Как было показано выше, смысл объектов и явлений действительности, значимых для жизнедеятельности субъекта, преломляется последним в превращенной форме личностных смыслов и смысловых установок, отражающих роль и место этих объектов и явлений в текущей деятельности. Личностные смыслы и смысловые установки являются, однако, недолговечными: их существование ограничено рамками одной отдельно взятой деятельности. В то же время личность способна и сохранять следы смыслового опыта в виде устойчивых отношений к объектам и явлениям действительности, инвариантно значимым в различных контекстах индивидуальной жизнедеятельности, а также вызвавшим даже однократно сильную эмоциональную реакцию. Еще в 1933 году К.Марбе писал: «Критический опыт, имеющий исключительную личностную ценность, так модифицирует личность, что она остается таким образом модифицированной в течение достаточного отрезка жизни, а в случае, когда опыт не имеет такой личностной ценности, в личности создается переходная установка, быстро уступающая место другой установке» (цит. по: Чхартишвили, 1971 а, с. 48).

Превращенной формой смысловых отношений, обеспечивающей их устойчивую фиксацию в структуре личности, выступают смысловые диспозиции. Смысловые диспозиции представляют собой форму фиксации отношения субъекта к объектам и явлениям действительности, определяемого ролью и местом этих объектов и явлений в его жизнедеятельности, в латентном, инактивном виде; ниже мы остановимся на механизмах актуализации этого латентного отношения в релевантной ситуации.

Можно выделить три близких по содержанию понятия, обозначавших психологические единицы фиксации личностно значимого опыта в трех подходах, акцентировавших на этом свое внимание: понятие отношений личности в теории отношений В.Н.Мясищева (1957; 1960; 1969; 1970; 1982; 1995); понятие фиксированной установки в теории установки Д.Н.Узнадзе и его последователей и понятие социальной установки (attitude) в американской социальной психологии. Рассмотрим их по очереди.

В.Н.Мясищев характеризует отношение как основанную на индивидуальном опыте избирательную, осознанную связь человека со значимым для него объектом (1960, с. 147), как потенциал психической реакции личности в связи с каким-либо предметом, процессом или фактом действительности (1969, с. 67). В.Н.Мясищев подчеркивает такие характеристики отношений, как их конкретная предметная направленность, потенциальность, целостность (принадлежность субъекту в целом), избирательность, осознанность (1957; 1960; 1969), хотя он допускает, что не сформированное окончательно отношение может быть и неосознанным (1970). В.Н.Мясищев рассматривает отношение как объективную реально существующую связь между человеческим индивидом и предметами объективной действительности и одновременно как субъективную реальность, принадлежащую субъекту и получающую отражение в его сознании (1960, с. 147). В.Н.Мясищев отмечает также, что отношения личности обусловлены как индивидуальным, так и общественно-историческим опытом (1957), а их динамика отражает объективную динамику условий жизни (1962). В одном месте он прямо указывает, что «отношения связывают человека не столько с внешними сторонами вещей, сколько с их существом, с их смыслом» (Мясищев, 1957, с. 143). На основании этих характеристик мы можем говорить о смысловой природе отношений личности в понимании В.Н.Мясищева. Вместе с тем отношение выступает лишь одной из сторон той психологической реальности, которую мы обозначим термином «смысловая диспозиция».

Вторым родственным понятием выступает понятие фиксированной установки, которого мы уже касались в разделе 3.2. Фиксированная установка представляет собой состояние хронического порядка, которое может сохраняться в инактивном виде, бездейственно, в течение дней, недель и месяцев, иногда до самой смерти; у индивида одновременно может быть неограниченное количество фиксированных установок ( Чхартишвили , 1971 а, с. 14–15). Сама по себе фиксированная установка не содержит тенденции активности, не имеет непосредственного выхода в деятельность. «Тенденцию действия она приобретает и реализует в поведении, в основе которого лежит установка, возникшая на почве актуально данной потребности и ситуации» (там же, с. 23–24). Фиксированная установка, таким образом, представляет собой латентную готовность к определенным поведенческим реакциям в конкретных ситуациях; в ней «отражен и сохранен тот отрезок объективной действительности, на основе которого сама она создавалась и была зафиксирована» (там же, с. 26–27).

