Итак, почти полтора столетия название Биармии не появлялось на картах издателей географических атласов и на страницах книг западных писателей, пока в 1673 году во Франкфурте не вышел объемный труд немецкого филолога Иоганна Шеффера (1621–1679) под названием «Лаппония» («Lapponia») – древнее обозначение Лапландии.

Задавшись вопросом, почему Биармия исчезла с карт Европы, он принялся за изучение сведений древних авторов. Так, анализируя карту Олауса Магнуса, Шеффер сделал вывод, что одна и та же страна на Севере у скандинавских и исландских составителей саг называлась Биармией, а у западноевропейских писателей – Скридфиннией, Скритифиннией. В конце концов, устоявшуюся традицию изображать Биармию на Кольском полуострове неожиданно нарушил другой немец – Генрих Бангерт.

После выхода в 1659 году третьего издания книги Гельмольда «Славянская хроника» имя Генриха Бангерта стало хорошо известно широкому кругу любителей истории из-за своих подстрочных, часто весьма пространных примечаний к этой книге, имевших отношение к знаменитому сочинению Саксона Грамматика. Вероятно, взяв за основу его сообщение о дальней и ближней Биармии, Бангерт вдруг значительно расширил границы первой страны (дальней Биармии), отождествив ее при этом с Пермью Великой. Эта глубочайшая ошибка средневекового комментатора привела к тому, что позднее его мысль о тождестве Биармии и Перми без разбору стали цитировать, причем это продолжается, на наш взгляд, по сей день. Итак, Генриха Бангерта можно уверенно назвать «отцом» рождения Биармии-Перми. И последователей такого утверждения, как показывает практика, оказалось очень много.

После Полтавского сражения в 1709 году, когда Петр I разгромил шведскую армию Карла XII, к русским попало в плен очень много солдат и офицеров, сосланных позднее в Сибирь. Среди них был подполковник Филипп Иоганн фон Страленберг (1676–1747), ставший впоследствии всемирно известным исследователем Севера. Он, конечно, мог и не иметь представления о знаменитых комментариях Бангерта, вероятней всего, так и было на самом деле. Однако это не помешало ему в своем историко-географическом описании Северо-Восточной Европы и Сибири одному из первых прийти именно к такой же мысли отождествления Перми и Биармии, указав на звуковое сходство в этих двух названиях, и поэтому посчитать их за одну и ту же страну.

Хотя стоит отметить, позднее Страленберг изменил свое мнение и расположил Биармию в Карелии и Подвинье со своей столицей в Холмогорах. Он пишет, обнаруживая знакомство с произведениями Саксона Грамматика и Снорри Стурлусона: «Биарма же, которая ныне Карелией называется, прежде имела особливых своих королей, которые славою были не меньше финских и других полуночных королей. <…> В бога почитал народ сей идола Юмалу, которому сооружен был богатый храм. И что народ сей такожде построил многия городы и ярмарки учредил. <…> При сем я напоминаю учиненную от меня Табель полиглотическую [еще один труд Страленберга. – Авт. ], в которой можно видеть, что Фины, Пермяки и Биармы, також и Остяки говорят одним языком».

Как видно из этих строк, он все же различал жителей Перми и коренное население Биармии, т. е., получается, это не одна и та же страна, причем Биармию он отождествляет уже с Карелией. Из «Шведской библиотеки» Страленберг приводит одно интересное известие о Биармаланде: «Йокуль Седьмой, король Финляндский, имел мир и согласие со всеми своими соседы, с жителями же Биармскими учинил мирный завет, которыя тогда великое купечество с финляндцами производили, чему и Торфей [Тормод Торфей. – Авт. ] в гистории Норвегской согласует, объявляя, что область Биарма лежит на реке Двине и по Белому морю (то есть вышепомянутыя Холми или Колмогоры)». Кстати, упомянутый труд, составленный профессором права Христином Неттельбладтом (1696–1775), включало в себя неизвестное отечественным историкам анонимное латинское сочинение 1670-х годов «Хроника Финляндии», в котором перечислены 14 доисторических королей Финляндии, и что очень любопытно, там упоминались и короли (цари) соседней с ней страны – Биармии.

Итак, из двух появившихся Биармий, одну из которых он соотносил с Пермью, а другую с Карелией и Двиной, все же, в конце концов, Страленберг вместе с Тормодом Торфеем склонился в пользу последней. То есть он отождествил Холмогоры (а значит, Холмгардию) с Биармией, расположенной в Подвинье и на берегах Белого моря, богатой «рыбьим зубом», солью, шкурами морского зверя, салом, удивительной охотничьей птицей – соколом, мамонтовой костью и другими товарами.

Конечно, труд Страленберга оказал значительное влияние на последующих исследователей. Его книга в короткое время стала известна широкому кругу ученых, он становится самой яркой и авторитетной фигурой в изучении Севера и в частности Биармии. Позднее его отождествление Биармии с Пермью было принято отечественными и зарубежными историками безоговорочно, как нечто, не требующее доказательств.

* * *

Известный русский историк Василий Никитич Татищев не стал таким исключением. Он все сделал для того, чтобы интереснейшее сочинение Страленберга о древностях Российского государства вышло в России, но, к сожалению, у него ничего не получилось с этой затеей.

Они были хорошо знакомы, эти будущие две знаменитости. Еще находясь в Тобольске, накануне своего отъезда на родину, пленный швед встречался с нашим знаменитым историком, в то время управляющим казенными заводами на Урале. По долгу государственной службы, а именно для обучения молодых русских мастеровых горному делу и вербовке шведских мастеров для горных предприятий Урала, по указанию царя В. Н. Татищев в 1724 году был направлен в Швецию, где пробыл почти два года.

Находясь в Швеции, он не упустил возможности познакомиться с учеными, побывать в библиотеках и архивах в поисках материалов, связанных с историей Российского государства. В Стокгольме Татищев общался с учеными, знавшими скандинавские саги и предания о походах норманнов на восток. Там он снова встретился со Страленбергом. И позднее, когда писал российскую историю, В. Н. Татищев использовал исследования по Северу Страленберга, в том числе его сообщения о Биармии.

Как же дает объяснение названию Биармии и где располагал ее сам В. Н. Татищев? Во-первых, подобно Страленбергу, он отождествил ее название с Пермью и дал свое объяснение происхождения имени этой северной страны: «Бярмия, у оных писателей довольно часто упоминаемая область великая. Имя сие, думаю, сарматское, а поскольку тутошние сарматы вместо Б употребляли П, то имеет быть Пярмия. В оном языке точного значения названия не нахожу, а подобные ему Периама, – вольная земля или республика, Убеурма, или Пеурма – Оленья земля… по множеству тогда оленей, которых и ныне еще немало, Оленья земля могла быть именована».

Границы Биармии Татищев расширил от Финляндии до Уральских гор, включив в нее Карелию, Лапландию, Русь, Поморье с Пермью. Эту территорию, названную позднее новгородцами Поморьем, великий историк впервые отождествил со скандинавской Биармией. Одновременно Татищеву можно отдать пальму первенства в ошибочном выводе о происхождении ее названия от летописной Перми. Вероятно, он был введен в заблуждение, как и Страленберг, их звуковым сходством.

* * *

Поэтому не стоит удивляться, что не смог избежать отождествления Биармии и Перми и наш знаменитый земляк Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765) – поэт, художник, ученый-естествоиспытатель мирового значения, поборник отечественного просвещения, развития русской науки, экономики, прекрасно владеющий более чем 30 иностранными языками и ко всему прочему – еще замечательный историк. В своей знаменитой «Древней Российской истории» М. В. Ломоносов, ссылаясь на «северных авторов» (Снорри Стурлусона, а также Саксона Грамматика), пишет о Биармии буквально следующее: «Пермия, кою они Биармией называют, далече простиралась от Белого моря вверх, около Двины-реки, и был народ чудской сильный, купечествовал дорогими звериными кожами с датчанами и с другими нордмандцами. В Северную Двину с моря входили морскими судами до некоторого купеческого города, где летом бывало многолюдное и славное торговище: без сомнения, где стоит город Холмогоры, ибо город Архангельской едва за двести лет принял свое начало (в 1584 году. – Авт.). Народ почитал идола Иомалу, что на ливонсокм, финском и на других чудских диалектах бога значит».

Кстати, эти «северные авторы», при всем нашем уважении к великому земляку, никогда Биармию не называли Пермью, – они вообще не знали такого топонима и этнонима. Но что самое интересное в данном фрагменте, М. В. Ломоносов отождествляет Биармию с Пермью, вероятно, позаимствовав такие сведения у Страленберга, но локализует ее, однако, на Северной Двине, взяв это из исландских саг Снорри Стурлусона, а столицей Биармии объявляет Холмогоры, вероятно, благодаря сведениям своего постоянного научного оппонента – академика Герарда-Фридриха Миллера (1705–1783). Только аргументация у Ломоносова иная – потому Холмогоры были главным торговым местом Биармии, что в те времена еще не существовало города Архангельского.

Стоит еще подчеркнуть, называя столицей Биармии Холмогоры, М. В. Ломоносов выступает против отождествления их с Холмгардом скандинавских саг. В своих замечаниях к диссертации Г.-Ф. Миллера русский ученый пишет, что ни в коем случае нельзя производить имя города Холмогоры от Холмгардии: «Имя Холмогоры соответствует весьма положению места, для того, что на островах около его лежат холмы, а на матерой земли горы, покоторым и деревни близ оного называются, например, Матигоры, Верхние и Нижние, Каскова гора, Загорье и прочее».

Не будем комментировать такое, мягко говоря, наивное объяснение нашего знаменитого земляка, ведь кому как не ему было знать, родившемуся в этих местах, что никаких высоких холмов, тем более гор на островах, где он родился, отродясь не бывало. В русских летописях, начиная с XIV века, эти места отмечены под названием Колмогоры, вероятно, образованные от угро-финского слова Кольм – значит три.

* * *

Вероятно, не избежал влияния Страленберга и Ломоносова Михаил Дмитриевич Чулков (1743–1792), по праву названный историками «Отцом русской коммерции» за создание своего интереснейшего фундаментального многотомного труда «Историческое описание российской коммерции при всех портах и границах…». М. Д. Чулков, опираясь на известия византийского историка Лаоника Халкокондила (1430–1490), книгу далматинского историка Мавро Орбини (ум. 1614) «Славянское царство», произведения Снорри Стурлусона, Саксона Грамматика, а также – на упомянутых историков, представил живописную картину торговых отношений на Севере в древние времена.

Хотя Чулков, как и предыдущие авторы, является сторонником отождествления Биармии с Пермью, однако столицей древней Биармии у него являются наши Холмогоры: «Славены-руссы производили торговлю мехами и прочими товарами на Белом море и по Северному океану еще до времен Рюрика. Пермия или Биармия далече простиралась от Белого моря вверх около Двины реки, где обитал народ чудской сильный, купечествовал дорогими звериными кожами с датчанами и другими нормандцами. В Северную Двину реку входили с моря морскими судами, где летом бывало многолюдное и славное торжище. Без сомнения, где стоит город Холмогоры, бывший столицей древней Биармии».

Знакомы Чулкову и путешествия арабских купцов. Он подробно рассказывает о былом торговом величии Перми и значении ее столицы Чердыни, как связующего звена между торговцами из Персии, Индии и племенами, обитающими на побережье Ледовитого океана, а также говорит о древних водных путях, соединяющих юг и север Европы и Азии: «Пермия имя сей стране осталось от древней северной области Биармии, которая до Рурика, праотца великих князей Российских, имела собственных своих государей, мужеством и воинами славных, и простиралась от рек Вишеры и Печеры к западу даже до Финляндии… Из древнего города Чердыни, или стоявшего от него в 25 верстах, на самом берегу реки Камы города, которого и ныне знатные развалины еще видимы, где находят множество золотых и серебряных вещей, из древних купеческих городов Волгары и других, яко центра европейской и азиатской торговли, в Северный океан рекою Печерою; а в залив онаго или Белое море Двиною, также и из Скифскаго и Белаго или Мурманскаго моря, в оные города ходили купеческие караваны. А иногда индийские и персидские купцы из Каспийскаго моря реками Волгою, Камою, Печерою и Двиною в Северный океан, или по тогдашнему названию в Скифское море, для торговли со Швециею, Норвегиею и прочими государствами приходили».

