Воспоминания Киры Георгиевны Аносовой

(за исключением цитат, включенных в текст ранее)

После взятия Калуги нас посадили в вагоны и мы долго ехали и нас привезли кажется под Брянск.

Летом 1942 г. вышел приказ № 227. Его все встретили хорошо. Мы и так понимали, что отступать уже нельзя.

Это было под Житомиром в 1944 году. Наша дивизия освобождала Житомир. Первый раз у нас сорвалось наступление, пришлось отступать. Раненых было много. Полк один попал в окружение. Командир полка погиб, комиссар застрелился. В общем тяжело было. Потом была оборона. Потом наступление. Войска продвинулись вперед. Ну и медсанбат тоже должен был продвигаться вперед.

Начальник санитарной службы дивизии и я на полуторке. Нас в кабине трое сидело. Поехали искать новое место для медсанбата. Приехали в одно сохранившееся село. Все дома целы. Нашли там школу и клуб. Для медсанбата места достаточно. Начало уже темнеть. Мы доехали до края села, зашли в хату. Там была бабка. По-русски она не разговаривала, чего-то там по украински лопочет, мы ее не поймем. Мы ее спрашиваем: «Как проехать?» – она чего-то говорит. Уже совсем стемнело. Одной машине ехать очень опасно. Начсандив достал карту и стал смотреть, как поближе доехать до нашего медсанбата, а то мы ехали кругом. Смотрим – есть дорога. Прямо от этого дом идет в сторону медсанбата. Мы ее спрашиваем: «Проехать можно? Немцев там нет?» Она все нам утвердительно отвечала. Ну мы и поехали по той дороге. С нами вместе еще одна полуторка поехала. Вот мы двумя машинами и поехали. Машина наша, но нам не знакомая совершенно. Немного отъехали от села и видим: пулемет и два солдата у пулемета. Мы остановились. Водитель дошел до солдат и спросил: «Хлопцы тут проехать можно? Немцев тут нету?» Они в ответ: «Нету, нету. Все тихо, все хорошо. Проехать можно». Мы чуть отъехали смотрим – а поле все перепахано снарядами, валяются разбитые орудия, убитые. Горелым порохом воняет, гарью. В общем это поле только что прошедшего боя. Начсандив говорит водителю: «Давай назад. Здесь мы не проедем». Мы начали разворачиваться, и машина, которая ехала за нами тоже стала разворачиваться, а по ней застрочил этот пулемет. Они развернулись и удрали, а мы пока задом сдавали, чтобы развернуться, и встали боком к пулемету. Водитель наш говорит: «Что они сдурели по своим бьют». Водитель начал притормаживать, а начсандив как закричит: «Гони, гони!». Мы рванули, а пулемет по нам строчить стал. Начсандива серьезно ранило в спину разрывной пулей, даже позвоночник захватило. Водитель получил ранение в кисть. Удрать-то мы удрали. Подъехали к той хате. Водитель кричит: «Я убью эту бабку. Я убью эту бабку». Я ему: «Успокойся. Она свое дело сделала и уже давно ушла». Вернулись мы в медсанбат по той дороге по которой приехали, уже без происшествий. На фронте есть такая примета: «Нужно возвращаться той дорогой, по которой приехал».

Вернулись мы в свой медсанбат. Там выяснилось, что этот пулемет в том селе власовский заслон. Он прикрывал расположение власовцев и мы могли угодить прямо к ним в лапы. Потом с власовцами мы встречались в Праге. Там их преследовали.

Медики в бой не ходили. Но у нас были неприятные переправы. Например через реку Припять. Это широкая и стремительная река. Если кто падал в воду, то его тут же сносило. Мы шли в полном обмундировании с санитарными сумками, с противогазами, с оружием, в сапогах, в шинелях.

Мне было страшно под Тернополем (Западная Украина). Зима, вызвали нас на совещание. В сани-розвальни сели, в санях автомат, у меня пистолет, и поехали. День солнечный, хороший, дорога была накатана через поле. Поле было совершенно голое, никакой растительности. Приехали в Санотдел, там прошло наше совещание. В районе обеда решили разъезжаться. Кому подальше ехать те остались на ночь, потому что уже начинало смеркаться. Мы решили, что дорога хорошая, доедем. Вроде полдороги поехали, а тут началась метель. Такая метель, страшная. Снег валит хлопьями, дороги не видно. Потеряли дорогу, лошадь еле ноги переставляет. Мы уже не знали куда ехать. Ночь. Темно. Возница говорит: «Ну, кажется, будем мы петь «Замерзал ямщик»». Мороз, холодно. Снег лепит. Сами мы с повозки слезли, провалились по колено. Дорогу найти не можем. Не знаем куда ехать. Вдруг немец пустил осветительную ракету. Они их часто пускали. Вот была радость. Стало понятно где фронт, где передовая, в каком направлении нам надо ехать. А потом я наверху увидела провод на шестах.

Мы пошли по нему. Понятно, что провод приведет к своим. Мы шли, шли. И вдруг впереди увидели огонек, еле видный. Мы поехали на этот огонек. Подъехали и услышали нашу русскую речь. Там была землянка. Это наблюдательный пункт – он выдвигался перед нашими окопами на нейтральной полосе и наблюдали тайно за противником. Это называется Секрет. Там было два бойца. А рассекретить это НП было нельзя. Иначе их уничтожат немцы. Они сами перепугались. Давай нас расспрашивать, кто мы, откуда? А еще, не дай бог, лошадь заржет, немцы услышат, будет нам на орехи. Они давай звонить в штаб дивизии. Там им сказали, что это наши. Один поехал с нами и сдал нас с рук на руки в штаб дивизии. И если бы не этот огонек, мы бы так к немцам и приехали.

Было трудно здесь под Курском. Я участвовала в освобождении Курска. Дальше мы пошли на Медвенку. Наша часть заняла оборону под Рыльском. Вот там деревни Степановка, Мазеповка. Там как раз река течет и тут болото. Когда наши войска подошли все было замерзшее. Оборона затянулась. Начало все таять. Болота ожили и куда бедному солдату деваться. Начали насыпать насыпи, чтобы не в воде плавать. Началась малярия. Сейчас медикаментов не хватает. Дорого все. А тогда всем и всего хватало. И спирту и перевязочного материала. Все хватало. Почему ж теперь не хватает? Малярийные гнезда в болотах обрабатывались керосином. Всем от командиров до последнего солдатика давались противомалярийные средства. Каждому солдату медработники давали таблетки акрихина, хинина, что было.

В конце войны я воевала в 324-й дивизии и мы брали Прагу. (Этой дивизие командовал и в ее рядах погиб ее первый командир полка И.Я. Кравченко). Там началось восстание. Немцы хотели и восставших, и весь город уничтожить. По радио постоянно передавали: «Помогите Праге. Спасите злату Прагу». Были созданы мобильные штурмовые бригады. Нас посадили на американские большие машины «Студебеккер» и мы поехали в сторону Праги. Тылов с нами не было. Ехали быстро. Нас предупредили, что если какую машину подбивают или она встала, то остальные не останавливаются и должны ехать дальше. И вот мы по всем этим Карпатам, по лесам мчались. Какие чешские населенные пункты мы не проезжали – везде стояли люди и перекрывали все дороги кроме дороги на Прагу. Они кричали нам: «На здар, на здар», махали нам приветственно руками и мы мчались без остановки. Немцы на высотах сидели. Обстреливали нас, но вроде не попадали. Пронесло. Мы на рассвете въехали в Карловы Вары, всю ночь ехали. А там фонтанчики минеральной воды, ну и мы хотели попить. Но люди не дали нам подъехать к этим источникам и выйти из машин: «Спасайте Прагу!». Утром 9 мая мы подъехали к окраинам Праги и начались бои. В Праге были большие бои.

Было много раненых. Там танкисты подъехали. Другие войска подошли. Немцы отступили. Вот так мы встретили победу 9 мая, а в других местах уже давно победа была. Погибших похоронили на Ольшанском кладбище, его еще называют Русским. После войны, когда мы были в Праге, то удивились: в каком хорошем состоянии сохранялось кладбище. Везде кусты роз. Я дважды была в Праге и все это сама видела.

В конце войны мы чувствовали себя победителями. Нас очень тепло встречали в Праге.

Я была награждена орденом Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», орденом «Отечественной войны» 2 степени, медалями «За освобождение Праги» и «За победу над Германией». Из наград самая дорога первая «За боевые заслуги» в 1941 г.

И было понимание, что нас к этой победе привел Сталин. И до сего времени я там и думаю, мое мнение не изменилось.

Современной молодежи я желаю, чтобы они всякие басни и враки не слушали. Жили нормальной жизнью. Я не могу спокойно смотреть на девушек с цигарками. О нас раньше говорили: «О медики. Они пьют и курят». А мы не пили и не курили. 100 грамм нам давали, и мы их пили только когда было очень холодно и мокро».

 

Воспоминания Владимира Семеновича Турова

(за исключением цитат, включенных в текст ранее)

Полковник в отставке. Родился 18 марта 1920 года, уроженец Брянской области, Выгонического района, Малфинского сельсовета, деревня Большой Крупец.

Война. Западный фронт

Родился я 18 марта 1920 года в селе Большой Крупиц в Брянской области. Отец работал в колхозе, мать – домохозяйка. В семье было двенадцать детей, я – девятый по счету. Земли в наших краях бедные, урожаи слабые.

Когда старший брат Василий служил в армии, нам в 1939 году как семье красноармейца предложили переселиться в Краснодарский край, на Кубань. В станице Савинской выделили глинобитный дом, приняли в коммуну имени 1-й Конной Армии.

Конечно, люди здесь жили богаче, сытнее, чем на Брянщине. Нашу большую семью неплохо поддерживали. Получали в день на всех 2–3 буханки пышного кубанского хлеба, молоко, еще какие-то продукты. Помню, что обедали в коммунарской столовой. Я так отродясь не ел: мясной борщ или суп с клецками, пшенная, перловая (реже гречневая) каша, овощи, фрукты.»

Маленький Вова со старшим братом Петькой из разрушенной церкви выносил книги. Сосед научил его читать на старославянском. «Дорогие мои, никакая сказка не сравнится с тем, что я читал. «Иди ешь!», – кричит мать, а я не могу оторваться. Ветхий завет – это что-то невероятное. Я начал тайно креститься. Надеваю на голову рядно самотканое (простыней-то тогда еще не было) и крещусь под ним».

В 12 лет герой, выйдя в сад, увидел ангела возле персикового дерева. «Он был бел и крыльями взмахивал. Сказал внятно: «Тебе жить до 25 лет». Я хлопнул дверью и убежал в избу. Мать бросилась ко мне: «Что с тобой? Что с тобой?». Я ничего не мог сказать».

Вскоре учителя в школе стали Владимира Турова нагружать, как самого способного, послали вожатым к октябрятам в третий класс. Шестиклассником он стал репетитором по математике для племянницы учителя истории. «Учитель истории домой приходит, разговаривает о легионерах римских и все такое прочее. Много я от него узнал… И тут я начал сомневаться: бог всезнающий, а, выходит, не знает, что делает народ, он всемогущий, а как же другие одолевают его, в частности, сатана, а он ничего не может сделать… и начались сомнения, сомнения, сомнения… К седьмому классу я понял, что уже никто не соблазнит меня. Атеистом стал, но верующих уважаю». Про ангельское пророчество позабыл начисто.

Школьником Вова Туров имел меткий глаз и значок «Ворошиловского стрелка». После окончания школы он не видел иного пути, кроме как стать военным. Курсантом Буйнакского военно-пехотного училища он получил первые серьезные уроки от капитана Луночкина, который вернулся без обеих ног после боев на Халхин-Голе.

Военное училище

«Закончив восемь классов, поступил в горный техникум в городе Шахты. Отучился два года, чувствую – не мое это призвание. На третьем курсе подал заявление в военкомат и был зачислен в Буйнакское военно-пехотное училище.

Скажу, что в довоенных училищах за два года давали крепкую подготовку. В моей роте было три взвода по 33 человека. Гражданские привычки из нас вытряхивали быстро. Подъем в шесть часов утра (летом – в 5.30), зарядка, стрелковый тренаж 20 минут. С первых дней приучали к оружию, чтобы винтовками мы, как портные иглой, владели.

Затем завтракали и на шесть часов быстрым шагом или бегом уходили в горы. С полной экипировкой: винтовка, противогаз, подсумки, учебные гранаты, шинельная скатка. Там занимались тактической или огневой подготовкой. Тяжело приходилось, но привыкали быстро.

После обеда один час на сон – и начинались теоретические дисциплины: уставы, связь, химзащита и так далее. Много времени уделялось физподготовке, в том числе штыковому и рукопашному бою. Свободного времени полагалось перед сном всего 20 минут, так что загружены были до предела и засыпали мгновенно.

Кормили хорошо. На завтрак граммов 20 масла, селедка, сладкий чай. Обед тоже нормальный: щи, каша с куском мяса, компот. Ну, и ужин неплохой. Хлеба всегда хватало. Но все полученные калории уходили на подготовку. Были мы поджарые, быстро обрастали мускулами.

Часто проводились политинформации. Кто как, а я слушал с интересом о разных событиях в мире, особенно имеющих отношение к военной службе. Время было сложное: Советско-финская война. Гитлер то одну, то другую страну захватывал. Замполит информацию свою начинал со слов: «Война вот-вот начнется. Будьте к ней готовы». Так что ни о какой самоуспокоенности речи не шло.

Отдельно скажу про огневую подготовку, которая проводилась три раза в неделю. На стрельбище добирались только бегом – 8 километров туда, столько же – обратно. В месяц выпускали по мишеням примерно сотню патронов. Кроме винтовок, тщательно изучили и стреляли также из ручного пулемета Дегтярева. Сотня патронов – это нормальное количество для хорошей тренировки. Позже, на фронте, я встречал выпускников шестимесячных курсов – младших лейтенантов, которые за полгода всего раз десять-пятнадцать стреляли. Конечно, такая огневая подготовка почти ничего не давала.

