1. УРОВНИ ИССЛЕДОВАНИЯ ОТРАЖЕНИЯ

Понятие отражения является фундаментальным философским понятием. Фундаментальный смысл оно имеет и для психологической науки. Введение понятия отражения в психологию в качестве исходного положило начало ее развитию на новой, марксистско-ленинской теоретической основе. С тех пор психология прошла полувековой путь, на протяжении которого ее конкретно-научные представления развивались и изменялись; однако главное – подход к психике как субъективному образу объективной реальности – оставалось и остается в ней незыблемым.

Говоря об отражении, следует прежде всего подчеркнуть исторический смысл этого понятия. Он состоит, во-первых, в том, что его содержание не является застывшим. Напротив, в ходе прогресса наук о природе, о человеке и обществе оно развивается и обогащается.

Второе, особенно важное положение состоит в том, что в понятии отражения заключена идея развития, идея существования различных уровней и форм отражения. Речь идет о разных уровнях тех изменений отражающих тел, которые возникают в результате испытываемых ими воздействий и являются адекватным им. Эти уровни очень различны. Но все же это уровни единого отношения, которое в качественно разных формах обнаруживает себя и в неживой природе, и в мире животных, и, наконец, у человека.

В связи с этим возникает задача, имеющая для психологии первостепенное значение: исследовать особенности и функцию различных уровней отражения, проследить переходы от более простых его уровней и форм к уровням и формам более сложным.

Известно, что Ленин рассматривал отражение как свойство, заложенное уже в "фундаменте самого здания материи", которое на определенной ступени развития, а именно на уровне высокоорганизованной живой материи, приобретает форму ощущения, восприятия, а у человека – также и форму теоретической мысли, понятия. Такое, в широком смысле слова, историческое понимание отражения исключает возможность трактовать психологические явления как изъятые из общей системы взаимодействия единого в своей материальности мира. Величайшее значение этого для науки заключается в том, что психическое, изначальность которого постулировалась идеализмом, превращается в проблему научного исследования; единственным же постулатом остается признание независимого от познающего субъекта существования объективной реальности. В этом и заключается смысл ленинского требования идти не от ощущения к внешнему миру, а от внешнего мира к ощущению, от внешнего мира как первичного к субъективным психическим явлениям как вторичным. Само собой разумеется, что это требование полностью распространяется и на конкретно-научное изучение психики, на психологию.

Путь исследования чувственных явлений, идущий от внешнего мира, от вещей, есть путь их объективного исследования. Как свидетельствует опыт развития психологии, на этом пути возникают многие теоретические трудности. Они обнаружились уже в связи с первыми конкретными достижениями естественнонаучного изучения мозга и органов чувств. Работы физиологов и психофизиков хотя обогатили научную психологию знанием важных фактов и закономерностей, обусловливающих возникновение психических явлений, однако сущности самих этих явлений они непосредственно раскрыть не смогли; психика продолжала рассматриваться в ее обособленности, а проблема отношения психического к внешнему миру решалась в духе физиологического идеализма И. Мюллера, иероглифизма Г. Гельмгольца, дуалистического идеализма В. Вундта и т. д. Наибольшее распространение получили параллелистические позиции, которые в современной психологии лишь замаскированы новой терминологией.

Большой вклад в проблему отражения был внесен рефлекторной теорией, учением И. П. Павлова о высшей нервной деятельности. Главный акцент в исследовании существенно сместился: отражательная, психическая функция мозга выступила как продукт и условие реальных связей организма с воздействующей на него средой. Этим подсказывалась принципиально новая ориентация исследований, выразившаяся в подходе к мозговым явлениям со стороны порождающего их взаимодействия, реализующегося в поведении организмов, его подготовке, формировании и закреплении. Казалось даже, что изучение работы мозга на уровне этой, по выражению И. П. Павлова, "второй части физиологии" в перспективе полностью сливается с научной, объяснительной психологией.

