его, будь ее воля, и ноги бы ее не было в этом доме. И с чего вдруг маменька вбила себе в голову, что со дня на день Шеховской сделает ей предложение? Девушке сделалось невыносимо душно, и закружилась голова. Дарья, до того сидевшая прямо, словно аршин проглотила, покачнулась и оперлась на спинку софы. Шеховской нахмурился и тотчас подал знак лакею.

— Голубчик, принеси чего-нибудь прохладного выпить барышне, — попросил он.

Получив, таким образом, передышку, Даша имела возможность собраться с мыслями. Лакей вернулся спустя несколько минут со стаканом холодного крюшона. Приняв из рук князя стакан, она сделала несколько маленьких глотков и отдала его застывшему в ожидании лакею.

— Благодарю Вас, — постаралась непринужденно улыбнуться она.

Решившись, она подняла голову и посмотрела прямо в глаза Шеховского, стараясь при этом не обращать внимания на ужасный шрам на его щеке.

— Павел Николаевич, наши семьи никогда не были особенно близки, и потому мне совершенно не ясно, с какой целью нас сюда пригласили.

Шеховский усмехнулся. А ведь не такая уж она трусиха, — отметил он про себя.

— Скажем, мне захотелось познакомиться с Вами поближе.

— Но для чего? — не сдержалась Дарья и тут же испуганно моргнула, поразившись собственной дерзости.

— Я ценю Вашу откровенность, — улыбнулся Павел, — и потому не буду лукавить. Я собирался сделать Вам предложение.

— Предложение? Мне? — пролепетала Дарья, еще до конца не осознавая смысл сказанного.

— Отчего Вас это удивляет? — пришла очередь удивляться Шеховскому, который ждал совсем иной реакции на свои слова.

— Это тем более удивительно, что… Ах, ну к чему ходить вокруг да около! — воскликнула она и, поймав несколько удивленных взглядов, понизила голос. — Я не верю, что Вы…

— Что я воспылал к Вам нежными чувствами? — чуть заметно улыбнулся Павел ее откровенным словам. — Не буду лгать Вам, убеждая Вас в обратном, — тут же сделался он совершенно серьезным. — Дарья Степановна, Вы считаете, что браки должны заключаться только по любви?

Даша, которая в свои семнадцать лет зачитывалась французскими романами и ждала, что с ней, как с героинями обожаемых ею книг, непременно произойдет нечто подобное, не задумываясь, кивнула головой. Павел вздохнул и отвел глаза. Как объяснить ей, такой наивной и совершенно невинной девчушке, что он совершенно не ждет от нее нежных чувств, что ему нужно совершенно другое?

— Я не тороплю Вас с ответом, — тихо заговорил он. — Я предлагаю Вам свое имя и титул, и все, что с этим связано.

Дарья потрясенно молчала. Все сказанное им было столь невероятно, что просто не укладывалось у нее в голове. Первой мыслью было отказаться прямо сейчас, но, только представив себе, что скажет маменька, узнав о том, что она отказала Шеховскому, Долли трясущимися губами прошептала:

— Могу я подумать?

— Безусловно, — кивнул головой Шеховской. — Как я уже говорил, я Вас не тороплю. Мой отпуск продлится до лета — надеюсь, к тому времени Вы примете решение.

С этими словами он поднялся с софы и, откланявшись, направился к противоположному углу салона, где стояли ломберные столы и вовсю шла игра в фараон. Долли, широко раскрыв глаза, смотрела ему вслед, поражаясь тому поразительному хладнокровию, с которым он говорил о браке, — ведь любой человек, у которого есть чувства, не мог бы говорить об этом без душевного трепета. Поистине, он совершенно бесчувственный человек, — пришла она к совершенно неутешительному для себя выводу. Однако же предаваться в одиночестве своим унылым мыслям долго ей не позволили. Едва князь покинул место подле нее, как к ней тотчас устремилась Ангелина Леонтьевна, напряженно наблюдавшая за тихо беседующей ото всех в стороне парой все время их разговора.

— Sur quoi vous disiez avec le prince? (О чем Вы говорили с князем? (фр.)) — тихо спросила дочь madam Балашова.

— Il m'a fait une offre. (Он сделал мне предложение (фр.)) — шепотом ответила Долли.

— О, мой, Бог! Какое счастье! — выдохнула Ангелина Леонтьевна. — Я надеюсь, ты ответила согласием?

— Я попросила время подумать, — выдавила из себя Даша, опуская голову.

— Долли, ma chИrie, — закатила глаза madam Балашова, — о чем здесь думать?

— Maman, прошу Вас не так громко! — шепнула Долли, испуганно оглядываясь по сторонам. — Дайте же мне возможность свыкнуться с этой мыслью, — продолжила она.

— Девочка моя, ты хоть понимаешь, что, возможно, никогда в твоей жизни более не будет такой удачи?

— Я бы хотела пойти к себе, — опустила глаза Дарья, не в силах видеть в глазах матери недовольство ее неразумным поведением.

О да, умом она все понимала! Она не строила иллюзий относительно того, что в один прекрасный день она из скромной провинциалки с небольшим приданым превратится в открытие сезона, и ее внимания станут добиваться десятки поклонников. Никогда в жизни ей более не сделают подобного предложения! Но чтобы вот так согласиться на предложение князя, разом перечеркнув все свои надежды на счастье с любимым человеком?!

— Хорошо, ступай, но прошу тебя, не медли с ответом, — напутствовала ее мать.

— Павел Николаевич сказал, что не торопит меня, — пытаясь выиграть время, произнесла Даша. — И еще я хотела бы поговорить с папенькой.

— Я сама поговорю с твоим отцом, — улыбнулась Ангелина Леонтьевна. — Кто, как не твои родители, должен позаботиться о твоём счастье? — мечтательно добавила она.

Не нужно было говорить ей! — раскаивалась Дарья по пути в свою комнату. Но ведь она все равно узнала бы, и тогда стало бы только во сто крат хуже, — тут же сникла она. Как ни крути, похоже, у нее нет выбора. Ее маменька никогда не простит ей, если она откажет князю. Но как же тяжело принять предложение от того, кто на брак смотрит так же, как на заключение выгодного договора. А она ведь мечтала о счастье… Позвольте, но в чем его выгода? И почему именно она? Он ведь мог сделать предложение любой, и более достойной, чем она. Она сама видела, с каким упорством некоторые девицы пытались привлечь его внимание на том балу в Петербурге. Все эти мысли не давали покоя, и Дарья полночи проворочалась с боку на бок.

На следующий день шумно и с размахом отпраздновали день рождения Павла Николаевича. После того разговора, что состоялся между ними, Шеховской был с ней любезен, но более ничем не выделял ее из остальных гостей, зато маменька буквально осаждала ее, с невиданным упорством убеждая ее дать согласие до той поры, когда они должны будут покинуть Павлово. На следующий же вечер она принялась ей расписывать все выгоды этого союза и даже позволила себе всплакнуть, намеренно упомянув, что в последнее время они находятся в весьма стесненных финансовых обстоятельствах, что последний год был неурожайным, и мало чего удалось выручить от продажи зерна, и что пусть пока это еще не бросается в глаза, но вскоре они уже не смогут скрыть очевидного. Дарья, зажав уши, замотала головой.

— Маменька, прошу Вас не надо! Он пугает меня! Вы, видимо, совсем не любите меня, коль толкаете на брак без любви?!

Ангелина Леонтьевна подняла на дочь блестящие от слез глаза.

— Посмотри на меня, — схватив дочь за руку, быстро заговорила она. — Я вышла замуж за твоего отца по любви. Все, что теперь у нас есть — это крошечное имение, пятеро детей и непомерное количество долгов, которое растет с каждым днем. Подумай о том! Неужели ты такой жизни желаешь для себя?

— Все лучше, чем жить с человеком, у которого души нет, — выдернув руку из материнской хватки, заговорила Дарья.

— Долли, ты слишком молода и не знаешь этого. Павел Николаевич был женат на некой девице по любви, но через полгода после свадьбы случилась трагедия, она погибла. Однако все это выяснилось только год спустя после ее исчезновения — до того весь свет считал, что она сбежала с любовником, а Павлу Николаевичу пришлось уехать из Петербурга.

— Господи! Какой ужас! — широко распахнула глаза Даша. — Но я все равно не понимаю…

— Девочка моя, князь не ищет более сердечной привязанности, — потухшим голосом сообщила Ангелина Леонтьевна. — Это не трудно понять даже мне, — усмехнулась она.

— Вы говорили с отцом! — догадалась Долли. — Это он так считает? Ведь я права?

Ангелина Леонтьевна кивнула головой.

— И еще он против того, чтобы ты соглашалась на это предложение, — тихо добавила мать. — Решать, конечно, тебе, но прошу тебя, подумай еще раз обо всем, что я тебе сказала. Твои братья могли бы сделать карьеру, а не прозябать на службе за жалкие гроши. Мы едва сводим концы с концами. Подумай о том, чего ты нас всех лишаешь!

Как тяжело принимать решение, когда на твои плечи совершенно безжалостно взвалили такой груз ответственности! — уныло думала Даша, собираясь утром на охоту, которую решили устроить, чтобы развлечь тех гостей, кто еще не покинул имение. Несмотря на то, что Дарья всегда была заядлой наездницей, сегодня ее не радовал ни теплый день, ни возможность проехаться верхом. Спустившись по ступеням особняка, Долли остановилась в растерянности. Во дворе царила суета: свора гончих, удерживаемая доезжачими, подняла невообразимый шум. Ловчий покрикивал на заходившихся в лае собак, ржали лошади, весело переговаривались в предвкушении развлечения гости.

Окинув взглядом всю живописную картину, Дарья нашла глазами Шеховского. Павел Николаевич, сидя верхом на огромном черном жеребце и указывая хлыстом куда-то в сторону, что-то говорил князю Горчакову. Встретившись с ней взглядом, князь улыбнулся и, подозвав грума, что-то сказал ему. Мужик поспешно скрылся в конюшне и вернулся оттуда спустя несколько минут, ведя на поводу тонконогую серую в яблоках кобылку. Долли, всегда трепетно относившаяся к лошадям, замерла в восхищении, любуясь статью животного. Когда же она поняла, что лошадь предназначена ей, то едва не захлопала в ладоши от радости. Усевшись в седле, она взяла в руки поводья и, тронув каблуками сапожек бока лошадки, направила ее к выезду. Как только был дан сигнал к началу охоты, вся компания дружно направилась в отъезжее поле.

Дарья не думала ни о чем, понукая лошадь и стараясь не отстать от всех. Быстрая скачка наполняла душу восторгом, щеки ее раскраснелись, она уже не обращала внимания на остальных дам, что остались в конце кавалькады, держась наравне с мужчинами. Павел с изумлением поглядывал на всадницу. Горящие восторгом глаза, румяные щеки, делали ее если не красавицей, то весьма привлекательной. Какое потрясающее преображение! И это та самая скромница? — недоумевал он.

Добравшись до места, он натянул поводья, останавливая Буйного, в ожидании остальных участников охоты. Дарья лихо осадила Ласточку рядом с ним и от души рассмеялась тому удивлению, что мелькнуло в его глазах.

— Должен заметить, Дарья Степановна, — улыбнулся Шеховской, — Вы прекрасная наездница! Редко в наше время встретишь женщину, которая бы держалась в седле столь уверенно.

— О, лошади — это моя страсть, — улыбнулась Даша, похлопывая Ласточку по шее, но тут же смутилась, и лицо ее приобрело обычное недоверчивое выражение.

Снова замкнулась в себе, — отметил Павел.

— Я думаю, у нас с Вами много общего, — заметил он, погладив шею Буйного.

Даша пожала плечами. Сейчас или никогда, — подумала она. Назавтра назначен отъезд из Павлова, и хотя Шеховской обещал не торопить ее с ответом, но маменька ее будет очень огорчена, если она сегодня не даст ему согласия, и, конечно же, даст ей это понять всеми мыслимыми и немыслимыми способами, сделав пребывание в столице до конца сезона совершенно невыносимым.

— Павел Николаевич, — начала она, но тут же умолкла.

Нет, не смогу, — стиснула она в руках поводья. Ласточка, почувствовав ее нервозность, беспокойно затанцевала на месте.

— Не спешите, Долли, — тихо ответил Шеховской. — Я не хочу давить на Вас.

— Я согласна, — зажмурившись, выдохнула Даша.

— Я обещаю, что Вы не пожалеете о принятом решении, — взяв ее руку, затянутую в перчатку и поднеся к губам, ответил Павел.

Дарья едва удержалась от того, чтобы выдернуть свою кисть из его руки. Пытаясь успокоиться, она несколько раз глубоко вздохнула. Будь что будет, зато маменька ее будет, наконец, счастлива, — подумалось ей в эту минуту.

 

Глава 28

Дарья сама испугалась того, что сделала только что. Господи! Двумя словами переменить всю свою жизнь! Все мысли, чувства и страхи тотчас отразились на ее лице. Павел, все еще не выпуская ее ладони из своей руки, с улыбкой смотрел на нее, осторожно сжимая тонкие пальчики. Даша, как зачарованная уставилась в его глаза. Она впервые имела возможность рассмотреть его столь близко в ярком свете солнечного мартовского утра.

Какие у него удивительные глаза, — подумалось ей. В этот момент взгляд его казался ей добрым и внимательным, но едва к ним приблизился ловчий, он вновь сделался холодным и равнодушным. Павел торопливо выпустил ее пальцы из своей руки и, отвернувшись от нее, внимательно выслушивал, что тот ему говорил, указывая на опушку леса где-то в трехстах саженях от места, где собирались охотники. Оставив дам на попечение прислуги, уже накрывающей на поляне столы всевозможной снедью, охотники, растянувшись цепью, направились к опушке леса. Дарья как никогда остро ощутила себя чужой среди этого блестящего собрания и, стоя в стороне от всех, делала вид, что любуется окрестностями, хотя чем можно было любоваться в начале марта посреди голых полей, на которых местами уже начал сходить снег? Она настолько глубоко задумалась, что не услышала легких шагов за спиной.

— Дарья Степановна, — услышала она и обернулась, безошибочно угадав, кому принадлежит этот мягкий, ласкающий слух голос. — Отчего Вы в одиночестве? Идемте к нам, — улыбнулась княгиня Горчакова, указывая на столик, накрытый расторопной прислугой.

— Благодарю за приглашение, Полина Львовна, но мне бы хотелось остаться здесь.

— Называйте меня Полин, — тихо ответила ее собеседница. — Вас что-то тревожит и это как-то связано с Павлом Николаевичем?

— Наверняка для Вас не секрет, зачем в Павлово пригласили мою семью, — тихо ответила Даша.

Полина кивнула головой, подтверждая ее правоту.

— Разве Вас не удивляет его выбор? — чуть слышно спросила Дарья.

— Я вижу, Вам не по душе князь, — также тихо ответила Полина. — Давайте прогуляемся немного, — предложила она и направилась подальше от накрытых столов и оживленно переговаривающихся дам.

— Я не могу с уверенностью ответить Вам, — подняла голову Даша, убирая с лица выбившийся после скачки локон. — Он пугает меня.

— Я могу это понять. Я сама испугалась его, когда он год назад первый раз вернулся из Сибири. Поль сильно изменился с тех пор, как погибла Жюли.

— Он ее любил? — краснея, спросила Дарья, кляня себя за столь бестактный вопрос и столь явно выраженный интерес.

— Очень, — тихо ответила Полина. — Он едва не лишился рассудка, когда она исчезла, а потом еще пошли эти ужасные сплетни, будто бы она сбежала в Париж с графом Левашовым.

Даша заметила, как опустились уголки губ княгини, когда она заговорила о сестре, потух веселый блеск в глазах.

— Отчего Вы говорите мне все это? — недоуменно спросила она.

— Я вижу, что Вам это замужество не по душе, но, похоже, у Ваших родителей совершенно иные взгляды на Ваше будущее, — тихо заметила Полина.

Даша покраснела под пристальным взглядом княгини, и хотя ей самой нечего было стыдиться, но то, что матримониальные планы ее матушки были столь очевидны для окружения Шеховского, было крайне неприятно.

— Я не отрицаю этого, — вздохнула Даша. — И я только что дала Павлу Николаевичу свое согласие на брак с ним.

— Похоже, у Вас действительно нет выбора, — с сочувствием посмотрела на нее Полина, — но Вы можете попросить Шеховского отложить венчание. Ведь Вам, кажется, еще и восемнадцати нет? Я почти уверена, что Павел Николаевич согласится на длительную помолвку, а у Вас будет время подумать, и Ваши родители более не станут Вас тревожить этим.

— Вы думаете, он согласится? — удивленно воззрилась на Полину Даша.

— Почему нет? — пожала плечами Полин. — Он не похож на нетерпеливого влюбленного. Подумайте об этом!

А ведь она права, — думала Дарья, глядя вслед княгине, что поспешила вернуться в общество подруг после разговора с ней. — Но, может, у нее есть какой-то собственный интерес? Иначе с чего бы ей заводить этот разговор? Но даже если он и есть, ей-то какое до этого дело: она получит столь желанную отсрочку, а ее маменька не сможет упрекнуть ее в чем бы то ни было.

Ожидание конца гона затянулось, налетел промозглый ветер, солнце скрылось за невесть откуда взявшимися тучами, посыпало мелкой порошей. Модная амазонка совсем не грела. Зябко ежась на ветру, Дарья решилась подойти к дамам, которые укрылись от пронизывающего ветра за большой крытой повозкой. Тут же прислугой был разведен костер. Но вот, наконец, послышался лай своры, загнавшей зверя, огромный сохатый выскочил на опушку леса, раздалось несколько выстрелов. Охота была кончена. Даша вздохнула, отворачиваясь от леса, она никогда не понимала этой забавы и не была сторонницей убийства из развлечения. Что есть охота, если не убийство? Это можно принять, если голод и нужда заставляют лишить жизни беззащитное животное, но ради потехи? Что это, если не варварство? Единственное, что ее радовало — это возможность быстрой скачки по бескрайним полям.

Вечером после ужина было объявлено о помолвке. Казалось, никого это совершенно не удивило. Выразив жениху и невесте положенные поздравления, гости поспешили разойтись. Дарья прошла в свою комнату, но разговор с княгиней Горчаковой не шел у нее из головы. Отослав горничную, она присела на банкетку перед зеркалом и уже хотела разбирать прическу, но рука замерла над головой. Непременно нужно сегодня же поговорить с Шеховским, чтобы просить его об отсрочке, — Даша тяжело вздохнула, уронив руки на колени. Как просто было представить себе этот разговор! Мысленно она уже не раз произнесла свой монолог, взывая к его разуму и благородству, но отчего же ноги ее не желали слушаться? Не было никаких сил заставить себя подняться и выйти в коридор. Только представив себе, что она осмелится дойти до его покоев и даже постучать в дверь, Дарья вздрогнула. Нет, у нее никогда не достанет сил сделать это! Но разве ж можно быть такой трусихой? — уговаривала она себя. В том, о чем она хочет просить его, нет ничего невозможного. Надобно решиться, — посмотрела она на дверь, — Маменька обещалась зайти к ней перед сном, и тогда и речи быть не может о том, чтобы самой переговорить с Павлом Николаевичем, а назавтра им уезжать, время будет упущено. Это, конечно же, неприлично им видеться наедине в столь поздний час, но ведь он ее жених, а вскоре, если она так и не предпримет ничего сейчас, сию минуту, станет ее супругом. Даша поднялась с банкетки и, обхватив себя за плечи, принялась ходить по комнате, как она всегда делала в минуты сильнейшего душевного волнения. Можно написать ему, — вздохнув, присела она на банкетку, но тотчас снова вскочила и заметалась по комнате. Как она сможет подобрать нужные слова, чтобы он понял причину, по которой она просит повременить? Впрочем, даже если бы слова и нашлись, в этой комнате нет ни бумаги, ни чернил. Дарья бесшумно выскользнула в коридор и направилась в библиотеку.

Где находится библиотека, она узнала еще в день своего приезда в Павлово и уже несколько раз наведывалась сюда, чтобы укрыться от любопытных взглядов. Притворив за собой дверь, Дарья огляделась. Крохотный огонек свечи в ее руке не давал практически никакого света. В неярких отблесках тлеющих углей в камине виднелся силуэт огромного письменного стола. Заметив на нем большой подсвечник, Даша направилась к столу. Она зажигала стоящие в нем свечи, когда, услышав шорох за спиной, едва не выронила ту, что держала в руках.

— Ищете, что почитать на сон, грядущий? — Павел легко поднялся со стоящего в глубине комнаты кресла и направился к книжным полкам. — Могу порекомендовать Диккенса.

— Простите, если помешала, — пролепетала Дарья, — я не ожидала здесь кого-нибудь встретить.

— А вот мне тоже, знаете ли, не спалось, — взяв с полки небольшой томик, обернулся к ней князь.

— Мне лучше уйти, — Даша повернулась к двери, намереваясь покинуть библиотеку.

— Не спешите, Долли! Вам нет нужды убегать. Выберите книгу, Вы ведь за этим сюда пришли?

— Не совсем за этим…Право, мне неловко, — Даша зябко провела ладонями по оголенным плечам, вспомнив, что свою шаль оставила в комнате на банкетке.

Как холодно здесь, несмотря на угли, тлеющие в камине, — подумалось ей.

— Долли, Долли, — покачал головой Шеховской, — Вы шарахаетесь от меня как от прокаженного. Скажите, чем я вызываю в Вас такую неприязнь? Зачем Вы дали согласие стать моей женой, коли мое присутствие так действует на Вас?

— Вам не хуже меня известны причины и обстоятельства, побудившие меня согласиться на Ваше предложение, — тихо ответила она, обхватив плечи руками, — но я ничего не знаю о Ваших.

Шеховской пересек комнату и остановился перед Долли. То, что она шарахалась от него, как испуганный заяц, поначалу забавляло его, но после объявления помолвки такое ее поведение стало раздражать. Видимо, пришло время объясниться. Отец весьма недвусмысленно дал ему понять, что ожидает венчания на Красную горку, оставалось чуть более двух месяцев, а его невеста, похоже, будет рада, если он по каким-либо причинам до этого дня не доживет.

— Вам интересно знать, почему я выбрал Вас? — обратился к ней Шеховской. — Вы показались мне милой и скромной, юной и достаточно разумной, чтобы устоять перед тлетворным влиянием света, — не дожидаясь ее ответа, продолжил он.

— Хотите сказать, что я не из тех, кто требует слишком многого, и буду послушной женой, такой, какой Вы захотите? — не удержалась от сарказма Даша, выведенная из себя этим перечислением своих поистине выдающихся достоинств. Ей захотелось вдруг, забыв обо всяких приличиях, высказать ему все, что накопилось на душе.

Павел удивленно отступил, но она уже не в силах была остановиться.

— Для Вас я буду кем-то вроде ширмы, респектабельным фасадом, — возмутилась она. — А мне… мне хочется…

— Ну, так чего же Вам хочется, Долли? Любви? Так я был честен с Вами и не обещал Вам того, чего дать не могу. Я понимаю Вас. Любая девушка в Вашем возрасте ждет этих первых волнений сердца, тревожных минут ожидания встречи с тем, кто станет дорог более всего на свете. Ведь так?

Даша кивнула, боясь поднять глаза и вновь увидеть в его взгляде насмешку. Однако ухватившись за его слова о ее юном возрасте, она шагнула ему навстречу и, подняв голову, смело глянула в удивленные серые глаза.

— Павел Николаевич, собственно, я хотела поговорить с Вами именно об этом. Мы уже помолвлены, но совершенно не знаем друг друга, вот если бы у нас была возможность…

Шеховский усмехнулся, ему пришла в голову та же мысль. На первый взгляд, Долли казалась совершенно беспомощной, но, как выяснилось, она вполне способна постоять за себя.

— Вы хотите отложить венчание, — догадался он. — Вас бы вполне устроила длительная помолвка.

Даша радостно улыбнулась и кивнула ему в ответ.

— Я скоро вынужден буду покинуть Петербург, — заметил он. — Так каким же образом Вы собираетесь со мной получше познакомиться?

— Я буду писать Вам! — с жаром воскликнула она.

Шеховской долго молча разглядывал ее, подмечая во взгляде тревожное ожидание его ответа, нервно переплетенные тонкие пальцы. Желает ли он того на самом деле? Нужна ли ему такая жизнь? В самом деле, не может же он принуждать ее к этому браку! Пожалуй, длительная помолвка — это действительно то, что нужно им обоим на данный момент. Он получит возможность спокойно провести остаток отпуска в столице, а у Долли будет время свыкнуться с мыслью о браке.

— Вы правы, Долли! Возможно, так действительно будет лучше. Ваши родители, да и мои тоже, устроив наше будущее, наконец-то вздохнут с облегчением, а у нас обоих будет время, чтобы обо всем подумать, — согласился Шеховской. Пусть будет так, как Вы хотите. Завтра я сообщу о нашем с Вами решении. Ну, а теперь, коли Вы еще не передумали что-нибудь почитать, я Вас оставлю. Доброй ночи!

— Доброй ночи, Павел Николаевич, — глядя ему вслед пробормотала Долли и рухнула в кресло.

Она так боялась этого разговора, а все оказалось настолько просто! Он так быстро согласился. Неужели она ждала, что он станет уговаривать ее? — поморщилась Даша. Но отчего тогда в душе что-то словно подтачивает ее изнутри? Неужели и в самом деле ей не чуждо тщеславие и хотелось бы видеть его у своих ног? Полно! — усмехнулась она своим мыслям. — Шеховской у чьих-то ног — совершенно невероятная картина.

Оставив свою невесту в библиотеке, Павел отправился к себе. После разговора с mademoiselle Балашовой он впервые задумался о том, чего, собственно, он ждет от этого союза. И так ли это просто — подчинить чувства, свои и чужие, велению разума, а не сердца?

С Жюли для него все было ясно с момента первой встречи. Он ожидал легкой победы, но встретив сопротивление с ее стороны, увлекся не на шутку. Что греха таить, чем сильнее она сопротивлялась и ему, и своим чувствам к нему, тем сильнее его влекло к ней, тем сильнее хотелось заполучить в свое полное и безраздельное владение и тело ее, и душу, и сердце. Вот только кто же ждал, что взамен придется отдать и свою душу, и сердце, и свободу, а вернуть их не будет никакой возможности? Безусловно, ныне он — во всяком случае, формально — свободен, вот только не желал он этой свободы такой ценой. Ни душа его, ни сердце ему так и не принадлежат. Три года прошло, а он все еще помнит каждую ее черту: милую ямочку на щеке, когда она улыбалась, мягкий черный шелк кудрявых прядей, что так любил он пропускать между пальцами, и тонкий аромат фиалки, которым пахла ее кожа. Ничему этому не суждено более повториться, и, конечно же, Долли не заменит ее, да он и не ищет в лице mademoiselle Балашовой замену Жюли. Но что же тогда толкнуло его сделать предложение именно ей? Какая-то доля истины в словах Долли, несомненно, есть. Все, что ему нужно от нее, — это ширма, респектабельный фасад, укрывшись за которым он сможет спокойно жить дальше в ожидании конца, который когда-нибудь непременно наступит. Пока жив отец, он не оставит мысли о продолжении рода, что же до него самого, то по большому счету ему все равно, прервется этот род на нем или продолжится после его смерти. Как жить, когда душа мертва? Не способна ни возлюбить, ни воспарить. Холодно, пусто в сердце, и ничто не способно эту пустоту заполнить. За время службы у Муравьева, когда все его дни были наполнены делами, не было времени предаваться воспоминаниям и грустить о прошлом. Вернувшись в столицу, он вновь будто бы окунулся в это прошлое с головой. Не нужно было приезжать сюда. Да, он устал, иногда казалось, что нет больше сил, но что эта усталость в сравнении с той тоской, что не давала вздохнуть полной грудью?!

В сердцах швырнув на стол томик Диккенса, Павел затушил свечу и улегся в постель. Постель, которую он делил с женой. Когда они жили в Павлово те недолгие три месяца, они все ночи проводили вместе, в этой самой комнате. Он потому и сбежал отсюда в библиотеку, как делал это каждый вечер, а каждое утро, едва рассветало, возвращался в свои покои, и никто, кроме Прохора, не знал о том, что князь проводит ночи вне стен своей спальни. Но сегодня, после того, как его уединение было нарушено, у него, похоже, нет выбора.

Бессонная ночь наложила свой отпечаток. Поутру Шеховской поднялся не в самом лучшем расположении духа. После завтрака он, как и обещал Долли, довольно сухо сообщил родителям о принятом решении. Ангелина Леонтьевна уловила в тоне князя недовольство, но, не зная, чем оно вызвано, списала все на отсрочку его планов относительно Дарьи. Поднявшись после ужина в спальню и не застав дочь на месте, madam Балашова встревожилась и уже даже намеревалась послать горничную разыскать mademoiselle, как виновница ее беспокойства явилась перед ней собственной персоной. Разглядев в руках дочери какую-то толстенную книгу, Ангелина Леонтьевна перевела дух и принялась строить планы относительно будущего Долли, однако заметив, что Даша не разделяет ее радости по этому поводу и отвечает невпопад, оставила дочь в покое. Как оказалось, ее опасения были не напрасными, и книга была лишь предлогом. Видимо, Дарья все же говорила с его сиятельством и попросила отсрочить свадьбу, иначе с чего бы ему быть таким сумрачным поутру?

После обеда из Павлова стали разъезжаться последние гости. Проводив чету Балашовых с дочерью, Шеховской, не отдавая себе отчета в том, куда идет, дошел до семейного кладбища. Вот она, могила, перед ним. Отчего же он по сей день не в силах поверить в то, что здесь упокоилась с миром его жена? Отчего так больно думать о том, что те прекрасные черты, которые он бережно хранит в памяти, ныне обратились в прах и тлен? Все оттого, что не видел собственными глазами, — шептал внутренний голос, оттого и мучают по сей день сомнения. Но неужели столь ничтожно мало его доверие к своим родным, ведь даже Полин уверена в том, что сестра ее погибла? Он сам, своими глазами видел то злополучное ожерелье. Павел тяжело вздохнул, не в силах отогнать сомнения, что одолевали его всякий раз, когда он приходил сюда. Довольно воспоминаний! Довольно сомнений, как яд, отравляющих каждую мысль о ней! Повернувшись спиной к захоронению, он зашагал к усадьбе.

К началу Великого поста Шеховские вернулись в Петербург. Светская жизнь столицы замерла: конечно, ходили в гости, устраивали литературные и музыкальные вечера, но не было шумных и пышных празднеств. Светский сезон близился к своему завершению.

Балашовы покинули столицу в числе первых. Павел, дабы соблюсти приличия, накануне отъезда Долли и ее родителей зашел проститься и оставить ей адрес, по которому ему можно было бы писать в Иркутск.

Дела его в столице были завершены и, не дожидаясь Пасхальных празднеств, которые теперь навсегда были связаны для него с исчезновением жены, Шеховской отправился обратно в Сибирь.

* * *

В то время, как в Петербурге весна только-только робко вступала в свои права, в Неаполе уже царило лето. Прошел год с тех пор, как Василий Андреевич и Анна приехали в Италию. Николка подрос, темные кудри и смуглая кожа, позолоченная жарким неаполитанским солнышком, делали его похожим на маленького итальянца. В свои три года он уже довольно сносно говорил на итальянском, впрочем, как и сама Аннет.

За прошедший год она на диво похорошела. Кожа ее от частого пребывания на воздухе приобрела золотистый оттенок, в глазах появился задорный блеск, болезненная худоба сменилась прелестными округлыми формами. Несдержанные в проявлении своих эмоций итальянцы, встречая ее на улицах города, довольно часто осыпали молодую синьору цветистыми комплиментами, но, наткнувшись на ледяной взгляд Закревского, тут же умолкали, спеша удалиться на почтительное расстояние от внушающего невольный страх представительного графа. Саму Анну забавляло столь живо проявляемое к ней внимание, и часто, одарив очередного ценителя женской красоты насмешливым взглядом, она удалялась прочь под руку с папенькой, не в силах скрыть улыбки, что неизменно появлялась на губах.

Анна влюбилась в Неаполь с первого дня своего пребывания в городе. И если на вилле Rosa Bianca время текло лениво и неспешно, то стоило только покинуть это уютное прибежище, и все вокруг наполнялось шумом и суетой. Казалось, этот город пребывал в вечном движении. Аннет полюбила пешие прогулки и, взяв с собой горничную, если Василий Андреевич не мог составить ей компанию, могла подолгу бродить по зеленым улицам, заглядывая в лавки торговцев или просто любуясь фасадами старинных зданий.

В один из таких дней, возвращаясь вместе с Закревским к месту, где они оставили легкую коляску, Анна застыла перед распахнутыми дверями собора Святого Януария, услышав дивное пение во время вечерней мессы.

— Бог мой, как это прекрасно! — прошептала она, обернувшись к Василию Андреевичу. — Кажется, душа готова воспарить вместе с этим голосом к небесам, — продолжила она, вслушиваясь, как неведомый ей певец виртуозно пел Ave Maria.

Растрогавшись до слез, она вполголоса подпела невидимому исполнителю.

— Bravo, signora! Eccezionale! (Браво синьора! Великолепно! (итал.)), — услышала она за спиной.

— Mi scusi se impedito. (Простите, если помешала. (итл.)), — обернулась к говорившему Аннет.

— О, синьора иностранка, — перешел на французский мужчина, уловив в ее словах легкий акцент и продолжая удивленно взирать на Анну, но тотчас смутился, поняв, что допустил оплошность. — Прошу прощения! Я не представился, — вновь заговорил он. — Мое имя Франческо Ламперти, я преподаватель вокального искусства в Миланской консерватории. Синьора, я благодарю небо за то, что волею судеб оказался в Неаполе и встретил Вас! Вы непременно должны поехать со мной в Милан. Ваш голос… О, я давно не слышал ничего подобного!

— Боюсь, это невозможно, — тихо заметил Закревский. — Моя дочь, графиня Закревская, не может поехать с Вами, синьор Ламперти.

— Простите меня великодушно! — смутился итальянец. — Даже здесь, в Неаполе, не часто встретишь столь выдающийся талант, как у Вашей дочери, синьор…

— Граф Василий Андреевич Закревский, — представился граф.

— Я был поражен, — улыбнулся итальянец. — Конечно, я понимаю, что Вы приехали в Италию совсем с иной целью, нежели обучение вокалу… Но если когда-нибудь Вы будете в Милане и пожелаете навестить меня, я буду очень рад вновь встретиться в Вами.

Василий Андреевич, кивнув на прощание итальянцу, подхватил под локоть Анну и торопливо, насколько позволяла покалеченная нога, увлек ее к коляске.

Всю дорогу до виллы, которая уже целый год была их домом, Анна молчала, обдумывая слова сеньора Ламперти. Она частенько напевала вполголоса, находясь дома, но никогда не задумывалась над тем, чтобы заняться вокалом серьезно. Предложение этого еще довольно молодого итальянца показалось ей интересным, но Василий Андреевич, по всей видимости, будет недоволен, если она решится его принять. И все же она решилась поговорить с ним о поездке в Милан безотлагательно. Тем же вечером за ужином, наслаждаясь вкусом легкого итальянского вина, Аннет завела разговор о том, что они уже довольно долго находятся в Неаполе и вполне могли бы сменить обстановку и перебраться, к примеру, в Милан, поближе к границе. Ведь недалек тот день, когда нужно будет собираться в обратный путь домой.

Василий Андреевич, отставив свой бокал, только покачал головой, легко разгадав ее намерения.

— Аннушка, тебе в самом деле хотелось бы посещать эту консерваторию, о которой говорил сеньор Ламперти? — поинтересовался он.

— Папенька, я благодарна Вам за то, что Вы привезли меня сюда, в этот дивный уголок, — начала Анна, — но уже порядком устала от безделья. Мне бы хотелось чем-то заняться, и я думаю, обучение вокалу — это как раз то, чего бы мне хотелось.

— Ну, если таково твое желание, — вздохнул Закревский, — распоряжусь, чтобы готовились к отъезду.

Спустя три дня семейство Закревских выехало из Неаполя. Путешествие по летней Италии в хорошую погоду было довольно приятным, и дорога до Милана заняла всего десять дней.

Будучи столицей Ломбардо-Венецианского королевства, Милан поражал своим великолепием. Однако устроиться здесь оказалось не в пример сложнее, чем в Неаполе. Огромный густонаселенный город чем-то напоминал муравейник. Но все же Василию Андреевичу удалось снять небольшой домик, расположенный неподалеку от Piazza del Duomo.

В Милане проживало довольно много австрийцев и объяснялось это тем, что нынешний губернатор Ломбардо-Венецианского королевства, или вице-король, как называли его итальянцы, был родом из Австрии, поскольку королевство, образованное в 1815 году по решению Венского Конгресса из северо-итальянских областей Ломбардия и Венеция, составляло одну из коронных земель Австрийской империи и управлялось вице-королём как австрийское владение.

Единственным коронованным королём Ломбардо-Венецианского королевства был австрийский император Фердинанд I, а его наместником в Милане с 1848 года являлся граф Йозеф Радецкий. Радецкий, удостоенный в 1849 году звания русского генерал-фельдмаршала и ордена Святого Георгия 1-й степени, был на хорошем счету у русского государя и охотно принимал у себя при дворе поданных российского императора. Как оказалось, в Милане проживало немало соотечественников Закревских, и, заводя все новые и новые знакомства, в один прекрасный день графиня Закревская была представлена ко двору вице-короля. Их часто приглашали на званные вечера и светские рауты как итальянские аристократы, так и соотечественники, проживавшие в Милане. Вскоре Аннет уже начала сожалеть о своем решении покинуть Неаполь и переехать в Милан, поскольку несмотря на то, что Василий Андреевич разыскал сеньора Ламперти, и итальянец был несказанно рад их приезду, времени для занятий вокалом у нее совершенно не оставалось. Она уже скучала по той тихой и безмятежной жизни, которую вела на вилле Rosa Bianca. Пожалуй, одним из немногих утешений для нее стала возможность посещать знаменитый театр Ла-Скала. Анна была совершенно очарована оперой, но когда на одном из занятий Ламперти заговорил с ней о том, чтобы ей самой попробовать себя на сцене, решительно отказалась.

Вернувшись домой, Аннет несколько раз возвращалась мысленно к разговору со своим учителем, но так и не смогла понять, что именно встревожило ее при упоминании сцены. Ей казалось, что существует нечто в ее прошлом, что было связано если не со сценой, то с каким-то публичным выступлением, и отчего-то это вызвало у нее странное ощущение, будто бы именно этот эпизод ее жизни был связан с чем-то недостойным и порочным. Короткое, как вспышка молнии, воспоминание несколько раз проскальзывало перед ее мысленным взором: она сама в вульгарном ярко-красном платье у рояля исполняет "Соловья". Но, к сожалению, это было все, что она помнила.

Может быть, поэтому одна только мысль о том, чтобы выйти на сцену, вызывала в душе бурный протест. Нет, она будет петь, но не для публики, для себя. Потому что чем больше она занималась, тем больше ей нравилось звучание собственного голоса, который благодаря методике Ламперти, наконец, окреп и зазвучал в полную силу. Франческо не оставлял попыток уговорить ее спеть хотя бы на частном вечере. Ему не терпелось показать ее всему свету, и он вправе был гордиться достигнутыми успехами, но Аннет упорно отказывалась, продолжая заниматься, как только у нее появлялось свободное время.

Вокруг загадочной русской красавицы ходило немало толков. Яркая, живая, подвижная, она неизменно привлекала к себе внимание. Закревских охотно принимали, но к концу лета даже Аннет, весьма далекая от политики, стала замечать, что отношение к русским при дворе Йозефа Радецкого сделалось более чем прохладным.

Анна не особо горевала о том, что теперь не нужно было часто бывать при дворе, и спокойно отнеслась к тому, что приглашений на их имя с каждым днем поступало все меньше. В обществе ходили разные слухи о грядущей войне Российской и Османской империй, и в конце октября Василий Андреевич, вернувшись от одного из своих знакомых, с кем успел близко сойтись за те несколько месяцев, что они провели в Милане, сообщил прискорбную новость: Турция объявила войну России.

В отличие от Аннет, Василий Андреевич давно внимательно прислушивался ко всем разговорам на эту тему и с тревогой наблюдал за тем, как с каждым днем Европа, сначала доброжелательно настроенная к России, меняла свое отношение на противоположное. Закревский отнюдь не был тонким дипломатом, но он, когда-то участвовавший в подавлении Польского восстания 1831 года и прошагавший со своим полком половину Европы, остро чувствовал эти изменения. Тревожило Василия Андреевича то, что обратный путь в Россию морем из Генуи через Босфор отныне был закрыт, а ехать сушей придется через Пруссию, Австрию и Польшу, и только одному Богу ведомо, какой прием их ждет теперь. Как бы то ни было, зиму решено было провести в Италии, а весной следующего года, как только потеплеет, попытаться вернуться на родину.

 

Глава 29

Весть о том, что Турция объявила войну России, князя Шеховского застала в Нерчинске, где он наблюдал за строительством первого амурского парохода "Аргунь". Не имея возможности покинуть Нерчинск без разрешения на то Муравьева, Павел написал рапорт с просьбой разрешить ему вернуться в Петербург с тем, чтобы быть вновь зачисленным в ряды русской армии и принять участие в обороне Севастополя. В ожидании ответа генерал-губернатора Шеховской не находил себе места. Он был уверен, что Муравьев, удовлетворит его просьбу, поскольку Николай Николаевич как человек военный не мог не понимать, что он как боевой офицер, проведший не один год на Кавказе, не может оставаться в стороне.

Но ответного письма от Муравьева все не было. Павел, раздосадованный подобной задержкой, решил все же ехать в Иркутск, чтобы иметь возможность поговорить с Муравьевым лично. По пути он продумывал различные варианты разговора с генерал-губернатором с тем, чтобы убедить Николая Николаевича принять его отставку.

В Иркутск приехали поздним мартовским вечером, и Павел не решился нанести визит Муравьеву в столь поздний час. Вместо того, он отправился к себе. После возвращения из Петербурга Шеховской снял несколько комнат в доме купца Белкина. Тройка остановилась у массивных ворот, выглянувший на улицу дворник, торопливо открыл калитку и, помогая Прохору разгружать багаж, засуетился вокруг саней. Ямщик казенной тройки, нетерпеливо притоптывал замершими ногами, покрикивая на денщика князя и прислугу Белкиных. С прибытием Шеховского в доме поднялась суета. Спешно перестилали чистую постель, раздували самовар и накрывали на стол. Купчиха Белкина, маленькая полноватая женщина, бросилась доставать из буфета фарфоровые чашки.

— Что ж Вы, ваше сиятельство, не предупредили то, о приезде загодя, — торопливо накрывая на стол, попеняла она Шеховскому, — мы бы встретила Вас, как полагается, чтобы все чин чином было.

— Не трудитесь, Ольга Петровна, — устало присел на стул Павел, — Мне бы согреться да спать лечь.

— Это мы сейчас. Сейчас и самовар будет готов, а еще у меня наливочка есть, чудо просто, — выставляя на стол несколько сортов варенья, приговаривала хозяйка.

В доме было жарко натоплено, на столе в массивном подсвечнике горели свечи, по комнате витал аромат свежезаваренного чая. Пока хозяйка хлопотала вокруг стола, Павел и сам не заметил, как голова склонилась на грудь, и он погрузился в тревожный сон.

— Батюшки, уснул, — прошептала Ольга Петровна, оторвавшись от своего дела. — Иван Никифорович, — обратилась она к мужу, — Ты Прохора кликни, а то мне будить его сиятельство неловко как-то. Совсем видать из сил выбился, — сочувственно глядя на Шеховского добавила она.

В полудреме Павел, опираясь на плечо Прохора, добрался до своей спальни и уснул, едва голова его коснулась подушки.

Наутро сразу после завтрака Шеховской отправился в дом генерал-губернатора. Как выяснилось при личной встрече Шеховского с графом Муравьевым, Николай Николаевич его рапорта с просьбой об отставке не читал, потому, как сам только два дня как прибыл из Петербурга.

Выслушав Шеховского, рвавшегося в Севастополь, Муравьев попросил князя не спешить с принятием подобного решения, но для начала выслушать его мнение на сей счет. Путешествуя по Европе вместе с супругой, генерал-губернатор очень внимательно прислушивался к тому, что говорили о войне между Россией и Турецко-Англо-Французской коалицией, и потому был убежден в том, что Англичане и Французы летом непременно предпримут попытку отбить у России Петропавловск.

— Потому, Павел Николаевич, я думаю, что Ваше место здесь. Безусловно, если Вы настаиваете, я приму Вашу отставку, но мне хотелось бы, чтобы Вы взяли на себя командование отрядом казаков и отправились на Камчатку и при том, как можно быстрее. Сами знаете, гарнизон там невелик, на счету каждый человек. В августе из Кронштадта вышел фрегат "Аврора" и я думаю, что летом он должен войти в Авачинскую бухту, но этого все же будет недостаточно, если придется оборонять Петропавловск.