Много занимались штыковым боем. Сильны были традиции русской армии. «Немец штыка боится» – я часто слышал эту поговорку. Занимались с азартом. Тренировались, разбившись на пары, постигая всякие хитрости, или кололи соломенные чучела. «Коротким коли! Длинным коли!» – только клочья от чучел летели.

Снайперское дело как-то широко не распространялось, но после финской войны, когда мы понесли немалые потери от «кукушек», начали изучать основы снайперской стрельбы. Желающие, в том числе я, занимались дополнительно. Стреляли с расстояния 600–800 метров. Мне это пригодилось буквально в первые дни пребывания на фронте.

Кроме того, мы прошли ускоренную программу артиллерийской подготовки. А в конце второго курса на меня «повесили» отделение минометчиков из 5 человек. 50-миллиметровые легкие минометы били на восемьсот метров небольшими минами размером с перезрелый огурец. С минометами тоже научился обращаться, там требовался точный расчет и, конечно, тренировки.

Подготовка в училище была разносторонней. Могу с уверенностью сказать, что как офицер войну встретил я с врагом на равных, а кое в чем немцев и превосходил. Навыки, полученные в училище, помогли мне выжить и пройти всю войну. Хотя имелись и недоработки, которые мы постигали уже в ходе боев на собственной шкуре.

Во избежание несчастных случаев мало проводилось занятий по метанию гранат. А в частях красноармейцы просто боялись ручных гранат РГД-33, которые перед броском надо было встряхивать. Опасались – встряхнешь, а она рванет в руках. Все это шло из-за отсутствия практических, боевых занятий.

Мне больше всего запомнился мой командир взвода л-нт Муса Салбиев, осетин по национальности, который занимаясь с нами, не считался со своим личным временем и щадил ни себя, ни нас в процессе обучения. Он всегда приходил за 15 минут до подъема и следил, чтобы все выполняли как положено. Особенно он уделял много внимания уровню физической подготовки. Нас, не очень подготовленных, в роте было 5 человек, в том числе и я. По предметам я хорошо успевал, стрелял тоже хорошо, а вот физически был слабоват. И он дополнительно с нами занимался. Это был превосходный человек и я ему бы низко поклонился. Но я его встретил в 43-м году, у него было 7 ранений и он умер.

Не были мы готовы к отступлению, оборонительным боям. Рассчитывали на скорую победу, на стремительные танковые и штыковые атаки. А сложилось так, что почти два года пришлось в основном обороняться, а затем идти вперед.»

Эти уроки пригодились очень скоро. Война началась за три месяца до выпускного. Курсант Туров, красавец и активист, играл в драмкружке. В тот самый день, 22 июня, должна была состояться очередная репетиция в Доме Красной Армии. Ребята пришли, а на двери замок. «Война!» – крикнул кто-то на улице. Вся труппа бегом возвращалась в лагерь. Там слушали выступление Молотова и переживали, что не пустят на фронт.

Идеологическая война

«Мы слушаем полковую радиостанцию. Я как-то был вызван в штаб полка и вдруг слышу: «Внимание, внимание. Говорит радиостанция имени Коминтерна. Работают все радиостанции Советского Союза. С прискорбием сообщаем, что наши войска после длительных и упорных боев оставили город революции, город Ленина, город Ленинград. К сожалению наши войска не смогли выстоять и сейчас в столице нашей Родины Москва. Ведется успешная эвакуация населения, но наши бойцы Красной Армии и командиры сражаются на окраинах Москвы». Затем несколько дней передавали одно и тоже, все отступаем, отступаем. А потом: «Граждане Советского Союза мы с прискорбием вынуждены сообщить, что наши войска оставили столицу нашей Родины, город Москва». Мы слушаем. Тула не была окружена, но она была отрезана. Все коммуникации, все дороги были захвачены немцами. Работала радиостанция на нашей волне в Кенигсберге, это нам уже потом сообщили. Они глушили нашу радиостанцию «Коминтерн» она была слабее их станций, ее ведь строили в Москве в 30-е годы. Нас засыпали листовками: «Москва пала! Москва пала!» – нечего сражаться. Вот такая ситуация была. А мы в изоляции продолжали сражаться. Вот такая ситуация была, катастрофическая. Но тем не менее устояли и наш командир полка оборонял Тулу.

Радостная весть и оборона села Дедилово

К нам из Тулы попала листовка «Уничтожайте танки по Кравченковски». В этой брошюре было написано, что прорвавшиеся 8 немецких танков на ул. Коммунаров были уничтожены по приказу Кравченко. Мы были очень рады и горды за нашего бывшего командира. К большому сожалению я ее не сохранил.

Мы обороняли Дедилово. У меня в роте не было ни ручных, ни станковых пулеметов и боеприпасов тоже не было. У нас на вооружении были только винтовки и наганы, а у наганов не всегда были патроны. Мы занимали оборону на пригорке на окраине села (Жилая, Пушкари), потом нас переместили в низину, западнее (Конопка). Я раз 5 ходил в разведку. Командир батальона меня посылал.

Мы слышим с немецкой стороны шум моторов, особенно их было слышно ночью. Я ходил, ходил, никак не могу найти, откуда шум. Потом я взял двух бойцов с роты и пошел (в сторону Жиловских выселок). Перейти линию фронта мне не стоило никакого труда, нас этому в училище учили, да тут ее как таковой и не было. Мы зашли в дом (Жиловские выселки). Там жила женщина – директор жиловской начальной школы (учительница Лепехина) и с ней 17 летняя дочь (Галя Лепехина), которая только-только закончила школу. Мы у них расспросили, какая тут ситуация. Она меня накормила горячим обедом, а когда я уходил, за мной выскочила эта девушка и поцеловала. Меня еще никто ни когда до того момента не целовал. Меня это очень растрогало, а она сразу убежала в хату.

На улице подморозило, землю припорошило снегом и мы ползли по мерзлой земле. Смотрим, в лощине скопление немецких танков и греют моторы (лощина между Жиловскими и Пушкарскими выселками, Панинский карьер). Мы назад отползли. Потом зашли в дом к той женщине, хотели погреться. У нас ничего зимнего не было. Летняя форма х/б, да шинель, у некоторых даже и нательного белья не было. Правда нас обмотки здорово спасали. Только зашли. Один солдат остался у входа, а другой зашел за дом. Солдат влетает и говорит: «Немцы», мы в сени. Тут дверь открывает немецкий солдат и дверью прикрывает меня. Удалось избежать боя.

Я вернулся из разведки, доложил комбату, тот сообщил в полк. Из полка сказали, пусть придет и доложит лично. Я пополз в штаб полка. А уже начало рассветать. И тут началась такая артиллерийская стрельба и по нашим окопам, и по нашим соседям. Штаб стоял на высоте (Жилая) и деревню обстреливали танки. Два или три дома уже горели. В селе никого не было, пусто. Я добрался до штаба, а он уже горит. Что делать? Смотрю из окна выскочил один человек. Я ему: «Стой! Стой!». Он остановился, подхожу, смотрю лейтенант. Спрашиваю:

– Где штаб?

– Он уехал.

– А ты кто?

– Я техник-лейтенант …

– А ты чего тут делаешь? Чего отстал?

– Так надо было.

Уже после войны на встрече ветеранов 50-й армии я узнал того техник-лейтенанта и он мне сказал, что в штабе оставалось знамя полка и командир поставил ему задачу вынести это знамя. Пока он его снимал, на себя наматывал, закреплял, прошло время и он отстал. И нам никому так ничего и не сказал, что у него знамя полка. Осторожничал. Оно и правильно. После войны он жил в Калуге.

Решаем куда идти. Смотрим идет солдат.

– Ты откуда?

– Я из комендантского взвода, отстал.

Решили идти на северо-запад между огней (между Дедилово и Быковкой), там деревни горят, здесь горят. Нам нужно было выйти за рубеж боя. Выпало сантиметров 5 снега. И мы пошли. Не прошли и 2 километров, смотрим, внизу в овраге стоит человек 50 в строю. Мы к ним и спрашиваем: «Вы кто?», а они: «Стой! Стрелять будем!» Значит свои, русские.

Оказывается – это вновь прибывшие войска из-за Урала (413-я дивизия). И перед взводом стоит младший лейтенант и не знает что делать, куда идти. Растерялся. Я ему говорю: «Знаешь, тут делать уже нечего, пошли с нами на север. Надо уходить». А он говорит: «Нет я никуда не пойду. Мне приказано тут находиться». Я ему: «Видишь кругом горит. Немцы обходят. Только на севере тихо. Нужно туда идти».

– Нет! Не пойду.

– Я, как старший по званию, приказываю.

– Не выполню ваше приказание!

Тут бойцы из стоя начали говорить: «Товарищ лейтенант, а ведь лейтенант говорит правильно. Нам надо туда идти, если хотим выйти». Короче говоря, он вынужден был со своим взводом пойти вместе с нами. И действительно, когда мы прошли зону пожаров и с правой стороны увидели наших, и он увидел командиров своей дивизии. Обрадовались все. Он к своим, мы пошли дальше. Там было такое скопление подвод, в том числе и нашего полка. Я обрадовался. Но выяснилось что солдат практически не осталось. На станции Узловая от полка я нашел командира минометной роты Бова и пять человек своих бойцов. Мы все вместе пошли дальше. Пополнения практически не было. Пришли на железнодорожный разъезд, там сидит старший лейтенант, комендант. Спрашивает: «О, хорошо. С какой дивизии?» Мы ответили.

– Бойцов оставьте. Я их в часть направлю. А вам вот предписание. Явитесь в Серебряные Пруды, в отдел кадров.

…В ожесточенных боях с врагом 956-й полк, да и вся дивизия понесла большие потери, и оставшиеся в живых были переданы в другие части. Я был направлен командиром стрелковой роты в 878-й стрелковый полк 290-й стрелковой дивизии все той же 50-й армии. В полку было всего две стрелковые роты, численностью 230–250 человек каждая.

Тула. Новое назначение

Мы с командиром минометной роты лейтенантом Бова отправили в Серебряные Пруды. Комендант какой-то станции нам выдал направление и мы пошли в Серебряные Пруды – там были кадры 50-й армии и заседала комиссия. Их было человек 8. Мы прибыли туда в шинелишках, в хромовых сапожках, без пилоток. Вид у нас был потрепанный. С августа месяца из боев не выходили. На дворе декабрь месяц. Холодно. В Серебряных Прудах полностью переодели. Все лохмотья с нас сняли и выдали все новое. Мы оделись, пообедали и нас вызвали на комиссию. За столом сидели человек 8 или 9. Меня спрашивали: «Как вы оказались здесь? Где ваша рота?» «Как где рота? 5 человек, я шестой. Погибли все. Разбили нас» Один вскочил в чине подполковника: «А полк где?» «Его не стало. Разбит. Перестал существовать». Он как закричит: «Полк разбит. Да как ты смеешь? Твою паршивую роту можно было разбить, а полк разбить невозможно. Полк разбит!» Кричали, кричали. Потом сказали: «Иди, поужинай. Потом зайдешь сюда». Я в приемной получил талон, поужинал. Меня направили в кабинет, там сидел младший воентехник (младший лейтенант) и сержант сверхсрочник. Переговорили.

Я ушел, только расположился отдыхать меня опять вызывают в штаб. Там мне вручили направление и я поехал в Москву, а оттуда в Тулу. Приехал я в Тулу поздно вечером. Куда идти – не знаю. Зашел в один дом спросить. Там жила семья рабочего оружейного завода. Они меня накормили горячим обедом и сказали куда идти в штаб 50-й армии. Я этой же ночью пришел в штаб, который находился где-то на окраине Тулы. Там мне выписали направление в 290-ю дивизию. Сказали, что сейчас туда идут две машины с боеприпасами и я могу с ними доехать. Утром я прибыл в штаб 290-й дивизии. Шофер остановился, меня высадил, сам поехал дальше а мне показал куда идти. В штаб меня не пропустили. Часовой позвал дежурного. Тот взял мои документы и ушел в дом. Я остался на крыльце дома и через несколько минут он вышел и сказал, что мне надлежит ехать в 878-й полк. Туда едет подвода, она меня подвезет. Я сел в сани уставший, не спавший, уже двое суток не спал. И уже перед вечером мы поехали в расположение полка. Подъезжаем к деревне. Ездовой говорит: «Мне прямо ехать, а тебе в ту деревню, вон там видишь?» Он поехал прямо, а я пошел в ту деревню по снежной целине. Только я подошел к деревне, как на нее налетел Мессершмидт и начал ее обстреливать. Мне один солдат сказал где штаб. Я уже подошел к домику, а там бегают вокруг домика люди в полушубках, в маскхалатах. Я спросил: «Где командир полка?» Он показал рукой и убежал прятаться. Мне сказали что его звание майор. Я подошел, приложил руку к шапке и докладываю: «Товарищ майор», а он мне: «Быстро марш отсюда». Я понял. Они все в белых полушубках, в маскхалатах, а я в темно-серой шинели и демаскирую штаб.

Налет кончился. Не заходя в штаб, на улице майор посмотрел мое предписание и позвал штабиста. Дал ему команду отвезти меня в роту и сказал: «Рота сейчас ведет бой за деревню в 5 км отсюда» – и предупредил быть поосторожней: «Там командир роты – старший лейтенант Семенов. Ты не представляйся, что прибыл на должность командира роты. Пусть бой закончится, а потом представишься. В полку две стрелковые роты, одна 2 рота ведет бой, а другая находится в тылу противника. Ты сменишь командира 2-й роты Семенова». Я приехал, еще было светло и действительно идет бой. Все в маскировочных костюмах. А я опять на самом виду в своей офицерской шинели. Мне со всех сторон кричат: «Ложись! Марш отсюда! Тыловая крыса!» Бой шел успешно. Наши вошли в деревню, ну я сзади бегу. Когда вошли в деревню, ко мне подошел политрук роты, представился и спросил, кто я такой. Это был пожилой человек, лет 35. Заняли деревню, определили, где будет командный пункт роты. Мы зашли в дом разделись. Зашел командир роты, старший лейтенант. Я представился, но не сказал, что назначен командиром роты, а сказал, что представитель штаба дивизии, потому что своих полковых они всех знают, а дивизия далеко и они мало кого знают. Поужинали. Меня разморило. Уставший, замерзший, голодный. А тут расслабился и у меня сильно заболела голова. Военфельдшер с двумя кубиками как у лейтенанта, Шура Капустина. Я спросил у нее: «У вас есть какие-либо таблетки от головной боли?». А она мне: «Нет таблеток. Мы не лечим, мы спасаем раненых». Я проглотил эту реплику в мою сторону. Политрук роты, он с тремя кубиками, как старший лейтенант. Политрук сказал: «Давайте выйдем». Мы оделись и вышли на крыльцо. Он говорит: «Ну что будешь командовать ротой? Ладно, ладно. Да я все понял. Штаб давно у же хотел заменить Семенова. Он из запаса и никакой он не командир. А я хоть и не командир, но мне приходится командовать. Я мастер с уральского завода. Призвали из запаса, дали звание политрука и назначили в эту роту».

