«За время пребывания Владимира Путина в Кремле демократии в России стало гораздо меньше»,◦— утверждают критики президента. «Демократии при Путине меньше не стало, просто она стала иной -более суверенной»,◦— отвечают критикам апологеты. «В России демократии не было и нет, и Путин здесь ни при чем◦— такая страна»,◦— уверены третьи.

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ ДЕМОКРАТИИ

Что и говорить, с приходом к власти Владимира Путина Кремль предпринял целый ряд шагов, которые вполне могут быть квалифицированы как «зажим демократии в России». Между тем «зажим демократии» как таковой вряд ли являлся целью путинского президентства. Для Путина, что бы ни говорили, с первых его дней в Кремле именно отсутствие управляемости (а вовсе не избыток демократии) являлось проблемой номер один. Понятно, что там, где «избыток демократии» мешал повышению управляемости, чем-то приходилось жертвовать…

Будучи убежденным государственником, Путин взял курс прежде всего на создание эффективной (в его представлении) системы управления. Ставка при этом была сделана на бюрократию и госаппарат, поскольку иных институтов (мощных партий и общественных организаций, сильного местного самоуправления, честной судебной системы и пр.), на которые можно было бы положиться, просто не существовало (нет и сейчас). В историографии такой метод называют «революциями сверху»: их движущей силой традиционно выступает «просвещенная бюрократия» (в смысле◦— более просвещенная по сравнению с основной массой бюрократов)…

Нужно быть справедливым: «демократия по-русски» и до Путина была далека от идеала. Чтобы не вдаваться в нудное перечисление ее изъянов, можно назвать главный из них◦— отсутствие интереса к политике (даже еще шире◦— к любым коллективным действиям) у широких слоев населения. А с точки зрения управленческой логики глупо доверять выбор вектора развития ядерной державы людям, не умеющим толком договориться между собой о том, кто должен отвечать за чистоту в лифте и сколько собирать денег на домофон. Демократический выбор вектора в 90-е годы не мог не обескураживать, в том числе и продвинутую часть электората. Еще бы: в фаворитах избирательных гонок ходили то ЛДПР 93-го года разлива, то КПРФ разлива 95-го года, то полуживой Ельцин, еще за полгода до выборов 96-го◦— самый непопулярный политик страны. Народный выбор то и дело приходилось корректировать.

В результате к концу 90-х у «просвещенной» части госаппарата стало складываться представление о том, что институты и процедуры, традиционно именуемые демократическими, вовсе не самоценны. Их реальная «цена» связана исключительно с тем, в какой степени они помогают (или мешают на данном этапе) реализовывать основные функции государства.

Логика Путина, насколько ее можно реконструировать на сегодняшний день, была такова: сначала отстроить управленческую вертикаль (с неуправляемой системой невозможно работать и просто опасно иметь дело), затем с ее помощью и если понадобится достроить недостающие демократические элементы российской государственности (те же партии, судебную систему и т.д.). Естественно, немалую роль в выборе последовательности и тональности действий власти сыграла конкретная политическая конъюнктура.

Вероятно, в этом контексте и стоит рассматривать основные новации путинского правления.

ЦЕНТР И РЕГИОНЫ

Переформатирование федеративных отношений в большой степени стало ответом центра на усилившиеся в конце 90-х притязания региональной бюрократии на федеральную власть. Провозгласив курс на «сохранение единства страны», Путин действительно занялся выстраиванием вертикали власти «от Москвы до самых до окраин».

В середине 2000 года Кремль инициировал реформу Совета Федерации: сидевших в верхней палате глав субъектов РФ заменили на «представителей» региональной власти. В итоге СФ перестал быть органом политического влияния регионов на центр, переключившись исключительно на одобрение принятых Думой законов. Почти одновременно с этим была создана система федеральных округов во главе с полпредами президента, фактически осуществляющими контроль за ситуацией на местах, а также механизм ответственности губернаторов за неисполнение решений федерального центра.

Следующий этап переформатирования отношений центра и регионов связан с отменой прямых губернаторских выборов. Решение об этом было обнародовано вслед за трагедией в Беслане◦— осенью 2004 года, хотя напрямую с ней связано не было: отмену выборов начали готовить задолго до теракта.

