В усадьбе Ракитиных жизнь текла неспешно и уединённо. Ждали приезда Сергея Филипповича со дня на день, но барин не спешил объявиться в поместье. Минула седмица, за ней другая, но Ракитин так и не появился, но прислал письмо, в котором сообщал матери и сестре, что дела службы вынуждают его задержаться в Первопрестольной.

Впрочем, отсутствие брата Марье Филипповне было только на руку. Елена Андреевна не замечала, что каждый день под покровом сумерек в усадебном саду появлялся посыльный из Клементьево, тогда, как сей факт вряд ли бы удалось утаить от Сергея Филипповича. О том, что барышня ведёт оживлённую переписку с молодым барином из соседнего поместья, ведомо было только горничной mademoiselle Ракитиной, меньшой брат которой Егорка частенько доставлял в Клементьево ответы на письма Михаила Алексеевича.

В своих посланиях Соколинский в самых искренних выражениях уверял Марью в своей любви к ней, и она, не единожды перечитав каждое из них, хранила связку писем, перевязанную белой атласной ленточкой под периной в своей спальне. Марья Филипповна всё ждала, когда же наступит тот самый решающий момент и можно будет открыть родным свои планы относительно обустройства собственной жизни, но время шло, а Соколинский медлил с объяснением.

Вечером, накануне поездки на бал к Урусовым, Елена Андреевна вновь завела с дочерью разговор о том, что Марье Филипповне следует быть поприветливей с князем Урусовым. Понимая, что князь не попросит более её руки, да она ныне и не желала того, mademoiselle Ракитина, нахмурив брови и поджав губы, выслушивала нравоучения маменьки, стараясь сдержать рвущиеся с языка слова возражения.

— Дядюшка обещал мне сезон в Москве, потому давайте более не будем говорить о том, — опустила она ресницы.

— Машенька, душенька, но ведь сезон в Москве вовсе не означает, что следует пренебречь такой возможностью, — продолжила гнуть свою линию Елена Андреевна.

— Довольно, маменька. Я не желаю выходить замуж за князя, — поднялась из-за стола Марья, в раздражении швыряя салфетку на стул.

— И всё же я прошу тебя, подумай… — бросила ей вслед madame Ракитина.

— Обещаю, маменька. Я подумаю, — оглянулась на пороге mademoiselle Ракитина.

Ночью Марье не спалось. Представляя себе завтрашний визит к Урусовым, она только горестно вздыхала и переворачивалась с боку на бок. Как ей следует вести себя с Соколинским? Быть приветливой, или напротив, не замечать его, давая понять, как она недовольна им? Да и как нынче смотреть в глаза князю Урусову? Особенно после того, как наговорила ему такого вздора, что нынче самой становилось стыдно вспоминать. В одном она была уверена — завтрашний бал станет для неё пыткой.

Наступившее летнее утро начала июля обещало прекрасный день, но только не для Марьи Филипповны. Mademoiselle Ракитина всем была недовольна. Она всё ждала письма от Соколинского с известием о том, что между ним и княжной Натальей всё кончено, хотя и понимала, что зря надеется. Накануне именин mademoiselle Урусовой Михаил Алексеевич не стал бы объясняться со своей наречённой. Оттого настроение Марьи по мере приближения часа, когда надобно будет выезжать, всё более портилось.

Она разбранила горничную за то, что та, по её мнению, не так её причесала. Досталось и девкам, всю ночь трудившимся, не покладая рук, над бальным туалетом барышни. Mademoiselle Ракитина и сама заметила, что довольно сильно исхудала. Платье, пошитое ещё в прошлом году и ни разу не надетое, после примерки оказалось велико барышне в талии и в груди. Оттого девичью засадили на всю ночь за шитьё, чтобы к утру платье было готово.

Перед самым выездом, глядя на себя в зеркало, Марья Филипповна едва не плакала. Лицо ей казалось слишком бледным, под глазами залегли тёмные тени, а всё оттого, что ночь не спала, мучаясь сомнениями. Мысль о том, чтобы сказаться больной и остаться дома, казалась ей всё более привлекательной. Но едва она заговорила о том с матерью, Елена Андреевна лишь сердито поджала губы и отвечала, что не поехать будет не учтиво, а писать отказ нынче уже поздно.