Утром на построении роты в деревне, лейтенант со штаба полка, который меня привез, представил меня как нового командира роты, а старший лейтенант Семенов стал моим заместителем. Я командовал этой ротой до ранения, которое я получил за Калугой 23 января 1942 г.

Мне в роту дали два противотанковых ружья, которые я лично применял против фашистских танков под станицей Узловая.

Мое вступление в должность командира 2-й стрелковой роты совпало с началом нашего контрнаступления под Москвой и произошло на поле боя, когда рота вела наступательный бой за одно из сел Тульской области. С этой ротой мне пришлось освобождать села, ходить в рейды по тылам противника, самостоятельно и в составе двух рот (на станцию Тихонова Пустынь) в начале декабря 1941 года.

Воспитание ненависти

В декабре сорок первого года началось наступление наших войск под Москвой. Отступая, немцы угоняли население, а деревни сжигали. Зима в тот год была морозная и очень снежная. Чтобы увезти свою технику, фрицы использовали гражданское население, в том числе женщин, подростков на расчистке дорог. Этих людей они уже не отпускали, а гнали дальше на запад.

Люди умирали от мороза, их не кормили, а тех, кто не мог двигаться, фашисты расстреливали с немецкой педантичностью выстрелом в затылок или добивали штыками. Расчищенные дороги представляли собой снежные туннели 2–3 метра высотой. Быстрое наступление наших войск заставляло немцев бросать грузовики, орудия, повозки. И рядом лежали трупы наших русских людей.

На одном, только что освобожденном участке, среди десятков расстрелянных мы увидели труп молодой женщины, прижимающей к груди ребенка. Неподалеку лежал изможденный старик в коротком порванном кожухе. Ветер шевелил его жидкую, торчавшую вверх бороденку.

Можно понять, с какой ненавистью мы преследовали отступающих фашистов. В период Московской стратегической операции с 5 декабря 1941 года по 7 января 1942 года были уничтожены или понесли тяжелые потери 38 вражеских дивизий, освобождены 11 тысяч населенных пунктов.

Финны

Труднее всего было воевать с финнами. Они были лучше подготовлены. В декабре 1941 г. мы единственный раз столкнулись с ними. Две роты нашего полка пошли в тыл к немцам с задачей овладеть ж.д. станцией Тихонова пустынь. Когда пришли туда, оказалось, что мы не можем этого сделать, потому что рядом со станцией огромное село и оно было занято финнами. Подошла финская дивизия неизвестно с какой целью. Мы расположились в лесу на полянке. Выслали разведку и она выяснила, что в каждой избе человек 20–25 живет финн. Пришли они прошлой ночью, а наша разведка прозевала этот момент. В селе у Тихоновой пустыни был штаб дивизии. Дивизия также располагалась в двух соседних селах. Мы не могли захватить станцию. Даже если бы мы ее захватили, то нас тут же окружили и уничтожили. Мы послали разведчика в штаб полка за линию фронта с донесением, а сами устроились в лесу недалеко от домика лесника. Вдруг слышим по дороге едут подводы и немецкие солдаты горланят песни. Когда они поравнялись с домиком, мы их окружили и захватили. Там была полевая кухня и телега с продуктами. Мы захватили трех финских солдат, а четвертый спрятался под санями и мы его не заметили, а он потом распряг лошади и верхом ускакал к своим. Мы его обстреляли, но он убежал и тут, буквально через 20–30 минут, видим: со стороны села на бугре в нашу сторону начали двигаться как-то силуэты длинные-длинные, просто луна была низкая и люди отбрасывали длинные тени. Они неслись в нашу сторону, маневрируя между деревьями, не сбавляя скорости.

Ярко светила луна. Между соснами в маскхалатах стремительно неслись финские лыжники, обходя на крутых поворотах деревья. Это была умелая и стремительная атака. Не будь у нас опыта боев, финны подмяли бы роту и уничтожили.

Быстро развернули пулеметы и открыли огонь едва не в упор. Стреляли из винтовок (автоматов было мало), бросали гранаты. Финские лыжники, оставляя на снегу трупы, так же быстро разворачивались и уносились прочь, огрызаясь огнем автоматов.

В тот раз все решали минуты. Если бы мы растерялись, то мало кто остался бы в живых. Финские штурмовые отряды не щадили русских. Троих пленных финских солдат мы расстреляли. Охранять их в условиях ночного боя не было возможности.

Рейды по тылам противника, (особенно длительные), требовали постоянного, максимального напряжения, принятия смелых молниеносных решений и быстрых действий.

Патриотизм наших людей. Освобождение Калуги

«Один из таких рейдов был совершен в конце декабря 1941 года, когда я со своей ротой численностью 280 человек, пройдя шесть суток незамеченным, в ночь с 24-го на 25-е декабря вышел северо-западнее г. Калуги, где немцы, находясь в глубоком тылу, праздновали Рождество и никак не могли ожидать появления Красной Армии.»

Получив задание освободить осажденную врагом Калугу, командир роты Туров принял решение зайти с тыла. Для этого было необходимо успеть пройти за ночь сквозь зимний незнакомый лес, где снег по пояс. Бойцы, отправленные в деревню за проводником, вернулись ни с чем: в деревне не осталось мужчин. Тогда сам командир взялся за дело. «Фронт еще был в 130–140 километрах от города, мы незаметно перешли линию фронта и пробирались в Калугу.»

В последнюю ночь я вынужден был взять проводника. Получилось это так. 24 декабря стемнело, ничего не видно, началась вьюга. Не смотря на то что в лесу хорошо ориентировался, я не смог найти дорогу. Оставалось всего километров 10–11, но непонятно было куда идти. Снега выше пояса, метель глаза бьет. Послал в деревню разведку, чтобы найти проводника. Командир разведвзвода младший лейтенант вернулся и говорит: «В деревне только один старик, но он не может идти». Пошел в деревню сам. Все дома были открыты, так немцы приказали, да и не принято было в деревне закрывать дома. В одном из домов обнаружил женщину лет 35. Она спросила: «Кто там?». Мы вошли, а с печки на нас смотрят три пары детских глазенок. Я стою с тремя бойцами. Говорю: «Мне нужен проводник». Она спросила: «Когда?», говорю: «Сейчас». Я ей не говорил, что она должна идти. Я же вижу трое детей на печке, младшему годика полтора от силы, старшему года четыре. Она, ни слова не говоря, начала одеваться. Все понимали, что если бы ее убило, то погибли бы и ее дети. Территория-то была еще оккупированная и за любое сочувствие к партизанам, а уж не говорю за помощь – расстрел, не только самого виновного, но и всех его родственников. И эта женщина, помогая нам, рискует своими детьми. У меня до сих пор мороз по коже. Она привела нас к Калуге еще затемно. Она сказала: «Перед вами овраг, садитесь и спускайтесь как с горки. Там пройдете и слева будут дома, которые вам нужны». Мы ничего не видим. Только метель завывает. Я говорю: «А там по карте есть мост». Она говорит: «Я не советовала бы вам появляться на мосту. Мало ли кто там может появиться и немцы, и полицаи». Мы вышли на окраину. Политрука с группой бойцов я отправил на станцию, и он успешно справился. Сам же пошел освобождать город Калуга. Не может пропасть страна, если мать оставляет троих детей, чтобы помочь солдатам.

25 декабря уже рассвело, мы подходим к железнодорожному вокзалу «Калуга-1». И тут мы увидели, как от нас бегут фашисты. Из Калуги убегал немецкий жандармский полк. В городе не оставалось частей, которые бы нам могли оказать сопротивление. Охрана станции, складов и вокзала не могла нам оказать какого-либо сопротивления. С 24 на 25 декабря было Рождество и немцы его праздновали. Они чувствовали себя в безопасности. Ведь до фронта еще 130 км.

Мы шли по лесам, избегали населенных пунктов, дорог и даже просек. Мы шли до Калуги 6 суток. Я не знал, почему был такой приказ: именно 24 декабря выйти с запада к Калуге, освободить станцию Калуга-2 и войти в город. Вести наступление по улице Ленина и по двум улицам слева и справа, вести наступление в сторону центра Калуги. Рота успешно добирается до Калуги к утру 25 декабря и выходит из леса ровно в том месте, где и было запланировано. Немецкий жандармский полк, оккупировавший город, чувствует себя вольготно и уверенно, ведь до линии фронта 140 километров, опасаться нечего. На руку советским войскам и то, что нынче католическое Рождество, и фашисты совсем забыли об осторожности. Это была стремительная военная операция, неожиданный захват растерянных немцев. Но в ходе нее не было сделано ни одного выстрела, не был ранен ни один боец.

Наведя переполох у немцев, я захватил станцию Калуга-2, забитую товарными составами с боевой техникой, продовольствием. Почти до самого центра освободил проспект им. В.И. Ленина с прилегающими к нему параллельными улицами. Из города бежал жандармский полк. Других подразделений, кроме комендантских и транспортной охраны, у немцев там тогда не было. Ведь фронт стоял еще в 130 км от города.

Калуга была освобождена полностью 30 декабря 1941 года частями 50-й армии. Калуга стала первым освобожденным областным центром. Медаль «За Отвагу», которую получил командир Туров за эту операцию, была и остается самой ценной для него. Не зря документальный фильм «Разгром немцев Под Москвой» вызвал такой большой резонанс во многих странах, и в том числе в Германии. Разбитая техника, сожженные танки, тысячи обледеневших трупов несостоявшихся завоевателей. Это был мощный удар по Вермахту, который заставил задуматься многих немецких генералов о перспективах войны с Советским Союзом.

«Мне много раз приходилось переходить линию фронта, как к немцам, так и обратно к своим, в одиночку или группой в разведку, потом ротой и у меня ни разу не было случая неудачного перехода линию фронта. Ни разу (!) мой переход не был замечен, и ни единого человека я не потерял при переходах линии фронта. Сказалось не только знание леса, но и превосходная выучка в военном училище.

Вместе со всем Западным фронтом моя рота шла на запад, освобождая свою землю, города и села от фашистской нечисти. Отступая, фашисты угоняли все население, а деревни сжигали.

Зима 1941–1942 гг. была морозная и очень снежная, чтобы увозить свою технику фашисты сгоняли все население на расчистку дорог. И этих людей они уже не отпускали, а перегоняли с одного участка дальше на запад. Люди здесь же умирали без питания, да и просто замерзали, а тех, кто уже не мог двигаться – пристреливали.

Расчищенные дороги представляли собой снежные тоннели в 2,5–3 метра высотой, но и там застревала немецкая техника, орудия.

На одном, только что освобожденном участке, я видел, как наши советские граждане лежали вдоль дороги, расстрелянные немцами при отступлении.

Особенно меня, да и всех бойцов, поразили двое, вернее трое из убитых: один – старичок, ветер шевелил его жиденькую торчащую вверх бородку. Он был в коротеньком стареньком кожушке. Рядом лежала молодая женщина с расстегнутой одеждой, к груди которой прильнул грудной, с прелестным личиком ребенок. Из ноздрей его маленького носика были выдуты розовые замерзшие пузыри, а из его ротика стекала струйка замерзшей крови. На открытой груди женщины темнело пятно от фашистской пули и из ранки стекала кровь… Здесь лежали и другие женщины, дети от маленьких до подростков…

Как-то в одну из ночей я со своей ротой ворвался в село, которое немцы не успели сжечь, но население угнали (а наступали мы, как правило, ночью, чтобы было меньше потерь). Пробегая уже по центру села, меня позвал боец, выскочивший из одной избы.

Войдя в эту избу, при свете еще не погасшей немецкой стеариновой плошки я увидел распростертую на полу, посередине избы, женщину. Голова ее лежала в луже крови. Возле стола и лавки голенький со сплющенной, полностью разбитой, изуродованной головкой лежал мальчик. Одна его ножка была неестественно длинная. На бревнах стены возле стола было большое темно-красное пятно, а на столе, лавке и на стене везде были какие-то серые сгустки. Даже мне, видевшему и изуродованные разрывом тела, и изувеченных близких мне людей, но на то, что я видел в этой избе, произошедшему всего за несколько минут до нашего изгнания фашистов, я смотреть на это не мог. Только изверг рода человеческого мог размозжить головку беззащитного грудного ребенка ударом об стену.

После ранения в ногу в одном из дальнейших наступательных боев 23-го января 1942 года я был тяжело ранен, но еще сутки не покидал поле боя.» Наш герой отказался ехать в медсанбат. Не смог его заставить командир, даже назвав «обузой для полка». Смогла только Шура Капустина. И не подозревал Туров о ее чувствах, но упорствовать не смог. «Мороз, а ее слезы капают мне на лицо. «Дурак ты, дурак, а я ведь люблю тебя» – говорит. Тут не поспоришь.

Как написано в справке эвакогоспиталя ЭГ-3348 города Новосибирска, где я лечился: «сквозное пулевое ранение правого коленного сустава». В санбате и госпитале я пробыл без малого три месяца. После многочисленных просьб 13 апреля был выписан и назначен командиром роты противотанковых ружей в 315-ю дивизию, сформированную в городе Барнауле.

В боях за Сталинград

После лечения в Новосибирском госпитале, я рвался на фронт и в марте 1942 года был направлен командиром роты противотанковых ружей в 315-ю стрелковую дивизию, формировавшуюся в г. Барнауле. В июне дивизию на эшелонах перебросили в Сталинградскую область, а 16 августа маршем выступили на фронт, к Сталинграду.

