КИСТАЕВА ЗИНАИДА МИХАЙЛОВНА, тулячка, медсестра 154 дивизии и вдова Героя Советского Союза Ивана Васильевича Кистаева Родилась в Тульской обл. Ленинский р-н Торховский с/с д. Дорофеево 22.06.1924 г. Потом меня к себе взяла жить тетя в Калининской обл. У нас было 6 человек детей. Во время войны двое были на фронте, двое на Урале. Старший брат был меня постарше на два года, его перед войной призвали в армию, так он всю войну и провоевал. Выжил, жил в Туле. Младший брат был эвакуирован с патронным заводом на Урал в Магнитогорск и там работал токарем.

Отец Куренков Михаил Михайлович – революционер. Свою революционную деятельность он начал в Туле и после того как его осудили и посадил за это на год в тюрьму, Плеханов ему сказал, что тебя в Туле в покое не оставят, спокойно жить не дадут, перебирайся в Питре, там ты затеряешься. Он перебрался в Питер, работал на Путиловскм заводе слесарем и бегал на маевки и партсобрания. Он рассказывал как носил записки Ленину и как получал ответы и доставлял их адресату.

Рассказывал как встречался с Лениным.

Донесения он носил через лес. Донесение было спрятано в гильзу, вместо дроби и эта гильза заряжалась в ружье, в случае опасности производился выстрел, донесение уничтожалось. Или заталкивал в рот подстреленной дичи. Он приходил в назначенное место и делал два выстрела.

Выходи бородатый мужчина, они обменивались записками и расходились.

Они жили в Ленинграда в заводских кварталах на Пороховой. Часто у них скрывались большевики. Калинин часто прятался. Он всех нас из Ленинграда вывез в деревню, опасаясь за нашу жизнь. Умер он в 1937 г. В Туле названа улица в честь его брата.

Мы жили угол ул. Марата и Мичурина (Ложевая), в одном квартале с кинотеатром им. Степанова или как мы его ласково называли – Степашка. Жили мы в доме № 76 бывший дом булочника Корнеева. Это был двухэтажный дом низ кирпичный, верх деревянный. Отцу в этом доме дали квартиру. Его посылали в Баку, но он не поехал, сослался на здоровье свое и жены. Корнеев пек и продавал на лотке на улице пирожки и баранки. После революции он бежал, как мне рассказывал старший брат, после него остались целые мешки керенских денег. В доме оставалась только дочь этого булочника с дочкой, ее уплотнили и оставили ей большую комнату, а все остальные комнаты раздали бедноте, рабочим. Комнаты у нас были отдельные, но кухня была общая. В прихожей мы часто пили чай. Рядом с нашим домом продавали вкусные баранки и пирожки. Вот мы их накупим и пьем чай. В нашей комнате папа переложил печь, сделал ее более компактной. Он умер в 1937 г. Маме было очень трудно поднимать шестерых детей, но она не отчаивалась и мы ей старались всячески помогать.

Через Ложевую от нас на углу перед пожарной частью была водораздаточная будка и там мы покупали воду за копейки ведро. Там было такое окошечко, туда копейку опускаешь и из трубы в твое ведро наливают воду. Это было в 1930-е годы, вода в Туле была платная.

Я приехала погостить в Калининскую обл. к тете и меня она не отдавала родителям, у нас в Туле было 6 детей. И меня привезли в Тулу уже перед школой. Мое детство у тети было беззаботное. Отец быстро стал инвалидом, но продолжал трудиться. На Крыленко делал замки с секретом. Мама старалась работать в ночную смену, чтобы днем дети были под присмотром. В начальной школе я училась в школе № 27 она была на углу, где трамвай с Марата поворачивает на Епифанскую, по левой стороне. Это был большой двух этажный деревянный дом в глубине двора, а на улицу выходил одноэтажный большой дом, там была наша столовая. Кормили нас бесплатно. Давали нам кашу какую-нибудь, обязательно кисель и кусочек хлеба. Школьный двор был ниже здания школы, там косогор. Во дворе мы занимались физкультурой.

Играли мы с моими друзьями и в войну, и в Чапаева, и в Анку пулеметчицу. И еще во много чего играли. И в чижи, и в лапту. Дворня у нас была большая и дружная. Семьи были большие, жили не квартирах, а в комнатах. Ходили за грибами всей компанией, там под дождь попадет, шалаш сделаем, костер разведем, накопаем картошки, испечем.

На танцы мы ходили пешком через Чулковский мост в Кремлевский сад. В Сад мы проходили, вернее пролезали, со стороны реки Упы, там где сейчас проходная ТОЗа. Вход был платный со стороны Менделеевской. Билет стоил 25 копеек. На эти деньги можно было танцевать, а когда темнело можно было посмотреть кино бесплатно. В те времена билет в кино стоил 10 копеек, а остальные на танцы и другие услуги, порядок поддерживать, за цветами ухаживать. А денег у нас не было. Мамка не может нам дать денег на всех. Даст на танцы не чаще раз в неделю. А нам хочется потанцевать. Вот наши ребята сделал под забор сада подкоп. Мы, девчата идем в тапочках, а туфельки завернуты в газету. Жалко. Одни ведь, другие не купят. Вот мы момент выберем в подкопе на землю клали газету и пролезали в сад. Правда всегда у нас один человек проходил по билету. Также мы ходили в кинотеатр им. Степанова, как мы его называли Степашка. В ДК «Серп и Молот» мы не ходили. На одного человека брали билет, а потом он открывал выходную дверь и мы залетали в зал, рассаживались по свободным местам, но быстро прибегал контролер и закрывала дверь, но никого поймать не могли. Кто сидит, того не трогали, а остальные ложились на пол и их в темноте не было видно. Так мы смотрели кино. Нас шесть человек, где на нас на всех мама денег наберет. Вот и приходилось выворачиваться.

Затем нас передели на Епифанскую, там отстроили новую школу № 54, там еще военкомат был. При школе была неплохая спортивная площадка и мы на ней и занимались и ГТО сдавали. Готовились к труду и обороне. Стрельбой мы не занимались. Когда началась финская война, мы начали повышать уровень риска при катании на лыжах. Для этого использовали крутые берега Упы в районе Чулковского моста. У нас был парень Мишка, такой заводной. Все нас агитировал: «Ну кто смелый, поехали». Мишка съехал – ничего, Нюрка съехала – ничего. Лопа съехал – ничего. Хосаломщик – ничего. Баляпа, он жил напротив нас в Степашке, такой уважительный, тихий, спокойный, вот он поехал, палка вывернулась и попала ему в глаз. Он упал, мы захохотали. Смотрим он лежит не поднимается. Мы забеспокоились. Спустились вниз. Видим беда. Повезли его в Симашко. Это сейчас жизнь такая хорошая, а раньше телефона не найдешь. Отвезли ребята его в Симашко. Утром к нам пришел его отец и спрашивает:

– Где сын?

– Не знаем.

– Ну как же он вместе с вами на лыжах катался. Взял лыжи и сказал, что пойдет к Куренковым. Вместе поедем кататься.

Мишка молчал, молчал, только двигал соплями. А потом сказал, что он в больнице в Симашко. Все больше с этой горы никто не ездил. Летом там была водная станция. Дорожки для плавания, вышка в воду прыгать, но нам интересней всего были лодки. Когда были деньги мы их брали и катались по реке Упе.