Оставалась, однако, главная теоретическая трудность, которая выражается в невозможности свести уровень психологического анализа к уровню анализа физиологического, психологические законы к законам деятельности мозга. Теперь, когда психология как особая область знания получила широкое распространение и приобрела практическое распространение и приобрела практическое значение для решения многих задач, выдвигаемых жизнью, положение о несводимости психического к физиологическому получило новое доказательство – в самой практике психологических исследований. Сложилось достаточно четкое фактическое различение психических процессов, с одной стороны, и реализующих эти процессы физиологических механизмов – с другой, различение, без которого, разумеется, нельзя решить и проблемы соотношения и связи между ними; сложилась вместе с тем и система объективных психологических методов, в частности методов пограничных, психолого-физиологических исследований. Благодаря этому конкретное изучение природы и механизмов психических процессов вышло далеко за пределы, ограниченные естественнонаучными представлениями о деятельности органа психики – мозга. Конечно, это вовсе не значит, что все теоретические вопросы, относящиеся к проблеме психологического и физиологического, нашли свое решение. Можно говорить лишь о том, что произошло серьезное продвижение в этом направлении. Вместе с тем встали новые сложные теоретические проблемы. Одна из них была поставлена развитием кибернетического подхода к изучению процессов отражения. Под влиянием кибернетики в центре внимания оказался анализ регулирования состояний живых систем посредством управляющей ими информации. Этим был сделан новый шаг по уже наметившемуся пути изучения взаимодействия живых организмов со средой, которое выступило теперь с новой стороны – со стороны передачи, переработки и хранения информации. Вместе с тем произошло теоретическое сближение подходов к качественно разным управляющимся и самоуправляющимся объектам – неживым системам, животным и человеку. Само понятие информации (одно из фундаментальных для кибернетики) хотя и пришло их техники связи, но является по своему, так сказать, происхождению человеческим, физиологическим и даже психологическим: ведь все началось с изучения передачи по техническим каналам семантической информации от человека к человеку.

Как известно, кибернетический подход с самого начала имплицитно распространялся и на психическую деятельность. Очень скоро его необходимость выступила и в самой психологии, особенно наглядным образом – в инженерной психологии, исследующей систему «человек-машина», которая рассматривается как частный случай систем управления. Сейчас понятия типа «обратная связь», «регулирование», «информация», «модель» и т. д. стали широко использоваться и в таких ветвях психологии, которые не связаны с необходимостью применять формальные языки, способные описывать процессы управления, протекающие в любых системах, в том числе технических.

Если внесение в психологию нейрофизиологических понятий опиралось на положение о психике как функции мозга, то распространение в ней кибернетического подхода имеет иное научное оправдание. Ведь психология – это конкретная наука о возникновении и развитии отражения человеком реальности, которое происходит в его деятельности и которое, опосредствуя ее, выполняет в ней реальную роль. Со своей стороны кибернетика, изучая процессы внутрисистемных и межсистемных взаимодействий в понятиях информации и подобия, позволяет ввести в изучение процессов отражения количественные методы и этим обогащает учение об отражении как общем свойстве материи. На это неоднократно указывалось в нашей философской литературе, так же как и на то, что результаты кибернетики имеют существенное значение для психологических исследований.

Значение кибернетики, взятой с этой ее стороны, для изучения механизмов чувственного отражения представляется бесспорным. Нельзя, однако, забывать, что общая кибернетика, давая описания процессов регулирования, отвлекается от их конкретной природы. Поэтому применительно к каждой специальной области возникает вопрос о ее адекватном применении. Известно, например, насколько сложным является этот вопрос, когда речь идет о социальных процессах. Сложным он является и для психологии. Ведь кибернетический подход в психологии, конечно, заключается не в том, чтобы просто заменять психологические термины кибернетическими; такая замена столь же бесплодна, как и делавшаяся в свое время попытка заменить психологические термины физиологическими. Тем менее допустимо механически включать в психологию отдельные положения и теоремы кибернетики.

Среди проблем, которые возникают в психологии в связи с развитием кибернетического подхода, особенно важное конкретно-научное и методологическое значение имеет проблема чувственного образа и модели. Несмотря на то, что этой проблеме посвящено немало работ философов, физиологов, психологов и кибернетиков, она заслуживает дальнейшего теоретического анализа – в свете учения о чувственном образе как субъективном отражении мира в сознании человека.

Как известно, понятие модели получило самое широкое распространение и употребляется в очень разных значениях. Однако для дальнейшего рассмотрения нашей проблемы мы можем принять самое простое и грубое, так сказать, его определение. Мы будем называть моделью такую систему (множество), элементы которой находятся в отношении подобия (гомоморфизма, изоморфизма) к элементам некоторой другой (моделируемой) системы. Совершенно очевидно, что под такое широкое определение модели попадает, в частности, и чувственный образ. Проблема, однако, заключается не в том, можно ли подходить к психическому образу как к модели, а в том, схватывает ли этот подход его существенные, специфические особенности, его природу.

Ленинская теория отражения рассматривает чувственные образы в сознании человека как отпечатки, снимки независимо существующей реальности. В этом и состоит то, что сближает психическое отражение с «родственными» ему формами отражения, свойственными также и материи, не обладающей "ясно выраженной способностью ощущения". Но это образует лишь одну сторону характеристики психического отражения; другая сторона состоит в том, что психическое отражение, в отличие от зеркального и других форм пассивного отражения, является субъективным, а это значит, что оно является не пассивным, не мертвенным, а активным, что в его определение входит человеческая жизнь, практика и что оно характеризуется движением постоянного переливания объективного в субъективное.