Каждый боец нагружен скаткой шинели, вещмешком с боеприпасами, винтовкой, противогазом, а у меня в роте на плечах каждой пары бойцов – шестнадцатикилограммовые противотанковые ружья и вся амуниция бойца. Гимнастерки мокрые от пота, серые от пыли. От усталости и недосыпания подкашиваются ноги.

Шагаю и я, опираясь на палочку после сквозного пулевого ранения в коленный сустав. Двигаться тяжело, болит, ноет недолеченная нога, кружится, гудит голова. Кажется…, но нет! Надо держаться, показывать пример, подбадривать бойцов, и приходится через силу, словно чугунную, тянуть не сгибающуюся ногу…

Все чаще встречаются изнуренные люди, эвакуированные с прифронтовой полосы. Шли старики, женщины. Рядом с ними тянулись гурты скота. На скрипучих тележках, нагруженных скарбом, сидели дети. Больно было смотреть на них. Этих несчастных, оставивших свои дома, которые безжалостно бомбили фашистские стервятники, погибших оплакивали и тут же наспех хоронили. Горе врывалось в каждую семью.

20 августа наш 724-й стрелковый полк вышел к речке Иловля. Бойцы, сытно пообедав, уставшие расположились на отдых. Но… на горизонте показалась «Рама» – немецкий двух фюзеляжный разведывательный самолет – жди беды! Командиры спешно стали приводить свои подразделения к появлению авиации противника, засуетились пулеметчики. Я, взяв противотанковое ружье, бросился к ротной повозке, на которой мною заранее было установлено приспособление для стрельбы по самолетам. Для этого ружье крепилось на запасном колесе, надетом на кол.

Вслед за «Рамой» появились и фашистские самолеты. Раздались оглушительные взрывы, взметнулись фонтаны огня и пыли. Заржали и рванулись кони, опрокидывая повозки. Затарахтели станковые пулеметы, установленные для стрельбы по самолетам.

Будучи отличным стрелком и, освоившим снайперское дело в военном училище, мне еще осенью 1941 года на Западном фронте пришлось в боях за станцию «Узловая» и под городом Сталиногорск самому вести огонь из противотанкового ружья по немецким танкам. Пристроив противотанковое ружье на заранее приготовленное приспособление, я, применяя еще не забытые уроки баллистики, делая упреждения, спокойно стал вести огонь по головному «Юнкерсу». Резкие, сильные выстрелы противотанкового ружья звучали в пулеметной трескотне. После нескольких выстрелов на правом крыле головного стервятника ярко блеснул огонек. И тут же со всех сторон раздались крики бойцов: «Попал! Попал! Ура-а!», но самолет продолжал лететь. И тут, сзади него появился черный дым, самолет стал крениться, черный шлейф увеличивался, и он резко пошел вниз… Раздался оглушительный взрыв. «Юнкерс-87» был сбит, а выбросившихся на парашютах летчиков бойцы взяли в плен. Это были первые пленные дивизии.

Вторая группа самолетов снизиться не рискнула. Тяжело проплыв в вышине, она сбросила бомбы на село Кондраши и хутор Красноярский.

724-й полк шел в авангарде 315-й дивизии, а наш 2-й стрелковый батальон двигался на 7–8 км впереди, в передовом боевом отряде.

К полудню 23 августа 1942 года 2-й стрелковый батальон, в котором я был командиром роты ПТР, достиг поселка Городище и остановился на привал. Собравшиеся у выхода из оврага, возле церкви, командиры рот батальона внимательно следили за непрекращающимся неравным, воздушным боем в нескольких километрах севернее Городище. Хорошо было видно, как сотни самолетов, выделывая замысловатые фигуры, носились друг за другом. Наши краснозвездные «Ястребки», отбивались от наседавших на каждый из них, двух-трех «Мессершмидтов». Самолеты сменялись, а бой не прекращался, медленно перемещаясь на восток.

23 августа 1942 г. когда немцы прорвали наш фронт и вышли к Волге севернее Сталинграда. Нам был приказ форсировать реку Дон и войти в соприкосновение с противником за Доном. Каждый боец нагружен шинельной скаткой, вещмешком с боеприпасами, винтовкой, противогазом, а у меня в роте на плечах каждой пары бойцов – семнадцатикилограммовые противотанковые ружья. Гимнастерки мокрые от пота, серые от пыли. От усталости и недосыпания подкашиваются ноги.

Шагаю и я, опираясь на палочку после сквозного пулевого ранения в коленный сустав. Двигаться тяжело, болит, ноет недолеченная нога, кружится, гудит голова. Надо держаться, показывать пример, подбадривать бойцов, и приходится через силу, словно чугунную, тянуть не сгибающуюся ногу.

Все чаще встречаются изнуренные люди, эвакуированные с прифронтовой полосы. Шли старики, женщины. Рядом с ними тянулись гурты скота. На скрипучих тележках, нагруженных скарбом, сидели дети. Немецкие самолеты бомбили и обстреливали этих людей с не меньшей злостью, чем воинские части. Люди торопливо хоронили на обочинах погибших и продолжали свой путь.

И вдруг, наша передовая застава в составе батальона нашего 824 полка, наша дивизия получила приказ занять оборону от члена Государственного комитета обороны Маленкова. Получилось так, Остановились мы в Городищах, начали кормить бойцов и отдыхать, а командиры собрались около церкви, выйдя из лощины, где были основные наши силы. Смотрим, какая-то кутерьма. Смотрим в воздухе самолеты гоняются друг за другом. В бинокль хорошо были видны кресты и звезды на наших ястребках. Мы, 7 человек командиров рот и 7 политруков, которые были равны с нами по должности. Вдруг видим в нашу сторону несется автомашина ЗИС. Остановилась около нас из нее вышел стройный мужчина без знаков различия в фуражке и кричит: «Командира ко мне». А командир батальона ехал на телеге с санвзводом. Они были от деревни километрах в 3–4. У него нога так распухла, что он не мог ходить и нужна была постоянная перевязка. А мы здесь все равны. Кому идти? Старший л-нт Ушаков, высокий, стройный, грузин по национальности. По возрасту был старше всех нас. Рядом со мной стояла распряженная лошадь. Я на нее вскочил и поехал к тому человеку. Подъехал, доложил. Смотрю, а на фуражке у того человека генеральская кокарда. Он меня спросил: «Кто вы?», я ему опять доложил. Он мне: «Вы слезьте, старший лейтенант. Перед вами член государственного комитета обороны генерал-лейтенант Маленков. Вот что – приказываю занять здесь оборону и не пускать немца к Сталинграду. Отвечаете лично». Рядом с ним стоял майор и все записывал. Подошел к нам и сказал: «Учтите, с вами разговаривал член Государственного комитета обороны. Так что отвечаете лично». Сели в машину и уехали. Я доковылял до церкви все ждут меня и спрашивают: «Ну что?» Командир пулеметной роты л-нт Лебединский говорит: «А-а. Генеральская шутка». А Ушаков сказал: «Приказ. Есть приказ. Его надо выполнять».

Мы распределили батальон на участки обороны, заняли церковь, начали окапываться. Бойцы, видя нерешительность командиров, начали окапываться не спеша, кое-как. Тем более было много арбузов по огородам. Домишки маленькие. Буквально вросшие в землю лачуги. Минут через 15–20 на дорогу со Сталинграда выскакивает точно такая же черная машина. Остановилась около церкви. Из машины выскочил полковник. Высокий, стройный, молодой, поджаристый. Стояли я и начштаба батальона старший лейтенант Иванов. Полковник закричал: «Все на левый фланг. Я командир Сталинградского гарнизона, командир 10-й дивизии НКВД полковник Сараев», – и он побежал куда-то на северо-запад, из машины выскочил какой-то подполковник и бросился за ним. Через минуту у церкви остановилась еще одна машина из нее выскочили человек 7 старших офицеров и бросились за полковником. Тут мы поняли, что это не генеральская шутка, и бойцы стали быстро окапываться как положено. Но через некоторое время прибыли полки дивизии НКВД, а нас перебросили на Орловские высоты, где стояли девушки-зенитчицы, они перевели свои зенитки для борьбы с танками противника и первыми вступили в бой. Они были смяты, но танки отвернули и пошли не на Сталинград, а севернее.

Нашему батальону в ночь на 24 августа 1942 года было приказано занять оборону возле села Орловка. 23 августа немцы прорвали фронт на Дону и вышли к Волге, севернее Сталинграда, недалеко от того места, которое нам предстояло оборонять. В тот же день, 23 августа, Сталинград подвергся невиданной за всю войну бомбежке. Немецкие самолеты налетали сотнями, целый день, меняя друг друга. За день погибло, по разным данным, от 40 до 60 тысяч мирных жителей.

Получив приказ на наступление фронтом на северо-восток с задачей отрезать прорвавшегося к Волге противника севернее Сталинграда, командиры довели задачу до бойцов, проверили состояние оружия, боеприпасов. В эти последние минуты перед боем многие писали заявления о вступлении в партию. Настроение у всех было приподнятое, каждый рвался в бой.

Но вот батальон занял исходное положение. Артиллеристы выкатили орудия. Наступал рассвет 24 августа 1942 года. Остались считанные минуты… Цепи стрелковых рот угомонились, и только отдельные короткие слова команд нарушали утреннюю тишину.

Ракета! Все дружно пошли в наступление. Заалел восток. Гитлеровцы открыли шквальный ружейно-пулеметный огонь. Роты продвигались короткими перебежками. Бойцы действовали так слаженно, как они не показывали своего умения даже на инспекторских проверках. По мере продвижения батальона огонь противника усиливался. Все гуще и чаще рвались в цепи мины и снаряды врага.

Роты продвигались вперед короткими перебежками. По нам открыли огонь, едва мы поднялись. Но если вначале это были редкие пристрелочные выстрелы, то вскоре взрывы густо накрыли цепи. Огонь усиливался, над полем неслись пулеметные трассы.

Бойцы падали один за другим. В самом начале боя погибли командир батальона капитан Никитин и его заместитель, старший лейтенант Семенов. Вместе с начальником штаба Ивановым и командиром пулеметной роты Титоренко мы решили до конца боя никому не сообщать об их гибели, все приказания отдавались нами от имени командира батальона, мы втроем руководили боем.

Немцы, не выдержав натиска, побежали. Батальон ворвался в покинутые траншеи, где оставались лишь трупы. Их было не так и много, зато наша лобовая атака, как всегда, обернулась большими потерями. И тем не менее, заметно поредевшие цепи продолжали атаку.

Фрицы открыли заградительный огонь. Кто видел сплошной частокол гаубичных и минометных разрывов, да еще в два-три ряда, знает, что это такое. Оседают на землю клубы одних взрывов, а в полусотне метров стеной поднимается следующая стена земли и осколков.

А тут еще начались несчастья с бутылками горючей смеси (КС), которые многие бойцы несли в карманах брюк. При попадании пули, осколка или просто от удара о землю при перебежке бутылка разбивалась и вспыхивала. И ничто не могло спасти человека от мучительной смерти.

Люди, облитые густой липкой жидкостью, которая способна плавить металл, бежали, как горящие факелы, катались по земле, но огонь сбить было невозможно. Многие торопились избавиться от бутылок с КС, хотя это было, по сути, единственное эффективное средство против танков. Я приказал собрать все бутылки в ящики, которые бойцы тянули с помощью обмоток вслед за наступающими.

Чтобы задержать наши цепи, немцы вызвали авиацию. Сопровождаемые воем сирен самолеты один за другим пикировали, обстреливая ничем не защищенных бойцов из пулеметов и засыпая нас бомбами. Однако наступление продолжалось. И тогда против нас бросили танки. Они медленно надвигались справа, со стороны Волги, по открытой степи.

Упал, сраженный пулей, командир 5-й роты, здоровый красавец, грузин по национальности, старший лейтенант Ушаков.

По танкам был открыт огонь из всех видов нашего оружия, но они продолжали неудержимо надвигаться. Наше наступление приостановилось. Кое-где началось замешательство.

Но тут, подошедший ближе всех к цепи батальона танк задымился, чуть развернулся и встал. Остановился и рядом идущий второй танк, из которого повалил густой черный дым. Пламя охватило первый танк, а второй так рвануло, что его башня отлетела далеко в сторону. Всего несколько десятков метров отделяло горящие танки от двух расчетов противотанковых ружей. Два их длинных ствола были направлены в сторону танков. Одно из этих ружей, наводчиком, которого был рядовой, казах по национальности, Сайдулаев Танибек, богатырского телосложения и никогда не унывающий, подбило два стальных чудовища.

В батальоне имелись лишь противотанковые ружья (ПТР) и минометы. Танки шли, непрерывно обстреливая нас из пушек и пулеметов. Ровная степь, редкие балки и грохот приближающихся машин.

Нам прислали на подмогу батарею 45-миллиметровых пушек. Их снаряды, огонь ПТР и минометов заставил танки отступить за железнодорожную насыпь. Ценой больших потерь батальону удалось захватить несколько высот и выйти к железнодорожному полотну, но дальше мы продвинуться не могли.

Меткие выстрелы пэтээровцев заставили танки противника попятиться назад. Настроение бойцов заметно поднялось, отставшие начали ползком выдвигаться на уровень передних в цепи. Огонь по танкам теперь велся более спокойно из 45-миллиметровых орудий.

Минометная рота вела огонь только по танкам, а они медленно, огрызаясь своими смертоносными плевками, уходили из-под нашего огня за железнодорожную насыпь.

Ценой больших потерь и неимоверных усилий батальону удалось захватить высоты и подойти к железнодорожному полотну, но дальше мы продвигаться не смогли.

Ощутимы были потери среди командного состава: погибли командир батальона и его заместитель, командиры 4-й и 5-й рот и большинства взводов.

Полегла почти половина личного состава батальона. Командир 6-й роты старший лейтенант Бедняков принял командование батальоном, а я стал его заместителем, а после тяжелого ранения Беднякова, 27 августа 1942 года в командование батальоном вступил я.