Хотя не все фиксированные установки имеют смысловую природу, это понятие также характеризует с определенной стороны смысловые диспозиции. В.Г.Норакидзе был введен термин «диспозиционные установки» для обозначения черт характера – генерализованных фиксированных установок большого личностного веса (1975, с. 13, 20). Н.И.Сарджвеладзе (1985) говорит про «установочные отношения личности», отождествляя их с аттитюдами.

Вопрос о соотношении понятий отношения и установки решается разными авторами по-разному. В некоторых психологических концепциях понятия установки и отношения сосуществуют, характеризуя разные психологические структуры (Шерозия, 1979; Сарджвеладзе, 1981). Согласно другой, во многом разделяемой нами точке зрения, установка и отношение являются двумя сторонами одной и той же реальности, а именно социальной установки. «Социальная установка создает и объединяет в себе все то, что подразумевается под понятиями неосознанной установки и осознанного отношения, поэтому во время выяснения взаимоотношения между понятиями отношения и установки мы не должны упускать из вида то обстоятельство, что в это время мы говорим о различных сторонах одного цельного психического образования» ( Надирашвили , 1970, с. 160).

Исследования социальных установок, или аттитюдов (attitudes) имеют большую историю, главным образом, в западной, преимущественно американской, социальной психологии. Начало этих исследований приходится на двадцатые, а пик – на шестидесятые годы нашего столетия. Характерна динамика самих представлений о социальной установке. Так, в 1935 году в этапной работе, обобщавшей исследования аттитюдов, аттитюд рассматривался как «нервно-психическое состояние готовности, обусловленное прошлым опытом и оказывающее направляющее или динамическое [то есть мотивационное. – Д.Л.\ влияние на реакции индивида на все объекты и ситуации, с которыми он связан» (Allport, 1935, р. 810). Для послевоенных лет характерно сужение понятия аттитюда. Так, например, в энциклопедической статье аттитюды определяются как «…предрасположенность классифицировать группы объектов или явлений и реагировать на них в определенном соответствии с их оценкой» (McGuire, 1974, р. 360). Еще более узкое определение, из которого исключена даже тенденция реагирования, дают Д.Кац и Э.Стотлэнд: «Тенденция, или предрасположенность индивида определенным образом оценивать объект или его символ» (Katz, Stotland, 1959, p. 428).

Своеобразным теоретическим и методическим переосмыслением результатов, наработанных в этой традиции, явилась концепция диспозиционной регуляции социального поведения личности, разрабатываемая В.А.Ядовым и его сотрудниками. Диспозиции личности В.А.Ядов рассматривает как «фиксированные в ее социальном опыте предрасположенности воспринимать и оценивать условия деятельности, а также действовать в этих условиях определенным образом» (Саморегуляция…, 1979, с. 3). Диспозиции личности имеют смысловую природу: В.А.Ядов прямо характеризует диспозиционные структуры как поведенческий аспект личностных смыслов (выступление на факультете психологии МГУ 14 ноября 1979 года).

Связь между социальными установками, с одной стороны, и отношениями и фиксированными установками – с другой, прослеживается без труда. Понимание аттитюдов как фиксированных социальных установок является довольно распространенным в работах представителей школы Д.Н.Узнадзе (Надирашвили, 1974; Прангишвили, 1975; Сарджвеладзе, 1981 и др.). Существует и другая точка зрения, сближающая аттитюд и отношение, но резко разводящая его с установкой: согласно мнению В.В.Григолава (1986), аттитюд и установка Д.Н.Узнадзе не имеют между собой ничего общего. Приводимые В.В.Григолава аргументы не опровергают, однако, правомерность рассмотрения социальной установки как специфического частного случая фиксированной установки. Наиболее конструктивной нам представляется уже изложенная несколько выше позиция Ш.А.Надирашвили (1970), согласно которой осознанное отношение и неосознанная установка представляют собой стороны одного целого – социальной установки.