Эти положения, имеющие прежде всего гносеологический смысл, являются вместе с тем исходными и для конкретно-научного психологического исследования. Именно на психологическом уровне возникает проблема специфических особенностей тех форм отражения, которые выражаются в наличии у человека субъективных – чувственных и мысленных – образов реальности.

Положение о том, что психическое отражение реальности есть ее субъективный образ, означает принадлежность образа реальному субъекту жизни. Но понятие субъективности образа в смысле его принадлежности субъекту жизни включает в себя указание на его активность. Связь образа с отражаемым не есть связь двух объектов (систем, множеств), стоящих во взаимно-одинаковом отношении друг к другу, – их отношение воспроизводит поляризованность всякого жизненного процесса, на одном полюсе которого стоит активный ("пристрастный") субъект, на другом – «равнодушный» к субъекту объект. Эта-то особенность отношения субъективного образа к отражаемой реальности и не схватывается отношением «модель-моделируемое». Последнее обладает свойством симметричности, и соответственно термины «модель» и «моделируемое» имеют релятивный смысл, зависящий от того, какой из двух объектов познающий их субъект полагает (теоретически или практически) моделью, а какой – моделируемым. Что же касается процесса моделирования (т. е. построения субъектом моделей любого типа или даже познания субъектом связей, определяющих такое изменение объекта, которое сообщает ему признаки модели некоторого объекта), то это вообще другой вопрос.

Итак, понятие субъективности образа включает в себя понятие пристрастности субъекта. Психология издавна описывала и изучала зависимость восприятия, представления, мышления от того, "что человеку нужно", – от его потребностей, мотивов, установок, эмоций. Очень важно при этом подчеркнуть, что такая пристрастность сама объективно детерминирована и выражается не в неадекватности образа (хотя и может в ней выражаться), а в том, что она позволяет активно проникать в реальность. Иначе говоря, субъективность на уровне чувственного отражения следует понимать не как его субъективизм, а скорее, как его «субъективность», т. е. его принадлежность деятельному субъекту.

Психический образ есть продукт жизненных, практических связей и отношений субъекта с предметным миром, которые являются несопоставимо более широкими и богатыми, чем любое модельное отношение. Поэтому его описание в качестве воспроизводящего на языке сенсорных модальностей (в сенсорном "коде") параметры объекта, воздействующие на органы чувств субъекта, представляет собой результат анализа на физикальном, по существу уровне. Но как раз на этом уровне чувственный образ обнаруживает себя как более бедный по сравнению с возможной математической или физической моделью объекта. Иначе обстоит дело, когда мы рассматриваем образ на психологическом уровне – в качестве психического отражения. В этом качестве он выступает, напротив, во всем своем богатстве, как впитавший в себя ту систему объективных отношений, в которой только реально и существует отражаемое им содержание. Тем более сказанное относится к сознательному чувственному образу – к образу на уровне сознательного отражения мира.

2. АКТИВНОСТЬ ПСИХИЧЕСКОГО ОТРАЖЕНИЯ

В психологии сложились два подхода, два взгляда на процесс порождения чувственного образа. Один из них воспроизводит старую сенсуалистическую концепцию восприятия, согласно которой образ является непосредственным результатом одностороннего воздействия объекта на органы чувств.

Принципиально другое понимание процесса порождения образа восходит к Декарту. Сопоставляя в своей знаменитой «Диоптрике» зрение с восприятием предметов слепыми, которые "как бы видят руками", Декарт писал: "…Если вы считаете, что разница, усматриваемая слепым между деревьями, камнями, водой и другими подобными предметами с помощью своей палки, не кажется ему меньшей, чем та, которая существует между красным, желтым, зеленым и любым другим цветом, то все-таки несходство между телами является не чем иным, как разными способами двигать палку или сопротивляться ее движениям". В дальнейшем идея о принципиальной общности порождения осязательных и зрительных образов развивалась, как известно, Дидро и особенно Сеченовым.

В современной психологии положение о том, что восприятие представляет собой активный процесс, необходимо включающий в свой состав эфферентные звенья, получило общее признание. Хотя выявление и регистрация эфферентных процессов представляет иногда значительные методические трудности, так что некоторые явления кажутся свидетельствующими скорее в пользу пассивной, «экранной» теории восприятия, все же их обязательное участие можно считать установленным.