В этот раз, 24 августа, нам не удалось соединиться с частями, наступавшими нам на встречу с севера. Но своими решительными действиями мы оттянули на себя значительные силы противника, не дав ему возможности нанести удар на Сталинград, в этот критический для города момент. Подобные наступления батальона и наших соседей: справа – полк 10-й дивизии войск НКВД, слева – 2-я мотострелковая бригада, проводились и 25, и 26 августа. Это скорее было отвлекающим маневром, чтобы удержать противника от наступления на город, т. к. каждый раз он вынужден был против нас применять авиацию и бросать по 20–30 танков. И эти наши наступательные действия сорвали планы гитлеровцев наступления на Сталинград в те критические августовские дни.

Но об этом я узнал гораздо позже из книги «Сражение века» бывшего командующего легендарной 62-й армией, Маршала Советского Союза В.И. Чуйкова, где он пишет: «Северные города (Сталинграда) 23 августа гитлеровцы вышли к Волге, но расширить и захватить северную часть Сталинграда им не удалось. Поселки Рынок, Спартановка, Орловка, где была своевременно организована оборона, стали неприступной преградой… Здесь фашисты в город не прошли».

Бывший начальник Генерального штаба сухопутных войск гитлеровцев генерал-полковник Ф. Гальдер в своем дневнике запишет: «24 августа 1942 года обстановка на фронте… Прорвавшийся к Волге 14-й армейский корпус 6-й армии серьезно потеснен в результате контрудара…»

Ф. Гальдер «Военный дневник» – М. Воениздат. 1971 г. с. 327.

В ночь на 27 августа ко второму батальону подошел весь наш 724-й полк. Готовилось новое наступление. Близился рассвет. Батальоны заняли исходные позиции, используя старые окопы, воронки от бомб.

Местность северо-западнее Орловки впереди была совершенно открытой. Хорошо просматривались опорные пункты противника.

Приготовления к атаке не остались незамеченными, немцы открыли сильный огонь из минометов. Появились раненые, убитые. В 5 часов 30 минут утром 27 августа наши артиллеристы и минометчики начали артподготовку. 30 минут велся огонь по немецким позициям. Огневой удар врага значительно ослаб. Стремительным броском всех рот началось наступление под шквальным огнем всех рот. Полку были приданы два артиллерийских дивизиона, и артподготовка была довольно мощной. Немцы ослабили огонь.

И вот атака. Сибиряки ворвались в окопы первой оборонительной линии. По всему фронту полка шли рукопашные схватки. Вскоре мой второй батальон во взаимодействии с 26-й танковой бригадой почти полностью очистил от врага высоту. Первой ее достигла 6-я рота политрука Ралдугина. Немцы сопротивлялись упорно, их приходилось забрасывать гранатами, добивать штыками и прикладами, отвоевывая окоп за окопом. Противник перешел в контратаку. Замолк наш пулемет. Ралдугин сменил убитого пулеметчика и заставил фрицев залечь.

Пятая рота лейтенанта Петренко овладела западными скатами высоты и залегла. Вел огонь закопанный в землю тяжелый танк Т-4 и небольшой заслон немцев. Если заслон мы сумели загнать на дно траншеи пулеметным огнем, то Т-4 с усиленной броней не давал атакующим подняться.

Немногие «сорокапятки» и полковые пушки действовали на другом участке, а противотанковые ружья оказались бессильны. Танковая 75-миллиметровка била по вспышкам. Один из снарядов прямым попаданием угодил в окоп бронебойщиков. Оба красноармейца из расчета были убиты, а исковерканное ружье отбросило на несколько метров.

Петренко, молодой лейтенант мог послать кого-то из бойцов, но, сунув в карман две бутылки с горючей смесью, пополз сам. Сумел приблизиться к корме танка и поджечь его. Лейтенанту с пистолетом пришлось туго, экипаж Т-4 составлял пять человек. Стреляя в упор, он уложил двоих танкистов, трое оставшихся залегли в стороне и открыли ответный огонь. Увидев поднявшихся в цепь наших бойцов, танкисты скрылись. Танк горел, как скирда соломы, облитая бензином, затем взорвался боезапас, а башню отбросило в сторону. Сам Петренко был тяжело ранен. Лейтенанту помогала выбраться совсем юная санитарка Маша Меркулова. Позже она попала под автоматную очередь и погибла.

По своей ожесточенности бои под Сталинградом в те последние дни августа превосходили то, с чем мне приходилось сталкиваться раньше. Бомбежки, артиллерийские удары, снова пикирующие прямо на тебя «Юнкерсы». Немцы рвались к Сталинграду, используя все накопленные силы. В течение 27 августа полк несколько раз бомбили и обстреливали самолеты. Порой группы «Юнкерсов» достигали 15–20 штук, их поддерживали «Месершмитты». Наших самолетов практически не было.

Немцы не могли смириться с потерей важных опорных точек. Сильной бомбежке подвергались отвоеванные сибиряками высоты и отроги балки Водяной, где скопилось много раненых. Через некоторое время послышались крики: «Танки с фронта!»

Около пятидесяти машин с десантом пехоты приближались к позициям наших двух батальонов. Вой пикирующих бомбардировщиков, гул танковых моторов, взрывы бомб и снарядов слились в сплошной грохот, казалось, не хватит сил, не выдержат нервы, чтобы отразить такой удар.

Наши батареи открыли огонь по танкам, подбили и подожгли семь из них. Но остальные продолжали двигаться, расчищая путь пехоте. 45-миллиметровые орудия расстреливали танки прямой наводкой. Все же часть танков с пехотой вклинились в оборону. Бой распался на отдельные очаги, где происходили жестокие схватки, исход которых зависел от стойкости расчетов, отделений, взводов, а подчас – и отдельных бойцов. Сменив убитого первого номера противотанкового ружья, я сам стал вести огонь, целясь в уязвимые места. Один из танков мне удалось подбить.

Это был Т-3 с 50-миллиметровой пушкой. Его пытался оттащить на буксире другой танк. Сразу несколько противотанковых ружей открыли такой плотный огонь, что оба танка загорелись. Две стальные громадины были остановлены и сожжены. Бойцы подпускали танки ближе и, выбрав удобный момент, забрасывали их бутылками с горючей смесью. И тут же среди горящих танков вступали в рукопашную с гитлеровской пехотой.

Два немецких танка шли к окопу, где замаскировался командир отделения бронебойщиков сержант Игнат Панин. Ему удалось подбить один из них, но у него кончились патроны. Второй танк он подорвал, бросившись под него с последней связкой гранат.

Среди горящих танков началась рукопашная схватка с немецкой пехотой. Слово «Сталинград» значило для нас много. Захватить город и позволить немцам переправиться на левый берег мы не имели права. Хотя из-за потерь прекратилось наступление, но отбросить нас фрицы не смогли.

Совместно с соседом справа (26-й танковой бригадой), успешно отразив все атаки врага, наш, теперь можно говорить – мой, 2-ой батальон, в командование которым я вступил в этом бою вместо выбывшего по ранению старшего лейтенанта Беднякова, мы вынуждены были прекратить наступление, удерживая захваченную высоту 144,2. Соединиться с двумя полками (362-м и 1328-м) нашей же 315-й стрелковой дивизии, наступавшими навстречу с нами с севера мы не смогли, но противнику был нанесен значительный урон.

В этом бою только 724-й полк подбил 20 танков, 4 бронетранспортера и уничтожил много гитлеровцев. Тела наших погибших бойцов лежали вперемешку с трупами немцев, которые так и не дошли до Волги.

Я описываю сухую хронику тех ожесточенных боев. Конечно, каждый хотел перехитрить смерть, многие переживали больше за свои семьи, чем за себя. Но обстановка была такая, что вникать в собственные переживания было невозможно. Приказ № 227 от 28 июля 1942 года четко определял наши действия своим названием «Ни шагу назад!». Да и куда отступать? Позади была Волга.

Фронт обороны 724-го полка сократился до трех километров, боевые порядки батальонов уплотнились. В ту же ночь на 28 августа мы получили пополнение – 600 человек. Правда, бойцы были обучены наспех. Мой второй батальон передал свои позиции 26-й танковой бригаде и получил новый участок обороны левее.

Опять долбили твердую землю, отрывали окопы, оборудовали новые огневые позиции. Волновали большие потери людей, особенно среди командиров взводов и рот. Хотя немцы лишились многих своих огневых точек и постоянно находились в ожидании нашего наступления, численное превосходство в силах и средствах оставалось на их стороне.

28 августа батальону пришлось отражать контратаку врага, а перед рассветом 29 августа началась наша артподготовка. 15 минут на переднем крае обороны противника бушевал огненный шквал. Как только артиллеристы и минометчики перенесли свой огонь на гребни высот, стрелковые роты стремительным броском ворвались в окопы врага.

На рассвете бой ожесточился. Минометный и ружейно-пулеметный огонь прижал нас к земле. Вперед, на высоту 147,6 с большим трудом прорвалась 5-я рота лейтенанта Петренко и 8-я рота. Они медленно, но упорно, с двух сторон охватывали высоту.

4-я рота лейтенанта Малахова под сильным огнем залегла внизу и прицельно обстреливалась минометной батареей противника. Медлить было нельзя. Малахов сумел поднять роту в атаку, одновременно выведя ее из-под обстрела. Бойцы выбивали из окопов остатки гитлеровцев. Немцы особенно упорно удерживали позиции минометной батареи. 5-я рота огнем из пулеметов и гранатами разгромила ее и взяла в плен больше десятка гитлеровцев.

Разъяренный неудачей, враг обрушил на высоту сотни снарядов и мин. До 15 его самолетов бомбили стрелковые роты. Но сибиряки держались.

Отразив несколько контратак, 2-й батальон прочно закрепился на высоте 147,6. Победа была значительной не только для 724-го полка. Дорого мне досталась эта высота 147,6. Оставшись ответственным за судьбы и жизнь более восьмиста человек (после ранения Беднякова), мне не раз приходилось в критические моменты боя, командуя батальоном, самому ложиться то за пулемет, отстранив убитого наводчика, то за противотанковое ружье, из которого после гибели наводчика никто не мог вести огонь. А танки надо было уничтожать! Или они уничтожили бы нас.

Вот я сказал, что подбил 29 августа два танка. Но это я видел, они были почти рядом со мной. А те, которые вспыхивали в тридцати, ста метров от меня, по которым вел огонь я, а может кто-то другой из пэтээровцев по ним тоже стрелял? Так кто их подбил? – Мы подбили! А из пулемета? Когда в критические моменты боя, хватаешь пулемет, ведешь огонь по бегущим на тебя фашистам, тоже поливающим тебя свинцом из автоматов, слушаешь доклады связных, взором не теряешь из вида общую картину боя, отдаешь приказания и все это одновременно, то как можно сказать кто и сколько уничтожил? Главное – высота 147,6 взята! И взята мною! Моими людьми! Моим батальоном!

Последние дни батальон ночами совершенствовал оборону, а днем вел сдерживающие бои и отражал контратаки противника. К сожалению, каждый день мы несли потери. В ночь на 3 сентября участок 742-го полка передали 115-й бригаде полковника Андрусенко, а части 315-й дивизии сместились влево на рубеж: высота 145,1 – перекресток дорог восточнее высоты 143,6. 2-й батальон занял оборону на левом фланге 724-го полка, имея соседом слева 2-ю мотострелковую бригаду. Местность была абсолютно открытой и танкодоступной.

В воздухе постоянно барожировали большие группы фашистских самолетов, бомбивших и обстреливающих наши позиции. Каждый день приходилось отбивать танковые атаки. Особенно тяжело батальону пришлось 5 сентября, когда противник силами 25 танков и батальона пехоты, после сильного артиллерийского налета, перешел в наступление на левый фланг 2-го батальона на стыке со 2-й мотострелковой бригадой. Следом за танками шли автоматчики, поливая окопы губительным огнем. Охнув, осел в окопы командир роты лейтенант Малахов. Среди бойцов началось замешательство. Положение спас комсорг батальона (мой боец из роты ПТР, наводчик ПТР), рядовой Алексей Сайганов. Он молниеносно бросил две бутылки с зажигательной смесью в головной танк. Тот вспыхнул, а отважный комсорг вернулся в свой окоп и вместе с бойцом Брагиным в упор расстреливал наступающую пехоту.

Фланкирующий огонь пулеметной роты лейтенанта Лебединского вынудил гитлеровских автоматчиков залечь. Бой разгорался. Шесть немецких танков прорвались к нам в тыл, но там, встреченные огнем артиллеристов, повернули назад. Батальон выстоял.

28 августа батальону пришлось отражать контратаку врага, а перед рассветом 29 августа началась наша артподготовка. Как только артиллеристы и минометчики перенесли свой огонь на гребни высот, стрелковые роты броском ворвались в окопы врага.

Нам было приказано взять высоту 147,6. Одна из десятков безымянных высот, которую оседлали немцы и прицельно обстреливали наши части. Две роты медленно и упорно охватывали ее с флангов. Мы все же взяли эту высоту. Но какой ценой – трудно сосчитать. Последующие дни были заполнены непрерывными боями. Нас перебросили на другой участок. И снова атаки и бомбежка с воздуха. Седьмого сентября (запомнился этот день!) полк бомбили с утра и до темноты. Порой одновременно в воздухе висело до 40 самолетов. Били не только по артиллерии, технике, но и, пикируя, обстреливали из пулеметов одиночные окопы. А в перерывах снова начинались атаки, которые мы отбивали.

7 сентября с утра до вечера, вражеская авиация группами по 20–40 самолетов беспрерывно бомбила боевой участок 724-го полка. Весь день, пикируя, они обстреливали из пулеметов наши одиночные окопы Одновременно противник наносил массированные артиллерийско-минометные удары. Казалось, в этом аду не уцелеть ничему живому. Но как только, пустив впереди 22 танка, немецкая пехота перешла в наступление, воины-сибиряки встретили их губительным огнем. Попытки врага потеснить наш 724-й полк провалились! Но как это было…

… Лавина немецких танков подползла к окопам 2-го батальона. Расстояние сократилось до 150–160 метров. Давно прервалась телефонная связь с ротами и командиром полка.

Я находился на наблюдательном пункте батальона. Прекрасно сознавал, что никак нельзя допустить прорыва немцев. И не командую, а как бы просто беседуя, спокойно начал говорить:

– Передать по цепи. Подготовить гранаты. Бутылки для борьбы с танками. Всем стрелять по пехоте!