Вместе с тем, в нашем контексте указание на социальность установки представляется излишним. Дело в том, что личностные структуры, в которых фиксируется смысловой опыт субъекта, имеют принципиально одно и то же строение вне зависимости от того, регулируют ли они сферу социального поведения или иные сферы деятельности. Если отвлечься от генетического аспекта, от истории тех или иных отношений личности, отношения людей к снегу могут быть такими же разнообразными, как отношения к законопроекту, предпочтения тех или иных цветов или фруктов можно определить таким же способом, что и предпочтения тех или иных марок автомобилей или сортов мыла, встреча с кабаном в лесу может оставить такой же след, как и встреча с пьяным хулиганом на темной улице, а выбор попугая в зоомагазине может осуществляться на основе тех же механизмов, что и выбор, за какого кандидата в президенты отдать свой голос. Поэтому социальная установка в строгом смысле слова предстает как частный, хоть и нередкий случай смысловой диспозиции.

Мы видим, таким образом, что в смысловых диспозициях можно выделить содержательную сторону, описываемую понятием отношения, и динамическую сторону, описываемую понятием фиксированной смысловой установки.

Характеристика смысловых диспозиций личности с содержательной стороны, через понятие отношения, является, по сути, феноменологической. Отношения личности могут быть, во-первых, различной степени обобщенности: наряду с отношениями к единичным объектам имеют место отношения к более или менее общим классам объектов (например, отношения к конкретным индивидам – отношение к мужчинам, женщинам, детям, молодежи и т. п. – отношение к людям вообще). Наряду с отношением к целому может существовать отличное от него отношение к части (отношение к городу – отношение к некоторым его районам). Отношения к объектам, соединенным между собой подобными связями, оказывают друг на друга определенное влияние, но тем не менее часто различаются.

При каждом новом столкновении в практической деятельности со значимыми объектами и явлениями, уже существующее отношение к ним субъекта обогащается, дополняется и дифференцируется за счет раскрытия новых смысловых связей, что, в свою очередь, может приводить либо к укреплению, либо, напротив, к расшатыванию исходного отношения. Как метко заметил Г.К.Лихтенберг, «… так называемые плохие люди всегда выигрывают, когда их лучше узнаешь, а хорошие – теряют» (1965, с. 159). Только в деятельности возможно раскрытие смысловых связей и отношений, ведущее к подобной перестройке; при этом важно подчеркнуть, что речь идет именно о смысловых связях, а не о раскрытии содержательных характеристик соответствующих объектов и явлений. Например, критика в мой адрес (даже справедливая) может изменить к худшему мое отношение не к себе, а, напротив, к критикующему, если высокая самооценка для меня более значима, чем адекватность представлений о себе.

О наличии устойчивых отношений мы судим по определенным инвариантным особенностям поведения субъекта по отношению к одним и тем же объектам и явлениям в разных деятельностных контекстах. Вместе с тем непосредственного выхода в деятельность смысловые диспозиции, как уже отмечалось выше, не имеют. Актуализация смысловых диспозиций в конкретной ситуации выражается в порождении личностных смыслов и смысловых установок актуальной деятельности, стремящихся привести направленность деятельности в целом или отдельных ее эпизодов в соответствие с устойчивыми внеситуативными диспозициями.

Ставя вопрос об актуализации диспозиций, мы переходим тем самым к рассмотрению их динамической стороны. Под этим углом зрения в смысловой диспозиции как образовании установочной природы необходимо вычленить составляющие ее внутренней структуры. Мы будем отталкиваться от трехчленной модели строения социальной установки (Katz, Stotland, 1959), в которой выделяются когнитивный, аффективный и поведенческий компоненты. Первый компонент мы интерпретируем как предметную составляющую диспозиции, то есть как отражение (в специфической форме, о которой мы скажем ниже) того объекта или явления действительности, к которому субъект устойчиво «относится». Второй компонент мы интерпретируем как смысловую составляющую диспозиции, то есть как отражение конкретного смысла этого объекта или явления. Наконец, третий, поведенческий компонент, мы, вслед за М.Фишбейном и А.Айзеном (Fishbein, Ajzen, 1975), не считаем необходимым приписывать структуре самой диспозиции. По нашему мнению, смысловая диспозиция к какому-либо объекту или явлению допускает достаточно разнообразный, хоть и ограниченный, спектр действий по отношению к нему. Конкретное действие нельзя вывести из одной диспозиции. Оно определяется актуальной установкой, формирующейся на основе диспозиции под влиянием ситуации и с учетом направленности деятельности, задаваемой мотивом. Таким образом, структура собственно смысловой диспозиции включает в себя лишь два основных компонента: предметный и смысловой. Такая структура диспозиции является отражением структуры деятельности, которая образуется этими двумя составляющими (см. Зинченко, Мунипов, 1976), и обобщенный опыт которой фиксируется в диспозиционной форме.