Мы, в основном, были в своем районе, в Заречье не ходили, наши ребята с зареченскими враждовали. Дрались стенка на стенку. Там еще песенку такую пели:

Дальше там что-то, что все девчоночки бегали за ним

Мы однажды с подружкой пошли в кинотеатр «Спартак» посмотреть новый фильм, так нас местные ребята затретировали и мы ушли прямо с сеанса. Здесь я окончила 7 классов. У нас в классе провели опрос, кто дальше будет учиться, а кто пойдет работать. Жили мы бедно. Мама мало зарабатывала, отец умер. В 16 лет я пошла работать на патронный завод. Он тогда считался ящиком, номерным заводом. Я там проработала 9 месяцев и началась война.

Перед войной я ложилась спать 21 июня и думала, что мама мне подарит на день рождения. Жили мы довольно бедно. Матери приходилось одной нас растить. Поэтому подарки были простенькие, но мы им всегда радовались. Рано утром я услышала крик мамы. Она кричала: «Дети, дети, вставайте. Война началась».

Молодежь как-то даже воодушевилась. Ведь мы готовились. ГТО сдавали, ВСО сдавали. Среди молодежи был клич: «Осваивай воинские специальности» Было много курсов и пулеметчиков, и связистов и т. д. Я закончила курсы сандружинниц, прямо на патронном заводе. Нам выдали книжечки об окончании. Я уже к тому времени закончила семь классов в 54 школе, она стояла на Епифанской ул., потом там был военкомат, а сейчас его куда-то перевели. И устроилась работать на Патронный Кировский завод. Я занималась проверкой и отбраковкой гильз.

Завод стал переходить на военное положение. На окнах появилась светомаскировка. Из больших географических карт склеивали шторы.

После начала войны я кроме основной работы на Патронном заводе, без отрыва от производства дежурила на санпосту на Ряжском вокзале. Работали мы по 12 часов. Меня не спросили о возрасте и поставили во взрослую смену 12 часов, хотя я была несовершеннолетняя. После того как я отрабатывала на Патронном заводе 12 часов, мне давали каску, противогаз и санитарную сумку и я бежала вниз мимо Машзавода по рельсам и шпалам к Ряжскому вокзалу. Там на путях была желтая будочка и мы в ней находились. Для того чтобы в случае бомбежки, быстро оказывать помощь раненым. Я часто проезжаю мимо этого вокзала, будочки конечно уже давно нет, но все что тогда происходило живо всплывает в памяти. Часто на Ряжский вокзал приезжали санпоезда с ранеными. И город Тула организовывал раздачу им подарков. На полуторке привозили маленькие тульские пряники с именами из четырех букв – Саша, Миша, Лена, Катя т. д. Мы в этой будочке скручивали пакетики из газет и клали туда 3 пряника и 10 штук конфет сахарное драже, назвались они «Крупный горох» голубого и белого цвета. Делали все это быстро и укладывали в большие корзины.

Когда на путях останавливался санпоезд с ранеными, мы с этими корзинами разбегались по вагонам. Корзины тяжелые, подножки высокие. Мы кое-как забирались в вагон, у нас на бумажке было написано приветствие раненым. Мы его скороговоркой проговаривали дрожащим голосом, мы же спешили, вертели, раскладывали, волновались, а потом раздавали подарки. Тут мы слышали голоса раненых: «А-ах! Маша. Так мою дочку зовут», «Лена! Так мою жену зовут», «Коля! Как имя моего сыночка». Мы выскакивали из вагонов и у нас были полны глаза слез, от осознания, что мы сделали доброе дело и подарили людям немного радости и воодушевления. Радостно было и нам самим. Прибегала я пешком с Ряжского вокзала домой, забегала прямо в окно с противогазом. Мама давала мне чего-нибудь поесть. Я ем, ем, трамвай подходит, я в него прыг и еду на завод. Конечная остановка трамвая была прямо у нашей проходной.

Ветераны 154-й стрелковой (47-й гвардейской) дивизи. Сидит третья справа Кистаева З.М.

Уставала я страшно. Отработаешь 12 часов, потом на дежурство на вокзал. И я однажды задремала на рабочем месте. Тут же бежит старшая контролерша Лидия, худющая и злющая. Слышу топ-топ-топ. Я глаза открыла, а она кричит: «Ты заснула на рабочем месте» и т. д. и т. п. Отняла у меня коробку с гильзами: «Я тебя не допускаю к работе. Там на фронте людей убивают. Патронов не хватает, а ты тут спишь». Я молчала, молчала, а потом говорю: «Отдайте мою коробку. Там же бои идут, патронов не хватает, а вы меня от работы отстраняете. Вот кончится моя смена, я больше сюда не приду». Она написала докладную и меня вызывали к директору завода, кажется фамилия Деев. Замечательный человек. Сижу расстроенная, красная. Он мне говорит: «Ну как же так ты милая заснула?» Я ему отвечаю:

– Я отработаю 12 часов, бегу скорее на Ряжский, там, на санпосту дежурю, оттуда домой, что-нибудь поем и бегом на завод на 12 часов на работу.

– А сколько тебе лет?

– Семнадцать.

Он тут же написал на докладной: «На работе восстановить. Перевести на 8 часовой рабочий день» так я стала работать 8 часов. Патроны мы загружали в деревянные, сколоченные из горбыля ящики, выложенные внутри толстой вощеной бумагой. Затем мы их заколачивали, брали за боковые ручки и вдвоем несли на склад. Мужчин не было, носили хрупкие девушки. Очень было тяжело.

А в это время уже началась эвакуация завода. Мы работали на первом этаже. В это время рабочие демонтировали станки и на руках спускали их по лестнице и доскам со 2-го и третьего этажа. Я смотрела на это и думала: «Вдруг соскочит и упадет прямо на нас». Я все переживала, вдруг сорвется станок и всех раздавит. Девичьи страхи на ровном месте.

Мама работала на вредном производстве на нашем патронном заводе и ее отправили на медкомиссию для назначения инвалидности. Стоял вопрос об эвакуации рабочих вместе с заводом. Мама нам говорила: «Дочк, ты же несовершеннолетняя, Маруся и Шурик, тоже несовершеннолетние. Коля уедет, Лида с мужем уедет. Останьтесь хоть вы-то». Так я с заводом никуда не поехала. Молодежь осталась не у дел. Никто ее не организовывал. Тут прошел слух, что в магазине Струкова на перекрестке ул. Кирова и Ложевой будут бесплатно раздавать продукты. Мамы дома не было. Мы втроем сняли наволочки с подушек и побежали к магазину. Там действительно выдавали по пять килограмм муку, манку, гречку и т. д. Нам на руках написали номер очереди, мы все получили, а донести не можем. Тяжело. Мы с Шуриком брали мешки и перенесем на некоторое расстояние, поставим на землю, затем Шурика оставляю с этими мешками, иду к Марусе. Перенесу все мешки к Шурику, забираю Марусю, опять с Шуриком перенесем мешки и так дотащили все до дома. Мама когда пришла домой обрадовалась: «Милые мои. Какие вы у меня молодцы». Все запасы высыпали в деревянные кадушки.

Нас привлекали на трудовой фронт. Мы ходили втроем. Шурик с ломом, а мы с Марусей с лопатами. Копали противотанковый ров за 35 корпусом Кировского поселка. За день работы, нам давали на троих буханку хлеба на троих. Подъезжала машина и всем по списку давали за день работы. После того как все вырыли, мы опять остались не у дел.