Конечно, трудно согласиться с таким утверждением историка, что индийские и персидские купцы от берегов Индийского океана доходили прямиком аж до самой северной оконечности Европы и торговали с Норвегией. Из рассказов самих же арабских путешественников известно, что севернее Чердыни они не поднимались. Столица Перми являлась тем главным конечным торговым перевалочным пунктом, где они продавали или обменивали свои товары северным племенам на мех и пушнину, моржовую и мамонтовую кость, а также другие товары, чем была богата тогда «полунощная» земля.

А то, что сквозные торговые пути реально существовали, не подлежит сомнению. Только персидские и индийские товары перевозились дальше на север по волокам и рекам не арабскими купцами, а северными племенами, теми самими биармами исландских саг. И свозились товары к другому важному торжищу на Севере, в селение, где позднее появились летописные Колмогоры или, может быть, в Пур-Наволок на берегу Северной Двины, где впоследствии на месте древнего биармийского святилища вырастет монастырь Святого Михаила Архангела.

* * *

Почти в одно время с М. Д. Чулковым, задумавшим написать книгу об истории российской торговли, в 1770 году в путешествие по Пермскому краю отправился Николай Петрович Рычков (1746–1784). Находясь на военной службе, капитан Н. П. Рычков принимал участие в экспедиции известного естествоиспытателя, академика П. С. Палласа по Казанской, Оренбургской, Уфимской, Вятской и Пермской губерниям.

Побывав в Пермской губернии, Рычков стал считать Чердынь «первенствующим и старейшим из всех селений Пермии», хотя это, наверное, было очень смелое заявление, т. к. известно, что до прихода в эти края Стефана Пермского та не упоминалась в русских летописях. При описании Соликамской провинции Рычков, делая выкладки о древностях пермских, отождествил ее, как и предыдущие авторы, с Биармией, в которой «обитали чюди, соединенные с некоторыми поколениями славянского народа».

В своих «Записках» капитан Рычков уже не говорил так прямо о том, как предыдущий автор, что арабские купцы от Каспийского моря совершали торговые путешествия до Белого моря, он говорит о конечном пункте их поездок – Чердыни: «Предания народные утверждают, что индианцы и персияна, приходя до устья реки Волги, оставя свои корабли, перегружались в такие суда, коими удобные можно пройти вверх по рекам Волге и Каме до города Чердыня. В чем состоял торг между древними народами, наверное, неизвестно; однакож можно думать, что индийцы привозили к ним золото, серебро, шелковые товары и т. п.; напротив того, здешние народы продавали им пушной товар, которым они в самой древности изобиловали паче всех других народов».

Если же говорить о связях народов северо-востока со среднеазиатскими и восточными странами, то, по мнению исследователей, они существовали с мифических времен, с рубежа античного мира и раннего Средневековья. В ту пору существовало два вида основных торговых путей: водный – волжский и сухопутный – караванная дорога через Урал, Сибирь и Центральную Азию. Такие связи подтверждаются археологическими находками.

Более трех столетий назад появились первые сведения о том, что в северной части России и в прибалтийских странах иногда стали обнаруживать клады с монетами древнего Востока. Как они могли оказаться на севере Руси, откуда занесла их нелегкая в такие отдаленные края? У наших летописцев ничего не говорится о столь древних временах. История российская начинается, как вы знаете, с пришествия Рюрика со товарищи на новгородскую землю в 862 году, а найденные арабские монеты относились к периоду не только IX–X столетия, но даже к VII–VIII векам.

В 1846 году вышла книга молодого ориенталиста П. С. Савельева, в которой ученый представил все сведения о найденных в России кладах с арабскими или, как их еще называют, куфическими монетами. Долгое время нумизматы прошлых веков больше обращали внимание на римские или римско-византийские монеты и медали, незаслуженно обходя вниманием монеты мусульманских народов. А они все же были интереснее для науки, т. к. давали возможность четко фиксировать определенный период сношения между арабскими странами и теми государствами, где они найдены, по одной главной причине. При вступлении на престол каждый новый восточный правитель старался перечеканить монеты своих предшественников, заменяя их новыми с собственным именем и титулом, которые, в свою очередь, быстро вытесняли из обращения прежние.

В европейских странах ученые давно отметили эту особенность куфических монет. Поэтому, например, в Швеции государство с начала XVI века присвоило себе право на все клады, найденные на ее территории и тем самым сохранило их для науки. С 1547 года там начали описывать местонахождение отысканных кладов и их содержание. А в 1775 году ученый Ауривилиус сделал первое перечисление кладов с восточными монетами, открытых в Швеции.

В это же время стали поступать сведения из России о подобных находках с серебряными куфическими монетами. Именно тогда и возник вопрос, каким образом эти монеты появились на севере Европы. По мнению другого шведского ученого, Олофа Тихсена, куфические монеты были занесены в Швецию через Россию путем торговли, и именно посредством русских купцов, торговавших с арабами на берегах Каспийского и Черного морей.

Первое известие о кладе с арабскими монетами, найденном в России, относится к 1785 году. К сожалению, после него еще долгое время никто не обращал внимания ни на местонахождение кладов, ни на их содержание. Между тем большая часть кладов выкапывалась и частенько попросту уничтожалась путем переплавки монет в слитки у местных кузнецов, естественно, не оставляя следов для истории. Так, например, на берегу Ладожского озера, в 12 верстах от устья Волхова, был найден клад, оцененный в баснословную для тех лет сумму – более семи тысяч целковых. Подобный по стоимости клад был обнаружен и в Великих Луках. Однако вся эта огромная масса монет из бочонков быстро перекочевала в плавильные тигли.

Начало торговых отношений арабских стран с Северо-Восточной Европой можно определить только по монетам, находимым в кладах на упомянутой территории. Так как самые древние из этих монет принадлежали к концу VII века, то, следовательно, утверждал П. С. Савельев, исторически начало торговых отношений России с Востоком можно отнести к VII столетию, хотя позднее он пересмотрел свою точку зрения, обнаружив клад исключительно из серебряных сасанидских монет V и VI веков. Однако исследователи прошлого столетия высказали мысль, что связи Севера и Востока имеют более древнюю историю.

Польский ученый С. Пржеворский (1933) датировал начало торговых отношений более ранним временем, заметив, что «торговые связи между Передней Азией и Восточной Европой можно проследить, начиная со второй половины III в. до н. э.». Он утверждал, уже в начале нашей эры персидские купцы совершали торговые поездки на Север, за Волгу и Каму, «в районы финно-русских племен, чтобы приобрести там меха». Более того, по его данным, в Пермской губернии (недалеко от Гладенова) были найдены монеты основателя Кушанского государства (расположенного в верховьях реки Амударьи) – царя Кадфиза I, царствовавшего с 30-х гг. до н. э. по 10 г. н. э.

Сведения о торговых связях Востока и Севера можно найти в книгах арабских писателей. Арабы описали торговые операции своих современников, соотечественников-купцов, осуществляемых на крайнем северо-востоке Европы, целью которых было приобретение дорогих северных мехов, моржовой кости, соколов-кречетов, янтаря, жемчуга, воска, меда и прочих товаров, которыми была богата северная земля. Для их обмена использовались арабские деньги, что подтвердили позднее искатели подземных кладов. Кроме наличных монет, за все перечисленные товары жителей Севера арабы, персияне и хоремзцы платили традиционными восточными изделиями: драгоценными камнями, бисером, булатными клинками, шелковыми и шерстяными тканями, овощами, пряностями, вином, парчою, а также очень важным для северных зверобоев оружием – гарпунами и баграми, используемыми ими для рыбной и звериной ловли.

В 921 году Аббасидским халифом Муктадиром из Багдада на берега Волги в Булгар для проповедования мусульманской религии был отправлен посол Ахмед ибн-Фадлан ибн-аль-Аббас ибн Рашид ибн Хаммад.

Здесь речь ведется, конечно, не о современной Болгарии, а о Булгарском царстве, существовавшем в верховьях Волги в X–XIV веках. Столицей являлся город Булгар, позднее названный Биляром, расположенный в 14 верстах от Казани. По словам арабов, он являлся крупнейшим торговым городом Европы, где имели свои складочные места и фактории купцы со всех концов света. Сюда приезжали купцы из Западной Европы, из Скандинавии, из Новгорода и Киева. В особенно большом количестве приезжали сюда восточные купцы. Арабы достигли этого города, вероятней всего, по Волге, поднимаясь по реке против течения.

Естественно, торговые сношения булгар с арабскими купцами не носили постоянный характер, а совершались в одни и те же месяцы, обычно в летне-осеннее время, когда реки были не покрыты льдом. Вероятно, именно такие периодические встречи северных и восточных купцов, заранее знающих, что они продадут именно тот или иной товар и в определенное время, послужило прообразом будущих крупнейших ярмарок. В то же время справедливей было бы сказать, что все города IX и X веков, тот же Булгар, собственно были не городами в широком понимании этого слова, а носили характер меновых дворов кочевых народов.

В те времена город Булгар являлся самым северным пунктом непосредственной торговли Халифата и крайним пределом путешествий арабов, в том числе проповедника мусульманской религии ибн-Фадлана. По завершению своего путешествия все виденное и слышанное он изложил своему повелителю в «Донесении Ахмеда ибн-Фадлана, посланника Муктадира к государю славян».

Конечно, стоит сразу отметить, что не все товары, вывозимые из Булгара, были произведены в Волжской Булгарии – те же моржовые клыки, мамонтовая кость, пушнина, другие товары могли быть добыты только на далеком Севере. Поэтому нетрудно предположить, что жители этого царства входили в торговые отношения с соседними странами северо-востока и северо-запада будущей России – Югрою, Биармией, Эрзою, Весью, может быть, и Муромой и Мерей.

Известная по древнерусским летописям Югра лежала за Уральским хребтом по обе стороны Оби и простиралась на восток до берегов реки Аян. По свидетельству арабских писателей, волжские булгары в X и XI веках производили меновой обмен с жителями Югорского края в какой-то одной точке Урала, не переходя горный хребет. Они выменивали привозимые ими клинки на шкурки пушных зверей.

Особый интерес вызывает сообщение о северном племени под названием вису и одноименной стране, о которых поведал арабскому путешественнику царь Булгарии. Наверное, не ошибемся в заявлении, что наша летописная Весь не что иное, как упоминаемая ибн-Фадланом народ и страна Вису. Она располагалась севернее от летописных муромы и мери (современные Владимирская и Ростовская области) и граничила на севере с Биармией. Весь также посещалась булгарскими купцами, которые ездили туда на ладьях по Волге и Шексне для закупки мехов. Через эту страну они проникали и в Биармию.

Торговую связь веси с булгарами подтверждают находки арабских монет на берегах Шексны и Мологи близ города Весьегонска в XIX столетии. Торговля с весью была исключительно меновая. Арабы называли ее немой, потому что при совершении торга ни продавец, ни покупатель не видели друг друга в глаза. О такой торговле арабский ученый Закария Казвини (умер в 1283 г.) сообщил следующее: «Жители Булгара привозят туда свои товары и торгуют ими. Каждый оставляет свой товар на отведенном для торговли месте, снабжает его своей меткой и уходит. Позднее он возвращается и находит рядом товары, нужные на его родине. Если он доволен ими, то забирает предложенные в обмен предметы и оставляет свои товары; в противном случае он уносит свои товары. При этом продавец и покупатель не видят друг друга».

Чуть позднее автор знаменитого географического трактата под названием «Перечень стран», арабский ученый Абу-л-Фида (около 1300 г.) сделал подобное сообщение о немой торговле, но только уже с обитателями берегов Северного Ледовитого океана. О поездках булгарских купцов на Крайний Север упоминает еще один арабский писатель – Ауфи (X в.).