Смысловые диспозиции выполняют в деятельности смыслообразующую функцию, порождая производные от них личностные смыслы и смысловые установки. Актуальные мотивы являются не единственным источником смысла. Смыслообразование осуществляется также по механизму своеобразной иррадиации отношения: «Друг моего друга – мой друг», «Враг моего друга – мой враг». Источником смысла в этом случае выступают не мотивы, а значимые объекты, отношение к которым укоренено в структуре личности в виде устойчивой смысловой диспозиции [16] . Смыслообразование при этом оказывается никак не связано с контекстом актуальной деятельности. Если в первом случае смысл объекта или явления определяется его «прагматической» значимостью, то во втором – некоторой «предубежденностью» по отношению к нему. Этот механизм смыслообразования, который можно назвать диспозиционным в отличие от первого – мотивационного, довольно отчетливо проявляется в сфере межнациональных отношений, в частности при возникновении и разрастании межнациональных конфликтов. Смысл, который представитель одной нации может иметь в глазах представителя другой, зачастую не только не определяется ролью первого в реализации мотивов второго, но и прямо противоречит этой роли. Смыслообразующим фактором здесь выступает обобщенная смысловая диспозиция по отношению к нации в целом, смысл, которой переносится на отдельного ее представителя. В свою очередь отношение к нации может быть не чем иным, как перенесенным на нацию в целом отношением к конкретным людям – представителям данной нации.

В «Этике» Спинозы описано «в геометрическом прядке», по сути, не что иное, как диспозиционные механизмы смыслообразования. Вот несколько взятых наугад формул, излагающих психологическую механику образования довольно сложных смысловых отношений: «Если мы воображаем, что кто-либо причиняет удовольствие предмету, который мы ненавидим, то мы будем и его ненавидеть» (часть 3, теорема 24); «Если кто воображает, что его кто-либо любит и при этом не думает, что сам подал к этому какой-либо повод, то и он со своей стороны будет любить его» (часть 3, теорема 41).

В.К.Вилюнас, отталкивающийся от анализа Спинозы, приводит довольно точную, на наш взгляд, метафору: «Познавательный “слой”, отражающий объективную действительность, служит по отношению к эмоционально-смысловым процессам субъективного “слоя” своего рода потенциальной схемой, подобно тому, как канавки, проложенные садоводом, создают потенциальную схему распространения воды возможного дождя» (Вилюнас, 1976, с. 134).

В этой связи специального рассмотрения заслуживают отношения диспозиций с мотивом деятельности, который также является источником порождения актуальных смысловых структур. Эти отношения сводятся к двум основным типам. В первом случае сам мотив выступает детерминантом актуализации в деятельности релевантных ему смысловых диспозиций. Например, если у меня возникает нужда в дружеской поддержке, эмоциональном участии, передо мною всплывают образы людей, которые могут мне в этом помочь, то есть актуализируются смысловые диспозиции, в которых зафиксировано мое отношение к ним. В этом случае актуализация диспозиций происходит через посредство их смыслового компонента: решается задача выявления объектов и явлений, имеющих некоторый известный смысл. Естественно, что такие диспозиции органично вписываются в систему смысловой регуляции деятельности, исходящую от мотива; противоречий между мотивом и диспозициями не возникает. Однако возможен и другой путь актуализации в актуальной деятельности устойчивых смысловых диспозиций, а именно через посредство их предметного компонента. Это происходит, когда в ходе деятельности мы сталкиваемся с объектом или явлением, имеющим для нас устойчивый смысл, фиксированный в форме латентной диспозиции. Поскольку актуализирующаяся в этом случае смысловая диспозиция не связана с системой смысловой регуляции данной деятельности, она может явиться источником личностных смыслов и смысловых установок, не совпадающих по своей регулирующей направленности с личностными смыслами и смысловыми установками, детерминированными актуальным мотивом. Рассогласование смысловой регуляции со стороны мотива и со стороны диспозиции проявляется в форме отклонений в течении деятельности и преград к реализации мотива, примеры которых приводились нами при описании эффектов актуальной смысловой установки (раздел 3.2.).