Особенно важные данные были получены в онтогенетических исследованиях восприятия. Эти исследования имеют то преимущество, что они позволяют изучать активные процессы восприятия в них, так сказать, развернутых, открытых, т. е. внешнедвигательных, еще не интериоризованных и не редуцированных формах. Полученные в них данные хорошо известны, и я не буду их излагать, отмечу только, что именно в этих исследованиях было введено понятие перцептивного действия.

Роль эфферентных процессов была изучена также при исследовании слухового восприятия, орган-рецептор которого является, в отличие от осязающей руки и аппарата зрения, полностью лишенным внешней активности. Для речевого слуха была экспериментально показана необходимость "артикуляционной имитации", для звуковысотного слуха – скрытой активности голосового аппарата.

Сейчас положение о том, что для возникновения образа недостаточно одностороннего воздействия вещи на органы чувств субъекта и что для этого необходимо еще, чтобы существовал «встречный», активный со стороны субъекта процесс, стало почти банальным. Естественно, что главным направлением в исследовании восприятия стало изучение активных перцептивных процессов, их генезиса и структуры. При всем различии конкретных гипотез, с которыми подходят исследователи к изучению перцептивной деятельности, их объединяет признание ее необходимости, убеждение, что именно в ней и осуществляется процесс «перевода» воздействующих на органы чувств внешних объектов в психический образ. А это значит, что воспринимают не органы чувств, а человек при помощи органов чувств. Всякий психолог знает, что сетчатый образ (сеточная "модель") объекта не есть то же самое, что его видимый (психический) образ, как и, например, то, что так называемые последовательные образы можно назвать образами лишь условно, потому что они лишены константности, следуют за движением взора и подчинены закону Эммерта.

Нет, конечно, необходимо оговаривать тот факт, что процессы восприятия включены в жизненные, практические связи человека с миром, с вещественными объектами, а поэтому необходимо подчиняются – прямо или опосредствованно – свойствам самих объектов. Этим и определяется адекватность субъективного продукта перцепции – психического образа. Какую бы форму ни принимала перцептивная деятельность, какой бы степени редукции или автоматизации она ни подвергалась в ходе своего формирования и развития, принципиально она строится так же, как деятельность осязающей руки, «снимающей» контур объекта. Как и деятельность осязающей руки, всякая перцептивная деятельность находит объект там, где он реально существует, – во внешнем мире, в объективном пространстве и времени. Последнее и составляет ту важнейшую психологическую особенность субъективного образа, которая называется его предметностью или весьма неудачно – его объективированностью.

Эта особенность чувственного психического образа в своей наиболее простой и экспквизитной форме выступает применительно к экстрацептивным предметным образам. Капитальный психологический факт состоит в том, что в образе нам даны не наши субъективные состояния, а сами объекты. Например, световое воздействие вещи на глаз воспринимается именно как вещь, которая находится вне глаза. В акте восприятия субъект не соотносит своего образа вещи с самой вещью. Для субъекта образ как бы наложен на вещь. В этом психологически и выражается подчеркиваемая Лениным непосредственность связи ощущений, чувственного сознания с внешним миром.

Копируя в рисунке объект, мы необходимо соотносим изображение (модель) объекта с изображаемым (моделируемым) объектом, воспринимая их как две разные вещи; но мы не устанавливаем такого соотношения между нашим субъективным образом объекта и самим объектом, между восприятием своего рисунка и самим рисунком. Если проблема такого соотношения и возникает, то лишь вторично – из рефлексии опыта восприятия.

Нельзя поэтому согласиться с высказываемым иногда утверждением, что предметность восприятия есть результат «объективизации» психического образа, т. е. что воздействие вещи сначала порождает ее чувственный образ, а затем этот образ относится субъектом к миру, "проецируемому на оригинал". Психологически такого особого акта «обратного проецирования» в обычных условиях просто не существует. Глаз под воздействием на периферию его сетчатки неожиданно появившейся на экране светлой точки тотчас перемещается на нее, и испытуемый сразу видит эту точку локализованной в объективном пространстве; чего он не воспринимает вовсе, так это его смещения в момент скачка глаза по отношению к сетчатки и изменений нейродинамических состояний своей рецептирующей системы. Иначе говоря, для субъекта не существует никакой структуры, которая могла бы быть вторично соотнесена им с внешним объектом, подобно тому как он может соотнести, например, свой рисунок с оригиналом.

