Регулирующее воздействие жизненных смыслов объектов и явлений действительности на протекание деятельности субъекта не обязательно сопряжено с какой-либо формой их презентации в его сознании. Хорошо известно, что немалая часть регулирующих воздействий такого рода передается непосредственно на исполнительные механизмы деятельности, минуя сознание, и осуществляется непроизвольно и, как правило, неосознанно. Тем самым возникает необходимость говорить о смысловых структурах, встроенных в эти исполнительные механизмы и служащих проводниками и реализаторами соответствующих воздействий.
Такими регуляторными структурами являются смысловые установки. Еще в 1960 году А.В.Запорожец выдвинул тезис о том, что личностно-смысловые отношения, в которых находятся предметы человеческой деятельности к субъекту, к его жизненным потребностям и интересам, отражаются в форме установки ( Запорожец, 1960, с. 387). Это положение нашло свое развернутое воплощение в иерархической модели установочной регуляции деятельности А.Г.Асмолова (1979). Однако прежде чем приступить к характеристике эффектов установочно-смысловой регуляции деятельности, нам необходимо очертить понимание смысловой установки, которое позволило бы ввести это понятие в развиваемую нами схему смысловой организации личности.
В качестве исходного определения установки зафиксируем определение, предложенное Д.Н.Узнадзе: «Это – целостное отражение, на почве которого, в зависимости от условий, может возникнуть или созерцательное, или действенное отражение. Оно заключается в таком налаживании, такой настройке целостного субъекта, когда в нем проявляются именно те психические или же моторные акты, которые обеспечивают адекватное созерцательное или же действенное отражение ситуации. Это… первичная модификация субъекта, соответствующая определенной ситуации» (Д.Н.Узнадзе; цит. по: Норакидзе, 1966, с. 27). «Однажды образовавшаяся установка не исчезает, она остается у субъекта как готовность к повторной актуализации в случае повторения надлежащих условий» (Д.Н.Узнадзе; цит. по: Чхартишвили, 1971 а, с. 13). В последнем случае говорят о фиксированной установке (см. подробнее Чхартишвили, 1971 а).
Как явствует из этих определений, первичная и фиксированная установка генетически тесно взаимосвязаны. Вместе с тем, как подчеркивает А.С.Прангишвили (1975), конституирующие характеристики установки не связаны со стереотипными формами реагирования, возникшими на основе ее фиксации. Определяющим, напротив, является первичный модус установки. Функцию управления актуальной деятельностью осуществляет только первичная установка; фиксированная же установка существует латентно, не имея непосредственного выхода в поведение (Чхартишвили , 1971 а; Прангишвили, 1975). Первичной и фиксированной установке в нашей модели соответствуют различные виды смысловых структур: смысловая установка актуальной деятельности и смысловая диспозиция. В данном разделе речь поэтому пойдет лишь об эффектах первичной (в терминологии Д.Н.Узнадзе) установки.
Основной функцией установки как «первичного модуса реагирования» является актуальное управление уже реализующейся активностью субъекта. Являясь компонентом самой деятельности, установка отражает в своей структуре структуру условий деятельности, включая актуальную ситуацию, мотивацию и операционные возможности ( Имедадзе , 1986 б), благодаря чему она способна осуществить гибкое целесообразно-адаптивное управление всей актуально протекающей деятельностью ( Прангишвили , 1975).
А.С.Прангишвили (1966, с. 41) и Ф.В.Бассин (1968, с. 266) указывали на то, что установка детерминирована смыслом объективной ситуации. Вместе с тем, понятие первичной установки не тождественно понятию смысловой установки. Более дифференцированная по сравнению с работами представителей школы Д.Н.Узнадзе иерархическая уровневая модель установочной регуляции деятельности А.Г.Асмолова (1979) описывает установки трех уровней: смысловые, релевантные мотиву деятельности и стабилизирующие направленность деятельности в целом, целевые, релевантные отдельному действию и его цели, и операциональные, релевантные условиям деятельности и способам ее осуществления. Мы разделяем в целом предложенную А.Г.Асмоловым классификацию, хотя и видим несколько иначе ее основание. Регуляция человеческой деятельности осуществляется в соответствии одновременно с целым рядом критериев. Деятельность должна отвечать поставленной цели, она должна сообразовываться с внешними условиями и ее направленность должна согласовываться с общей направленностью личности. Целевые, операциональные и смысловые установки и отражают особенности регуляции деятельности в соответствии с каждым из этих трех критериев. Если целевую установку можно рассматривать как «распредмеченную форму существования целей» ( Зинченко , 1978), то, соответственно, операциональную – как распредмеченную форму существования условий деятельности, их психологического «присутствия» в структуре самой деятельности, а смысловую установку – как распредмеченную форму существования смысла, будь то смысл мотива данной конкретной деятельности или вклинивающиеся в протекание деятельности смысловые помехи, не связанные со спецификой именно данной деятельности, а порожденные устойчивыми личностными комплексами или диспозициями.