— Побудем недолго, — принялась увещевать дочь madame Ракитина, с тревогой вглядываясь в осунувшееся лицо девушки, — а как только смеркаться начнёт, так сразу и уедем, — похлопала она Марью по руке, затянутой в высокую атласную перчатку.

— Хорошо, маменька, — покорно кивнула Марья Филипповна и поспешила забраться вслед за матерью в коляску.

Спустя полчаса, экипаж Ракитиных уже въехал на подъездную аллею к особняку Урусовых. Собралось почти все окрестное общество, потому перед домом образовался затор. Кареты, коляски, ландо, заполнили всю аллею, и пока вся эта кавалькада неспешно продвигалась к парадному крыльцу, Марья Филипповна имела возможность рассмотреть бальные туалеты уездных девиц, новые причёски, шляпки, украшения замужних дам. На глаза ей попался уездный предводитель, который, встретившись с ней взглядом, широко улыбнулся и приподнял цилиндр над лысеющей головой.

Вкруг большого фонтана, что находился прямо перед особняком, установили шутихи, стало быть, к вечеру стоило ожидать фейерверка. Помимо воли атмосфера ожидания праздника захватила и mademoiselle Ракитину. Марья всё более оживлялась по мере продвижения к дому. Она успела рассмотреть фонари, что развесили по парку, дабы они освещали его для тех, кому захочется подышать свежим воздухом, в беседке посреди пруда, к которой вёл горбатый мостик, лёгкий ветерок трепал кисейные занавески. "И всё же Овсянки — самая красивая усадьба в округе, — подумалось ей. — Даже Полесье не было столь хорошо, особенно нынче, когда там хозяйничал купец Величкин!" — омрачилось её лицо.

Тоненький голосок внутри неё шептал, что ещё совсем недавно стоило ей только пожелать, и она могла бы стать здесь хозяйкой. "Что ж нынче сожалеть об упущенном?" — вздохнула она, отворачиваясь от широкой мраморной лестницы, украшенной широкими вазонами, с пламенеющими в них алыми гибискусами. Торопливо подбежавший лакей подал ей руку, помогая выбраться из коляски. Подобрав юбки, Марья ступила с подножки на посыпанную мелким гравием дорожку и замерла на полпути к лестнице. Нет, она не желала идти туда, она не представляла себе, как взглянет в лицо князя Урусова, всё чего она желала более всего на свете — это повернуться и бежать без оглядки.

Елена Андреевна, подхватив её под руку, едва ли не силой повлекла дочь к распахнутым дверям.

— Машенька, душечка, да что с тобой такое? — шёпотом выговаривала она, не забывая улыбаться и раскланиваться с соседями и знакомыми.

— Как же вы не видите, maman? — остановилась на полпути Марья. — Они же все смеются над нами! — гневно сдвинула она брови.

— Пустое, Марья Филипповна, — нахмурилась в ответ madame Ракитина. — Кто ещё смеяться станет, когда они все к тебе прибегут искать твоего расположения? Вот станешь княгиней…

Марья выдернула руку из цепкой хватки Елены Андреевны и, глядя на мать, как на неразумное дитя, покачала головой:

— Нет, мама. Княгиней мне не быть. Оставьте ваши надежды.

Елена Андреевна тяжело вздохнула, с укоризной глядя на дочь, как бы напоминая взглядом, что она обещала быть дружелюбной и приветливой с князем. "Ах! Не всё ли равно!" — сердито отвернулась Марья и, едва не наступая на подол, решительно зашагала к дверям.

В просторном вестибюле гостей встречал дворецкий и всех провожал в огромную гостиную, где приезжающих уже приветствовали хозяин имения, княгиня Урусова и виновница торжества. Дошла очередь и до дам Ракитиных. Марья умышленно не сняла перчатки и не стала подавать князю руки, лишь присела в неглубоком реверансе, выдержав его слегка насмешливый взгляд.