Павел молчал. С одной стороны чувство долга требовало от него отправиться в Крым, но с другой, если Муравьев окажется прав, то тогда он действительно нужен будет в Петропавловске. Он сам был там, видел собственными глазами и маленький порт и Авачинскую бухту, о которой говорил Николай Николаевич и прекрасно понимал, что он, имея немалый боевой опыт, может быть полезен именно там.

— Ну, так что Вы мне ответите, Павел Николаевич?

— Я поеду в Петропавловск, Николай Николаевич, — принял решение Шеховской.

Приняв решение, Шеховской отписал mademoiselle Балашовой об изменениях своих планов относительно возвращения в Петербург этим летом. Письма от Долли приходили не часто и то по большей части, учитывая, что Павел почти все время проводил в разъездах, он читал их все разом, возвращаясь в Иркутск из очередной поездки. Тон ее писем был вежливо-холоден, как если бы она писала не своему жениху, а кому-то из знакомых, словно это была тяжкая, но необходимая повинность. По сути так и было, она пообещала писать и раз в месяц выполняла свое обещание. Отвечая на эти вежливые отстраненные послания, Павел был не менее скуп на слова. Он сухо писал о своих поездках, не утруждая себя подробностями, как если бы писал рапорт о проделанных делах своему начальству.

В начале апреля, когда еще даже не до конца сошел снег, немногочисленный отряд, состоящий из десяти казаков, и груженный оружием и провиантом обоз под командованием Шеховского вышел из Якутска в Петропавловск. Ожидалось, что переход будет весьма тяжелым. Павел не в первый раз шел охотским трактом. Проводником в этом походе был его старый знакомый якут по имени Буотр. В прошлый раз двигались достаточной быстро ввиду малочисленности отряда, да и шли тогда налегке. Тяжело груженный обоз не мог двигаться с той же скоростью, с какой путешественники добирались до Петропавловска в прошлый раз. Конечной цели путешествия достигли в начале июня, по пути потеряв двух лошадей, что сорвались с тропы при переходе через перевал. Прошло два года с тех пор, как Павел покинул Петропавловск. Город изменился: Завойко приложил все усилия к тому, чтобы укрепить по возможности порт.

Девятнадцатого июня в Авачинскую бухту вошел изрядно потрепанный жесточайшими штормами во время долгого кругосветного перехода фрегат "Аврора". Почти весь экипаж был болен цингой, не миновала сия чаша и командира корабля капитана Изыльметьева. Сто девяносто шесть человек с борта Авроры свезли в госпиталь Петропавловска, девятнадцать из них так и не смогли оправиться от болезни.

Изыльметьев подтвердил, что будучи в порту Рио-де-Жанейро столкнулся с англо-французской эскадрой, которая ныне направляется на Дальний Восток. Новость сия была не утешительной: весьма малочисленный и плохо вооружённый гарнизон Петропавловска должен был противостоять морской военной мощи двух держав. Петропавловск спешно начал готовиться к обороне. С правого борта Авроры сняли пушки и разместили их на береговых батареях. Сам фрегат и военный транспорт "Двина" встали в глубине бухты на якорь левым бортом к выходу из нее.

Семнадцатого августа англо-французская эскадра в составе шести военных кораблей появилась у входа в Авачинскую бухту. Спешно началась эвакуация жителей города. Двадцатого августа неприятелем была предпринята первая попытка атаковать Петропавловск. Против двухсот двенадцати пушек и более чем двух тысяч человек экипажей защитники города смогли противопоставить только шестьдесят пять орудий и чуть более девятисот человек гарнизона.

Попытка неприятеля прорвать оборону Петропавловска с юга потерпела неудачу, хотя и защитники города лишились одной батареи из пяти орудий, которая была обстреляна четырьмя кораблями противника, имеющими на борту восемьдесят орудий.

Первая попытка высадить англо-французский десант на берег потерпела неудачу. В результате первого боя потери понесли обе стороны. Англичане и Французы отступили. На кораблях спешно велись ремонтные работы, заделывались пробоины и повреждения, полученные от русской артиллерии.

Вторая попытка атаковать Петропавловск была предпринята двадцать четвертого августа. На этот раз противнику удалось высадить десант в количестве девятьсот человек.

Высадке десанта предшествовала артиллерийская дуэль между береговыми батареями русских и флотом противника. Несмотря на стойкость и героизм, проявленный артиллеристами, подавив огонь десяти орудий, противник высадил десант.

Решающее сражение состоялось на Никольской сопке. Против превосходящих сил противника защитника Петропавловска смогли выставить около трехсот человек. Князь Шеховской со своими казаками был в их числе.

Сражение на Никольской сопке превратилось в настоящий ад. Защитники Петропавловска не дрогнули и бесстрашно бросались на противника. Бой был жестоким и кровопролитным. Под грохот канонады проявляя чудеса героизма и стойкости, русские войска шли в штыковую атаку, сражаясь с противником отдельными разрозненными группами. Под ногами дрожала земля от того, что англо-французская эскадра ни на минуту не прекращала обстреливать Петропавловск. Над Авачинской бухтой витали клубы пороха, окутывая и Аврору, и корабли неприятеля. Несмотря на свое превосходство в численности и вооружении, неприятель дрогнул и побежал.

Видя, как неприятель обратился в бегство, Шеховской обернулся к оставшимся в живых казакам:

— Ну что, братцы! За отечество! За Государя!

Шальная пуля, выпущенная из английской винтовки, пробила левое плечо, рука повисла как плеть. Чертыхнувшись, Павел попытался зажать рану другой рукой, выронив саблю, что сжимал в руке, в тоже самое мгновение в ярких солнечных лучах над его головой сверкнула сабля в руке француза. Грянул выстрел и пуля из ружья князя, которое сжимал побелевшими пальцами Прохор, угодила французу в грудь, отбросив его от раненного Шеховского. Павел попытался подняться, но вторая пуля, угодившая в правый бок, уложила его на месте. Бросив ружье и пригнувшись под градом пуль, отступающего противника, Прохор бросился к нему.

— Ваше сиятельство, — прошептал Прохор, переворачивая Шеховского на спину. — Ах, ты же Боже мой! — перекрестился он, глядя в бледное лицо хозяина. — Не жилец барин, как пить дать, не жилец.

— Братцы, подсоби! — оглянулся по сторонам Прохор.

Совсем еще мальчишка, казачок из их отряда, услышав его крик, бросился на помощь. Стараясь не смотреть на залитый кровью мундир князя, Митя, вместе с Прохором вытащили Шеховского из самой гущи боя. Подхватив ружье князя, Митя бросился догонять, ушедших вперед казаков, оставив Прохора и его сиятельство в небольшом овражке.

Спустя четверть часа он упал, сраженный насмерть меткой пулей французского офицера, который пытаясь сдержать паническое бегство солдат своим примером. Француз ненадолго пережил юного казака, убитого его рукой. Острая казачья шашка снесла ему голову, едва он успел опустить свое ружье.

Скинув свою куртку, Прохор с трудом перетащил на нее Шеховского и медленно, волоком, упираясь каблуками сапог в изрытую сотнями ног землю, потащил его в сторону города. Отбив десант, защитники города потянулись к Петропавловску по дороге подобрав убитых и раненных.

Гарнизонный врач извлек обе пули из тела Шеховского, сетуя на то, что раны князя вовремя не перевязали, и потому большая кровопотеря грозила довершить то, что не удалось сделать противнику двумя выстрелами. Почти десять дней Шеховской был между жизнью и смертью. Вспоминая то время, когда его подстрелили при штурме аула Салты на Кавказе, Прохор истово молился, чтобы и в этот раз все обошлось.

Благодаря ли молитвам Прохора, или умелым действиям гарнизонного врача, а может, нежной заботе, которой окружило раненных женское население Петропавловска, Шеховской пришел в себя. Посовещавшись, решили Павла вместе с князем Максутовым, братом погибшего при обстреле береговой батареи, князя Александра, отправить на американском бриге "Ноубл", зафрахтованном для плавания до Охотска.

Из Охотска, дождавшись становления зимника в ноябре выехали в Иркутск. За это время Павел оправился от ранений, но все же левое плечо и ребро с правой стороны, сломанное пулей, напоминали о себе ноющей болью.

В Иркутске он задержался лишь только для того, чтобы подать прошение об отставке по состоянию здоровья. Ранение плеча сделало левую руку малоподвижной, часто немели пальцы. Павел и сам понимал, что отныне для него с военной карьерой покончено. Он совершенно не представлял себе, чем будет заниматься по возвращению в Петербург. Ко всему прочему была еще и Долли, которая ждала его возвращения, а может, молила Бога о том, чтобы он не вернулся.

Париж

Февраль 1854 г.

Холодным февральским вечером в доме русского посла во Франции графа Николая Дмитриевича Киселева за ужином собрался почти весь дипломатический корпус. Несмотря на роскошную сервировку и уютную со вкусом подобранную обстановку настроение собравшихся в этот вечер за столом было весьма печальным. Не для кого не было секретом, что Франция собиралась вмешаться в военный конфликт между Россией и Турцией и со дня на день ждали официального объявления войны.

Сам Николай Дмитриевич уж несколько раз пытался попасть на аудиенцию к французскому императору Наполеону III, но ему каждый раз отказывали под различными надуманными предлогами. Сведения из Тюильри поступали самые противоречивые. Ясно было одно, французский император не желая выступить в роли агрессора, всячески тянул время с тем, чтобы спровоцировать русского государя первым объявить об открытии военных действий.

Русскому послу старательно пытались донести, что сам император Луи Наполеон III не желает вступать в войну и всячески противится, тому и даже, якобы готовит письмо русскому государю о том. Но в тоже время наблюдая за тем, как спешно вооружается французская армия, как призываются новые и новые солдаты в ее ряды, Киселев уже не тешил себя напрасными надеждами на мирное разрешение конфликта. К тому времени французская эскадра уже вошла в Черное море и ожидалось, что ответ французов на ноту протеста русского дипломата по этому поводу будет отрицательным.

Французский император все же написал это самое письмо, и оно даже было отправлено курьером в Петербург, но в тоже самое время это самое письмо было опубликовано во всех европейский газетах. Все это преследовало лишь одну цель: в глазах всей прогрессивной Европы Луи Наполеон III не в коем случае не хотел выглядеть агрессором, но сам тот факт, что русский государь прочел это письмо одновременно с менее титулованными читателями газет по всей Европе уже было завуалированным оскорблением, и рассчитано было только на то, что российская сторона сделает те самые непоправимые заявления, когда избежать войны уже не будет никакой возможности.

После ужина приглашенные перемесились в салон. Говорили в основном о том, что вскоре придется спешно покидать Париж. Граф Левашов рассеяно прислушивался к тихой беседе. Серж ждал появления одного вполне определенного лица, ради встречи с которым он и пришел сегодня на ужин к Киселеву.

— Сергей Александрович, — услышал он у себя над ухом, — Вас ждут в моем кабинете.

— Благодарю, — отозвался Левашов, не поворачивая головы.

— Вы же понимаете, что об этой встрече не должно знать никому, — тревожно продолжил тот же голос.

— Вне всякого сомнения, — тихо ответил Серж. — Не беспокойтесь, Ваше репутация не пострадает.

Сделав вид, что направился в курительную, Левашов торопливо поднялся в кабинет хозяина дома. В полутемном помещении горела одна единственная свеча.

— Добрый вечер, Сергей Александрович, — раздался мягкий голос из полумрака.

— И Вам, сударь, — проходя в комнату и плотно прикрывая за собой дверь, ответил Серж. — Вы задержались.

— Увы, сюрте не дремлет, — усмехнулся мужчина, поднимаясь ему навстречу. — За мной следили. Я не вправе рисковать всем, потому пришлось немного поплутать по ночному Парижу.

Граф Яков Николаевич Толстой официально являлся представителя Министерства просвещения России по научным и литературным вопросам при посольстве России во Франции. На самом деле вот уже много лет он возглавлял агентурную сеть политической разведки во Франции и являлся агентом третьего отделения.

— О, да, — улыбнулся Левашов, — я понимаю.

— Перейдем к делу, — присаживаясь в кресло, начал Толстой. — У меня есть все основания полагать, что в Париже я надолго не задержусь.

— Увы, — кивнул Левашов.

— Вы как человек относительно новый в окружении Киселева не привлекаете к себе столь пристального внимания и потому, учитывая те рекомендации, что мне дали о Вас, я полагаю, Вы единственный, кто сможет совершить сие дело не привлекая к себе лишнего внимания.

— Я Вас слушаю.

— Все дело в том, что я жду прибытие своего агента из Лондона, но боюсь дни мои в Париже сочтены, и я просто не успею встретиться с ним. Сей человек должен привезти весьма ценные бумаги, которые надлежит незамедлительно доставить в Петербург. Я сам пока не уверен, о чем именно идет речь, но довериться могу только Вам.

— Как я разыщу Вашего человека? — поинтересовался Левашов, отбрасывая легкомысленный тон светской любезности.

— Она сама Вас надет, — тихо ответил Толстой.

— Она? — удивленно вскинул бровь Левашов.

— Совершенно верно. А теперь мне пора. И помните, доставить бумаги в Петербург нужно во что бы то ни стало.

— Я сделаю все возможное, — заверил своего vis-Ю-vis Левашов.

Оставшись в одиночестве Левашов в глубокой задумчивости уставился невидящим взглядом на колеблющееся пламя единственной свечи. Огонек танцевал замысловатый танец отклоняясь то в одну, то в другую сторону. Бог мой! — очнулся от своих дум Серж, коли свеча горит неровно, значит где-то по комнате гуляют сквозняки. Но он же сам вполне отчетливо слышал, как с глухим стуком закрылась дверь кабинета за таинственным гостем Киселева. Обведя глазами сокрытый мраком кабинет, Левашов метнулся к чуть отодвинутой тяжелой бархатной портьере, за которой находилось французское окно, ведущее на балкон. Так и есть: одна створка была чуть приоткрыта, словно кто-то стараясь уйти незамеченным не до конца прикрыл ее, боясь стуком обнаружить свое присутствие. Значит его встреча с Толстым более не является тайной. Кто бы это ни был, он или она оказались здесь не из праздного любопытства. Неприятный холодок скользнул по спине вдоль позвоночника, участилось дыхание. Нет, за свою жизнь он не опасался, к этому риску он привык и с самого начала знал на что шел. Другое более всего взволновало его: получалось, что даже здесь в доме русского посла есть некто, наверняка пользующийся доверием хозяина дома, и при этом плетущий интриги за спиной Киселева, действуя в интересах противника. Видимо недаром Толстой был столь осторожен. На всякий случай Серж быстро осмотрел кабинет, не больно-то надеясь обнаружить еще какие-либо следы пребывания здесь нежданного визитера, а затем поспешил спуститься в салон, потому как его длительное отсутствие уже вызывало подозрения.

Спускаясь вниз, Серж подводил итоги своей встречи с Яковом Николаевичем. Все что ему было известно — это то, что агент Толстого женщина и она сама должна выйти с ним на связь. Не густо, — покачал головой Левашов, но, пожалуй, при сложившихся обстоятельствах это и к лучшему. Коль он не знает ничего, стало быть и тому, кто проник в кабинет Киселева во время его разговора с Толстым, известно не более, чем ему. Однако, надо быть впредь осторожнее, коль именно от него теперь зависит дальнейший успех начатого дела.

Войдя в салон, Левашов едва заметно улыбнулся Николаю Дмитриевичу, давая понять, что свидание, которое причинило хозяину дома столько беспокойства благополучно завершилось. Нет нужды сообщать Киселёву о том, неприятном эпизоде, что отрылся ему. Но кто из них? — недоумевал Серж, обводя взглядом собравшихся. Невольно в сознание вкралась еще одна мысль, заставившая его похолодеть: что если следили не за Яковом Николаевичем, а за ним самим?

Вчера ночью прощаясь с ним на пороге своей спальни прелестница Колетт шепнула ему:

— Sois prudent, Serge. (Будь осторожен, Серж(фр.)).

Он тогда решил, что она пытается предостеречь его, опасаясь, что ее супруг, наконец, прозрел и ему стало известно об их связи. Но что, если она совсем иное имела ввиду? Что может быть ей известно? О чем она умолчала?

Его связь с супругой секретаря министерства иностранных дел Франции Антуана де Брюйера длись уже почти два года. Madam de BruyХres легко пала жертвой чар молодого обаятельного повесы и в последние два года была для Левашова весьма ценным источником довольно интересных сведений.

Официально граф Левашов являлся секретарем при русском посольстве, но на деле деятельность его была куда более глубже и преследовала совершенно иные интересы.

Сергей Александрович легко заводил нужные знакомства и связи используя их в интересах своего всемогущего шефа князя Орлова.

Конечно же, легкомысленная и ветреная Колетт не могла не догадываться о том, что Левашов ее попросту использует, но ее страсть к русскому любовнику давно заглушила все доводы разума, и благодаря ей Серж всегда был в курсе всех дел ее супруга.

Видимо, придется нанести красавице еще один визит, — вздохнул Сергей. Ну, что же, завтра он напишет ей записку с просьбой о свидании, а пока ему только остается запастись терпением. Если же его подозрения о том, что его персона до такой степени стала интересна сюрте подтвердятся, надобно тщательно продумать и подготовить свой отъезд из Парижа, и тут как раз Колетт может быть ему весьма полезна: с ее помощью он сможет в довольно краткий срок обзавестись проездными бумагами на имя французского поданного.

Простившись с Киселевым, Сергей отправился домой. Левашов снимал большую квартиру на улице Варен. За четыре года, проведенные в Париже, Серж успел довольно хорошо изучить город и не опасался ходить пешком по его ночным улицам. Направляясь домой, он заметил слежку: невысокий мужчина в низко надвинутом на глаза капюшоне широко черного плаща следовал за ним, стараясь держаться в тени домов. Сергей, сделал вид, что не заметил своего провожатого и не спеша дошел до дому.

Наутро он, как и собирался написал записку madam de BruyХres. Его камердинер, ворча себе под нос, что не доведут до добра барина эти француженки, отправился по хорошо известному ему адресу и вернулся на улицу Варен спустя два часа с ответом от прекрасной Колетт. Сергей торопливо вскрыл конверт: "Serge, mon amour. Je suis dans l'impatience j'attends notre rencontre. Ce soir, aprХs neuf. (Серж, любовь моя. Я в нетерпении ожидаю нашей встречи. Сегодня после девяти).

В сгустившихся сумерках Левашов вышел из дому и быстро оглядевшись остановил наемный экипаж. Назвав адрес, он откинулся на спинку сидения и чуть отодвинув занавеску проводил глазами своего вчерашнего сопровождающего. Видимо за него принялись всерьез. Не доехав пару кварталов до особняка де Брюйера, он покинул карету и торопливо пересек улицу, скрывшись в подворотне ближайшего дома. Следовавший за нанятым им экипажем фиакр остановился, выбравшийся из него мужчина огляделся. Не найдя того, за кем следовал от улицы Варен, незадачливый шпик в сердцах стукнул тростью о мостовую. Стараясь не дышать, Левашов почти слился со стеной дома. Постояв на месте еще некоторое время, преследовавший его человек, медленно побрел прочь. Вздохнув с облегчением Сергей выскользнул из своего укрытия и торопливым шагом направился на свидание с красавицей Колетт. Подойдя к особняку со стороны небольшого сада, Левашов никем незамеченный проскользнул в калитку. Камеристка Колетт зябко ежась в тонком шерстяном плаще уже ждала его.

— Eh bien, enfin, monsieur. Madame Vous attend. (Ну, наконец-то, сударь. Мадам ждет Вас.(фр.))

Следуя за девушкой Серж поднялся в покои madam de BruyХres. Едва за ее камеристкой закрылась дверь, Колетт поднялась с оттоманки, на которой полулежа в самой соблазнительной позе ожидала своего любовника и устремилась в его объятья.

— Серж, любимый, как я счастлива видеть тебя, — быстро заговорила она по-французски, русая головка склонилась на его плечо, тонкие пальчики скользнули по его щеке от виска к губам.

Сергей поймал ее ладошку и запечатлел на ней долгий поцелуй, неотрывно глядя в огромные серо-зеленые глаза.

— Сердце мое, я скучал без Вашего общества, — шепнул он, едва касаясь губами ее виска, там, где билась голубая жилка пульса.

Колетт судорожно вздохнула.

— Я чувствую, дни наши сочтены. Скоро Вы покинете меня, — прошептала она, не скрывая слез, выступивших на глазах.

— Увы, мой ангел. Это правда. Скоро я буду вынужден оставить Париж и мне понадобится Ваша помощь, — вздохнул Сергей.

— Для тебя все, что попросишь, — отозвалась Колетт заглядывая ему в глаза.

— Ах, душа моя, — пробормотал он по-русски, сжимая ее в объятьях и покрывая поцелуями обращенное к нему лицо, ощущая соленый вкус ее слез на своих губах. — Ну, вот что мне с тобой делать?

Словно понимая, о чем он говорит, Колетт всхлипнула и спрятала лицо на его груди. Тонкие пальцы пробежали по пуговицам его мундира. Отстранившись, Сергей скинул его с плеч. Колетт окинула жадным взглядом всю его широкоплечую фигуру, манящая улыбка скользнула по пухлым губам.

— Plus tard, au sujet des affaires. (Позже о делах (фр.)), — шепнул Левашов, едва касаясь приоткрытых губ.

Лежа на широкой кровати в полумраке роскошной спальни, Сергей рассеяно перебирал русые пряди, разметавшиеся по его груди. Сердце все еще колотилось в груди как сумасшедшее под щекой француженки. Колетт подняла голову, встречаясь с ним взглядом.

— О чем ты хотел просить меня? — игриво проводя кончиками пальцев по широкой обнаженной груди, поинтересовалась она.

— Мне понадобится французский паспорт, — отозвался он.

— Хорошо. Это будет не трудно, — шепнула Колетт.

Граф Левашов покинул особняк де Брюйера далеко за полночь, также как и вошел, через черный ход. Остановившись на мгновение, Сергей поднял глаза на окно спальни Колетт. Тонкая женская фигурка, освещенная пламенем свечи виднелась через замерзшее стекло. Подавив тяжелый вздох, он устремился к потайной калитке и через несколько минут уже шагал по улицам ночного Парижа, высоко подняв воротник своей шинели по направлению к улице Варен.

Антуан де Брюйер вернулся домой под утро и потому проснулся только к полудню. Солнечные лучи заливали спальню ярким светом. Поморщившись от неприятных ощущений, голова нещадно болела от вчерашних неумеренных возлияний за ужином у де Люйса, Антуан поднялся с постели и позвонил в колокольчик.

Его камердинер явился спустя несколько минут.

— Мадам уже проснулась? — поинтересовался он.

— Да, месье, — отозвался камердинер раскладывая на стуле его одежду. — Мадам ожидает Вас к завтраку.

Приведя себя в порядок с помощью слуги, де Брюйер окинул свое отражение в зеркале недовольным взглядом. Сюртук слишком плотно облегал изрядно выступающий живот. Он снова поправился. Ах, это все обильные ужины и возлияния, — вздохнул он. Некогда привлекательное лицо слегка припухло, под глазами появились мешки. Неудивительно, что в последнее время Колетт стала избегать его под любыми предлогами отказывая ему в супружеской близости.

Спустившись в столовую, де Брюйер поприветствовал супругу, поднеся к губам тонкое надушенное запястье.

— Как Вы себя чувствуете, дорогая. Помнится, вчера Вам не здоровилось, — произнес он усаживаясь напротив Колетт за стол.

— Благодарю, сегодня вполне сносно, — улыбнулась Колетт. — Антуан, могу я Вас попросить об услуге?

— Я Вас слушаю, — поднося к губам чашку с кофе, отозвался де Брюйер.

— Вы помните моего кузена Франсуа?

Антуан кивнул в ответ.

— Дядюшка просил его забрать груз из Генуи, корабль вот-вот должен войти в порт, а несносный мальчишка умудрился потерять свои бумаги, те, что Вы делали ему в прошлом году.

— Бестолковый малый, — пробормотал де Брюйер. — Конечно, дорогая. Полагаю, уже завтра я смогу передать Вам нужные бумаги, — улыбнулся он жене.

— Благодарю Вас, Антуан, — выдохнула Колетт с явным облегчением.

Завтра, уже завтра будут готовы бумаги и значит она снова сможет увидеться с Сержем. Колетт улыбнулась своим мыслям, но тотчас сникла: она встретится с ним лишь для того, чтобы потерять его навсегда. Пусть так, — рука ее помимо ее воли опустилась под стол и легла на пока еще плоский живот, — но его частичка, его дитя навсегда останется с ней. Конечно, придется допустить супруга в свою опочивальню, но это слишком ничтожная плата за то, чтобы сохранить свою тайну. Как же велик соблазн рассказать о том Сержу, но она не сделает того, не может, не должна. Что, сели он решит остаться в Париже ради нее и ради их дитя, но тогда его жизнь подвергнется опасности. Она слишком любит его, чтобы позволить ему так рисковать. Может быть, когда-нибудь потом она напишет ему, а может быть и нет.

На прошлой неделе, будучи в гостях у де Люйса, она слышала, как Друэн говорил кому-то о том, что подозревает графа Левашова в шпионаже и настоятельно просил своего собеседника установить за ним слежку. Это было опасно еще и тем, что ежели Серж не обнаружит, что за ним следят, есть риск того, что ее связь с русским дипломатом откроется.

— Дорогая, — позвал ее Антуан, прерывая бег грустных мыслей, — если Вам уже лучше… — яркий румянец залил его мясистые щеки.

О, она хорошо знала этот тон и этот взгляд побитой собаки. Антуан никогда не настаивал на своих супружеских правах, он всегда униженно просил ее о близости и чаще она отказывала ему, но не теперь, когда на карту поставлено так много.

— Да, конечно, — выдавила она улыбку, — Нынче вечером я буду ждать Вас.

Наутро де Брюйер отправился на службу в приподнятом настроении. Он помнил о своем обещании, данном супруге относительно ее непутевого кузена и потому, объявившись в министерстве первым делом велел своему помощнику подготовить все необходимые бумаги на имя Франсуа Боннара. Кто знает, может и этой ночью Колетт будет благосклонна к нему.

Спустя три дня после последнего свидания с madan de BruyХres ее камеристка Жюстина принесла на улицу Варен записку от своей госпожи, в которой было всего несколько слов без подписи: "Tout est prЙt. Aujourd'hui, Ю l'heure habituelle. (Все готово. Сегодня в обычный час (фр.)).

Пробежав глазами послание, Сергей улыбнулся застывшей в ожидании Жюстине.

— Dites Ю madame que je n'aurais certainement. (Передай госпоже, что я непременно буду (фр.)).

Кивнув головой, Жюстина поспешила покинуть апартаменты русского графа. Что ж, madam, не трудно понять, — вздохнула девушка, спеша домой. Такой мужчина способен лишить покоя не только легкомысленную Колетт.

 

Глава 30

Вечером, собираясь на встречу с madam де Брюйер, Серж был мрачен: он знал, что это будет последнее его свидание с Колетт, но не имел ни малейшего понятия, как сказать ей об этом. Теперь, когда он знал, что находится под наблюдением сюрте, раскрытие этой связи грозило ей куда большими неприятностями, чем гнев обманутого супруга, и он не имел права навлекать их на нее, но разве скажешь ей об этом?

Выйдя из парадного, Сергей привычно осмотрелся и, заметив слежку, постарался запутать своего преследователя. Зайдя в знакомую ресторацию и убедившись, что человек в плаще с капюшоном остался дожидаться на улице, он сунул прислуге несколько довольно крупных купюр и покинул заведение через черный ход.

Камеристка Колетт ждала его, как всегда, у потайной калитки в небольшом садике позади особняка. Едва увидев Сергея на пороге своего будуара, Колетт отослала прислугу и приникла к нему всем телом, обвив руками шею любовника.

— О, мой Бог, Серж, ты пришел! Я знаю, что это последнее наше свидание, и мы больше не увидимся, но я так рада видеть тебя, — прошептала она, пряча от него заплаканные глаза.

Левашов тяжело вздохнул, поглаживая вздрагивающие плечи, узкую изящную спину.

— Я люблю тебя, — прошептал он по-русски едва слышно, коснувшись поцелуем ее макушки.

— Не лги! — улыбнулась она сквозь слезы, вглядываясь в его глаза.

Сергей отрицательно покачал головой.

— Зачем мне лгать тебе сейчас, Колетт?

Оторвавшись от него, Колетт метнулась к изящному дамскому бюро и, открыв ящик, вытащила небольшой конверт.

— Вот то, что ты просил. Возьми и уходи. Не мучай меня больше, Серж! — протянула она ему бумаги.

— Колетт… — Левашов сглотнул ком в горле.

— Ради всего святого! Уходи же! — выкрикнула она. — Раз нам не суждено быть вместе, не стоит затягивать эту агонию.

— Прощай, Колетт, — Сергей развернулся на пороге.

— Я умру без тебя, Серьёженька, — прошептала она, глядя ему вслед. — Умру! — и уткнулась в подушку, пытаясь заглушить рыдания, что так и рвались и груди.

Это последнее свидание с Колетт оставило горький осадок на душе. Левашов привязался к веселой миниатюрной француженке, он даже ревновал ее порой к супругу, представляя, что тот пользуется всеми привилегиями мужа, тогда как он лишь украдкой мог видеться с нею. Покидая особняк де Брюйера, он не стал оглядываться по своему обыкновению на окна ее спальни, а поспешил уйти как можно быстрее. Собираясь к ней, он боялся ее слез, когда он скажет, что не придет к ней больше, теперь же, когда она сама положила конец их встречам, почему-то чувствовал себя обманутым. Но когда-нибудь все заканчивается, и ныне эта страничка его жизни была перевернута, более не было возврата к прошлому. Он не может больше видеться с ней, не подвергая опасности и ее тоже. Сейчас он должен был сосредоточиться на том, что действительно важно.

Все время после последней встречи с Толстым Сергей внимательно приглядывался к служащим дипмиссии, пытаясь угадать того, кто подслушивал их с балкона, и его весьма заинтересовало поведение одного молодого человека. Александр Батурин появился в Париже всего полгода назад, он занимал должность личного секретаря Киселева и раньше никогда не упускал случая перекинуться с Сержем парой слов. Теперь же, встречаясь с ним в здании посольства, Александр торопливо приветствовал его и спешил исчезнуть. Левашову показалось это странным. Сергей навел о нем справки и узнал, что у Батурина была одна слабость — азартные игры. Поговаривали, что он как-то сильно проигрался, но на днях вернул долг, все до последнего су. Проследив за ним, Серж не обнаружил ничего подозрительного, но чувство, что Александр в чем-то замешан, не оставляло его — уж больно странным выглядело его поведение. Оставалось попробовать вызвать его на откровенность.

Левашов подкараулил любителя карточных игр в тот момент, когда он покидал кабинет Киселева в дипмиссии и, сделав вид, что оказался здесь совершенно случайно, поприветствовав Батурина, заговорил с ним самым доброжелательным тоном:

— Александр Николаевич, — начал он, — я слышал, у Вас возникли некоторые затруднения с возвратом карточного долга. Я мог бы помочь.

Батурин нервно ослабил галстук, его щеки и даже кончики ушей запылали ярко-красным румянцем. Однако буквально через минуту он собрался:

— У Вас неверные сведения, сударь, — холодно ответил он. — Все мои затруднения ныне разрешены.

— Позвольте полюбопытствовать: и каким же образом? Продали державу за тридцать серебреников? — решил рискнуть Сергей.

— Да как Вы смеете! — вскинулся Батурин.

— Я смею, — заверил его Левашов. — Мне все известно.

Александр моментально сник.

— Меня всего лишь просили узнать, с кем у Вас была назначена встреча две недели назад, — торопливо зашептал он, признавая тем самым свою вину.

— Кто просил? — поджав губы, поинтересовался Левашов.

— Я его не знаю. Я проиграл крупную сумму господину де Люйсу. Спустя два дня ко мне подошел человек, сказал, что он от де Люйса, и что я могу погасить свой долг, оказав господину де Люйсу одну услугу.

— Велите упаковать Ваш багаж. За Вами теперь пригляд нужен, — усмехнулся Левашов. — Вскоре Киселев покинет Париж, а Вы переедете ко мне на улицу Варен.

Киселев уехал спустя три дня, его секретарь остался в Париже вместе с Левашовым, оба как частные лица. В начале марта граф Толстой был официально выслан из Франции, и эта новость буквально потрясла Батурина. Пожалуй, только теперь он понял, что скрывалось за совершенно невинной на первый взгляд просьбой де Люйса. Время шло, Сергей нервничал, не зная, чего ожидать, а агент Якова Николаевича не спешил выйти с ним на связь. Пользуясь прекрасной весенней погодой, он бродил по городу, стараясь как можно чаще бывать в таких местах, где к нему можно было бы подойти без помех. Поначалу его повсюду сопровождали личности в плащах с капюшонами и низко надвинутых на глаза шляпах, но через некоторое время они пропали, однако около дома все равно крутились какие-то подозрительные прохожие. Близился апрель, и бесцельные прогулки по паркам и скверам Парижа его уже порядком утомили. Возвращаясь с очередной пешей прогулки, Сергей торопливо пересекал улицу и совершенно неожиданно столкнулся с женщиной, с головы до ног укутанной в темный плащ. Тихо охнув, незнакомка осела на мостовую.

— Pardonnez-moi! (Простите меня (фр.)), — обернулся Левашов.

— Ah, monsieur! Comment avez-Vous pas prudent! Ma jambe… (Ах, сударь! Как Вы не осторожны! Моя нога…(фр.)) — простонала девушка, пытаясь подняться.

Сергей смутился. Он всего лишь слегка задел ее плечом, и то потому, что она едва ли не бросилась ему под ноги. Подойдя к незнакомке, он помог ей подняться. Девушка сделала несколько шагов, заметно прихрамывая.

— Vous ne m'aidez Ю rendre Ю la maison? (Вы не поможете мне добраться до дому? (фр.)). - обратилась она к нему.

Левашов внимательно оглядел ее. По виду прислуга — во всяком случае, весьма скромно одета, хотя под этим плащом ни черта не разглядишь. Чувствуя себя виноватым, Сергей кивнул головой и остановил наемный экипаж.

— OЫ Vous voulez aller? (Куда Вас отвезти? (фр.)) — поинтересовался он, помогая ей подняться на подножку.

— Place Des Jacobins (Площадь Якобинцев (фр.)).

Едва он закрыл за собой дверцу наемного экипажа, как незнакомка развязала ленты шляпки и сняла ее с головы, затем расстегнула плащ и скинула его на сидение. Серж, недоумевая, смотрел на девицу. Повернувшись к нему спиной, она заговорила по-русски:

— Расстегните пуговицы, не мешкайте. У нас с Вами мало времени!

Левашов, не ожидавший ничего подобного, растеряно стащил перчатки и, повинуясь властному тону, принялся расстёгивать крохотные перламутровые пуговки дорого муарового платья.

— Корсет! — нетерпеливо прикрикнула незнакомка.

Сергей принялся за шнуровку корсета.

— Бумаги под сорочкой, — краснея, заявила его нечаянная спутница.

Просунув два пальца за кромку тонкого батиста, Серж нащупал довольно плотный конверт.

— Тяните, — выдохнула девушка.

Сергей уставился на конверт в своих руках. Едва ли ему в своей жизни доводилось получать корреспонденцию столь необычным способом.

— Помогите мне одеться, — попросила она.

Левашов затянул шнурки корсета и быстро застегнул пуговки ее платья, отметив родинку на спине чуть выше лопаток. Девушка повернулась к нему лицом. Без уродливой черной шляпки и темного плаща она была на редкость привлекательна.

— Кто Вы? — не удержался Левашов.

— Вам это знать ни к чему, — ответила она, накидывая на плечи свой плащ.

— Что в этих бумагах?

— Чертежи винтовки Энфилда. Вы как человек военный должны понимать всю важность того, чтобы эти бумаги попали в Петербург.

Экипаж остановился. Быстро надев шляпку и туго затянув ленты под подбородком, незнакомка выскользнула из фиакра и, не оглядываясь, поспешила прочь. В грациозной походке не было даже малейшего намека на недавнюю хромоту. Проводив ее глазами, Серж велел кучеру ехать на улицу Варен.

Александр был дома и, вольготно расположившись в кабинете Левашова, листал последний номер газеты.

— Велите упаковать Ваш багаж, — входя в кабинет бросил Левашов. — У Вас есть возможность загладить свою вину перед отечеством.

— Каким образом? — недоуменно вздернул левую бровь Батурин.

— Завтра Вы с моим паспортом покинете Париж и со всей возможной скоростью поедете в Россию через Пруссию, — ответил Сергей, стягивая перчатки.

— А вы? — поинтересовался Александр.

— Вам о том знать не нужно, — улыбнулся Левашов.

— Не доверяете, — обиженно заметил Батурин.

— Полагаю, у меня есть к тому все основания, — ничуть не смущаясь, отозвался Серж.

Выйдя из кабинете, граф позвал денщика.

— Семен, приготовь все к отъезду. Поеду быстро и налегке. Возьми только самое ценное.

— Да как же так, барин? Все добро здесь бросить?

— Делай, как велено! Тут с жизнью расстаться недолго, а ты о барахле печешься, — тихо ответил Сергей.

— Как прикажете, Ваше сиятельство, — поклонился Семен, спеша исполнить распоряжение.

На следующий день с улицы Варен выехал запряженный четверкой великолепных рысаков экипаж с фамильным гербом графов Левашовых на обеих дверцах. Темные бархатные шторы на окнах кареты были наглухо задернуты. Миновав парижскую заставу, упряжка направилась в сторону франко-прусской границы со скоростью, которой мог позавидовать любой почтовый дилижанс.

Убедившись, что подозрительные прохожие, что прохаживались под окнами его квартиры, последовали за дорожным экипажем Левашовых, Сергей, переодетый в весьма скромное платье служащего, верхом покинул Париж в противоположном направлении. Он решил ехать в Геную, а оттуда морем, обогнув Европу, попытаться добраться до Кронштадта, поэтому сейчас направлялся к Дижону, рассчитывая через несколько дней пересечь границу Франции и Ломбардо-Венецианского королевства.

Через неделю Сергей пересек франко-итальянскую границу и, наконец, вздохнул с некоторым облегчением. Похоже, что его замысел отправить вместо себя Батурина полностью себя оправдал, однако бесконечное, невозможное напряжение этих семи дней совершенно лишили его сил. Он устал поминутно оглядываться и, вздрагивая, просыпаться от каждого шороха, ночуя в скромных придорожных гостиницах. Если бы его схватили, само наличие у него этих бумаг свидетельствовало бы о его причастности к шпионажу, и, несомненно, дни его были бы сочтены. К тому же бумаги на имя родственника Колетт бросили бы тень подозрения и на нее. Но, слава Богу, основная опасность миновала, хотя и здесь, на территории Ломбардо-Венецианского королевства, он тоже не мог ощущать себя совершенно спокойным: Австрия хоть открыто и не заявляла о своём союзе с Францией, но все же приняла сторону не Петербурга, а Тюильри.

До Милана оставалось почти двести верст. Сергей рассчитывал затеряться в большом городе, переждать некоторое время, чтобы быть совершенно уверенным в том, что преследование со стороны сюрте ему более не грозит, и тогда уже отправляться в Геную.

Через три дня граф Левашов, спешившись, оглядывался в поисках гостиницы или постоялого двора на Piazza del Duomo, центральной площади Милана. Ведя на поводу уставшего, спотыкающегося жеребца, Серж уже почти пересек площадь, когда его окликнули:

— Сергей Александрович! — и враз похолодело в груди: неужели весь его маскарад оказался совершенно напрасным?

Левашов медленно обернулся и застыл на месте: прямо к нему, чуть прихрамывая и опираясь на трость, спешил сосед по имению граф Закревский.

— Бог мой, какими судьбами? — искренне улыбнулся ему Василий Андреевич. — Вот уж не думал, что встречу Вас здесь!

А Сергей лихорадочно пытался принять решение: довериться ли Закревскому или сделать вид, что они не знакомы? Но зная Василия Андреевича, как человека чести и исключительной порядочности, Левашов решил рискнуть. Улыбнувшись соседу, он шагнул ему навстречу.

— Бога ради, Василий Андреевич, потише, ныне мое имя Франсуа Боннар, — обратился он к Закревскому вполголоса.

— Вы из Парижа, — догадался Василий Андреевич. — Ну, тогда что же мы стоим здесь у всех на виду? Прошу Вас, следуйте за мной.

Закревскому не понадобилось много времени, чтобы понять, что к чему: коли Левашов назвался чужим именем, да еще и оказался в Италии вместо того, чтобы прямиком добираться в Россию через Пруссию, значит, у него имеются веские причины поступить подобным образом, и его долг — помочь своему соотечественнику, попавшему в затруднительное положение.

Тихо беседуя на французском, чтобы не привлекать внимания прохожих, Закревский и Левашов покинули Piazza del Duomo, углубившись в хитросплетение узких кривых улиц.

— Вот здесь мы и живем нынче, — улыбнулся Закревский, пропуская своего гостя в калитку небольшого сада. — Конюшня на заднем дворе, Егорка позаботится о Вашей лошади.

— Мы? — удивился Сергей, передавая поводья подоспевшему конюху, взирающему на него в немом изумлении.

— Я, моя приемная дочь и внук, — ответил Василий Андреевич. — Это долгая история, Сергей Александрович, и я обязательно ее Вам расскажу после ужина. Прошу в дом, я Вас с Анной познакомлю.

По пути к дому, который снимал граф Закревский, Сергей успел рассказать ему о причинах, побудивших его прибегнуть к сему маскараду и отправиться в сторону, противоположную Петербургу. Василий Андреевич внимательно выслушал его, а напоследок заметил:

— Думаю, француз, пытающийся попасть на корабль, идущий в Кронштадт, вызовет не меньше подозрений, чем если бы Вы просто попытались покинуть Париж под своим именем.

— Боюсь, у меня нет выбора, — вздохнул Левашов. — Если бы у меня было больше времени, я бы смог придумать что-то получше. Для того, чтобы сохранить бумаги и сбить со следа сюрте, я вынужден был отправить своего Степана с подставным Левашовым, а ехать с такими документами одному через всю Европу — это немыслимо!

— В таком случае, Вы можете как гувернер моего внука вернуться в Россию с нами, — предложил ему Василий Андреевич, наливая из графина бренди в две рюмки и протягивая одну Левашову. — У Вас ведь бумаги на имя французского поданного, а мы на днях все равно собирались покинуть Италию, и я не думаю, что гувернер четырехлетнего мальчика у кого-то вызовет подозрение.

— Я ценю Ваше предложение, — наклонил голову Левашов, — но мне бы не хотелось подвергать опасности еще и Вас.

— Да полно Вам! Какая опасность может нам грозить? — возмутился Закревский. — Никто и не посмотрит на старика женщину с ребенком, путешествующих в сопровождении прислуги! Вряд ли Вы найдете лучший способ вернуться в Россию.

В вестибюле послышались голоса.

— Это Аннет вернулась с урока, мы в Милане почти год, и она все это время берет уроки вокала у маэстро Ламперти, — улыбнулся Закревский и вышел из маленькой гостиной навстречу дочери.

Сергей отошел к окну. С одной стороны, предложение Закревского не лишено здравого смысла, но имеет ли он право втягивать графа и его семью в опасную авантюру, коей является его дело? О, как же он устал, и как велик соблазн согласиться и переложить часть этой ноши на Закревского!

— Сергей Александрович, — обратился к нему Закревский, — позвольте Вам представить мою приемную дочь, Анну Николаевну Закревскую.

Серж обернулся и едва не лишился дара речи: перед ним стояла пропавшая княгиня Шеховская собственной персоной. Эта манящая улыбка на ярких полных губах, блестящие темные локоны, спадающие на плечи из-под кокетливой соломенной шляпки, — вне всякого сомнения, это была она, но почему же тогда Василий Андреевич называет ее Анной? Невероятно, подобное сходство просто невозможно! — потрясенно думал Сергей. Смущенная его молчанием, Аня сделала шаг ему навстречу.

— Мне кажется, мы встречались с Вами, — заметила она, внимательно вглядываясь в его лицо.

— Безусловно, Юлия Львовна, — сухо ответил Левашов, обретя способность говорить. — Может, объясните сей маскарад?

"С Новым годом, Юлия Львовна!" — прозвучало в ее голове. Аннет побледнела и поднесла руки к вискам. На нее, словно снежная лавина, обрушился водопад из звуков и ярких видений: карнавал, причудливые маски и костюмы, все слилось в одно сплошное яркое пятно.

— Вы не замерзли, ma chИrie? — словно наяву она услышала мягкий голос.