В нашем доме на крыше было организованно дежурство из жителей нашего дома. Смотрели, чтобы в случае бомбежки на наш дом не попали зажигалки. Все жители нашего дома были включены в график и дежурили по очереди.

Однажды бомба попала в хлебозавод, что у Демидовской плотины. У нашей соседки была девочка лет пяти, больше никого у нее не было, она закрывала ее одну и работала в ночную смену. Она в этот момент была на работе и погибла. Однажды я со своей подружкой Соней сижу, дежурю на крыше, а ко мне должны были прийти мои друзья Борька и Костя. Смотрю по улице люди интересно идут. Нагнувшись и белые. Тут я говорю парню из нашего дома, мы его звали Гопа:

– Иди, меняй меня.

– Еще рано, еще через 20 минут.

– Ой, что-то народ идет какой-то чудной, белый. Мы побежим с Сонькой посмотрим.

Мы спустились с крыши и побежали. Навстречу нам кто-то тушу тащит, кто-то масло

тащит. Прибежали на хлебозавод и видим такую картину. Мужчина отрезает угол мешка с мукой, высыпает прямо на пол, закручивает и взваливает на горб. Когда он муку на пол ссыпал, мы дети, всю жизнь впроголодь жили, мы ему кричим:

– Дяденьки это же государственное. Это нельзя брать.

– Идите отсюда, саплюшки, – взвалил мешок на плечо и побежал.

Мы вернулись назад. Собрали ребят и рассказали им что на хлебозаводе творится. Мы были так воспитаны, государственное не трогать, брать нельзя. Мы побежали на хлебза-вод. Бежим и рассуждает, а что мы будем делать? Как помешать разворовывать государственное добро? Вытащили из забора палки, так сказать вооружились. Бежим грозные и решительные. Бежим и договариваемся, как только кто нагнется, так мы ему по шее. Нас собралось шесть человек. Приличная компания. Добежали до хлебозавода, а там уже стоит человек с винтовкой. А мы такие воинственные. Часовой нас спрашивает:

– Вы что ребята?

– А здесь муку воровали. Мы пришли драться с ними.

– Больше воровать не будут. Идите домой спокойно.

Через некоторое время мы пошли искать рабочий полк. Это было уже 31 октября. Мы слышали, что рабочий полк создается. Наш сосед туда ушел с лопатой. Мы ему:

– Дядь Борь, ты куда?

– Да пойду искать рабочий полк.

– А что же ты с лопатой?

– Оружия пока нет, а лопата всегда пригодится. Траншею копать или чего еще.

Вот мы решили найти рабочий полк. Побежали в шестером с улицы Марата. Пробегаем мимо продовольственного магазина на углу Гоголевской и Коммунаров и видим такую картину. Продавщица снимет с себя халат и фартук, заведующий ее обратно в дверь толкает, она сопротивляется и кричит:

– У меня дети одни дома. А тут немец у порога.

Добежали до Винзавода пешком. Молодые, ретивые. Бежим сосредоточенные и решительные. А у Винзавода стоит часовой красноармеец с винтовкой.

– Стой! Вы куда?

– Искать рабочий полк.

– Девчат вы идите на берег реки в больницу. Там раненых много, ваша помощь нужна. А вы ребята идите в военкомат. Там вам объяснят что делать. Дальше я вас никуда не пущу.

Мы с подружкой пошли в Соматическую больницу на наб. Дрейера. Пришли и говорим:

– Нам сказали, что у вас тут раненых много. Мы пришли помочь.

Нам быстро дали марлевые косынки и халатики, распределили по палатам и сказали:

– Готовьте раненых к эвакуации.

Так началась моя служба в Медсанбате 154 стрелковой дивизии. Штаб дивизии находился во дворце пионеров, а штаб 50 армии на углу Епифанской ул. Там еще раньше был суд. Вот в этом доме.

Я зашла в первую палату и сказала:

– Будем готовиться к эвакуации. Давайте одеваться.

Подхожу к первому раненому, он был ранен в грудную клетку, поднимаю простынь, а он лежит нагий. Он тут же простынь натянул на себя. Я ему говорю:

– Вы что. Где ваша одежда?

А он мне:

– Уходи отсюда.

Я подошла к другому раненому. Тот тоже не в какую. Я им говорю своим тихим голосочком:

– Ну почему вы так себя ведете? Меня послали. Вам же надо эвакуироваться. Вам там же лучше будет.

А они в один голос:

– Дайте нам военных медсестер.

Вышла я из палаты. Стою у стенки и не знаю что мне делать. Тут по коридору идет доктор Хапов. Высокий, худой, сердитый. Но очень добрый. Правда если что не так сделаешь, спуску не даст. Накажет по полной программе.

– Что стоишь, четрова перечница? У нас раненых, не знаем куда девать, задыхаемся, а вы стоите стенку подпираете.

– Они мне не дают одеваться.

– Почему?

– Просят военных медсестер.

– Где я им возьму военных медсестер?

Первому встречному сказал:

– Переоденьте их. Пойдете в другую палату. В эту не заходить. Они уже вас знают.

Выдали нам военную форму, да большого размера. Плечи на локтях, рукава по пятки,

пилотка на ушах и постоянно соскакивает. Ну мы как смогли форму подогнали и я пошла в другую палату Захожу и говорю:

– Готовимся к эвакуации.

Все как один простыни сбросили и не постеснялись. Я им помогла одеться, обуться. Стала их выводить. Кому плечо подставляла, кого поддерживала, кого на носилках выносили. Так я медсанбате и осталась. Он был сначала 83, затем 53 гвардейский медсанбат. Вот там я до января месяца 1945 года и прослужила. Как мужа ранили, так я с ним и уехала его лечить. Он выздоровел, ему дали отпуск, а тут и война кончилась и мы уехали к нему в Саратовскую обл. в Петровское. Там мы жили до его смерти, а потом я с двумя дочерьми перебралась в Тулу.

В ноябре месяце принесли раненого с передовой. Он рассказал такую историю. Командирам нужны были разведданные, но немцы так хорошо организовали оборону и систему постов, что нашим разведчикам просто невозможно было просочиться к немцам в тыл, но они шли на риск. И вот однажды мл. политрук Косых П.И. с бойцом Дитеренко Ф.А. пошли в разведку, вроде прошли, а когда пробирались назад, немцы их обнаружили и накрыли плотным огнем. Они все-таки добрались до наших позиций, один умер сразу, другого перевязала наша медсестра Иванникова (Мостакова), но он был очень слаб и умирал, успел только рассказать что им удалось увидеть и умер. Их обоих похоронили у бывшей семинарии на Старо-Никитской улице.

16 декабря мы начали собирать свои вещи. Дивизию перебрасывали к Калуге. Мы все свое собрали в узлы и сидели на первом этаже. Ночью подъехали машины, нас со всем нашим медицинским добром погрузили в машины и мы поехали в сторону Калуги. Машины были нагружены выше некуда, а мы на своих узлах сидели сверху. Держаться было не за что. Машину трясет, а мы сползаем. Вот так в постоянном напряжении и ехали. В больнице уже начали разворачивать госпиталь.

Зима была холодная и снежная. Дороги замело. Машины то и дело застревали. Мы постоянно чистили дорогу и лопатами и валенками. Чем могли. Проехали деревню Малые Козлы. Над нами покружил немецкий самолет и улетел. Мы поехали дальше. Дорога шла лесом. Так мы приехали в село Большие Козлы.