После сокрушительного поражения волжских булгар от русов князя Святослава и разрушения последними в 969 году Булгара, другим центром арабской торговли становится столица древней Перми – Чердынь. Свидетельством обширной торговли пермяков с арабами служат найденные в Прикамье дорогие украшения из золота и серебра, из драгоценных камней, монеты-подвески, а также знаменитые сасанидские блюда. На территории Пермской области археологами найдено больше половины всех известных в мире иранских серебряных изделий. Это объясняется тем, что на Ближнем Востоке в VII–VIII веках распространялась мусульманская религия, запрещающая изображать людей и животных. И частенько сасанидские блюда, эти массивные серебряные с позолотой подносы с изображением животных и сцен из жизни царей, в большинстве случаев шли на переплавку. Население же северных областей употребляло сасанидские блюда как для украшения жилищ, так и для культовых целей. Их бережно хранили и передавали по наследству от поколения к поколению.

Стоит отметить главную особенность в восточной торговле с Севером. Рынки, подобно Булгару, кроме пермской Чердыни, в то время существовали на Ладоге (Алдейгьюборг), в Холмогорах (Колмогоры) на Северной Двине – столице Биармии, а также на Печоре.

Нахождение на реке Печоре кладов с восточными монетами, а также на берегу Северной Двины дают нам возможность предполагать, что волжские булгары, а позднее пермяки торговали с Биармией. Об этом свидетельствует найденный клад в низовьях реки Северной Двины в 1989 году. Около деревни Боры (Приморский район) на одном из дачных участков случайно был обнаружен глиняный кувшин, в котором находилось около двух тысяч серебряных монет и более десятка ювелирных изделий. Это теперь самая северная находка арабских монет. Специалисты определили, что нумизматическая часть клада представлена тремя саманидскими монетами VIII–IX веков, которые могли появиться с Востока, где они чеканились в городах Средней Азии. Основную же массу монет составляют западноевропейские денарии X–XI веков.

В начале 60-х годов прошлого столетия в ходе экспедиции в верховьях реки Печоры археологом В. И. Канивецом в береговой пещере под названием Канинская была найдена серебряная монета, копия драхмы Сасанидского царя Варахрама V, правившего в 420–430 гг. По определению специалистов, восточная монета принадлежала к одному из типов подражаний драхмам этого царя и чеканена в V–VII веках. Известны всего две точно такие монеты, хранящиеся одна – в Британском музее, другая в Эрмитаже. И до 1989 г. ученые считали, что Канинская пещера является самым северным пунктом находок монет сасанидского круга.

Плененный после Полтавского сражения шведский офицер Иоганн Филипп Страленберг провел в Сибири более 13 лет (1709–1722). Любознательный швед не терял времени зря – изучал историю края, в котором вынужден был обитать, собирал материалы и после возвращения на родину издал книгу «Северная и восточная части Европы», которая долгое время служила основным источником сведений о Сибири. Так вот он в 1730 году писал, что «на реке Печоре и, особенно у города Чордин (Чердынь), или Великая Пермь, в большом количестве встречаются монеты древних халифов». Именно он высказал предположение, будто мнимые «индийцы», прибывшие в Галлию в 62 г. до н. э., о которых упоминал римский историк Тит Ливий, возможно, доходили по суше до самой Печоры, а уже оттуда добрались по морю в Западную Европу.

Конечно, было бы заманчиво для исследователей сделать предположение, что арабы доходили до берегов Белого моря и Северного Ледовитого океана. Ведь доказано наличие старинного волока Шексна – Кубенское озеро – Северная Двина, а также существование древнейшего пушного рынка в районе современных Холмогор (вспомните скандинавские саги).

Более того, имелись другие водные путь на Север. Поднимаясь по Волге, торговцы доходили до впадения Камы, из которой затем по Вишере, Колве и ее притоку Вишерке достигали озера Чусового. Потом из озера по Вогульке поднимались до речки Еловки, здесь выгружали товар и оттуда через горный кряж под названием Печорского волока, длиной до 4 верст, тащили груз до речки Волосницы, впадающей в Печору, и затем плыли к побережью Ледовитого океана.

Еще один путь из Камы шел вначале также по Вишере, Колве, Вишерке, через Чусовое озеро, а затем в речку Березовку до Бухонина волока, тянущегося на 7 верст. По другую сторону волока течет речка Кима, по которой спускались сначала в Вычегду, попадая затем в Северную Двину.

Однако до Холмогор и устья Печоры арабские купцы самостоятельно не доходили, т. к. по свидетельству большинства арабов, всех иностранцев, кто пытался самостоятельно торговать где-то за Булгаром, подстерегали какие-то страшные опасности. Например, арабский писатель Истахри, автор географического сочинения «Книга путей и царств», около 925 года писал: «Никто из них не добирается дальше Эрты, ибо туземцы убивают всех чужестранцев и бросают их в воду». Ему вторил другой арабский писатель Мукадасси: «Ни одному чужестранцу не удается ступить на их землю, не поплатившись тотчас же за это своей жизнью».

Об опасностях, подстерегающих всех, кто поедет дальше Булгара, предупреждал также Ибн-Хаукаль, арабский путешественник второй половины X века: «По торговым делам никто не едет дальше Булгара; никто не едет до Эрзы (Арса? – Авт.), ибо тамошние жители убивают всех встречающихся им чужестранцев».

О том, что арабские купцы не бывали выше Булгара, подтверждает свидетельство еще одного восточного писателя, Сихаба ибн-Фадла ал-Омари (1300–1348): «Купцы наших стран не забираются дальше города Булгара; купцы булгарские ездят до Чулымана, а купцы Чулыманские ездят до земель Югорских, которые на окраине Севера… За Югрою живет на берегу морской народ, пребывающий в крайнем невежестве. Они часто ходят в море».

Почему так были напуганы арабы, кто же мог на них нападать? По мнению некоторых исследователей, вероятно, это были выдумки местных торговцев, тех же булгар и пермяков. Чтобы избежать торговой конкуренции, отпугнуть чужеземных торговцев от основных районов торговли пушнины и сохранить их за собой, местные купцы придумывали жуткие истории о людях-чудовищах и людоедах, обитавших на Крайнем Севере. От арабов эти фантастические сообщения перекочевали позднее в книги писателей Западной Европы.

Восточно-булгарская торговля доходила только до страны Веси (Вису). А выше начинались владения славянских племен, после X–XI веков проникших в Биармию. Подобно скандинавам, новгородцы, а позже и ростовцы-суздальцы вели с Биармией и торговлю и войну. Одну часть этой страны они называли Заволочьем, другую – Печорой, а самую дальнюю – Югорским краем (Югрою). Из Биармии как скандинавы, так и новгородцы вывозили дорогие меха, моржовые клыки, китовый ус и другие товары, которыми была богата здешняя земля.

Самым последним сообщением, свидетельствующим о восточной торговле мехами на Крайнем Севере, является описание великого арабского путешественника Ибн Баттуты (1304–1375), которое относится приблизительно к 1340 году, достигнувшего Булгара, с тем чтобы «увидеть предельную краткость ночи» в этих широтах. Ибн Баттута еще успел сообщить, какие бешеные деньги платили в Индии за горностаевый мех: четыреста динаров за одну шкурку! С тех пор в исторических источниках уже не найти сведений о проникновении арабов в Булгар и к таинственной стране Мрака и Тьмы.

Более 400 лет просуществовала эта необычная торговля. Почему и при каких обстоятельствах прекратились торговые связи между Востоком и Крайним Севером – уже никто никогда не узнает. Главной причиной, наверное, стало то обстоятельство, что все северные земли, в том числе и Югра и Биармия, стали данниками Великого Новгорода. Новгородцы становятся своего рода монополистами в обладании всех богатств Севера, особенно после разгрома татаро-монгольского ига. Поэтому арабам было значительно проще купить товары у тех же новгородских купцов и русов, приезжавших торговать к Каспийскому и Черному морям, чем рисковать жизнью среди огромных просторов Крайнего Севера.

Более того, историками был отмечен очень интересный факт, что торговцы из арабских стран перестали посещать наш Север именно после Мамаева побоища на Куликовом поле 8 сентября 1380 года. Кроме того, известно еще одно любопытное свидетельство, на Куликовом поле видели нубийских верблюдов. Выходит, что на стороне Мамая воевала верблюжья кавалерия из Египта. Значит, у татар был заключен военный союз с египетскими мамлюками – династией каирских султанов. После разгрома татарского войска на Куликовом поле Дмитрий Донской, узнав об участии египтян в Мамаевом побоище, вероятно, принял соответствующие меры по запрету арабским купцам совершать поездки на Север. У победителя для этого были все возможности, т. к. в Булгаре был поставлен русский таможенный надсмотрщик, и до набегов хана Золотой Орды Тохтамыша вся Волжская Булгария долгое время была в полной зависимости от Москвы.

* * *

Завершая рассказ об арабских путешественниках и писателях, нельзя не упомянуть об одном древнем сочинителе – знаменитом арабском географе XII века ал-Идриси, жившего на Сицилии. По мнению ученых, его книга под названием «Развлечение истомленного в странствии по областям» (1154 г.) сопоставима с трудами Страбона и Птолемея в истории античной географии. Это энциклопедическое произведение, в котором ал-Идриси попытался свести воедино все географические знания, накопленные к середине XII в., является выдающимся памятником арабской географии.

Ал-Идриси дал подробное описание морей, омывающих землю. Вся северная половина Атлантического океана, включая относящиеся к ней моря, считалась единым водным бассейном – морем Мрака. В произведении ал-Идриси имеется одно любопытное известие, в котором, по всей вероятности, отразились сведения о Белом море: «Что касается западного края моря Мрака, то он граничит с северной [стороной страны] ар-Русийа, отклоняется в северном направлении, затем поворачивает на запад, а за этим поворотом уже нет никакого прохода [для мореплавателей]».

Так как из других арабских источников ал-Идриси не мог таких сведений позаимствовать, то, судя по приведенному отрывку, в его распоряжении имелась часть какой-то лоции с описанием плавания от северного побережья Руси на северо-запад. Эти сведения он мог получить или от скандинавских информаторов, или от арабских купцов, активно посещавших северные края в то время, или даже от самих русов.

Стоит обратить внимание, приведенные маршрутные данные из этой лоции очень напоминают об одном отрезке пути, пройденного норвежским мореплавателем Оттаром, а именно от мыса Нордкап на восток и далее на юг вдоль побережья Кольского полуострова. Если проделать этот путь в обратном направлении, то придется идти сначала из Белого моря на север, а затем на запад, как указано в приведенном фрагменте текста. Сообщение арабского писателя, как считает комментатор его книги И. Г. Коновалова, конечно, восходит не непосредственно к рассказу Оттара, а к сообщениям об аналогичных плаваниях скандинавских мореходов, со слов которых географ мог записать также современные сведения о норвежском Финмарке и лежащих рядом северных областях.

На карте ал-Идриси, отнесенной к северной части Европы, помечены четыре реки, впадающие в море Мрака, т. е. в моря Северного Ледовитого океана. Особенно привлекла внимание арабского географа, так называемая Русская река, которой он дал следующее описание: «В упомянутую Русскую реку впадают шесть больших рек, берущих начало в горе Кукайа, а это большая гора, протянувшаяся от моря Мрака до края обитаемой земли. Эта гора простирается до страны Йаджуджа и Маджуджа на крайнем востоке и пересекает ее, проходя в южном направлении до темного, черного моря, называемого Смолистым. Это очень высокая гора; никто не может подняться на нее из-за сильного холода и глубокого вечного снега на ее вершине. В долинах этих рек живет народ, известный под именем ан-нибарийа (ан-н. барийа). У этого народа есть шесть укрепленных городов, расположенных между руслами этих рек, текущих, как мы уже сказали, с горы Кукайа. Никто не может покорить этих людей: у них принято не расставаться с оружием ни на миг, они чрезвычайно осторожны и осмотрительны».

Под горой Кукайа, вероятно, арабский географ подразумевал Урал, восходящий к наименованию Рипейских (Рифейских) гор античных писателей. Судя по надписи на карте ал-Идриси, в нижнем течении Русской реки располагалась Кумания, а в верховьях – страна, названная по имени живущего там народа, ан-Нибарийа. Специалисты считают, что наряду с чтением Нибарийа, из-за особенностей письма арабского текста, возможно также прочтение как Бинарийа или Бийарийа.