Его голос! Господи, Боже! Анна прикрыла глаза. Лицо, которое она видела в своих снах размытым, как будто сквозь какую-то дымку, на сей раз отчетливо проступило пред мысленным взором: серые глаза, опушенные длинными ресницами, ровные дуги бровей, золотистые кудри. Теперь она знала, чьими глазами смотрит на нее Николка.

— Поль! — простонала она.

Враз ослабели колени, ноги отказывались ей служить, комната завертелась перед глазами. Лихорадочно нащупывая руками какую-нибудь опору, Аннет, уже падая, ухватилась за портьеру, а Сергей в последний момент успел подхватить ее, все еще не понимая, что это: хорошо разыгранный спектакль, или ей в самом деле сделалось дурно?

— Бога ради, Сергей Александрович, потрудитесь объясниться, — пробормотал Закревский, не в силах поверить в происходящее. — Вы знакомы?

— Позже, Василий Андреевич, — с тревогой глядя на мертвенно-бледное лицо женщины в его руках, ответил Левашов. — Где ее спальня? Позовите горничную и пошлите за доктором.

К тому времени, когда Анна пришла в себя, Василий Андреевич уже закончил свой рассказ о том, как нашел ее ранним утром на берегу Финского залива.

— Невероятно! — покачал головой Левашов. — Не могу поверить! Шеховской тогда со своей ротой три дня обыскивал каждый куст в Стрельне.

— Боже мой! — схватился за голову Закревский. — Николенька! Выходит, Николенька — князь Шеховской?

— Вы говорите о внуке? — удивленно воззрился на него Серж.

— Николенька — сын Анны, — сбивчиво заговорил Василий Андреевич. — Хотя что я говорю, старый дурак! Она ведь и не Анна вовсе.

Душераздирающий крик в спальне наверху заставил похолодеть обоих. Позабыв о приличиях, Сергей бросился наверх по лестнице и, оттолкнув перепуганную горничную, вбежал в спальню. Жюли сидела на кровати, вцепившись в роскошные черные кудри обеими руками, и раскачивалась из стороны в сторону.

— Это был Поплавский, — бормотала она. — Поплавский пытался меня убить. Это он убил Элен. Поль не убивал! Он не убивал! Не убивал! — глядя безумными глазами на Сергея повторяла она.

Растерянный врач-итальянец стоял посреди комнаты с открытым флаконом нюхательной соли.

— Жюли, — Сергей осторожно присел на кровать, — Вы помните меня?

Юленька кивнула растрепанной головой.

— Помню, я все теперь помню, — безжизненным голосом произнесла она и вдруг вцепилась в его руку с неожиданной силой. — Что же мне делать теперь?!

Левашов осторожно погладил судорожно сжатые пальцы.

— Вы должны вернуться в Петербург.

— Я боюсь, Серж! Боюсь! — крупные слезы потекли по ее щекам. — Я даже думать об том боюсь!

Когда Василий Андреевич, от волнения с трудом одолевший лестницу на второй этаж, появился в дверях, он застал странную картину: его Анна, которая была вовсе и не Анна, а княгиня Шеховская, рыдала, спрятав лицо на плече у Сержа.

Опомнившись, Жюли отстранилась от графа Левашова и вытерла слезы тыльной стороной ладони.

— Пожалуйста, оставьте меня, — попросила она.

— Вы уверены? — усомнился Сергей.

— Я хочу остаться одна. Совсем одна, — повторила она по-итальянски, посмотрев на смущенного доктора, что неловко топтался на месте.

Мужчины удалились из спальни княгини, но, уходя, Василий Андреевич попросил Ташу присмотреть за хозяйкой. А Жюли, оставшись одна, долго сидела на кровати, уставившись в одну точку. Картины различных воспоминаний сменяли в ее воображении одна другую. Наконец, очнувшись от горьких дум, она поднялась и попросила Наталью принести ей холодной воды умыться и привести в порядок прическу и платье.

Спустя полтора часа она спустилась в салон к мужчинам. У них было достаточно времени для того, чтобы поговорить обо всем, и теперь они пребывали в мрачной задумчивости. Оба внимательно смотрели на Жюли. Следы слез были все еще заметны на ее лице, но теперь она не выглядела ни сломленной, ни потерянной. Было совершенно очевидно, что она приняла какое-то решение и спустилась, чтобы сообщить о нем.

— Сергей Александрович, Вы совершенно правы, — входя в салон, обратилась она к Левашову, — мне нужно как можно скорее вернуться в Петербург. Одному Богу ведомо, что произошло за это время.

— Я рад, что Вы понимаете всю серьезность Вашего положения, — кивнул головой Левашов, соглашаясь с ее словами.

— Василий Андреевич, дорогой мой, — грустно улыбнулась она, поворачиваясь к Закревскому. — Пути господни воистину неисповедимы. Моей матерью была Ваша племянница, Анна Николаевна Закревская, так что мы с Вами действительно родственники.

— Бог мой! — побледнел Закревский. — Аннушка, дочь Юлии Михайловны, Ваша мать? Но как такое возможно? Кошелевы сообщили мне, что Анна погибла в результате несчастного случая.

— Не совсем, — присаживаясь в кресло напротив него, уклончиво ответила Жюли. — Моя мать умерла, давая жизнь мне. Я внебрачная дочь Анны Николаевны Закревской и Льва Алексеевича Кошелева.

— Да как он мог?! — взорвался Василий Андреевич.

— Не судите моего папеньку слишком строго, — вздохнула Жюли. — Это грустная история, и я Вам ее обязательно расскажу. Как бы то ни было, сейчас для меня самое главное — вернуться в Россию.

— Что же, коль обстоятельства складываются таким образом, что у каждого из нас есть причины торопиться с возвращением на родину, — задумчиво произнес Сергей, — самое разумное будет поехать всем вместе, и как можно скорее. Я принимаю Ваше предложение, Василий Андреевич.

Закревский, все еще бледный от обрушившихся на него новостей, кивнул головой.

— Аннет, — о, простите меня, Юлия Львовна, — Сергей Александрович поедет с нами как гувернер Николеньки.

— Я не возражаю, — пожала плечами Жюли. — Видимо, у Вас, Сергей Александрович, есть на то свои причины.

— Вы правы, Жюли, — ответил Левашов, в душе одобряя то, что она не стала расспрашивать его об этих самых причинах.

После этого тягостного разговора, обитатели небольшого домика разошлись по своим комнатам, а прислуга сбилась с ног, упаковывая багаж. Выезжать решено было наутро, не мешкая более не единого дня.

Василий Андреевич не спал всю ночь. Щемило сердце, от боли, стискивающей грудь, перехватывало дыхание. Боже мой, как же он виноват перед ней! Отчего он решил, что волен взять на себя роль Господа Бога? Стоило ему тогда не сидеть безвылазно в Александровском, оправдывая это заботой о Юле, а съездить в Петербург, он бы непременно узнал о произошедшей трагедии, к тому же они с доктором Леманном и предполагали что-то подобное. Но он не поехал, а теперь по его вине были разлучены долгие годы муж и жена, отец и сын. Да и как встретят теперь объявившуюся столько лет спустя княгиню Шеховскую? Бедная Аннушка, все ее беды только от него! Господи всемогущий, да и не Аннушка вовсе, а Юлия Львовна Шеховская! Ведь он еще тогда, в самый первый день, заметил это потрясающее сходство бабки и внучки, и что мешало ему попытаться разыскать ее родню вместо того, чтобы эгоистично потворствовать своему желанию оставить ее при себе, как живое напоминание о той, кем восхищался в дни юности своей?

На следующий день Закревские спешно покинули Милан. Жюли, погруженная в свои невеселые мысли, прятала лицо в кудряшках Николки и не обратила внимания на бледное лицо Закревского, на то, как он то и дело украдкой растирает ладонью грудь с правой стороны, стараясь дышать ровно и не глубоко. Сергей настоял на том, что поедет в одной карете с прислугой, чтобы не привлекать лишнего внимания к своей персоне.

Странное это было путешествие. Даже неугомонный Николка притих, почувствовав напряжение взрослых, и с куда большим удовольствием ехал с новым гувернером и няней Машей в карете с прислугой, чем с отчего-то загрустившими мамой и дедушкой. Ехали на долгих, выбирая для ночлега небольшие гостиницы, что подальше от города и где поменьше постояльцев. При пересечении границ документы на имя Франсуа Боннара, гувернера юного графского внука, не вызвали никакого интереса у представителей власти ни в Австрии, ни в Пруссии. Чем ближе была граница России, тем хуже становилось Закревскому. Василий Андреевич с большим трудом передвигался, мучительная боль в груди только усиливалась с каждым днем и совершенно изматывала его по ночам.

Жюли за время дороги о многом передумала, успела свыкнуться с мыслью о том, что отныне вся ее жизнь поделена на две части, и, наконец, вышла из того странного оцепенения, в котором пребывала на протяжении почти всего пути. Первым, на кого обратился ее любящий взгляд, был Николка, но он, окруженный заботами Маши, был счастлив и весел, и Юля перевела взгляд на приемного отца, а, заметив его состояние, заволновалась. С одной стороны, ей хотелось как можно быстрее добраться до Петербурга, к тому же был еще и граф Левашов, дела которого не могли ждать, а с другой, состояние Василия Андреевича внушало нешуточное беспокойство.

Знать бы, что ждет в Петербурге? — вздыхала она. — Боже мой, пять лет прошло! Пять лет! Кто бы мог подумать?! Уж лучше было бы никогда не вспомнить о том, кто она есть на самом деле, чем терзаться сейчас тревогой и страхами. Поль. Граф Левашов говорил, что он искал ее, но ныне, наверное, и не вспоминает о ней. Как явиться пред ним спустя столько лет? Как рассказать, почему не давала о себе знать? Поверит ли? А Николенька? — сердце тоскливо сжималось от этих мыслей. Страх быть отвергнутой, оказаться ненужной и забытой денно и нощно не давал покоя.

Разрываясь между желанием не останавливаясь ехать в Россию и необходимостью сделать передышку в той сумасшедшей гонке, в которую превратилось их путешествие из Милана в Россию, Юленька настояла на остановке в Кракове. Врач-поляк, осмотревший Василия Андреевича, настоятельно рекомендовал больному полный покой и советовал воздержаться от поездок до тех пор, пока не наступит улучшение. Закревский и слышать ничего не хотел о том, чтобы задержаться на несколько дней в Кракове, уверяя и Жюли, и Левашова в том, что самое лучшее для него — это, наконец, добраться до дому, а уж там он отдохнет и придет в себя.

Сергей Александрович оказался перед трудным выбором: с одной стороны, чувство долга требовало от него как можно скорее ехать в Петербург, а с другой стороны, были Закревский и Жюли, бросить которых на произвол судьбы в Кракове не позволяла совесть. Видя его колебания, Василий Андреевич уже на следующий день поднялся с постели и, не слушая ничьих возражений, велел Егорке закладывать экипаж, чтобы двигаться далее. Жюли пыталась уговорить его повременить с поездкой, и Левашов пытался уверить в том, что несколько дней задержки не сыграют никакой роковой роли, но Закревский был непреклонен.

Через два дня путешественники пересекли, наконец, границу России, и в Радоме Василию Андреевичу сделалось совсем худо. О том, чтобы везти его куда-то в таком состоянии, не могло быть и речи. Вечером, когда после визита доктора Василий Андреевич забылся тяжелым сном, Серж и Жюли обсуждали, что им делать дальше. Решено было, что Сергей завтра же отправляется в столицу, а Юля после того, как граф хотя бы немного поправится, отвезет его в Закревское, где будет от Сергея ждать вестей о Шеховском. Простившись в Радоме с княгиней Шеховской и графом Закревским, Сергей направился в столицу. Выезжая из города, он был уверен, что видел Василия Андреевича в последний раз. Как бы он ни тешил себя надеждой на то, что теперь у графа и Жюли нет причин торопиться, и столь необходимый Закревскому отдых вернет ему силы, однако ощущение надвигающейся беды не покидало его всю дорогу до Петербурга.

 

Глава 31

После того, как граф Левашов оставил Закревского и княгиню Шеховскую в Радоме, в Петербург он ехал столь быстро, сколь это было возможно. В конце июня Петербург опустел: весь свет вслед за императорской четой перебрался на летние дачи. Добравшись до фамильного особняка, Серж только сменил гражданское платье на мундир и отправился в Стрельну.

Также, как и весь высший свет, шеф корпуса жандармов князь Орлов лето предпочитал проводить у себя на даче. Дача представляла собой деревянный дворец на берегу пруда посреди роскошного парка. Миновав домик привратника, Сергей спешился и передал поводья подоспевшему груму.

Нынче у Алексея Федоровича были гости: в глубине парка, в большой беседке был накрыт стол, послышался негромкий мелодичный смех. Навстречу Левашову поспешил дворецкий.

— Его сиятельство не принимают нынче, — поспешил сообщить он, останавливая Сергея.

— Любезный, передай Алексею Федоровичу, что его желает видеть граф Левашов, — невозмутимо ответил Серж.

Недовольно покосившись на непонятливого визитера, дворецкий удалился с докладом. Сергей в ожидании ответа князя, прохаживался по берегу пруда, когда его окликнули.

— Сергей Александрович, доброго дня Вам, — вышел ему навстречу Орлов. — Пожалуйте к нам.

— Благодарю, Алексей Федорович, но, думаю, нам с Вами лучше было бы с глазу на глаз переговорить.

Орлов понимающе кивнул головой.

— Тогда прошу в мой кабинет, — сделал он приглашающий жест рукой, указывая на особняк.

Оставшись наедине с Орловым, Сергей передал ему бумаги, из-за которых он был вынужден задержаться в Париже, и рассказал о своей последней встрече с графом Толстым.

— Долго же Вы добирались, — вскрыв конверт и просматривая чертежи, заметил Орлов.

— Обстоятельства сложились таким образом, — уклончиво ответил Сергей, вспомнив о причинах, задержавших его в пути.

— Благодарю за службу, — оторвавшись от бумаг, улыбнулся Алексей Федорович. — Завтра я буду у Государя и непременно упомяну Вас. А сейчас прошу, будьте моим гостем.

Несмотря на усталость после долгой дороги, Сергей не смог отказать и остался. Позже уже в сумерках возвращаясь в Петербург, Серж остановился на мосту через Стрелку. Спешившись, он подошел к перилам и, перегнувшись через них, всмотрелся в темную поверхность реки, несущей свои воды к Финскому заливу. Прикрыв глаза, он глубоко вздохнул. — Здесь, цепляясь за перила и за жизнь, пять лет назад над бурным весенним потоком висела Жюли и никто, никто не пришел ей на помощь. Что, если бы Поплавскому удалось свершить задуманное? — Оттолкнувшись от перил, он вернулся к лошади и, вскочив в седло, продолжил свой путь. Пустив жеребца шагом, Левашов погрузился в долгие раздумья.

Сергей отдавал себе отчет в том, что именно его встреча с Жюли и стала тем самым камешком, который возмутил гладкую поверхность ее сознания, подтолкнув ее память. Что было бы, если бы они не встретились? Она бы вернулась в Закревское и продолжила бы жить так, как жила до того, считая себя Анной. Но ведь они непременно встретились бы, как ни крути. Рано или поздно он бы вернулся в Левашовку…

Что греха таить, еще тогда, пять лет назад, она произвела на него весьма сильное впечатление. Разве не жалел он порой, что так поздно увидел ее, разве не стремился быть там, где бывали Шеховские, разве не искал этих случайных встреч, чтобы только увидеть, услышать? Что если… Нет, он не должен думать о том. Но может же статься так, что Шеховской не пожелает признать ее? — Левашов тихо чертыхнулся. Всю дорогу от Милана до Радома он старался держаться как можно дальше от нее, чтобы ни словом, ни взглядом, ни жестом не выдать того, что он чувствует, находясь рядом с ней. Вспоминая, как единственный раз держал ее в объятьях, столь близко, что ощущал столь тонкий, едва заметный аромат фиалки, исходящий от нее, Сергей стиснул поводья. Послушный малейшему движению руки, жеребец остановился. Как бы то ни было, самый верный способ узнать о том — это рассказать князю о том, что его жена жива. Приняв такое решение, Серж не мешкая направился в столицу. Час для визитов был уже поздний, и он решил отложить поездку на Сергиевскую до утра.

Утро выдалось пасмурным и прохладным. С утра моросил дождик, но Сергей решил не откладывать визит к Шеховским. Конечно, трудно было рассчитывать на то, что в межсезонье кто-нибудь из обитателей дома на Сергиевской окажется в столице, но с чего-то нужно было начинать. Несмотря на непогоду, Левашов не воспользовался экипажем и с удовольствием прошелся по давно знакомым улицам. Как давно он не был здесь, а город ничуть не изменился: все также лениво несла свои воды меж гранитных берегов Нева, радовала глаз зелень парков и скверов. Это было особое чувство — чувство, что, наконец, после долгих странствий и скитаний вернулся домой, в город, где прошло все отрочество, пока учился в корпусе, где прошла юность, где впервые влюбился в чужую жену, — усмехнулся своим мыслям Серж. — Судьба у него видать такая: испытывать сердечную привязанность к чужим женам. Вспомнилась Колетт, мягкий шелк ее волос, нежные руки, что не раз дарили ему наслаждение, томный взгляд, от которого его кидало в жар. А потом эта встреча с Жюли. Чужая жена, для него она по-прежнему чужая жена. Он был рад тогда уехать из Петербурга, забыть, выкинуть из головы всякую мысль о ней, и по прошествии пяти лет ему это удалось. Ведь не думал, не вспоминал! Зачем же судьбе угодно было вновь свести их, да еще в такой момент, когда будущее ее не определено? Дорога до особняка на Сергиевской за всеми этими размышлениями пролетела незаметно.

Как он и ожидал, хозяев дома не оказалось: Софья Андреевна уехала на лето в Павлово, Николай Матвеевич, в прошлом году вышедший в отставку, в этот раз решил составить компанию своей супруге, но, а тот, кто интересовал его более всего, уже более года не появлялся в столице, неся службу у генерал-губернатора Восточной Сибири.

Это было все, что ему удалось узнать. Сергей оставил на подносе в вестибюле свою визитку и вышел на улицу. Стоя перед домом на Сергиевской и перебирая в памяти всех, кто мог знать о местонахождении Шеховского, Левашов вспомнил о бывшем командире Преображенского полка Катенине. На сколько ему было известно ныне Александр Андреевич был дежурным генералом при Главном штабе Его Императорского Величества. По привычке, оставшейся из Парижа, Сергей оглянулся по сторонам и повернувшись спиной к особняку Шеховских, направился в сторону Дворцовой площади.

Катенин был на службе. Его адъютант, совсем еще юноша в чине поручика долго и дотошно допытывался у Левашова: с какой целью он желает видеть генерал-лейтенанта Катенина. Видимо, голубой мундир жандарма, который он носил ныне сменивший мундир Преображенского полка, никак не способствовал тому, чтобы к нему прониклись расположением. Как бы то ни было это ведомство ни у кого не вызывало симпатий и подсознательно каждый с опасением относился к тем, кто в нем служил. Потеряв терпение, Сергей обошел молодого человека и решительно распахнул двери в кабинет Александра Андреевича.

Катенин оторвал взгляд от бумаг на своем столе и изумленно воззрился на вошедшего. Признав в посетителе своего бывшего адъютанта, Александр Андреевич улыбнулся.

— Сергей Александрович, какой приятный сюрприз. Входите же, не стойте на пороге.

— Александр Андреевич, рад видеть Вас в добром здравии, — улыбнулся в ответ Левашов.

— Давно ли вернулись? — поинтересовался Катенин, сделав знак своему адъютанту оставить их.

— Второй день в столице, — усмехнулся Сергей.

— И сразу ко мне? — рассмеялся Александр Андреевич. — Знать не просто так зашли. Так с чем пожаловали?

Сергей вздохнул. Уж в чем в чем, а в проницательности Катенину не откажешь.

— Я бы в любом случае обязательно пришел к Вам. Но Вы правы, говоря, что мой визит не просто дань вежливости. Я разыскиваю князя Шеховского Павла Николаевича, поговаривают, что он нынче несет службу у генерал-губернатора Муравьева.

Улыбка исчезла с лица Катенина.

— Могу я спросить Вас, Сергей Александрович, для чего Вам понадобился Павел Николаевич? — поинтересовался он.

Левашов нахмурился: говорить о Жюли он не хотел, но и лгать Катенину тоже. Сергей раздумывал не более минуты и решившись посмотрел прямо в лицо Катенина, наблюдая за его реакцией на свои слова:

— Будучи этой весной в Милане по делам службы, я встретился с княгиней Шеховской при весьма странных обстоятельствах.

— С Софьей Андреевной? — удивленно спросил Александр Андреевич. — Но помилуйте, этого просто не может быть. Мы виделись на Пасху.

— Я говорю не о Софье Андреевне, — покачал головой Сергей. — Я виделся с Юлией Львовной.

— Быть того не может! — воскликнул Катенин.

— Да я понимаю, что мое заявление выглядит несколько странным, — согласился Сергей, но, тем не менее…

— Тело княгини Шеховской три года назад было найдено в Финском заливе, — перебил его Катенин. — Юлия Львовна похоронена на семейном кладбище Шеховских.

— Как похоронена? — побледнел Левашов. — Это чудовищная ошибка. Она жива я сам своими глазами видел ее, говорил с ней!

— Но как такое возможно? — Александр Андреевич сосредоточенно нахмурился, а когда обернулся к Левашову, лицо его приобрело еще более хмурое и недоверчивое выражение. — Сергей Александрович, когда пропала Юлия Львовна Вы ведь уехали в Париж?

— Да. Все так и было, — подтвердил его слова Левашов, не понимая, отчего так зол Катенин и к чему он клонит.

— К чему я говорю об этом. В обществе ходили слухи о Вашем увлечении княгиней Шеховской.

Сергей вздрогнул, но глаз не отвел, хотя яркий румянец, выступивший на скулах, свидетельствовал о том, что слова Катенина попали в самую точку.

— Я так и думал, — расстроенно покачал головой Александр Андреевич.

— Я не отрицаю, — тихо ответил Серж, — но не понимаю коим образом, это связано с нынешней ситуацией.

— Павел Николаевич не просто так оставил службу в Преображенском полку и подался в Сибирь, — ответил Катенин. — Все дело в том, что в высшем свете Петербурга Ваш отъезд связали с исчезновением княгини Шеховской. Поговаривали, что она не погибла, а инсценировала собственную смерть, сбежав с любовником в Париж. Согласитесь, Сергей Александрович, то, что именно Вы явились в столицу с вестью о том, что она жива, выглядит несколько…

Левашов вскочил со стула и заметался по кабинету Катенина.

— Сядьте! — командирским тоном приказал Александр Андреевич. — Я всегда был дружен с Павлом Николаевичем и мне ситуация эта крайне неприятна, — продолжил он. — Я задам Вам один единственный вопрос? Это правда?

— Ложь! От первого до последнего слова, — глядя ему в глаза, заявил Левашов. — Хотя видит Бог, если бы она согласилась…

— Почему же тогда Вы желаете разыскать Шеховского? — недоуменно воззрился на него Катенин.

— Всю дорогу от Милана до Радома я только и слышал Поль, Поль, Поль, — усмехнулся Сергей.

— Боже мой! Я совершенно забыл. Павел Николаевич обручен и…

— Я должен написать ему, — перебил его Левашов. — Вы же понимаете, как это важно именно сейчас.

— Да, да, — рассеяно согласился Катенин. — Обязательно напишите на адрес Муравьева в Иркутске.

Выйдя от Катенина в самых смятенных чувствах, Сергей направился домой. Расхаживая по своему кабинету, он несколько раз останавливался у стола, присаживался в кресло и, взяв в руку перо, вновь откладывал его. — Я должен сделать это ради нее, — убеждал он себя. — И еще отписать в Закревское и сообщить Жюли все, что ему удалось узнать о ее супруге.

Серж никогда не приятельствовал с Шеховским, пути их редко пересекались, к тому же, если вспомнить последнюю их встречу, то ему вообще следовало воздержаться от вмешательства в это дело и не пытаться напомнить о себе. Ведь было совершенно очевидно, что Шеховской, заметив его увлеченность Жюли, ревновал. Так стоило ли вновь раздувать угли былого пожара? История Жюли столь невероятна, что не знай он Закревского всю жизнь, едва ли сам бы поверил во все это. И вновь его имя окажется связанным с именем княгини Шеховской. И все же… — Сергей оглянулся на письменный стол. Говорят, если любишь, готов на любую жертву, ради того, кому отдано сердце: если он может ускорить встречу Жюли с ее супругом, он это сделает. Решившись, он вернулся к столу и, устроившись в кресле, обмакнул перо в чернила:

"Милостивый государь, Павел Николаевич. Считаю своим долгом сообщить…" — Сергей задумался. Выходило слишком холодно, чопорно и официально. Смяв листок бумаги, он швырнул его на пол. Откинувшись на спинку кресла, Левашов прикрыл глаза, раздумывая над тем, какими словами можно сообщить человеку о том, что его жена, умершая и похороненная жива? Большие напольные часы, стоящие в кабинете, пробили два часа, заставив его вздрогнуть и открыть глаза. Нет таких слов, какие объяснили бы чудесное воскрешение Жюли, — вздохнул он, положив перед собой чистый лист бумаги. Перо легко и быстро заскользило по бумаге:

"Милостивый государь, Павел Николаевич, возможно прочитав это письмо, Вы не поверите не единому слову в нем, хотя видит Бог, у меня нет причин лгать Вам. Будучи этой весной в Милане по делам службы я встретил Вашу супругу Юлию Львовну Шеховскую. История, приключившаяся с ней совершенно невероятная и, может быть, я и сам бы усомнился в ее правдивости, если бы мне не поведал ее человек, которому я доверяю как самому себе. На сегодняшний день супруга Ваша, думаю, находится в Полтавской губернии в имении графа Закревского. Если Вы пожелаете встретиться и выслушать меня, я готов поведать Вам все, что мне известно. Ваш покорный слуга граф С.А. Левашов".

Еще раз, пробежав глазами письмо, он отложил его и вновь взялся за перо:

"Милостивая государыня, Юлия Львовна. Спешу сообщить Вам новость отнюдь не радостного свойства. Помня свое обещание разыскать в столице супруга Вашего Павла Николаевича, я сразу по прибытию в Петербург поспешил исполнить его. К моему великому сожалению, никого из Шеховских в столице не оказалось. Софья Андреевна и Николай Матвеевич на лето уехали в Павлово, а Павел Николаевич нынче находится на службе у генерал-губернатора Восточной Сибири графа Муравьева. Я взял на себя смелость отписать Вашему супругу о нашей с Вами встрече в Милане и нынче жду ответа от его сиятельства. Отныне и навсегда, Ваш покорный слуга С. Левашов."

Дождавшись, когда высохнут чернила, Сергей запечатал оба письма и, отдав лакею, велел снести на почтовую станцию. Ну, вот и все, обратного пути нет, — глядя вслед удалявшемуся слуге из окна своего кабинета, вздохнул он. Нынче остается только ждать.

* * *

На то чтобы добраться из Радома в Закревское у Василия Андреевича и Юленьки ушло две недели. Граф Левашов пообещал навести справки о князе Шеховскому и потому Жюли решила остаться в Закревском, которое уже привыкла считать своим домом и дождаться письма от Сержа и только затем ехать в столицу. К тому же состояние здоровья Василия Андреевича вызвало серьезные опасения. Губернский врач, осмотрев его поостерегся делать какие-либо прогнозы.

— Все в руках Божьи Анна…, простите, Юлия Львовна, — покачал он головой. — Все никак не могу поверить… Это знаете ли так необычно. Привык считать Вас Анной.

— Скажите, есть ли надежда на то, что он поправится? — перебила его Жюли, не желая обсуждать с ним столь болезненную для нее тему.

— Полный покой и должный уход, — пожал плечом врач. — Еще раз повторюсь, все в руках Божьих, Юлия Львовна.

Проводив доктора, Юленька поднялась в спальню Закревского. Как же он изменился? — вздохнула она глядя на бледное лицо и заострившиеся черты. Присев в кресло подле его кровати, Жюли взяла в руку его почти высохшую ладонь.

— Юленька, — слабо улыбнулся Василий Андреевич, открывая глаза, — Вы поистине ангел. Я так виноват перед Вами, а Вы не оставили меня.

— Как я могу оставить Вас? — улыбнулась Жюли, чувствуя, как непрошенные слезы жгут глаза. — У меня никого не было кроме Вас.

А может статься так, что все так и останется, — добавила она про себя. При мысли этой сдавило грудь, отвернувшись от Закревского и сделав вид, что ищет страницу в книге, которую читала ему накануне, Жюли украдкой утерла скатившуюся по щеке слезу. О Боже, как же долго тянется время. Серж уж давно должен быть в Петербурге, а письма от него все нет. Тревожно стало на душе. Нет, конечно, сейчас она не может уехать, оставив Закревского, но и маяться в неизвестности, сходить с ума от самых дурных предположений, совершено не осталось сил.

Сильным порывом ветра распахнуло чуть приоткрытую оконную раму, легкая кисейная занавеска взметнулась вверх, загрохотало, зашумело за окном.

Поднявшись с кресла, Жюли бросилась закрывать окно, да так и застыла держась за оконную створку. Вспомнилась маленькая и тесная Петербургская квартира под самой крышей доходного дома, разбитая ваза и разметавшиеся белоснежные лепестки на полу. Поль, — заныло сердце. — Милый мой, любимый, дано ли свидеться нам? Тяжелые дождевые капли зашумели в густых кронах, забарабанили по подоконнику. Очнувшись, Юленька торопливо прикрыла окно и вернулась к постели Василия Андреевича. Она собиралась продолжить чтение, но он дотянувшись до ее руки слабо сжал тонкое запястье.

— Жюли, обещайте, что завтра же пошлете в Полтаву за моим душеприказчиком, — попросил он.

— Что это Вы надумали Василий Андреевич? — попыталась улыбнуться она, но улыбка вышла жалкой и неискренней.

— Чую немного мне осталось, — вздохнул Закревский. — Как бы ни сложилась Ваша жизнь в дальнейшем, я хочу, чтобы Вы и Николенька ни в чем не нуждались.

— Оставьте, Василий Андреевич. Что за мысли, ей Богу! — возмутилась она.

— Пообещайте мне, что пошлете за стряпчим.

— Ну, хорошо, если Вы настаиваете я отправлю Егорку за стряпчим, — сдалась Жюли.

Наутро отправив Егора за душеприказчиком Закревского, Жюли вместе с управляющим взялась просматривать расходные книги. За открытым окном кабинета слышался смех Ники, который бегал по лужайке перед домом, убегая от Машеньки. Оторвав взгляд от гроссбуха, и мельком глянув в окно Жюли заметила всадника на подъездной аллее. Подпрыгнуло сердце и заколотилось где-то в горле. На какое-то безумное мгновение форма служащего почтового ведомства показалась ей гвардейским мундиром. Не дожидаясь, когда дворецкий принесет письма, Жюли сама выбежала из кабинета, как раз в тот момент, когда за почтальоном закрылась дверь.

— Ну что там, Никодим, есть что из столицы? — поинтересовалась она.

— Почем мне знать, Юлия Львовна, — протянул ей поднос с письмами дворецкий.

Быстро перебрав корреспонденцию, Жюли нашла то, что искала — письмо от графа Левашова. Вихрем взлетев по ступенькам в свой будуар, она торопливо схватила с бюро серебряный ножик для разрезания бумаги и вскрыла конверт. Пробежав глазами послание, она со стоном разочарования рухнула в кресло. — Павла нет в Петербурге, он так далеко! Боже, как же далеко! Как долго еще ждать? Сергей Александрович писал, что он сообщил Шеховскому о ней, но пока письмо дойдет до Иркутска… Господи, пять лет прошло. Поверит ли? Может самой поехать в Иркутск? Нет не могу! Как же Василий Андреевич, Николенька, не везти же с собой в Сибирь ребенка, не зная к тому же как ее встретят там, да и встретят ли вообще. Остается ждать. Снова ждать и сходить с ума от неизвестности.

В беспросветном ожидании день за днем к концу катилось лето. За жарким августом наступил теплый сентябрь, Жюли с головой погрузилась в заботы. Многое требовало ее внимания: велись заготовки на зиму, собирали урожай в садах усадьбы, приезжал приказчик от московского купца, у которого с Закревским был договор, договориться о поставках кож на будущий год.

Василий Андреевич пошел на поправку, но был все еще слаб здоровьем для того, чтобы самому приняться за дела. Переписав завещание, он словно бы успокоился и может быть, именно это спокойствие стало причиной того, что болезнь отступила.

Юленька хотела было отписать брату и сестре в Кузьминки, но Василий Андреевич уговорил ее повременить.

— Мне бы хотелось, чтобы все разрешилось как можно скорее и ко всеобщему счастью, — говорил ей за ужином Василий Андреевич, когда она упомянула что хотел бы поставить в известность родственников о своем возвращении, — но может статься так, что Павел Николаевич не пожелает признать Вас. Если Шеховской сам не пожелает объявить о том, что его жена вернулась, лучше тогда не затевать никакого дела.

— Но Полин и Серж, какое они отношение имеют ко всему тому, что произошло между мной и супругом? — вскинулась она.

— Вы правы, никакого, — ответил Закревский, — только в этом случае для Вас же будет лучше остаться Анной. Вы можете представит себе последствия того скандала, который непременно разразиться? Как это скажется на Николеньке, на его будущем?

Жюли, которую и без этого разговора, мучили сомнения, удрученно кивнула головой. Закревский только что озвучил ее самый страшный кошмар. Как она сможет жить дальше, если он не пожелает видеть ее? Жизнь тогда потеряет всякий смысл. Но ведь есть еще Николенька, — вздохнула Жюли, — их сын и она будет жить ради него. Но как смириться с этим, если сердце рвется к нему, если готова хоть сейчас приказать заложить экипаж и, невзирая на то, что зима на носу, что дороги развезло, помчаться в Сибирь, в Богом забытый Иркутск.

Сергей часто писал ей из столицы и спустя некоторое время, Жюли поймала себя на том, что ждет его писем. Именно от Левашова она узнала о том, что сестра ее Полин вышла замуж за князя Горчакова, что у них родился сын, названный Алексеем, и что Горчаковы хоть и приехали на сезон в столицу, но почти нигде не появляются, потому, как вновь ждут прибавления в семействе. От Шеховского по-прежнему нет никаких вестей. Читая эти строки, Жюли не заметила, как несколько соленых капель сорвались с ресниц и упали на бумагу, расплываясь по листу радужными пятнами.

Смахнув слезы, она села писать ответ. О том, что Василий Андреевич, хоть и чувствует себя лучше, но все же еще слишком слаб здоровьем, приезжала с визитом его мачеха Александра Платоновна, были и другие соседи, справлялись о здоровье Василия Андреевича. Закревский настоял на том, чтобы не раскрывать ее истинного имени и положения, пока не выясняться все обстоятельства этого дела и для всех она по-прежнему Аннет Закревская.

* * *

Перед отъездом из Иркутска Павел зашел проститься к Муравьевым. Николай Николаевич выразил свое сожаление по поводу его увечья, которое послужило поводом к отставке, и передал корреспонденцию, пришедшую на его имя за время отсутствия князя.

Забравшись в крытый возок, Шеховской пробежал глазами несколько писем от матери и одно от отца. Бросив взгляд на остальные, которые в основном были от Долли и от Горчакова, Павел раздражено вздохнул и, собрав их в стопку, передал Прохору:

— Прибери, потом прочту, — отвернулся он к окошку.

Видя, что барин нынче не в духе, Прохор без возражений забрал всю стопку и засунул в саквояж под сидение. Шеховской почти всю дорогу пребывал в мрачном молчании. Маменька в своем последнем письме написала, что Балашовы уже приехали в столицу и ждут его возвращения. Ну что ж, он сам сделал свой выбор, некого тут винить, — вздыхал Поль. Видимо, по приезду в столицу у него более не будет времени на раздумья. Помолвка и без того слишком затянулась, пора было покончить с этим: повести Дарью под венец и попытаться как-то устроить свою жизнь. Может быть, уехать в Ильинское вместе с молодой женой? Хотя нет, не стоит, там все будет напоминать о Жюли, но и оставаться в Петербурге не было никакого желания.

В конце декабря добрались до Петербурга. Ну, вот я и вернулся, — мрачно усмехнулся Шеховской, разглядывая фасад отчего дома. Не успел он дойти до верхней ступеньки, как дверь распахнулась и ему навстречу вышли обе дамы Балашовы.

— Ах! Боже мой! Павел Николаевич! Какое счастье, что Вы вернулись! — радостно улыбаясь, быстро заговорила Ангелина Леонтьевна. — А мы вот к маменьке Вашей на чай заезжали.

— С возвращением, Павел Николаевич, — едва заметно улыбнулась Долли, разглядывая его из под полей кокетливой шляпки.

Павел удивленно вздернул бровь: куда делась ее боязливость? Голубые глаза, опушенные длинными ресницами смотрели открыто и приветливо. День был безветренный, но довольно морозный. Яркий румянец окрасил нежные щеки, туго завитые русые локоны выбились из-под шляпки и мило обрамляли нежный овал лица. А ведь как изменилась! — поразился Шеховской. Хороша, весьма хороша. И отчего он раньше не замечал того. Хотя нет. Тогда на охоте в Павлово, когда она рассмеялась тому, как он удивился, увидев ее в седле во всей красе, он и тогда заметил, что она почти красавица, когда забывается и не старается казаться сизой горлицей, когда другие из кожи вон лезут, чтобы походить на белых лебедей.

— Милые дамы, — поднося к губам руку Ангелины Леонтьевны, склонился в легком поклоне Шеховской, — для меня невероятно лестно встретить именно Вас с день своего приезда.

— О как это неловко, здесь посреди улицы, — смущенно хихикнула Ангелина Леонтьевна. — Павел Николаевич, Вы заезжайте к нам с ответным визитом. Мы будем ждать.

— Непременно, Ангелина Леонтьевна, — улыбнулся Шеховской, в душе мечтая, как можно быстрее распрощаться с будущей родственницей.

Он невероятно устал в этой дороге, от долгого сидения в одной позе заныла рана в правом боку. Но все же не смог удержаться от того, чтобы не оглянуться вслед Долли, когда она заботливо поддерживая под руку матушку, осторожно спускалась по ступеням, чуть подобрав подол длинного салопа, подбитого соболем. Пожалуй, его брак будет не лишен приятности. По всей видимости, Дарья свыклась с этой мыслью и уже не будет шарахаться от него.

В доме все смешалось с его появлением. Софья Андреевна не дожидаясь, когда он с дороги приведет себя в порядок, а уж затем явится пред ней, сама пришла в его покои. Коротко постучав в дверь, она распахнула ее и устремилась к нему.

— Мама! — Павел поднялся с кресла как был без сапог, которые уже успел снять с него Прохор и заключил мать в крепкие объятья.

— Павлуша, мальчик мой. — целуя его в обе щеки, запричитала она. — Боже, я когда получила твое письмо… О прости, прости меня, — заметив, как чуть поморщился Павел, когда она в порыве материнской любви стиснула его плечи.

— Полно, маменька, — улыбнулся Павел, — я жив, хоть и не вполне здоров.

— Ах, Павлуша, — прошептала она, пропуская меж тонких пальцев золотистую челку, — Ты не представляешь, как я рада твоему возвращению. Но позже, позже, mon cher, отдыхай с дороги. Замерз поди, морозы нынче крепкие стоят.

Софья Андреевна никак не могла наглядеться на него. Сколько бессонных ночей простояла она на коленях под образами, моля уберечь его от всякой беды, да видать плохо молила, тяжело вздохнула она. Вернулся Прохор и замер в поклоне перед барыней.

— Я пойду, mon cher, — погладила она его по щеке, — Пойду. Не буду тебе мешать. Увидимся за ужином. Я распоряжусь, чтобы обед тебе в покои подали.

— Отец дома? — остановил ее Павел.

— Нет, уехал, — улыбнулась она. — Ты же знаешь его, не привык домоседом быть. К Радзинским уехал, они с Ильей Сергеевичем теперь много времени вместе проводят, то за картами, то за разговорами, все планы какие-то на будущую весну строят.

Вечером, переодевшись в парадный мундир, Павел спустился к ужину. Пока он отдыхал, Софья Андреевна успела отправить весточку Горчаковым и потому этим вечером в особняке на Сергиевской были гости. Ужин был накрыт в малой столовой. Павлу всегда нравилось собираться здесь. Небольшой стол, уютная обстановка, пылающие в камине поленья, создавали ту особую атмосферу доверия, способствующую тихой непринужденной беседе.

Полин в свободном платье и широкой шали поверх него, призванной скрыть ее положение, просто светилась от счастья. Мишель крепко по-мужски обнял Шеховского, но тут же сконфуженно отступил, когда Поль не сдержавшись тихо со свистом выдохнул.

Николай Матвеевич хоть и старался быть сдержаннее в проявлении отцовских чувств, все ж не мог удержаться и с гордостью поведал собравшимся о том, какое впечатление произвел рапорт князя Максутова на Его императорское Величество. Павел даже не знал о том, что его представили к награде и теперь ему надлежало явиться в Главный штаб по этому случаю.

— Ну вот, будет у тебя теперь "Анна на шее", — пошутил Мишель.

Павел усмехнулся в ответ.

— Уж лучше "Анна на шее", чем Георгий посмертно.

— Говорят нелегко Вам там пришлось? — не спуская с сына внимательного взгляда поинтересовался Николай Матвеевич.

— Что теперь о том, — уклончиво ответил Поль. — Это отныне в прошлом.

Уловив в голосе его досаду и сожаление по поводу безвозвратно утраченной возможности нести службу, Николай Матвеевич перевел разговор на другую тему. Заговорили об общих знакомых: именины, крестины, свадьбы. Поль рассеянно вполуха прислушивался к разговору. Взгляд его остановился на Полине. Зардевшись, Полин улыбнулась и чуть наклонившись вперед произнесла вполголоса:

— Павел Николаевич, я надеюсь на сей раз Вы будете у нас крестным?

— Почту за честь, — улыбнулся в ответ Поль, в душе отчаянно завидуя семейному счастью Михаила.

— Пользуясь случаем, — повернулся к нему Мишель, — хочу пригласить вас с mademoiselle Балашовой на то, грандиозное собрание, которое устраивает моя сестра по случаю празднования Нового года. Мы с Полин сегодня были у нее по пути сюда и услышав, что ты вернулся в столицу, она просила на словах тебе непременно передать, — отвечая на невысказанный вопрос Павла, добавил он.

— Передай Ольге Алексеевне, что мы будем непременно.

— Долли с Ангелиной Леонтьевной нынче были у нас, — заметила Софья Андреевна. — Жаль ты их не застал. Дашенька так переменилась.

— Я имел удовольствие видеться с Дарьей Степановной, — улыбнулся Павел. — Мы едва не столкнулись на крыльце. И Вы правы, maman, она и впрямь переменилась.

Мишель с веселым изумлением воззрился на Павла и улыбнувшись едва заметно покачал головой, в душе надеясь, что Шеховскому похоже mademoiselle Балашова уже не безразлична.

 

Глава 32

Балы в доме Чернышовых никогда не были заурядными. Уже не первый год Ольге Алексеевне удавалось добиться того, что еще долго в столице говорили только о них, а с нынешним балом, устроенным в честь наступления 1855 года, по роскоши обстановки и количеству приглашенных мог соперничать разве что официальный бал в Зимнем.

Павел, как и обещался, по дороге к Чернышевым заехал за дамами Балашовыми. Накануне он виделся с Долли, но в присутствии ее маменьки, не пожелавшей их оставить ни на минуту, а Шеховскому очень хотелось побеседовать с Дарьей наедине, задать те вопросы, что не давали ему покоя всю последнюю неделю. Ему показалось, что Долли уже не питает к нему былой неприязни, но в присутствии Ангелины Леонтьевны он не решился заговорить о том. И вот теперь, скромно опустив глаза, она сидела напротив него, но даже в полумраке, царившем в экипаже, Павел заметил и яркий румянец на высоких скулах, и чуть прикушенную нижнюю губу, и мимолетный взгляд, которым она окинула его.

Долли за всю дорогу до дома Чернышевых не сказала и пары слов, зато Ангелина Леонтьевна не умолкала ни на минуту, и Шеховской против воли был вынужден поддерживать беседу, отвечая на ее вопросы. Наконец, экипаж остановился, Павел вздохнул с облегчением и распахнул дверцу кареты, не дожидаясь ливрейных лакеев.