Все вышесказанные соображения позволяют нам теперь дать определение смысловой установки. Смысловая установка – это составляющая исполнительных механизмов деятельности, отражающая в себе жизненный смысл объектов и явлений действительности, на которые эта деятельность направлена, и феноменологически проявляющаяся в различных формах воздействия на протекание актуальной деятельности. Это воздействие может сводиться к одной из четырех форм: стабилизирующее влияние, преградное влияние, отклоняющее влияние и дезорганизующее влияние.
Стабилизирующие эффекты смысловой установки являются наиболее изученными. А.Г.Асмолов (1979) рассматривает стабилизацию деятельности как основную функцию смысловой установки. Многочисленный эмпирический материал, накопленный представителями разных научных школ и направлений, демонстрирует проявления установки именно как инерционного момента деятельности (см. подробнее Асмолов, 1977 б). Эффект стабилизации проявляется как в предметно-практической, так и в познавательной деятельности; можно выделить по меньшей мере пять классов феноменов, иллюстрирующих этот эффект.
Во-первых, это феномены селекции и фильтрации, заключающиеся в избирательности внимания и реагирования субъекта, предметом которых становятся лишь объекты и явления, релевантные актуальной деятельности. В эксперименте Е.Ф.Бажина (1971) больным с галлюцинаторной симптоматикой и депрессивным больным предъявлялась магнитофонная запись отдельных слов, часть из которых входила в структуру их вербальных галиюцинаций или в комплекс депрессивных переживаний. Запись подавалась через наушники на уровне звучания 50 % разборчивости; тем не менее релевантные слова распознавались обеими группами больных безошибочно.
Этот эксперимент демонстрирует одновременно и второе проявление эффекта стабилизации, а именно повышение чувствительности, сенсибилизацию по отношению к релевантным стимулам, что выражается, в частности, в феномене избирательного снижения сенсорных порогов (перцептивная бдительность). В частности, Моултон обнаружил снижение порогов распознавания слов, связанных с успехом и достижениями, у испытуемых с выраженной потребностью в достижении в условиях актуализации соответствующей мотивации. В нейтральной ситуации, а также у испытуемых со слабой потребностью в достижении, избирательного снижения порогов обнаружено не было (см. Рейковский, 1979, с. 195). Многие экспериментальные исследования, демонстрирующие аналогичные эффекты, приведены в монографии Э.А.Костандова (1977, с. 41–45).
Третий класс феноменов стабилизации – направленное пристрастное структурирование чувственных данных. В различных экспериментах с восприятием двузначных изображений ( Чхартишвили, 1971 б; Рейковский, 1979, с. 179–180) обнаружилась устойчивая тенденция «видеть» тот из двух вариантов изображений, который был связан с положительным подкреплением.
Четвертый класс феноменов стабилизации – это проявления инерции деятельности, персеверации после ее завершения. Так, ряд экспериментов, в которых изучались различные аспекты «эффекта Зейгарник», свидетельствует о том, что неоконченные действия, наполненные для испытуемых смыслом, порождают существенно более интенсивное напряжение, лучше сохраняются в памяти (непроизвольно) и хуже поддаются замещению, чем малоосмысленные действия (см. Van Bergen, 1968, с. 42, 59, 66; эксперименты Дж. Брауна, Д.Адлера, М.Хенле).
Наконец, в-пятых, стабилизация проявляется в феномене защиты по отношению к внешним помехам. Этот эффект продемонстрирован, в частности, в экспериментальном исследовании, осуществленном нами совместно с Ю.А.Васильевой и Ф.С.Сафуановым (см. Леонтьев Д.А., 1987, а также раздел 3.7.).
Стабилизирующие эффекты во всем разнообразии их проявлений отнюдь не исчерпывают феноменологию установочно-смысловой регуляции деятельности. Как справедливо отмечает А.С.Прангишвили (1975), функция установки не сводится к стабилизации деятельности, напротив, в основе вариабельности деятельности также лежат установочные механизмы.
Второй формой влияния установки на протекание деятельности является ее преградное влияние, воздвигающее осознаваемые или неосознаваемые внутренние барьеры на пути к достижению сознательно поставленной цели. Вместе с тем, эти внутренние барьеры не являются чем-то чуждым самой деятельности; они также входят в систему ее внутренних регуляторных механизмов. «Часто, – писал А.Маслоу, – человеческое поведение является защитой против мотивов, эмоций и импульсов. Другими словами, оно выступает формой их подавления и сокрытия столь же часто, как и формой их выражения» ( Maslow, 1970 б, с. 6).