О том, что предметность ("объективированность") ощущений и восприятий не есть нечто вторичное, свидетельствуют многие давно известные в психологии замечательные факты. Один из них связан с так называемой "проблемой зонда". Факт этот состоит в том, что у хирурга, зондирующего рану, «чувствующим» является конец зонда, которым он нащупывает пулю, – т. е. его ощущения оказываются парадоксально смещенными в мир внешних вещей и локализуются не на границе «зонд-рука», а на границе "зонд-воспринимаемый объект" (пуля). То же происходит и в любом другом аналогичном случае, например, когда мы воспринимаем шероховатость бумаги кончиком острого пера. ощупываем в темноте дорогу при помощи палки и т. п.

Главный интерес этих фактов состоит в том, что в них «разведены» и частью экстериоризированы отношения, обычно скрытые от исследователя. Одно их них – отношение «рука-зонд». Воздействие, оказываемое зондом на рецептивные аппараты руки, вызывает ощущения, интегрирующиеся в сложный зрительно-тактильный его образ и в дальнейшем выполняющие ведущую роль в регуляции процесса удерживания зонда в руке. Другое отношение – это отношение «зонд-объект». Оно возникает, как только действие хирурга приводит зонд в соприкосновение с объектом. Но даже в это первое мгновение объект, выступающий еще в своей неопределенности – как «что-то», как первая точка на линии будущего «рисунка» – образа, – является отнесенным к внешнему миру, локализованным в объективном пространстве. Иначе говоря, чувственный психический образ обнаруживает свойство предметной отне – сенности уже в момент своего становления. Но продолжим анализ отношения "зонд – объект" несколько дальше. Локализация объекта в пространстве выражает его отдаленность от субъекта; это – очарование границ" его независимого от субъекта существования. Границы эти обнаруживаются, как только деятельность субъекта вынуждена подчиниться объекту, а это происходит даже в том случае, когда деятельность приводит к его переделке или уничтожению. Замечательная особенность рассматриваемого отношения заключается в том, что эта граница проходит как граница между двумя физическими телами: одно из них – оконечность зонда – реализует познавательную, перцептивную деятельность субъекта, другое составляет объект этой деятельности. На границе этих двух материальных вещей и локализуются ощущения, образующие «ткань» субъективного образа объекта: они выступают как сместившиеся на осязающий конец зонда – искуственного дистантрецептора, который образует продолжение руки действующего субъекта.

Если в описанных условиях восприятия проводником действия субъекта является вещественный предмет, который приводится в движение, то при собственно дистантном восприятии процесс пространственной локализации объекта перестраивается и крайне усложняется. В случае восприятия посредством зонда рука по отношению к зонду существенно не движется, при зрительном же восприятии подвижным является глаз, «перебирающий» достигающие его сетчатку световые лучи, которые отбрасываются объектом. Но и в этом случае, чтобы возник субъективный образ, необходимо соблюдение условий, перемещающих границу «субъект-объект» на поверхность самого объекта. Это те самые условия, которые создают так называемую инвариантность зрительного объекта, а именно, наличие таких смещений сетчатки относительно отраженного светового потока, которые создают как бы непрерывную, управляемую субъектом "смену щупал", являющуюся эквивалентом их движения по поверхности объекта. Теперь ощущения субъекта тоже смещаются на внешние границы объекта, но не по вещи (зонду), а по световым лучам; субъект видит не сетчаточную, непрерывно и быстро изменяющуюся проекцию объекта, а внешний объект в его относительной инвариантности, устойчивости.

Как раз игнорирование главного признака чувственного образа – отнесенности наших ощущений к внешнему миру – и создало то крупнейшее недоразумение, которое подготовило почву для субъективно – идеалистических выводов из принципа специфической энергии органов чувств. Недоразумение это заключается в том, что субъективно переживаемые реакции органов чувств, вызываемые действиями раздражителей, были отождествлены И. Мюллером с ощущениями, входящими в образ внешнего мира. В действительности же никто, конечно, не принимает свечение, возникающее в результате электрического раздражения глаза, за реальный свет, и только Мюнхаузену могла прийти в голову идея поджечь порох на полке ружья искрами, сыплющимися из глаз. Обычно мы совершенно правильно говорим: "потемнело в глазах", "звенит в ушах", – в глазах, и ушах, а не в комнате, на улице и т. д. В защиту вторичности отнесения субъективного образа можно было бы сослаться на Зендена, Хебба и других авторов, описывающих случаи восстановления зрения у взрослых людей после удаления врожденной катаракты: вначале у них возникает лишь хаос субъективных зрительных явлений, которые затем соотносятся с объектами внешнего мира, становятся их образами. Но ведь это люди с уже сформировавшимися в другой модальности предметным восприятием, которые теперь получают лишь новый вклад со стороны зрения; поэтому, строго говоря, мы имеем здесь не вторичную отнесенность образа к внешнему миру, а включение в образ внешнего мира элементов новой мо – дальности.