Нам было сказано, что мы можем занять только крайний дом, так как пол села занято немцами. Все в этот дом набились как селедка в бочку. Я ехала в последней машине. Места в доме мне уже не досталось. Я как села на корточках в сенцах, так и уснула. Утром встали, ноги отекли. Молодежь выскочила, давай в снежки играть. Прибежали солдаты, нас загнали в дом и запретили выходить. В деревне еще немцев полно. Когда мы выбежали на улицу прибежал наш командир медсанбата Чевычев. Мы еще его дразнили «Пятки вместе, носки врозь». Запретил нам из дома выходить. Я смотрю по улице ведут троих пленных немцев. Тут прилетел немецкий самолет и сбросил на нас бомбу. При взрыве ранило, контузило командира автороты. Представительный мужчина, высокий, солидный и в очках. Когда пыль осела, мне вручают этого командира и приказали его вести. Я его веду, придерживаю, тащу его вещмешок. Вдруг опять летит самолет, да так низко. Такие наглые были эти немецкие летчики, летят ничего не боятся. Дал по нам очередь из пулемета. Я этого командира завела в ближайший дом. Там около топки печи на полу сидела странно одетая девушка. В черной телогрейке и черной с короткими ушками шапке, без ремня. Я посадила раненого на скамью у стены к окну, а сама села на порог. Спрашиваю эту девушку:

– Вы откуда здесь?

– Я от части отстала.

Тут вернулся самолет и сбросил на нас бомбу, которая взорвалась недалеко от дома. А мне старые солдаты говорили: «Если стрельба начнется, уши затыкай, на пол ложись и под нары ныряй». Я эту науку вспомнила. Рядом с печью были хоры, вот я под них и нырнула. Около хор на пне стоял чугун с грязной водой. Я когда под хоры полезла, то его опрокинула. На меня вода плеснула, а я подумала, что у меня кровь течет. Вылезаю ничего не болит, но я мокрая. Потолок дома рухнул. С печки кричат: «Сестра». Оказывается там наши бойцы лежали и их всех в голову ранило. Я их перевязала и они исчезли. Девушка тоже исчезла, а мой раненый лежит. Ему еще ногу перебило. Я крови тогда еще боялась. А тут смотрю мой раненый лежит, нога разворочена, кровь хлещет. Я с себя сбросила шинель, засучила рукава. Ему штанину разрезала, жгут наложила, перевязала, нашла рогач, доску какую-то. Нужно его дальше тащить, а как? Я его положила на свою мокрую шинель и в одиночку потащила сначала через порог, потом на улицу. Это было мое первое боевое крещение.

Вытащила я его на улицу, нужно было по дороге тащить. Дорога была широкая, на дороге валялся какой-то булыжник. Немножко протащу своего раненого, отдыхаю. Тут опять летит самолет и нам из пулемета. Пули по земле чик-чик-чик. Я легла на раненого, прикрыла его от пуль. Боялась, что его еще ранит, а том что меня может ранить, я не думала. Притащила я его в подвал, там Елена Григорьевна Фокина (в замужестве Макеева) стоит вся в крови, рукава засучены, я ей говорю:

– Доктор, я раненого притащила.

– Давай его сюда.

– Я жгут наложила. Только время не засекла.

– Давай сюда без разговоров.

Я думала она меня похвалит, а она мне слова не сказала. Я так устала. Бросила на пол свою шинель и хотела прилечь отдохнуть. А тут в сарае сидели наши санитары Букин, Елистратов, Бельдебайчик, маленький такой, шустрый. Они выскакивают, думают я раненая, хватают меня на руки. Я им кричу:

– Пустите, пустите. Я не раненая.

Тут летит бомба, они меня бросают прям на кучу замершего навоза. Я так больно позвоночник ушибла. Они все разбежались. Я им вслед только кулаком погрозила. Мне сказали, обживай крайний дом. Готовь для приема раненых. Сейчас принесут этого командира автороты Гордеева, мы с ним после войны встретились, ездили в эти Большие Козлы, и еще одного раненого в позвоночник. Я вымыла полы. В сенцах было сено. Я на вымытый пол настелила сена, прикрыла его плащ палатками. Жду. Принесли командира автороты, я его положила на кровать. Всю остальную мебель мы вынесли из дома, чтобы было больше места. Потом начали приносить раненых. Вдоль стены под окном стояла широкая лавка. Нас уже два дня бомбили. Все хата была заполнена ранеными и я спала у порога. С одной стороны стена, с другой легко раненый в плечо.

Я никогда не слышала, как бьет Катюша. И вдруг однажды слышу Ж-ж-ж-ж-ж! Окна у меня забиты соломой и видно что, что то там сверкает. Я раненых схватила, а они меня успокаивают:

– Сестра, сестра, ты что. Это наша Катюша хохочет.

– Какая Катюша?

– Да это орудие такое.

Тут загорелась операционная, дом напротив. Я не вижу что там и говорю:

– Ой опять Катюша хохочет.

– Нет дочка. Это не Катюша. Это что-то вроде пожара. Слышишь, трещит.

Выхожу на крыльцо, вижу, полыхает операционная. Там Бельдибай, нам маленький санитар, там вытаскивал у раненых гранаты, боеприпасы и складывал в прихожей. Там же у него стояла буржуйка, он у нее грелся. Его то сюда позовут, то туда. Он и ходил всюду и, видимо проглядел. Уголек упал или еще как. И начался пожар. А лимонки как начали взрываться. А в это время в этом доме шла операция. Хирург Кузнецов или Минаев, точно не помню, оперировал до тех пор пока не закончил. Дом горит а он там оперирует. Когда он закончил уже полдома горела. Он в окно подал раненого, его подхватили, а сам накинул бушлат и тоже полез в окно. Этот бушлат на нем уже горел. Но его тут быстро снегом потушили. Сам хирург не пострадал. Вот так наши врачи к своему делу относились.

Тут приходит ко мне солдатик, маленький, зачуханный, гимнастерка от масла блестит, все висит на нем, усы мазутные. И говорит мне:

– Сестра дай ведро. Сейчас я наберу воды, промою свою Марусю и как только прилетит самолет мы его точно собьем.

Зина Кистаева со своей подругой Шурой Лобановой. 1942 г.

Орудие его стояло недалеко от деревни в лесочке. Мы видели. А ведра у нас были на вес золота. Очень нужная вещь, а без него в госпитале никуда. Мы в них и воду кипятили и еду готовили и для себя и для раненых. Ну ему дала. У меня это было единственное ведро. Через некоторое время приходит это солдатик и говорит:

– Ведро то я упустил в колодец.

Я плачу и говорю ему:

– Куда тебе недотепе самолет сбить. Ты ведра воды набрать не можешь.

Что мне теперь делать?

Вошла в дом и плачу.

Раненые спрашивают:

– Что сестричка плачешь?

– Как не плакать. Мне к восьми часам нужно обед приготовить, вас накормить, а он, негодный, ведро упустил. Как теперь быть. Во что воду набирать и в чем еду готовить.

Тут мне один раненый говорит:

– Дочк, смотри а у тебя банка то большая железная. Разве не подойдет.

Сейчас мы все ремни соберем и сделаем тебе веревку.