Еще один элемент переформатирования◦— изменение порядка формирования (с параллельным расширением полномочий) региональных парламентов. Выборы в местные ЗакСобрания получили мощную партийную составляющую (от 50% до 100% ЗакСов формируется по партспискам). Вместе с этим именно ЗакСам было доверено «наделять полномочиями» выдвинутых президентом кандидатов в главы регионов.

В итоге ставшая было критической для центра в последний период ельцинского президентства власть региональных элит (и стоящих за ними финансово-промышленных групп) оказалась под жестким контролем.

Представители ФПГ отнюдь не потеряли интереса к регионам, но теперь центр получил возможность самостоятельно решать, «кто из них более матери-истории ценен». Что касается граждан, в одночасье лишившихся возможности избирать глав регионов, то они, похоже, не сильно расстроились. С одной стороны, сказалась усталость◦— использование черного пиара ставленниками одних ФПГ против других к тому моменту давно уже стало «визитной карточкой» региональных предвыборных баталий, с другой◦— убежденность в том, что «Путин плохого (в данном случае губернатора) не посоветует».

«КРУПНОПАРТИЙНАЯ» СИСТЕМА

«Партизация» региональных выборов стала частью не только действий по корректировке отношений центра и регионов, но и элементом создаваемой новой партийной системы.

К концу 90-х многопартийная система, сформировавшаяся после отмены монополии КПСС на власть, переживала очевидный кризис. Партии перестали быть «приводными ремнями» демократии (даже если когда-то таковыми и были). По сравнению с началом 90-х население стало гораздо аполитичнее, партии◦— кулуарнее («их влияние часто не распространяется за пределы Садового кольца»,◦— говорили про значительную их часть). И самое главное: партии, за отсутствием реальной связи с массами, все активнее становились рычагами олигархического влияния на власть, в том числе и путем неприкрытого думского лоббизма.

Приступив к «равноудалению олигархов», Путин одновременно инициировал реформу партийной системы.

Процесс был запущен летом 2001-го с принятием закона о политпартиях, фактически делавшего партии (и только те из них, которые соответствуют установленным в законе жестким критериям, в том числе по численности членов: сначала не менее 10 тыс., ныне◦— не менее 50 тыс.) единственными субъектами избирательного процесса.

Происшедшая одновременно с отменой губернаторских выборов отмена выборов в Госдуму по одномандатным округам (2004 год) стала важным этапом формирования так называемой крупнопартийной системы, в пользу создания которой неоднократно высказывался Путин. Теперь (реально◦— с декабря 2007 года) Дума должна состоять только из партийных депутатов.

Произведенные вслед за этим корректировки выборного законодательства (повышение думского «проходного» порога с 5% до 7%, запрет на участие в выборах избирательных блоков, фактическое введение «императивного мандата», не дающего возможности партийным депутатам голосовать вопреки решениям партийных органов, и т.д.) лишь отшлифовали систему.

Изменившиеся правила партийной игры привели к фактическому исчезновению карликовых партий, ликвидации «бизнеса на партстроительстве» (когда под выборы создаются партматрицы с целью дальнейшей перепродажи) и прямого олигархического влияния на партийные массы, а также к укрупнению оставшихся на плаву партийных структур. И хотя шансом «объединиться, чтобы выжить» воспользовались далеко не все субъекты партийной системы, процесс, что называется, пошел. Самый яркий пример◦— «Справедливая Россия», вобравшая в себя группу мелких партий и теперь (не без благословения из Кремля) всерьез претендующая на часть мест в Думе. А для этого весьма больно пощипывающая любимое детище Кремля◦— «Единую Россию».

Двух-трех-четырехпартийная система представляется ее создателям весьма эффективной. Причем не только с точки зрения управления политическим процессом как таковым (а это для Кремля по-прежнему одна из приоритетных задач), но и в плане создания действующей и стабильной парт-системы, в рамках которой контроль над парламентом по очереди переходит от одной влиятельной партии к другой. Таким образом, рассуждают в Кремле, выборы в Думу из «судьбоносного выбоpa пути развития России» становятся рутинным определением приоритетов социально-экономического развития. «Чтобы было как в Америке», как выразился один «партстроительный» чиновник. В шутку, разумеется.