Смысловые установки, осуществляющие преградное влияние, могут иметь самые разные источники. Перечень инвариантных классов личностных преград, эмпирически выявленных В.В.Сталиным (1983 а, б) наглядно свидетельствует о том, что «те же личностные образования, которые побуждают или регулируют деятельность человека, могут при известных условиях выступать в качестве внутренних преград» (Столин, 1983 а, с. 126). Ю.Г.Пилипейченко (1984) подчеркивает, что внутренняя преграда является системным образованием и ситуативно связана с мотивами деятельности. Говоря о преградных эффектах установочно-смысловой регуляции деятельности, мы рассматриваем именно ситуативно-конкретные проявления внутренних преград.
В плане предметно-практической деятельности преградное влияние установок проявляется в феноменах ухода от выполнения деятельности или ограничения ее масштаба. Ярким примером является преградное влияние смысловой установки щажения раненой руки на действия, выполняемые этой рукой (Леонтьев А.Н., Запорожец, 1945). Доказательством смысловой природы этой установки явилась возможность ее коррекции путем воздействия на мотивы субъекта.
Более разнообразные иллюстрации преградного влияния установки можно найти в сфере познавательной деятельности. Мы имеем в виду, в частности, феномены перцептивной защиты и мотивированного забывания. Феномен перцептивной защиты выражается в затрудненности презентации или недопущении в поле сознания определенного стимульного содержания, опознанного на более ранних стадиях переработки сенсорных данных (см. об этом Рейковский, 1979, с. 185–191; Костандов, 1977, с. 99—103). Феномен мотивированного забывания заключается в невозможности вспомнить какие-либо события, факты, имена, а также найти потерянные вещи, связанные с глубинными конфликтогенными комплексами личности (Фрейд, 1926). Вот один из описываемых Фрейдом примеров: молодой человек получает книгу в подарок от жены, отношения с которой у него были достаточно прохладные. Книга моментально теряется в доме, и найти ее не удается, несмотря на все попытки. Спустя полгода в их семейной жизни возникают критические обстоятельства, в которых его жена проявляет себя с наилучшей стороны. Вернувшись домой однажды вечером, молодой человек, преисполненный нежных чувств по отношению к своей жене, без определенного намерения идет в кабинет, открывает «с сомнамбулической уверенностью» один из ящиков стола и находит в нем давно пропавшую книгу (Фрейд, 1926, с. 120). Этот пример мы позаимствовали, чтобы проиллюстрировать связь смысловой установки, преградное влияние которой мы здесь усматриваем, с конкретными преходящими мотивами. Приведем еще один пример из Фрейда, где выраженный преградный эффект трудно отнести к чему-то одному – восприятию, памяти или практическому действию. Фрейд описывает, как, разыскивая хорошо известную ему лавку в центре города, он никак не мог ее найти, пока не посмотрел ее адрес в справочнике. Оказалось, что в поисках он исходил все окрестные улицы, кроме искомой. Анализ показал, что неосознанным мотивом избегания явилось расстройство бывших когда-то близкими отношений с семейством, жившим в том доме, где находилась лавка (там же, с. 114–115).
Третьей формой влияния смысловой установки на протекание деятельности является отклоняющее влияние, выражающееся в отклонении течения деятельности «…от оптимальной линии достижения цели в границах, выходящих за пределы интеллектуалистической “презумпции объяснения”» (Субботский, 1977, с. 64). Отклоняющее влияние хорошо иллюстрируют случаи, когда мы занимаемся каким-либо важным для нас делом «через силу». В этом случае смысловые установки, возникающие на базе посторонних по отношению к актуальной деятельности диспозиций, вопреки нашему желанию и часто неосознанно отвлекают нас, переключают внимание, способствуют созданию эффекта пресыщения и т. п. В качестве другого примера проявления «посторонних» смысловых установок мы рассматриваем инородные включения в ход протекания деятельности, например, оговорки, ошибочные симптоматические действия (см. Фрейд, 1926). Оговорки и ошибочные действия могут иметь и прямое отношение к содержанию актуальной деятельности, отражая при этом либо внутренний конфликт, как в примере с председателем палаты депутатов, объявившим заседание закрытым вместо того, чтобы открыть его (Фрейд, 1926, с. 67), либо истинное отношение к высказываемому или делаемому, не совпадающее с тем отношением, которое субъект демонстрирует.
Наконец, четвертая форма влияния смысловой установки на протекание деятельности – это дезорганизующее влияние, обычно связанное с избыточным аффективным напряжением. Дезорганизующее влияние проявляется в ситуациях, когда возможность реализации значимого мотива фрустрирована, ограничена внешними обстоятельствами и рамками. Аналогичный эффект может проявиться и в ситуации ожидания, примерами чего являются синдромы сценического волнения и предстартовой лихорадки. Дезорганизующее влияние проявляется в форме неконтролируемого внутреннего напряжения, избыточной моторной активности и полной фиксации на актуальной деятельности, трудности переключения.