Войдя вместе с Долли и ее матерью в бальный зал, Поль окинул его быстрым взглядом. Все как всегда: от блеска драгоценностей и многоцветья бальных туалетов рябило в глазах, со всех сторон звучали смех, шутки и приветствия с искренним выражением радости на улыбающихся лицах, и при этом насквозь фальшивые. Бог мой, — удивился Шеховской, — что я делаю здесь? Зачем мне это нужно? Но едва он успел подумать о том, как его и Долли окружили знакомые и приятели. Многие уже были наслышаны о его участии в Камчатской баталии и о том, что его представили к награде за викторию, что была одержана над англо-французской эскадрой. Посыпались поздравления, вопросы, но отвечая на них, Павел скучающим взглядом скользил по собравшимся: с трудом верилось в искренность проявляемого к нему интереса. В этом блестящем собрании едва ли не каждого более всего интересовала исключительно собственная персона и мнение окружающих о ней, но в силу воспитания и принятых в обществе правил считалось вполне уместным проявить интерес к тому, о ком сегодня говорят более всего, с тем, чтобы через полчаса забыть о том и продолжить наслаждаться вечером.

Заметив Шеховского в кругу бывших сослуживцев, граф Левашов медленно поднес к губам бокал с шампанским. Давно ли он в Петербурге? И почему до сих пор не пришел к нему? Он отправлял свое письмо курьером и был убежден, что до Иркутска оно дошло, но дошло ли оно до Шеховского? Или же… Нет, того просто не может быть! Хотя после встречи с Жюли в Милане он уже готов поверить во что угодно. Сделав изрядный глоток, Серж поставил бокал на поднос проходящего мимо лакея и устремился к князю и его друзьям, раскланиваясь направо и налево со знакомыми.

Остановившись напротив удивленного его появлением Шеховского, Сергей пристально взглянул в серые глаза:

— Добрый вечер, Павел Николаевич! Рад видеть Вас в добром здравии, — чуть склонив голову в официальном поклоне, обратился к нему Сергей.

— Сергей Александрович, — холодно улыбнулся Шеховской, — Вы уже вернулись из Парижа?

— Как видите, — кивнул головой Левашов. — А Вы давно в столице? — полюбопытствовал он и устремил взгляд на прелестное юное создание, чья рука в белой шелковой перчатке покоилась на темно-зеленом рукаве мундира Шеховского.

— Чуть больше недели, как раз к Рождеству успел, — ответил ему князь и обратился к девушке. — Дарья Степановна, позвольте представить Вам графа Левашова. Когда-то я имел честь нести службу вместе с Сергеем Александровичем в Преображенском полку. А ныне, — заметил Павел, окинув весьма красноречивым взглядом голубой мундир Сержа, — граф Левашов несет службу в ином ведомстве. Сергей Александрович, позвольте представить Вам мою невесту, mademoiselle Балашову.

— Очень приятно, — улыбнулась Даша, не в силах отвести взгляда от пронзительных синих глаз Сергея.

— Невесту?! — не сумев скрыть удивления и позабыв о приличиях, ахнул Левашов, но тотчас поправился и склонился над рукой Долли. — Рад знакомству! Стало быть, письма моего Вы не читали? — вполголоса произнес он, обратившись к Шеховскому и все еще отказываясь верить в такую возможность.

— Я Вас не понимаю, Сергей Александрович, — понизил голос Павел. — О каком письме идет речь?

— Я писал Вам в Иркутск, — ответил Серж, — внимательно следя за его лицом и пытаясь увидеть ответ на свой вопрос, однако лицо князя выражало только искреннее недоумение.

В самом деле не читал или пытается избежать скандала? — пытался меж тем решить Левашов. — Невеста. Он с невестой. Неужели второе? — и тут же вспомнил, что Катенин говорил о состоявшейся еще в прошлый приезд Павла помолвке.

— В самом деле? — усмехнулся Шеховской. — Вот уж не думал, что удостоюсь подобной чести!

— Ваше сиятельство, поверьте, я не склонен злоупотреблять Вашим вниманием, xотя, раз вы с невестой, ныне это уже не имеет значения, — ответил Сергей с чопорным поклоном. — Прошу извинить меня, коли помешал!

— Нет, ну что Вы! Всегда рад видеть, — чуть растягивая слова, ответил Поль.

Левашов поспешил удалиться. Сердце колотилось в груди. Бог мой, неужто судьба в лице Шеховского только что вручила ему еще один шанс? Он только вчера отписал Жюли, что ему до сих пор так и не удалось встретиться в ее супругом, а оказывается, он уж не первый день в столице и совершенно не спешит к нему выяснять подробности чудесного воскрешения жены. Мало того, Шеховской вполне определенно дал понять, что он намерен жениться.

Ощущение чьего-то пристального взгляда заставило его остановиться. Сергей медленно обернулся и встретился взглядом с mademoiselle Балашовой. Девушка смутилась и опустила глаза, но вдруг вновь вскинула голову, и, глядя прямо и открыто, глаз уже не отвела. Сергей усмехнулся, не разрывая зрительного контакта с ней. Ему вдруг захотелось, чтобы она первой отвела глаза, но она не отвернулась, продолжая смотреть на него. Их разделяло не более двадцати шагов, меж ними то и дело мелькали лица, но, казалось, ничто не в силах прервать этот неприлично долгий взгляд глаза в глаза. Левашов не выдержал первым и, повернувшись на каблуках, зашагал прочь.

Даша, глядя ему вслед, тихонько вздохнула. Едва взглянув на это безупречно красивое лицо и встретившись взглядом с васильково-синими глазами графа, она ощутила, как жаркой волной обдало все тело, ослабели колени, кольнуло в груди, стало трудно дышать — и вовсе не от того, что сегодня корсет на ней был затянут слишком туго. Прикрыв глаза, она вновь представила себе его лицо. Это чуть кривоватая усмешка, когда он оглянулся, сводила с ума. Боже, как дурно она поступила! Павел Николаевич представил ее как свою невесту, а она… Что ныне граф подумает о ней? Несомненно, решит, что она легкомысленная кокетка, девица самого дурного толка, одна из тех, кто привык видеть у своих ног каждого, на кого обратила свой взор. Разве посмотрит он в ее сторону?

Даша сама не отдавала себе отчета в том, что за прошедший год многое переменилось в ней. Ранее настоятельно внушаемая маменькой необходимость понравиться кому-то, чтобы устроить свою судьбу, вызывала в ней едва ли не панику — не было у нее ни малейшего желания покинуть отчий дом. Часто, глядя на себя в зеркало, она приходила в отчаяние: она слишком худа, ключицы слишком резко выступают, шея слишком тонкая, а волосы какого-то невразумительного цвета. После помолвки с Шеховским она перестала искать недостатки в собственной внешности, смирившись с тем, что отныне все за нее решено, и ей не нужно ни на кого производить впечатление, а потому и не заметила, как похорошела за последний год. Теперь, когда она была невестой князя Шеховского, она вдруг открыла для себя, что может вполне спокойно, не боясь показаться глупой или смешной, говорить, флиртовать, смеяться с представителями рода мужского без всякого смущения. Ведь это ее более ни к чему не обязывало, и, следовательно, не нужно было следить за каждый словом. Ее удивляло, но в то же время льстило, что отныне ее, самую серую мышку позапрошлого сезона, находят веселой и остроумной, с ней ищут знакомства и довольно часто говорят цветистые комплименты ее красоте и очарованию.

— Расцвела, однако, — рассматривая сквозь лорнет невесту Шеховского, заметила графиня Радзинская, обращаясь к супругу.

— Что и говорить, — усмехнулся Илья Сергеевич, — у Павла Николаевича всегда был острый глаз в том, что женской красоты касалось!

— Однако же нашу Сашеньку он не оценил!

— Полно, ma cherie! — ответил Радзинский. — Это Александра не больно-то хотела стать княгиней Шеховской.

— И все ж до его первой жены ей далеко, та была поистине красавицей! — вздохнула Радзинская. — Редко встретишь такое сочетание красоты и таланта.

— Вы помните ее? — задумчиво спросил Илья Сергеевич.

— Такой голос трудно забыть, — отозвалась графиня. — Жаль ее!

Заметив устремленные на него взгляды Радзинских, Павел наклонил голову в знак приветствия. Долли, некоторое время пребывавшая в глубокой задумчивости, теперь увлеченно танцевала мазурку, а он, оставшись один, размышлял о Левашове.

Друзьями они никогда не были — после Кавказа он, сам когда-то исполнявший обязанности адъютанта командира Преображенского полка, смотрел на молодого и щеголеватого Сергея чуть свысока, а тот считал его высокомерным, а может, и завидовал тем дружеским отношениям, которые установились у Павла с Катениным, ведь Павел был не на много старше него. Как бы то ни было, но они не поладили буквально с первого взгляда. Может быть, именно поэтому Павла задевали восторженные взгляды Сергея, обращенные на его жену, хотя, чего греха таить, восхищались ею многие; а уж после того, как поползли те грязные сплетни, он и вовсе едва ли не возненавидел Левашова, но и правил приличия никто не отменял. Неужели все забыто, и до него не дошли эти разговоры? Хотя все равно странно, что Серж сам подошел к нему и Долли, да еще и завел какой-то нелепый разговор. Слова Левашова о загадочном письме не давали покоя. С чего бы и о чем он мог писать ему? Но как же Сергей был удивлен, когда Павел представил ему mademoiselle Балашову в качестве своей невесты, а потом удивление в его глазах на какой-то краткий миг сменилось радостью, и в этом, пожалуй, не было сомнения. Но чему он так обрадовался? Шеховской не любил загадок, и странное поведение Левашова вызвало раздражение и не давало покоя. Он не мог ошибаться: никакого письма Левашова он не видел. Вспомнился отъезд из Иркутска, когда Муравьев вручил ему пачку писем, пришедших в его отсутствие. Он тогда, едва отъехав от дома, прочитал некоторые из них, а остальные отдал Прохору.

Вспомнив об этом, Павел желал только одного: чтобы этот вечер быстрее окончился, но все как будто сговорились против него. У Долли не было отбоя от кавалеров, и Павел не без раздражения заметил, что она уже вовсе не та скромная испуганная дебютантка, на которую он обратил свое внимание более года назад. Девушка повзрослела и уже не казалась ребенком, одетым в бальный туалет и по какому-то недоразумению оказавшимся в бальной зале. Она вовсю наслаждалась вниманием поклонников и совершенно очевидно не собиралась покидать этот вечер так скоро. Шеховской, изнывая от необходимости не только оставаться подле нее, но, более того, быть любезным, весь вечер пытался разыскать в пестрой разряженной толпе графа Левашова, но, увы, безуспешно: Серж после их краткого разговора словно сквозь землю провалился.

Домой Павел Николаевич попал только под утро и первым делом без лишних церемоний растолкал спящего денщика.

— Письма, которые я отдал тебе по пути из Иркутска, где? — резко спросил он, не дожидаясь, когда заспанный Прохор придет в себя и мало-мальски начнет понимать, чего от него барин требует в столь ранний час.

— Бог мой, Ваше сиятельство, дались Вам эти письма спозаранку! — удивленно моргнул Прохор, соображая при этом, куда могла подеваться требуемая князем корреспонденция.

— Вот спущу с тебя три шкуры на конюшне! — прошипел Поль, с трудом сдерживая себя.

С кряхтением поднявшись с узкой постели, Прохор зажег свечи и, нагнувшись, вытащил из-под вешалки большой кожаный саквояж, в котором обычно возил все туалетные принадлежности князя.

— Да вот же они все, Ваше сиятельство, я их хотел Вам сразу по приезде отдать, да запамятовал совсем.

Выхватив из его рук пачку писем, Павел стремительным шагом прошел в свой кабинет. Прохор поспешил за хозяином, чтобы зажечь свечи в канделябре и подбросить дров в камин, недоумевая, что могло привести его в столь дурное расположение духа.

Устроившись за письменным столом, Поль перебирал конверты, отбрасывая один за другим. Вот он, подписанный незнакомым ему почерком! От волнения вдруг затряслись руки, и, вскрывая конверт, Павел поранился ножом для бумаги. Чертыхнувшись и не обращая внимания на то, что пачкает бумагу кровью, Шеховской торопливо развернул послание и, поднеся его поближе к свету, начал читать. Пробежав глазами несколько строк, Павел со стоном откинулся в кресло, потом еще раз перечитал письмо. Что это? Злая шутка? Вскочив с кресла, он заметался по кабинету, не обращая внимания на застывшего в немом изумлении Прохора.

— Ваше сиятельство, Павел Николаевич, да что это Вы? Случилось что?

— Случилось! — неожиданно зло выкрикнул Павел. — Случилось! Не могу поверить! Не может этого быть! — схватился он обеими руками за виски. — Который час? — обернулся он к Прохору.

— Шесть утра, Ваше сиятельство.

— Кофе мне подай! — бросил он.

Прохор нечасто видел барина в таком состоянии, но счел за лучшее ретироваться, зная по собственному опыту, что сейчас под горячую руку можно и оплеуху схлопотать. Ворча себе под нос что-то о господских причудах, денщик удалился в сторону кухни. Прохор не стал будить кухарку, потому как кофе и сам научился варить отменный, еще будучи вместе с князем на Кавказе.

Оставшись один, Павел подошел к окну и, отодвинув бархатную портьеру, уставился в серую мглу за стеклом, которую не в силах были рассеять уличные фонари. От напряжения каждый нерв был натянут, как струна, каждая частичка внутри него, казалось, дрожала мелкой дрожью. Хотелось схватить что-нибудь и разбить, сломать, а еще пуще — добраться до Левашова и вытрясти из него всю душу. Сукин сын! Знал и промолчал! Шеховской стиснул пальцы в кулаки и тотчас разжал ладонь, когда свежий порез полыхнул болью, с трудом удержавшись от того, чтобы не стукнуть по оконному стеклу, в котором отражалось его бледное лицо.

Дверь приоткрылась, и в проем бочком аккуратно протиснулся Прохор с подносом, на котором дымился кофейник и чуть позвякивали фарфоровая чашка и блюдце.

— Вот и кофе! Ваше сиятельство, давайте руку-то перевяжу.

Павел уставился на алеющий поперек ладони длинный порез.

— Пустяки, — пробормотал он. — Поди на конюшню, скажи, что я велел Буйного оседлать.

— Да куда же Вы в такую-то рань? — опешил денщик.

— Иди, да поживей, — кивнул на дверь Павел, наливая кофе в чашку. — Хотя нет, стой! Не надо Буйного, я пешком дойду, здесь недалеко будет.

Выпив кофе и торопливо одевшись, Шеховской вышел из дома. Добравшись до дома Левашова, Поль какое-то время нетерпеливо расхаживал под окнами и то и дело поглядывал на золотой брегет, зажатый в ладони, но стрелки, похоже, примерзли к циферблату. Да уж, час для визитов совершенно не приличный, но и дело отлагательства не терпит. Наконец, потеряв терпение, он торопливо поднялся на крыльцо и постучал в двери. За стеклом показалось удивленное лицо слуги, однако признав в столь раннем посетителе человека сословия благородного, да еще и к службе отношение имеющего, дворецкий распахнул двери.

— Чем могу служить, Ваше благородие? — обратился он к князю.

— Любезный, хозяин твой дома? — поинтересовался Павел.

— Дома. Да только Сергей Александрович еще почивать изволят.

— Ну, так поди разбуди! Скажи его сиятельству, что его князь Шеховской видеть желает.

Властный тон и манеры гостя не оставляли никаких сомнений, что человек сей привык, чтобы ему повиновались по первому его слову, но и свой барин спуску не давал. Дворецкий, пребывая в явном замешательстве, проводил раннего визитера в малый салон, и, поднявшись в покои графа, разыскал Семена, денщика Сергея Александровича. Тот как раз готовил одежду к утреннему туалету барина. Передав денщику, что его сиятельство ожидает князь Шеховской, и переложив тем самым нелегкую ношу на его плечи, дворецкий поспешил удалиться.

Войдя в спальню Левашова, Семен принялся неспешно раскладывать домашнюю одежду графа.

— Ваше сиятельство, Вас там князь Шеховской в малом салоне дожидается, — обратился он к уже проснувшемуся, но все еще лежащему в постели хозяину.

— А вот теперь становится интересно! — усмехнулся Сергей, поднимаясь.

Наскоро умывшись и одевшись, Левашов направился в салон. С чем пожаловал Павел? — размышлял он, спускаясь по лестнице. — Попросит молчать о возвращении Жюли? Или заявит, что все это ложь? И если Шеховской обвинит его во лжи, разве не должен будет он бросить ему вызов? Дай Бог, чтобы до этого не дошло, ибо как потом объяснить сие Жюли? Взявшись за ручку двери, Серж помедлил, не в силах отказать себе в удовольствии заставить его ждать, пусть даже и несколько мгновений. Резко выдохнув, Левашов распахнул двери.

— Доброе утро, Павел Николаевич! — улыбнулся он и не удержался от того, чтобы не поддеть Шеховского. — Чем обязан удовольствию видеть Вас?

— Я прочел Ваше письмо, — хмуро отозвался Поль, проигнорировав приветствие графа.

— Я полагаю, Вы прочли его давно, но необходимость поговорить о том возникла только сейчас, в свете Вашей грядущей женитьбы, — усмехнулся Левашов.

— Ошибаетесь, я его прочел два часа тому назад, — ответил Павел.

— Вот как? — не сумел сдержать удивления Сергей. — И что же это, позвольте полюбопытствовать, меняет?

— Все! Все меняет, Сергей Александрович. Потрудитесь лучше объяснить Ваше странное заявление.

— Какое именно? О том, что Ваша супруга жива? Или…

— И то, и другое, — отчеканил Шеховской.

— Извольте! Присаживайтесь, Павел Николаевич, — Сергей указал на кресло, однако сам остался стоять, положив руку на спинку другого кресла, — разговор нам предстоит долгий.

Поль, с трудом сдерживая рвущийся наружу гнев, еще более распаленный нарочитым спокойствием Левашова, заставил себя сесть в кресло и забросил ногу на ногу.

— Как я и писал Вам в письме, я встретил Вашу супругу в Милане весной уже прошлого года, — начал Серж.

— Я полагаю, Сергей Александрович, дело было не в Милане, а в Париже, — не дослушав, перебил его Шеховской и вскочил с кресла. — И едва ли можно сказать, что Вы ее там встретили.

— Не думал я, Павел Николаевич, что у нас с Вами дойдет до такого! — отозвался Сергей, глядя в глаза Шеховскому и стараясь не потерять самообладания. — Ну что же, Катенин рассказал мне о той роли, которую я якобы сыграл в исчезновении Вашей супруги. У него — в отличие от Вас, милостивый государь! — хватило чести задать мне прямой вопрос, а не прибегать к намекам, — при этих словах холодная улыбка скользнула по лицу Левашова. — Я сказал это ему и говорю сейчас Вам: да, я действительно восхищался и восхищаюсь Вашей женой, но никогда — повторяю, никогда! — не просил Юлию Львовну даже о встрече, не говоря уже о побеге в Париж. Если Вам достаточно в том моего честного слова — мы продолжим разговор, если нет — я всегда к Вашим услугам. Назначайте место и время.

Павел пристально вглядывался в лицо Левашова, а тот смотрел ему в глаза и не отводил взгляда. Да, он всегда несколько пренебрежительно относился к адъютанту Катенина, видя в нем только красавца и щеголя и отказываясь признавать в нем другие достоинства, но разве не так же относились когда-то и к нему самому? Разве не признавался ему граф Муравьев, что сразу счел его дамским угодником и повесой, и только блестящая характеристика Катенина заставила его согласиться на личную встречу с Павлом после их знакомства на балу? Не заблуждался ли и он сам все это время? Наконец, Шеховской слабо улыбнулся:

— Я верю, Сергей Александрович, что Вы не имели никакого отношения к исчезновению моей жены и прошу простить мое недостойное поведение!

— Я рад, что мы смогли понять друг друга! — ответил Левашов. — Да Вы садитесь, — указал он на кресло, — разговор действительно предстоит долгий.

Теперь он и сам устроился в кресле и начал:

— С Юлией Львовной приключилась невероятная история. Вам ведь известно, что некто Поплавский пытался убить Вашу жену?

— Да. Мы с князем Горчаковым ждали его вечером около его дома, и он вынужден был признаться во всем. Тогда мы кинулись на Стрелку, но было уже совсем темно, — Павел судорожно сглотнул и умолк, вернувшись мыслями в тот кошмарный день.

— Падая с моста, Жюли… Юлия Львовна, — поправился Левашов, но от Шеховского не ускользнуло то, как Сергей назвал его жену, — весьма сильно ударилась головой о сваи моста и лишилась сознания. Возможно, это и спасло ее, потому что плавать она не умеет. — Сергей тяжело вздохнул и замолчал.

— Что было дальше? — не сдержал нетерпения Павел.

— Течением ее вынесло на берег Финского залива, где и нашел ее на следующее утро граф Закревский, как оказалось впоследствии, ее родственник. Она была без чувств, а когда пришла в себя, не смогла вспомнить ни как ее зовут, ни откуда она родом. Память к ней так и не возвращалась, и через год граф, оставшийся совсем один, официально признал ее своей приемной дочерью Анной Николаевной Закревской. Все эти годы она была с ним. Я рассказываю Вам это со слов Василия Андреевича Закревского, которого знаю с детства, — это друг моего покойного отца и честнейший и благороднейший человек, уверяю Вас!

— Допустим, — вздохнул Павел. — Допустим, Сергей Александрович, что то, что Вы имели счастье мне поведать, истинная правда. Но каким образом моя жена отказалась в Милане?

— Юлия Львовна сильно простудилась зимой, и семейный врач Закревских рекомендовал Василию Андреевичу отвезти ее в Италию, где они и пробыли два года, сначала в Неаполе, потом в Милане, где весной я случайно и встретился с Василием Андреевичем. Граф Закревский пригласил меня к себе домой, чтобы познакомить с дочерью, я увидел ее — и в первую минуту онемел, а когда назвал Юлией Львовной, она лишилась чувств. Однако после этого потрясения к ней вернулась память.

Шеховской поднялся с кресла и в полном молчании принялся ходить по комнате. Он все еще не мог поверить в то, что только что услышал. Как быть с тем, что его жена похоронена на семейном кладбище? Если это не она, то откуда у женщины, найденной в Финском заливе, то самое колье, которое он подарил Жюли на Рождество? Вопросы, на которые у него нет и скорее всего не будет ответов…

— Павел Николаевич, как Вы собираетесь разрешить сию situation? — обратился к нему Серж, но Павел, кажется, даже не услышал его вопроса. — Вы желаете, чтобы я сохранил это известие в тайне? — не дождавшись ответа, поинтересовался он.

— К чему? Вскоре об этом станет известно всем, — обернулся Павел.

— Но разве Вы не собираетесь жениться на mademoiselle Балашовой?

— Как я могу жениться на mademoiselle Балашовой, коли я уже женат? — усмехнулся Павел. — Однако мне не совсем понятен Ваш интерес ко всему этому, Сергей Александрович, — недоуменно вздернул бровь Шеховской.

Левашов молчал, но пальцы сами собой выбивали нервную дробь по подлокотнику кресла. Наконец, он заговорил:

— Если Вы, Ваше сиятельство, не намерены признать, что княгиня Юлия Львовна Шеховская жива, — медленно произнес Левашов, — то я буду счастлив сделать предложение графине Анне Николаевне Закревской.

До сознания Павла не сразу дошел смысл сказанного, но как только он понял, о чем ему говорит Левашов, то в мгновение ока оказался рядом с графом. Тонкий батист рубашки затрещал, когда Поль ухватил Левашова, поднимая его с кресла.

— Даже думать об этом не смейте! — процедил он. — Ей-Богу, мне доставит немалое удовольствие проделать дырку в Вашей голове!

— Если сумеете прицелиться, Ваше сиятельство! — усмехнулся Сергей, отцепляя судорожно сжатые пальцы князя от своей рубахи. — Я только надеюсь, что у Вас хватит благоразумия не винить Вашу супругу в чем бы то ни было, — и добавил. — Имение Закревского находится недалеко от моей усадьбы, под Полтавой. Не знаю только, застанете ли Вы Василия Андреевича в живых — он был очень плох, когда мы возвращались из Милана, и, как писала мне Юлия Львовна, долго болел после этого. Только это и помешало им сразу же приехать в Петербург.

— Вы состоите в переписке с моей женой? — насторожился Шеховской.

— Не буду отрицать — ответил Левашов, не отводя взгляда, — Я дал ей слово, что найду Вас и сообщу о том, что она жива, и именно по этой причине написал Вам в Иркутск, а ей сообщал о результатах поисков. Но она до сих пор не знает, что считается умершей — я сам узнал об этом только после возвращения, а написать ей так и не смог.

— Благодарю Вас, граф, — и Шеховской поспешно покинул комнату.

Только после его ухода Сергей понял, что не сказал Павлу о том, что у него есть сын, и задумался о том, почему промолчал. Потому ли, что полагал, что это касается только Жюли и Павла? Или потому, что, терзаемый мучительной ревностью и обидой, хотел хоть в малом, но все же уколоть?

Вернувшись домой, Павел велел Прохору приготовить все для бритья и смену одежды. Переодеваясь второпях, он бросил денщику:

— Багаж собери. В Полтаву поедем.

— Да как же это, Ваше сиятельство, только вторую неделю как дома… Что за нужда такая нам в той Полтаве?

— Ох, есть нужда, Прохор, есть! — обернулся к растерянному слуге Павел, уже выходя из комнаты.

Ровно в полдень Павел вошел в небольшую уютную гостиную городского дома Балашовых-старших. Дарья вышла к нему одна, и как только она устроилась в кресле напротив него в кресле, Шеховской взял в руки ее изящную ладонь и поднес к губам. Он не знал, какие подобрать слова, чтобы объяснить ей произошедшее, и потому начал издалека.

— Дарья Степановна, — начал Павел, глядя ей в глаза, и ощутил, как напряглась маленькая ладошка в его руках, — мне нет прощения!

— Вы как будто в чем-то провинились передо мной, Павел Николаевич? — улыбнулась Даша.

— Вы даже не представляете, как сильно я виноват перед Вами! — покаянно произнес Шеховской. — Мы были с Вами помолвлены почти два года, а теперь я вынужден просить Вас разорвать помолвку для Вашего же блага. Вы можете назвать любую причину, я приму ее.

Даша осторожно вытащила свою руку из его ладоней и недоуменно покачала головой.

— Я знала, что я Вам не пара, — едва сдерживая слезы, заговорила она. — Вы, наконец, поняли это, и ныне, когда весь свет считает, что мы с Вами должны… Вы отказываетесь от меня!

— Выслушайте меня! Вы, наверное, слышали, как погибла моя первая жена?

Даша удрученно кивнула головой:

— Княгиня Горчакова говорила, что Вы были очень привязаны к ней.

— Был, — улыбнулся Шеховской, — да, пожалуй, и сейчас привязан.

— Я не понимаю Вас! К чему тогда…

— Долли, — мягко произнес он, — дело в том, что моя супруга жива, как бы невероятно это ни звучало. Я узнал это нынче утром, а сегодня уезжаю из Петербурга, чтобы убедиться в том самолично. Вам же я даю полную свободу — Вы можете придумать и назвать любую причину, по которой отказались от брака со мной.

— Кроме той истинной? — уточнила Дарья.

Павел кивнул.

— Ей-Богу, я не знаю сейчас, что из всего этого выйдет, но если Жюли действительно жива, я не могу поступить иначе! Со своей стороны, обещаю, что репутация Ваша ни в коей мере не пострадает, а чтобы компенсировать Вам почти два года ожидания, я передам в Ваше владение имение, что досталось мне от бабки по материнской линии. Усадьба там небольшая, но отныне Вы будете независимы от Ваших родственников и сможете самостоятельно решать свою судьбу, — пожал он плечами.

— Тогда скажите моей маменьке, что я призналась Вам в том, что влюблена в другого, — тихо заметила Долли.

— И это правда? — улыбнулся Шеховской.

Даша залилась румянцем и кивнула головой.

— Это самое меньшее, что я могу сделать для Вас, Долли! Еще раз прошу: простите меня.

Едва за Шеховским закрылась дверь, Долли поднялась с кресла, прижав руки к груди. От осознания того, что она свободна ныне от любых обязательств, бешено заколотилось сердце. Приложив ладони к горящим щекам, она едва не закружилась на месте, остановило ее только появление матери в дверях салона. Ангелина Леонтьевна была в гневе.

— Это не слыханно! — возмущалась она. — Не слыханно! Я немедленно еду на Сергиевскую! Я должна увидеться с Софи!

— Ах, маменька, оставьте! — сияя улыбкой, подбежала к ней Долли. — Маменька, это чудо! Я свободна! Свободна!

— Глупая девчонка! Как ты можешь радоваться этому?

Не слушая, maman, Дарья закрыла глаза, и тотчас пред мысленным взором предстало лицо графа Левашова: ясные синие очи, каштановая чуть с рыжиной прядь, волной спадающая на высокий лоб.

— Маменька, я счастлива и влюблена! — прошептала она.

— Бог мой, Долли, душенька, не пугай меня! — охнула Ангелина Леонтьевна, хватаясь за обширную грудь.

— Все будет хорошо, вот увидите, — улыбнулась она.

— Он сказал тебе про имение? — присаживаясь в кресло, поинтересовалась Ангелина Леонтьевна.

Даша кивнула.

— Нет, ну каков наглец! — не удержалась madam Балашова. — Откупиться от нас!

— Маменька, поверьте, я счастлива, что все устроилось таким образом! — умоляюще глядя на мать, продолжила Даша. — Вы сетовали на то, что у меня весьма скромное приданное, но ныне все изменилось, и я могу выйти замуж по своему выбору.

— Да, уж отступные более чем щедрые, — вздохнула Ангелина Леонтьевна. — И все же я не понимаю, чем тебе князь-то не угодил?

— Я не люблю его, — тихо ответила Дарья. — Мы не сможем быть счастливы в этом браке, а сделавшись несчастными — возненавидим друг друга.

— Неужели это единственная причина? — продолжала допытываться madam Балашова. — Странно, что он согласился!

— Павел Николаевич испытал, что значит любить и потерять близкого человека, — вздохнула Даша, — и когда я призналась ему, что влюблена в другого, он освободил меня от данного слова.

— И кто же он, Долли?

— Я не могу Вам сказать — потому как не уверена во взаимности этого чувства.

Дарья понимала, что маменька не оставит своих попыток выведать у нее, кто же стал причиной того, что она отказала Шеховскому, но дала себе зарок, что ни словечком не обмолвится о том, и тогда ее самое сокровенное желание непременно сбудется.

Они с сестрами с детства придумали себе такую игру — заметив, к примеру, что по забору идет кот, загадывали: если кот спрыгнет вправо, то желание сбудется, а если влево, то не суждено. Вспомнилось, как прошлой осенью, глядя на единственный багряный лист клена, трепещущий на ветру за окном ее светелки, она вдруг загадала, что если успеет сосчитать до десяти, прежде чем его оторвет порывом ветра, значит, ей суждено будет встретить того, кого полюбит всем сердцем. Да, она тогда так торопилась со счетом, что едва не проглатывала числа, но лист еще долго колыхался на ветке, а потом прилип к стеклу ее окошка. Вспомнилось Даше и о том, как часто она думала, что было бы, если бы Павел Николаевич не вернулся с Камчатской баталии, и она оказалась бы свободной от навязанной ей помолвки. И как потом, узнав о его тяжелом ранении, плакала три ночи подряд, стоя под образами и каясь в грешных мыслях своих.

Лицо ее омрачилось при этих воспоминаниях, и Ангелина Леонтьевна, заметив хмурые складочки на лбу дочери, заволновалась:

— Дашенька, но коли знала бы я, что Павел Николаевич совсем не по сердцу тебе…

— Полно, маменька, я ведь говорила Вам о том, — улыбнулась Дарья. — Но я Вас понимаю, и теперь нет нужды более вспоминать.

 

Глава 33

После полудня на маленьком семейном погосте за часовней в Закревском трое мужиков жгли костер, пытаясь отогреть промерзшую землю.

— Жаль барина-то, — вздохнул один из них, высокий, сутулый, с седой бородой.

— Жаль-то жаль, токмо могилу копать в такую пору сущее наказание, — надевая толстые овчинные рукавицы, пробасил второй, что был помоложе да покоренастей.

— Стало быть, барыня теперь здесь всему хозяйкой будет, — заметил третий.

— Уж лучше так, чем незнамо кому достанемся. Барыня-то хоть и строга, да сердце у нее доброе, не обидит почем зря, — поднялся с бревна коренастый.

Раскидав угли от догоревшего костра, старший принялся долбить слегка оттаявшую землю.

Присев неподалеку, громко каркнула ворона, мужик вздрогнул и со страху уронил заступ.

— А ну пошла, нечистая! — выругался он, подобрав ком промерзшей земли и швырнув его в птицу. — Еще беду накличешь!

— Да вот она, беда, — вздохнул коренастый, поправляя съехавший на глаза треух, — отворяй ворота.

— Беда-то беда, а нам еще работы непочатый край, — заметил самый молодой из них. — Поднажми, братцы, солнышко-то уж к земле клонится.

— И то верно, — заметил седой, поднимая заступ и принимаясь вновь долбить им звенящую от мороза землю.

Наутро в маленькой часовне собралась вся округа. Проститься с графом Закревским приехали, несмотря на разыгравшуюся накануне метель. Мерно покачивалось кадило в руках священника, читавшего отходную, потрескивали поминальные свечи в руках прихожан, Юленька, глядя сухими покрасневшими глазами на заострившиеся черты лица покойника, словно в полусне повторяла слова молитвы. Не верилось в то, что происходящее вокруг отнюдь не сон. Еще три дня тому назад Василий Андреевич был решительно настроен ехать в Петербург, а после ужина вдруг пожаловался на усталость и, отказавшись от ежевечерней рюмки бренди, отправился спать пораньше. Говорят, во сне умирают только очень хорошие люди, — вспомнилось вдруг Юле.

Отчего так? Разве ж может быть страшнее мука, чем одиночество, сильнее страх, чем от неизвестности будущего своего? Не сдержавшись, Жюли всхлипнула и поднесла затянутую в перчатку руку к глазам. Вновь она забыла взять платок. И отчего всегда было так — едва глаза ее оказывались на мокром месте, так никогда не было с ней платка? Поддерживавшая ее под локоть Таша вложила ей в руку белоснежный лоскут батиста, обшитый кружевом. Отвернувшись, чтобы промокнуть глаза, Жюли встретилась взглядом с Михаилом Вирановским, что зачастил в их дом с визитами, чуть только Василию Андреевичу стало лучше, а теперь стоял почти за ее спиною. Оглядев собравшихся, Юленька заметила Александру Платоновну, а та, перехватив ее взгляд, тотчас зашлась в рыданиях. Эта нарочитая скорбь разозлила Жюли: неужели папенька и слезы искренней не стоит? Поджав губы, она уставилась в одну точку, чуть выше лба покойного. Венчик косо лежит, — отметила она про себя, и, подойдя к гробу, поправила ленту. Безысходная тоска сжала сердце. Боже, зачем же ты забрал его у меня?! Слезы заструились по щекам, качнулись стены маленькой церквушки, стало трудно дышать. Хватая ртом воздух, Жюли оступилась и непременно упала, если бы мужская рука не удержала ее под локоток.

Служба закончилась, прихожане, прощаясь с покойным, обходили гроб и спешили выйти на свежий воздух из духоты маленького храма. Жюли, поддерживаемая под руку Вирановским, покинула церквушку. Остановившись на минуту, чтобы потуже затянуть ленты капора и спрятать руки в беличью муфту, она спустилась с крыльца и, не оглядываясь, пошла в сторону погоста, где уже собрались те, кто остался проводить графа Закревского до самой могилы. Обвязанный веревками гроб осторожно опустили в могилу. Зажмурившись, Жюли бросила первый ком, а потом с ужасом слушала, как мерзлые комья земли с глухим стуком падают на деревянную крышку. Ну вот и все, нет более папеньки, — выкатилась из-под ресниц одинокая слезинка и повисла на ресницах.

— Анна Николаевна, — тихий голос Вирановского над ухом заставил открыть глаза, очнуться от нашедшего на нее морока, — идемте уже, кончилось все, приказчик Ваш людей на обед пригласил, — предложил он ей руку.

— Идемте, Михал Алексеевич. Благодарю, что в сей скорбный день Вы были со мной, — вздохнула она, опираясь на предложенную руку.

— Все уже и уехали, — указал глазами на возки и сани, что ехали в сторону усадьбы, Вирановский.

— Боже, где взять сил пережить еще и этот поминальный обед! — вздохнула, не сдержавшись, Юленька.

— Я очень хорошо понимаю Вас, — ответил Михаил, помогая ей забраться в крытый возок и устраиваясь рядом. — Ступай, — резко бросил он Таше, неловко топтавшейся подле саней, — я Анну Николаевну сам провожу.

Лошади тронулись. Юленька, погруженная в свои мысли, не успела ему возразить и лишь только недовольно вздернула бровь, пораженная тем хозяйским тоном, каким Вирановский вдруг заговорил с ее прислугой.

— Я понимаю, Вам так хочется побыть наедине со своим горем… Как Вам тяжко нынче придется, у Василия Андреевича хозяйство вон какое обширное, — продолжил он.

Жюли бросила быстрый взгляд из-под ресниц на раскрасневшееся от мороза лицо Вирановского, вмиг осознав куда он клонит. Как же она раньше этого не замечала? А ведь не такой уж он простачок, как на первый взгляд могло бы показаться, — с неприязнью подумала она, отодвигаясь от него, насколько позволяло узкое сидение. Или это кто-то весьма ловко манипулирует им? — вспомнилось ей их давнее знакомство в доме вдовы Левашовой.

— Вы правы, Михаил Алексеевич, — холодно ответила она. — Одиночество — это то, чего я нынче желаю более всего.

— Все пройдет, — сочувственно вздохнул Вирановский. — Все забудется, Вы молоды, жизнь продолжается.

— Скажите, Александра Платоновна Вам не родственница часом? — повернулась к нему лицом Жюли.

— Не по крови, — удивленно моргнул рыжими ресницами Михаил, — тетушка двоюродная.

Ну, что ж, — вздохнула про себя Жюли, — это многое объясняет. Ну, Александра Платоновна! Не мытьем, так катаньем решила заполучить Закревское!

— Приехали, — выглянула в окошко Юленька, не желая находиться в тесном пространстве крытого возка наедине с Вирановским более ни минуты.

Не дожидаясь его помощи, она выбралась из возка, опершись на руку подоспевшего лакея, и, не оглядываясь, поспешила к дому.

Наконец, и поминальный обед закончился. Погода портилась, соседи стали разъезжаться, приглашая к себе на ночь тех, кто приехал издалека, дабы не обременять хлопотами хозяйку. В доме Закревских, кроме хозяев, остались только те, кто не смог покинуть усадьбу в силу своего преклонного возраста. Проводив тех, кто решился уехать и проследив, чтобы у ее нечаянных гостей были все необходимое, Юленька поднялась в детскую, где безмятежным сном спал Николка, осторожно погладила разметавшиеся темные кудри и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Спустившись к себе в спальню, Жюли присела перед зеркалом и прикрыла глаза, пока ловкие руки Таши вытаскивали из густых темных локонов многочисленные шпильки.

— Что ж теперь-то будет, Юлия Львовна? — осторожно проведя гребнем по шелковистой массе волос, поинтересовалась Наталья. — А коли муж Ваш так и не объявится?

— Пока, как и говорил папенька, будем жить, как жили. Граф Левашов писал, что в Петербурге он еще не появлялся, значит, надобно ждать, — вздохнула Жюли.

— Барыня! — осторожно постучал в дверь Никодим. — Там к Вам барин какой-то пожаловал. Я, простите великодушно, сразу к Вам поспешил, боялся, что вы почивать ляжете, вот имя спросить и запамятовал, а по виду не из наших будет, — сообщил он, застыв на пороге.

— Проведи его в диванную да скажи, что я сейчас спущусь, — устало ответила Жюли, решив, что это, видимо явился с соболезнованиями кто-то из припозднившихся к похоронам соседей. — Таша, заплети просто косу, — попросила она горничную и задумалась, гадая, кто бы это мог быть и вспоминая тех, кто был сегодня на отпевании и поминках.

Накинув на плечи тонкую шерстяную шаль, Юленька торопливо спустилась вниз и, распахнув двери в диванную, освещенную всего одним канделябром с тремя свечами, замерла на пороге. У окна спиной к ней стоял высокий мужчина в темно-зеленом мундире. Светлые волосы были немного длиннее, чем то было принято среди военных, и завивались в кудри, спадая на высокий ворот. Еще не видя его лица, она уже знала, кто перед ней. Глядя на то, как он медленно оборачивается на звук открывшейся двери, Жюли схватилась рукой за горло, да так и застыла, не в силах отвести широко открытых глаз от такого знакомого, такого родного лица.

— Поль! — хриплым шепотом сорвалось с губ.

Сорвавшись с места и путаясь в подоле траурного бомбазинового платья, она в несколько стремительных шагов преодолела разделявшее их расстояние, но замерла, натолкнувшись на ледяной взгляд серых глаз. Павел, не отводя пытливого взгляда от ее лица, отступил на шаг, увеличивая расстояние между ними. Столь холодный прием в момент отрезвил ее. От желания прильнуть к нему, спрятаться в его объятьях, пьянящей радости и восторга встречи не осталось и следа. Отвернувшись, Жюли смахнула набежавшие на глаза слезы.

— Вы плачете, ma cheriе? И от чего же? — услышала она его тихий и такой до боли знакомый голос. — Не от того ли, что не желали моего появления здесь?

От обиды сдавило стальным обручем грудь, но заставив себя улыбнуться против воли, сквозь слезы, она шагнула к нему:

— Нет-нет, как Вы можете так думать! Это от счастья видеть Вас, — и тонкая бледная кисть взметнулась вверх, коснулась изуродованной щеки, кончиками пальцев касаясь шероховатости длинного шрама. — Господи, Вы могли лишиться глаза! — покачала она головой, не в силах молча снести ту боль, что причинил ей вид его увечья.

Шеховской поймал ее кисть там, где манжет туго охватывал тонкое запястье, но даже через ткань она ощутила, как горяча его рука. Отведя ее руку от лица, он поднес ее к губам и чопорно поцеловал воздух над тыльной стороной ее ладони.

— Вы разбили мне сердце, душа моя, так что эта потеря была бы невелика, — сказал он таким небрежным тоном, словно речь шла о чем-то совершенно пустячном, не стоящим ни малейшего внимания. Жюли отшатнулась от него, и, сцепив руки в замок, чтобы скрыть охватившую ее дрожь, прошлась по комнате. Как странно, он ей муж, но она словно впервые видит его. Откуда эта неловкость? Они будто бы чужие друг другу. Почему он так холоден к ней? Неужто Сергей не сказал ему всего? Боже, разве так представляла она себе эту встречу? Поежившись, она укуталась в шаль и, повернувшись к Павлу, улыбнулась дрожащими губами.

— Мне жаль, что так вышло, что я, пусть и не по своей воле, стала причиной тому, — выдавила она из себя, не в силах сдержать слез. — Если бы была в том моя вина! Если бы только была, но я такая же жертва обстоятельств, как и Вы.

— Так поведайте мне об этих обстоятельствах, — присаживаясь в кресло, ответил Павел.

Жюли присела на диванчик напротив него, и, собираясь с мыслями, расправила на коленях платье. Привлеченный этим жестом, Павел, как завороженный, следил за ее тонкими пальцами, нервно комкающими складки траурного одеяния.

— Однако Вам идет черный, ma cheriе, — заметил он.

Вздрогнув от его слов, Юленька подняла голову, встречаясь с ним взглядом.

— Я не люблю черный, — тихо ответила она. — Сегодня похоронили моего приемного отца, графа Закревского. Василий Андреевич преставился три дня тому назад.

Шеховской нахмурился:

— Примите мои соболезнования! Я вижу, что для Вас это тяжкая утрата.

Жюли кивнула головой:

— Дядюшка эти годы был для меня всем, — вздохнула она.

Вспоминая свою первую встречу с Закревским, когда она пришла в себя в совершенно незнакомой комнате после того, как Василий Андреевич нашел ее, едва живую, на берегу Финского залива, Юленька начала свой рассказ. Павел слушал молча, не перебивая ее, и чем больше она говорила, тем мрачнее он становился.

— Это правда, что Вы встретились с графом Левашовым в Милане? — небрежно поинтересовался он, когда она дошла в своей истории до поездки в Италию.

— Да, папенька тогда послал за мной, чтобы представить своему знакомому, но Серж признал меня и назвал по имени, и тогда я вспомнила… Все вспомнила. Это было так странно, будто я проваливаюсь в какую-то дыру, а вокруг меня кружатся лица, мелькают картины, видения, чьи-то голоса наперебой говорят со мной, — прикрыв глаза, медленно произнесла она, восстанавливая в памяти картины из прошлого. — Сначала я услышала твой голос, а потом увидела твое лицо. Это было так отчетливо, так ясно, будто и в самом деле ты был предо мною, — продолжила она, невольно забывшись и перейдя на интимное "ты". — Мне снились сны до того, но в них я никогда не видела твоего лица, — распахнула она полные слез глаза.