Относительно идентификации этой реки, народа аннибарийа и принадлежащих ему городов учеными было высказано немало различных мнений, причем очень противоречивых. Мы не будем останавливаться на всех предположениях и суждениях ученых людей, но об одном из них все же скажем.

Финский исследователь О. Талльгрен-Туулио предположил, что конъектура Б(и)йармийа опирается на одно из чтений названия страны на арабской карте – Бийарийа, где буква йа заменяется на мим, что переписчик мог довольно легко сделать. По мнению ученого, речь идет о Биармии (Bjarmaland), находившейся, по представлениям скандинавов, на севере Восточной Европы. Вероятно, финский историк исходил из расширительной трактовки древнескандинавского хоронима Бьярмаланд как собирательного понятия, которым обозначались обширные территории в северной части Восточной Европы от Кольского полуострова до Ладожского озера, населенные финно-угорскими племенами.

О. Талльгрен-Туулио полагал, что источником сведений для ал-Идриси об этой земле и ее народе послужили фрагменты скандинавских саг и скальдической поэзии, дошедшие до сицилийского географа в пересказе информаторов, от которых он получил данные о других народах Северной Европы. Возможность передачи таких сведений он видел в неплохой информированности ал-Идриси о тех районах Северной Европы, которые имели тесные связи с Биармией, например о Финнмарке. Вероятней всего, что информатором для арабского географа был какой-то заезжий скандинавский купец-путешественник, проехавший от Черного моря по рекам Восточной Европы в северные русские земли по наезженному пути «из варяг в греки». Мы бы, в свою очередь, добавили, что сведения о Руси и Русской реке ему могли предоставить арабские купцы и путешественники, добиравшиеся до крайних северных пределов, и не исключено, сами русы, прибывшие для торговли в Средиземное море.

И в заключение, вернемся к пограничным рубежам Руси, указанным арабским географом. Ал-Идриси северной границей Руси считал море Мрака, под которым имелись в виду моря Северного Ледовитого океана. Мы уже выяснили, как географ мог получить эти сведения, из каких источников.

Поэтому, полагая, что если сообщение ал-Идриси опиралось на скандинавские источники, тогда, по мнению И. Г. Коноваловой (авторы книги с ней абсолютно солидарны), приморскими русскими землями в данном районе были те области Европейского Севера, с которыми скандинавы вели торговлю и которые в древнескандинавской географической традиции назывались Биармией. О большом интересе новгородских купцов XII века к богатым пушниной северным территориям свидетельствуют и археологические материалы. Они же говорят о том, что в XII веке Северный морской путь играл определенную роль в торговле между Северной Русью и Финнмарком Норвегии.

Более того, сведения ал-Идриси о том, что северной границей Руси были моря Северного Ледовитого океана, можно рассматривать в одном ряду со сведениями древнескандинавских источников («Описание Земли I» и «Грипла») о зависимости Биармии от Руси и считать, по мнению этой исследовательницы, сообщение ал-Идриси хронологически первым свидетельством о существовании такой зависимости. Только вот от Руси ли? Мы бы не стали делать такой однозначный вывод.

* * *

Не обошел вниманием легендарную Биармию и знаменитый русский писатель, великий историк, автор одного из значительных трудов в Российской историографии, фундаментального 12 томного произведения «История государства Российского» – Николай Михайлович Карамзин (1766–1826).

В первом томе «Истории» Карамзин дал описание северных областей России и того, какие в древности народы заселяли эти земли. Он как бы признает факт реального существования Биармии и приводит описание ее границ и стран, соседствующих с нею. Однако, выполняя основной постулат – подходить ко всему критически, – Карамзин недоверчиво относится к сообщениям скандинавских саг, тем более к известиям о загадочной и таинственной Биармии. Одновременно историк, знакомый с сочинениями Страленберга и Татищева, также безоговорочно высказывается за отождествление Биармии и Перми, обманутый, как и они, их звуковым сходством: «Биармиею называли скандинавы всю обширную страну от Северной Двины и Белого моря до реки Печоры, за которой они воображали Иотунгейм, отчизну ужасов природы и злого чародейства. Имя нашей Перми есть одно с именем древней Биармии, которую составляли Архангельская, Вологодская, Вятская и Пермская губернии. Исландские повести наполнены сказаниями о сей великой финской области; но баснословие их может быть любопытно для одних легковерных».

Во втором томе «Истории» Карамзин вновь возвращается к Биармии, ссылаясь опять на исландские саги, при этом не забывая все время указывать на их «баснословие». Одновременно историк и не отвергает вероятности торговых сношений между норвежцами и биармами, указав на возможность их торговли с Пермью и камской Булгарией: «Россиянам надлежало прежде овладеть всеми ближайшими местами Архангельской и Вологодской губернии, древним отечеством народов чудских, славным в северных летописях под именем Биармии. Там, на берегах Двины, в начале XI века, по сказанию исландцев, был торговый город, где съезжались летом купцы скандинавские и где норвежцы, отправленные в Биармию Св. Олофом, Ярославовым современником, ограбили кладбище и похитили украшение финского идола Йомалы. Баснословие их Стихотворцев о чудесном великолепии сего храма и богатстве жителей не входит в историю; но жители Биармии могли некоторыми произведениями земли своей, солью, железом, мехами торговать с норвежцами, открывшими в IX веке путь к устью Двины, и даже с камскими болгарами, посредством рек судоходных. Занимаясь рыбною и звериною ловлею, огражденные с одной стороны морями хладными, а с другой лесами дремучими, они (биармы. – Авт.) спокойно наслаждались независимостью, до самого того времени, как смелые и предприимчивые новгородцы сблизились с ними чрез область Белозерскую и покорили их, в княжение Владимира или Ярослава. Сия земля, от Белаозера до реки Печоры, была названа Заволочьем и мало-помалу населена выходцами новгородскими».

Норвежцы до XIII века ходили на кораблях в Биармию, пишет далее Карамзин, ссылаясь на шведского историка Далина. Поэтому Белое море и часть Ледовитого океана, прилежащего к Архангельской губернии, в России долго назывались Мурманским, т. е. Норманнским или Норвежским, морем. Хотя Карамзин не исключал возможности происхождения названия Мурманского моря от другого слова – поморский, т. к. Татищев считал, что маурена обозначала на сарматском языке (финно-угорском. – Авт.) – поморье.

Название Заволочье, считает Карамзин, произошло от слова волок, означающего пространство между судоходными реками, через которое перевозили или перетаскивали суда. Заволочье имело и другое значение – это могло быть закрытое, лесное, так называемое заволоченное место. В прежние времена вся Двинская земля носила название – Заволочье.

В третьем томе Карамзин последний раз упоминает о Биармии, о ее угасающей славе, ставшей к тому времени данником Великого Новгорода, почерпнув сведения из Норвежской истории Торфея и Шведской – Далина, основных его источников о существовании страны биармов: «Древняя Биармия, уже давно область Новогородская, все еще славилась торговлею, и корабли шведские, норвежские не преставали до самого XIII века ходить к устью Северной Двины. Летописцы скандинавские повествуют, что в 1216 году знаменитый купец их, Гелге Богрансон, имев несчастную ссору с биармским начальником, был там умерщвлен вместе со всеми товарищами, кроме одного, именем Огмунда, ушедшего в Новгород. Сей Огмунд ездил из России в Иерусалим и, возвратясь в отечество, рассказал о жалостной кончине Богрансона. Норвежцы хотели мстить за то биармским жителям и, в 1222 году прибыв к ним на четырех кораблях, ограбили их землю, взяли в добычу множество клейменного серебра, мехов бельих, и прочее».

Здесь Карамзин пересказал содержание «Саги о конунге Хаконе», составленной в XIII веке исландцем Стурлой Тордарсоном, повествующей о последнем походе скандинавов в Биармию. Кроме того, в этой саге имеется и любопытное сообщение о таинственном появлении биармов в Норвегии, обосновавшихся в норвежском Тромсе, «которые бежали с востока, прогнанные набегами татар». Для жительства королем Хаконом им был уступлен залив Малангер.

* * *

Вопрос о том, как они могли добраться из Биармии в Норвегию, кажется, мы уже выяснили. Теперь хотелось бы ответить на другой не менее важный вопрос, а кем вообще могли быть эти биармы, что это был за народ, каковы причины появления их в Норвегии? Ведь не для крещения же, уверены, они пришли на судах к местному священнику. Почему именно в Норвегию, а ни в какое другое место или страну, добрались эти люди, спасаясь от кривых сабель беспощадных татар?

Но все по порядку. В «Саге о Хаконе Хаконарсоне» (правившем в Норвегии с 1218 по 1263 год) сообщаются любопытные факты, имеющие отношение к истории Руси. Сага, написанная в 1265 году исландцем Стурлой, сыном Торда и племянником небезызвестного Снорри Стурлусона, носит документальный характер. Считается, что автор саги пользовался архивными документами и устными сообщениями своих современников – короля Хакона и его сына Магнуса, с которыми он был близок.

Конечно, наибольший интерес представляет сообщение о переговорах короля Хакона с новгородским князем Александром Невским в 1251 году:

«В ту зиму, когда Хакон конунг сидел в Трандхейме, прибыли с востока из Гардарики послы Александра, конунга Хольмгарда. Звался Микьял и был рыцарь тот, кто стоял во главе их. Жаловались они на то, что делали между собой чиновники Хакона конунга и его сына на севере в Марке (Финмаркен. – Авт.) и с востока Кирьялы, те, что платили дань конунгу Хольмгардов, потому что между ними постоянно было немирье – грабежи и убийства. Были тогда совещания, и было решено, как этому положить конец. Им было также поручено повидать госпожу Кристиан, дочь Хакона конунга, потому что конунг Хольмгардов велел им узнать у конунга, не отдаст ли он госпожу ту замуж за сына Александра конунга. Хакон конунг решил так – послал мужей из Трандхейма весной, и поехали на восток в Хольмгард вместе с послами Александра конунга. Стояли во главе их Виглейк, сын священника, и Боргар. Поехали они в Бьюргюн (ныне Берген. – Авт.), а оттуда Восточным путем. Прибыли они летом в Хольмгард. И конунг принял их хорошо; и установили они тут же мир между своими данническими землями так, чтобы не нападали друг на друга ни Кирьялы, ни Финны; и продержалось с тех пор это соглашение недолго. В то время было немирье великое в Хольмгарде; напали татары на землю конунга Хольмгардов. И по этой причине не поминали больше о сватовстве том, которое велел начать конунг Хольмгарда. И после того, как они исполнили порученное им дело, поехали они с востока обратно с почетными дарами, которые конунг Хольмгарда послал Хакону конунгу. Прибыли они с востока зимой и встретились с Хаконом конунгом в Вике».

Итак, вероятно, в 1251 году между Александром Невским и норвежским королем Хаконом был заключен, по мнению специалистов (И. П. Шасколького, Е. А. Рыдзевской, других), какой-то не дошедший до нас, первый (?) русско-норвежский договор. Одновременно Александр Невский не упустил возможности породниться с норвежским королем, решив женить сына на его красавице дочери. Но как видно из текста саги, из-за набега татар на новгородские земли сватовство не состоялась. Правдиво ли это сообщение саги? Обратимся к отечественным историкам.

К сожалению, В. Н. Татищев ничего не сообщил о переговорах русского и норвежского правителей, а вот Н. М. Карамзин очень подробно рассказал о поездке новгородского посольства в Норвегию: «Александр выздоровел, желая оградить безопасностию северную область Новогородскую, отправил посольство к норвежскому королю Гакону в Дронтгейм, предлагая ему, чтобы он запретил финмарским своим подданным грабить нашу Лопь и Корелию. Послам российским велено было также узнать лично Гаконову дочь, именем Христину, на коей Александр думал женить сына своего, Василия. Король норвежский, согласный на то и другое, послал в Новгород собственных вельмож, которые заключили мир и возвратились к Гакону с богатыми дарами; но с обеих сторон желаемый брак не мог тогда совершиться, ибо Александр, сведав о новых несчастиях Владимирского княжения, отложил семейственное дело до иного, благоприятнейшего времени и спешил в Орду, чтобы прекратить сии бедствия».