И никому не ведомо, каких усилий стоило это мое «спокойствие».

И уже четко и звонко несется от одного окопа к другому, влево – вправо громкое, звонкое:

– Приготовить гранаты!.. Бутылки!..

Шесть пылающих танков немцы оставили перед фронтом обороны 724-го полка. Их наступление прекратилось. Солнце было на закате…

Изнуренные боем бойцы оттирали свои потные лица, размазывали пилотками грязь по уставшим, но светящимся лицам от сознания выигранного еще одного боя.

Дорогой ценой был выигран этот бой. Все поле было перерыто взрывами сотен мин и снарядов. Многие окопы были засыпаны и бойцы навечно похоронены под твердой, опаленной огнем Сталинградской землей.

Вот, что рассказал мне старшина минометной роты батальона Петр Жильцов: «Иду я по огневым позициям роты уже после боя. И никого не вижу: овраг, где стояли минометы, весь изрыт. Уже темнело и я споткнулся. Гляжу, бугорок земли. Пригляделся – вроде шевелится земля. Рукой копнул, что-то шевелится и волосы почувствовал в руке. Я стал разгребать землю, а там оказалась голова. Быстро разгреб землю и вытащил, залитого кровью, всего в грязи, с болтающимися перебитыми руками, с разбитой головой, без одного глаза, но что-то мычащего бойца своей минометной роты, наводчика Н.М. Капитонова».

Он действительно с изуродованной головой, с лицом в шрамах, с одним только левым глазом, с одной искалеченной рукой постоянно приезжал из Кемерово вместе со своим спасителем, старшиной роты Жильцовым Петром Тихоновичем в Сталинград на встречи ветеранов 315-й мелитопольской Краснознаменной стрелковой дивизии.

Но вернемся к 5-му сентября… Как ни устали бойцы, надо было срочно оказывать помощь раненым, выносить убитых, восстанавливать разрушенные окопы, восстанавливать связь, по новому располагать огневые средства, пополнять боеприпасы. Все это и многое другое надо было незамедлительно сделать каждому командиру, каждому бойцу.

Из-за больших потерь нужно было заново организовывать всю огневую систему батальона.

Бойцы уже давно не отдыхали. Бои и бои – никакой передышки! Днем наступаем мы или отбиваем атаки противника, а ночью совершенствуем оборону. И все же мы сохранили боеспособность.

Не могу не рассказать о тяжелом для меня и для батальона дне – 9 сентября 1942 года. К полудню 9 сентября противник открыл массированный артиллерийский и минометный огонь по боевым порядкам 2-го и 1-го батальона 724-го полка. Одновременно, группами по 20–25 самолетов фашистские летчики наносили бомбовые удары. От разрывов бомб и снарядов земля ходила ходуном. Обваливались стенки траншей, многие бойцы были контужены или оглушены. Ведь что такое стокилограммовая, врезавшаяся в землю и рванувшая на глубине четырех метров? Даже на полета шагов, когда ты лежишь в укрытии, человека подбрасывает, бьет о землю. Летели вниз и «подарки» солиднее – по двести пятьдесят и пятьсот килограммов! И все это с воем сирен и пулеметной трескотней. Дым и пыль клубились огромными вихрями. Пушек уцелело немного, а на нашем участке вообще считанные единицы. Снарядов не хватало, и я еще с ночи приказал заминировать подходы оставшимися противотанковыми минами вперемешку с бутылками КС.

Обычно немцы действовали осторожно, но здесь они, что называется, нарвались. Немцев подгоняли, потому что в Германии уже объявили о взятии Сталинграда. Пять танков подорвались на минах и горели от воспламенившейся жидкости. Открыли огонь бронебойщики. К лету-осени сорок второго года броня большинства немецких танков была усилена. Бронебойщикам, чтобы поразить цель, приходилось стрелять с расстояния и 200, и даже 100 метров, стараясь попасть в борт, в моторную часть, в гусеницы. Те, у кого не выдерживали нервы и начинали стрелять раньше, попадали под огонь немецких орудий.

45 танков и два полка пехоты перешли в атаку, но были встречены стеной огня. Два танка остановились, подбитые политруком роты противотанковых ружей Николаем Демидовым и рядовым Сайдулаевым. Демидов был тяжело ранен. 5 танков подорвались на минах и сгорели от бутылок с горючей смесью, закопанных между минами перед фронтом обороны. Об этой моей «уловке» до сих пор вспоминают ветераны 315-й дивизии на своих встречах, даже из других полков дивизии.

Прорвавшиеся на бронетранспортерах гитлеровцы достигли окопов 2-го батальона. Завязалась рукопашная.

Санитарка 4-й роты Люда Андреева – боевая чернявая дивчина бросилась на спрыгнувшего в ее окоп немецкого офицера. На помощь ей поспешил старший лейтенант Александров, учитель математики из Барнаула. Но он не успел. Гитлеровец в упор выстрелил в Андрееву. Александров выбил у немца пистолет, но и сам выпустил свой «ТТ». Мертвой хваткой сцепились двое, и каждый знал, что исходом ее может быть только смерть одного из них. Чувствуя, что ему не одолеть молодого натренированного гитлеровца, сорокапятилетний Александров зубами вцепился ему в горло. Командовавший 6-й ротой политрук Радулгин смелой контратакой выбил немцев из окопов на левом фланге. Организованный огонь 6-й роты по танкам и пехоте противника воспрепятствовал немцам подтянуть дополнительные силы для расширения прорыва.

Оставив за себя начальника штаба батальона, старшего лейтенанта Иванова, я, собрав связистов, связных пулеметчиков и стрелков, занимавших оборону вокруг НП батальона, повел их в контратаку, чтобы выбить прорвавшихся немцев из окопов 4-й роты.

Бой распался на отдельные рукопашные схватки. Применить станковые пулеметы можно было только на отсечный, (кинжальный), огонь, не давая противнику подтянуть резервы, что и было сделано.

Бежавшие со мной 40 человек бросились в контратаку на гитлеровцев, занявших окопы 4-й роты моего батальона.

Благодаря молниеносным, решительным действиям, немцы были выбиты из окопов и положение восстановлено.

Обессиленные и физически, и от нервного переутомления бойцы тут же валились с ног. Всех мучила жажда, но воды не было даже для раненых.

Санинструктор 6-й роты Анна Исаева в изнеможении прислонилась спиной к стенке окопа, но она понимала, что позволить себе даже расслабиться – непозволительная в данной обстановке роскошь: надо помогать раненым. И, отставив в сторону винтовку, поправив сумку с красным крестом, поползла от окопа к окопу, перевязывая раны бойцам, успокаивая их, помогая им добраться до более безопасного места.

Бои продолжались. Враг наседал и на соседей слева и с тыла со стороны Городища, и значительно потеснил их.

724-му полку было приказано в ночь на 10 сентября занять новый участок обороны в районе высоты 108,8 длиной по фронту до четырех километров. А в полку-то оставалось не более 350 человек – это три стрелковые роты…

Стрелки через каждые 20–30 метров отрывали одиночные окопы, для ведения огня стоя, используя воронки от бомб и снарядов. Для более плотной обороны не было людей.

Рассвет 11 сентября… И снова бой…

Сотни мин и снарядов обрушилось на позиции батальона.

Над нами появились большие группы фашистских самолетов. Они остервенело бомбили передний край обороны. Сразу же после появления самолетов, с северо-запада послышался гул танков. 35 бронированных машин и до полка пехоты подходили к нашим реденьким позициям. Они вышли в балку и устремились к высоте 108,8, где занимал оборону мой батальон. Несколько вперед были выдвинуты расчеты противотанковых ружей. Среди них был командир взвода младший лейтенант Посунько. Стоя в окопе, он изготовил ружье для первого выстрела. Вот до головного танка осталось 400, 300, 200 метров… Выстрел! Бронебойная пуля угодила в днище машины в тот момент, когда она поднималась на крутые скаты балки. Танк остановился, задымил. Подбит был еще один танк. В этом бою Посунько погиб. Это был последний командир из тех шести командиров роты противотанковых ружей, прибывших под Сталинград.

По гитлеровской пехоте, отсекая ее от танков, открыли огонь стрелки и пулеметчики. Наводчик «сорокапятки» Картушев, подпустив вражеский танк, почти в упор выстрелил в него, от второго снаряда танк загорелся. Экипаж пытался выскочить, но был уничтожен стрелками.

Потеря трех танков не остановила врага. Около десятка бронированных машин прорвались на позиции 4-й и 5-й рот. Три из них подбили два уцелевших расчета батареи лейтенанта Острогляда.

С высоты 120,5 по противнику открыли огонь артиллеристы и стрелки 2-й мотострелковой бригады, соседи слева. Но гитлеровцы не считались с потерями.

В этот день мы устояли. В батальоне осталось немногим более сотни человек. Тяжело раненного командира 724-го полка майора Николая Александровича Андреева, как я узнал, насильно эвакуировали. 724-й полк переживал самый тяжелый период своей истории. Мы, батальоны дрались в полуокружении, почти без боеприпасов. Связь моя с командным пунктом полка давно прервалась. Батальон сражался в сложных и тяжелых условиях почти в полном окружении…

Герой-сибиряк

12 сентября был самым тяжелым днем в моей жизни, за всю войну. В батальоне осталось человек 120. Но какие это были люди! Каждый из них сражался за себя и за товарищей, готов был пожертвовать собой. Особенно мне запомнился коренастый боец из роты противотанковых ружей, сильный и очень храбрый в бою сибиряк-алтаец – Сайдулаев Танибек. Он с шестнадцатикилограммовым противотанковым ружьем обращался как с игрушкой, а в боях под Сталинградом на моих глазах подбил 5 вражеских танков. Его ранило в обе ноги, он приполз ко мне и, виновато улыбаясь, доложил: «Я подбил еще два танка, а третий на нас шел, снарядом ружье разбил и напарника ранил. Я его из окопа тащил, а танк его совсем убил, и меня ранил».

Я был поражен и смотрел на него не находя слов. Передо мной был настоящий воин-богатырь. Обе ноги его были неестественно вывернуты, все в крови. Кровавый след тянулся за ним. Его угнетало, что убило помощника, а он, вот, раненный приполз без ружья и не может встать перед своим командиром. Такого героя следовало бы наградить самой высокой наградой, но тогда было не до наград! Некогда нам было заниматься этим вопросом. Да и не думали мы об этом тогда. Его отнесли в санбат, ампутировали обе ноги, а затем переправили в госпиталь за Волгу. Хочется верить, что Сайдулаев выжил и вернулся домой.

А в тот день остатки батальона снова отражали танковые атаки. Я насчитал 25 танков. У нас оставались три противотанковых ружья и две «сорокапятки». Ну, еще гранаты и бутылки с горючей смесью. Четыре танка сумели подбить артиллеристы. Несколько машин начали утюжить окопы, в них полетели бутылки с горючей смесью. Отступать было некуда. Подожгли три танка, остальные отползли. Зато активно наступала пехота, начались рукопашные схватки. Человек пятьдесят фрицев окружили наблюдательный пункт батальона. Мы могли бы пробиться к ротам, но в это время тяжело ранило комиссара батальона Умрихина. Передвигаться самостоятельно он не мог. Я не мог оставить своего боевого товарища и комиссара в беде и решил отстреливаться до конца, рассчитывая на помощь командиров подразделений и на счастливый случай.

Вскоре два автоматных диска опустели. Чтобы не попасть в руки врага живым я оставил два патрона в пистолете – для себя и Умрихина. Вдруг рядом раздался оглушительный взрыв. Перед глазами пошли круги, все затуманилось. Я пришел в сознание уже в санроте. Комиссар Василий Леонтьевич Умрихин был убит. Позже я узнал, что из двух тысяч личного состава полка уцелело всего 270 человек.

Каждый из этих сентябрьских дней был похож один на другой. Артиллерийский огонь, немецкие самолеты, атаки и контратаки. На одном из участков обороны бойцы через каждые 20–30 метров копали одиночные окопы для стрельбы стоя, используя воронки от бомб и снарядов. Для более плотной обороны людей не хватало. Погибает кто-то из красноармейцев и возникает ни кем не прикрытое пространство в полста метров.

А если убьет двух-трех человек? Это уже готовая брешь – жди прорыва фрицев. Пока находил замену, сам прикрывал «коридор» ручным пулеметом. Кому-то эта хроника августа-сентября 1942 года покажется скучноватой. Просто я хочу рассказать, что значил тогда для фронта и для нас Сталинград. За Волгой земли нет. Может, звучит несколько с пафосом, но так и было на самом деле.

Я описываю свой военный путь с 1941 года. Бои под Сталинградом заняли в моей биографии совсем небольшой период, с 23 августа по 12 сентября. Это было начало Сталинградской битвы, которая будет продолжаться еще четыре с половиной месяца.

Немного отступления, но по теме:

В мае 1980 года, будучи с группой ветеранов 315-й дивизии у села Орловка я рассказывал о боях 724-го стрелкового полка, в том числе и об этом случае с бойцом из роты противотанковых ружей. Находившаяся здесь, бывшая военфельдшер 1012-го артиллерийского полка Мария Григорьевна Соловцова (Батурина) взволновано, сдерживая рыдания, произнесла:

– Ну как же? Сайдулаев его фамилия. Сайдулаев Танибек.

– Точно! Сайдулаев! Наводчик 1-го взвода! – воскликнул я.