А у меня стояла банка, кажется из под американских консерв. Большая такая, килограмм на 5, блестящая, из тонкого железа. Так они и сделали. И этой маленькой банкой я всю ночь таскала воду. Мне нужно было до 8 часов получить продукты, еду приготовить, раненых умыть, накормить, все лекарства раздать. Почему до 8, а в 9 немцы начинали нас бомбить, тут уж не до чего руки не доходили. Девчата собрались у колодца, я у них ведро просила, никто не дал. Бежит наш командир «Пятки вместе, носки врось». Я ему докладываю. Он потом спрашивает: «Какие жалобы?» Какие жалобы? Все нормально.

Утром прилетает самолет, опять начинает бомбить. Бомба упала около дома. Все стекла выбило. Но головы раненых мы прикрыли лавкой, чтобы стеклами не поранило. Никого не ранило. Мне дали в помощь молодого парня легко раненого. Забот много, в одни руки не управишься и он мне помогал. За продуктами, за лекарствами сходить, дров принести.

Нас целую неделю бомбили. И все-таки тот зенитчик этот самолет сбил.

Я посмотрела, кого я могу вытащить. Только этого Гордеева. Я ему говорю:

– Пойдемте, я вас в подвал отведу. Может хоть вас спасу.

Я его веду по улице, а нам навстречу летит немецкий самолет. Да так низко, что летчика видно. Рыжий, из-под шлема рыжий чуб торчит. Такой озлобленный и строчит по нам. А я думаю: «В кого от стреляет?» Мы с Гордеевым шли с одной стороны я его поддерживала, с другой он опирался на лопату. А тут как налетел самолет, мы с ним прижались друг к другу. Я маленькая, а он большой такой. Обернулась, смотрю у моего дома стоит мужчина на одной ноге. Я к нему, помочь ему лечь. Тут к нему подлетает другая наша медсестра Васильева, такая рослая. Подхватила его на плечо и потащила. А солдат встал на другую ногу и побежал. Я подошла к дому, а там весь угол был пробит пулями, но в него ни одна не попала.

Катя Колчина москвичка операционная сестра. Делали операцию, началась бомбежка. Но операцию не прекратил. Она под взрывами продолжала делать свою работу, подавала инструмент. Ее всю осколками стекла посекло. Кровь течет, она остановить ее не может, нужно операцию делать. Хирург дает команды, она их выполняет. Подает что надо и делает что положено.

У нас был очень хороший хирург, но строгий и он мог работать только стремя операционными сестрами: Катя Колчина, Нина Еремнева, такая дородная девушка была, и Аня Ермакова наша тулячка, мы с ней и после войны встречались.

На наших собраниях ветеранов постоянно приезжал Калиновский. Он ничего не знает, все вынюхивал, выспрашивал.

Калугу взяли в ночь с 29 на 30.12.41 г. Я ехала на последней машине. Опять машина была загружена до предела. Это была полуторка. Калуга горела с обоих сторон. Стояли коробки домов без окон и внутри дома все горело. Мы приехали ночью. Нас разместили в каком-то доме. Утром мы встали. Молодежь опять, веселье, все с шутками. Нас сандружинниц из Тулы было шесть человек. Двое погибли. Мы начали проверять помещения. Это был, наверное, детский дом. Я уже после войны приезжала в Калугу, выступала перед рабочими и спрашивала, где найти этот дом, но никто не смог помочь. Мне так хотелось их посетить. Может я им морально, да и материально бы помогла. Мне так хотелось поговорить с ними, увидеть тех кто здесь был во время войны.

Мы входим в одно помещение и видим дети лежат. Носы длинные, кости и кожа, худющие, истощенные. И с ними была одна женщина. Мы стоим и не знаем, что говорить и чего делать. И тут я спросила:

– Ой. А чем вы их кормите?

– Вот сейчас я вам покажу чем мы их кормим.

И показала нам горелое зерно. В Калуге горел элеватор, вот оттуда они его и взяли.

– У меня есть несколько человек ходячих. Вот мы и принесли немного. А больше у на ничего нет. Вот я эти угольки истолкла и испекла на плите лепешек.

Мы подошли к нашему командиру медсанбата Чевычеву и сказали:

– Там дети такие голодные и истощенные. Мы отказываемся от своих сухарей. Давайте все им отдадим.

Нам давали по 6 солдатских сухарей, это высушенный ломоть черного хлеба по размеру поперечного сечения буханки. Он сходил, посмотрел на детей и смотрим, тащит большой куль сухарей. Они обступили его, но никто сухари не трогает и дети говорят:

– Ой! Мы сегодня будем новый год справлять с настоящим хлебом.

– Да дети, – сказала воспитательница, – сегодня дети у нас будет настоящий праздник.

Я потом хотела узнать судьбу этой воспитательницы и этих детей, но у меня ничего не получилось. Потом мы пошли на кухню, там была плита. Мы стояли с котелками и вдруг двое подошли и такими голодными лазами посмотрели. Мы налили в свои котелки, потом мы решили, что нам на шесть человек тулячек одного котелка хватит, а остальные пять отнесли детям. Детишки сели на пол и из наших котелков с такой радостью ели горячий суп. И мы смотрели на них и радовались, что этим несчастным детям подарили немного радости. А воспитательница и говорит:

– Дети не ешьте много, потом, потом доедите. По чуть, чуть.

Мы спрашиваем:

– А где вы дрова берете?

– Хожу по ночам. Ломаю заборы у тех домов, где никто не живет. А то еще изобьют. И не посмотрят что для детей. Вот этим и греемся и пищу готовим.

– У вас нет ни игрушек, ничего. Как же вы тут играете?

– А вот посмотрите.

Стены были оклеены газетами и дети рисовали на этих газетах танки, самолеты, солдат. Вот такая героическая женщина. Не бросила детей и вытащила их, практически с того света. Я хотела узнать, кто она и ее дальнейшую судьбу.

Утром мы ушли из Калуги и освобождали Юхнов, Малоярославец, Козельск. После Козельска нас привезли в Тулу в Тесницкие лагеря на отдых и пополнение.

И Туляки нашу дивизию наградили Красным Знаменем.

Его вручали торжественно при полном построении дивизии.

Был даже небольшой банкет. Скромно по фронтовому. Нам же давали 100 грамм водки.

Когда мы стояли на отдыхе то нам скучать не давали. Мы организовали художественную самодеятельность и как могли, развлекали наших сослуживцев. Кто пел, кто, в том числе и я, танцевал. Я в хоре участвовала, но одной петь у меня получалось. В общем никто не унывал.

Командир 142-го ГСП, М.Д. Воробьев и сын полка Сережа Алешков

Когда мы были на Украине у нас стали пропадать одиночные машины. Начали выяснять. Оказалось что здесь у нас в тылу действует бандеровская банда.

Создали группу из разведчиков в 50 человек. Мой будущий муж Иван Васильевич Кистаев всех построил и спросил:

– Кто со мной пойдет?

Вызвались все, он отобрал 50 человек и они отправились на поиски банды. Пробовали провоцировать их, делали свадьбы, имитировали пьяных, но результата не было. Потом проанализировали ситуацию и выходило, что все ведет к болоту. Там у него росла большая ива и было несколько домиков. Они решили из домов никого не выпускать, свет не зажигать в каждом доме засада по три человека с автоматами. И тут же задержали двоих бандеровцев. Допросили. Выяснили где прячется банда. В этих домах была девушка, у которой, по ее словам, бандеровцы забрали отца и брата и застрелили. Она вызвалась идти с нашими солдатами. Хотела похоронить своих родных по человечески. И рано утром они пошли на болото. Нашли банду. Часовой спал. Его тихо сняли и накрыли всю банду плотным огнем. Несмотря на то что их было больше 179 человек и вооружены они были лучше, наши солдаты их всех кого перебили, а большинство утонуло в болоте, осталось только четверо в живых. Выяснилось, что они останавливали машину, убивали водителя, разгружали машину, затем все загоняли и топили в болоте. Командир этой банды болел тифом и его лечили свекольным соком. После уничтожения банды, больше нападений на наши тыловые части не было.