Павел сжал ладонями виски и отвел глаза:

— Мне бы хотелось верить Вам, mon coeur, — вздохнул он. — Видит, Бог, как я этого хочу! Поклянитесь, что не солгали мне даже в малом!

Жюли вздрогнула. Она не солгала, но умолчала, потому как не смогла подобрать нужных слов. Как ему сказать, что Николенька его сын? То, что поначалу казалось ей таким простым, вдруг стало неимоверно сложным. Как признаться в этом, когда он не верит ей, и это недоверие легко читается во взгляде — напряженном, пристальном, как если бы он пытался проникнуть им в самую глубину ее души и там найти ответы на мучающие его вопросы?!

А Павел, слушая ее рассказ, клял себя в душе за то, что не додумался поискать жену в окрестностях Стрельны, не опросил тамошних помещиков, ведь она была совсем рядом, в Александровском.

— Клянусь в том, что не солгала Вам! — прошептала она и поднялась с диванчика. — Однако утро вечера мудренее, Павел Николаевич, — запнулась она на его имени, так хотелось назвать его, как раньше — Поль, будто не стояли меж ними пять лет разлуки. — Вы с дороги, да и у меня сегодня день был не из легких. Я распоряжусь, чтобы Вам ужин подали, а комнаты Вам уже приготовили.

Стараясь не оглядываться, Юленька направилась к двери и едва не вскрикнула, когда его ладони легли на ее плечи. Павел развернул ее к себе лицом, его ладонь скользнула по точеной шее, захватила в плен ее затылок, не давая возможности отвернуться. Широко раскрыв глаза, Жюли смотрела, как он склоняется к ней, ей казалось, он собирается поцеловать ее. Сердце забилось в груди так сильно, что стало больно дышать, но он лишь обжёг горячим дыханием щеку, коснувшись сухими губами кудрявого локона, выбившегося из косы около виска.

— Ступайте, ma cheriе, — выпустил он ее из своих объятий. — Ступайте, я не голоден.

Жюли выскользнула за дверь, и лишь только она за ней закрылась, Поль с трудом разжал сведенные судорогой пальцы левой руки.

Спустя несколько минут к нему явился дворецкий и проводил в спальню, где его уже дожидался Прохор. В комнате было еще прохладно, чувствовалось, что печь затопили совсем недавно.

— Виделись, Павел Николаевич? — не утерпел денщик, помогая князю раздеваться.

— Свиделись, — вздохнул Шеховской.

— Что-то Вы, барин, вроде не больно-то рады, — осторожно заметил Прохор.

— Сам не знаю, то ли радоваться, то ли огорчаться: встретились, будто чужие, — грустно усмехнулся Павел, чувствуя невыносимую щемящую тоску.

Был ли страх в ее глазах, когда смотрел в них так близко в неверном пламени свечей? Может, показалось ему, или и вправду его общество нынче было ей в тягость, и оттого она поспешила покинуть его? В дверь тихо постучали, явился лакей с полным подносом и принялся сервировать ужин на небольшом столике, с любопытством поглядывая на нежданного гостя, которого, как он доподлинно знал от горничной барыни Таши, так долго ждали в Закревском. Закончив, он с поклоном удалился.

— Присаживайся, — обратился к Прохору князь, — чай, не впервой нам за один стол садиться.

— Увольте, барин! — замотал головой денщик. — То, Ваше сиятельство, в тайге было, а здесь не по чину мне.

— Садись, говорю, помянем старого графа, сегодня его схоронили, — указал ему на стул Шеховской.

Прохор осторожно присел к столу и глядя на то, как князь, сжав губы разливает по рюмкам бренди, боязливо поежился. Видно было, что барин не в духе, а в такую пору ждать от него можно чего угодно — и разговора задушевного, и оплеухи, коль забудешь место свое.

— Царствие небесное рабу Божьему Василию, графу Закревскому, — вздохнул Поль, залпом выпивая рюмку.

— Говорят, хороший человек был, — поддакнул Прохор.

— Тебе-то откуда знать? — удивился Павел.

— Так покуда Вы с княгиней разговоры вели, я на конюшню сходил — проверить, как там лошадок наших устроили.

— Ну, и что узнал? — спросил Шеховской, явно заинтересовавшись.

— А на конюшне я с Егором познакомился. Он там хоть и не самый главный, а барина покойного уж больше десяти лет только он и возил, а до него отец его был у барина кучером, он ему, можно сказать, вожжи и передал. И в Италию тоже он барина возил, только вот назад ехали невесело, барин хоть и совсем плох был, а держался, все в Петербург спешил, да не доехал, пришлось домой поворачивать. И перед смертью тоже говорил, что надо в Петербург ехать, мужа Юлии Львовны, то есть Вас, искать, переживал за нее очень, — Прохор умолк на минуту, а потом продолжил. — Они туда чего поехали-то? Барин, Егор сказывал, Юлию Львовну как дочь родную любил. У него, знаете ли, была дочка, Аннушкой звали. Так в тот год, когда барыня пропала, ровно год исполнился, как померла она от лихорадки, отец и приехал, чтобы могиле ее поклониться. Жена его еще раньше померла, а как дочку схоронил, так один как перст остался.

— Вот как? Жаль, конечно…

— Того барин и велел всем Юлию Львовну Аннушкой величать, когда она в себя пришла, а имени-то своего не помнит, чтобы вроде как дочка к нему вернулась. А как Юлия Львовна простудилась сильно и тоже с лихорадкой слегла, барин так перепугался, что и она, как дочка его, помереть может, всех самолучших врачей к ней приглашал, вот они и сказали ему, что нужно ее в Италию везти, там вроде как солнца больше и море, они и поехали. И когда Юлию Львовну нашли, он тоже с барином был, говорит, в карету ее нести помогал, так что все на его глазах было. Барин тогда как ее увидел, так аж лицом побелел: уж больно сильно Юлия Львовна на прежнюю графиню Закревскую походит, он все понять не мог, как такое быть может, — выпив вторую рюмку, осмелел Прохор. — Ее-то, прежнюю графиню, тут все старики и до сего дня помнят, уж такая красавица была, а потом оказалось, что нашей Юлии Львовне она бабка родная, вона как вышло-то!

— Ты, коли закончил трапезничать, то ступай. Один хочу остаться, — поднялся из-за стола Павел.

— Конечно, Ваше сиятельство, — вскочил Прохор. — Я в людской нынче переночую.

Оставшись один, Павел прилег. Сон не шел, хотя видит Бог, он безмерно устал в этой поездке. Не такой ему виделась встреча с той, чей образ так бережно хранил в памяти долгие годы. Да, неизменным остался тонкий аромат фиалки, что он уловил, едва Жюли приблизилась к нему, так же струился мягкий шелк волос, такими же, как он помнил, были огромные карие глаза, но вот взгляд стал другим. Не было в нем более той наивности юной девушки, слепо влюбленной в него и готовой ради него на любые самые безумные деяния, нынешние глаза смотрели настороженно. Не моя, — горько вздохнул Павел, переворачиваясь на живот, — не моя более! Чужая женщина в самом расцвете своей красоты, холодная и чужая, но от того не менее желанная, и при взгляде на нее быстрее бежит кровь по жилам, а желание туманит разум. Оттого и не смог удержаться в порыве коснуться ее и, кажется, напугал. Каждое слово из ее рассказа впивалось иглой боли в сердце, а уж то, как она Левашова величать изволила… Не Сергей Александрович, а Серж, будто не посторонний человек, а милый сердцу друг. Что предпринять теперь? Увезти с собой в Петербург? Да захочет ли? Мучимый сомнениями, Павел уснул уже под утро, когда улеглась наконец бесновавшаяся всю ночь за окнами метель.

Жюли так и вовсе не спала всю ночь, гадая о том, какие мысли бродят ныне в голове у ее супруга. Как холоден он был с ней, будто и не рад встрече, будто видеть ее тяжкая повинность это для него. Боже, а коли так и есть? Столько времени прошло, может, давно уж другая царит в его душе и сердце, а она, свалившаяся на голову невесть откуда пропавшая жена, и есть самое тяжкое бремя? Но тут же вспоминала касание его горячих губ к своему виску, и от этого переворачивалось и сладко замирало сердце в груди. Такой близкий — и такой далекий! Да как же можно уснуть, когда стоит открыть дверь и пройти по коридору несколько шагов, чтобы оказаться на пороге его спальни. Несколько раз Юленька вскакивала с постели и, накинув на себя капот, подходила к двери, но, взявшись за ручку, отступалась от своего намерения. Как бы ни хотелось быть с ним, стыдно было предложить себя столь откровенным образом, а еще более страшно, чем стыдно, — оказаться отвергнутой. Вернувшись в постель и поджав под себя озябшие ноги, она тихо роняла слезы в подушку, страдая от того, что одно касание его рук разбудило в ней то, что, казалось, давно умерло и похоронено. Думая о том, она то вертелась ужом на постели, сбивая в ком простыни, то, провалившись в забытье, металась и вскрикивала, чем несколько раз будила Ташу, спавшую чутким сном в будуаре.

Почти и не сомкнув глаз, Жюли поднялась едва рассвело. Рывком отодвинула тяжелые портьеры, впуская в комнату холодный свет зимнего утра. Зябко поежилась в тонкой сорочке, дрова уж давно прогорели в печи, и в комнате царила утренняя прохлада. Подышав на замерзшее стекло, потерла его ладонью и выглянула в маленькую проталину. Ух, намело! — любуясь заснеженным парком, улыбнулась она. Захотелось взять Николку да пойти на улицу, подышать морозным воздухом, поглядеть, как деревенские ребятишки катаются с горки, но вспомнив вчерашний день и все, что с ним связано, только горько вздохнула. Взяв со стола колокольчик, позвонила. Явившийся на зов лакей бросился растапливать печь, пока барыня умываться изволили. Завершая утренний туалет, она краем уха услышала топот маленьких ножек по коридору — это проснулся Николка и спешил в ее спальню за своим утренним поцелуем. Жюли улыбнулась, ожидая, что вот-вот откроется дверь, когда услышала за дверью сердитый голосок Машеньки:

— Полно капризничать, Николай Васильевич. Маменька Ваша, небось, всю ночь не спали, не вставали, поди, еще, позже зайдем к ней.

Вырвав у няньки руку и показав ей язык, маленький проказник с громким визгом бросился наутек. Маша, улыбнувшись неугомонности маленького барина, поспешила за ним, дабы утихомирить расшалившегося сорванца, пока тот весь дом не перебудил, и испуганно ахнула, когда открылась дверь одной из спален, и в коридор вышел вчерашний поздний гость, в которого и влетел со всего размаху Николка.

Павел в немом изумлении взирал на мальчишку, ухватившегося за полу его бархатного шлафрока, чтобы не упасть. Проснувшись, он никак не мог понять, что именно прервало его тревожный сон, пока не услышал детский смех за дверью. Решив поначалу, что ему показалось, он, тем не менее, решил убедиться в том, и вот теперь сверху вниз смотрел на обращенное к нему детское лицо, полное невысказанного изумления.

— Ваше сиятельство, — испуганно пролепетала Настя, дергая за руку Николеньку, — Вы уж извините нас, что разбудили… Идемте, Николай Васильевич, — обратилась она к мальчику, — полно озорничать.

Взяв мальчика за руку, она решительно оборвала его возражения и потащила за собой в детскую, а Николенька все оглядывался на высокого незнакомца, задумчиво глядящего им вслед.

Павел провожал их глазами до тех пор, пока девушка и мальчик не скрылись за поворотом длинного коридора. Его поразил явственно читающийся страх в глазах девушки: подумаешь, разбудили, невелика беда, чего же она столь сильно испугалась? Отчего едва ли не бегом утащила за собой мальчонку? Подумав о мальчике, Павел улыбнулся. И все же, кому пришло в голову привезти с собой на похороны малыша? Не тот это повод, чтобы ребенка с собой возить. А может, и не привозил его никто? — мелькнула в голове мысль, заставившая похолодеть. Развернувшись, Шеховской решительно направился в ту сторону, куда ушли девушка и мальчик.

Оставив Николку в детской, что была в мезонине, Настена торопливо спускалась по лестнице за завтраком для маленького барина и едва не столкнулась с князем. Прижавшись к стене, девушка испуганно моргнула, мгновенно догадавшись, что именно ее он и разыскивает.

— Поди-ка сюда, — позвал ее князь. — Тебя как звать-величать?

— Машей, Ваше сиятельство, — присела в книксене девушка.

— И куда же ты, Настенька, мальчика дела? — поинтересовался Павел.

— Так в детской оставила, завтракать ему пора, — ответила девушка и тут же прикрыла ладошкой рот, поняв, что проговорилась ненароком.

— В детской, говоришь? — нахмурился Шеховской. — А ну-ка, проводи меня.

— Так не велено… — замялась Машенька.

Но князь ее уже не слушал. Взяв девушку за локоть, да так, что и руки невозможно было вырвать из этой железной хватки, он стал решительно подниматься по лестнице, и Насте ничего не оставалось, как только последовать вслед за ним.

— Которая дверь? — обернулся он к перепуганной няньке.

Настя молча указала на одну из дверей, и как только он выпустил ее локоть, вихрем слетела вниз по лестнице, торопясь в покои к барыне. Толкнув дверь, Павел вошел в светлую просторную комнату. Мальчик был тут и выстраивал на полу своих солдатиков, занимая себя шуточной баталией.

— Bonjour, monsieur (Доброе утро, сударь), — оторвался он от своего занятия, внимательно разглядывая вошедшего.

— Bonjour, — улыбнулся Поль, присаживаясь рядом с ним и стараясь разглядеть черты его лица.

— Ты позволишь мне? — протянул он руку к коробке с солдатиками.

— Oui, s'il vous plaНt (Да, пожалуйста), — подвинул ему игрушки Ники.

Рассматривая мальчика, Павел подмечал фамильные черты — цвет глаз, ровные дуги бровей, длинные ресницы, ровный прямой нос, — с каждым мгновением убеждаясь, что видит перед собой собственную уменьшенную копию. Удивление и радость от этого открытия мешались в душе с клокотавшей яростью. Хотелось прямо сейчас спуститься вниз, разыскать Жюли и свернуть ее точеную шейку. А ведь вчера клялась, что ни единым словом не солгала! — злился он. Она что же, рассчитывала сохранить сей факт в тайне, избавиться от него и продолжить жить, как жила? А может, есть кто-то другой, и потому… И Левашов смолчал: все, что его интересовало, так это то, как он намерен поступить с объявившейся из небытия супругой, — скрипнул зубами Павел, вспомнив слова графа о том, что ежели он не намерен признать супругу, то он, Левашов, собирается сделать ей предложение.

Юленька нетерпеливо постукивала носком домашней туфельки по ножке трюмо, дожидаясь, когда Таша закончит укладывать непослушные локоны и гадая при этом, куда делся Николка и почему так и не заглянул к ней. В дверь постучали и, не дожидаясь позволения войти, в комнату вбежала запыхавшаяся Маша.

— Юлия Львовна, Богом клянусь, нету моей вины в том! — едва не плача, начала она.

— С Николенькой что? — схватилась за сердце Жюли.

Маша отрицательно замотала головой:

— Его сиятельство Николеньку увидели в коридоре…

— И!? — вскочила со стула Жюли.

— Я не виновата! Я Николеньку в детскую отвела, а князь велел мне проводить его туда.

— Ах! Дуреха! — не сдержалась Юленька. — А вот велю тебя на конюшне выпороть! Ты о чем думала? — заметалась она по комнате.

Окинув испуганных горничную и няньку сердитым взглядом, Жюли выскочила за дверь и быстрым шагом направилась в детскую.

Господи! Что я ему скажу?! Коли велел к мальчику отвести, неужто догадался обо всем? А ведь еще вчера хотела сказать ему, да решила, что лучше поутру, — положив ладошку на дверь и прислонившись к ней лбом, вздохнула Жюли. Ах! Надо было еще вчера признаться! — расстроенно думала она. Смолчала, испугалась, да только хуже сделала. Собравшись с силами, она толкнула дверь и вошла.

— Маменька, Вы уже встали! — подскочил Николка, бросив игрушки. — А мне Маша не велела Вас будить.

— Ничего, mon cher, — улыбнулась Жюли, целуя подставленную щеку и страшась поднять глаза на Шеховского.

Выпрямившись, Жюли обеспокоенно глянула на супруга, застывшего в нескольких шагах от нее. От взгляда, которым он окинул ее, повеяло холодом.

— Я так полагаю, madam, у нас с Вами появился еще один повод для обстоятельной беседы, — процедил он.

— Не здесь и не сейчас, — отчеканила Жюли. — Если Вы не забыли, у меня, как у хозяйки этого дома, имеются некоторые обязанности. После завтрака я к Вашим услугам.

Павел удивленно вздернул бровь. А его маленькая жена и впрямь переменилась: ранее она никогда не позволила бы себе подобного тона в разговоре с ним. Но какова! — усмехнулся он. — Дала понять, что хозяйка здесь она, а он всего лишь гость.

— Как Вам будет угодно, — склонил голову Шеховской.

Дойдя до двери, он оглянулся на мать и дитя, прильнувших друг к другу.

Жюли вздрогнула от той злости, что мелькнула в его взгляде, но он быстро справился с собой, и вот уж его лицо не выражало ничего более, кроме холодного равнодушия, болью отозвавшегося в душе.

Спустя полчаса Юленька уже была в столовой, приветствуя тех, кто остался ночевать в усадьбе. За столом пробежал тихий ропот, когда в дверях показался князь Шеховской.

— Господа, — едва заметно улыбнулась Жюли, — разрешите представить Вам его сиятельство князя Шеховского Павла Николаевича, моего старинного друга.

Друга, — отметил про себя Павел, вежливо раскланиваясь на приветствия.

— Павел Николаевич, — обратилась она к нему, — примите мою благодарность, что в сей скорбный час, Вы смогли приехать, дабы поддержать меня.

— Ну что Вы, Анна Николаевна, — отозвался он, — это мой долг, быть рядом с Вами в дни трудных испытаний.

"Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть", всплыли в голове Жюли слова обряда венчания.

 

Глава 34

После завтрака никто не стал задерживаться. Шеховской предложил руку Жюли, дабы проводить ее в гостиную, где уже собирались те, кто остался в имении со вчерашнего вечера по причине разыгравшейся метели. Прислуга уже подготовила все к отъезду, и нечаянные гости торопливо прощались, собираясь покинуть усадьбу. Пальцы Жюли дрогнули, сминая ткань на рукаве его мундира. Вдохнув знакомый аромат сандала, она на мгновение прикрыла глаза: как же тяжело было удержаться от желания прильнуть виском к его плечу, спрятаться от всего мира, от мучительных сомнений и от себя самой в надежности крепких объятий.

— Юлия Львовна, — обратился он к ней с едва заметной улыбкой, когда последний возок отъехал от крыльца, возвращая ее из мира грез на грешную землю, — не желаете совершить прогулку?

— С удовольствием, Павел Николаевич, — обернулась она к нему.

— Предлагаю встретиться в парке через полчаса, — предложил князь.

— Я буду, — отозвалась Жюли.

От Павла не ускользнуло то, как она нахмурилась, как нервно чуть прикусила губу. Ох, не ведут себя так невиновные! — закралась в голову мысль, заставившая его усомниться в правильности принятого за завтраком решения.

Спустя полчаса Юленька вышла на крыльцо особняка. Прищурившись от слепящего глаза солнечного света, отражающегося от наметенных за ночь сугробов, она спустилась с крыльца и оперлась на предложенную Шеховским руку. В звенящей тишине позднего зимнего утра по расчищенной поутру дворником центральной аллее в полном молчании шли мужчина и женщина, а над ними сверкали и переливались на солнце своды сказочного кружева, созданного природой из простирающихся над головами прогуливающейся пары ветвей и выпавшего ночью снега. Тихо поскрипывал под неторопливыми шагами снег. Каждый из них был погружен в собственные мысли, и никто не решался начать тягостный для обоих разговор.

Достаточно удалившись от дома, Павел остановился.

— Жюли, — заговорил Шеховской.

— Я Вас слушаю, Павел Николаевич, — отозвалась Юленька, стараясь, чтобы голос ее звучал ровно и ничем не выдал охватившего ее волнения.

Павел окинул взглядом обширный парк, роскошный особняк:

— Закревское немаленькое имение, и, как я понимаю, ныне Вы здесь полновластная хозяйка, — заметил он.

Жюли кивнула головой, подтверждая его слова, но все еще не понимая, к чему он клонит.

— Все это так, Павел Николаевич, но прошу Вас, говорите прямо.

— Извольте. В сложившейся ситуации у нас с Вами есть два выхода. Вы можете остаться здесь, и я никогда более не побеспокою Вас — разумеется, если таковым будет Ваше желание, — добавил он, заметив, как она нахмурилась при этих словах.

— И каковы будут Ваши условия? — поинтересовалась Жюли, решив выслушать его до конца, несмотря на то, что хотелось тотчас возразить ему, признаться в том, какой мучительной для нее была прошедшая ночь, какую боль ей причиняет его равнодушие к ней.

— Я заберу сына и увезу в Петербург. Вы ведь не станете отрицать, что Николай мой сын?

— Не стану, — вздохнула Жюли.

Заметив, что она собирается возразить, Павел нетерпеливым жестом остановил ее.

— Николай поедет со мной, и это не обсуждается, — глядя в ее потрясенные глаза, произнес он. — Он станет моим воспитанником, а позже я намереваюсь подать прошение об усыновлении. Вас же, madam, я попрошу об одном: никогда ни под каким предлогом не появляться в столице и не пытаться увидеться с мальчиком.

Жюли отвернулась, стараясь скрыть слезы разочарования, выступившие на глазах: он не собирается признать ее! Что ж, прошло почти пять лет, наверное, за это время в его жизни появилась другая женщина.

— Вы говорили, что есть два пути разрешения нашей ситуации, — не глядя на него, едва выдавила она из себя. — Какой второй? — сглотнув ком в горле, мешавший говорить, поинтересовалась Жюли.

— Второй, — задумчиво отозвался Шеховской, — состоит в том, что Вы станете вновь княгиней Шеховской. Вы поедете со мной, но в этом случае для Вас не будет обратного пути. Выбирая этот путь, Вы выбираете меня, — внезапно охрипшим голосом продолжил он. — Вы вновь станете моей женой во всех смыслах, — добавил он, не отводя пристального взгляда от ее лица.

— Я выбираю второй, — прошептала Жюли пересохшими губами. — Я ведь и надеяться не смела, что в Вашей жизни никого нет.

— После встречи с графом Левашовым я просил свою невесту разорвать помолвку, — вздохнул Поль и недоверчиво покачал головой, указывая на особняк. — Поверить не могу, что Вы готовы расстаться со всем этим!

— Я в любом случае остаюсь здесь единственной хозяйкой, Павел Николаевич. Василий Андреевич составил два завещания, — тихо ответила Жюли. — В зависимости от того, какое решение Вы примете, одному из них будет дан ход. Но это имение и титул графов Закревских должны перейти моим детям как прямым наследникам.

— Ваш дядюшка весьма предусмотрительный человек, — заметил Павел, поражаясь дальновидности Закревского и еще более той заботе, какую он проявил в отношении Жюли.

Даже став княгиней Шеховской, она сохраняла за собой имение и, мало того, как явствовало из ее слов, по условиям завещания оставалась здесь единственной и полновластной хозяйкой.

— Когда Вы желаете ехать? — обратилась она к нему.

— Чем скорее, тем лучше, — отозвался Павел. — Нас ждет грандиозный скандал в столице, но ведь нам с Вами не привыкать, — улыбнулся он уголками рта.

Стянув перчатку, Павел осторожно поправил выбившийся из-под шляпки локон, коснувшись при этом тыльной стороной ладони щеки Жюли. От этой мимолетной ласки у нее перевернулось сердце в груди. Шагнув к нему, она подняла голову, не отводя взгляда от его лица.

— Не смотрите так на меня, ma сherie, — усмехнулся Шеховской, — если не хотите, чтобы я поцеловал Вас.

— А если хочу? — прошептала она в ответ.

При этих ее словах у Павла перехватило дыхание. Не задумываясь о том, что делает, он снял фуражку и, наклонившись, едва коснулся поцелуем чуть приоткрытых губ. Кровь вскипела в жилах, бухая в висках, словно молот по наковальне. С тихим стоном он углубил поцелуй, стиснув в объятьях тонкий стан, сминая нежные губы, чувствуя, как Жюли прильнула к нему всем телом, уцепившись за его плечи. Вспомнив, что хотел лишь коснуться поцелуем ее губ, Павел оторвался от нее и отступил назад, но так и не смог отвести взгляда от припухших губ.

— Pardonnez-moi, (Простите меня), — отступил он еще на несколько шагов. — Я не должен был… — повернувшись к ней спиной, Шеховской надел фуражку и торопливо зашагал к дому.

Он, видимо, совершенно лишился разума, коли пошел на поводу у своего желания, — нахмурился Павел. — Что он знает о ней нынешней? Только то, что она сама ему рассказала о себе? Закревского более нет в живых, и никто не может ни подтвердить ее слова, ни опровергнуть. Но разве впервой ей лгать? Разве не назвалась она Анной пять лет назад в Петербурге? Разве не морочила ему голову, делая вид, что они впервые встретились на вечере у Радзинских? И пусть тогда у нее были причины скрывать свое настоящее имя, что ему известно о ее мотивах сегодня? Однажды он уже отдал ей свое сердце, и едва разума не лишился, когда думал, что потерял ее безвозвратно.

— Поль, — тихо окликнула его Жюли, но он не остановился, хоть и замер на мгновение, явно услышав свое имя в звенящей морозной тишине.

Глядя, как он уходит от нее по заснеженной аллее, Юленька закусила губу, чтобы не заплакать. Таша, тайком последовавшая за барыней и ставшая невольной свидетельницей поцелуя, видя, как уходит князь, торопливо направилась к застывшей на месте барыне.

— Юлия Львовна, — протянула она ей платок с пылающим от смущения лицом, — не плачьте, не рвите сердце себе, образуется все!

— Не поверил он мне, Таша! Не поверил, — покачала она головой, промокнув глаза.

— Стало быть, здесь остаемся? — вздохнула Наталья.

— Нет, милая. В Петербург едем. Господи, дай мне сил пройти через все это, — прошептала она, глядя в безоблачное синее небо, — не оставь милостью своей!

Постояв на улице еще с четверть часа, чтобы следы слез стали менее заметны на лице, Юленька направилась к дому. Поднимаясь в свои покои, она застала слугу князя выносящим багаж из комнаты, в которой поселили Шеховского.

— Прохор, — позвала она его, — неужели его сиятельство уехать решили?

— Велели экипаж заложить, больше ничего не ведаю, — сочувственно глядя на нее, ответил денщик.

Выйдя из спальни и на ходу натягивая перчатки, Шеховской остановился перед Жюли.

— Я собирался попрощаться с Вами.

— Вы уезжаете?! — изумленно воззрилась она на него.

Павел кивнул головой.

— Я буду ждать Вас в Полтаве, — он протянул ей конверт. — Здесь название гостиницы, где я остановлюсь. Я понимаю, что пока не истечет девять дней, Вы не можете покинуть Закревское. Увидимся через неделю. Надеюсь, к этому времени Вы будете готовы.

— Вам не обязательно уезжать, Павел Николаевич.

— Так будет лучше для всех нас. И помните, Вы дали мне слово, сударыня, — склонился он над ее рукой.

Проводив его глазами, Юленька, едва переставляя ноги, дошла до своих покоев и, толкнув дверь, ступила в комнату. Оставшись одна, она опустилась на скинутый на пол салоп и разрыдалась. Вслед за ней в комнату вошла Таша и, увидев ее на полу, кинулась поднимать зашедшуюся в рыданиях барыню.

— Вон! Все вон! — отмахнулась от нее Жюли. — Оставьте меня! Все вон пошли! — прикрикнула она на топтавшегося в дверях лакея и замершую подле нее испуганную камеристку.

Ближе к обеду, наплакавшись до хрипоты в горле и рези в глазах, Юленька поднялась и позвонила.

— Воды мне холодной принеси умыться, — распорядилась она, едва Наталья появилась на пороге. — Маше скажи, пусть вещи Николки укладывать начинает, а ты мои начинай собирать. И пусть кухарка зайдет, меню надо обсудить, — бросила она вслед заторопившейся исполнить приказание барыни Таше.

На четвертый день своего пребывания в Полтаве Павел, устав сидеть в четырех стенах провинциальной гостиницы, а еще более — от сводящего с ума ожидания, не единожды пожалев о поспешном своём решения дожидаться Жюли в Полтаве, решил поужинать не у себя в номере, а в ресторации. Поинтересовавшись у хозяина гостиницы, где в городе имеется приличное заведение, Шеховской отправился по рекомендованному ему адресу.

Обстановка провинциальной ресторации во многом уступала столичным, но тем не менее кухня оказалась вполне приличной. Павел уже заканчивал ужин, когда его внимание привлекла довольно шумная компания молодых людей. Вино, как известно многим развязывает язык, а он никогда не был любителем хмельных откровений, но тут поневоле прислушался к словам молодого человека с очень примечательной внешностью, явно пребывавшего в сильном подпитии. Поставив на стол пустую рюмку и вновь потянувшись к бутылке, тот заговорил:

— Вот и я говорю, что после смерти Закревского дочка его приемная уж больно лакомый кусочек, — пьяно ухмыльнулся он, обращаясь к приятелям. — Молода, лицом на диво хороша, а уж имение… Да с таким приданым замуж выскочит — и оглянуться не успеешь. Тут уж ухо востро держать надо, пока не опередили, — рассмеялся он.

— Не больно-то Вы, Михаил Алексеевич, на такую партию рассчитывайте! — добродушно подшутил над ним один из приятелей. — Хоть и приемная, а все равно графиня.

— В лепешку расшибусь, но моя будет! — грохнул по столу бутылкой Вирановский. — Зря я, что ли, с самого лета, как они с отцом из-за границы приехали, через день визиты наносил? Правда, есть один неприятный момент: придется усыновить ее щенка, нагулянного.

Шеховской думал, что уже не способен на подобные взрывы ярости, что давно в прошлом остались эмоции, способные вывести его из себя. Жестом подозвав полового он поинтересовался, указав на шумную компанию:

— Любезный, не подскажешь, кем будет сей Михаил Алексеевич?

— Так это, Ваша милость, помещик здешний, Вирановский.

Отпустив кивком прислугу, Павел задумался.

— Только говорят, что вроде к ней в имение уже после похорон князь какой-то столичный пожаловал. И откуда только взялся на мою голову? — продолжил откровенничать Михаил.

Павел не собирался вступать в разговоры, но поняв, что речь идет о нем, не смог сдержаться:

— Простите, господа, не имею привычки подслушивать чужие разговоры, но вас только глухой не услышит, да и разговор у вас, насколько я понял, обо мне идет, — недобро усмехнулся Шеховской, подходя к столу. — Позвольте представиться: князь Шеховской, Павел Николаевич. А Вы, как мне сказали, господин Вирановский?

— Так и есть, Михаил Алексеевич Вирановский, — без особого успеха попытался подняться Михаил, — Так это Вы, что ли, тот самый столичный князь будете? — обратился он к Павлу, поскольку хмель придал смелости его обычно трусоватой натуре.

— Именно я, — холодно ответил Шеховской.

— Тогда, Ваше сиятельство, хочу поставить Вас в известность, что собираюсь просить руки Анны Николаевны, и потому Ваше присутствие подле нее более чем неуместно, — наконец-то встав и чуть покачиваясь, не без апломба заявил Михаил.

— Вынужден Вас огорчить, милостивый государь: сие никак не возможно, — прищурился Павел. — Дама, известная Вам под именем Анны Николаевны Закревской, на самом деле является княгиней Юлией Львовной Шеховской, моей законной супругой, а "щенок нагулянный", как Вы изволили выразиться — мой сын и наследник. Ежели мои слова вызывают у Вас сомнения, готов разрешить их в любом удобном для Вас месте и в любое время. Надеюсь, я ясно выразился?

— Более чем, Ваше сиятельство, — пробормотал не ожидавший подобной отповеди Михаил и плюхнулся на стул.

— Потому попрошу Вас никогда более не приближаться к ней, — улыбнулся недоброй улыбкой Павел. — Если, конечно, Вам дорога Ваша жизнь.

Чуть кивнув опешившему Вирановскому и его компании, Шеховской вышел из зала. Он понимал, что не следовало говорить этого Вирановскому, но не смог сдержать рвущейся наружу ярости. Не в его правилах было угрожать нетрезвому человеку, но и смолчать, когда имя любимой женщины было упомянуто в подобном разговоре, не было сил, хотя он понимал, что Михаил был пьян, и будь он трезв, наверняка не позволил бы себе ничего подобного. Поймав себя на этой мысли, Павел вздохнул. Кого он пытался обмануть, когда предлагал ей остаться в Закревском? Неужели сможет вновь расстаться с ней, когда от одного вида ее перехватывает дыхание, когда сердце сжимается от сладкой боли при одном ее взгляде? Разве сможет он уехать, если по истечении трех дней она не появится в Полтаве? Как жить без нее, зная, что она жива, что у него растет сын, который никогда не узнает, кто его отец, ибо разве сможет он забрать дитя у матери, как бы зол он на нее ни был? Да и после его неосторожного заявления Вирановскому он, по сути, не оставил пути для отступления ни себе, ни ей. Гнев и ярость всегда были плохими советчиками, — покачал он головой, выходя из ресторации. — Но, может, это и к лучшему: мосты сожжены, пути назад нет, и какое бы решение ни приняла Жюли, отныне это более не имеет значения.

Вернувшись к себе в номер, Павел велел Прохору собрать вещи и утром быть готовым к отъезду.

— Куда на сей раз, Ваше сиятельство? — поинтересовался денщик.

— Обратно в Закревское — бросил Поль, располагаясь за небольшим письменным столом.

Уж коли решение принято, настало время сообщить родным, куда и зачем он уехал и с кем намерен вернуться. Написав письмо отцу, Павел запечатал воском конверт и протянул его Прохору:

— Утром снесешь на почтовую станцию.

— Надумали, стало быть, барин! — улыбнулся Прохор.

— Времени на раздумья у меня было предостаточно. Четыре дня только тем и занимаюсь, что думаю, — неохотно ответил Павел. — Как ни крути, нет здесь другого решения, да и быть не может: Юлия Львовна жена мне венчаная перед Богом и перед людьми, Ники мой сын.

— Верно говорите, Павел Николаевич, — отозвался Прохор, вынимая из шкафа вещи, чтобы вновь уложить багаж. — Все верно! Жена должна быть подле мужа своего.

— Да захочет ли? — тихо вздохнул Павел.

На следующий день после полудня дорожный экипаж Шеховских въехал в ворота усадьбы в Закревском. Не дожидаясь, когда возница откроет дверцу экипажа, Павел выбрался на улицу и, осмотревшись, быстро поднялся по ступеням. Что я скажу ей? — входя в двери, думал он. — А коли спросит, зачем вернулся?

— Барыня, — заглянула в будуар к Жюли взволнованная Наталья, — там Павел Николаевич приехали.

— Скажи, что я велела его сиятельство в малый салон проводить, — поднялась с кресла Жюли, поправляя перед зеркалом косынку-"шантильи", прикрывавшую довольно скромное декольте траурного шёлкового платья.

Оглядев свое отражение в зеркале, Юленька с бьющимся сердцем спустилась на первый этаж. С чем он пожаловал? Неужели передумал? — едва не задохнулась она от одной этой мысли.

Собравшись с силами, она решительно распахнула обе створки и ступила в небольшую уютную комнату.

— Добрый день, Павел Николаевич, — обратилась она к Шеховскому, рассматривающему картины на противоположной стене.

— Юлия Львовна, — обернулся Павел, — прошу простить меня за вторжение.

— Вам не за что извиняться, — сделав несколько шагов ему навстречу, заметила Жюли. — Двери этого дома всегда будут открыты для Вас.

Подойдя к ней, Павел, поднес к губам протянутую руку. Заглянув в глаза, в которых легко читалась тревога, он перевернул тонкое запястье и коснулся губами ее ладони.

— Это были самые долгие четыре дня в моей жизни, — выдохнул он. — Знать, что Вы рядом, и мучить себя невозможностью быть с Вами… Большей глупости я еще не совершал!

Жюли замерла, боясь шевельнуться, не веря, что все его слова не плод ее воображения, которое слишком часто рисовало ей подобные картины.

— Я скучал, безумно скучал, — добавил он, не дождавшись ее ответа. — В Вашей власти приказать мне уехать, и я сделаю так, как Вы попросите. Я виноват перед Вами!

— Бог мой, Павел Николаевич, — удивленно распахнула она глаза, — в чем Вы виноваты передо мной?

Вспомнив встречу с Вирановским накануне, Павел тяжело вздохнул:

— Боюсь, я не оставил Вам выбора, сгоряча раскрыв нашу тайну одному Вашему знакомому, у которого в отношении Вас имелись вполне определенные намерения.

Жюли улыбнулась едва заметно.

— Я полагаю, это был Михаил Алексеевич Вирановский? Это действительно меняет дело, — заметила она. — Вы и в самом деле не оставили мне выбора.

Павел чуть сжал тонкие пальцы, которые так и не выпустил из своей ладони:

— Вы простите меня?

— А разве у меня есть выбор? — улыбнулась Жюли.

— Нет, — прошептал Шеховской, — у Вас больше нет выбора, ma сherie. И признаться честно, я этому рад.

— Я тоже, — отозвалась Жюли.

— Вы позволите мне остаться?

— Я не позволю Вам уехать! — заглянула ему в глаза Юленька.

— Жюли, — прошептал он в ответ, склоняясь к ней, — Вы не осторожны со словами.

— Я не могу быть осторожной с Вами, — выдохнула она в ответ, приподнимаясь на носочках и подставляя губы для поцелуя.

Черное кружево скользнуло по гладкому шелку ее платья и опустилось на пушистый ковер, горячие губы обожгли стройную шею, тонкие пальцы запутались в золотистых кудрях на его затылке…

Жюли пришла в себя от стука в дверь. Руки Шеховского разжались, выпуская ее из крепких объятий, губы все еще горели от его поцелуев. Отпрянув от него, она принялась приводить в порядок одежду и прическу.

— Войдите! — пригладив руками волосы, отозвалась Жюли.

Никодим распахнул двери:

— Анна Николаевна, к Вам тут с визитом пожаловали…

— Полно, голубчик, я и сама о себе доложить могу, — вплыла в комнату Александра Платоновна Левашова. — Прошу простить, я понимаю, что визиты сейчас не ко времени, — улыбнулась вдова, но улыбка тотчас исчезла с ее лица, как только она увидела стоящую перед ней пару.

От цепкого взгляда графини Левашовой не укрылись ни горящие румянцем щеки Жюли, ни некоторый беспорядок в ее одежде и прическе, ни алые припухшие губы.

— Стало быть, это правда! — усмехнулась она. — А я уж думала, племянничек мой до чертиков допился.

— Александра Платоновна, — холодно улыбнулась Жюли, — чему обязана счастием видеть Вас в Закревском?

— Да вот хотела Вам помощь по-соседски предложить, — так сказать, чем могу; да смотрю, Вы в ней не нуждаетесь.

— Благодарю за заботу, — не удержалась от сарказма Юленька.

— Анна Николаевна, — или Вас теперь Юлией Львовной величать? — может, объяснитесь, что сие означает?

— Я не обязана ничего Вам объяснять! — вспыхнула Жюли.

Павел, хранивший до этого момента молчание, обнял жену за плечи и, повернувшись к графине, улыбнулся ей самой обворожительной улыбкой:

— Александра Платоновна, только на мне лежит вина за сие недоразумение. Юлии Львовне пришлось назваться чужим именем, чтобы сохранить свою репутацию, которая по моей вине могла пострадать.

— Даже так? — распахнула глаза графиня. — Но тогда она не является наследницей Закревского!

— Здесь Вы не правы, — продолжил Павел, чуть сжав плечи Жюли и тем самым призывая ее к молчанию. — Я, признаюсь, что очень сильно обидел свою супругу, и она скрылась от меня у своего родственника, Василия Андреевича Закревского, да так, что я долгое время не мог ее разыскать, и если бы не граф Сергей Александрович Левашов, не нашел бы и по сей день.

Услышав имя пасынка, Александра Платоновна не нашлась с ответом.

— И все равно — это возмутительно! Ввести в заблуждение все общество в округе! Неслыханная дерзость! — выпалила она, пылая негодованием. — Я ни минуты не задержусь в этом доме.

Графиня Левашова, не оглядываясь, покинула комнату, оставив супругов наедине. Юленька в изнеможении прислонилась к супругу: стычка с вдовой отняла все силы.

— Зачем Вы сказали графине, что я сбежала от Вас, потому что Вы обидели меня? — поинтересовалась она.

Павел коснулся губами ее виска, погладил напряженные плечи:

— Потому, что люблю Вас и никому не позволю сомневаться в Вашем душевном здоровье, а именно так и будет, если нам придется открыть правду о Вашем исчезновении.

— Вы готовы предстать в глазах общества тираном и деспотом, только чтобы никто не принял меня за умалишенную? — прошептала Жюли, не в силах поверить, что он готов ради нее на подобную жертву.

— И даже просить у Вас прощения за то, что дурно обращался с Вами на глазах у всего Петербурга, — улыбнулся Поль. — Только бы Вы больше никогда не покинули меня!

— Но вся эта история с Поплавским…

— Пусть Вас это не беспокоит. Прошло уже достаточно времени, и подробности этого дела уже давно забылись. Столичный свет всегда был падок до скандалов, и подобная новость затмит все, что было до того.

Отвернувшись от него, чтобы скрыть слезы, выступившие на глазах, она тыльной стороной ладони вытерла мокрые щеки.

— Могу я увидеть Ники? — обратился к ней Павел.

— Конечно! — обернулась она. — Я велю его привести.

— Жюли, — позвал ее Поль, когда она уже стояла в дверях. — Пообещайте, что никогда более не покинете меня.

— Обещаю, — улыбнулась она. — Никогда более по своей воле я не расстанусь с Вами!

Николенька приезду Шеховского обрадовался, и после того, как Жюли рассказала ему, что Павел Николаевич его отец, до конца дня не пожелал покидать его ни на минуту. После позднего ужина вдвоем Павел проводил Жюли до дверей ее спальни.

— Спокойной ночи, ma сherie, — коснулся он легким поцелуем ее щеки.

— Поль… Я… Мне хотелось Вам сказать…

— Я не смел надеяться, — улыбнулся он. — Вы в самом деле хотели бы видеть меня нынче ночью?

Кивнув головой, Юленька залилась пунцовым румянцем и скользнула за дверь, одарив супруга напоследок смущенной улыбкой. Готовясь ко сну, Жюли не могла унять дрожь в пальцах, придумывая, под каким предлогом ей отослать на время Ташу.

— Таша, принеси мне сбитень с мятой, — велела она.

Отложив гребень, Наталья, сделав книксен, вышла за двери. Подскочив с банкетки, Жюли затушила почти все свечи в спальне, оставив только одну на туалетном столике.

Услышав, как стукнула дверь, ведущая в покои Жюли, Павел выглянул в коридор, проследил взглядом за камеристкой своей жены, что торопливо направилась к лестнице. Отослала, — улыбнулся он, бесшумно выходя в коридор. — Как мальчишка, ей-Богу, — усмехнулся он, — красться в спальню собственной жены. И откуда только взялась эта неловкость между ними, будто не были никогда вместе, будто впервые? Да и сердце стучит так, что, того и гляди, выпрыгнет из груди. Войдя в будуар, Павел тихо постучал. Дверь в спальню распахнулась в туже минуту. Жюли с распущенными по плечам локонами, в одной тонкой сорочке, молча отступила в сторону, пропуская его в комнату. Развернувшись, Павел повернул в замке ключ, не отводя пристального взгляда с ее лица, что в полумраке спальни вдруг показалось ему неестественно бледным.

— Ma сherie, Вы хорошо себя чувствуете? — обратился он к ней тихим шепотом.

— Хорошо, — потянулась она к нему.

Губы приникли к губам в долгом поцелуе, его теплые ладони скользнули по ее обнаженным рукам, лаская, поглаживая, успокаивая. От стука в дверь, Жюли подскочила на месте и отпрянула от Шеховского.

— Барыня, я сбитню Вам принесла, — послышался из будуара голос Натальи.

— Ступай, не хочу уже, — отозвалась Жюли, улыбаясь мужу.