А Соловцова продолжала:

– В тот день я находилась на медицинском пункте 724-го полка. Было много раненных, мы едва успевали перевязывать. Кругом стояли стоны, крики, вопли… Принесли еще одного бойца, брюки на нем и нижняя часть гимнастерки были все в крови, иссечены осколками. Ноги, чуть ниже колен были неестественно вывернуты, а из грязного кровяного месива торчали белые переломанные кости… Я наложила жгуты на его обе ноги выше колен, сделала укол морфия и отсекла ножницами кусочки кожи и сухожилия, не которых болтались его ноги. Кое-как сделала перевязку, избегая смотреть бойцу в лицо. Боец молчал. Заполняя медицинскую карточку, я спросила его фамилию, имя. Он назвал себя: Сайдулаев Танибек. И тут он попросил закурить. Находившийся рядом боец с перевязанной грудью и одной рукой на перевязи, свернул ему самокрутку, зажег ее и подал Сайдулаеву. Танибек затянулся, закашлялся и … запел. Лежа на земле, весь израненный, с оторванными ногами, с неподвижным лицом, с глазами, устремленными в жаркую высь неба, он затяну свою родную степную песню…

Мария Григорьевна продолжала свой рассказ:

– Лежавшие рядом раненые, еще во время перевязки Сайдулаева перестали стонать, притихли, видя его выдержку. Все меньше слышалось просьб: «Пить, сестричка, пить!». На некоторое время медсестры даже приостановили свои перевязки.

Неестественно тихо стало в балке. Только песня плыла над степью.

Соловцова каким-то не своим голосом закончила:

– Отправили мы его вместе со всеми раненными в тот же день на переправу к Волге, а вот сам он до сих пор стоит у меня перед глазами. И фамилию – Сайдулаев запомнила навек.

Несколько слов о союзниках. Ну что мы о них знали. Разве можно верить капиталисту. Это непорядочные люди. Мы знали, что они нам поставляли по ленд-лизу автомашины Студебеккеры. Тушенка у них была отвратительная – какие-то субпродукты. 2-я мотострелковая бригада, наш сосед слева на Орловских высотах под Сталинградом была вооружена бронетранспортерами и пулеметами из Англии. Когда они пошли в наступление на немцев и начали стрелять из пулеметов, то пули падали на капот БТР, оказалось что внутри пули вместо свинца был картон и они не имели нужной массы. Наступление не удалось, наши отступили и мы потеряли много людей. Приезжали два английских офицера из Москвы в плащнакидках. Все английское вооружение было снято и увезено.

Первое ранение

Но вернемся к событиям 12 сентября 1942 года. Весь день шел бой. Воины-сибиряки отражали одну вражескую атаку за другой. Их в строю оставалось все меньше и меньше.

Днем, во время атаки противника, когда судьба батальона находилась на волоске, на мой наблюдательный пункт батальона прибежало несколько человек из штаба 2-й мотострелковой бригады, настоятельно требуя: «Комбат, выручай! Наш штаб отрезан от батальонов».

Через несколько минут… Я видел, что к позициям батальона приближаются 25 танков противника, а за ними развернув цепь движется пехота. В батальоне осталось 2–3 противотанковых ружья и, чудом уцелевшие, два 45-миллиметровых орудия. Командиры «сорокапяток» Астафьев и Пустовой успели подбить четыре танка. Стрелки бутылками с горючей смесью подбили еще три машины. Но противник продолжал наступать.

Его танки обошли юго-восточные скаты высоты 108,8. Связи с полком не было. Батальон со всех сторон окружали гитлеровцы. На позициях рот начались ожесточенные рукопашные схватки. Командир 5-й роты Петренко сам лег за ручной пулемет, но был смертельно ранен. Этот рослый, молодой лейтенант умирал так же спокойно и мужественно, как и сражался. Два взвода немцев окружило наблюдательный пункт батальона. Мы могли бы пробиться к ротам, но в это время тяжело ранило комиссара батальона В.Л. Умрихина. Передвигаться самостоятельно он не мог. Я не мог оставить своего боевого товарища и комиссара в беде и решил отстреливаться до конца, рассчитывая на помощь начальника штаба батальона старшего лейтенанта Иванова, на командиров подразделений и на счастливый случай…

Вскоре два автоматных диска опустели. Чтобы не попасть в руки врага живым, я оставил два патрона в пистолете – для себя и Умрихина. Вдруг рядом раздался оглушительный взрыв. Перед глазами пошли круги, все затуманилось. Я пришел в сознание уже в санроте. Комиссар Василий Леонтьевич Умрихин был убит.

Позже я узнал, что к 724-му полку прорвалась 115 стрелковая бригада и оставшийся личный состав полка – 271 человек был передан в 115-ю стрелковую бригаду, где стал 3-м батальоном бригады.

В боях в районе Орловки с 24 августа по 17 сентября 1942 года воины 724-го стрелкового полка уничтожили 48 танков и более 2000 солдат и офицеров противника.

Архив МО СССР, 315 сд, оп. 484181, д. 1, лл. 2–3

14 сентября был освобожден вокзал в Сталинграде и положение немцев спасла свежая дивизия. Мы до 29 сентября сражались в полном окружении и разрезанные на группы. Это были самые трудные бои. Мы уже умели сражаться, не то что в 1941 году. После этих боев я дал себе слово вернуться в Сталинград и остаться здесь жить.

Уже другие полки и батальоны станут оборонять узкую полоску волжского берега, а в Берлине будут не раз повторять, что Сталинград взят. Однако закончится сражение разгромом 6-й армии фельдмаршала Паулюса и трехдневным трауром по убитым и попавшим в плен немцам.

Сталинград по праву остался в истории. Он действительно стал переломом в войне. Немецкие войска наткнулись на силу, которая впервые оказалась им не по зубам. Сколько бойцов и командиров остались в живых в нашем 724-м полку и батальоне после трех недель боев? Десять-пятнадцать процентов.

«Он прошел Сталинград!» – так будут говорить о бойцах и командирах, воевавших под Сталинградом и продолжавших свой боевой путь в сорок третьем, сорок четвертом, сорок пятом годах. Эти слова станут боевой характеристикой человека и будут цениться не меньше ордена. Орденами и медалями нас тогда не баловали.

В последующем воевал на Северо-Кавказском фронте, в 58-й армии. С 1943 года в 33-й армии сражался под Оршей в 3-м отдельном стрелковом штурмовом батальоне, где участвовал в прорыве сильно укрепленной, глубоко эшелонированной полосе обороны немцев.

Второй Белорусский фронт

К этому прорыву наш батальон хорошо и, по военному времени, длительно готовился, (целую неделю!), на местности, похожей на ту, где нам предстояло прорывать оборону противника.

Все занятия и имитация самого наступления проходили под руководством заместителя командующего 33-й армии, генерал-полковника, который казалось безжалостно, по нескольку раз возвращал наступающие наши роты, заметив малейший недочет или, что особенно важно – недостаточное быстрое передвижение почти по пояс утопающих в снегу. Да и экипировка наша была особенная. Кроме обычного одеяния: теплого нательного белья, хлопчатобумажных брюк и гимнастерок, поверх этого одевались ватные брюки и телогрейки, на которые одевали бронированные, специально скрепленные для сгибания, стальные пластины толщиной приблизительно 5 мм. Они были довольно тяжелы, да и движение, особенно в рукопашном бою, сильно сковывали. Крепились они на левом плече, стальным загибом от пластины, закрывавшей всю грудь бойца. Ниже крепилась узкая стальная пластина, закрывавшая весь живот, а к этой пластине крепилась еще одна, в виде треугольника – она защищала низ живота и пах. В местах крепления была возможность сгибания, хотя и незначительного. Этот панцирь защищал не только от осколков, но и винтовочной пули, а тем более от немецкого автомата.

Поверх панциря одевалась шинель, а на поясе у каждого бойца были по два подсумка для 60 патронов в обоймах, сумка с двумя гранатами РГД, малая саперная лопата, а за плечами вещмешок, в котором кроме разного скарба: портянок, белья, туалетных принадлежностей у каждого было по 120 патронов и котелок. А на ногах – валенки. И только тогда, на все это одевался белый маскировочный костюм: свободные белые шаровары и такая же свободная куртка с капюшоном и марлевой сеточкой, шторкой на лицо. Да, под шапку-ушанку – шерстяной подшлемник.

Вот в таком одеянии, ежедневно на рассвете, в конце октября 1943 года, начинались тактические учения.

Роты занимали исходные позиции для наступления (каждый раз на новом месте), где свежий, нетронутый снег. Отдавался приказ на наступление. Минометная рота открывала огонь по заранее подготовленным кем-то окопам с мишенями («по позициям противника»), и по сигналу начиналось наступление.

Утопая по пояс в снегу, роты быстро, как только было возможно, начинали свое наступление, ведя огонь со своего оружия по макетам, мишеням и чучелам. Какой бы не был мороз, с наступающих пот лил ручьем. Но разносится команда: «О-т-с-т-а-в-и-т-ь! Вернуться на исходные позиции!».

И батальон возвращался на исходные…

Так, за день батальон возвращается генералом по 4–5 раз (больше не позволяло светлое время дня). Но каждый день у нас заканчивался атакой, броском гранат РГД по окопам «противника», уколами штыком по чучелам (у кого оно окажется на пути) и продвижения в глубь обороны «противника». И уже в темноте – разбор занятий руководителем, потом командование батальона конкретизирует замечания на уровне командиров рот, взводов.

На следующий день все повторяется снова, только наступление ведется уже с других исходных позиций.

С каждым днем действия личного состава все больше оттачивались, легче и быстрее преодолевалось шестисотметровое заснеженное поле до окопов «противника», минометчики почти сразу «ложили» свои мины в цель, а «сорокапятки» поражали макеты.

На седьмой день занятия закончились раньше, еще до наступления темноты…

Построен батальон в линию взводов. Командир батальона доложил генералу, который впервые похвалил личный состав за хорошие действия на учениях, но, все же поругал минометчиков.

Мы уже знали, для чего готовится батальон, знали так же что нам придется прорывать первую линию обороны, овладеть второй и захватить третью линию обороны, после чего в прорыв будет введена свежая стрелковая дивизия для развития наступления.

На этот раз заместитель командующего 33-й армией, обходя строй, спрашивал командиров рот, взводов – выполнят ли они задачи своими подразделениями? Уверены ли они в успехе?

Командир первой роты капитан Матета, на вопрос генерала: «Сколько он может пройти со своей ротой?», – ответил: «моя рота прорвет все три линии обороны немцев, овладеет железнодорожным разъездом к станции Орша».

На это генерал заявил: «Если ты с ротой захватишь железнодорожный разъезд, я обещаю наградить тебя орденом Ленина (Героя не обещаю), а роту награжу всеми орденами, которые есть». И так генерал конкретно беседовал со всеми командирами.

Еще с утра резко потеплело, а сейчас уже шел дождик. Утром следующего дня батальон выступил по уже мокрому снегу и весь батальон «чавкал» по раскисшему снегу в валенках…

Стоял туман, была изморозь, и накрапывал дождик.

Батальон вел офицер связи. Тыловые подразделения батальона были оставлены на месте, они должны были двигаться к фронту ночью.

Несмотря на туман, батальон двигался не по прямому маршруту, а все время менял направления движения и, уже в темноте прибыл к месту назначения.

Перед рассветом батальон скрытно выдвинулся на передний край обороны, в окопы наших войск.

На рассвете 5 ноября 1943 года началась массированная артподготовка из всех видов орудий и минометов на широком фронте по позициям противника. Туман несколько рассеялся, и видимость стала достаточной. Наша авиация стала бомбить оборону немцев. Огонь артиллерии был такой плотный, что наш самолет, пикируя на окопы фашистов, был подбит собственным снарядом.

Артиллерия так же интенсивно вела огонь, а нам был дан сигнал на наступление.

Сразу же (не так как показывают в кино, где из окопов не выскакивают, а вылезают один за другим), как один, батальон выскочил из окопов и цепью, быстро, значительно лучше, чем до этого на учениях, стал сокращать расстояние до окопов первой линии обороны немцев. Этому способствовало и то, что снег почти полностью растаял, была шуга. Валенки все набрякли и ноги чавкали в них.

Огонь немцев был слабый. Наша артиллерия перенесла свой огонь на вторую линию обороны противника, и огонь их значительно усилился, но до их окопов оставалось несколько метров, и мы ворвались к ним в окопы. Завязалась рукопашная схватка, которая длилась всего несколько минут, и мы начали выскакивать из немецких окопов и наступать дальше, на вторую линию обороны немцев.

Я забыл сказать, что перед маршем к линии фронта белые маскировочные костюмы были сняты.

Во время же наступления почти все сбросили шинели. Нам было жарко. И уже перед первой линией обороны немцев панцирей ни у кого не было. Они затрудняли движения.

Во вторую линию обороны немцев мы ворвались, когда наш артиллерийский огонь велся по третьей линии обороны противника. Это затруднило и наше продвижение по открытой местности из-за усилившегося ружейно-пулеметного огня немцев с фронта и их пулеметы начали усиленно нас обстреливать слева. У нас же из-за пробежек по грязи, боя в грязных, с расставившимися стенками окопов, автоматы и пулеметы стали отказывать. Наше огневое сопротивление слабело. Наконец мы ворвались в окопы второй линии. И снова началась рукопашная. Некоторые были уже только в одних гимнастерках, и от них валил пар.

Все понимали, что задерживаться нельзя, и наступление уже порядком уставших воинов продолжалось на третью линию обороны немцев. Добрались мы до нее значительно тяжелее и дольше. Но, несмотря на потери, настрой у всех был боевой. Чувства радости и гордости за уже одержанные победы воодушевляли всех.

В размокших, тяжелых валенках, трудно, очень трудно было передвигать, чавкающие, пудовые ноги. Ледяной, талой водой были наполнены валенки, мокрые, в грязи были брюки, телогрейки. Но я не чувствовал холода ног.

При подходе (конечно не шагом, а бегом), к окопам третьей линии обороны мы почувствовали, что огонь немцев прекратился, и это еще больше воодушевило нас.

Быстро попрыгав в окопы, мы немцев в них не обнаружили и бегом, что было силы, начали свое движение в сторону железнодорожной станции Орша.

По мере приближения к Орше, издали начали обстреливать нас из пулеметов, все сильнее. Все ближе виднелись дома, постройки и пулеметный огонь усиливался, но наше наступление не прекращалось.

Достигнув железнодорожных путей и будки стрелочника, мы остановились. Залечь было нельзя: снег превратился в шугу, а обнажившаяся земля была сырой и не полностью еще оттаявшей, жидкой грязью.

Эта остановка заставила не только осмотреться, но и подумать: «Что же делать дальше?»

Никакая дивизия в наш прорыв не входила, хотя мы прошли уже 3,5 км, больше чем нам было определено приказом.