ФИЛИМОНОВА ЛИДИЯ КИРИЛЛОВНА, тулячка, очевидец многих событий обороны Тулы

Я, Филимонова Лидия Кирилловна (в девичестве Евстигнеева) Участник обороны Тулы, труженик тыла и ветеран труда.

Прошла я трудные годы войны. За моими плечами и долгая трудовая жизнь, с непрерывным стажем работы 55 лет.

Что такое война я испытала на себе. И что мне пришлось пережить и перечувствовать, в те суровые годы войны будучи подростком в 14 лет, невозможно забыть. Это запомнилось мне на всю жизнь. Своим трудом я защищала Тулу. Мы дети военного времени. И я, как очевидец тех исторических событий, могу о многом рассказать. Помню и некоторые эпизоды, которые мне рассказывали очевидцы того времени. Да, до сих пор вспоминается Отечественная война, и осадное положение города Тулы. Помню и боевые действия на окраине города в Рогожинском поселке и около Красного Перекопа. Как говорится в двух шагах о нашего дома. Я проживала, в то время, с родителями в частном доме, по ул. Коммунаров, дом 109-а, третий дом от угла, где ныне стоит здание УМВД РФ по Тульской обл. (пр-т Ленина, д. 83)

Родилась я 12 октября 1926 года. Вся жизнь моя прошла в г. Туле. Жила я в большой и дружной семье. Отец служащий, мама – домохозяйка, нас было четверо детей. Родители были очень добрые. Умудренные жизненным опытом. Родители воспитывали в нас уважение к взрослым, старикам и окружающим. Жили спокойно и дружно. Дети выполняли посильную домашнюю работу. Родители прививали нам любовь к учебе и труду.

Патриотическое воспитание мы получали от родителей, школьных учителей и средств массовой информации. Любовь к Родине у нас была «превыше всего». Так воспитала нас наша Родина и здоровое общество. Мы выросли патриотами нашей Родины.

Наша семья: папа Евстигнеев Кирилл Иванович с 1893 года рождения. Мама Евстигнеева Евдокия Ивановна с 1895 года рождения. Старшая сестра с 1922 года рождения, училась в Педагогическом институте и в 1941 году перешла на второй курс. Старший брат Василий с 1924 года рождения, Окончил 10 классов и готовился поступать в Политехнический институт. Увлекался астрономией. И самый младший братишка, которому не было и двух лет, когда началась война. В семье я была третьим ребенком, но была первой помощницей. Росла я энергичной, физически крепкой девочкой, любила физический труд. Ходила в колонку за водой, с папой пилила дрова, колола их топором и аккуратно складывала в поленницу под «навес» нашего сарая. Зимой расчищала снег на дворе, на тротуаре и проезжей части около нашего дома. Это входило в обязанности каждого владельца частного дома. А если зимой за ночь выпадало много снега, то участковый милиционер ходил по улице часов в 4 или 5 утра, стучал в окна и будил хозяев. Напоминал им, что пора чистить снег, чтобы заводские рабочие могли в шесть часов утра могли спокойно пройти на работу.

Я успевала помогать и маме по хозяйству. Ходила в лавку за хлебом и керосином. В общем успевала везде и всюду.

Как только в Туле появилось радиовещание, папа купил репродуктор, большая черная тарелка, и в наше доме провели радио. У нас радио никогда не выключалось. По нему передавали много полезной и нужной информации и мы ее впитывали.

В шесть часов утра радио начинало свою работу и мои родители поднимались под «Гимн Советского Союза», в 7 часов утра нас поднимала песня «Москва Майская» Дмитрия Покраса на слова Лебедя-Кумача:

Утро красит нежным светом Стены Древнего Кремля Просыпается с рассветом Вся Советская страна

А потом грянет воодушевляющий припев.

Кипучая, могучая, никем непобедимая Страна моя, Москва моя Ты самая любимая.

Под эту музыку мы поднимались и готовились к школе. Позавтракав, боясь опоздать, бежали в школу с радостью. Я не преувеличиваю, именно с радостью. В нашей школе учителя были – сама доброта. Они спокойно и умело вкладывали в наши головы знания. В мы с открытыми ртами их усваивали. Мы были послушные и дисциплинированные, потому что наши учителя могли нам так увлечь своими предметами, что всякие глупости не оставалось времени. Училась я в 39 школе, ныне она № 20.

Радость наша закончилась, когда 22 июня 1941 года грянула война.

Мне было 14 лет и я находилась в пионерском лагере в Хомяково, но нас быстро развели по домам. Враг стремительно наступал. Оккупировал наши города и села. Фронт приближался к нашей Туле. Подавляющие большинство взрослого мужского населения было призвано в армию. А все оставшиеся дома женщины, старики и подростки работали в тылу. Весь народ поднялся на защиту нашей Родины. На защиту своего города поднялась и наша рабочая Тула.

Все население готовило город к обороне. Убиралось все лишнее сгораемое с чердаков и из подвалов. Сносились ветхие сгораемые постройки, пожар которых мог перекинуться на соседние строения. Для укрытия людей во время воздушного налета во дворах и в садах копались щели и блиндажи, громко называемые – бомбоубежища. И мы дети войны, патриоты своего города не могли усидеть дома. Мы вместе со взрослыми готовили город к обороне. Как только руководство города призвало все трудоспособное население строить оборону города, все дружно откликнулись на этот призыв.

В июле месяце я вместе со старшим братом ходила на строительство оборонительных рубежей под Тулой, копали окопы и противотанковый ров. А по вечерам сестра, брат и я копали во дворе нашего дома, около сада, бомбоубежище, для нашей семьи. Вырыли яму, обшили ее досками, в сверху насыпали большой слой земли. Стекла в окнах мы заклеивали полосами бумаги крест на крест, чтобы стекла не лопались при бомбежках. Запасались и речным песком, чтобы тушить им зажигательные бомбы. Мы с сестрой ходили на благоустройство бомбоубежищ в подвалах многоквартирных домов на улицах Коммунаров и Первомайской. Когда над городом взвывали сирены и по радио объявляли «Воздушная тревога», по этому сигналу мы спускались по ступенькам в свое бомбоубежище. Там было темно и сыро. А Тревоги объявляли все чаще и чаще, и днем и ночью. Последнее время мы спали почти одетые. Мой старший брат, сестра и я откликались на каждый призыв и выполняли любую работу, порой непосильную для моего возраста. Но я была крепкой и сильной девочкой. И усталость у меня быстро проходила.

В июле месяце 1941 г. моего папу зачислили в штаб МПВО (местная противовоздушная оборона).

После приезда из пионерлагеря, весь июль месяц у меня прошел в строительстве и укреплении обороны города. По вечерам электричество в доме не зажигалось. Жгли только «коптилку» или керосиновую лампу, но чтобы фитилек в лампе горел маленьким накалом. Окна нашего дома завешивались плотной тканью, чтобы ни один лучик света не проник на улицу. А с наружной стороны окна еще закрывались ставнями. Все строго соблюдали светомаскировку.