В душе молясь, чтобы не подвела покалеченная рука, Поль подхватил ее на руки и опустил на постель. Маленькая ладошка скользнула в распахнутый ворот рубахи, коснувшись напряженной шеи, пальцы запутались в золотистых кудрях на затылке. Жюли казалось, что у нее кожа горит в тех местах, где его губы касаются ее, голова кружилась от тех признаний, что он шептал ей, ловя губами каждый ее вздох. Она едва не заплакала, когда, стянув с его широких плеч рубашку, увидела свежие шрамы, оставшиеся ему в память о последнем сражении на Камчатке.

Ничего не осталось вокруг, только громкий стук крови в висках, бешенное биение сердца, жар в крови, сжигающий и тело, и душу. Лишь тихо вскрикнула, когда Павел, не удержав своего веса, придавил ее к перине, и только улыбнулась ему в шею, когда услышала, как он тихонько чертыхнулся в ответ.

Проснувшись, едва только начало светать, Поль натянул одеяло на обнаженные плечи жены, любуясь ее совершенными чертами. При воспоминании о прошедшей ночи сладко замерло сердце. Накинув на плечи шлафрок и затянув пояс, Павел тихо вышел из комнаты. На софе в будуаре сонно моргнув шевельнулась Таша. Испуганно охнув, прижала руки к груди и лукаво улыбнулась, заметив, как он приложил палец к губам.

 

Глава 35

После разрыва помолвки с Шеховским Долли планировала покинуть столицу, но Ангелина Леонтьевна настояла на том, чтобы остаться в Петербурге до окончания сезона.

— Долли, душечка, — вновь завела она разговор на волнующую ее тему едва Дарья, устроилась в кресле у окна с рукоделием, — ты пойми, я же тебе только добра желаю.

— Полно, маменька, — оторвалась от начатой работы девушка, всеми силами желая избежать новых нравоучений и уговоров.

— Ma bonne, (Хорошая моя), ну как же ты не поймешь, что надо использовать отпущенное нам время с пользой. Ты думаешь, хоть кто-нибудь вспомнит о тебе на будущий год? Что вокруг тебя по-прежнему толпы поклонников виться будут? Долли, тебе уж двадцать будет.

— Полно, маменька, в старые девы меня записывать! — подскочила с кресла Дарья и заметалась по комнате, как всегда в минуты сильного душевного волнения.

— А что будет, коли князь слова своего не сдержит? Останешься ни с чем, — продолжила наступление Ангелина Леонтьевна.

— Чтобы Павел Николаевич слово свое нарушил! — покачала головой Дарья, — Такого просто быть не может.

— Ну, жениться на тебе он уже обещал, — поджала губы madam Балашова.

— Поверьте, маменька, в сложивших обстоятельствах это наилучшее решение, — в сердцах выпалила Даша.

— В каких таких обстоятельствах? — насторожилась Ангелина Леонтьевна.

— Я не могу Вам сказать. Тайна сия принадлежит не мне, — уклончиво ответила Даша, кляня себя в душе за то, что неосторожно проговорилась матери. И чтобы отвлечь ее от мыслей о таинственных причинах разрыва помолвки, улыбнувшись присела перед ней и взяв в руки маленькую пухлую ладошку, перевела разговор на другую тему. — Пусть будет по-Вашему, маменька. Мы останемся в столице до конца сезона.

— Я всегда знала, что ты у меня барышня в высшей степени благоразумная, — радостно улыбнулась Ангелина Леонтьевна. — К тому же нас на бал-маскарад к Юсуповым пригласили.

Долли лишь улыбнулась на это заявление матери. Наверняка, без Софьи Андреевны здесь не обошлось. После отъезда Павла Николаевича из столицы княгиня Шеховская уж не раз нанесла визит скромному семейству Балашовых. При этих встречах Дарья ни раз ловила себя на мысли, что Софья Андреевна словно ощущает за собой какую-то вину из-за разрыва злополучной помолвки. Во всяком случае княгиня была весьма приветлива с ней и всячески выказывала ей свое расположения ни раз упоминая в разговоре, что будет счастлива оказать девушке свое покровительство. Видимо, приглашение к Юсуповым было получено не без ее участия.

— Прекрасно, маменька, — постаралась улыбнуться как можно беззаботнее Долли. — Я немедленно займусь выбором костюма.

Размышляя над тем, какой костюм выбрать для самого грандиозного бала столицы, Даша решила остановиться на Екатерининской даме: напудренный парик и шелковая маска надежно укроют ее от любопытных взглядов.

После того, как в столичных гостиных прошел слух о разрыве помолвки между князем Шеховским и mademoiselle Балашовой, ее скромная персона оказалась едва ли не в центре внимания всех столичных сплетников. Столь пристальное внимание стало одной из причин, по которой ей хотелось покинуть столицу как можно быстрее. Молва быстро разнесла причины разрыва между ней и князем, и теперь многие гадали, кто из ее многочисленных поклонников стал этой самой причиной.

Лишь тот, о ком она мечтала подолгу сиживая в библиотеке с книгой на коленях, не обращал на нее ни малейшего внимания. С той памятной встречи, когда Павел представил ей графа Левашова минуло три недели. За это время они виделись лишь раз, мельком в опере. Признав ее, Сергей Александрович лишь сухо кивнул головой в знак приветствия и будто растворился в пестрой разряженной толпе. Позже, сидя в партере, Долли заметила его в одной из лож второго яруса и больше уж не смотрела на сцену. Все ее внимание было поглощено предметом ее девичьих грез и его очаровательной спутницей, наличие которой вызвало мучительное чувство ревности и жгучую обиду, что вылилась потоком слез тем же вечером, едва она оказалась в стенах своей спальни.

Собираясь на маскарад в дом Юсуповых, Долли и не надеялась на новую встречу. Не запрещая себе мечтать о нем, она тем не менее не строила иллюзий о том, что эти мечты сбудутся. Оглядев в зеркале своё отражение, Долли вздохнула. Шелковая маска скрыла ее черты, парик сделал ее и вовсе неузнаваемой. Подтянув вверх, по ее мнению чересчур откровенное декольте, роскошного платья из небесно-голубого атласа, Дарья подхватила со стола кружевной веер и набросив на руку длинный шлейф, покинула свои апартаменты.

Набережная Мойки в тот вечер оказалась запружена экипажами и им с маменькой довольно долго пришлось дожидаться своей очереди, чтобы попасть во дворец. Сняв верхнюю одежду и передав ее на руки подоспевшему лакею, Дарья зябко повела оголенными плечами. По обнаженной до лопаток спине пробежал холодок, то ли от страха, от ли от возбуждения, что вдруг овладело ее натурой. Предчувствие чего-то необыкновенного охватило ее целиком. Высоко подняв голову, Даша, держась чуть позади маменьки, которая не преминула выразить свое почтение очаровательной хозяйке дома княгине Юсуповой, ступила в бальный зал.

Колонный зал, освещенный сотнями свечей в трех огромных люстрах, сверкал мрамором колон и начищенным паркетом. Казалось, сегодня здесь собрался весь свет Петербурга, чтобы блеснуть друг перед другом умопомрачительной роскошью маскарадных костюмов и фамильными драгоценностями. Долли, невольно коснулась жемчужного кулона на тонкой золотой цепочке, подаренной ей родителями в день ее восемнадцатилетия. Вновь к ней вернулось чувство неуверенности и скованности, которое было ее постоянным спутником до помолвки с Шеховским. Как же она привыкла ощущать его молчаливую поддержку за своей спиной и ныне вдруг растерялась, оказавшись один на один с великосветским Петербургом. Невольно шагнув в тень колоны, Дарья бросила быстрый взгляд в зеркало, в котором отразилась незнакомка в голубом платье. Тем и хорош маскарад, — улыбнулась она своему отражению, — что лица всех присутствующих скрыты масками. Взяв с подноса, проходящего мимо слуги бокал с шампанским, Долли пригубила вино. По заведенной традиции бал в доме Юсуповых открывался полонезом. Наблюдая, как выстраиваются для танца пары, Даша незаметно для себя допила шампанское, обнаружив, что бокал пуст, она взяла еще один.

— Сударыня, Вы позволите, — взяв из ее рук бокал с недопитым вином, молодой человек в камзоле кавалера петровской эпохи, предложил ей руку.

То ли шампанское так подействовало, то ли сознание того что никто здесь не знает о том, кто скрывается под маской екатерининской дамы, Долли пожав плечами, вложила свою руку в протянутую ладонь. Странное бесшабашное веселье охватило ее, когда заиграла музыка, и пары двинулись в чопорном танце. Расправив плечи и придерживая длиннющий шлейф, Дарья, опираясь на руку своего партнера, легко заскользила по паркету. За полонезом, последовал вальс, закруживший девушку в стремительном вихре. Атмосфера праздника и всеобщего веселья передалась и Даше. Перестав всякий раз оглядываться на маменьку, Долли всецело поддалась чарующей магии маскарада. Голова кружилась от яркости красок, выпитого шампанского и легкого флирта, которым, она наслаждалась едва ли не впервые, не задумываясь о том, какое впечатление она произвела в обществе. После стремительной мазурки Даше показалось, что лиф ее платья соскользнул несколько ниже, чем то допускалось приличиями. Раскрыв веер и прикрыв им декольте, она устремилась прочь из бального зала, рассчитывая найти где-нибудь тихий уголок, где она без помех сможет поправить свой туалет. Даша так спешила, что проходя мимо небольшой компании, ведущей весьма оживленную беседу, задела мужчину, стоящего на ее пути.

— Pardonnez-moi, (Простите), — бросила она на ходу и, не оглядываясь, поспешила дальше к выходу на галерею.

Сергей Александрович Левашов едва не уронил бокал и, расплескав добрую половину его содержимого, возмущенно глянул вслед удаляющейся женщине. Маленькая родинка, чуть выше кромки глубокого выреза платья, привлекла его внимание. Словно огнем обожгло воспоминание: полумрак экипажа, его пальцы затягивающие шнуровку корсета. Ему еще тогда хотелось коснуться этой крохотной отметины. Не может быть! — не поверил своим глазам Левашов.

— Господа, прошу простить меня, — улыбнулся он своим собеседникам. — Кажется, я встретил здесь одну свою давнюю знакомую.

Стараясь не выпустить женщину из виду, Серж направился вслед за ней. К его удивлению, незнакомка явно стремилась к уединению. Выйдя из бального зала на просторную галерею, она остановилась, чтобы перевести дыхание и, оглядевшись, продолжила свой путь в ту сторону, где почти не было освещения. Может от того, что кровь гулко стучала в висках, и шумело в голове, Даша не услышала шагов за своей спиной. Остановившись, она положила веер на низенькую банкетку, стоящую в затененном алькове и попыталась подтянуть вверх съехавший корсет.

— Ну, вот мы и встретились, madam, — услышала она за своей спиной и едва не вскрикнула, обернувшись.

Левашов, сняв маску, рассматривал ее с веселым изумлением на лице.

— Вы знаете, кто я? — удивленно спросила Дарья.

От волнения голос ее прозвучал чуть хрипло.

— Имени Вашего я, к своему великому сожалению, не знаю, но мы определенно встречались, — усмехнулся Серж.

— Разве? — невольно улыбнулась в ответ Дарья.

Игра эта показалась ей забавной.

— О да, и при довольно интересных обстоятельствах, — чуть приподнял бровь Левашов. — Я бы даже сказал, что обстоятельства эти были несколько скандальными, — понизил он голос.

— Даже так? — Даша отступила от него в тень алькова. — Отчего же я не припомню ничего подобного, сударь?

— Так позвольте напомнить, — шагнув к ней, Сергей обхватил тонкий стан и притиснул девушку к стене.

О Боже! Я совершенно лишилась разума, — думала Даша, отвечая на дерзкий поцелуй. В дыхании графа чуть заметно ощущался запах вина, но это не было ей неприятно. То, что он принял ее за другую, было совершенно очевидно, но Долли не спешила развеять его заблуждение. Ладони ее скользнули ему на плечи, ощутив ее отклик, Сергей лишь крепче сжал ее в объятьях. Шеховской целовал ее однажды, но от того поцелуя не кружилась голова, не слабели колени, не обмирало от страха и восторга сердце в груди. Павел не был ей неприятен, но испытанное ей тогда ощущение не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило с ней сейчас.

— Belle, accueil ma (Красавица, желанная моя), — шептал Сергей, касаясь губами стройной шеи.

Испугавшись прорвавшейся в его голосе страсти, Долли уперлась ладонями в широкую грудь.

— Пустите, Сергей Александрович, — взмолилась она, отталкивая его от себя.

Прозвучавший в ее голосе страх, отрезвил затуманенную страстью голову Левашова. Выпустив ее из своих объятий, Сергей протянул руку и сдернул с ее головы парик.

— Кто Вы? — голос его зазвучал холодно и требовательно.

Подняв руки, Дарья развязала шелковые шнурки на затылке и чуть помедлив, сняла маску.

— Дарья Степановна, не могу сказать, что я рад встрече в подобных обстоятельствах, — сухо заметил Левашов.

— Невероятно!

Оглянувшись на прозвучавший в тишине галереи возглас, Серж замер.

— А я все гадала, кто же стал причиной разрыва помолвки, — улыбнулась красивая блондинка в костюме пастушки.

— Мария Петровна, мое почтение, — поприветствовал ее Сергей. — А я смотрю, Вас по-прежнему волнует личная жизнь князя Шеховского, — не сумел скрыть сарказма граф.

Мари вспыхнула, но тотчас улыбнулась в ответ самой обворожительной улыбкой:

— Ваша не менее интересна, — парировала она, кивнув головой в сторону застывшей в ужасе Дарьи.

Одарив напоследок насмешливым взглядом графа и его спутницу, Мари величественно удалилась в сторону бального зала.

— Как она оказалась здесь? — прошептала побелевшими губами Долли.

— Видимо с той же целью, что и мы, — нахмурился Левашов, заприметив мужской силуэт на противоположном конце длинной галереи.

— Ну, знаете ли! — разозлилась Даша. — Я Вас сюда не приглашала и цель у меня была несколько иная.

— И какая же, позвольте полюбопытствовать? — усмехнулся Левашов. — Свидание, но не со мной?

Дарья вспыхнула и, отвернувшись от него, попыталась подтянуть корсет повыше. Заметив ее движение, Сергей едва не расхохотался.

— Боже! Снова корсет! Позвольте, я помогу Вам.

— Не стоит, Сергей Александрович, — прошипела Даша. — Вам не следует находиться здесь.

— Дарья Степановна, поздно волноваться о Вашей репутации, — вздохнул Левашов. — Считайте, что от нее уже ничего не осталось.

Когда смысл сказанного им, достиг сознания Дарьи, она, судорожно вздохнув, опустилась на банкетку и закрыла лицо руками.

— Я не знаю, что мне делать, — выдохнула она. — Как я смогу вернуться туда? — посмотрела она в сторону бальной залы.

— Вам ничего не придется делать, — присел подле нее Сергей. — Завтра я встречусь с Вашим папенькой и попрошу Вашей руки.

— Не понимаю. Зачем Вам это нужно? — покачала она головой.

— В том, что случилось, есть немалая доля и моей вины, — заметил Серж. — Я ошибся, приняв Вас за одну свою давнюю знакомую.

— А я не остановила Вас, — покраснела Долли.

— И все же, позвольте, я помогу Вам.

Повернувшись к нему спиной, Долли застыла как изваяние. Стянув перчатки, Сергей расстегнул пуговицы ее платья. Когда его пальцы ненароком коснулись ее обнаженной спины, чуть выше кромки тонкой сорочки, Даша вздрогнула, потяжелело в груди, кровь застучала в висках, участилось дыхание.

— Шнурок лопнул, — прошептал он ей на ухо.

— Какой ужас, — не сдержала тихий смешок Дарья.

— Я попробую связать его, — продолжил Сергей, невольно улыбнувшись.

Затянув шнуровку корсета, Левашов проворно застегнул все пуговки:

— Ну, вот и все.

— Из Вас получилась превосходная камеристка, — обернулась к нему Даша. — Благодарю.

— Всегда к Вашим услугам, mademoiselle, — отвесил шутовской поклон Левашов. — Позвольте предложить Вам свою руку.

Дарья вернулась в зал под руку с графом Левашовым. Она не стала вновь надевать маску, вернув на место лишь парик.

— Где Ваша маменька? — шепнул ей на ухо Сергей.

Оглядев зал и найдя глазами мать, Даша указала на нее Сержу.

— Что Вы собираетесь делать? — обеспокоенно поинтересовалась она.

— Представиться будущей родственнице, — усмехнулся Левашов.

— Может, обойдется? — с сомнением в голосе, протянула Даша.

— Это маловероятно, — нахмурился граф. У нас с madam Ярынской счеты давние… Ну, же выше голову, — тихо заметил он. — Вы же не на эшафот поднимаетесь.

— Я нет, — отозвалась Дарья, — А вот Вы…

Левашов внимательно вгляделся в раскрасневшееся лицо своей спутницы. Взгляд его остановился на чуть припухших от его поцелуев губах. Жаром в крови отозвалось воспоминание о том, что только что произошло меж них в полутемной галерее.

— Я не думаю, что все так ужасно, — медленно произнес он.

Представившись Ангелине Леонтьевне, Сергей испросил разрешения нанести визит дамам Балашовым и, получив согласие матери Дарьи, откланялся. Оставшись в обществе маменьки, Даша заскучала. С уходом графа, все краски вокруг померкли, громкая музыка и чужое веселье лишь раздражали, не вызывая более того душевного подъема, который она ощутила, когда только приехала сюда. Заметив, что Долли погрузилась в меланхолию, Ангелина Леонтьевна догадалась о ее причине.

— Долли, душечка, ты видимо, устала. Может домой, — предложила она.

— Было бы хорошо, маменька, — с облегчением выдохнула Дарья.

Даше казалось, что стоит ей только добраться до своей спальни, и она тотчас уснет. Помогая ей разоблачиться перед сном, ее камеристка указала ей на туго затянутый узелок на шнуровке ее корсета. Улыбнувшись, девушка вытащила шнурок и намотала его на свое запястье. Как странно: лопнувший шнурок связанный узлом, также связал и ее жизнь с жизнью графа Левашова. Разве могла она желать большего? Но как же теперь набраться терпения и дождаться утра? Забравшись под одеяло, Даша коснулась губами маленького узелка на шелковом шнурке, — Благодарю тебя, Господи! Благодарю за эту нечаянную встречу, за любовь, что ты послал мне, ибо нет на свете чувства более прекрасного и более волнующего. Как же сердце бьется, до боли, до сладкой муки, до слез.

Утром, направляясь в оранжерею на Садовую, дабы приобрести букет для Долли, Сергей Александрович размышлял о странных превратностях своей жизни. Как вышло так, что он будучи увлечен женой князя Шеховского, можно сказать, уже сделал предложение его бывшей невесте? Что за злой рок преследует его? При мыслях о Жюли лицо графа омрачилось. Нет никакой надежды на взаимность того чувства, что он испытывал к ней. Он надеялся, что помолвка Шеховского с mademoiselle Балашовой результат не трезвого расчета, но внезапно вспыхнувшей симпатии и страсти, что Поль откажется от своей вернувшейся из небытия жены и у него будет шанс завоевать ее расположение. И так ли его огорчает ныне, что окончилась его холостяцкая вольница? Можно, конечно, потянуть с помолвкой, а потом и вовсе по взаимному согласию расторгнуть ее, но как в обществе отнесутся к девушке бывшей дважды помолвленной и дважды расторгшей помолвку. Пожалуй, выходит так, что нет у него обратного пути. Расплатившись за цветы, Сергей равнодушным взглядом окинул роскошный букет. Вспоминая вчерашний вечер, он пришел к выводу, что Дарья не выказала особой радости от его предложения, но и не противилась тому. Они оба оказались в ловушке условностей светского общества. Он совершил ошибку, приняв невинную девицу за женщину, имеющую определенный опыт в общении с противоположным полом, но а Даша… Но имеет ли он право осуждать ее, коль сам повел себя самым возмутительным образом? Но с какой страстью она отвечала на его поцелуи, ему и в голову не пришло, что он имеет дело с неискушенной девушкой.

За этими размышления Сергей не заметил, как доехал до небольшого особняка на набережной Фонтанки. Отпустив возницу, он неспешно поднялся по ступеням и постучал. Двери гостеприимно распахнулись. Вручив дворецкому свою карточку, Левашов приготовился к ожиданию. Но долго ждать ему не пришлось. Спустя несколько минут его проводили в небольшую уютную гостиную, где с комфортом расположилась чета Балашовых. С Ангелиной Леонтьевной Сергей Александрович уже имел счастье познакомиться и никаких иллюзий относительно своей будущей belle-mХre (теща) не имел. Степан Аркадьевич производил впечатление помещика средней руки, коим он собственно и являлся. Поприветствовав будущих родственников, Сергей обернулся на звук открывшейся двери. Даша, в прелестном утреннем платье нежно-фисташкового цвета впорхнула в комнату. При дневном освещении, она показалась Левашову совсем юной и очень красивой. Прелестной была мягкая улыбка, осветившая ее лицо, едва их взгляды встретились, ее неподдельная, почти детская радость от встречи с ним странно взволновала его.

— Дарья Степановна, — поднес он к губам ее руку, — очень рад вновь видеть Вас. Это Вам, — протянул он ей цветы.

— Благодарю, — улыбнувшись, Даша спрятала пылающее лицо за роскошным букетом.

— Степан Аркадьевич, — встав рядом с Дашей, обратился к ее отцу Сергей, — Вы позволите мне ухаживать за Вашей дочерью.

— Право, все это весьма неожиданно, Сергей Александрович, — растерялся поначалу Балашов, — но возражать я не буду, — тепло улыбнулся он, перехватив встревоженный взгляд дочери.

— Мы оставим вас, — поднялась со своего места Ангелина Леонтьевна, — вам ведь есть о чем поговорить. Идем, Стива, — обратилась она к супругу, указав глазами на дверь.

— Маменька, — Долли протянула матери букет, — скажите, чтобы в моей комнате поставили.

— Непременно, душечка, — улыбнулась Ангелина Леонтьевна, забирая цветы.

Оставшись наедине с Левашовым, Дарья смущенно улыбнулась:

— Сергей Александрович, я Вам очень благодарна. Летом, можно будет без помех объявить о расторжении помолвки…

— Долли, — перебил ее Левашов, — Мы не будем ждать до лета.

— Я понимаю, — опустила глаза Даша, чтобы скрыть разочарование, вызванное его ответом.

— Мы обвенчаемся на Красную горку, — взяв в руки ее ладонь, — закончил Сергей.

— Обвенчаемся? — взволнованно выдохнула она.

— Дарья Степановна, я прошу Вас оказать мне честь и стать моей женой, — мягко улыбнулся Левашов.

— Я люблю Вас, — прошептала в ответ Даша. — Люблю.

Сергей замер, не веря тому, что услышал. Ее признание, произнесенное прерывающимся шепотом, сияющие любовью глаза: как жаль, что он не мог сказать ей в ответ того, что она так жаждет услышать от него. Осознание этой простой истины тяжким грузом легло на сердце.

Не дождавшись ответа от него, Даша отвернулась.

— Простите. Сергей Александрович, я не выйду за Вас. Брак без любви обречен. Не стоит гневить Господа, давая у алтаря обеты, не имеющие ничего общего с истинными чувствами.

— Долли, — положив руки на худенькие плечи, Сергей развернул девушку к себе лицом, — Вы отдаете себе отчет в том, что своими руками губите свою жизнь. Я виноват перед Вами, это была моя ошибка и мне исправлять ее.

— Я не хочу так, — сквозь слезы улыбнулась она. — Прощайте, Сергей Александрович. В том, что случилось, нет Вашей вины.

Заслышав шаги за дверью, Сергей сгреб девушку в объятья и впился в мягкие нежные губы неистовым поцелуем. Не обращая внимания на ее сопротивление и стук в дверь, Серж отпустил ее только тогда, когда от порога гостиной послышался сдавленный возглас и звук захлопнувшейся двери.

— Ну, вот теперь у Вас нет иного выхода, — прошептал он, глядя в ее раскрасневшееся лицо.

— Вы находите это забавным? — сердито глядя в его улыбающееся лицо, отозвалась Дарья.

— Нисколько. Но волнующим и весьма приятным.

Его легкомысленный тон, неприятно задел ее. Сложив руки на груди, Дарья нахмурилась.

— Отчего-то я считала Вас более здравомыслящим человеком, — назидательно произнесла она. — Мне начинает казаться, что я ошибалась на Ваш счет, Сергей Александрович.

— Помилуйте, сударыня. Я серьезен как никогда, — вздохнул Левашов. Пожалуй, из нас двоих именно Вы проявляете легкомыслие, отказываясь от моего предложения. Мне не нужна репутация совратителя юных дев, а Вам следует подумать о своем будущем, — отчеканил Левашов.

Тон, каким он заговорил с ней, разом выдал в нем человека военного, привыкшего отдавать приказы и ожидавшего, что приказы эти будут незамедлительно выполняться. От очаровательного светского повесы не осталось и следа. Дарья широко распахнула глаза, впервые столкнувшись не со светской любезностью, но с властным и где-то даже жестоким человеком. Его совершенно не волновали ее чувства, но более всего заботило соблюдение приличий.

— Решать, безусловно, Вам, сударыня, — отвернулся от нее Сергей.

— Будь по-Вашему, Сергей Александрович. Я выйду за Вас.

Второй раз ей предлагали брак без любви. Разница была лишь в том, что на этот раз она была влюблена, а равнодушие будущего супруга больно ранило ее.

— Я выйду за Вас, — повторила она запальчиво, движимая гневом и обидой, — но я не стану Вашей женой в том смысле, в котором Вы ждете. Князь Шеховской подарил мне имение, и я уеду туда сразу после свадьбы.

— Вы откажетесь от этого подарка, — тихо, но твердо произнес Сергей. — Мне не нужны никакие милости от Шеховского.

— А если не откажусь? — поинтересовался Даша.

— Тогда я вызову его, — спокойно ответил Левашов. — Я не потерплю, чтобы женатый мужчина делал подобные подарки моей невесте.

— Так Вы знаете? — потрясенно ахнула Долли. — Вы все знаете!

Сергей кивнул головой, подтверждая ее слова.

— Вы не просто знаете, это Вы сообщили Павлу Николаевичу о том, что его супруга жива, — догадалась Дарья.

— Вы правы, — вздохнул Левашов. — Но к нам с Вами это не имеет никакого отношения.

— Вы ненавидите Шеховского, потому что влюблены в его жену, — сделала потрясающее для себя открытие Дарья.

— Вы заблуждаетесь, сударыня, — отрезал Левашов, но яркий румянец, вспыхнувший на лице, выдал его с головой.

Оба замолчали.

— Глупо вышло, — тихо заметил Левашов. — Намеревался поступить как человек порядочный, — усмехнулся он, а в результате ощущаю себя последним мерзавцем и негодяем. Мне всегда казалось, что подобное решение должно принимать, будучи всецело уверенным в своих чувствах. Я все ждал, когда же, наконец, встречу ту единственную, ради которой готов буду полностью переменить всю свою жизнь, а когда встретил, оказалось, что она вовсе и не моя. Теперь, когда Вам известно обо всем, что Вы ответите мне, Долли?

— Вы сами сделали так, что теперь у меня нет другого выбора, Сергей Александрович, — отозвалась Даша.

— Значит, быть по сему, — улыбнулся Сергей. — Если позволите, я хотел бы пригласить Вас вечером в театр.

— Буду рада, — отозвалась девушка без особой радости в голосе.

— Тогда позвольте откланяться. Увидимся сегодня вечером.

Оставшись одна, Даша устало опустилась в кресло. Как больно осознавать, что рушатся все иллюзии, что человек, которому отдано сердце, влюблен в другую, и нет никакой надежды на взаимность.

Дарья не знала, сколько просидела так в одиночестве, уставившись в одну точку, из состояния ступора ее вывел голос матери:

— А что, Сергей Александрович уже ушел? — поинтересовалась Ангелина Леонтьевна, вплывая в комнату.

— Да, маменька. Граф Левашов уже ушел.

— О чем Вы говорили? — поинтересовалась madam Балашова.

— Сергей Александрович сделал мне предложение, — безжизненно отозвалась Долли.

— Но это же замечательно! А ты хотела уехать до конца сезона, — обрадовалась Ангелина Леонтьевна.

— Да, маменька, замечательно, — вздохнула Даша, поднимаясь с кресла.

— Не вижу радости на лице, — заметила madam Балашова.

— Я рада, очень рада, — добавила она, — вечером мы с Сергеем Александровичем идем в театр.

— Все так неожиданно, так быстро. Мне казалось, что он тебе нравится? — внимательно вглядываясь в лицо дочери, поинтересовалась Ангелина Леонтьевна.

— Нравится, — грустно улыбнулась Долли. — Вам не стоит беспокоиться. Сергей Александрович желает обвенчаться на Красную горку.

— Прекрасная новость. Хотя времени на подготовку к свадьбе остается совсем немного, — заметила Балашова-старшая, мысленно уже прикидывая перечень первоочередных дел.

 

Глава 36

После того, как в Закревском тихо отметили девять дней со дня кончины Василия Андреевича, чета Шеховских собралась в дальнюю поездку в столицу. Николенька, уже бывавший в далеких путешествиях, поездки в столицу ждал с нетерпением, свойственным всем маленьким детям. Казалось, только он один и был рад этому путешествию, сулившему пытливому юному уму новые открытия и впечатления. Жюли, несмотря на все уверения супруга, что уж теперь-то все непременно будет хорошо, не покидала тревога. Можно было только гадать, как в столичном свете встретят невесть откуда взявшуюся княгиню Шеховскую, и что придумают в своем желании позлословить на счет ближнего праздные умы о причинах ее отсутствия в продолжение столь длительного времени.

Это путешествие чем-то напомнило ей их первое совместное путешествие в столицу после весьма скромной свадебной церемонии в Ильинском более пяти лет тому назад. Так же, как и тогда, ее терзали дурные предчувствия и мучительные сомнения, но эти две недели, проведенные бок о бок с супругом, ночи в его объятьях, она никогда бы не променяла на размеренный уклад своей прошлой жизни в Закревском. Будь что будет, лишь бы только он был рядом, лишь бы слышать его голос наяву, а не во сне, иметь возможность касаться его, видеть его глаза, наблюдать, как улыбается он всякий раз, когда слышит адресованное ему "papa", и с каким вниманием прислушивается к каждому слову Николки.

Павел не сразу решился заговорить с ней о том, что согласно всем официальным бумагам княгини Шеховской вот уже более трех лет нет в живых, но чем ближе была столица, тем больше крепла в нем убежденность, что лучше ей будет узнать об этом до того, как они появятся на пороге особняка на Сергиевской. Это известие повергло Жюли в такой ужас, что оправиться от него она смогла не сразу. Мысль о том, кто же та несчастная, что похоронена под ее именем на семейном кладбище в Павлово, не давала ей покоя. Ведь скорбел же кто-то об этой утрате, ничего не зная о судьбе своей возлюбленной, дочери, сестры?

Несмотря на то, что Павел написал подробнейшее письмо отцу, в котором предупредил родителей о грядущих событиях в их семье, однако не был ни в чем уверен, припоминая, сколько времени пролежало в его саквояже непрочитанным письмо, написанное ему Левашовым. Кто может поручиться в том, что его письмо дошло до столицы, что отец прочел его, и их появления в Петербурге ожидают, и оно не станет подобно грому среди ясного неба?

Поздним февральским вечером напротив роскошного особняка на Сергиевской остановился дорожный экипаж и крытый возок. Николка, до того мирно дремавший на коленях Павла, проснулся из-за поднявшейся вокруг суматохи, протер заспанные глаза и, обхватив руками шею отца, спрятал лицо на его плече. Выбравшись из экипажа с сыном на руках, Павел подал руку жене, когда двери особняка распахнулись, и навстречу уставшим путникам выбежала прислуга. Жюли застыла на ступенях, отрешенно взирая на суету, поднятую вокруг их багажа.

— Идемте же, ma cherie, — обратился Поль к супруге. — Первый шаг всегда самый трудный.

Войдя в просторный вестибюль, Павел улыбнулся сыну.

— Ну, вот мы и дома, — обратился он к мальчику, осторожно ставя его на пол.

Ники уцепился за полу отцовской шинели и с любопытством оглядывал огромный холл особняка. Жюли, остановившись за спиной супруга, замерла в нерешительности — одному Богу известно, чего ей ждать от встречи с родственниками. Заметив ее волнение, Павел привлек ее к себе, слегка обняв за плечи и коснулся быстрым поцелуем дрожащих губ.

— Здесь тебе нечего бояться, — прошептал он, заглянув в ее испуганные глаза. — Никто не посмеет обидеть мою жену, даже мой отец, — высказал он ее самые потаенные страхи.

Письмо от Павла Николай Матвеевич получил за неделю до приезда сына. Князь несколько раз перечитал его, прежде чем сообщить супруге о том, куда и зачем уехал Поль. Эти семь дней ожидания и неизвестности тянулись неимоверно долго, и потому, едва Николаю Матвеевичу доложили о приезде сына с семьей, он сам поспешил им навстречу. Софья Андреевна, отдав распоряжение накрыть ужин в малой столовой, торопливо спускалась по лестнице, когда заметила супруга, входящего в вестибюль со стороны северного крыла дома. Жюли робко улыбнулась своей belle-mХre (свекровь), наблюдая, как насторожённость в ее глазах сменилась удивлением, а затем и радостью, стоило ей разглядеть Николеньку, нерешительно отступившего за спину отца при виде незнакомцев.

— Николя, — обратилась она к мужу, как во времена далекой молодости, — Николя, Вы только посмотрите, какой мальчик! Боже мой, какой он хорошенький и несомненно Шеховской!

— Маменька, папенька, — шагнул им навстречу Поль, взяв сына за руку, — Прошу любить и жаловать — мой сын и ваш внук, Шеховской Николай Павлович.

Николай Матвеевич удивленно приподнял бровь, точно так, как это делал Поль и, бросив быстрый взгляд на невестку, наклонился к мальчику.

— Ну, здравствуй, Николай Павлович, — протянул он руку своему внуку.

— Bonjour, monsieur (Здравствуйте, сударь), — со всей серьезностью склонил колову в поклоне Николка, вложив свою ладошку в протянутую руку деда.

— Он по-русски-то говорит? — проворчал Николай Матвеевич, обратившись к Жюли. — Или Вы там в своем Париже уж совсем родную речь позабыли за ненадобностью?

— Добрый вечер, Николай Матвеевич, Софья Андреевна, — склонила голову в учтивом поклоне Жюли. — В Париже мы не были, но были с Василием Андреевичем в Италии, и Николка говорит и по-русски, и по-итальянски, — ответила она на вопрос свекра.

— Юленька, — шагнула ей навстречу Софья Андреевна, — мы, как только письмо от Павлуши получили, так ждали вас! Ну что же мы на пороге стоим! Потом все разговоры, потом! — улыбнулась она дорогим гостям и кивнула дворецкому, — Федор, голубчик, проводи.

Перед ужином Юленька поднялась в детскую, где разместили Ники и его няньку. Комната, в которой когда-то вырос Павел, была заново обставлена. И в самом деле, ждали, — улыбнулась Жюли, пригладив темные кудри спящего Николки, и направилась в столовую. Павел уже ожидал ее и, предложив жене руку, распахнул двери.

Странный это был вечер — никто почти не притронулся к ужину. Говорил в основном Павел: рассказал об отправленном еще в Иркутск, но прочитанном только в Петербурге письме графа Левашова, о том, как нашел жену в Полтаве, обо всем том, что узнал от Жюли о ее жизни в качестве приемной дочери Закревского.

— Ну вот, теперь вы знаете обо всем, — обратился он к родителям. — И мне нужна будет ваша помощь.

Николай Матвеевич задумчиво отпил вино из бокала и, отставив его в сторону, вперил долгий взгляд в невестку:

— Удивительно, что на Вашем пути встретился именно Василий Андреевич! Не иначе, как промысел Божий, и не нам судить о том, — заметил он. — Ну, о том, что Вы внучка Юлии Михайловны я знал давно, был у нас как-то разговор с Вашим папенькой, да и Ваше сходство с покойной бабкой просто невероятно. Другое дело, как теперь объяснить всему свету Ваше чудесное воскрешение?

Юля опустила глаза. Да и что она могла сказать? И оправдываться вроде не в чем, и вины за ней никакой нет, а все равно получается, что виновата.

— Я думал о том, отец, — заговорил Павел. — То, что вместо моей жены похоронена другая женщина — это случайность, и это единственная часть всей истории, о которой можно сказать правду, как она есть.

— Что ты имеешь ввиду? — насторожился Николай Матвеевич.

— Никто не должен знать ни о потере памяти, ни об Анне Закревской, — продолжил Павел. — Для всех моя жена сбежала от меня к своему родственнику, потому что я дурно обращался с ней.

— Но Поль! — ахнула Софья Андреевна. — Это же явная ложь! Да и кто поверит в это?!

— Маменька, — вздохнул Павел, — подумайте лучше, что будет, если открыть правду? Кто поручится, что мою жену не сочтут умалишенной? Что общество не будет чураться ее? Или, того хуже, не станет насмехаться над ней?

— Ты отдаешь себе отчет в том, что собираешься сделать? — поинтересовался Николай Матвеевич. — Многие двери могут оказаться закрытыми пред тобой. Те, кто считал себя твоими друзьями, при встрече с тобой могут и руки тебе больше не подать.

— Значит, так тому и быть, — положив руку поверх руки Жюли, ответил Павел. — Потому мне и нужна ваша помощь. Вы, маменька, пригласите на чай кузину Мари и расскажете ей душещипательную историю о том, как я изменял своей супруге, всячески унижал ее достоинство и безосновательно ревновал ее к графу Левашову, как не поверил, тому, что ребенок, которого она носит мой, и тогда Жюли оставила меня, а ныне я раскаиваюсь в своем отношении к супруге и готов любым способом загладить свою прежнюю вину перед ней.

— Поль, о чем ты? — вздохнула Софья Андреевна. — Мари ни за что не поверит во всю эту историю, уж ей-то очень хорошо известно, как ты относился к своей жене!

За столом воцарилось молчание.

— Я знаю, что нужно делать, — нахмурился Николай Матвеевич и посмотрел на Жюли. — Я постараюсь этого не допустить, но надеюсь, что Вы, сударыня, способны по достоинству оценить, что Вам в жертву принесена репутация моего сына, человека в высшей степени благородного и неспособного на подобную низость.

— Николай Матвеевич, — подняла голову Юленька, взглянув в лицо старого князя, — видит Бог, по мне, так пусть лучше меня сумасшедшей считают…

— Жюли, — перебил ее Павел, — уж лучше пусть я буду негодяем в глазах общества, чем Вам доведется терпеть оскорбительные намеки и насмешки.

— Что Вы собираетесь делать, mon cher? — поинтересовалась Софья Андреевна.

— Я не так давно в отставке, — улыбнулся Николай Матвеевич, — и влиятельные друзья при дворе у меня все еще остались. Завтра я пойду на прием к министру внутренних дел Бибикову, нам все равно нужно уладить дела с восстановлением в правах твоей супруги, — повернулся он к Павлу.

— Благодарю Вас, отец. Ну, а нынче время уж позднее, да и мы с дороги, — поднялся из-за стола Павел, предлагая руку жене, — увидимся завтра.

— Добром это не кончится! — покачал головой Николай Матвеевич, едва за Павлом, и Жюли закрылась дверь. — Если бы не мальчишка, ноги бы ее не было в этом доме. Главное, и угадала же Николаем его назвать!

— Mon cher, это все промысел Божий! — вздохнула Софья Андреевна. — Как ей еще было его назвать, если он как раз на Николу зимнего родился? А Поль пойдет за ней на край света, и Вы это знаете не хуже меня.

— Поистине роковая страсть, — проворчал Николай Матвеевич.

— Не страсть, но любовь! — улыбнулась Софья Андреевна. Любовь, дарованная Господом до гробовой доски. Вспомните, каким был наш сын раньше, и каким стал сейчас. Пять лет прошло, а он не забыл. Жаль, что с Долли так вышло, без малого два года помолвлена была, и вот….

— За mademoiselle Балашову можете не волноваться, — усмехнулся князь. — Граф Левашов сделал ей предложение.

— Сергей Александрович? — ахнула Софья Андреевна. — Подумать только, один из самых завидных женихов столицы! Странно, что я не заметила этой симпатии, ведь в последнее время мы много общались с Дашенькой.

— Предложение сие, как говорят, было сделано под давлением неких обстоятельств, — пожал плечами Николай Матвеевич. — Как оказалось, Дарья Степановна не такая уж скромница, какой казалась на первый взгляд.

— Полно злословить, Николя! — отмахнулась Софья Андреевна. — Долли благовоспитанная барышня, и я никогда не поверю в подобные глупости. Но, впрочем, я рада за нее: все же с этой помолвкой так некрасиво вышло!

— Ваше право, — отозвался Николай Матвеевич. — Завтра нас всех ожидает нелегкий день, и потому предлагаю подумать уже об отдыхе. Позвольте, я провожу Вас, — подал он жене руку.

Юленька готовилась ко сну, когда дверь, смежная с покоями ее супруга, тихо отворилась, и Павел показался на пороге.

— Не могу отпустить тебя, — улыбнулся он. — Все мне кажется, что стоит отвернуться, и ты исчезнешь. Или, того хуже, все это окажется сном.

Молча шагнув в раскрытые объятья, Жюли прижалась щекой к его груди, там, где под тонким полотном рубашки билось сердце.

— Мне Полину хочется увидеть, и Сержа, — прошептала она.

— Завтра, ma cherie, — отозвался Поль. — Завтра поедем к Горчаковым, а Сергея Львовича, насколько мне ведомо, в столице сейчас нет.

С самого утра Павел отправил Прохора в дом Горчаковых со строгим наказом передать его записку только самому князю Михаилу и обязательно дождаться ответа. Мишель прочитал коротенькое послание дважды, а затем отправился в гостиную Полин. Княгине до срока родов оставалось менее месяца, она вышивала что-то для младенца, устроившись в кресле, и с улыбкой подняла глаза на вошедшего в комнату мужа.

— Полин, душа моя, я пришел к Вам с радостным известием, — начал он, растерянно вертя в руках записку, — но, право, не знаю, как и сказать Вам. Я боюсь, потому, как и сам с трудом могу поверить тому, что мне сообщили.

— Ах, полно волноваться попусту, Мишель! Вы же сами сказали, что известие радостное, — ответила ему жена и протянула руку, — и можете ничего не говорить: позвольте, я сама прочту.

Не прошло и десяти минут, как Прохор уже мчался на Сергиевскую с известием о том, что чету Шеховских сегодня непременно ждут на Литейном.

Николай Матвеевич, как и собирался, наутро отправился в министерство внутренних дел. С Дмитрием Гавриловичем Бибиковым князь Шеховской близко знаком не был, и потому ему пришлось ждать в приемной, пока сей занятый делами достойный государственный муж соизволит принять его.

— Мое почтение, Дмитрий Гаврилович, — входя в просторный кабинет, улыбнулся Николай Матвеевич, старательно скрывая раздражение, вызванное долгим ожиданием.

— Николай Матвеевич, — встал навстречу вошедшему Бибиков, — мне сказали, что Вы хотели видеть меня по какому-то личному делу.

— Совершенно верно, Дмитрий Гаврилович. Дело у меня действительно личное и очень деликатное.

— Да Вы присаживайтесь, — указал на кресло Бибиков.

— Благодарю, — Николай Матвеевич опустился в кресло.

— Говорите же, я слушаю Вас, — обратился к нему хозяин, видя, что тот не решается начать разговор.

— Даже не знаю с чего начать…

— Тогда начните с начала, — усмехнулся Дмитрий Гаврилович, гадая, что могло привести к нему такого человека как Шеховской.

— Не знаю, помните Вы или нет, — заговорил князь, — но пять лет назад пропала супруга моего сына, княгиня Юлия Львовна Шеховская.

— Слышал об этом, — кивнул головой Бибиков, — вроде бы ее тело нашли год спустя в Финском заливе.

— В том-то все и дело, что женщина, которую я сам лично опознал как свою belle-soeur (невестка), как оказалась, была вовсе не княгиней Шеховской, а настоящая княгиня Шеховская жива и здорова и вчера вечером приехала с моим сыном в столицу.

Бибиков нахмурился:

— То есть Вы утверждаете, что Юлия Львовна, супруга Вашего сына, жива?

— Совершенно верно. Меня тогда ввело в заблуждение колье, которое было найдено при покойной. Тело почти год пролежало в воде, сами понимаете, там мало что осталось для опознания, а вот колье было весьма приметным.

Дмитрий Гаврилович задумался. Конечно, прошло уже пять лет, но дело это было довольно громким и в свое время наделало немало шуму. Однако что-то в словах князя Шеховского заставило его насторожиться.