Подошел здоровый пулеметчик со своим ручным пулеметом. У него не было патронов. «Да мне уже и пулемет не нужен, весь в грязи и стрелять он не будет», – добавил он. Не было патронов и почти у всех автоматчиков.

Командир батальона послал офицера связи, лейтенанта, доложить командиру дивизии, что линия обороны немцев прорвана и батальон находится уже у постовой будки на подступах к станции Орша.

Немцы начали нас обстреливать из артиллерии и минометов. Усилился огонь из пулеметов, хотя этот огонь их был мало эффективным для нас. Начало темнеть.

Откуда-то появилась группа людей, до полсотни человек, в 80–100 метрах сзади нас и стали нам кричать: «Эй, идите сюда!». Это были люди не из нашего батальона. Так почему они кричат, чтоб мы шли к ним? Зачем?..

Командир батальона еще раньше ушел левее, к центру батальона. Мы и эта неизвестная группа военных пошли друг к другу навстречу. В приближающейся группе была слышна русская речь. Одеты они были в серые наши шинели и шапки-ушанки и, только приблизившись, мы заметили у них на рукавах какие-то бело-сине-красные нашивки. Кто-то крикнул «Власовцы!».

Это были Власовцы! Немцы бежали, а эти подонки зашли к нам в тыл. В руках у них были немецкие автоматы, из которых они открыли по нам огонь. Стреляя на ходу, мы побежали на них. Увидя такую ситуацию, находившиеся левее нас бойцы тоже стали стрелять по неизвестной группе.

Началась рукопашная схватка. Схватив за надульник свой ручной пулемет, один из пулеметчиков, фамилию его я уже забыл, как былинный богатырь со всего размаха бил прикладом этих изменников нашей Родины, сейчас наших врагов.

Это была моя первая «встреча» с власовцами и мне лично в бою пришлось убедиться в их предательстве. Я увидел их бело-сине-красную тряпку, олицетворяющую предательство своей Родине, своему народу. Фашистские знамена со свастикой и эта власовская бело-сине-красная тряпка ненавистны мне (да и не только мне!), до сих пор.

За прорыв сильно укрепленной, глубоко эшелонированной обороны противника под Оршей и проявленное мужество в ноябре 1943 года я был представлен к правительственной награде.

Там же за проявленную храбрость, находчивость и мужество при отражении прорвавшихся слева фашистов с тыла был представлен к правительственной награде вторично, но награды так и не получил.

В составе 757-го стрелкового полка 222-й стрелковой дивизии этой же 33-й армии освобождал Белоруссию. Ее лежавшую в руинах столицу Минск, где нас со слезами неописуемой радости встречали среди развалин выходившие изможденные женщины. Жалость и злость вызывал вид этих измученных, чудом оставшихся в живых, женщин, вылезавших из под руин.

Освобождая Литву, особо запомнились города: Мериамполь, Каунас, где нас восторженно, с цветами встречало все население. Нас обнимали, дарили цветы, конверты, бумагу. У всех была неподдельная радость на лицах. Они сияли!

С этим же 757-м полков вплавь (без потерь!) форсировал реку Неман в районе города Алитус. За успешное форсирование на подручных средствах реки Неман, захват плацдарма на правом берегу реки и проявленное при этом мужество, находчивость, за успешное и быстрое расширение плацдарма я был предоставлен к награждению орденом, о чем по секрету мне сообщил помощник начальника штаба полка, но он отказался сказать – каким орденом.

«Пусть это будет для тебя сюрпризом», – сказал он. Наш командир 222-й дивизии полковник Юрьев получил звание генерал-майора и Героя Советского Союза. Командир 757-го полка полковник Гонтар тоже получил орден Ленина и звание Героя Советского Союза. Командир взвода, моей 1-й роты был предоставлен к ордену Красного Знамени. И многие солдаты и сержанты получили высокие награды Советского Союза.

Находясь в госпитале в городе Щучинск, я написал письмо тому помощнику начальника штаба своего полка с просьбой сообщить о моем награждении, на что получил ответ, что после того, как меня ранило командир полка полковник Гонтар приказал ему ехать в штаб 222-й дивизии и забрать наградные листы на всех убывших из полка по ранению, на убитых. Это для того, чтобы материалов на награждение от полка было мало, а награжденных у него в полку было всегда больше, чем в других полках. И в том числе наградные материалы на меня были тоже отозваны.

Но это так, к слову. А пока шли упорные бои по расширению и удержанию плацдарма.

18 июля 1944 года был ранен, вторично, но остался в строю со своей ротой. 11 августа 1944 года под селом Волковышки, на границе с Восточной Пруссией был в третий раз тяжело ранен и направлен на излечение в Казахстан, в город Караганда, а оттуда в город Щукинск Кокчетавской области. «Огнестрельный перелом кости правой голени» – так значилось в справке эвакогоспиталя № 4110, где я проходил лечение с 1 октября до 15 декабря.

Разбитая кость, осложнение, повторные операции. Лечился я в общей сложности четыре месяца, но рана заживала плохо из-за остеомиелита. Я был признан негодным к строевой службе.

Признан: «ограничено годен»

Первый Украинский фронт

Военно-врачебная комиссия 15 декабря 1944 года предоставила мне отпуск на 30 суток.

По прибытию на свою Родину я, 5 января 1945 года Выгоническим райвоенкоматом был вызван и военно-врачебной комиссией Брянского облвоенкомата был признан негодным к службе для строя, но ограниченно годным вне строя в военное время и направлен на 1-й Украинский фронт командиром 185-й отдельной стрелковой роты при военной комендатуре города Гинденбург (Германия), где приходилось уничтожать с боями отдельные отряды, группы фашистов (в том числе из числа полицаев, власовцев), пытавшихся прорваться на запад. Кроме того, что рота пятью своими взводами обеспечивала в еще трех районных комендатурах порядок, приходилось постоянно вылавливать лазутчиков, специально оставленных фашистами своих офицеров с рациями и даже ловить знаменитую шпионку, которую удалось поймать только уже после окончания войны, в городе Дрезден. Один из пойманных при радиопередаче немецкий офицер в звании капитана покончил с собой у меня на глазах, вскрыв себе вены стеклом от своих очков. Его даже не успели допросить.

В конце апреля 1945 года мы получили сведения, что через город Гинденбург будет прорываться большой отряд, в котором кроме немцев «СС», находятся польские офицеры, полицаи с Украины, Власовцы. Численность отряда примерно 50–60 человек. Командует этим отрядом обер лейтенант войск «СС» – немец.

Этот отряд планирует по протекающей под городом забетонированной реке проникнуть в центр Гинденбурга, где река протекает под мостом открыто, выйти там на поверхность и напасть на управление военного коменданта, подорвать, расположенные, в городе электростанцию, склады и по той же реке скрытно выйти на Западную окраину Гинденбурга и далее лесом в город Гляйвицы, где должны уничтожить, расположенный там госпиталь 1-го Украинского фронта.

В связи с этим мне было приказано усилить охрану всех объектов в городе: (электростанцию, все подстанции, склады, железнодорожный вокзал и железную дорогу, гостиницу, радиостанцию, управление комендатуры и т. п.), выставить секретные посты на выходе реки, под автомобильном мостом в центре города и взять под охрану открытый выход реки из-под бетона. Я установил 1 станковый пулемет и три ручных. Делать все приходилось скрытно, чтобы не увидело местное население и не передало немцам.

Ориентировочно выход этого сводного отряда в центре Гинденбурга планировался примерно на 30 апреля 1945 года. Все эти дни и, особенно ночами, я постоянно был на месте предполагаемого выхода отряда «СС» в город.

Прошло и 30 апреля и 2 мая, а отряд не появлялся, и дополнительных агентурных сведений все не было.

Охрану я не снимал, и бдительности не ослаблял.

В ночь с 8 на 9 мая, под утро я, не выдержав, отошел в соседний дом, где на первом этаже «прикорнул».

Только провалился в сон, как услышал длинные очереди из автоматов, строчили пулеметы, беспорядочно гремели винтовочные выстрелы. Выхватив пистолет, я выскочил из подъезда, но тут грохнули со всех сторон города артиллерийские выстрелы.

От моих огневых точек бежал мой старшина роты Онищенко и из своего пистолета палил в верх, с неестественно расплывшемся в гримасе лицом кричал: «Ура-а! П-о-б-е-д-а!!! Ура!».

Везде гремели пушки.

Подбежав, он кинулся ко мне обниматься и продолжал кричать: «Ура-а! П-о-б-е-д-а!!!». Отстранив, его я резко потребовал: «В чем дело?!»

Но он продолжал кричать: «Товарищ старший лейтенант – Победа! Война кончилась! По радио передали!!!».

Все расставленные мной посты, солдаты с огневых точек прибежали к нам радостные, веселые, обнимались, что-то кричали, бегали от одной группы к другой… Ликовали все!

Так я со своими бойцами встретил конец войны.

9 мая 1945 года ярко, очень ярко светило на светло-голубом безоблачном небе Германии солнце. Оно тоже, казалось, радовалось нашей Великой победе!

Боевая подруга

Чтобы закончить воспоминания о войне, я не могу не рассказать о моей встрече с Надеждой (Анастасией) Петровной Ильиной, медсестрой терапевтического отделения эвакогоспиталя № 4110, моей будущей боевой подругой. Это тоже относится к войне. Карагандинский госпиталь, где я был на излечении в октябре 1944 года направляли на фронт, а находившихся на излечении раненых приказано было распределить по другим госпиталям. Меня отправили с ранеными эшелоном в город Щучинск Кокчетавской области Казахстана.

Когда я на костылях шел по коридору, уже нового для меня, госпиталя мимо сестринского поста, где сидели две медицинские сестры, то почувствовал, что на меня смотрит, нет, не просто смотрит, а каким-то испытующим взглядом смотрит мне вслед. Я остановился и, обернувшись, посмотрел на нее. Взгляды наши встретились… В тот же день, после санобработки я подошел к этому сестринскому посту и мы познакомились. Она звалась Надей, была из Сумской области Кролеветского района села Мутин. Перед войной окончила Кролевецкий медицинский техникум. Работала фельдшером на сахарном заводе.

С началом войны была призвана в армию, потом направлена в Москву, откуда ее осенью 1941 года направили в эвакогоспиталь № 4110, который находился в курорте Боровое в 30-ти километрах от города Щучинск, где она работала медицинской сестрой в терапевтическом отделении, на две ставки.

Родилась в 1923 году. Мы стали встречаться, а при моей выписке из госпиталя, в конце декабря 1944 года, мы с ней ночью по замерзшему озеру, напрямую (это было 18 километров), ушли на станцию города Щучинск. Благо вещей у нас особых не было. У нее: одно черное шифоновое платье в маленьком фельдшерском чемоданчике. А у меня – полевая сумка и кобура от пистолета, набитая бинтами, так как рана моя гноилась и требовала постоянной перевязки.

Находившиеся в госпитале на излечении офицеры собрали для нас на дорогу кое-какие деньги, а выписавшиеся из госпиталя помогли приобрести для Нади билет до станции Ичня Черниговской области, где жила ее старшая сестра – Катя.

В Петропавловске Казахстанском нам предстояла пересадка, где те же офицеры помогли мне через военного коменданта закомпостировать железнодорожный билет для Нади, т. к. несмотря на наличие штампика в паспорте об ее увольнении с работы в госпитале, у нее не было пропуска, без которого выдача ей билета не разрешалась.

Этот пропуск мне с большим трудом удалось получить на нее на следующий день (в Воскресенье) в облуправлении НКВД города Челябинска. С получением пропуска мы уже спокойно ехали с Надей даже через Москву. Проверки были частыми. Пропускной режим был очень строгим, и без пропуска довезти Надю к ее сестре в Ичню было невозможно. По приезду в Ичню 30 декабря 1944 года мы отпраздновали свою свадьбу, Надя устроилась на военную базу фельдшером, а я уехал в Брянскую область к своим родителям, откуда 5-го января 1945 года райвоенкоматом был вызван на военно-врачебную комиссию, после которой по пути на первый Украинский фронт заехал в город Ичня и официально оформил свои отношения с Надеждой (по паспорту Анастасией) Петровной Ильиной, которая стала называться Туровой.

В мае 1946 года у нас родился первый сын Александр, а в 1950 второй – Владимир.

Жили мы с Надей в полном взаимопонимании без проблем. Постоянно помогали моим и ее родителям, моим братьям и ее сестрам. 29 декабря 1998 года Анастасия Петровна у меня на руках (в буквальном смысле слова) умерла.

А тогда оставив Надю в Ичне, сам я уезжал в город Лигниц, где находился штаб 1-го Украинского фронта, а оттуда был направлен командиром 185-й отдельной стрелковой роты в военную комендатуру г. Гинденбург (Германия), где и встретил долгожданную победу.

После окончания Великой Отечественной Войны, окончил высшую офицерскую школу в г. Ленинграде, служил на разных должностях в Советской Армии в Белоруссии, на Крайнем Севере, в Прибалтике, на Чукотке и других гарнизонах страны.

Но выполняя обет, данный себе еще в 1942 году в боях под Сталинградом, после увольнения в запас, на постоянное местожительство приехал в город-герой Сталинград.

Какие имею боевые награды? Ордена: Отечественной войны 1-й и 2-й степени, Красной Звезды, медали: «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За оборону Сталинграда», «За победу над Германией», «За освобождение Белоруссии».

До сих пор болезненно переживаю смерть жены. Ведь мы с Надей счастливо прожили пятьдесят четыре года. Помогают сыновья, внуки. Много занимаюсь общественной работой. Являюсь членом Совета ветеранов, возглавляю Волгоградскую городскую общественную организацию «Клуб защитников Сталинграда».

Награжден:

орденами: «Отечественной войны» 1-й и 2-й степени, «Красной звезды»;

медалями: «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За оборону Сталинграда», «За победу над Германией», «За безупречную службу» 1-й степени, «За освобождение Белоруссии» и юбилейными медалями.

Активно участвую в патриотическом воспитании молодежи и являюсь руководителем сектора ветеранов войны, членом совета ветеранов, руководителем участников Сталинградской битвы, президент Волгоградского городского клуба «Сталинград», размещенного в Доме Павлова.