ПРОЦЕДУРА ПРЕЖДЕ ВСЕГО

Предпринятое затем изменение выборной процедуры, собственно, и предназначалось для того, чтобы все-таки «было не как в Америке». После серии происшедших при поддержке Запада «цветных революций» Кремль всерьез обеспокоился возможностью экспорта «оранжевых технологий» в Россию. Лежащие в основе технологии «перехвата власти» методы (среди них создание «своей» оппозиции, вывод на улицу возмущенных, преимущественно молодежных, масс, оспаривание итогов выборов и др.), по мысли кремлевских политтехнологов, должны были оказаться по определению неприменимы к России. Стоит ли удивляться, что именно в этот период возник термин «суверенная демократия»…

Одновременно с выстраиванием партийной системы была отстроена выборная процедура (ведь демократия, как известно, это прежде всего процедура).

Во-первых, было создано и ежегодно шлифуется антиэкстремистское законодательство (экстремизм в России и без «оранжевых» угроз серьезная проблема): участникам выборного процесса◦— реальным и потенциальным◦— были обозначены рамки допустимого политического поведения. Во-вторых, были внесены поправки в избирательное законодательство (отмена графы «против всех» и порога явки избирателей), серьезно затрудняющие возможности для манипуляций процедурой и итогами выборов со стороны «побежденного меньшинства». Отныне можно сколько угодно призывать к бойкоту «нечестных выборов» и к голосованию против всех неугодных кандидатов◦— практического значения это иметь не будет.

ЧЕТВЕРТАЯ ВЛАСТЬ

«Средства массовой информации, особенно телеканалы, чрезвычайно эффективные с политической точки зрения, Путин поставил на службу государству, вырвав их из рук олигархов»◦— упрощенно действия Кремля вполне укладываются в эту не раз озвученную кремлевскими чиновниками шаблонную схему. «Равноудаление олигархов» по определению не могло не сопровождаться «равноприближением» к власти главного (помимо денег, разумеется) олигархического ресурса влияния◦— телевидения.

А поскольку процесс «собирания каналов» протекал одновременно с контртеррористической операцией на Северном Кавказе, характерные для военного времени элементы «фильтрации базара» не могли не отразиться на содержании поставляемой телеканалами информации.

Тем более что ТВ стало важным проводником «государственной точки зрения» на события в стране и мире.

КРЫША И ПУСТОТА

Подведем некоторые итоги. Модель демократии, построенная в России при Путине, очевидно, по-прежнему далека от совершенства. И вовсе не потому, что в основных своих чертах она не похожа на те или иные западные образцы (последние ни образцами для нас, ни тем более «совершенствами» не являются). И даже не в силу того, что кто-то (сам Путин или «плохие бояре») эту демократию зажимает: субъективный фактор в истории всегда имеет место быть, но он не решающий.

Главная◦— содержательная◦— причина в другом: демократия в России по-прежнему напоминает здание, которое начали строить с крыши. Возможно, потому, что сама по себе демократизация середины 80-х◦— начала 90-х годов стала следствием не столько социальной активности «снизу», сколько порождением очередной «революции сверху»◦— взятого горбачевской «просвещенной бюрократией» курса на «демократизацию советского общества», «гласность» и «перестройку». В перестроечной эйфории, когда, собственно, и началось возведение этой замысловатой для России конструкции, о фундаменте и стенах как-то не подумали (не успели?), а потом и вовсе времени не оказалось.

Теперь обрушить уже имеющуюся «крышу», чтобы одним махом избавиться от нависшей (в буквальном смысле) проблемы, не просто жалко, это не просто «два шага назад»◦— это еще и весьма и весьма травмоопасно. Слишком большая и слишком «запущенная» страна, чтобы гадать на ромашке◦— «завалит или не завалит».

Между тем «фундамента» (например, в виде тяги людей к реальному самоуправлению) и «стен» (скажем, в виде мощных муниципалитетов, зависимых от граждан местных СМИ и общественных комитетов в защиту двора от точечной застройки) по-прежнему нет или они только начинают возникать. До тех пор пока ситуация такова, на месте отсутствующих «несущих конструкций» неизбежно будут возникать «опоры-времянки», сконструированные «просвещенной» (или не очень◦— какой есть) бюрократией. Либо в надежде на то, что когда-нибудь на их месте возникнет что-нибудь настоящее. Либо◦— просто для того, чтобы конструкция раньше времени не рухнула…

Впрочем, как говорят детские психологи, если ребенку не доверять что-то делать самостоятельно, он никогда ничему не научится. Правда, продолжают психологи, поначалу доверять нужно дозированно: так, чтобы дитя, не дай бог, не свернуло себе шею. Так и живем: бережем шею…

«Профиль» № 27 (535)