Конечно, дистантное восприятие (зрительное, слуховое) представляет собой процесс чрезвычайной сложности, и его исследование наталкивается на множество фактов, кажущихся противоречивыми, а иногда и необъяснимыми. Но психология, как и любая наука, не может строится только в виде суммы эмпирических фактов, она не может избежать теории, и весь вопрос в том, какой теорией она руководствуется.

В свете теории отражения школьная «классическая» схема: свеча-> ее проекция на сетчатке глаза —> образ этой проекции в мозге, испускающем некий "метафизический свет", – есть не более чем поверхностное, грубо одностороннее (а следовательно, и неверное) изображение психического отражения. Схема эта прямо ведет к признанию того, что наши органы чувств, обладающие "специфическими энергиями" (что есть факт), отгораживают субъективный образ от внешней объективной реальности. Понятно, что никакое описание этой схемы процесса восприятия в терминах распространения нервного возбуждения, информации, построения моделей и т. п. не в состоянии изменить ее по существу.

Другую сторону проблемы чувственного субъективного образа составляет вопрос о роли практики в его формировании. Общеизвестно, что внесение категории практики в теорию познания составляет главный пункт водораздела между марксистским пониманием познания и пониманием познания в домарксовом материализме, с одной стороны, и в идеалистической философии – с другой. "Точка зрения жизни, практики должна быть первой и основной точкой зрения теории познания", – говорит Ленин. В качестве первой и основной эта точка зрения сохраняется и в психологии чувственных познавательных процессов.

Выше уже говорилось о том, что восприятие является активным, что субъективный образ внешнего мира есть продукт деятельности субъекта в этом мире. Но деятельность эта не может быть понята иначе, как реализующая жизнь телесного субъекта, которая прежде всего является процессом практическим. Конечно, было бы серьезной ошибкой рассматривать в психологии всякую перцептивную деятельность индивида как протекающую непосредственно в форме практической деятельности или прямо происходящей из нее. Процессы активного зрительного или слухового восприятия отделяются от непосредственной практики, так что и человеческий глаз и человеческое ухо становятся, по выражению Маркса, органами-теоретиками. Единственно осязание поддерживает прямые практические контакты индивида с внешним вещественно-предметным миром. Это – чрезвычайно важное с точки зрения рассматриваемой проблемы обстоятельство, но и оно не исчерпывает ее полностью. Дело в том, что основу познавательных процессов составляет не индивидуальная практика субъекта, а «совокупность человеческой практики». Поэтому не только мышление, но и восприятие человека в огромной степени превосходят своим богатством относительную бедность его личного опыта.

Правильная постановка в психологии вопроса о роли практики как основы и критерия истинности требует исследовать, как именно входит практика в перцептивную деятельность человека. Нужно сказать, что психология уже накопила множество конкретно-научных данных, которые вплотную подводят к решению этого вопроса.

Как уже говорилось, психологические исследования делают для нас все более очевидным, что решающая роль в процессах восприятия принадлежит их эфферентным звеньям. В некоторых случаях, а именно, когда эти звенья имеют свое выражение в моторике или микромоторике, они выступают достаточно отчетливо; в других случаях они являются «упрятанными», выражающимися в динамике текущих внутренних состояний реципирующей системы. Но они всегда существуют. Их функция является «уподобительной» не только в более узком значении, но и в значении более широком. Последнее охватывает также функцию включения в процесс порождения образа совокупного опыта предметной деятельности человека. Дело в том, что такое включение не может осуществится в результате простого повторения сочетаний сенсорных элементов и актуализации временных связей между ними. Ведь речь идет не об ассоциативном воспроизведении недостающих элементов сенсорных комплексов, а об адекватности возникающих субъективных образов общим свойствам реального мира, в котором живет, действует человек. Иначе говоря, речь идет о подчиненности процесса порождения образа принципу правдоподобия.

Для иллюстрации этого принципа обратимся опять-таки к хорошо и давно известным психологическим фактам – к эффектам «псевдоспокического» зрительного восприятия, изучением которых мы сейчас вновь занялись. Как известно, псевдоскопический эффект состоит в том, что при рассматривании объектов через бинокль, составленный из двух призм Дове, происходит закономерное искажение восприятия: более близкие точки объектов кажутся более отдаленными и наоборот. В результате, например, вогнутая гипсовая маска лица видится при определенном освещении как выпуклое, рельефное его изображение, а рельефное изображение лица видится, наоборот, как маска. Но главный интерес опытов с псевдоскопом заключается в том, что видимый псевдоскопический образ возникает только в том случае, если он правдоподобен (гипсовая маска лица столь же «правдоподобна» с точки зрения реальности, как и его гипсовое выпуклое скульптурное изображение), или в случае, если тем или иным способом удается заблокировать включение видимого псевдоскопического образа в сложившуюся у человека картину реального мира.