— Если мне не изменяет память, супруга Вашего сына была похищена неким субъектом по фамилии Поплавский, и во время следствия он сознался в содеяном. — издалека начал Бибиков, не в силах сдержать своего любопытства после столь неожиданного сообщения. Кто бы мог подумать, что княгиня осталась жива? И где, интересно, она пропадала все эти годы? — Разве он был осужден не за убийство княгини Шеховской?

Однако Николай Матвеевич оказался достойным соперником.

— Не совсем так, — медленно заговорил он, видя старательно скрываемый интерес министра и решив сделать все возможное для того, чтобы репутация его сына не пострадала, — похищение Юлии Львовны было предпринято Поплавским с тем, чтобы скрыть правду об убийстве mademoiselle Ла Фонтейн. Во время этого похищения и было утеряно колье княгини, что обнаружили потом на той несчастной, чье тело нашли в Финском заливе. Следствие установило, что в действительности mademoiselle Ла Фонтейн убил Поплавский, хотя ранее, если помните, на основании показаний того же Поплавского в том пытались обвинить моего сына. А поскольку тело моей belle-soeur так и не было найдено, то осужден он был именно за убийство mademoiselle Ла Фонтейн.

— Да, да, припоминаю, — закивал головой Бибиков. — Но что же все-таки случилось с Вашей belle-soeur? — удивленно воскликнул Бибиков.

— Сие есть дела семейные! — развел руками Николай Матвеевич. — Я ведь уже говорил Вам, что дело весьма деликатное, и мне доподлинно неизвестно о том, что на самом деле произошло между Полем и его женой. Однако в свое время именно свидетельство будущей княгини спасло моего сына от обвинения в убийстве, а теперь он попросил меня посодействовать в восстановлении ее в правах так, чтобы по возможности избавить семью от досужего любопытства. С этим я и пришел к Вам, Ваше высокопревосходительство.

Продолжать расспросы после этих слов князя было невозможно, поскольку это было бы расценено как то самое досужее любопытство, которого так стремились избежать Шеховские, и после некоторого молчания Дмитрий Гаврилович заговорил самым официальным тоном:

— Как я понимаю, Вы хотите уладить формальности с документами?

— Совершенно верно.

— Ну что ж, в этом, пожалуй, я смогу Вам помочь. Вашего, князь, личного свидетельства о том, что Юлия Львовна жива, достаточно для того, чтобы признать недействительными документы о ее смерти, но вот как общество примет сию новость? Боюсь, что скандал неизбежен! — покачал головой Бибиков.

Николай Матвеевич возвел очи к потолку, всем своим видом демонстрируя, что не одобряет сего.

Однако сему скандалу разразиться было не суждено: восемнадцатого февраля, спустя всего неделю после приезда молодой четы Шеховских в столицу, в Зимнем дворце после непродолжительной болезни скоропостижно скончался государь-император Николай Павлович. Новость сия затмила собой все. Петербург погрузился в траур, отменены были все увеселения. Поговаривали, что государь умер неестественной смертью, что, не вынеся позора от еще одного поражения русской армии в ходе Крымской войны, император покончил с собой. Как бы то ни было, появление воскресшей княгини Шеховской не вызвало ожидаемого ажиотажа и не стало сенсацией сезона. К тому же с легкой руки четы Горчаковых, напомнивших всему свету, как безутешен был князь Павел Николаевич после известия о мнимой смерти его супруги, Шеховскому готовы были простить все его прегрешения, которые молва успела приписать ему.

После того, как Юленьку официально восстановили во всех правах, как княгиню Шеховскую и наследницу графа Закревского, Поль сам предложил уехать подальше от столицы, в Закревское. Впервые он сказал о том за ужином в кругу семьи, где из гостей был только Горчаков.

— С военной карьерой, впрочем, как и со службой, для меня покончено. Пожалуй, самое время стать провинциальным помещиком и вкусить всех радостей тихой сельской жизни.

— Но ведь Катенин предлагал тебе вернуться на службу при штабе, — отозвался князь Горчаков. — С твоим-то опытом…

Павел нахмурился, опустив глаза. Нельзя сказать, что он не думал о том, но отчего-то весьма заманчивое предложение бывшего командира не вызвало в нем воодушевления. Чем дольше думал он о том, тем яснее понимал, что более всего ему хочется быть рядом с семьей, ведь он и так потерял почти пять лет из их жизни. Ему хотелось, чтобы у них с Жюли была большая семья. Будучи сам единственным ребенком и в полной мере осознав всю степень ответственности, которая возлагается на единственного наследника старинного княжеского рода, он не желал Николеньке повторения собственной судьбы.

— Ну уж нет, Михаил Алексеевич, — усмехнулся Шеховской, — сами-то Вы не горите желанием посвятить свою жизнь службе Отечеству, а я свой долг отдал сполна. Вот дождемся, когда у вашего Алешки брат или сестра появится, тогда и уедем в Закревское.

— Со дня на день ждем, — улыбнулся Мишель. — Помнится, Вы, Павел Николаевич, на сей раз дали Полин слово крестным быть.

— Буду непременно, — кивнул головой Павел.

— Закревское — большое имение, да и хозяйство там весьма обширное, — тихо заметила Жюли, — и Павлу Николаевичу будет, где приложить свои знания и умения. А я буду только рада туда вернуться.

— Далеко больно! — вздохнула Софья Андреевна.

— Не дальше Камчатки, маменька, — улыбнулся Поль.

В начале марта Полина разрешилась от бремени девочкой, которую нарекли Ларисой в честь ее бабушки. Павел, как и обещал, стал крестным отцом маленькой княжны Горчаковой. После устроенных по этому случаю пышных крестин Жюли и Поля уже ничто не держало в Петербурге, и дождавшись, когда дороги станут пригодными для путешествия, младшие Шеховские всем семейством отправились в Полтавскую губернию.

* * *

Третьего апреля 1855 года, на Красную горку, в Исаакиевском соборе Петербурга было довольно многолюдно. Граф Левашов в нетерпении расхаживал перед входом в храм, то и дело поглядывая в сторону площади. Улыбка осветила его лицо, когда перед ступенями храма остановилась легкая коляска, украшенная белыми бантами. Хлопнув по плечу своего шафера, Сергей торопливо спустился, дабы помочь выйти из коляски своей невесте.

— Я уж боялся, что Вы передумали, — тихо шепнул он, помогая ей спуститься с подножки.

Пальчики, обтянутые белоснежным атласом дрогнули в его руке.

— Напрасно Вы так думали, Сергей Александрович, — сердито отозвалась девушка.

Сергея позабавил ее воинственный настрой. Чуть сжав ее пальцы в своей ладони, он бросил быстрый взгляд на ее лицо, но, к его великому сожалению, под кружевом вуали ее черты лишь угадывались, и совершенно невозможно было рассмотреть, что за выражение скрывалось за этим белоснежным облаком.

Передав руку Даши ее отцу, Сергей вновь поднялся ко входу в храм. Удивительно, — меж тем думалось Левашову, — вот вроде бы сейчас, в сей самый миг, он навеки расстанется со своей холостяцкой свободой, но вопреки ожиданиям не испытывает при этом ни капли сожаления или какого-либо огорчения. Дождавшись, когда Дарья займет свое место подле него, Левашов вместе с благословением принял из рук святого отца зажжённую свечу, украдкой бросил взгляд на Дашу, которая осенила себя крестным знамением и застыла подле него, словно натянутая струна. О чем сейчас думает эта девушка, которая вскоре станет его женой, и рука об руку с ним пойдет по жизни? Готов ли он к тому, что будет принадлежать ей одной? Да какая разница, кто будет его женою, коли та единственная, о которой печалится сердце, для него недоступна, — раздражено отмахнулся Сергей от тревожащих и смущающих душу мыслей.

Словно со стороны наблюдал он, как вершится таинство обряда, навеки соединяющего его с другой, не с той, о которой мечтал. Чувствовал, как дрожит рука Даши, лежащая поверх его ладони под епитрахилью, но ни словом, ни жестом не ободрил ее, не помог унять волнения. Опустив глаза на подрагивающую в ее руках свечу, заметил влажные пятна на белом атласе перчаток. Будто слезы, — кольнуло в груди. Неужто плачет? Вот еще напасть! Как же не ко времени эти слезы, когда почти половина столичного света собралась нынче здесь!

Сергей вздрогнул, услышав завершающие слова молитвы на разрешение венцов, заключающие обряд венчания. Повернувшись к Даше, он чуть дрогнувшей рукой откинул вуаль с ее лица и не удержал разочарованного вздоха, увидев влажные дорожки слез на бледном лице. Хотя какая ее или его в вина в том, что нет в его сердце ответного чувства? Обняв тонкий стан, он привлек ее к себе, вложив в поцелуй всю злость, что испытывал сейчас. Ее нежные губы приоткрылись под его натиском, Сергей оторвался от нее и улыбнулся прямо в полыхнувшее румянцем лицо:

— Вот так-то лучше, ma сherie, так-то лучше! — шепнул он, беря ее под руку и поворачиваясь к выходу из храма.

Левашов улыбался, принимая поздравления. Украдкой поглядывая на свою новобрачную, отметил блеск в глазах, смущенную улыбку, но в тоже время чувствовал судорожно сжатые пальцы на рукаве своего парадного мундира. И тогда, повинуясь порыву, Серж подхватил на руки Дарью столь неожиданно, что она только ахнула и отчаянно вцепилась в его плечи обеими руками, а он с нею на руках легко сбежал по ступеням храма под одобрительные возгласы присутствующих. Усадив жену в коляску, Левашов бережно укутал ее плечи плащом, что подала ему старшая сестра Долли, и, устроившись рядом с ней, крикнул вознице:

— Трогай!

Повернувшись к супруге, Сергей внимательно вгляделся в ее серьезное лицо.

— Помнится, Вы говорили мне о любви, ma сherie. Иль Ваше сердце уже остыло ко мне?

— Любовь как костер, Сергей Александрович, ее питать нужно, а не то огонь зачахнет и, в конце концов, потухнет, — отозвалась Даша и добавила, уже отворачиваясь от него. — Да и нужна ли Вам она?

— А если нужна, то что же нужно, чтобы вновь этот костер воспламенить? — прошептал Левашов, разворачивая ее к себе и целуя дрожащие губы.

Даша обвила руками его шею, приникая к нему всем телом, запустила пальцы в короткие пряди на его затылке, откинула голову, позволяя ему касаться губами стройной шеи. Она и не заметила, как экипаж остановился у особняка Левашовых на Мойке, и очнулась только тогда, когда Сергей, улыбнувшись ей в губы, оторвался от нее и, легко соскочив с подножки, протянул ей руку.

Последовавший за венчанием торжественный обед был по столичным меркам довольно скромным: присутствовали только самые близкие, семья Долли и друзья Сержа. После седьмой перемены блюд, приглашенные переместились в залу, где расторопная прислуга уже сервировала столы прохладительными напитками, шампанским, бренди, сладостями и фруктами. Музыканты настраивали инструменты, а гости оживлено переговаривались, ожидая, когда молодая чета откроет импровизированный бал.

Будучи единственным ребёнком в семье, Сергей рано остался совсем один на всем белом свете и до сей поры как-то не осознавал своего одиночества. Все время занятый по долгу службы, он то ли привык, то ли не задумывался о том, но сейчас, видя пред собой шумное многочисленное семейство Балашовых, как никогда остро осознал всю степень этого своего одиночества. Но теперь-то он не один, — подумалось ему, когда взгляд его нашел среди гостей красавицу, что всего несколько часов назад стала его женой. Странное теплое чувство разлилось в груди, и перехватило дыхание, когда она, отвлекшись от разговора с сестрой, улыбнулась ему легко и открыто.

— Какая же ты счастливица, Долли! — говорила ей в то самое время Татьяна. — Муж красавец, при деньгах больших, и души, сразу видно, в тебе не чает.

— Не чает, — вздохнула Даша и опустила глаза.

— Вальс! — махнул рукой музыкантам Левашов, игнорируя обычай открывать танцы полонезом.

— Сударыня, — склонился он над рукой Дарьи, — этот танец мой, не так ли?

Едва зазвучали первые аккорды, Сергей вывел супругу в центр залы и закружил в стремительном ритме.

— А ведь мы с Вами первый раз танцуем! — улыбнулся Левашов.

— Все так стремительно между нами, — пожала плечиком Даша, отчего эшарп, прикрывавший обнаженные плечи, чуть соскользнул, приоткрыв довольно смелое декольте подвенечного платья.

— Вы будто бы и не рады тому, — тихо заметил Сергей.

— Признаться честно, я и не знаю, радоваться ли мне или огорчаться? Будто все, что происходит вокруг, не настоящее, будто сон какой, и стоит мне открыть глаза, как он кончится.

— А по мне, так все вокруг более чем настоящее, — ответил Серж, и взгляд его скользнул туда, где на тонкой цепочке висел жемчужный кулон.

От этого откровенного взгляда Долли бросило в жар, густым румянцем залило щеки и шею, и вместе с тем пришла злость на то, что ему так легко удается манипулировать ее чувствами. Стоит ему лишь взглянуть на нее из-под ресниц, и она уже готова пасть в его объятья, слабеют колени, кружится голова и сердце, учащая свой ритм, трепыхается словно птичка, пойманная в силки. А он… Он всего лишь играет с ней, и, видимо, ее неопытность в подобных играх от всей души забавляет его.

Близился вечер, скоро разъедутся все гости, уедут ее родные, оставив ее в этом доме уже навсегда. Как сложится ее совместная жизнь с супругом? Станет ли она хозяйкой в этом доме? Мысли эти тревожили сознание Дарьи, и пусть улыбка не сходила с ее лица, на душе кошки скребли. Как мало она знает о том, кто так легко, без малейшего усилия украл ее сердце! Минуло чуть более двух месяцев от помолвки до свадьбы, и за это время они с Сержем виделись считанные разы. Конечно, Дарья понимала, что супруг ее человек занятой, но все же… Разве не мог он почаще приезжать к ним? Да и визиты эти могли бы быть более продолжительными. Шеховской был занят не меньше него, а уделял ей куда больше внимания, — нахмурилась Даша. Сколько девушка ни уговаривала себя, что все это ей только кажется, ощущение того, что Сергею абсолютно все равно, с кем идти под венец, не покидало ее, а она-то мечтала именно о нем. И вот свершилось то, чего так страстно желала, сбылось, но что дальше? Накануне маменька ее, краснея, как институтка в свой первый выход, попыталась завести разговор о том, что происходит в супружеской спальне между мужем и женой, и все ее материнское напутствие вылилось в несколько слов:

— Долли, не противься супругу своему, чего бы он ни пожелал от тебя. Долг жены и состоит в том, чтобы быть покорной мужу своему, чтить и уважать его.

— Быть покорной, чтить и уважать, — вздохнула Дарья, — и это все, маменька? Все, что от меня потребуется?

— Поверь мне, Сергей Александрович имеет определенный опыт в обхождении с женщиной, он тебя всему научит. Доверься ему, — торопливо поднялась с банкетки madam Балашова и, коснувшись губами лба дочери, перекрестила ее. — Покойной ночи, душа моя, — улыбнулась она напоследок, закрывая за собой дверь в спальню Дарьи.

Последними уезжали родители Даши. Прощаясь с ними в вестибюле огромного дома, Даша расцеловала маменьку и папеньку в обе щеки, обещая навестить их при первой же возможности. Проводив их глазами до дверей, Даша обернулась: прислуга гасила свечи в бальной зале, убирала столы и стулья. Сергей стоял рядом с нею и, предложив ей руку, проводил ее до покоев графини Левашовой — ее покоев.

Молоденькая горничная Настя, которую Дарья забрала с собой из отчего дома, уже ждала ее в огромной спальне, чтобы помочь приготовиться ко сну. Переодевшись в тончайшую сорочку — фривольное творение французской модистки — Даша накинула сверху капот и, плотно запахнувшись в него, туго затянула пояс. Отпустив Настю, Долли принялась ходить по комнате, не в силах унять волнение и заставить себя присесть на кровать: ведь именно там полагалось ей ждать супруга в ее первую брачную ночь. Тихо скрипнула дверь, ведущая в покои Сергея, заставив ее замереть. Вид супруга в шелковом халате на восточный манер был ей непривычен. Удивленно моргнув, Даша тихо ахнула.

— Ma cherie, отчего Вы так напуганы? — взяв в руки ее ладони, улыбнулся Серж. — Поверьте, я не сделаю Вам ничего дурного. Вспомните маскарад у княгини Юсуповой, разве тогда Вы боялись меня?

— Я не боюсь, — отозвалась Даша.

— Просто не думай ни о чем, доверься мне, — прошептал он ей на ухо, вызвав невольную дрожь во всем теле.

Закрыв глаза, Дарья отрешилась от всех связных мыслей, как тогда, в полутемной галерее Юсуповского дворца. Очнулась она, лишь ощутив, что прохлада коснулась ее обнаженных плеч. Как же она не заметила, что ее капот оказался на полу? Но и эта мысль покинула ее, подчиняя сознание желанию, что вспыхнуло в ней под его умелой лаской. Все тело словно налилось тяжестью и будто плавилось в жаркой истоме. Обвив руками шею супруга, Даша приникла к нему, чтобы удержаться на ногах. Ощутив спиной прохладу простыней, она распахнула глаза, уперлась ладошкой в широкую обнаженную грудь. О Боже, когда он успел? — мелькнуло в ее голове, а Сергей уже навалился на нее всей тяжестью и, поймав губами короткий вскрик, замер, тяжело дыша.

— Т-ш-ш, mon ange (мой ангел), — выдохнул он, покрывая поцелуями ее лицо. — Прости меня, прости!

Так вот как это бывает, — ахнула Даша и, не сознавая, что делает, оттолкнула его обеими руками.

— Оставьте меня, оставьте, — прерывающимся от застрявшего в горле рыдания шепотом твердила она.

— Долли, милая, прости, — покаянно прошептал муж, увлекая ее в свои объятья, — но в первый раз всегда больно.

Сергей тяжело вздохнул, когда тихие рыдания затихли и напряженное, как струна, тело, наконец, расслабилось в его объятьях. Укрыв ее, он осторожно выбрался из кровати, стараясь не потревожить чуткий сон, взял с туалетного столика подсвечник с почти догоревшей свечей, и, бросив напоследок взгляд на спящую жену, ушел к себе.

 

Глава 37

Проснувшись поутру одна, Долли села в огромной постели. Обхватив руками обнаженные плечи, поискала глазами сорочку и капот. Зябко поежившись, выбралась из-под одеяла и быстро натянула на себя прозрачное одеяние. При виде запекшейся крови на простыне, Даша смущенно отвела глаза. При воспоминании о том, как он ласково обнимал ее, шептал слова утешения, обдало жаром, несмотря на утреннюю прохладу комнат. Забравшись с ногами на постель и укутавшись в одеяло до подбородка, Дарья протянула руку и дернула шнур сонетки. На ее зов явилась Настя.

— Что-то Вы раненько, Дарья Степановна, — засуетилась девушка. — Что подать прикажете?

— Сама выбери, — потянулась Даша. — А что, Сергей Александрович уже встали? — поинтересовалась она.

— Его сиятельство еще не выходили из своих покоев, — смутилась Настя.

— Не выходил значит, — помрачнела лицом Дарья.

Ушел! Оставил ее одну ночью, — отвернулась она к стене, чтобы скрыть от всевидящего ока прислуги блеснувшие в глазах слезы. — Неужели настолько постылая она ему, что не пожелал остаться до утра с ней в одной постели?

Справившись с нахлынувшей обидой, Дарья выбралась из постели, равнодушным взглядом окинула прелестное белое в голубую полоску утреннее платье и присела на банкетку перед зеркалом. Настасья принялась расчесывать длинные волосы, что-то бормоча себе под нос, стараясь аккуратно разобрать спутанные локоны.

— Вы бы барыня косу на ночь заплетали, — посетовала она.

— Вечером заплетешь, — задумчиво отозвалась Даша.

Выйдя из своих покоев, Долли направилась в столовую. Она привыкла вставать рано и не любила подолгу валяться в постели. Завидев ее в коридоре, лакей бросился открывать перед ней двери.

— Завтрак прикажете подать? — склонился он перед ней.

Даша рассеянно кивнула головой. Присев на отодвинутый прислугой стул, девушка принялась разглядывать убранство небольшой столовой. Не успела она осмотреться, принесли большой самовар, чашки к чаю, варенье, тонко нарезанную ветчину и свежеиспеченные булочки. Ее задело то, что Сергей не счел нужным представить ее прислуге, как хозяйку дома, будто гостья, — пронеслось в голове. — Любую прихоть исполнят, только вот мнения ее спрашивать никто не станет. То, что Левашов долго пробыл за границей, ну а вышколенная заботами управляющего прислуга, привыкла вести дом в отсутствие барина, ей в этот момент не вспомнилось.

Даша заканчивала завтрак, когда ее супруг изволил спуститься в столовую. Войдя, Серж сначала замер на пороге.

— Вы уже встали, ma сherie? — не скрывая удивления, поднес он к губам ее руку.

— Я привыкла рано подниматься, — пожала плечиком Долли.

— Видимо, этой привычкой придется обзавестись и мне, — пробормотал Левашов, усаживаясь напротив нее. — Как спалось? — поинтересовался он, по привычке сам, потянувшись к самовару, чтобы налить чаю.

— Благодарю, хорошо, — отозвалась Долли. — Позвольте мне, — протянула она руку и тут же одернула ее, когда их пальцы соприкоснулись над чайной парой.

— Простите, я забываю, что отныне в этом доме кое-что придется изменить, — улыбнулся Сергей.

Наблюдая, как она разливает по чашкам чай, Серж залюбовался легким румянцем на безупречно гладкой фарфоровой коже, тонкими изящными линиями шеи, чуть выступающих ключиц, виднеющихся под косынкой из полупрозрачного кружева.

— Чем собираетесь заняться сегодня? — принимая из ее рук чайную пару, вежливо поинтересовался он. — Может, лавки какие желаете посетить? Так я распоряжусь, чтобы управляющий Вам на булавки выдал.

— Благодарю, мне ничего не нужно. А Вы? Вам, наверное, на службу нужно?

Левашов откинулся на спинку стула.

— Нет, не нужно. До сентября я в отпуске.

— Так может нам тогда в деревню на лето уехать? — робко улыбнулась Долли.

— В Левашовку? Помилуйте, чем Вам в столице плохо? А, впрочем, если желаете, поезжайте, — равнодушно отозвался Сергей.

— Простите, — Долли поднялась из-за стола и стремительно вышла.

Сергей выпрямился на стуле, раздраженно глядя ей вслед. — Какого черта от него нужно? Желает ехать в деревню — он не возражает, желает остаться в столице — ее право. Отодвинув чашку с чаем, Левашов поднялся и направился к себе. Проснувшись, Серж планировал начавшийся день провести в обществе молодой супруги, но вместо тихого семейного отдыха, с утра случилась эта ссора, разом испортившая настроение. Переменив свое решение, Левашов отправился в фехтовальную студию.

Скинув мундир, Серж не стал надевать защитный жилет, несмотря на неодобрительную гримасу француза-хозяина студии. Взяв в руки рапиру, он несколько раз взмахнул ей в воздухе, привыкая к весу оружия и тому, как оно лежит в руке. Давненько он здесь не был, — усмехнулся Левашов, вставая в позицию.

— К бою! — последовала команда.

Серж легко отразил выпад противника и перешел в атаку.

— Plus facile, monsieur (Легче, сударь), — пробормотал француз, парируя удары.

Измотав и себя, и месье поединком, Левашов покинул студию в почти довольном расположении духа. Оставалось только примириться с молодой женой. Не зная, как подступиться к ней, Сергей решил заехать к ювелиру, выбрать в качестве оливковой ветви мира какую-нибудь милую женскому сердцу безделушку.

Граф довольно долго осматривал витрину в присутствии переминающегося с ноги на ногу приказчика. Тот, желая угодить выгодному покупателю, разложил перед ним почти весь имеющийся в наличии товар. Наконец, Серж остановил свой выбор на паре жемчужных сережек. Вспомнив кулон, который он вчера разглядел на шее супруги, Левашов решил, что серьги будут прекрасным дополнением к нему.

Расплатившись за покупку, граф покинул ювелирную лавку в самом благостном настроении, желая только одного: как можно быстрее увидеться с Долли и вручить ей подарок. Входя в вестибюль собственного дома, Сергей едва не запнулся о сундук, и, выругавшись, осмотрелся. Рядом с этим злосчастным сундуком стоял еще один поменьше, тут же был саквояж, несколько шляпных коробок, какая-то корзина.

— Что происходит?! — подозвал он к себе дворецкого.

— Так барыня велели багаж упаковать, — опустил глаза слуга.

Чувствуя, как в нем закипает злость, Сергей решительно направился к лестнице и едва не столкнулся с Долли, которая невозмутимо спускалась вниз, облаченная в дорожное платье.

— Вы куда-то собрались, ma сherie? — поинтересовался он.

— В Левашовку, — невозмутимо пожала плечами Дарья. — Вы ясно дали мне понять, что не станете возражать.

— Вот как! — прищурился Сергей. — То есть Вы считаете совершенно естественным на второй день после свадьбы покинуть супруга? Велите разобрать багаж!

— Нет!

— Нет!? Ну что же. Счастливого пути, — отступил в сторону Серж.

Пройдя к себе в кабинет, Левашов в сердцах хлопнул дверью так, что задрожали оконные стекла. Черт знает что! Он не собирался проводить лето в деревне. Меньше всего ему хотелось столкнуться с мачехой. Ведь, если ехать, то придется напомнить той, что у нее имеется вдовье имение, и он не желает видеть ее рядом с собой под одной крышей. Раньше он не касался этого вопроса: по молчаливому соглашению с Александрой Платоновной, Сергей проживал в столице, а вдова его отца в Левашовке. Опустившись в кресло, он взяв со стола набитую табаком трубку и сломав несколько спичек, прикурил. Вдовье имение в Астафьевке, наверняка нуждается в ремонте, — думал он. — Ну, что же весна самое лучшее время, чтобы его начать.

Взяв со стола колокольчик, Серж позвонил.

— Семена разыщи, — бросил он явившемуся на его зов лакею.

Ну, Долли! Ну, держись! — вскочил он с кресла.

— Чего изволите, Ваше сиятельство? — появился в дверях денщик графа.

— Пакуй багаж, — усмехнулся Сергей.

— Когда ехать желаете? Нынче?

— Зачем же нынче? Через недельку поедем, — вздернул бровь Серж.

Интересно будет взглянуть на то, как его юная жена сладит с его мачехой, — усмехнулся про себя Левашов. Ай да характер! Ну, во всяком случае, скучной его семейная жизнь точно не будет. Пожалуй, становится ясно, что в ней нашел Шеховской.

Неделя, проведенная Дарьей в Левашовке, показалась ей слишком долгой. Александра Платоновна, уже узнавшая о женитьбе пасынка, супругу его встретила весьма радушно, как самую дорогую гостью. Однако же не смотря на всю ее показную любезность, Александра Платоновна ненавязчиво, но вполне определенно дала понять, что хозяйкой в усадьбе является она. Малейший каприз дорогой гостьи исполнялся незамедлительно, но как вскорости поняла Даша, о всех ее пожеланиях непременно докладывалось Александре Платоновне. Такое внимание было ей в тягость, но и воевать с генеральшей Дарья не решилась, пожаловаться было некому, в конце концов, никто не был виноват в ее бедах, кроме нее самой. Она уже не раз пожалела о поспешном своем решении уехать из Петербурга, но вернуться "поджав хвост" не позволяла гордость.

Но более всего утомляли разговоры. Александра Платоновна живо интересовалась новостями из столицы и как бы, между прочим, все пыталась выяснить: отчего же молодая жена пожелала уехать из столицы в деревню и оставить супруга своего уже на второй день после свадьбы. Лгать Долли не привыкла, но и откровенничать с совершенно чужим ей человеком не хотелось, тем более, что подспудно она ощущала, что любопытство сие не праздное. Мучительно краснея под внимательным взглядом графини, она бормотала что-то невразумительное про занятость Сержа на службе, а Александра Платоновна лишь сочувственно кивала головой, сетуя на то, что граф давно не появлялся в имении и все дела в усадьбе взвалил на ее хрупкие женские плечи.

Стараясь найти занятие себе по душе и поменьше времени проводить в обществе генеральши, Долли много гуляла по парку и окрестностям, иногда выезжала верхом, недалеко, потому как с местностью была незнакома и опасалась заплутать.

С Александрой Платоновной она отныне встречалась только во время трапезы. Заметив, что Даша ее избегает, вдова затаила обиду и иногда из-под маски светской любезности, что так тщательно скрывала ее истинную натуру, нет-нет, да и прорывался ее истинный нрав, но Долли терпеливо сносила ее мелочные уколы и намеки на отношение к ней супруга, не пожелавшего видеть ее сразу после свадьбы. Тем неожиданней для Александры Платоновны стала весть о возвращении графа в родовое гнездо.

Обе графини заканчивали обедать, когда взволнованный дворецкий явился прямо в столовую, забыв даже постучать:

— Барыня, — обратился он к Александре Платоновне, игнорируя присутствие Долли, — там его сиятельство Сергей Александрович пожаловали.

— Вот тебе и раз, — уронила ложку вдова.

Пока Александра Платоновна, будучи в замешательстве, думала, что же ей следует предпринять, Сергей размашистым шагом вошел в комнату, как был с дороги, не переодеваясь.

— Добрый день, — кивнул он головой опешившей мачехе и, обойдя стол, легко поднял Долли со стула, расцеловав в обе щеки. — Я скучал, mon ange. Жаль, что не смог поехать вместе с Вами.

— Я распоряжусь, чтобы еще один прибор поставили, Сергей Александрович, — подхватилась Александра Платоновна.

— С каких пор Вы здесь распоряжаетесь, — вздернул бровь Сергей. — Сие право принадлежит моей супруге, — громко произнес он, чтобы услышал замерший около замочной скважины, с другой стороны двери лакей.

Взяв со стола колокольчик, Серж позвонил.

— Чего изволите, Ваше сиятельство? — склонился в подобострастном поклоне слуга.

Левашов перевел взгляд на жену.

— Любезный, — обратилась к нему Долли, — принеси-ка еще один прибор, и скажи, что я велела подготовить покои его сиятельства и мои вещи снести в смежные комнаты.

— Будет исполнено, барыня.

Оправившись от удивления, Дарья тепло улыбнулась супругу:

— Как доехали, Сергей Александрович?

— Благодарю. Вполне сносно.

— Серж, Вы надолго? — пришла в себя Александра Платоновна.

— Пока до окончания отпуска, — отозвался Сергей, присаживаясь за стол, напротив жены. — Я по пути был в Астафьевке, — продолжил он, — там уже начали ремонт, так что скоро Вы сможете переехать, — улыбнулся он мачехе.

— Переехать? — протянула Александра Платоновна.

— Совершенно верно, — кивнул головой Сергей. — Думаю, через неделю, там уже вполне можно будет жить. Во всяком случае, к моему приезду флигель уже починили.

— Благодарю за заботу, — буркнула вдова.

Даша не могла отвести глаз от супруга. Даже сейчас, с дороги, небритый, он казался ей самым красивым мужчиной. Хотя, надо заметить, что и Шеховской весьма привлекателен, — подумалось ей. Странно, что ее, серую и невзрачную, окружают такие мужчины. Привыкнув к Павлу за время их помолвки, Дарья перестала обращать внимание на шрамы на его щеке, отметив правильные черты лица, длинные ресницы, чуть приметную ямочку на подбородке.

Задумавшись, Дарья не заметила, что Сергей закончил обедать и, поднявшись из-за стола, остановился рядом с ней.

— Долли, — предложил он ей руку. — Прошу нас извинить, — обернулся к Александре Платоновне, уводя жену из столовой.

Дойдя до своих покоев, он не выпустил ее руки, а потянул за собою в комнату. Семен уже заканчивал распаковывать багаж, но по одному только взгляду барина, оставил это занятие и спешно ретировался.

— Надеюсь, я прощен, — улыбнулся он жене, поднося к губам тонкую кисть.

— Это Вы простите меня, — прислонившись к его плечу, выдохнула Дарья.

— Я скучал, очень скучал, — прошептал он, целуя ее в губы. — Значит ли это, что двери Вашей спальни этой ночью будут открыты для меня?

Почувствовав, как она вздрогнула в его объятьях, Сергей погладил ее по спине.

— Я больше не сделаю тебе больно. Ты мне веришь?

— Верю, — кивнула головой Даша. — Верю.

Ночью, когда утомленная долгими ласками жена уснула, Сергей приподнялся, намереваясь уйти в свои покои, но Даша в полусне ухватила его за запястье и прошептала с каким-то отчаяньем в голосе:

— Сережа, не уходи, пожалуйста. Останься со мной.

Вернувшись в постель, Серж обнял ее, чувствуя, как перевернулось сердце в груди, от этих слов, от того, что она с тихим вздохом положила голову на его плечо, едва не касаясь губами его шеи, а спустя некоторое время Семен даже перестал разбирать постель в покоях графа.

Александра Платоновна, которую выселили из занимаемых ей прежде комнат, спустя три дня покинула молодых, отправившись в Астафьевку. Перед отъездом, уязвленная до глубины души сложившимся положением дел, генеральша успела, таки напоследок выпустить парфянскую стрелу. Улучив момент, когда Долли осталась одна в своей гостиной, Александра Платоновна, явилась к ней под предлогом того, что желает попрощаться:

— Не воображайте, что он ради Вас приехал? — улыбнулась графиня. — Шеховские второй месяц живут в Закревском в десяти верстах отсюда. Вашего супруга, голубушка, с княгиней Шеховской весьма нежная дружба связывает. Он знаете ли писал ей все то время, что она здесь была.

— Вы лжете! — побледнела Дарья. — Лжете!

— К чему мне лгать? — пожала плечами Александра Платоновна. — Съездите с визитом, по-соседски. Сами во всем убедитесь.

Весна вступила в свои права, ознаменовав свое наступление буйным цветением садов, птичьим гомоном днем и соловьиными трелями по ночам. Но все это великолепие не радовало. Злые, полные яда слова вдовствующей графини не давали покоя. Мучаясь сомнениями, на следующий день после отъезда Александры Платоновны, Дарья решилась съездить в соседнее Закревское. Ей почему-то казалось, что Сергей ее визит к соседям не одобрил бы и, потому она решила ничего ему не говорить. Под предлогом, что хотела бы проехаться верхом, Дарья попросила оседлать для себя лошадь. Прикинув, что на то, чтобы преодолеть десять верст верхом у нее уйдет чуть менее часа и столько же, чтобы вернуться обратно, Даша пообещала вернуться к обеду.

Услышав о том, что она желает совершить прогулку верхом, Левашов хотел было присоединиться, но его управляющий напомнил ему о том, что они вместе собирались съездить осмотреть дальний выгон, которым давно не пользовались, а на днях сосед предложил весьма хорошую цену за него. Сергей и сам понимал, что в последнее время слишком мало времени уделял делам усадьбы, во всем полагаясь на управляющего. Однако, зная, Александру Платоновну, не мешало бы убедиться, что ей не удалось переманить того на свою сторону. Потому, граф зная, что жена его превосходная наездница, не стал возражать, но попросил, чтобы она взяла с собой грума.

Выехав из усадьбы, Дарья под предлогом, что забыла на столике в вестибюле хлыст, отослала паренька, и едва он скрылся за воротами, пришпорила каурую кобылку, сразу посылая ту в галоп. Выехав на дорогу, она остановила лошадь, не имея ни малейшего понятия о том, куда ей ехать. Остановив проезжавшего мимо мужика на телеге, она расспросила у него дорогу до Закревского и направилась в указанном направлении. Чего только не передумала она за эту короткую поездку! Несколько раз порывалась развернуть лошадь, но понимая, что не найдет успокоения, пока не убедиться в правдивости слов мачехи Сергея, продолжила свой путь.

Добравшись до усадьбы в Закревском, Дарья спешилась, передавая поводья подбежавшему конюху.

— Хозяева твои дома будут? — поинтересовалась она.

— Дома, барыня. Как доложить прикажете?

— Скажи, графиня Левашова с визитом, — подобрав длинный подол амазонки и направляясь к крыльцу, бросила она на ходу.

Поднявшись на широкое крыльцо, Даша, заметив Павла Николаевича в парке, ведущего на поводу пони, верхом на котором восседал маленький всадник, остановилась. Словно почувствовав ее взгляд, Шеховской оглянулся. Долли?! Ну, что ей делать здесь? Подозвав конюха, Поль передал ему поводья, а сам направился к застывшей на крыльце нежданной гостье.

— Дарья Степановна, добрый день, — улыбнулся он. — Какими судьбами в Закревском?

— Да вот прослышала, что Вы здесь, решилась визит Вам нанести по-соседски, — не сдержала ответной улыбки Даша.

— Но, прошу Вас, проходите, все еще не понимая, о чем идет речь, — подал ей руку Павел.

Открыв перед ней двери дома, Павел отступил, пропуская ее вперед.

— Никодим, голубчик, скажи Юлии Львовне, что у нас гости, — обратился он к дворецкому.

— Так доложил уже, — прошелестел Никодим. — Барыня, сейчас спустятся.

— Проводи Дарью Степановну в гостиную. Я к Вам присоединюсь сейчас, — улыбнулся Поль, — только переоденусь.

День выдался жарким и Шеховской не ожидая никого, гулял в парке с Николкой будучи одетым не для приема гостей, в одну легкую рубашку и брюки для верховой езды.

Обернувшись, Павел встретился взглядом с Жюли.

— Слышала, к нам Александра Платоновна пожаловала, — вздохнула она, но тотчас умолкла, когда из-за спины ее супруга выступила красивая молодая женщина.

— Жюли, позволь представить тебе моего давнего друга, Дарью Степановну Балашову, — начал Поль.

— Уже нет, улыбнулась, Дарья, — кивнув на приветствие княгини Шеховской и подмечая каждую малейшую деталь в ее внешности, каждую мелочь в безупречном туалете. — Графиня Левашова нынче.

— Не понимаю, — удивленно воззрился на нее Павел.

— Мы обвенчались с Сергеем Александровичем в апреле, — нервно рассмеялась Даша удивлению князя. — Стало быть, соседи теперь.

— Ну, что же, примите мои поздравления, Дарья Степановна, — склонился над ее рукой Шеховской.

— Вы к обеду, Долли, — отозвалась Жюли, внимательно разглядывая девушку. — Можно мне Вас так называть?

— Да, пожалуйста, — смутилась Даша. — Но я не задержусь надолго, потому не утруждайте себя… Вот узнала, что Павел Николаевич здесь, решила заехать, поздороваться.

Повисла неловкая пауза. Даша прикусила губу. Ох, зря она сюда приехала. Стоило только увидеть княгиню Шеховскую, как все ее былые страхи вновь подняли голову. Разве ж можно забыть такую женщину? — вздохнула она.

— Ну, я, пожалуй, поеду. Мне к обеду вернуться бы…

— Позвольте, я провожу Вас, — очнулся от задумчивости Павел.

— Мне так неловко, что вот так без предупреждения свалилась Вам как снег на голову, — улыбнулась Долли, опираясь на предложенную руку.

— До свидания, Юлия Львовна, — обернулась она.

— До свидания, — улыбнулась Жюли, но улыбка ее вышла неестественной, будто приклеенной к лицу.

Встав у окна за портьерой, чтобы не выдать своего присутствия, Жюли не спускала глаз с пары, занятой разговором во дворе. Конюх подвел великолепную каурую и Павел подсадив девушку в седло, махнул ей рукой, прощаясь. Проводив глазами всадницу, Юленька сердито дернула ткань портьеры. Как он любезен с ней! Два года была его невестой, два года. Ведь Поль с ней жизнь свою намеревался связать и не объявись его жена, нежданно, негаданно, так и было бы. Что ж его выбор вполне объясним: в ней так и цветет свежесть юности, а легкий налет неискушенной наивности ей весьма к лицу. Но то, что она здесь, означает, что и Серж приехал! Жюли грустно улыбнулась, — приехал и даже записки не написал, а она сама даже не удосужилась поблагодарить его за все, что он сделал для нее. Ну ничего, лучше поздно чем, никогда, — отошла от окна Жюли. Через месяц ее день рождения, и она непременно пригласит чету Левашовых.

Вечером после ужина, Юленька завела разговор о том, кого пригласить на торжество в Закревское.

— Мon coeur (сердце мое), это Ваш день рождения, — заметил Поль, — Вам решать кого бы Вы хотели видеть.

— Значит ли это, что Вы не будете возражать, если я приглашу графа Левашова с супругой?

Павел опустил глаза:

— Ну, куда же без милого сердцу друга, — усмехнулся он. — Приглашайте, соседи как никак.

В течение недели Жюли разослала приглашения по соседям, с которыми успела свести близкое знакомство еще при жизни Василия Андреевича. Вернувшись под именем княгини Шеховской, Юленька возобновила прежние знакомства. В обществе ее историю сочли весьма занятной и чуть-чуть скандальной. Приезжавшие в Закревское с визитами соседи после знакомства с князем Шеховским, находили его очаровательным и вполне заслуживающим репутации добропорядочного семьянина. Молодость, — вздыхали пожилые матроны, возможно, когда-то князь и был polisson (повеса), но ныне заботливый муж и отец.

Жюли долго думала над тем, писать ли приглашение Вирановскому, и, в конце концов, написала Михаилу, что будет рада видеть его в Закревском на свой день рождения. Он ведь был довольно частым гостем у них раньше, так почему она должна отказать ему от дома из-за недоразумения, что случилось после приезда Шеховского. К тому же, именно это недоразумение привело Павла в Закревское, — с улыбкой вспомнила она, — да и вечно лелеять свои обиды не есть признак хорошего воспитания.

Тем более сейчас, когда она так счастлива, что казалось бы весь мир обняла бы, простила бы всех своих недругов. Да разве и может быть иначе, если тот, о ком сердце молило в разлуке все то время, с тех пор, как вернулась к ней память, нынче здесь, рядом с ней. Господи! Спасибо тебе! — прошептала беззвучно прикрыв глаза и едва не вскрикнула, когда сильные руки обняли со спины так, что перехватило дыхание.

— Скажи мне, mon ange, — прошептал ей на ухо, опаляя щеку жарким дыханием, — скажи мне правду.

— О чем ты? — повернулась в его руках, с улыбкой глядя в потемневшие глаза.

— Какие отношения тебя с графом Левашовым связывают? Скажи, чтобы не мучился более сомнениями, здесь и сейчас.

Улыбка слетела с ее уст, отстранившись, отошла обхватив себя руками, будто отгораживаясь от него.

— Я ведь тоже могу спросить, mon cher. Почему Вы ее выбрали?

— Долли? — нахмурился Шеховской.

Рассказать ли как болело сердце, рвалось на части от той новости, что получил от отца в Иркутске? Как плакал над тем злосчастным письмом, что навсегда хоронило любую надежду. Что смерти желал, как избавления от мук. Как боялся, что не сможет пережить еще раз такой потери! Потому и выбрал ту, к которой холодно сердце, которая к нему холодна, ведь тогда не причинит он боли ни себе, ни ей. Вспомнилась Сашенька Ельчанинова и тоскливый влюбленный взгляд ее, что заставлял жалость к ней испытывать, ведь на иное чувство он считал себя уже не способным. Заговорил медленно, тщательно обдумывая каждое слово:

— Вы же понимаете, ma cheriе, что от меня того ждали? Дарья Степановна не испытывала ко мне нежных чувств, как и я к ней. Сей союз был бы основан не на взаимной симпатии и велениях сердца.

Жюли молчала, только смотрела на него пристально. Ждала, что он скажет дальше. Вздохнув, Павел решился.

— Я искал Вас в тот день и всю последующую неделю. Не хотел, не мог поверить тому, во что уверовали уже все остальные. Надежда — это все, что оставалось мне, только ей одной и жил. А потом, по столице поползли грязные слухи, которые связали Ваше исчезновение и отъездом в Париж графа Левашова.

Жюли побледнела и поднеся к губам кулачок, чуть прикусила кожу на костяшках пальцев.

— Видит Бог, я не знала о том, — прошептала глядя ему в глаза, что в сей момент подернувшись дымкой воспоминаний поистине были зеркалом души, отражая всю ту боль, что он вновь переживал, рассказывая ей обо всем.

— Мне предложили поступить на службу к генерал-губернатору Восточной Сибири графу Муравьеву. В столице я оставаться дальше не мог и потому, почти не раздумывая согласился. Только там в Иркутске, когда дни мои были заняты делами, я мог хоть ненадолго отпустить Вас, ma сherie, из своих мыслей. Хуже всего было по ночам: ежели сон приходил ко мне, то я видел Вас, ежели моей спутницей становилась бессонница, Вы и только Вы вновь были в моих мыслях. А потом пришло письмо от отца о том, что Ваше тело было найдено в Финском заливе, — Павел сглотнул ком в горле, что мешал говорить. — Я вернулся в Петербург. Первой мыслью, которая пришла ко мне на Вашей могиле, было попроситься обратно в действующую армию, в Тифлис.