Наталья в этот день была в том настроении, когда все вокруг кажутся милыми и добрыми людьми. Сияя искренней улыбкой, она принимала поздравления, и, как нечто само собой разумеющееся, сердечно обняла Марью Филипповну, звонко чмокнула её в щёку, заметив, что mademoiselle Ракитина нынче непозволительно хороша, и все офицеры, что гостят у них в усадьбе, к вечеру будут у её ног.

— Marie, Mon cher amie, — взяла она под руку Марью, увлекая в круг молодёжи, что собрался у окна гостиной, — идём же, я познакомлю тебя со своим женихом, — улыбаясь, говорила Наталья, выискивая глазами, светлую голову Соколинского.

Марья не смогла придумать предлога, чтобы отказаться, а потому влекомая именинницей вскоре оказалась лицом к лицу с Михаилом Алексеевичем.

— Мишель, — тронула Соколинского за рукав чёрного фрака Наталья, — позволь представить тебе ту, о которой грезит мой брат, — улыбнулась она. — Прошу любить и жаловать, Марья Филипповна Ракитина.

Брови Соколинского удивлённо взлетели, и против воли он бросил быстрый взгляд на князя Урусова, ведущего неспешную беседу с уездным предводителем. Михаил Алексеевич изысканно поклонился, пробормотал приличествующую случаю приветствия и, целуя протянутую руку, довольно сильно сжал тонкие пальцы Марьи. Высвободив ладонь из его руки, Марья одарила Соколинского укоризненным взглядом. Впрочем, сей обмен взглядами длился недолго, потому остался никем не замечен.

Вскоре Марью Филипповну окружили офицеры, каждый просил оставить за ним танец, и она, смеясь, едва успевала записывать в бальную карточку имена. Мишель не осмелился просить Марью Филипповну о танце, лишь хмуро наблюдал за тем успехом, что она имела промеж офицеров. Левицкий не сводил с неё восхищённого взгляда, Дольчин галантно склонился над её рукой, уверяя, что в жизни не встречал барышни прелестней, даже Карташевский поддавшись всеобщей атмосфере веселья, на время позабыл о своём проигрыше поручику и старался обратить на себя внимание прелестницы.

Павел Алексеевич Василевский вместе с молодой женой подошёл засвидетельствовать своё почтение. Марья лишь едва взглянула на высокую нескладную молодую женщину, что цепко держалась за рукав фрака своего супруга, но зато самому Василевскому досталась ослепительная улыбка. Поль вспыхнул, как мальчишка, и, как всегда в минуты сильнейшего волнения, заикаясь, заметил, что за прошедший год Марья Филипповна стала ещё краше. Отвернувшись от четы Василевских, mademoiselle Ракитина заглянула в карточку, оставался один только вальс.

Разговаривая с уездным предводителем о перспективах грядущего урожая, Илья Сергеевич всё более хмурился и поглядывал на оживление, царившее в кругу молодёжи, центром которого стала Марья Филипповна.

— Ступайте, ваше сиятельство, — улыбнулся ему уездный предводитель, заметив его нетерпеливое желание присоединиться к шумному кругу. — О делах после успеем.

— Надеюсь, для меня найдётся танец? — громко осведомился Урусов, входя в кружок подле Марьи Филипповны и Натальи.

— Вальс, Илья Сергеевич, — протянула ему бальную карточку Марья.

Урусов вписал своё имя, и тотчас открылись двери. Дворецкий доложил, что кушать подано. Илья Сергеевич предложил руку Марье Филипповне, дабы сопроводить её в столовую. Умышленно ли, или по воле случая, Урусов усадил свою спутницу подле себя, напротив Натальи и Соколинского. Княгиня Урусова с гости постарше, дабы не смущать молодёжь своим присутствием, разместились на другом конце стола, середину заняли офицеры, и только уездный предводитель остался среди молодых, желая обсудить с князем какие-то весьма важные, на его взгляд, дела.

Марья старалась не смотреть на Михаила Алексеевича, вполуха слушая уездного предводителя, пустившегося в воспоминания о том, каким замечательным и добрым человеком был её покойный отец. В другой раз она бы с удовольствием поговорила о Филиппе Львовиче, но нынче её занимали совершенно иные мысли.