Из содержания приведенного текста можно сделать вывод, что в 1251 году действительно между российской и норвежской сторонами был заключен какой-то мирный договор («мир»), вероятно, определяющий границы двух государств, ставших соседями на далеком Севере в районе Финмарка и Лапландии, входившей к тому времени в состав Новгородского княжества. В указанных районах происходили постоянные стычки между сборщиками дани норвежских посыльных и саамами и карелами – даньщиками Великого Новгорода. Вероятно, иногда случались «грабежи», наоборот, и со стороны карел, выражающиеся попытками отбора пушнины у норвежских сборщиков дани. Поэтому потребовалось срочное государственное урегулирование отношений между северными странами.

Далее в «Саге о конунге Хаконе» говорится: «Князь суздальский Андрей, брат Александра, князя Хольмгардского, бежал (1252) с востока, прогнанный татарами, сначала в Хольмгард (Новгород), потом через Ревель в Швецию, к Биргеру ярлу…»

Великий князь Владимирский и Суздальский Андрей Ярославич (1221–1264) и великий князь Новгородский и Владимирский Александр Ярославич (Невский, 1221–1263), хотя и были братьями, постоянно соперничали. После неожиданной смерти отца Ярослава Всеволодовича в 1246 году, которому накануне от хана Батыя был вручен ярлык великого князя Владимирского на управление покоренными русскими землями, Андрея и Александра вызвали в ставку Золотой Орды. С 1249 года Александр Невский получил в управление опустошенную набегами татар южную Русь и Киев, а младший брат Андрей получил ярлык великого князя Владимирского. Александр, затаив обиду, в свои владения не поехал, а вернулся обратно в Новгород, где тяжело заболел. После выздоровления отправил посольство в Норвегию, о котором уже говорилось.

Андрей, зять Даниила Галицкого, отправился во Владимир и спокойно княжил здесь два года. Как пишет Карамзин, Андрей «имел душу благородную, но ум ветреный и неспособный отличать истинное величие от ложного», занимался больше охотой, чем управлением княжеством. Он был честным, прямым, ненавидел прямое угодничество старшего брата перед ханом, не смирился, но и не мог избавиться от зависимости татарского ярма. Поэтому неисправно платил дань Орде, совместно с Даниилом Галицким, чуть ли не открыто стал выказывать признаки неповиновения татарам. Старший брат князя Андрея решил не упустить момента, в 1252 году отправился к хану и пожаловался на него.

В результате своего прошения Александр от татар получил великое княжение Владимирское. А 24 июля 1252 года произошло великое сражение у Переславля, на Клещине озере, где князь Андрей потерпел поражение и был наголову разбит. По свидетельству Карамзина, обрадованные случаем отомстить мятежникам за непослушание, орды татар рассыпались по суздальским и владимирским землям, сея всюду смерть и ужас. Охваченные страхом люди бросали свои жилища и бежали подальше в леса и болота, где их не могла достать татарская конница.

Великий князь Андрей Ярославич сам едва спасся, ушел с остатками своей дружины на Новгород, но жители отказали ему в прибежище, посчитав за заклятого врага новгородского князя Александра Невского. Дождавшись свою княгиню в Пскове, пошел оттуда на Колывань или Ревель, а затем через Ригу отбыл на судне в Швецию, и как отметил Татищев, «там местер встретил его, и принял его с великою честию». И не удивительно, как еще его мог встретить правитель страны Биргер-ярл, заклятый враг князя Александра, сам в 1240 году чудом оставшийся в живых при избиении шведов в устье Ижоры, когда те пытались захватить Великий Новгород. По свидетельству летописца, в бою Александр Невский нагнал Биргера и хватил его острым копьем по голове, «возложив ему печать на лицо».

Кстати, в «Саге о конунге Хаконе» есть еще один фрагмент, представляющий интерес для историков, т. к. нижеприведенных сведений о деятельности за рубежом князя Андрея Ярославича, мы не найдем ни в одной русской летописи: «Когда Хакон конунг стоял у Линдисхольма, Биргер ярл был к востоку от реки со своим войском близ Guiibergseid. У ярла было 5000 человек. Там было с ним много знатных мужей <…> и многие другие знатные вожди из Швеции. Там был также с ярлом Андрес, конунг Surdalir (Суздаля. – Авт.), брат Александра, конунга Хольмгарда; он бежал с востока от татар».

Выяснилось, что в Швеции он стал служить в войске правителя страны, Биргера-ярла, и участвовал в военных действиях против Норвегии. По свидетельству Татищева, князь Андрей Ярославич три года находился у шведов, а затем был прощен братом и в 1255 году вернулся на Русь, где до своей кончины княжил в Суздале.

Давайте вернемся к нашим биармам. В «Саге о конунге Хаконе» после всех указанных событий имеется еще одно интересное сообщение, цитированное нами. В саге этот текст не датирован, находится в заключительной главе, где дается обзор деятельности норвежского короля Хакона, в основном строительной. Именно в этом фрагменте саги находятся сведения об удивительном крещении биармов в Норвегии: «Хакон конунг <…> велел построить церковь на севере в Трумсе и окрестил весь тот приход. К нему пришло много бьярмов, бежавших с востока от нашествия татар, и окрестил он их, и дал им фьорд, называемый Малангр».

Норвежские историки П. Мунк, О. Йонсен и другие обычно относят это известие к 1238 году, поскольку в нем упоминается нашествие татар, происшедшее именно в это время на Владимиро-Суздальскую и Новгородскую земли. Однако точность подобной датировки сомнительна, совершенно справедливо заметила Е. А. Рыдзевская, т. к. помимо этого нападения татары и позднее появлялись в северной половине Восточной Европы, например, в 1252 году.

Прежде всего, исследовательницу волновал вопрос, кто подразумевался под именем сбежавших от татар «бьармов». Это были явно не саамы и не карелы, – автор саги их хорошо знал и обязательно бы назвал своими именами, – а какое-то совершенно другое племя, жившее на севере Восточной Европы. Тогда это биармы, жители Биармии скандинавских саг, т. е. скорее всего Подвинья? – справедливо задает она вопрос. Историка смутило одно обстоятельство, уважаемая Елена Александровна посчитала, что они бежали за несколько тысяч верст по суше через северные леса и горы в Норвегию от татар, кстати, не заходивших севернее Суздальской и Новгородской земли. Поэтому она не могла с полной уверенностью сказать, что действительно эти люди (биармы) могли бежать с указанных мест. А Рыдзевская была очень близка к отгадке.

В 1252 году, когда бежал князь Андрей, татары беспощадно расправились с населением владимиро-суздальской земли. Бросив скот и пожитки, люди ушли в непроходимые леса и болота, куда не мог добраться конный татарин.

Многие подались на Север, пробираясь туда древними водными путями, проложенными предками, – по рекам, волокам, до самой Северной Двины, к побережью Белого моря. Узнавшее от беженцев о нашествии татар, жестокости и беспощадности кочевников, местное население – жители Подвинья – биармы скандинавских саг, сразу врало в панику. Некоторые из них, не выдержав, в страхе собирали свой нехитрый скарб, грузили в ладьи и уходили в Белое море. Издревле знакомым для них маршрутом шли вдоль восточного берега Терского наволока, огибали Нордкап и, оставляя слева по борту Финмарк, приходили к Тромсе.

Нельзя исключить и того, что биармам, как данникам Великого Новгорода, было известно о заключении накануне, в 1251 году, мирного договора между королем Хаконом и новгородским князем Александром Невским. Следует указать на еще один момент: коренные жители Подвинья (биармы или летописная чудь заволоцкая) могли быть проводниками в морском походе княжеского посольства в Норвегию, т. к. это был самый безопасный путь к королю Хакону. Давайте вспомним, в каких «дружеских» отношениях в это время находились два правителя – Александр Невский на Руси и Биргер-ярл в Швеции. Наверняка второй воспользовался бы возможностью захватить в Балтийском море посольские суда русского князя и отомстить. Причем Швеция, как выше упоминалось, в это время находилась в состоянии войны и с Норвегией.

Кого-то, может быть, смутило то обстоятельство, что посольство Александра Невского, как в саге говорится, прибыло в Норвегию зимой. Как же можно добраться до Норвегии в такую стужу? Но именно это сообщение саги как раз и подтверждает вероятность нашей гипотезы. Ведь посланцы Александра Невского могли спокойно добраться на санях и на оленьих упряжках по зимнику до Колы, а оттуда (из не замерзающего круглый год Кольского залива) уже на морских судах отправиться к норвежскому конунгу Хакону.

Н. М. Карамзин через Тормода Торфея знал о приходе и крещении биармов в Норвегии. К сожалению, как сторонник отождествления Биармии и Перми, он невольно ввел читателей своего бессмертного труда в заблуждение. Подводя итоги княжения Святослава Всеволодовича, Александра Невского и Алексея Ярославича, в 4-м томе историк указал на распространение завоеваний татарской Орды. При этом, ссылаясь на «Историю Норвегии», он уверенно написал, что «моголы более и более распространяли свои завоевания и чрез Казанскую Болгарию дошли до самой Перми, откуда многие жители, ими утесненные, бежали в Норвегию, где король Гакон обратил их в веру христианскую и дал им земли да поселения». Но в «Истории Норвегии» нет упоминаний о Перми, там говорится о Биармии.

Ошибся великий историк, не было такого, – севернее Владимира и Суздаля татары земель не завоевывали (за исключением Великого Устюга, где иногда собирали дань) и до Перми никогда не доходили. Не могли норвежские писатели указать в своих сагах и нашу летописную Пермь, т. к. они такого топонима и тем более этнонима не знали. Неверное отождествление Биармии и Перми привело Карамзина к ошибочному выводу, что татары так далеко проникали на Север и чуть ли не покорили Пермь, жителям которой якобы пришлось спасаться в Норвегии.

* * *

В 1834 году в очень популярном ежемесячном журнале «Библиотека для Чтения» была опубликована статья Осипа (Юлиана) Ивановича Сенковского (1800–1858) известного русского писателя, литературного критика, блестящего ученого-лингвиста и востоковеда, под названием «О значении скандинавских саг для русской истории». Это был период, когда после выхода исторического труда Карамзина возродился интерес к истории России, в этой связи начали появляться первые переводы скандинавских саг на русский язык и комментарии к ним – о влиянии их на историю нашего государства, особенно историю его древнейшего периода, так туманно и противоречиво изображенного летописцами.

В этой статье также говорилось и о Биармии, ее географическом положении: «Бярмия иногда принимается в общем значении северо-восточной части нынешней России <…> Бярмия была совсем не то, что полагал о ней Карамзин. Бярмия еще в XI веке считалась многолюдным и сильным государством и производила значительную торговлю. <…> Скандинавские саги наполнены с VIII столетия известиями о набегах на Austurweg и Бярмию, т. е. на нынешнюю Россию».

Сенковский призывает ученых серьезнее отнестись к известиям скандинавских саг, касающихся истории нашего государства, одновременно сетуя на то, что «если бы могли знать все скандинавские саги того времени, или, по крайней мере, все уцелевшие, но досель неизданные, верно нашли бы в них источник многих событий, приводимых нашим летописцем».

Особенно он просил обратить внимание на «Сагу об Эймунде», составленную в 1387 году и, по его словам, «столь любопытную во всех своих частях, новым и прекрасным светом озаряющую наш XI век», и, как оказывается, не зря. Остановимся поподробнее на содержание саги, т. к. в ней имеются любопытные сведения, значительно отличающиеся от сообщенных нашими летописями.

Действие происходит в Гардарики (якобы так называли скандинавы нашу Русь), и главным содержанием саги является вражда двух исторических персонажей – братьев Ярислейфа (Jarisleifr) и Бурислейфа (Burisleifr). Большинство историков считает, здесь речь идет о великом князе Киевском Ярославе Мудром (978–1054) и его старшем брате, князе туровском и киевском Святополке Окаянном (980–1019), якобы прозванном так народом за убийство своих братьев Бориса, Глеба и Святослава.