Масштаб помех, вносимых в течение деятельности интерферирующей с ней смысловой диспозицией, может быть различным в зависимости от соотношения «смыслового заряда» диспозиции и мотива деятельности. Сильное рассогласование диспозиции и мотива может породить непреодолимые преграды к осуществлению начатой деятельности. Возможно, однако, еще более разрушительное влияние непреднамеренно актуализировавшейся смысловой диспозиции на протекание деятельности, выражающееся в изменении направленности деятельности, то есть в формировании нового мотива и новой деятельности. Эти процессы были изучены О.М.Краснорядцевой (1986), выделившей в смысловой регуляции деятельности два вида смыслов: смыслы, порожденные актуальной потребностью и актуальным мотивом, и смыслы, порождающие актуальную потребность, то есть переводящие потенциальные потребности в актуальные. О.М.Краснорядцевой удалось экспериментально показать, что внеситуативные личностные структуры – личностные фиксированные установки – активно участвуют в регуляции деятельности, порождая ситуативные эмоции и актуальные установки, взаимосвязанные в единые эмоционально-установочные комплексы. При обнаружении в материале деятельности познавательного противоречия происходит обесценивание смысла актуальной (непознавательной) деятельности, разрушение функционирующего и формирование нового эмоционально-установочного комплекса, обусловливающего побуждение к новой, более ценной, деятельности. Таким образом, именно смысловые диспозиции – личностные фиксированные установки в терминах О.М.Краснорядцевой – предстают как механизм надситуативной активности ( Петровский В.А., 1975), выхода деятельности за рамки ситуативных требований на новый ее уровень, то есть фактически смены деятельности, что возможно благодаря внеситуативному характеру самих смысловых диспозиций.

Таким образом, смысловые диспозиции как внеситуативные смысловые структуры, консервирующие инвариантный жизненный смысл объектов и явлений действительности, являются не только латентными структурами. Их актуализация выражается в порождении актуальных личностных смыслов и смысловых установок, стремящихся придать деятельности, в которой они возникли, направленность, согласующуюся с направленностью смысловой диспозиции. Актуализация смысловой диспозиции может происходить двумя путями: через ее смысловой компонент, под влиянием мотива деятельности, и через предметный компонент, независимо от мотива деятельности. В первом случае диспозиция включается в систему смысловой регуляции деятельности, исходящую от мотива; во втором случае она порождает независимую от мотива подсистему смысловой регуляции, которая может вступать в конфликт с мотивационной регуляцией. Исход такого конфликта может быть трояким в зависимости от соотношения «смыслового заряда» мотива и диспозиции: осуществление деятельности на фоне помех; невозможность осуществления деятельности из-за непреодолимой смысловой преграды; инициация новой деятельности и отказ от старой. Благодаря этим видам нарушений в протекании деятельности становится возможным эмпирически выделить эффекты диспозиционно-смысловой регуляции деятельности, несмотря на ее опосредованный характер, выражающийся в том, что влияние на протекание деятельности оказывает не сама диспозиция, а порожденные ею личностные смыслы и смысловые установки актуальной деятельности. В заключение мы можем определить смысловую диспозицию как отношение к объектам и явлениям действительности, имеющим для субъекта устойчивый жизненный смысл, которое консервируется в форме фиксированной установки и проявляется в эффектах личностно-смысловой и установочно-смысловой регуляции, не связанной с мотивом актуальной деятельности.