Мишель сделал вид, что видит её в первый раз, а стало быть, он и не думал говорить Наталье о том, что его отношение к княжне переменилось. Чувствуя себя обманутой, Марья едва не задыхалась от переполнявшей её злости, но стараясь не выказать своих чувств, была притворно любезна с князем, улыбалась княжне, и, если взгляд её нечаянно встречался со взглядом Соколинского, смотрела как бы сквозь него.

Обед состоял из семи перемен и занял почти три часа. Всё это время mademoiselle Ракитина сидела, словно на иголках. Илья Сергеевич, обращаясь к ней и самолично подливая вино ей в бокал, словно ненароком касался её плеча или руки, как будто желая показать своё особое отношение к ней.

За окнами, меж тем, смеркалось. Марья уже не вспоминала о разговоре с матерью, что они собирались уехать ещё до начала танцев. Несмотря на гул разговоров в столовой, звон столовых приборов, уже было слышно, как музыканты настраивают инструменты. Молодёжь заметно оживилась. Барышни поглядывали на уланских офицеров, и уличённые в том, тотчас заливались румянцем, смущённо опуская глаза. Она облегчённо перевела дух, когда настала пора переместиться в бальную залу. Там уже зажгли свечи в огромных хрустальных люстрах, что свисали с потолка, отбрасывая радужные блики на зеркала и паркет. Зал наполнился шорохом бальных туалетов, тихим гулом голосов, звуками настраиваемых инструментов.

Пары стали выстраиваться для Польского. Левицкий, звеня шпорами, остановился перед mademoiselle Ракитиной и тряхнул головой.

— Mademoiselle, надеюсь, вы не забыли обо мне?

Марья Филипповна вложила пальцы в протянутую ладонь и грациозно заскользила по паркету, увлекаемая своим партнёром в череду выстроившихся пар. Танцы открыл князь Урусов, поведя в полонезе сестру. За Польским последовал вальс, танцевать который Марье пришлось с его сиятельством.

Илья Сергеевич молча вёл её по паркету, легко и непринуждённо обходя вальсирующие пары. И хотя не было сказано ни слова, взгляды сказали слишком многое. В тёмных глазах его сиятельства Марья Филипповна легко прочла прежнее восхищение, и оно словно согрело её. Она улыбалась ему открыто, радуясь тому, что не видит холодности и презрения. Илья Сергеевич сам всё испортил, заговорив, когда стихли последние аккорды.

— Я рад, что вы вняли голосу разума, — заметил он тихо, склонившись к самому уху Марьи.

— Не надейтесь, что причиной тому стали ваши угрозы, — прошипела в ответ Марья Филипповна, стараясь высвободить ладонь из его руки.

— Разве я угрожал вам? — искренне изумился князь. — Я всего лишь желал предостеречь вас от необдуманных поступков.

Марья промолчала. Настроение её стремительно портилось, но не успела она всерьёз обидеться на Урусова, как её вновь увлекли в танцы. После мазурки с Карташевским, едва отдышавшись, она вышла в котильоне с поручиком Дольчиным. Во время танца фигуры перепутались, и Марья с поручиком, едва не столкнулись с княжной Натальей и Соколинским. Михаил Алексеевич попенял поручику на неосторожность, Дольчин вспыхнул, но промолчал. Улыбнувшись виноватой улыбкой своей партнёрше, он постарался увести её от пылавшего негодованием Соколинского.

Танцуя с Мишелем, Наталья всё время подмечала, что взгляд её жениха то и дело обращался к Марье Филипповне. От неё не укрылось, что он нарочно толкнул Дольчина и явно пытался спровоцировать ссору. Не понимая причин подобного поведения, княжна не пошла танцевать вальс, сославшись на усталость и удержав подле себя Михаила Алексеевича, поинтересовалась, отчего у него столь дурное настроение? Мишель не ответил, сделав вид, что не расслышал её вопроса.