В завершение этого раздела остановимся несколько более подробно на отношениях между смысловыми установками и личностными смыслами в целостной системе регуляции деятельности. Как мы стремились показать, эти два механизма не дублируют, но дополняют друг друга в регуляции как познавательной, так и предметно-практической деятельности. И личностные смыслы, и смысловые установки относятся к тем механизмам сознания, которые обладают «“бытийными характеристиками” по отношению к сознанию в смысле индивидуально-психологической реальности» ( Зинченко , 1981, с. 132). Смысловые установки влияют лишь на направленность протекания познавательных процессов, они не принимают «форм, характерных для содержания сознания» (Прангишвили, 1975, с. 106), в то время как личностные смыслы определяют особенности презентации конкретных образов и их отдельных характеристик. Взаимодействие личностных смыслов и смысловых установок в регуляции психического отражения можно представить в виде следующего положения: искажения, вносимые в образ, так модифицируют его, чтобы его личностный смысл в максимальной степени (насколько позволяют требования адекватности отражения) соответствовал направленности актуальных смысловых установок. Наиболее четко эта закономерность видна в приведенных в предыдущем разделе данных Х.Хекхаузена (1986 б) по асимметрии каузальной атрибуции успехов и неудач, А.В.Дорожевца (1986) по зависимости знака и степени искажения образа своего физического Я от отношения к собственной внешности и М.А. Котика (1981) по взаимосвязи значимости и субъективной вероятности событий; остальные описанные в предыдущем разделе эффекты структурирования также можно объяснить, исходя из этого положения.
Не менее четко взаимная дополнительность личностного смысла и смысловой установки как регуляторных механизмов выступает в ситуации предметно-практической деятельности. Личностно-смысловая регуляция по отношению к ней носит всегда опережающий характер, однако в отдельных случаях она может либо отсутствовать, либо быть неадекватной. С «выпадением» этого плана регуляции мы сталкиваемся в исследованиях подпороговой перцепции, которыми убедительно доказано, что смысловая регуляция познавательной деятельности может осуществляться и минуя план сознания, без презентации соответствующего содержания в психическом образе, за счет субсенсорных механизмов, имеющих установочную природу (см. Капустин, Асмолов, Ительсон, 1977).
Вместе с тем и в тех случаях, когда ситуация представлена в сознании и «помечена» соответствующим личностным смыслом, последний может оказаться неадекватным, вступив в конфликт со смысловой установкой, разворачивающейся на основе этого отражения деятельности. Это обусловлено тем, что «осуществленная деятельность богаче, истиннее, чем предваряющее ее сознание» (Леонтьев А.Н., 1977, с. 129), и своим осуществлением она может дискредитировать предшествовавшие регуляционные влияния в плане сознания. Замечательной иллюстрацией может служить ситуация рассказа А.П.Чехова «Устрицы»: голодный мальчик, содрогаясь при одной мысли об устрицах, которых едят живьем, все же жадно ест их, когда ему дают, ест, закрывая глаза, чтобы не видеть. «Я сижу за столом и ем что-то склизкое, соленое, отдающее сыростью и плесенью. Я ем с жадностью, не жуя, не глядя и не осведомляясь, что я ем. Мне кажется, что если я открою глаза, то непременно увижу блестящие глаза, клешни и острые зубы» (Чехов, 1950, с. 77–78). Герой рассказа закрывает глаза, «отключая» тем самым регуляцию в плане образа, вступающую в противоречие с установками, порождаемыми актуальной потребностью.
Другим примером рассогласования личностно-смысловой и установочно-смысловой регуляции деятельности является известный еще с середины тридцатых годов парадокс Лапьера: владельцы гостиниц в разных городах США, ответившие отказом на письменный запрос о возможности принять у себя китайцев, в ситуации непосредственного контакта беспрепятственно предоставили им номер (см. Саморегуляция…, 1979; Безменова, Гулевич, 1999, с. 54–56). Очевидно, что негативное эмоциональное отношение к возможной ситуации, возобладавшее в сознании (личностно-смысловая регуляция), отступило на задний план в ситуации практических действий. Не столь ярко эмоционально переживаемые мотивы последовательного и качественного выполнения своих социальных функций оказались в этой ситуации более весомыми; они и обусловили конечную направленность поведения.
Феноменологическими проявлениями личностного смысла и смысловой установки полностью исчерпывается вся непосредственная феноменология смысловой регуляции деятельности и сознания. Вместе с тем, как нам уже неоднократно приходилось отмечать на протяжении двух последних разделов, за каждым из этих проявлений в конкретной ситуации могут стоять различные смысловые структуры более высокого ранга – мотивы актуальной деятельности, смысловые диспозиции и смысловые конструкты – значимые измерения структурирования субъективного опыта. К их описанию мы и переходим.