Хотя сразу бросается в глаза такое разночтение в именах русских братьев-князей, но, судя по тем событиям, которые описываются в саге, и как считают наши историки, повторимся, в ней говорится о Святополке I. Хотя авторы настоящей книги в этом глубоко сомневаются, полагая, что скандинавские писатели запечатлели в саге фрагменты борьбы между братьями Ярославом Мудрым и князем Борисом, а не со Святополком.

Как гласит официальная история, после гибели трех братьев от руки своего старшего брата Святополка, Ярослав Мудрый решил изгнать его из Руси. В это время в Гардарики находился герой саги Эймунд со своим войском норманнов.

Он предложил Ярислейфу помощь в сражениях с Бурислейфом. В первом бою при значительной поддержке норманнского войска Ярислейф одержал внушительную победу над ратью старшего брата. По мнению отечественных историков, это сражение произошло поздней осенью 1016 года у городка Любеча.

Хотя никто не видел мертвым Бурислейфа, однако все говорили, что он погиб в том бою. Но это были непроверенные слухи. На самом же деле Бурислейф бежал и зимой стал собирать новое войско.

Как говорится в саге, успокоившийся Ярислейф правил своими княжествами «по совету и разуму Эймунда конунга», а норманны были в большой чести и уважении у Великого князя. Однако пришло время платить норманнскому войску за услуги по защите княжества. Русский князь, думая, что началась спокойная мирная жизнь, решил отказаться от услуг скандинавов. Оказалось, что рано. Ярислейфу «Эймунд отвечает: «Мне говорили, что Бурислейф конунг жил в Биармаланде зимой, и узнали мы, наверное, что он собирает против тебя великое множество людей, и это вернее».

Получив такое известие, Ярислейф тут же нашел деньги и заключил с норманнами договор о сотрудничестве еще на двенадцать месяцев. Сразу стали укреплять город. Затем Ярислейф приказал вывести всех женщин на городские стены со своими драгоценностями и насадить на шесты толстые золотые кольца и парчу, тканную золотом, чтобы их было далеко видно. Посчитав, что биармы очень жадны до драгоценностей, князь был уверен, что они обязательно нападут на город. Бурислейф вышел со своей ратью к городу, биармы пошли в атаку, и, не заметив глубокого рва перед стенами из-за выставленного на обозрение золота, часть их обрушилась в него и погибла.

Собрав остатки войска, биармы снова пошли на приступ городских стен и, несмотря на большие потери, ворвались внутрь города. Когда Эймунд с большим отрядом увидел, что биармы уже вошли в город (тут как обычно во всех скандинавских сагах, герои которых никогда не знают горечь поражения), он разгромил нападавшее войско: «И побежали из города все бьярмы, которые еще уцелели, и бежит теперь Бурислейф конунг с большими потерями людей. А Эймунд и его люди гнались за беглецами до леса и убили знаменщика конунга, и снова был слух, что конунг пал…»

В свое время между исследователями возник спор, где же Святополк мог собрать свое новое войско для борьбы с братом. По мнению некоторых ученых, под биармийцами здесь надо понимать печенегов, т. к. первые якобы являются вымыслом автора саги, который был больше знаком с биармами, чем с печенегами. Однако с этим заявлением трудно согласиться, печенеги, представлявшие собой объединения тюркских племен, были скотоводами-кочевниками и располагались не на севере и даже не на северо-востоке нынешней России, а на юге или юго-востоке, поэтому, как справедливо заметила знаток скандинавских саг Т. Н. Джаксон, биармийцев никак не следует отождествлять с печенегами. Составители саги знали, что Святополк сбежал в какие-то отдаленные земли, а для них территорией, граничившей с Гардарики, выступала как раз Биармия. О. И. Сенковский тоже был твердо уверен, что «Святополк ушел от Любича к Северу, к финским племенам, обитавшим в той стороне, частью в земледельческом, частью в кочевом состоянии. <…> Печенеги у нас и бярмийцы у норманнов нередко означали разные поколения, обитавшие в восточной России, которые теперь ученым образом называем мы финскими».

Абсолютно был прав Сенковский и в том, когда призывал исследователей обратить серьезное внимание на содержание «Саги об Эймунде». Действительно, ученые давно заметили несоответствие некоторых событий, описанных в наших летописях и указанной скандинавской саге. Кроме того, историков смутило то обстоятельство, что имя брата Ярослава – Бурислейф, никак не похожее на имя Святополка. В Бурислейфе можно скорее узнать искаженное скандинавами имя Бориса – Борислава, старшего брата Ярослава и Святополка. Тогда получается, что Ярослав воевал не со Святополком, а с Борисом?

А что же говорят нам отечественные историки об упомянутых персонажах этой саги? Татищев пишет, что в 1010 году великий князь Владимир роздал во владения своим сыновьям следующие города: Ярославу – Новгород, Борису – Ростов, бывшую вотчину Ярослава, Глебу – Муром, бывшую вотчину Бориса, который, подчеркнул Татищев, «пребывал при отце неотлучно». А о Святополке историк пока не упомянул, сообщение о нем появится чуть позднее.

В 1014 году киевский князь Владимир решил отправить войско в воспитательных целях против окончательно отбившегося от рук сына Ярослава, засевшего в Великом Новгороде и отказавшегося платить отцу ежегодную дань в размере 3000 гривен. Но к тому времени Владимир, обиженный сыном, заболел и отказался от своей затеи. Убоявшись нападения отца, Ярослав именно тогда послал своих людей к варягам за подмогой, и те не замедлили явиться в Новгород с большим войском, как упоминается в саге об Эймунде.

Кроме болезни Владимира, выдвижению карательного войска из Киева помешало еще одно обстоятельство, – в 1015 году на Русь пошли печенеги, и надо было защищать киевскую землю. Владимир послал против них войско под водительством сына Бориса. Но вскоре, не справившись с недугом, великий князь Владимир умирает в возрасте 67 лет.

Как пишет Татищев, в это же время Святополк находился в Киеве по своим делам. Именно он предотвратил попытку княжеского окружения скрыть факт смерти Владимира: те, завернув тело в ковер, вынесли на улицу и положили около церкви, не сказав, кто там лежит. Узнав о таком издевательстве над покойным, Святополк приказал привезти тело в Киев и положить его в церкви Пресвятой Богородицы, которую Владимир сам построил.

Далее Татищев сообщает, что Святополк якобы захотел овладеть Киевом в отсутствие брата Бориса, зная о том, что Владимир завещал тому весь город «со всею принадлежащею к нему областию». Борис же, не найдя почему-то внезапно исчезнувших печенегов, повернул обратно домой и по дороге, получив известие о смерти отца, «весьма опечалился и большую часть войска распустил». Затем, как повествует историк, Святополк решил избавиться от брата, подослав к нему наемных убийц. Якобы он сказал им: «Убейте Бориса, чтоб никто не сведал». Наемники немедля собрались и отправились навстречу Борису, у которого уже не было войска. Его шатер стоял на берегу реки Ольты.

И тут в летописях начинается что-то непонятное и мало объяснимое с точки зрения логики. Один из подручных Бориса предупредил его, что пришли наемные убийцы и хотят его погубить. Но, что удивительно, тот смиренно помолился и лег в постель. Естественно, подосланные убийцы, не встретив достойного отпора, быстро окружили шатер и закололи Бориса, а заодно умертвили его слуг. Затем Бориса, оказавшегося почему-то живым, замотали в ковер и привезли в Вышгород. Святополк якобы, узнав, что Борис жив, послал снова двух варягов добить его, которые завершили свое черное дело, проколов Бориса мечом пониже сердца. Так, ссылаясь на летописи, писал Татищев.

И все же тут есть какая-то нестыковка. Почему же Борис, смирено, как бычок, пошел под нож убийц, ведь про него не скажешь, что он был трусом. Накануне он лихо скакал со своим войском сражаться с печенегами, а тут как смиренный раб подчинился злой воле брата. Но только вот – какого брата?

Теперь снова вернемся к содержанию «Саги об Эймунде». В ней говорится о двух норвежских ярлах, Эймунде и Рагнаре, которые, будучи изгнанными из Норвегии, пришли в Гардарики и нанялись на службу к конунгу Ярислейфу (Ярославу). Пришли они к нему по одной причине: узнав о распрях сыновей Владимира, решили подзаработать воинской службой у одного из них, причем у самого сильного. Об этом герой саги Эймунд сам говорит: «Я скажу вам мое мнение, если вы желаете: я узнал о кончине конунга Вальдамара (Владимира), на востоке, в Гардарике, и теперь это владение держат три его сына, мужи самые доблестные. Но он разделил владение свое между ними едва ли поровну, потому что один из них имеет областей более, нежели два другие. Один называется Бурислейф и получил самую большую часть отцовского наследства: он же и самый старший между ними; другому имя Ярислейф; третьему Вратилаф. Бурислейф имеет Кенугард (Киев), Ярислейф – Гольмгард (Новгород), а третий правит Палтеском (Полоцком)… Теперь мне пришло в голову: не покажется ли вам удобным, чтоб мы отправились туда, и повидались с теми конунгами, да пристали б к какому-нибудь из них, а всего лучше к тому, кто хочет удержать свое владение за собою и доволен так, как отец поразделил между ними?» (Эймундова сага, перевод О. Н. Сенковского).

Большинство исследователей, да и сам Сенковский считал, что под Бурислейфом надо подразумевать Святополка. Но это неправильное суждение, в саге четко указано, что Бурислейф был старшим сыном, а Святополк считался младшим сыном (вернее, даже пасынком). Это также противоречит содержанию летописей, да и нашим именитым историкам. Татищев утверждает, что Борис у князя Владимира «пребывал неотлучно», значит, все это время находился в Киеве. О Святополке он пока подозрительно умалчивает. А Ярослав стал собирать войско против князя Владимира, намереваясь дать отпор, когда тот потребовал непосильную дань, и при этом Ярослав наверняка «не задыхался» от любви к своему брату Борису, занявшего сторону отца.

Далее в саге говорится, что однажды к Ярислейфу пришло письмо от брата Бурислейфа, в котором тот требовал передать в его владения несколько деревень, удобных для сбора налогов (дани). Естественно, Ярислейф ответил отказом на требования брата и стал готовиться к войне. (Очень похоже на изложение наших летописей, только где тут Святополк?)

Тогда оба конунга Гардарики созвали своих людей и встретились, как повествует сага, у речки с большим лесом. Простояв четыре дня в полной боевой готовности, братья все же решились на битву. К тому времени варяги зашли с тыла, и рать Бурислейфа была сломлена, его люди разбежались по полю. Пронесся слух, что сам Бурислейф убит, Ярислейф взял огромную добычу после этого сражения. (Здесь речь идет о сражении при Любече в 1016 год у.)

Слухи о смерти Бурислейфа оказались ложными. Герой саги Эймунд откуда-то узнал, что этот конунг после битвы бежал и всю зиму прожил в Биармии. Бурислейф там собрал большое войско, готовое снова выдвинуться на Ярислейфа. Потом произошло второе сражение, обо всем этом выше уже упоминалось. При попытке взять приступом город Ярислейфа, войско Бурислейфа вторично, и не без помощи норманнов, потерпело сокрушительное поражение, а сам он едва спасся бегством.

Вскоре пронесся слух, что конунг Бурислейф снова «вошел в Гардарик с огромною ратию и многими злыми народами». Эймунд со своим родственником Рагнаром и десятью варягами направились ему навстречу. В лесу, когда наступила ночь, они подкрались к шатру Бурислейфа, где тот отдыхал, и как сообщает сага: «Эймунд еще с вечера тщательно затвердил в памяти то место, где конунг спит в своей палатке: он двинулся туда и быстрыми ударами нанес смерть ему и многим другим. Достав Бурислейфову голову в свои руки, он пустился бежать в лес, – мужи его за ним, – и их не отыскали. Оставшиеся в живых Бурислейфовы мужи были поражены ужасным испугом от этого страшного приключения, а Эймунд со своими людьми ускакали прочь. Они прибыли домой утром, очень рано, и пошли прямо в присутствие конунга Ярислейфа, которому наконец донесли с достоверностью о кончине конунга Бурислейфа».