Меж тем, Марья Филипповна вновь кружилась в вихре вальса с одним из офицеров, чьего имении она даже не запомнила. "Какое мне дело до Соколинского, до Урусова? — улыбалась она своему кавалеру. — Бог с ними! Я не желаю становиться княгиней, я не желаю становиться женой Мишеля! Как можно лишить себя всего этого?! Впереди целый сезон в Москве! Нет, я решительно не хочу становиться женой нынче!"

В танцах объявили небольшой перерыв, дабы дать немного передохнуть уставшим музыкантам. По знаку князя в зале появились официанты с подносами, заполненными бокалами с холодным шампанским. Левицкий, сняв с подноса два бокала, с галантным поклоном протянул один Марье Филипповне, а другой княжне Наталье. Дольчин взялся рассказывать какой-то анекдот из жизни офицеров. Марья совершенно не знала людей, о которых он говорил, но случай ей показался довольно забавным, и она громко засмеялась, показывая белые ровные зубы и откидывая назад красиво причёсанную голову, так, что все невольно обратили внимание на тонкую изящную шею, украшенную тонкой золотой цепочкой с жемчужным кулоном.

— Чудо, как хороша! — склонившись к Мишелю, громко зашептал Левицкий. — Надеюсь, встречу её в будущем сезоне в Москве. Уж я своего не упущу, — подмигнул он Соколинскому.

— Бесприданница, — злобно бросил Михаил Алексеевич и сам ужаснулся тому, что сказал, но более тому, каким тоном он это сказал.

Левицкий тонко улыбнулся и пригубил шампанское из бокала, поверх него наблюдая за ревнивыми взглядами, коими Соколинский провожал Марью Филипповну. Мишель всё больше мрачнел, замечая восхищение в мужских взглядах, обращённых на mademoiselle Ракитину. Что-то тёмное, злое шевелилось в душе.

Даже Василевский, будучи уже женатым, позабыл про свою высокую нескладную жену и ловил каждое слово, каждый взгляд той, что считал любовью всей жизни. Павел Алексеевич опомнился только тогда, когда супруга его наступила на оборку платья mademoiselle Ракитиной. Послышался треск рвущейся материи, Марья отступила в сторону, а за ней потянулась оторванная оборка платья, мешая и путаясь под ногами.

— Простите, милочка, — без тени раскаяния произнесла madame Василевская.

Марья Филипповна, молча подобрала юбки и направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Там находилась комната, которую специально приготовили для дам, что пожелают отдохнуть, коли сильно притомятся. Дворовая девушка Урусовых взялась подшивать барышне подол. Света от свечей в подсвечнике явно не хватало, и шов выходил некрасивым, что сразу бросалось в глаза, но Марье было уже всё равно. Она беспрестанно поторапливали прислугу, ведь скоро вновь начнутся танцы, из которых она не желала пропустить ни одного.

В коридоре ей встретился Соколинский. Она понимала, что он пришёл сюда ради неё, но говорить с ним не желала, потому попыталась обойти его, но Мишель заступил ей дорогу и остановил, взяв за руку.

— Мари, отчего вы так поступаете со мной? — тихо заговорил он.

— Как, Михаил Алексеевич? Как я поступаю с вами? — вырвала она у него руку. — Я долго ждала, что вы, наконец, решите что-нибудь, но вы всё медлите.

— Я не могу вот так сразу, — пробормотал Соколинский.

— А мне нынче и дела нет до того, — отвернулась в сторону Марья. — Женитесь на княжне! Мне всё равно! — поспешила она прочь.

Вернувшись в зал, Марья попыталась вновь принять вид довольный и беззаботный, но у неё из головы всё не шёл их короткий разговор с Соколинским. Ей стало жалко его и себя. Его от того, что он выглядел столь несчастным, а себя, потому как она была причиной его несчастья. Невольно взгляд её вновь и вновь обращался к дверям, и она лишь коротко вздохнула, когда заметила его входящим в залу. Он не подошёл более к их кружку, а направился сразу к княжне Урусовой.

— Натали, могу я поговорить с вами? — обратился он к mademoiselle Урусовой.

Наталья опёрлась на предложенную руку и отошла со своим женихом к выходу на террасу.