Жюли сморгнула слезы, навернувшиеся на глаза, и шагнула к нему, пряча эти слезы на его груди, в его объятьях. Как же больно было слушать эту исповедь, представлять себе, что он пережил в те дни.

— Поль, не думай плохо обо мне. Серж… граф Левашов, — поправилась она, — мне только друг, и никогда не был ни кем иным.

Поглаживая вздрагивающие плечи, Павел коснулся губами ее виска.

— Полно, ma сherie, не плачь, не рви мне сердце. Отныне я хочу видеть только твою улыбку.

— Так и будет, так и будет отныне, — улыбаясь сквозь слезы, прошептала она, поднимая к нему лицо, видя, как он склоняется к ней, сама поднялась на носочки, подставляя губы его губам, положив руки на грудь, чувствуя, как под ладонью бьется сердце.

 

Глава 38

Второй день лета выдался жарким и солнечным. Юленька беспокоилась, что погода может испортить задуманное ею, но к ее великой радости на горизонте не было ни единого облачка. Торжество решено было устроить на свежем воздухе в большой парковой беседке, где с самого раннего утра суетилась прислуга, сервируя большой стол к обеду.

Утром Жюли проснулась от того, что что-то едва ощутимо коснулось ее лица. Открыв глаза, она увидела улыбающееся лицо супруга. Рядом с ней на подушке лежала только что сорванная ветвь чубушника (садовый жасмин), аромат которого кружил голову.

— С днем рождения, mon ange! — прошептал Павел и разжал руку.

Рубиновая подвеска на тонкой золотой цепочке качнулась перед ее глазами.

— Какая красота, — улыбнулась Жюли, подставляя ладошку и принимая дар. — Я непременно надену ее сегодня.

— Позволь я сам, — улыбнулся Поль.

Повернувшись к нему спиной, Жюли перебросив на грудь косу, что заплетала на ночь, дабы не спутались волнистые пряди, замерла, ощущая легкое касание его пальцев, пока он возился с застежкой, а потом, провел ладонями по ее плечам, спуская с них тонкие бретели сорочки, и губами прижался к шее. Тихо ахнув, Юленька откинулась ему на грудь. Жаркое касание сильных мужских рук, вызвало томление во всем теле, тихий стон сорвался с губ, она и охнуть не успела, как оказалась под ним.

— Поль, двери, — прошептала ему в шею, опасаясь, что войдет Таша и застанет их вот так.

Поднявшись, Павел повернул в замке ключ и на ходу стянув рубашку, вернулся к ней в постель.

— Думаю, пора подумать о том, чтобы у Николки братец али сестра появились, — прошептал, покрывая поцелуями, шею грудь, плечи.

— Уже, — прошептала Жюли, заливаясь румянцем. — Я собиралась тебе сказать.

Оторвавшись от нее, Павел сел на кровати, положил руку на пока еще плоский живот, легко поглаживая бархатистую кожу.

— Дивная моя, — прошептал чуть слышно. — Милая моя, любимая, желанная, счастье мое, — взяв в руки ее ладонь, поцеловал каждый пальчик. И таким счастьем светились в тот момент его глаза, таким теплым светом, что защипало в глазах и в носу. Крохотная слезинка выкатилась из-под ресниц и скользнула в темные кудри на виске.

— Отчего слезы? Неужели не рада? — мгновенно подобрался он.

— От счастья, mon cher, от счастья эти слезы. От счастья быть с тобой, любить тебя, видеть тебя, слышать тебя.

В двери тихо постучали.

— Барыня, Вы поднялись? — послышался голос Таши.

— Позже, — громко ответил Павел, улыбаясь жене и вновь увлекая ее в смятую постель.

К полудню стали собираться гости. Хозяйка в очаровательном муслиновом платье цвета красного вина встречала прибывших на пороге беседки. Жюли не стала надевать шляпку, украсив сложную прическу лишь веточкой чубушника, что так ярко выделялась на темных блестящих локонах.

— Проходите, господа. Прошу Вас, оставьте церемонии, — улыбнулась она отставному полковнику, их ближайшему соседу, приложившемуся к руке именинницы. За полковником последовали его супруга и сын — юноша лет восемнадцати, не более, который приветствуя хозяйку смущенно пробормотал поздравления и залился румянцем, прикоснувшись губами к изящной ручке, затянутой в кружевную митенку.

Собрались почти все, кому две седьмицы назад были отправлены приглашения из Закревского, не было только Левашовых и Вирановского. Отсутствие Михаила ее не больно-то огорчало, а вот то, что Серж, видимо, не принял ее приглашения, обидело не на шутку. В конце концов, Юленька перестала поглядывать на подъездную аллею, занимая гостей.

Михаил Алексеевич Вирановский припоздал. Увидев его на пороге беседки несколько смущенным и растерянным, таким, каким он был в вечер их знакомства, Жюли поднялась ему навстречу.

— Михаил Алексеевич, — я очень рада, что Вы решили приехать, — заметила Жюли.

— Юлия Львовна…, - запнулся Михаил, — простите, никак не могу привыкнуть. Позвольте поздравить Вас с Вашим днем рождения, и вручить сей скромный дар. — С этими словами Вирановский протянул ей плетеную корзинку, что держал в руках.

Откинув крышку, Жюли замерла.

— Боже, Поль, какая прелесть, — обернулась она к супругу, достав из корзинки пушистый белоснежный комок.

— Собака! — восторженно захлопал в ладоши Николка, протянув руки к щенку.

Передав щенка в руки сынишки, Жюли улыбнулась Мишелю:

— Благодарю, Михаил Алексеевич, за сей скромный дар, что, однако, весьма по душе мне.

— Рад был угодить, Юлия Львовна. Очень рад, — учтиво наклонил голову Вирановский и присел подле жены полковника.

Несмотря на то, что она уже и не ждала Левашовых, графская чета появилась самой последней. Извинившись за опоздание по причине того, что у коляски, в которой они ехали, сломалась ось неподалеку от Закревского, и оставшуюся часть пути им пришлось проделать пешком, Сергей и Долли преподнесли хозяйке шаль из тончайших блондов.

Отправив нескольких дворовых к месту, где осталась коляска и кучер Левашовых, Павел вернулся к столу, как раз в тот момент, когда Николенька до того возившийся с щенком, увидел графа Левашова и с громким воплем:

— Месье Бонар! — бросился тому навстречу.

Сергей рассмеялся, поймав мальчика, и невысоко подбросил вверх.

— Сергей Александрович, — смутилась Жюли, — я не успела сказать Ники, что Вы больше не его гувернер.

— Полно, Юлия Львовна, — улыбнулся Левашов, — Уж мы-то с Николаем… Павловичем найдем общий язык.

Глядя на мужа и сына княгини Шеховской, Долли чуть прикусила губу, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Сергей никогда не говорил ей о том, какие отношения его связывают с Жюли, но столь явная демонстрация близкого знакомства была весьма похожа на то, о чем говорила ей Александра Платоновна, la tendre amiti (нежная дружба), несомненно.

Наконец, расселись за столом, отдавая должное мастерству и умению кухарки в Закревском. Поднимали тосты за здравие именинницы с пожеланием всяческих благ. Молодежь взялась обсуждать скачки, что месяц назад были в Полтаве.

— Сергей Александрович, — обратился к графу Вирановский, — я слышал, что Вы сделали неплохое приобретение после скачек.

Серж улыбнулся одними уголками губ:

— Есть такое дело.

— Вы ведь, Грома купили, — не унимался Вирановский. — Признаться честно, я и сам на него глаз положил, да Вы меня опередили.

— Хороший жеребец, — кивнул головой Левашов. — Вот думаю небольшой конный заводик завести. Служба службой, но пора и о будущем подумать. К тому же супруга моя, — тепло улыбнулся он Даше, — мою страсть к лошадям очень даже разделяет.

— Павел Николаевич, — вдруг заговорил полковник, до того в общем разговоре участия не принимавший, а не продадите ли Вы мне Буйного своего. Я ведь тоже конный заводик держу. Вот и Гром на моих конюшнях выращен был, а уж Вашему жеребцу в наших краях равного нет.

— Не могу, — улыбнулся Павел. — Мы с Буйным ни одну военную кампанию прошли. Он мне дорог очень.

— Жаль, — искренне огорчился полковник. — Гром Вашему Буйному не соперник. Уж я-то знаю, — продолжил он, отставив в сторону бокал с вином. — Вы уж простите, Ваше сиятельство что вмешиваюсь, но видел я Вас как-то поутру верхом на этом дьяволе.

Павел только усмехнулся в ответ на эту реплику.

— Господа, — оживился Вирановский, — а не устроить ли нам скачки, тогда и выясним, чей жеребец лучше.

Молодые люди с жаром принялись обсуждать эту идею, и Левашов обратил свой взгляд на Шеховского:

— Что скажете, Павел Николаевич? — обратился он к нему.

— Поль, нет, — тихо прошептала Жюли, положив ладошку поверх его руки. — Умоляю, не нужно, твоя рука…

Это был вызов в чистом виде и не принять его…

Прищурившись, Павел осторожно вытащил руку из-под ее ладошки:

— Почему бы и нет, Сергей Александрович. По дороге от Закревского в Левашовку есть прямой участок, верст эдак пять, может, шесть… Завтра утром.

— Договорились, — улыбнулся Левашов.

— А как же приз победителю? — рассмеялся Вирановский.

— Предлагаю, кубок с шампанским из рук очаровательной именинницы, — выпалил сын полковника, и тут же стушевался под пристальным взглядом князя Шеховского.

Но мысль, высказанная юношей, понравилась поклонникам молодой княгини и ее единодушно поддержали.

Обсудив все условия, вернулись к застолью. Жюли улыбаясь гостям, не могла унять тревоги, старательно скрывая ее от всех до самого вечера. Павел принял вызов и не отступится. Уж что-что, а характер своего супруга она успела изучить хорошо. Да, Поль всегда был превосходным наездником, не то, что она сама, но одно дело прокатиться утром верхом по окрестностям и совсем другое — скачки, где удержать поводья одной рукой просто немыслимо.

Ночью она попыталась было его отговорить, но Шеховской просто закрыл ей рот поцелуем, заставляя умолкнуть всякий раз, когда она пыталась заговорить о том. Проснувшись в самом дурном расположении духа, Жюли велела приготовить все для пикника, который решено было устроить на поляне неподалеку от места, где был определен конец дистанции.

Приехав на место немного раньше остальных, Жюли велела прислуге заняться обустройством пикника, а сама, отойдя к краю поляны, замерла, отвернувшись от всей этой суеты. Подойдя к жене, Павел, положил ладони ей на плечи.

— Мa cheriе, Вы сердитесь, — прошептал ей на ухо Поль, — уверяю Вас, напрасно. Я не стану попусту рисковать.

— Поль, — развернулась Жюли, — Вы с Сержем как два глупых задиристых мальчишки, ей Богу!

— Это всего лишь скачки! — развел руками Шеховской.

— Разве?! Разве Павел Николаевич?! — в гневе воскликнула она. — Ах! Оставьте меня, делайте, что хотите!

Подобрав юбки, она вернулась к столам, которые устанавливала прислуга, делая продолжение их разговора совершенно невозможным.

Вскоре появились и Левашовы, вслед за ними полковник с семейством, решивший во чтобы то не стало присутствовать, Вирановский и еще несколько молодых людей, бывших вчера в Закревском. Долли, приехавшая, как и ее супруг верхом, дождалась, когда Сергей поможет ей спешиться и подобрав длинный подол амазонки, направилась в сторону дам, устроившихся за столом. Всю ночь, мучимая неясными страхами, она не спала. Вечером она попыталась отговорить Сержа от этой глупой, по ее мнению затеи, но Левашов даже слушать ее не стал. Этой ночью он не пришел в ее спальню. Лежа одна в своей постели, она тихо роняла слезы в подушку, прислушиваясь к тому, как Серж, видимо, будучи в дурном настроении, бранил Семена в своих покоях. Тревога не покидала ее, прочно угнездившись в душе: уж она-то видела Буйного, тогда на охоте в Павлово и прекрасно понимала, что жеребец князя достойный соперник Грому, а значит, скачка будет жаркой, и кто знает какие опасности, могут подстерегать наездников.

Вскочив в седло, соперники удалились к началу. Вместе с ними уехало двое молодых людей, чтобы подать сигнал к началу скачки. Не усидев на месте, Долли поднялась и, не обращая внимания на то, что пачкает в придорожной пыли подол своей нарядной амазонки, принялась ходить вдоль дороги.

— Дарья Степановна, — окликнула ее Жюли, — идите в тень, солнце уж высоко.

— Благодарю, отсюда лучше видно, — едва заметно улыбнулась Даша.

Через полчаса на дороге, вздымая тучи пыли, показались два всадника. Лошади шли корпус в корпус, ничуть не уступая друг другу, но если Шеховской придерживал Буйного, чтобы сберечь силы животного для последнего финального рывка, Левашов гнал во весь опор, понимая, что уступает сопернику. Громко заржав, Буйный шарахнулся в сторону, споткнувшись в выбоине на дороге. Отчаянно пришпорив Грома, Серж вырвался вперед на полкорпуса. Левашов легко обошел замешкавшегося соперника и первым оказался у финиша.

Разгоряченные быстрой скачкой лошади пританцовывали на месте. Спешившись, Павел легко потрепал по шее Буйного, что-то ласково и успокаивающе прошептал тому. Нервная дрожь все еще пробегала по шее животного, но он послушный руке хозяина уже присмирел и перестал перебирать длинными ногами.

Сергей легко соскочил с седла, сияя мальчишеской улыбкой и передав поводья Грома конюху, направился к тем, кто ждал окончания этой скачки.

Жюли с облегчением перевела дух, — ну вот все и закончилось.

— И все же Буйный быстрее, — хитро подмигнул полковник, поздравляя с победой графа Левашова. — Ежели не споткнулся бы, Вы бы его не обошли.

Подошел Шеховской и подал руку Сергею:

— Поздравляю, Сергей Александрович.

— Кубок с шампанским, — напомнил Вирановский.

Жюли деланно улыбнувшись, велела лакею наполнить кубок, выбранный из коллекции графа Закревского, и подать ей.

Серж принял из ее рук шампанское и поднес к губам тонкую кисть, задержав ее в своих руках, дольше принятого.

Только для тебя, — говорили его глаза.

Не стоит, — молча покачала она головой с грустной улыбкой.

Этот обмен взглядами не укрылся от Дарьи. Как долго он задержал ее ладонь в своей руке, как светились его глаза, когда смотрел на нее. Все так, как говорила Александра Платоновна. Все истинно так, la tendre amiti (нежная дружба). Закусив губу, Долли обратила свой взгляд к Павлу, что лишь хмуро глядел на застывшую у дороги пару. Отчего молчит? Отчего ни слова не скажет? Не прервет сей миг, что разрывает ей сердце в клочья. Не помня себя от терзаемой ревности и обиды, Даша, выхватив у конюха поводья своей каурой и легко взлетела в седло. Прочь, прочь отсюда! Подальше, не видеть, не слышать! Понукая лошадь, она послала ее с места в галоп, прямо через поле, как было ближе к Левашовке.

— Убьется, — прошептал Павел, глядя ей вслед. — Овражек там, не перескочить.

Вскочив в седло, он бросился следом. Расстояние между ними стремительно сокращалось, но Шеховской понимал, что ему не успеть.

— Долли! Остановись! — крикнул он ей вслед.

Но она не услышала его из-за топота копыт и ветра свистящего в ушах. Сердце стучало в груди также громко и часто, как копыта каурой по сухой пыльной земле. Лошадь, завидев овраг, взвилась на дыбы. Дарья отчаянно попыталась удержаться в дамском седле, изо всех сил цепляясь за поводья, но только сильнее заставляла волноваться животное. Сбросив всадницу, каурая успокоилась и замерла подле нее, словно извиняясь, ткнулась мордой в ее плечо. Осадив Буйного рядом с местом падения Дарьи, Павел соскочил с коня и опустился на колени рядом с ней.

— Жива, — выдохнул с облегчением, глядя в побелевшее лицо.

Небольшой куст боярышника на краю овражка смягчил падение. Даша силилась что-то сказать, но не могла издать ни звука. От силы удара об землю перехватило дыхание, с болью давался каждый вдох.

— Молчи, — поднимая ее на руки, приказал Шеховской.

Сергей сорвавшись с места, уже бежал к ним навстречу через поле. Передав ему на руки Дарью, Шеховской одарил его долгим осуждающим взглядом.

— Молите Бога, Сергей Александрович, чтобы все обошлось.

Серж ничего не сказал, только сверкнул глазами, осторожно принимая из рук князя свою супругу. Как бы ни был он встревожен, от него все же не укрылось, как схватился за левую руку Павел, чуть поморщившись от прострелившей мышцу боли.

Тут же подали коляску и послали за губернским доктором. Ехать решили в Закревское, поскольку оно было ближе Левашовки. Сергей не выпуская жену из объятий и догадываясь о причинах ее поступка, клял себя последними словами: забылся, едва увидел ее глаза, забылся настолько, что позволил тому, что так тщательно укрывал от чужих глаз ныне проступить наружу. Позволил чувству, что мучило его вырваться наружу, за один только миг счастья держать в руках ее руку, готов был душу отдать в тот момент.

Добравшись до усадьбы, Жюли распорядилась, чтобы графине Левашовой приготовили комнату, и не находя себе места от беспокойства, то и дело подходила к окну, высматривая на подъездной аллее двуколку, посланную за доктором.

— Поль, отчего так долго? Отчего они не едут? Где Менхель? Скажи мне, что все обойдется. Я думать боюсь, что она… — вцепившись в лацканы его сюртука, тихо плакала Жюли, пока муж гладил ее по плечам и напряженной спине, стараясь утешить.

— Все будет хорошо, ma cheriе. Все образуется, шептал он ей в волосы. — Дарья Степановна, несомненно, сильно ударилась, — говорил он, вспоминая потемневшие от боли глаза и бедное лицо, — но Господь милостив.

Врач, прибывший через два часа, осмотрел пострадавшую и попросил графа Левашова пройти с ним для конфиденциальной беседы. Спустя четверть часа, Серж бледный как полотно, вышел из кабинета князя Шеховского и направился в комнату, где поместили Дарью. Закрыв за собой двери, он опустился на колени рядом с кроватью, взяв в руки ее ладонь, прижался к ней губами.

— Прости меня, прости, милая. У нас еще будут дети, — прошептал он. — Я не знал… Зачем ты? — сглотнул он ком в горле.

Дарья повернулась к нему.

— Потому что люблю Вас, а Вы делаете мне больно.

— Я никогда больше… Обещаю, Долли, прости.

— Бог простит, Сергей Александрович, я же не могу, — отозвалась она. — Уйдите, прошу Вас.

Выйдя из спальни, Сергей тихо прикрыл за собой дверь, да так и застыл около них, не зная, куда ему идти, что делать, как сдержать, тот крик, что нынче рвался из груди. Отчего так жгло глаза, отчего так больно было дышать? Оттолкнувшись от стены, он последовал в библиотеку, которую заприметил еще, когда только собирался поговорить с доктором Менхелем. Ступив в полумрак комнаты: сумеречного света, что пытался проникнуть через окна, явно не хватало, чтобы прогнать, царивший ныне здесь сумрак, Сергей опустился в кресло, закрыв лицо руками. Он сам вот эти самыми руками разрушил то хрупкое, что в последнее время так осторожно, будто робкий росток пробивалось из-под земли, что совсем недавно возникло между ним и его женой. Разве не видел в ее глазах свет любви, нежность, только для него одного? Как вернуть теперь все это? Как, если она даже видеть его не желает? Как получить ее прощение?

Он не видел и не слышал ничего вокруг, оглушенный тем горем, что вдруг свалилось на него. Дитя, ни в чем не повинное дитя, стало жертвой его слепой страсти, что затмила ему рассудок. Как можно было потворствовать своим желаниям? Как можно было ставить под удар ту, о которой все еще печалилось сердце? Поистине, Шеховской и есть ее рыцарь, способный защитить ее от всех и даже от своего гнева, ибо только любящий человек способен сдержать свои эмоции, что так и грозили прорваться наружу, как он видел то по стиснутым зубам, по желвакам, ходившим на скулах.

Тихо отворилась дверь под рукой князя Шеховского. Неслышно ступая, Павел вошел в библиотеку, куда, как он заметил, удалился Сергей. Уж слишком долго он пробыл здесь. В полумраке комнаты он не сразу нашел его глазами. И когда глаза его привыкли к темноте, не сразу подошел, видя, как поникли широкие плечи, чуть вздрагивающие от беззвучных рыданий.

Два чувства боролись в нем ныне: развернуться и уйти, оставив того наедине со своим горем, или подойти. Вспоминая как самому было тяжело, как искал и не находил ни в чем опоры, только жалость, которую ненавидел пуще своей слабости, выбрал второе.

Опустив руку на плечо Левашова, заговорил тихо, чувствуя, как тот замер под его рукой:

— Слезы ни есть признак слабости, не нужно стыдиться их. Я и сам прошел через боль потери. Надо верить, Господь милостив, — повторил он ему слова, что совсем недавно говорил жене.

— Верить?! — поднялся Левашов. — Нет во мне веры, Павел Николаевич. Нет. Знаю, грех говорить так, но нет ее во мне нынче.

— Что Вам Менхель сказал? Стоит ли нам опасаться за жизнь супруги Вашей?

Взяв себя в руки, Левашов заговорил, избегая смотреть в глаза Шеховкому:

— Жизни Дарьи Степановны ничего не угрожает нынче. Хвала Господу, нет ни переломов, ни других увечий, только ушиблась сильно.

— Я не держу на Вас зла, Сергей Александрович, — заговорил Шеховской после некоторого молчания. — Я не ревную более, ибо проявлять ревность, значит оскорбить жену мою недоверием. Она сказала мне, что Вы для нее не более, чем друг, и я верю ей. Хорошо бы и Вам о том не забывать. Идемте, я провожу Вас в комнату, что Вам отвели, она рядом с той, где разместили Вашу супругу.

Не раздеваясь, Сергей бросился на постель, уткнувшись лицом в подушку. Семен не посмел тревожить барина, а только неуклюже потоптавшись в дверях, вздохнув прошел в пустующую гардеробную, где и устроился на небольшой кушетке. В дверь тихо постучали.

— Entrez! — резко бросил Сергей, поднимаясь с постели.

— Ее сиятельство Юлия Львовна велели Вам ужин отнести, — поклонился лакей, с трудом удержав в руках полный поднос.

— Я не голоден, — бросил Серж, желая остаться один.

Но лакей, будто не слышал его, расторопно сервировал столик.

— А это Вам Павел Николаевич велел передать, — поставив на стол графин с бренди, слуга поспешно ретировался.

Первая рюмка обожгла небо и горло. Вдохнув поглубже, Серж налил вторую. Выпил залпом и приняв решение, спешно вышел из спальни.

Остановившись у дверей комнаты, за которыми была Даша, он прислонился лбом к прохладной деревянной поверхности. Глубоко вздохнул и вошел. Испуганно охнула, девушка, приставленная ходить за хворой барыней, но он лишь отослал ее прочь взмахом руки. Сам же присел в кресло у изголовья, глядя на спящую глубоким сном, после принятой настойки лаундаума Дарью. Взяв в ладони тонкую кисть, поднес ее к губам, согревая своим дыханием прохладную кожу.

— Что бы ты ни говорила, как бы не пыталась прогнать меня — я не уйду, — прошептал, поглаживая тонкое запястье. — Нас судьба свела, на все воля Божья, значит жить нужно по-божески. Коль ты мне судьбой была предначертана, нет теперь смысла роптать на нее. Я буду молить Господа о твоем скорейшем выздоровлении и о том, чтобы даровал мне чувство, о котором ты меня просила.

Он еще что-то говорил ей, ласково, нежно, просил, умолял простить его да так и уснул под утро в кресле, не выпустив ее руки из своих ладоней. Проснулся оттого, что шевельнулись тонкие пальцы, когда Даша попыталась отнять у него свою руку, глядя на него смущенно из-под ресниц.

— Как Вы себя чувствуете, ma сherie? — спросил хриплым со сна голосом.

— Лучше, — тихо отозвалась она. — Прошу Вас, пожалуйста, увезите меня домой.

— Как пожелаете, mon coeur, — прижался губами к тыльной стороне ладони. — Долли, — поглаживая тонкое запястье, глянул на нее просящим взглядом, — могу ли я надеяться на Ваше прощение.

Лицо ее тотчас окаменело:

— Не торопите меня, Сергей Александрович. Есть раны, которые заживают куда дольше, чем недуги телесные, — прошептала в ответ, отнимая у него свою ладонь. — Прошу Вас, распорядитесь об отъезде. Мне невыносимо быть здесь, под крышей этого дома.

— Не вините Юлию Львовну, — тихо проговорил Сергей. Нет ее вины перед Вами. Никогда между нами не было ничего предосудительного. Никогда не была она ко мне расположена как-то иначе, чем к другу. Я, только я повинен во всем. В том, что позволил себе мечтать, о том, чего никогда не будет.

Проводив чету Левашовых, которые решили уехать, несмотря на рекомендации доктора, остаться в Закревском, Жюли прижалась виском к плечу Павла.

— Жаль ее, — прошептала она.

— В этом есть и Ваша вина, ma сherie, — отозвался Павел. — Не нужно было поощрять его.

— Поль, для меня не существует никого кроме Вас, — заглянула она ему в лицо. — Неужели Вы сомневаетесь в том?

— Теперь уже нет, — задумчиво отозвался Павел. — Это им еще предстоит пройти через все и сберечь то, что имеют, — кивнул он в сторону отъехавшей коляски. — Но идемте в дом, погода портиться.

Ветер зашумел в кронах парковых деревьев, пронесся по небольшому садику, обрывая нежные лепестки чубушника и унося их за собой, рассыпая по скошенной траве перед домом, будто снежные хлопья. Потемнели небеса, погружая в предгрозовой сумрак усадьбу и все окрест нее. Забегала дворня, торопливо закрывая окна, что отворили с утра, дабы проветрить дом. Послышались отдаленные раскаты, смолкли щебетавшие до того птицы. Все замерло в ожидании грозного удара стихии.

— Ух хотя бы доехать успели, — вздохнула Жюли, замерев у окна, глядя на то, как первые крупные дождевые капли упали на стекло стекая по нему будто слезы.

Обняв ее за плечи, Павел увел ее от окна и усадил рядом с собой на широкий диван в кабинете.

— Все хорошо будет, ma сherie. Все хорошо, — ласково зашептал на ухо, укачивая как ребенка в своих объятьях. — Я не буду препятствовать твоей дружбе с Сергеем Александровичем, но раз, как ты говоришь, тебе жаль Долли, ты сама должна порвать с ним. Я знаю, что больно терять друзей, но то лишь во благо будет. Не привечай его более, будешь холодна с ним, и он обратит свои взоры ныне в другую сторону. Я не настаиваю, лишь прошу внять голосу разума.

— Ты прав, прав, mon сher. Как всегда, во всем прав, — отозвалась задумчиво. — Давай уедем. Нет, не в столицу, — приложила она палец к его губам, — в Ильинское, туда, где впервые увидела тебя, где впервые поняла, что жить без тебя не смогу. Не будет тебя и мне жить будет незачем.

Жюли вздрогнула, когда громовой раскат сотряс стекла в старинном особняке, и теснее прижалась к мужу, зная, что лишь рядом с ним, в его объятьях ей всегда будет тепло и покойно. Только с ним рядом сердце бьется чаще не от страха и тревоги, а от любви к нему, которой нынче так переполнена душа ее, что хочется о своей радости говорить и говорить. Но она промолчала, вдыхая тонкий привычный аромат сандала, исходивший от него, уткнувшись лбом в ямку у ключицы, чувствуя, как горяча его кожа в распахнутом вороте рубахи.

 

Эпилог

Закревское 1877 г.

Небольшой храм в Закревском был полон народу. От множества горящих свечей было душно. В передних радах, ближе к алтарю собралось местное дворянство. Те, кто был рангом пониже, купцы, управляющие окрестных имений, заняли места ближе к выходу и уж совсем у входа были те, кто приехал на службу вместе с господами. Внимание прихожан приковала к себе небольшая группа молодых людей почти у самого алтаря: двое статных темноволосых офицеров в мундирах преображенского полка, привлекательный светловолосый юноша в черном фраке и совсем юная девица. Шелковое платье жемчужно-серого цвета, на девушке подчеркивало стройный стан его обладательницы, изящество кроя и богатая отделка свидетельствовали о хорошем вкусе и немалой цене сего наряда.

— Гости столичные пожаловали, — тихо шепнула Александра Платоновна, полуобернувшись к двум девушкам, стоящим подле нее.

— Эти-то? — бросила быстрый взгляд в сторону алтаря одна из девушек. Синие глаза мельком окинули туалет столичной барышни, пошитый по последней моде, и трех молодых людей, что эту барышню сопровождали, чуть задержавшись на одном из них.

— Давненько господа Шеховские нас своим присутствием не баловали, — улыбнулась Александра Платоновна, заметив интерес, проявленный ее подопечной к старшему сыну четы Шеховских. — Николя-то красавец, весь в батюшку своего, — тихо заметила она.

— Ничего особенного, — возразила Ирина Сергеевна, еще раз мельком окинув взглядом высокую статную фигуру офицера. — Вы тетушка, очевидно, совсем зрением слабы стали, — поддела она свою патронессу.

— Ирэн, — смущенно пробормотала Николь, — зачем ты так?

Ирина возмущено фыркнула и одарила насмешливым взглядом воспитанницу своего отца:

— А тебе я смотрю, Николай Павлович приглянулся, — усмехнулась она и глаза ее вновь помимо воли скользнули по четкому профилю Шеховского. — Да только не по тебе шесток-то будет, ma bonne (моя милая). Chaque mariИe pour son mari d'Йtre nИ (Всякая невеста для своего жениха родиться), — заметила она и резко отвернулась, так, что медово-рыжие локоны из-под эшарпа едва не стеганули Николь по лицу.

— А ну-ка придержите ка языки, барышни, — шикнула на них Александра Платоновна. — В Божьем доме как-никак. Оставьте на потом ваши ссоры.

— Да мы и не сорились, ma chХre tante (моя дорогая тетушка), — улыбнулась Ирина, повернувшись к Николь.

На деле Александра Платоновна не была Ирине ни тетушкой, ни бабкой. После смерти матери Ирины семь лет назад Сергей Александрович граф Левашов, призрев былую неприязнь, обратился к своей мачехе с просьбой переехать в Левашовку с тем, чтобы присматривать за его дочерью Ириной, и воспитанницей Николь. Александра Платоновна с радостью взяла на себя роль патронессы и относилась к этой роли весьма щепетильно.

Сергей долго был безутешен после трагичной и нелепой гибели красавицы жены. Во время зимней охоты, что была устроена на волков, резавших скот в деревнях близ усадьбы, лошадь графини, попав копытом в небольшую ямку, припорошенную недавно выпавшим снегом, сломала ногу и, упав, придавила всадницу. После смерти супруги Серж так больше и не женился. Вспоминая те времена, когда отец, спустя два года после смерти матушки, привел в дом молодую супругу, и как сложились его отношения с мачехой, как ненавидел ее, думая, что она вытеснила из памяти родителя образ горячо любимой маменьки, Левашов не стал обрекать дочь на подобную судьбу, считая, что с Александрой Платоновной общий язык ей будет найти куда проще, чем с женщиной, которую он введет в дом своей женою. Поговаривали о громких les passions de l'amour (любовное увлечение) Левашова в столице, но в имение к дочери, он возвращался неизменно один.

Сергей Александрович безмерно баловал рано оставшуюся без матери Ирочку: любой каприз барышни исполнялся тотчас, но так было до тех пор, пока в их доме не появилась пятнадцатилетняя Николь.

История Николь была весьма туманной. Говорили, что граф Левашов когда-то был хорошо знаком с ее родителями и даже бывал у них в Париже, в те времена, когда являлся служащим дипмиссии во Франции.

Отец Николь Антуан де Брюйер погиб в сентябре 1870 года во время волнений в Париже, ее мать — очаровательная и хрупкая Колетт ненадолго пережила своего супруга. Простудившись в ноябре того же года, она скончалась от воспаления легких, успев перед смертью попросить своего поверенного отправить их единственную дочь в Россию к графу Левашову. Почему именно к Левашову, о том не знал никто кроме самого графа, который после того, как прочитал последнее и единственное письмо madam де Брюйер к нему, тотчас сжег его, но девочку принял в своем доме без возражений и относился к ней с отеческой заботой и любовью.

С тех пор, Сергей в равной степени уделял внимание обеим девушкам. Ирина, вынужденная делить внимание горячо любимого родителя с его воспитанницей, поначалу оказала Николь не слишком теплый прием, но потом, видя, что ее мелочные придирки к девушке, только безмерно огорчают папеньку, смирилась. Со временем, Николь стала членом их маленькой семьи. Позабыв былые обиды, Ирина давно стала считать ее близкой подругой, делилась девичьими секретами, доверяла сердечные тайны. Но отчего-то в этот раз, стоило ей заподозрить Ники в том, что ее вниманием завладел заезжий офицер, в душе проснулась былая злость, захотелось уколоть, да побольнее, напомнив той, кто она есть.

Попытавшись улыбкой смягчить только что произнесенные злые обидные слова, Ира нащупала руку Николь и слегка сжала пальцы, как бы прося прощения за эту нежданную вспышку. Николь ответила на пожатие, хотя так и не сумела скрыть от Ирэн, блеска слез в огромных зеленых глазах.

Катиш, скучающим взглядом обвела провинциальное общество и склонилась к брату.

— Василь, к чему скажи было ехать в эту глушь на Рождество? — капризно протянула она.

— Это, Екатерина Павловна, Вы у Николя спрашивайте, — усмехнулся Василий. — Вот он, пожалуй, не скучает, — перехватил он взгляд брата, направленный на очаровательное миниатюрное создание, рядом с рыжеволосой красавицей, завладевшей вниманием самого Василия.

— Ты часом не знаешь, кто это? — указал он глазами на рыжеволосую.

Катиш пожала точеными плечиками и отвернулась, сделав вид, что внимает словам батюшки, совершающего богослужение.

Василь, не сводил глаз с девушки, которая, казалось, их вовсе и не замечала, тогда как остальные девицы, присутствовавшие на службе, нет-нет, да и бросали украдкой взгляды в их сторону.

Вторым офицером в их компании был князь Алексей Горчаков, который равнодушно взирал поверх голов прихожан на все происходящее. Алексею одному из их компании было ведомо, отчего Николай вдруг сорвался из столицы, посреди сезона и предложил поехать в Закревское. Le coeur brisИ (Разбитое сердце) было тому причиной.

В их тесном кругу Николай всегда был заводилой и всегда с самого детства верховодил во всех их забавах и эскападах. За ним слепо следовали и младший брат, и сестра, да и сам Алексей часто ловил себя на том, что ведом им. Тогда идея показалась всем им весьма привлекательной. Уехать под Полтаву, с тем, чтобы встретить Рождество и Новый год без присмотра со стороны старшего поколения, показалось чем-то новым, сулящим новые приключений. Юлия Львовна была весьма недовольна этим, но препятствовать не стала. Поговорив с супругом, который не усмотрел в этом ничего предосудительного, она, строго настрого наказав сыновьям приглядывать за своенравной Катиш, скрипя сердцем согласилась.

Павел Николаевич накануне отъезда имел долгую беседу с сыном. Он понимал, что неспроста, Николай так стремился оказаться подальше от столицы в самый разгар сезона, но на все его вопросы сын неизменно отвечал, что просто желал бы отдохнуть от светской жизни. Павлу так и не удалось выяснить причину столь необычного для Николя желания, и он отступил, понимая, что возможно, еще не пришло то время, когда сын сам пожелает открыться ему.

Ирина чуть скосив глаза, так, чтобы не поворачивать головы, еще раз оглядела столичную молодежь.

— Тетушка, а кто тот высокий, рядом с Шеховскими? — поинтересовалась она.

— Кузен Николя и Василя, князь Горчаков, — тихо ответила Александра Платоновна.

— Откуда Вы все про них знаете? — удивленно вздернула бровь Ирина.

— Мне ли это семейство не знать, — усмехнулась Александра Платоновна. — Когда-то батюшка твой был весьма дружен с Шеховскими, это потом уже они перестали отношения поддерживать, из-за маменьки твоей Дарьи Степановны, царствие ей небесное, — перекрестилась Александра Платоновна.

— А что случилось тогда? Почему отец перестал дружбу с ними водить?

— Да не упомню я уже, давно это было, — уклончиво ответила генеральша, опуская глаза и поправляя кружевные манжеты платья. Дела давно минувших дней, — вздохнула про себя Александра Платоновна, — к чему Иринке знать о том. Долго маменька ее, не могла простить Сергею Александровичу его былого увлечения княгиней Шеховской, слишком долго, граф даже было отчаялся уже совсем вернуть расположение супруги. Так было до тех пор, пока Шеховские не оставили Закревское. Пятнадцать лет отмерил им Господь и эти пятнадцать лет стали самыми счастливыми в жизни Сергея. А Шеховские, покинув Закревское, перебрались в одно из семейных имений, где-то в Липецком уезде, Ильинское, кажется, уж потом в столицу воротились, после смерти Николая Матвеевича.

Ирина вновь украдкой посмотрела туда, где в отблеске свечей сверкали золотые погоны на темно-зеленом мундире князя Николая. Темная слегка вьющаяся прядь падала на высокий лоб, скрывая от всех в тени выражение глаз. Словно ощутив чей-то пристальный взгляд, князь чуть повернул голову. Встретившись с ним глазами, Ирина судорожно перевела дух, и отвернулась. Сердце колотилось где-то в горле, щеки пылали пунцовым румянцем. Разозлившись на себя за столь явно выказанный интерес к красавцу-офицеру, она, слегка оттолкнув Николь, поспешила выйти из храма, чтобы вдохнуть свежего воздуха и унять бешено стучащее в груди сердце.

Тут же к ней подбежал лакей, помогая надеть роскошную соболью шубку. Прислонившись к перилам, Ира несколько раз глубоко вдохнула морозный воздух, так что даже закашлялась от холода, что проник в горло, но так и не унял тот пожар, что бушевал в груди. Никогда с ней прежде не случалось ничего подобного: закололо в груди, ноги вдруг сделались ватными, закружилась голова. Но отчего глядел на нее с такой неприязнью? Будто провинилась она в чем перед ним? Окончилась служба, и прихожане заторопились покинуть душное помещение храма. Ира сошла с крыльца, чтобы не мешать выходящим и направилась к саням, что прислуга уже подогнала к церковному двору. Николь и Александра Платоновна шли позади нее. Тихий возглас Ники, заставил ее остановиться. Медленно обернувшись, она едва не скрипнула зубами с досады: Николай Шеховской, подобрав оброненную девушкой перчатку, с улыбкой вернул ее хозяйке. Этот быстрый обмен взглядами был столь короток, что, пожалуй, никто и не заметил бы вспыхнувших румянцем щек француженки и ответной улыбки его сиятельства, кроме Ирэн.

Не иначе как специально перчатку обронила, — злилась Ира на Николь. Злость ее мгновенно сменилась обидой. — Ей первой красавице в уезде предпочли эту мышь серую — француженку. Оттого и горячо стало глазам вдруг, что слезы обожгли их. Отвернувшись, Ирина быстро отерла мокрые щеки рукавом шубы. Ненавижу! — вдруг полыхнуло в душе. — Ненавижу! Обоих ненавижу! Так больно стало дышать, ком обиды и горечи все рос, ширился в ее груди. Захотелось вдруг увидеть его у своих ног, таким же слепо влюбленным, готовым на любую глупость, как и все ее уездные поклонники, что за одну благосклонную улыбку или взгляд, горы готовы были своротить. Все сделаю, а у моих ног ползать будет, — обернулась она, пристально глядя на Шеховского, что в этот самым момент представлялся Николь и Александре Платоновне. Следом за Николаем подошли Василь, Алексей и та девушка, что была с ними. Девица лишь высокомерно кивнула на приветствие Александры Платоновны. Ирина мгновенно почувствовала в ней некую заносчивость и гордыню, уверенность в собственной привлекательности, оттого и вспыхнула в ней мгновенно неприязнь к этой столичной красавице, что так снисходительно улыбалась, отмечая вызванный ей интерес среди молодых людей, пришедших на Рождественскую службу.

Собрав в кулак всю свою волю, Ира подошла ко всей компании и ослепительно улыбнулась.

— Господа, позвольте представить Вам графиню Левашову Ирину Сергеевну, — мягко произнесла Александра Платоновна, но от Ирины не укрылся немой укор во взоре патронессы.

— Очень приятно, — склонился над ее рукой светловолосый Василь. — Василий Павлович. А эти двое господ мой брат Николай Павлович, — указал он на Николя, — и мой кузен Алексей Михайлович Горчаков. Позвольте представить Вам, Ирина Сергеевна, — протянул он руку к сестре, взяв ее за запястье, — моя сестра Екатерина Павловна. Сестра, — облегченно выдохнула Ирэн, и улыбка ее обращенная к Екатерине Павловне в мгновение ока потеплела.

Когда с представлениями было покончено, Ирине в голову вдруг пришла шальная мысль.

— Господа, я понимаю, что у Вас, возможно, уже свои планы имеются, но, пользуясь случаем, хотела бы пригласить Вас всех к нам в Левашовку на скромный провинциальный бал по случаю Нового года. Мы с папенькой будем очень рады Вас видеть.

Николай недоуменно вздернул бровь, но промолчал. Растерявшийся Василь едва заметно улыбнулся, оглянувшись на брата.

— Мы будем, Ирина Сергеевна. Непременно будем, — заверил он ее.

Попрощавшись, молодежь поспешила к своим саням, оставив Александру Платоновну и двух девиц во дворе храма.

— Вы, дурно поступили, Ирина Сергеевна, — заговорила Александра Платоновна, называя ее на "Вы", так бывало всякий раз, когда Ира чем-то вызывала ее недовольство. — Вы не должны были приглашать, не спросив позволения на то у Вашего батюшки.

— Папенька не будет возражать, — отрезала Ира, смерив свою патронессу высокомерным взглядом. — Нежели думаете, откажет он мне, ma chХre tante? (моя дорогая тетушка).

Николь лишь скромно потупила взор, не одобряя поступка Ирины, но в тоже время, радуясь в душе, что у нее будет еще одна возможность увидеться с князем.

Выйдя из церкви вместе с Александрой Платоновной, которую взволновало внезапное бегство Ирэн, Николь попыталась надеть перчатки и удержать в руках муфту одновременно. Тонкая лайковая перчатка выскользнула из руки и упала на утоптанный множеством ног снег. Николь оглянулась в поисках их лакея, чтобы просить того поднять перчатку, потому как модное узкое пальто не позволяло ей нагнуться, и тихо вскрикнула, когда мужчина, в офицерской шинели шагнул к ним из темноты и склонившись к ее ногам, поднял сей предмет туалета.

Задержав ненадолго перчатку в своей руке, Николай, чуть склонив голову, вернул ее растерявшейся девушке и с улыбкой обратился к Александре Платоновне:

— Madam, позвольте представиться Вам и Вашей очаровательной спутнице, князь Николай Павлович Шеховской.

Именно в этот момент Ирина обернулась, раздосадованная задержкой.

Теперь же глядя как алеют щеки Николь, как украдкой она поглядывает на Шеховского, Ирина едва ногой не топнула от досады, но сдержала раздражение до того самого момента, когда столичные гости простились с ними и отправились к своим саням.

Василь вместе с сестрой отъехал в первых санях, а Николай все еще стоял на морозе и задумчиво смотрел на церковный двор, где в этот самый момент усаживалась в сани Николь.

— Combattre le feu avec le feu. (Клин клином вышибают), — тихо заметил Алексей.

— Возможно, mon ami, возможно, — улыбнулся в ответ Шеховской.

— А как тебе графиня Левашова?

Лицо Николая тотчас окаменело.

— Не дурна собой, да дурно воспитана, — отозвался он.

— Мне показалось, или Василь уже пал жертвой ее чар? — улыбнулся Алексей.

— Придется предостеречь братца от роковых ошибок. Уж мне-то хорошо знаком сей вид красавиц. За ангельской внешностью скрывается отнюдь не доброе сердце и милый нрав, — усмехнулся Николай, натягивая перчатки и присаживаясь в сани, вслед за Алексеем.

Вздохнув Горчаков, проводил глазами сани Левашовых и вновь обернулся к Николаю:

— Le Seigneur nous a commandИ de pardonner les injures. (Господь завещал нам прощать обиды), — тихо проговорил он. — Тем более в такой день.

— Обиды, mon ami, обиды, заметь, не оскорбление, — зло ответил Николай. — Нет в моем сердце прощения предательству, и не будет никогда.