Все прекрасно знают из истории, что Святополк подобным образом не погибал и сам себя «не заказывал» летописным киллерам. Зато в древнерусских источниках, а также у Татищева и Карамзина, можно найти подобную картину смерти другого великого князя – Бориса: «И се нападоша акы зверье дивии около шатра. И насунуша и копьи, и прободоша Бориса и слугу его» (1015 г. Лаврентьевская летопись, ПСРЛ, т. 1.).

Выходит, все же о Борисе говорится в саге. Действительно, историки уже давно стали склоняться к мысли, что Бурислейф саги это не Святополк, а Борис. Тогда получается, что Бориса приказал убить прославленный в веках летописцами Ярослав Мудрый, а на бедного Святополка навесили «всех собак». Давайте разберемся, мог ли вообще Святополк воевать с Ярославом и быть убийцей своих сводных братьев.

Недавно появился полный перевод «Хроники» Титмара Мерзебургского из Саксонии, освещающей, в том числе и годы правления Владимира. Его современник епископ Титмар (он работал над хроникой в 1012–1018 гг.), представил уникальные сведения о Древней Руси, имеющие огромное значение в ее изучении. Специалисты считают, что заключительная часть правления Владимира очень скупо освещена древнерусскими источниками. Все, что известно об этом периоде из «Повести временных лет», исчерпывается несколькими скудными записями, поэтому исследователям при написании истории Российского государства приходится зачастую даже импровизировать. Не избежали этого, кажется, и наши известные историки Татищев и Карамзин.

А в «Хронике» Титмара из Мерзебурга сообщается следующее: «VII, 72. Идя далее в своем повествовании, я расскажу ради осуждения об образе действий короля Русского Владимира. Взяв себе из Греции жену, по имени Елена, которая была просватана за Оттона III, но коварным образом отнята у него, он по ее убеждению принял святую веру, которую не украсил праведными трудами. Ведь он был без меры чувственен и свиреп, причинив изнеженным данайцам много вреда. Имея трех сыновей, он отдал в жены одному из них дочь князя Болеслава (польского князя Болеслава I. – Авт.). <…> Названный король, услышав, что сын его, подстрекаемый Болеславом, тайно готовится восстать против него, схватил его вместе с женой и названым отцом и заключил их, отдельно друг от друга, под стражу. <…> VII, 73. После этого дни короля истекли, и он умер, оставив все наследство двум своим сыновьям; третий сын тогда находился в тюрьме, откуда позже, улизнув, бежал к тестю; в тюрьме, правда, осталась его жена».

Не будем останавливаться на некоторых неточностях Титмара: он неверно называет жену-гречанку Владимира Еленой вместо Анны, не знает, что у Владимира было не три сына, а двенадцать. Но стоит, конечно, обратить внимание на уникальные сведения о женитьбе младшего сына (вернее пасынка) Владимира на дочери польского короля Болеслава (позднее выясняется, что это именно Святополк), а также о его заключении в темницу вместе с женой. Этих сведений мы не найдем ни в одной древнерусской летописи.

Как видно из сообщения Титмара, после смерти Владимира наследство досталось двум братьям, и конечно не Святополку, томящемуся в темнице, а Борису и Ярославу. И наверняка из-за наследства между ними возникла борьба не на жизнь, а на смерть. Святополку же ничего не оставалось делать, как срочно бежать к своему тестю, польскому королю Болеславу, оставив даже свою жену в заключении. Появился он на Руси позднее вместе с Болеславом, только в 1018 году. А, как известно из летописей, к тому времени уже были убиты его сводные братья Борис, Глеб, Святослав. Позднее летописцы свалили всю вину на Святополка и обозвали его Окаянным, стараясь обелить Ярослава Мудрого.

В 1015 году, после смерти Владимира и бегства Святополка в Польшу, в Киеве утвердился Борис, опиравшийся на союз, по одной версии, с печенегами (это противоречивое утверждение, в это время, по летописным данным, он активно воевал с ними), по версии же авторов книги, – это были действительно жители неведомой страны – Биармии, обиженные на великого князя за плату неимоверно высокой дани Новгороду. А Ярослав, в свою очередь, как уже известно, заключил союз с варягами – выходцами из Норвегии. Между братьями началась междоусобица, закончившаяся гибелью Бориса. Захватив Киев, Ярослав чувствует себя там неуверенно и после поражения на Буге в 1018 году бежит не в Киев, а в родной Новгород. Только после этого в Киеве утверждается Святополк, правивший в нем всего 11 месяцев, а затем снова изгнанный братом Ярославом.

Исследователи подметили одну странность в этой истории – спустя много десятилетий потомки Ярослава Мудрого продолжали называть своих сынов Святополками. Имя того, кто заклеймен как убийца первых русских святых, носил внук Ярослава, сын Изяслава Ярославича (скончался почти через сто лет после Окаянного тезки, в 1112 году), в той же ветви Ярославичей еще через три поколения появляется новый Святополк (умер в 1190 году); праправнук Ярослава – потомок другого его сына, Всеволода, также носит имя «святоубийцы» (умер в 1154 году). Только после этого Святополки исчезают из великокняжеских родословных.

Почему князья продолжали называть своих сынов именем человека, преданного летописцами анафеме? Сам Ярослав Святополка братоубийцей никогда не называл, вероятно, дали ему прозвище Окаянный не сразу, а позднее, ориентировочно с середины XII века.

По одной версии, творцом легенды об Окаянном Святополке можно считать Владимира Мономаха (1053–1125), при котором игумен Сильвестр составил вторую версию «Повести временных лет», т. к. именно после правления Мономаха имя Святополк исчезает из княжеского именослова. Прозвище Окаянный он присвоил не брату своего деда Ярослава Мудрого, а двоюродному брату Святополку Изяславичу, поднявшему руку на родственника, двоюродного племянника теребольского князя Василька Ростиславича, ослепив его.

По другой версии, Святополк был причислен к религиозным противникам греческого духовенства, имевшим в то время большое влияние на Руси. Это они присвоили ему страшное прозвище Окаянный, означающее по церковным понятиям «злой дух, нечистый, сатана». Его посчитали противником христианства, попытавшегося восстановить позиции языческой веры. Именно поэтому Святополк был задним числом дискредитирован как братоубийца и навеки проклят.

* * *

К числу следующих апологетов Биармии – Перми можно смело отнести историка и востоковеда, известного археолога и знатока нумизматики Павла Степановича Савельева (1814–1859). В 1846 году появился его, увенчанный Демидовской премией и сообщавший немало новых сведений по древней русской истории, капитальный труд «Мухаммеданская нумизматика в отношении к русской истории».

В своей книге П. С. Савельев отождествляет Пермь с древней Биармией, располагая ее в северо-восточной России, от Белого моря до Уральских гор. Для Савельева беормы норвежского путешественника Оттара однозначно – пермяки, а Vina скандинавских саг – река Двина.

У него появляются сомнения в правдивости саг, и, находя известия скандинавов крайне преувеличенными, Савельев, тем не менее, признает историческим фактом существование торговых связей норманнов с Биармией, по крайней мере, начиная с IX века. Монеты, похищенные норвежцами из храма Йомалы, Савельев считает куфическими, монеты могли попасть в Биармию лишь благодаря сношениям с булгарами. Одним из первых Савельев указывает на связи новгородцев с биармами, которые первоначально были очень сложными: «Подобно скандинавам новгородцы вели с Биармией и торговлю, и войну».

Путь из Новгорода на Восток, считал ученый, шел тогда Северной Двиной, Вычегдой, Печорой через Камень на Урал. Новгородцы ходили туда Пермью, Печорой и Югрой. Другого удобного пути за Урал в то время еще не знали. А в Заволочье, уверял он, новгородцы проникли еще раньше.

По свидетельству летописей, в XII веке югорцы уже были данниками новгородскими, а если в более раннюю пору туда совершали походы, то, значит, считал Савельев, эта страна была достаточно знакома и безопасна для новгородцев. Торговые отношения с Биармией, по его мнению, начались еще в глубокой древности, и существовали не только в VIII–X вв., но даже в VI веке.

Позднее Савельева поддержал исследователь из Перми А. А. Дмитриев. «Надо оставить все сомнения, – говорил он, – в существовании торгового пути из волжско-камской Булгарии в Пермь Великую и далее – в Пермь Вычегодскую и на устья Северной Двины, в Заволочье-Биармию. В Булгарию же этот путь шел через Хозарию с юга, из Азии, как положительно свидетельствуют находки монет и разных ценных вещей, имеющих явное происхождение с Востока».

По свидетельству А. А. Дмитриева, на развалинах древнего Булгара на Волге уже давно находили множество восточных монет и разных драгоценных вещей: золотых, серебряных и бирюзовых серег, браслетов и перстней, части металлических зеркал, бус, металлических украшений конской упряжи и т. д. Древнего серебра в Булгаре находили так много, что, по откровенному признанию одного казанского купца, торговавшего в «серебряном ряду» на рынке, «на своем веку» он один переплавил до 8 пудов булгарских серебряных монет и всяких древних вещей.

П. С. Савельев своими авторитетными работами по археологии и нумизматике еще раз убедил ученых: историков, археологов, этнологов, что Биармия и древняя Пермь – это одно то же понятие, что в скандинавских сагах под названием Бьярмаланда прославлялся именно Пермский край со своей столицей Чердынью.

* * *

Заметное влияние на русских историков в части изучения Биармии, ее локализации и отождествления с Пермью оказали финские ученые начала и середины XIX века. Одним из них был филолог и лингвист Иоганн Андреас Шёгрен (1794–1855), впоследствии ставший академиком Российской Императорской академии наук.

В начале XIX века среди финской интеллигенции резко возрос интерес к своим этническим корням, а, следовательно, к истории народов, говорящих на финно-угорских языках. Присоединение Финляндии к России открыло для финнов новые возможности исторических, лингвистических, фольклорных и других исследований. Огромный вклад в их развитие внес и финский ученый А. И. Шёгрен.

Являясь сторонником отожествления Биармии и Перми, Шёгрен утверждал, что Пермь является просто новгородской переработкой слова Биармия. Пытаясь выяснить значение слова Пермь, он выводил его происхождение от финско-зырянско-пермяцких корней. Он же является автором идеи, что Пермь получила свое название от финского слова Perämaa, означающее задняя сторона или задняя земля.

По инициативе Шёгрена, другой известный финский ученый, знаменитый лингвист и путешественник Матиас Александр Кастрен (1813–1852), начиная с 1838 года, предпринял ряд экспедиций по Северной Европе, Уралу, Сибири и Дальнему Востоку с целью изучения этнографии северных народов, доказательства родства самодийских языков с финским.

Путешествуя по Северу, Кастрен становится убежденным сторонником существования Биармии, являющейся, по его мнению, центром высокой культуры и богатой торговли. Кастрен напишет позднее следующее: «По крайней мере, о Великой Пермии и Великой Булгарии будут помнить до тех пор, пока Россия будет иметь историю, потому что древняя история Восточной России есть ее история <…> Что же касается до торговли Бьярмаландии и Булгарии, то о значении ее единогласно свидетельствуют историки многих стран. В высшей степени вероятно, что торговый путь от Белого к Каспийскому морю пролегал по владениям пермяков, булгар и хазар и что этот путь продолжался до Норвегии, к югу до Индии. Такие торговые сношения были возможны вследствие больших рек, прорезывающих Восточную Россию».

Из вышеприведенного текста можно сделать вывод, что для финского ученого Великая Пермь и Биармия – это одно и то же понятие, он не разделял их. Далее Кастрен еще раз подчеркивает тождество Биармии с Пермью, представляя размещение племен на севере России: «Пермское племя занимало речную область Камы и Двины, карелы жили прежде по Двине и Белому морю, весь – по Онеге и Белому озеру». Таким образом, Кастрен считал, что пермяки жили по всей Двине, значит, именно они являлись биармийцами скандинавских саг, с чем, конечно, невозможно согласиться.

Это было не единственное мнение финского ученого о местоположении Биармии. Путешествуя по Карелии, которую он делил на две части – «лопарскую и русскую Карелию», Кастрен пришел еще к одному выводу: «Приходы Рованиеми и Кеми, которые в старину тоже были населены лопарями, впоследствии большую частьсвоего населения получали из русской Карелии или из древней Биармии <…> Крестьяне в Кеми и Рованиеми наследовали от отцов и дедов своих, так называемых Биармийцев, большую охоту к торговым предприятиям».