— Что вы хотели сказать, Мишель? — глядя ему в глаза, поинтересовалась княжна.

— Я должен признаться вам, — пробормотал Соколинский. — Я должен сказать… — вздохнул он, не решаясь произнести роковых слов.

— Говорите же, — улыбкой подбодрила его Наталья.

— Простите меня, Натали, — выдохнул Соколинский. — Я более не люблю вас.

Наталья отступила от него на шаг, всё ещё продолжая улыбаться уголками дрожащих губ и недоверчиво качая головой.

— Мишель, я вам не верю, — стараясь сдержать подступившие слёзы, прошептала она. — Всё это вздор! Вы говорите полнейший вздор!

— Простите. Я должен был сразу признаться вам, что полюбил другую.

Наталья проследила за его взглядом и побледнела. Ухватившись за портьеру, она отвернулась.

— Это ложь! — всхлипнула она. — Как вы можете любить её, коли видите впервые?

— Я знаком с Марьей Филипповной с начала лета, — отвёл глаза Михаил Алексеевич.

Наталья стремительно выбежала на террасу, чтобы, наконец, дать волю слезам, что уже катились по лицу. Она забилась в самый тёмный угол, где стояла низенькая скамейка, на которой тихими летними вечерами любила сиживать Анна Николаевна. Именно здесь нашёл сестру Илья Сергеевич. Князь присел перед ней на корточки и ласково погладил растрепавшиеся кудри:

— Наташа, ангел мой, отчего слёзы нынче?

— Уходи, Илья, — всхлипнула Натали, увёртываясь от его руки.

— Не уйду, — присел подле неё Илья Сергеевич.

— Илюша, — схватилась за его руку Наталья, — убери её с моей дороги! Убери! — истерично выкрикнула она.

— Кого её? — нахмурился Урусов, уже догадываясь о ком, пойдёт речь.

— Мне Мишель сказал, что не любит меня более, — зарыдала Наталья, пряча лицо на груди у брата. — Он… Он знаком с ней уже месяц как… А я — дура! Знакомила их нынче! Илюша… Мне теперь только в омут с головой! Что же люди-то скажут?!

— Довольно сырость разводить, — достал из кармана платок и протянул сестре Урусов. — Никуда он от тебя не денется, — стиснул зубы Илья Сергеевич.

Вздуть бы по-хорошему будущего зятя, да руки марать неохота. Князь поднялся со скамьи и предложил сестре руку.

— Идём!

Наталья поспешно утёрла слёзы и, всё ещё всхлипывая, повисла на его руке. Проводив сестру к матери, Илья Сергеевич оглядел зал и, разыскав глазами того, кто ему нужен, направился прямо к Карташевскому.

— Павел Николаевич, могу я вас просить на пару слов? — извинившись перед собеседниками ротмистра, обратился к нему Урусов.

Карташевский кивнул и проследовал за князем в его кабинет. Илья Сергеевич плотно закрыл двери и повернулся к ротмистру.

— Я слышал, у вас возникли некие затруднения и вы весьма стеснены в средствах?

— Откуда такие сведения, Илья Сергеевич? — прищурился Карташевский.

— Я слышал, вы просили Дольчина отложить выплату долга или дать вам рассрочку, — невозмутимо заметил князь.

— Позвольте спросить, какое вам до того дела? — хмуро поинтересовался ротмистр.

— Я могу дать вам эти двадцать тысяч и двадцать сверх того, коли вы поможете мне в одном деле, — прямо глядя в глаза Карташевскому отвечал Илья Сергеевич.

— Я должен кого-то убить? — усмехнулся собеседник князя.

— Соблазнить девицу. Соблазнить и скомпрометировать. Здесь и сейчас, — тихо отозвался Урусов.

— Кто же та несчастная? — приподнял бровь Карташевский.

— Mademoiselle Ракитина, — небрежно обронил Илья Сергеевич.

— Тридцать сверху, — сложив руки на груди, присел на край стола ротмистр.

— Добро, — кивнул князь.

— Через час в беседке на пруду, — легко оттолкнулся от стола Карташевский и упругой походкой покинул кабинет хозяина имения.