В самом конце июля месяца наша школа призвала учащихся старших классов на уборочную страду. Помочь убрать урожай, выращенный в наших колхозах и совхозах. Там мужчин тоже всех призвали в армию и рабочих рук не хватало. Этот призыв дошел и до меня. Я подумала: «Раз я перешла в 8-й класс, значит я старшеклассница». К назначенному времени я пришла в школу. Из старших классов пришло 15 учеников, в из моего 7 класса пришло только четыре ученицы, вместе со мной. Я с котомкой за спиной собранной впопыхах плачущей мамой, она очень переживала за меня, но отговаривать меня не могла и не стала, понимала, что идет война, людей не хватает и что урожай просто необходимо собрать и для армии и для страны. Но никто не предполагал, что мое отсутствие будет таким долгим.

Старший брат был на трудовом фронте, а папа на казарменном положении в штабе МПВО.

Около школы нас посадили на телеги и лошади повезли нас через весь город в неизвестном направлении. Дорога была долгая и утомительная. В полдень мы добрались до райцентра Тепло-Огарево, а затем нас отправили в самый дальний совхоз. И только к вечеру, окончательно выбившись из сил, мы добрались до совхоза. Нас там уже ждали. В столовой нас накормили вкусным обедом и разместили на ночлег. Утром следующего дня мы приступили к работе. Разделили нас по бригадам. Я была старшей в своей «бригаде» из 4 учениц 7-го класса. Нам давали норму, сколько грядок нужно прополоть за день. Грядки были очень-очень длинные и свою норму мы выполняли только под вечер. На обед не ходили, боялись не выполним дневную норму. Работали без выходных по 12 часов. Сначала пололи грядки. Нам работницы совхоза объяснили, какую траву надо оставлять, какую вырывать и складывать в кучи. Затем в августе начали собирать выращенный урожай, а в сентябре приступили к уборке картофеля.

В конце сентября поползли слухи среди работников совхоза, что руководство совхоза начало готовить хозяйство к эвакуации, что немцы якобы совсем близко. А нам ничего не говорят, что надо заканчивать работу и уезжать. Мы продолжали ходить в поле и выбирать картошку.

Однажды вечером, мы своей «бригадой» из четырех девочек, в сумерках вернулись с поля. Когда мы пришли в свое общежитие, то обнаружили там никого нет, мы в столовую, там тоже никого. На улицах тоже никого. Все как вымерло. Мы поняли, что все уехали и нас просто в панике забыли. Девчата сильно испугались и заревели, мне тоже подступил ком к горлу. Я вышла на улицу. Вдалеке я увидела бегущую, спотыкающуюся на бегу и громко плачущую женщину. Я ее спросила, что случилось, где все, женщина крикнула: «Дочка, бегите скорее отсюда. Немцы совсем близко». Что же нам делать, куда идти? Уже вечерело. Да и в какую сторону надо идти? Стали вспоминать с какой стороны нас подвозила лошадь к селу. Вроде вспомнили, определились. Я говорю: «Так девчата, ложимся спать, а на рассвете уходим». Девчата рыдая, все же уснули, в я до рассвета не спала, боялась проспать. Как только начало светать, я разбудила девочек и мы тронулись в путь. Шли по тропинке, потом вышли на проселочную дорогу. Шли, а сами боялись, как бы за нами не пришли и не вернули назад. Ведь мы ушли без спроса. Такая мысль у нас присутствовала. Боялись каждого шороха, чуть что прятались в кусты. И только к полудню мы пришли в райцентр. Но на улице никого нет, а перед нами три дороги. Куда идти? Спросить не у кого. Но вдруг мы услышали топот лошадей, мычание коров. Мы по этой дороге вместе с беженцами и пошли, вышли на главную дорогу – Орловское шоссе. По шоссе гнали коров, лошадей, шли беженцы, на телегах смирно сидели дети. Все они двигались в сторону Тулы. Вот мы к ним и присоседились. Шли долго, хотелось пить и есть, а мне еще и спать. Усталые и голодные, мы не шли, а плелись. Не заметив как мы от основной толпы отстали. Так мы, четыре девочки, оказались на пустой дороге.

Мы догадались, что наши войска отступают. Мы увидели, что по дороге едут несколько машин. Мы спрятались в кустах. В машинах были наши солдаты, они ехали в сторону Тулы, мы не успели выскочить и остановить их. Дальше мы уже не прятались. Одна машина, проезжая мимо нас, остановилась, дала задний ход. Кто-то скомандовал нам: «А ну быстро в машину садитесь». Мы быстро залезли в кузов, там сидели раненые и уставшие солдаты, они потеснились и мы присели. Благодаря этому, мы к вечеру добрались до Тулы, до своего дома. Нам не верилось, что мы в своем городе.

Это было 30-го сентября 1941 года. Вечерело, садилось огромное ярко-оранжевое солнце, прячась за домами. На улице было совсем малолюдно. Мне показалось, что город был каким-то хмурым. Меня встретила мама со слезами на глазах, у нее на руках был мой маленький братик. Дома была и старшая сестра. Они очень обрадовались моему возвращению. Они столько переживали и волновались за меня. Ведь было неизвестно где я, что со мной. Никто им ничего не рассказал. Мне не верилось, что я дома и все мои страхи и переживания, которые нас подружками преследовали всю дорогу, закончились.

Папы дома не было, он так и оставался в штабе МПВО. Брат на трудовом фронте копал под Тулой противотанковые рвы.

Брат рассказывал, что немецкий бомбардировщик, увидев на окраине города большое скопление людей, прицелившись, сбросил бомбу на них. Но фашист промахнулся и бомба взорвалась рядом с Орловским шоссе около Политехнического института. На месте взрыва образовалась очень глубокая и широкая воронка. Видимо мощная была бомба.

Мы видели как бомбили Рогожинский поселок, как горели совсем новенькие, только что построенные жилые дома.

В середине октября фашисты стремительно наступают. Захвачены, Ефремов, Плавск, Чернь. Враг подступал все ближе и ближе к нашему городу. Наступила тревожная вторая половина октября месяца 1941 г. Городской комитет обороны 23 октября решил создать из добровольцев, а также из истребительных отрядов и звеньев МПВО Тульский рабочий полк, в который вступил и мой папа. Он сражался с фашистами под стенами Тулы в Рогожинском поселке и у Красного Перекопа.

Г ородской комитет обороны обратился ко всем жителям оставшимся в городе, а это были старики, женщины и дети, выйти на строительство оборонных рубежей города. Мы туляки – люди особого склада. Мы патриоты своего города. На этот призыв откликнулось все население города. Я тоже побежала в место сбора. Я вместе со взрослыми расставляла по улицам противотанковые ежи. Затем я увидела как люди строили баррикаду на ул. Коммунаров между ул. Л. Толстого и Первомайской. Я присоединилась к ним.