Известно, что если заменить голову человека, сделанную из гипса, головой реального человека, то псевдоскопический эффект вообще не возникает. Особенно демонстративным являются опыты, в которых испытуемому, вооруженному псевдоскопом, демонстрируется одновременно в одном и том же зрительном поле два объекта – и реальная голова и ее выпуклое гипсовое изображение; тогда голова человека видится как обычно, а гипс воспринимается псевдоскопически, т. е. как вогнутая маска. Такие явления наблюдаются, однако, лишь при правдоподобности псевдоскопического образа. Другая особенность псевдоскопического эффекта состоит в том, что для того, чтобы он возник, лучше демонстрировать объект на абстрактном, непредметном фоне, т. е. вне системы конкретно-предметных связей. Наконец, тот же принцип правдоподобия выражается в совершенно поразительном эффекте появления таких «прибавок» к видимому псевдоскопическому образу, которые делают его существование объективно возможным. Так, помещая перед некоторой поверхностью экран с отверстиями, через которые можно видеть части этой поверхности, мы должны получить при псевдоскопическом восприятии такую картину: части поверхности, которая расположена позади экрана, видимые через его отверстия, должны восприниматься испытуемым как находящиеся ближе к нему, чем экран, т. е. как бы свободно висеть перед экраном. В действительности же дело обстоит иначе. При благоприятных условиях испытуемый видит – как это и должно быть при псевдоскопическом восприятии – части поверхности, расположенные за экраном, впереди экрана; они, однако, не «висят» в воздухе (что неправдоподобно), а воспринимаются как некие объемные физические тела, выступающие через отверстие экрана. В видимом образе возникает прибавка в виде боковых поверхностей, образующих границы этих физических тел. И, наконец, последнее: как показали систематические опыты, процессы возникновения псевдоскопического образа, а равно и устранения его псевдоскопичности хотя происходят одномоментно, но отнюдь не автоматически, не сами собой. Они являются результатом перцептивных операций, осуществляемых субъектом. Последнее доказывается тем фактом, что испытуемые могут научиться управлять обоими этими процессами.

Смысл опытов с псевдоскопом заключается, конечно, вовсе не в том, что, создавая с помощью специальной оптики искажение проекции демонстрируемых объектов на сетчатках глаз, можно при определенных условиях получить ложный субъективный зрительный образ. Их действительный смысл состоит (как и сходных с ними, классических «хронических» опытов Страттона, И. Колера и других) в открываемой ими возможности исследовать процесс такого преобразования информации, поступающей на сенсорный «вход», которое подчиняется общим свойствам, связям, закономерностям реальной действительности. Это – другое, более полное выражение предметности субъективного образа, которая выступает теперь не только в его изначальной отнесенности к отражаемому объекту, но и в отнесенности его к предметному миру в целом.

Само собой разумеется, что у человека уже должна сложиться картина этого мира. Она складывается, однако, не только на непосредственно чувственном уровне, но и на высших познавательных уровнях – в результате овладения индивидом опытом общественной практики, отраженным в языковой форме, в системе значений. Иначе говоря, «оператором» восприятия являются не просто накопленные прежде ассоциации ощущений и не апперцепция в кантианском смысле, а общественная практика.

Прежняя, метафизически мыслящая психология неизменно двигалась при анализе восприятия в плоскости двоякой абстракции: абстракции человека от общества и абстракции воспринимаемого объекта от его связей с предметной действительностью. Субъективный чувственный образ и его объект выступали для нее как две противостоящие друг другу вещи. Но психический образ не есть вещь. Вопреки физикалистским представлениям, он не существует в веществе мозга в форме вещи, как не существует и никакого «наблюдателя» этой вещи, которым может быть только душа, только духовное «я». Правда состоит в том, что действительный и действующий человек при помощи своего мозга и его органов воспринимает внешние объекты; их явление ему и есть их чувственный образ. Подчеркнем еще раз: явление объектов, а не вызываемых ими физиологических состояний.

В восприятии постоянно происходит активный процесс «вычерпывания» из реально действительности ее свойств, отношений и т. д., их фиксация в кратковременных или длительных состояниях реципирующих систем и воспроизведение этих свойств в актах формирования новых образов, в актах формирования новых образов, в актах узнавания и припоминания объектов.