Оказавшись в Архангельской губернии, Кастрен, тут уже противореча себе, становится убежденным сторонником любопытной идеи, что Холмогоры – это столица и крепость древних биармийцев.

Хотя местные сказания относят пермяков, зырян, корелов и другие народы к чудскому племени, по словам Кастрена, их всегда отличали от той настоящей древней чуди, давно вымершей. На Севере повсюду, особенно по Северной Двине и южному берегу Белого моря, у местного населения были распространены сказания, что в древности, до прихода в эти места новгородцев, тут жил языческий народ – чудь белоглазая, в летописях получившая название чудь заволочская. Архангельские старожилы поведали Кастрену, что богатства чуди были неизмеримы; обычно они хранили их, зарывая в землю. Об этой привычке биармийцев, как мы знаем, повествуют и скандинавские саги. По мнению ученого, хотя все приведенные описания древнего народа свойственны финнам, тем не менее, существует большое совпадение местных преданий с известиями саг о биармах.

Отождествляя древнее население Севера с биармами, а последних – с карелами и, используя топонимические данные, позднее он доказал, что прибалтийско-финские племена жили когда-то не только по Северной Двине, но и по Мезени.

На основании всех этих данных, Кастрен сделал вывод, что древние обитатели Двинской земли, чудь по народным преданиям, по летописям – Заволочская чудь, в сагах – бьярмы, были не только финского происхождения, но «самые настоящие финны».

Далее, установив по А. Шёгрену положение Заволочья, Кастрен развивает мысль о местонахождении Биармии и приходит к окончательному выводу: «Стало быть, Заволочье совпадает с так называемой Биармией скандинавов, потому что, сколько бы скандинавские саги ни выражались неопределенно о границах Биармии, не подлежит сомнению, что по Двине лежала значительнейшая часть той страны. Именно сюда стремились викинги с целью грабежа, здесь нашли они народ, богатый золотом и разными сокровищами».

Однако, как выяснилось позже, это было не окончательное мнение Кастрена о Биармии. По его словам, большинство писателей, говоривших о Биармии, основываясь на сходстве слов Биармия и Пермь, сделали один народ из биармийцев и пермяков. На это, говорит Кастрен, они имели право потому, что древняя Биармаландия заключала в своих пределах Пермскую область, или все пространство от Белого моря до берегов Камы. А что это население состояло из финнов, доказывается скандинавскими сагами, именно сказанием Оттара и сагой о Карли и Торере Собаке, которые утверждали, что язык биармийцев походил на финский и, более того, у биармийцев был бог Jumal. Даже одно это название бога, считал Кастрен, указывает на принадлежность биармийцев к финскому племени, ибо из всех так называемых чудских племен только у финнов бог назывался Юмала. Стало быть, заключил он, принадлежность биармийцев к финскому племени несомненна.

Другой финский ученый, археолог Иоганн Рейнгольд Аспелин (1842–1915), продолжил начатое Кастреном дело, но пошел дальше, опираясь на лингвистические и этнографические аргументы своего соотечественника и собственные археологические находки.

Путешествуя по Пермскому краю, ученый не мог упустить возможности поинтересоваться чудскими древностями, о которых он был прекрасно осведомлен из трудов своих предшественников. Археологические находки на севере России позволили Аспелину подтвердить существование торгового пути, по которому волжские булгары ходили с товарами в Чердынь через Красноуфимский, Кунгурский и Пермский уезды на северо-восток. По-видимому, ему же принадлежит пальма первенства в подаче идеи о проникновении восточных (персидских) изделий в Пермский край не через Каспийское море, по Волге и Каме, а совершенно по другому пути: мимо Аральского моря, степями, а затем – по Иртышу, Туре и Тавде. Самое важное, после своего путешествия профессор Аспелин категорически заявил, что Биармия, «бывшая доселе ничем не подтвержденной гипотезой, в результате упомянутых выше археологических открытий становится бесспорным фактом».

Вместе с тем финский археолог, как и его соотечественники, еще более расширил значение пермско-биармийской культуры, отождествляя при этом Биармию и Пермь. Он считал, что пермяки-биармийцы в глубокой древности имели хорошо развитые торговые отношения с Востоком. Более того, Аспелин допустил мысль о местном изготовлении многих серебряных и золотых пермских находок. По его мнению, даже менее искусно сделанные серебряные блюда – это продукт местных мастеров, что, конечно, как увидим дальше, не бесспорно.

* * *

С выходом в свет книги «Северно-русские народоправства» в 1863 году гипотеза о тождестве Перми и Биармии приобрела еще одного сторонника в лице знаменитого русско-украинского историка и писателя, члена-корреспондента Академии наук Николая Ивановича Костомарова (1817–1885).

Представив картину заселения Севера различными финскими племенами, Костомаров уточнил, что главными обитателями территорий, в которые входили Вологодская и Пермская губернии, были пермяки и зыряне, отнесенные им к одному племени. Первоначально они жили на Каме, а затем, по мнению историка, в глубокой древности продвинулись на Север и расселились по Вычегде, Сысоле, Ижме, Печоре и другим рекам. В наших летописях, указал он, в перечислении народов, обитавших «на русском материке», они называют Пермь. Более того, эта страна и народ были знакомы не только нашим летописцам, но и скандинавским мореходам: «В глубокой древности Пермский край был известен скандинавам, и в путешествии Отера называется Биармос, испорченное название Пермь, Перемь».

Не мудрствуя лукаво, Костомаров производил название страны и народа скандинавских саг – Биармии и биармийцев (биармов) от Перми и пермяков, вероятно, посчитав последних за основу в образовании имени неизвестного варягам северного народа. Не ошибемся, сделав предположение, что Костомаров, как и его предшественники, думали, что норманнам, услышавшим от аборигенов название своего племени Пермь с глухим согласным П, было проще прозвать этот неведомый народ – бермами или беормами со звонкой Б, вероятно, из-за преимущества в древнескандинавском языке в отличие от финского твердых согласных перед мягкими.

* * *

Но прежде чем завершить рассказ о сторонниках отождествления Перми и Биармии, а это не один десяток ученых, представим вашему вниманию еще одного редкого и самобытного человека, жившего в начале прошлого века в нашей северной глубинке.

Выше говорилось, что историк Н. И. Костомаров считал, будто Пермь – это искаженное скандинавами слово Биармия. Точно такого же мнения придерживался исследователь северной старины – Александр Федорович Орлов (1855–1940), мало известный широкому кругу ученых по одной простой причине – этот самобытный человек был не профессионалом, а занимался историей, находясь, как и В. Н. Татищев, на государевой службе, погружаясь в ее изучение в свободное от работы время. Поэтому Орлова, к сожалению, мало цитируют, хотя из-под его пера вышла интереснейшая книга по топонимике и этнографии. И этот человек был когда-то в Архангельском крае управляющим всеми лесами северных губерний.

Что же его заставило написать книгу? Известно, что Орлов был отнюдь не кабинетный работник, он никогда не сидел на месте и прошел свои «владения» вдоль и поперек, где пешком, где на лодке или на плоту. Во время таких ежегодных продолжительных походов по лесам бассейна Северной Двины и ее притоков, у Орлова, вероятно, и возникла мысль о том, что на Севере и население, и села получили свое название от рек. В 1906 году А. Ф. Орлов начал писать об этом, на следующий год в типографии города Вельска была напечатана книга «Происхождение названий русских и некоторых западноевропейских рек, городов, племен, местностей», вышедшая, к сожалению, небольшим тиражом. По тем временам это было событием в топонимике, хотя автор этого слова никогда не употреблял.

Основной мыслью исследователя было то, что с древнейших времен по рекам шло расселение людей, около них охотились и тут же рыбачили, по рекам проходили основные пути сообщения. Поэтому реки обожествлялись, по ним стали называть племена, обитающие в этих местах. Позднее у него появилась небольшая рукописная работа, в которой показано, как многие речные названия оказались тождественными именам местных божеств: «Почитание рек-богов ведет начало с глубокой древности, но в других местах оно дожило до наших дней. Мною рассмотрено 400 богов Малой Азии, Финикии, Индии, Греции, Западной и Восточной Европы».

Уже в преклонном возрасте А. Ф. Орлов не оставил своего любимого занятия и продолжал интересоваться географическими названиями. В 30-х годах прошлого столетия он подготовил свою книгу ко второму изданию, значительно дополненную и снабженную обширным указателем использованной литературы, но обновленная рукопись так и не была напечатана. Этому помешал известный востоковед и языковед, академик Н. Я. Марр (1864–1934). Он воспротивился ее изданию, т. к. по своему содержанию книга якобы противоречила только что выдвинутой им так называемой «яфитической теории», или «Новому учению о языке», кстати, научно не обоснованной. К великому сожалению, можно констатировать, что авторитет известного академика незаслуженно победил скромного лесничего и преподавателя из Вельска.

А. Ф. Орлов проделал огромную работу над картографическим материалом не только России, но и Западной Европы, Малой Азии и Индии. Не забыл он упомянуть и Биармию, точнее Пермь, когда давал объяснения названий племен, обитающих на Севере. Он правильно обратил внимание, что ученых всегда смущало название Перми – Биармия. В скандинавских сагах, пишет Орлов, под этим именем описывалась сказочная страна с богатыми храмами, с высокой культурой и обширной торговлей. Поэтому все искали Биармию со следами такой культуры. Но потом пришли к заключению, что: «Имя Пермь – одно из названий Биармии; высокой культуры там не было, а торговля была, конечно, большая, мехами – с Персией по реке Каме, а может быть, и с Византией. По моему, название «Биармия» есть просто искаженное скандинавами слово Пермь».

И привел примеры, как татары произносят русские слова: Буртасы говорили с твердым Д, т. е. Бурдасы или Бердасы. Немцы изрекали боловина, вместо половина, переводя глухую согласную П в звонкую – Б, поэтому, делает вывод Орлов, скандинавы совершенно так же слово Пермь или Пярмь, переделали в Биарм.

* * *

Сторонниками Биармии – Перми, помимо упомянутых историков, были Ф. А. Эмин, А. К. Шторх, И. И. Лепехин, О. И. Сенковский, А. фон Пошман, К. С. Молчанов, А. М. Стриннгольм, Д. А. Хвольсон, П. С. Ефименко, П. Н. Полевой, Е. Е. Замысловский, Н. П. Кондаков и многие-многие другие исследователи.

Однако хотели бы отметить одну важную особенность в изучении данной проблемы. Все вышеназванные писатели, отождествлявшие Пермь и Биармию, не были единодушны в вопросе о локализации последней. Для одних историков это была просто территория – Пермь Великая, Пермь Вычегодская, для других же – название народа, который мог жить где угодно. Знатоки древнескандинавской истории Т. Н. Джаксон и Г. В. Глазырина подметили еще одну интересную деталь: локализация Биармии зависела от того, знал ли каждый из приведенных выше историков скандинавские письменные источники. Те, кто знали из содержания саг Биармию (Бьярмаланд) на реке Вине, располагали ее в бассейне реки Северной Двины, или в других случаях их Биармия вырастала до огромных размеров, захватывая территорию от Беломорья до Карелии и Пермского края. Наконец, авторитет одних историков мог сказаться на мнении других, что и происходило в большинстве случаев у более поздних исследователей. Например, знание трудов Страленберга повлияло, как отмечалось, на ряд историков, таких как М. В. Ломоносов, Н. П. Рычков, М. Д. Чулков, Н. И. Костомаров, Д. А. Хвольсон и другие, которые пришли к выводу, что столицей Биармии была Чердынь, являвшаяся якобы на определенном историческом отрезке времени центром европейской и азиатской торговли. Другие же историки утверждали, что главным городом Биармии были Холмогоры.

Постепенно у некоторых историков появляются сомнения в существовании версии, где главенствует Пермь, и они становятся противниками отождествления Биармии и Перми. По их мнению, это две различные, соседние страны, и что некоторые случайные созвучия в их названиях ни в коем случае не доказывают их идентичности. При этом на вооружение они взяли, в первую очередь, не содержание скандинавских источников, а данные по археологии Пермской губернии.