Здесь мы снова должны прервать изложение описанием психологического факта, иллюстрирующего только что сказанное. Всем известно, что такое отгадывание загадочных картинок. Нужно найти на картинке замаскированное в ней изображение предмета, указанного в загадке (например, "где охотник" и т. п.). Тривиальное объяснение процесса восприятия (узнавания) на картинке искомого предмета заключается в том, что оно происходит в результате последовательных сличений зрительного образа данного предмета, имеющегося у субъекта, с отдельными комплексами элементов картинки; совпадение этого образа с одним из комплексов картинки и приводит к ее «отгадыванию». Иначе говоря, это объяснение исходит из представления о двух сравниваемых между собой вещах: образа в голове субъекта и его изображения на картинке. Что же касается трудностей, которые при этом возникают, то они относятся за счет недостаточной выделенности и полноты изображения искомого объекта на картинке, что и требует многократных «примериваний» к ней образа. Психологическая неправдоподобность такого объяснения подсказала автору идею простейшего эксперимента, состоящего в том, что никакого указания на предмет, замаскированный в картинке, испытуемому не давалось. Испытуемому говорилось: "перед вами обычные загадочные картинки для детей: постарайтесь найти тот предмет, который скрыто изображен в каждой из них". В этих условиях процесс вообще не мог идти по схеме сличения возникшего у испытуемого образа предмета с его изображением, содержащимся в элементах картинки. Тем не менее загадочные картинки испытуемыми разгадывались. Они «вычерпывали» изображение предмета из картинки, и у них актуализировался образ этого знакомого им предмета.

Мы подошли теперь к новому аспекту проблемы чувственного образа – к проблеме представления. В психологии представлением обычно называют обобщенный образ, который «записан» в памяти. Старое, субстанциональное понимание образа как некоей вещи приводило к субстанциональному же пониманию и представления. Это – обобщение, возникающее в результате накладывания друг на друга – на манер гальтоновской фотографии – чувственных отпечатков, к которым ассоциативно присоединено словонаименование. Хотя в пределах такого понимания допускалась возможность трансформации представлений, они все же мыслились как некие «готовые» образования, хранящиеся на складах нашей памяти. Легко увидеть, что такое понимание представлений хорошо согласуется с формально-логическим учением о конкретных понятиях, но находится в вопиющем противоречии с диалектико-материалистическим пониманием обобщений.

Наши чувственный обобщенные образы, как и понятия, содержат в себе движение и, стало быть, противоречия; они отражают объект в его многообразных связях и опосредствованиях. Это значит, что никакое чувственное знание не является застывшим отпечатком. Хотя оно и хранится в голове человека, но не как «готовая» ведь, а лишь виртуально – в виде сформировавшихся физиологических мозговых констелляций, которые способны реализовать субъективный образ объекта, открывающегося человеку то в одной, то в другой системе объективных связей. Представление об объекте включает в себя не только сходное в объектах, но и разные как бы грани его, в том числе и не «накладывающиеся» друг на друга, не находящиеся в отношениях структурного или функционального подобия.

Диалектичны не только понятия, но и наши чувственные представления; поэтому они и способны выполнять функцию, которая не сводится к роли фиксированных эталонов-моделей, соотносящихся с воздействиями, получаемыми рецепторами от единичных объектов. Как психический образ они существуют неотделимо от деятельности субъекта, которую они насыщают богатством, аккумулированным в них, делают ее живой и творческой. *** *

*Проблема чувственных образов и представлений возникла перед психологией с первых же шагов ее развития. Вопрос о природе наших ощущений и восприятий не мог быть обойден ни одним психологическим направлением, из какой бы философской основы оно ни исходило. Не удивительно поэтому, что проблеме этой было посвящено огромное число работ – теоретических и экспериментальных. Их число продолжает быстро возрастать и в наши дни. В результате ряд отдельных вопросов оказался разработанным чрезвычайно детально и был собран почти необозримый фактический материал. Несмотря на это, современная психология все еще далека от возможности создать целостную, не эклектическую концепцию восприятия, охватывающую различные его уровни и механизмы. Особенно это относится к уровню сознательного восприятия.

Новые в этом отношении перспективы открывает внесение в психологию категории психического отражения, научная продуктивность которой сейчас уже не требует доказательств. Категория эта, однако, не может быть взята вне ее внутренней связи с другими основными марксистскими категориями. Поэтому внесение категории отражения в научную психологию необходимо требует перестройки всего категориального ее строя. Ближайшие проблемы, которые встают на этом пути, суть проблемы деятельности, проблема психологии сознания, психологии личности. Их теоретическому анализу и посвящено дальнейшее изложение.