Баррикада пересекала всю улицу от дома до дома, только с одной стороны был оставлен проход для пешеходов, но тут же лежал материал, чтобы быстро можно его заделать. Все что нам подвозили, мы волоком подтаскивали строителям баррикады. Было много мешков с песком и камней, стальные прутья, доски. Бетонная баррикада получилась плотная, высотой до 2,5 метров и шириной до 2 метров. Это была трудная, почти непосильная работа для подростка, но я работала и не жаловалась. Я понимала, что своим трудом я укрепляю оборону нашего города, чтобы завоеватели не ступили на землю и не бесчинствовали на ней. Дальше до Винзавода были только противотанковые ежи. Окопы копали еще у Пионерского парка (Ныне сад ТОЗа), парка Осоавиахима (от ул. Тимирязева, стена кладбища и до стадиона «Пищевик») и за стадионом параллельно ул. Агеева до ул. Коммунаров)

Вечером 23 октября наша семя узнала, что фашисты уже находятся на Косой Горе. Поздно вечером мы уже готовились ложиться спать, но к нам в окно кто-то сильно постучал. Мама вышла во двор, а мы с сестрой выбежали за мамой. К нам в дом вбежал мужчина и дрожащим голосом попросил пить, сказал, что все горло пересохло. Мама вынесла ему большую кружку воды и он начал жадно пить. Было видно, что он сильно напуган. Переведя дух, начал быстро рассказывать. Что он вагоновожатый четвертого маршрута трамвая, один вагон ходил до Косой Горы. До Косой Горы он доехал спокойно, высадил пассажиров и поехал назад. Так как в Тулу пассажиров не было, он в вагоне был один. Но вдруг у Ивановских дач на пути вышли немецкие солдаты с автоматами и приказали остановиться. К нему в вагон запрыгнули несколько человек, один из них на ломанном русском языке стал спрашивать много ли в городе военных. На что он выпалил, что очень много и еще подошло подкрепление, что он конечно преувеличил. Фашисты вагоновожатого не тронули и мгновенно исчезли. Это была немецкая разведка. Но вагоновожатый уже не смог вести вагон в Тулу, он его бросил и бегом побежал в город по обочине, прячась в кустах. Он был сильно напуган. Руки дрожали, голова была не своя, ноги подкашивались. Забежал к нам и рассказал, что ему пришлось пережить. Я не знаю, спала ли моя мама в эту ночь, но на рассвете она меня разбудила и громким шепотом сказала: «Доченька, скорее вставай и беги в штаб ТРП, где ты уже побывала. Расскажи им что нам поведал вагоновожатый 4-го маршрута, что фашисты уже на Косой Горе». В это время мы уже спали почти одетые, замучили Воздушные тревоги, они были и днем и ночью и нам постоянно приходилось прятаться в нашем бомбоубежище. Я быстро убежала и в штаб просто влетела. Там, у самого входа, застала двух мужчин, они уже, торопясь, выходили из помещения. Я им обо всем рассказала, они меня очень внимательно выслушали и посмотрели друг на друга. Они были очень удивлены таким сообщением. Но спокойно, не выдавая своего волнения, погладив меня по голове, сказали мне: «Дочка, какая же ты умница и смелая. Ты сообщила нам очень важную информацию. Огромное тебе спасибо, беги домой». Я спросила: «А где мой папа?». Они мне ответили: «Твой папа там где надо». Я побежала домой, а они следом за мной перебежали через дорогу, видимо побежали на позиции ТРП. Прибежав домой, я все рассказала маме. Уставшая и переволновавшаяся я легла спать.

26 октября Тульский рабочий полк был направлен на передовую. Проходя мимо дома, папа забежал домой и сказал где его он будет занимать оборону, это был Рогожинский поселок и сказал, что их штаб будет на ул. Коммунаров д.84 (корпус № 3 Политехнического института (прим. ЛАН) напротив Арт. училища. А справа от Орловского шоссе, через парк им. Белоусова оборону занимали чекисты

27 октября днем мама наварила горячих щей и попросила меня отнести их папе в Рогожинский поселок, где готовили позиции мой папа и его товарищи. Я с радостью согласилась, дома мне не сиделось, хотелось что-то делать, чем-то заняться. Мама в бидон налила горячих щей, в сумку положила картошку, хлеб и сало. Я с этой ношей пошла по дороге. У трамвайного кольца, «Толстовская застава», ныне площадь у стадиона никаких укреплений и пушек не было. Пройдя Винзавод, свою школу, Артучилище, я свернула налево, где сейчас улица Шевченко и Станиславского. Тогда там улиц еще не было, было поле, пустырь. В глубине поселка, я нашла папин отряд. Они копали траншеи. Папа меня увидел и вылез из траншеи. Папа пригласил всех своих товарищей перекусить и пока они ели, я его лопатой рыла траншею. Потом я ему постоянно носила еду, он просил побольше, чтобы хватили и его товарищам. 28 октября он еду не взял и меня отругал и сказал, чтобы я сюда больше не ходила, здесь очень опасно, немцы совсем близко. Среди бойцов заметно было волнение. Не скрою, я сильно уставала. Дорога была не близкая, да и ноша была для меня не легкая. Маме я сказала, что папа запретил мне туда ходить, так как там очень опасно.

Вдруг мы слышим, по радио диктор говорит, что нал Тулой нависла реальная угроза, что вражеская пехота и танки движутся на Тулу. Я тогда не знала, что фашисты 28-го октября заняли Щекино и Ясную Поляну. Положение нашего города осложнилось. Туляки готовились к отпору врагу.

Руководители города призвали население города покинуть свои дома. Идти на Ряжский вокзал, где вас ждут эшелоны для эвакуации на Урал. В это время по улице бегал милиционер и громко кричал, чтобы жители покинули свои дома и шли на Ряжский вокзал эвакуироваться. Мама разволновалась, что же делать? У ее четверо детей, куда идти. А папы дома нет. В это время мой старший брат только вернулся с трудового фронта. Услышали призыв покинуть свои дома, что немцы совсем близко. А в это время по дороге уже шла толпа беженцев на вокзал эвакуироваться. Мой брат сказал маме: «Мам, я под немцами не останусь, ухожу с беженцами». Мама быстро собрала моего брата в дорогу, нагрузив на него лишнюю одежду. Простившись с нами, с котомкой за плечами, мой брат покинул родной дом. Побежал на Ряжский вокзал эвакуироваться. В своем дорожном дневнике писал: «Эшелон укомплектовали беженцами и только 30 октября в 2 часа дня он покинул Тулу. Уехал один, без родителей. В никуда». Он писал, – народу было много. «Ехали медленно и долго. Колесил по железной дороге. По разным городам. Перескакивал с поезда на поезд». Он не знал куда едет, куда везут. Постоянно находился в пути, в дороге. Спал на вокзалах, где у него украли все вещи. В дороге им было много пережито и голод, и холод. Как только наши войска погнали фашистов от Тулы и из области, мой брат вернулся из эвакуации в мае месяце 1942 г. в это время ему исполнилось 18 лет, дома он недолго отдыхал. 30 июня 1942 г. его призвали в Красную Армию и направили на учебу на пулеметные курсы, которые были открыты в Туле и размещались в Петровских казармах (угол ул. Первомайской и Ф.Энгельса) и в помещениях Тульского Арт. училища, учиться на офицера.

Когда брат эвакуировался, мы остались дома, мама была в полной растерянности. Что делать? Куда идти с тремя детьми? Переживала мама и за папу, ведь он был на передовом рубеже. Совсем рядом с нашим домом уже слышались выстрелы, пулеметные очереди и грохот орудий.

В городе было введено «Осадное положение». Наступили самые тревожные дни. Участились воздушные тревоги, то и дело ревели сирены. Бомбили тюрьму и Винзавод, а это совсем рядом с нашим домом. Мы бегали в бомбоубежище и подолгу там находились. Там было очень холодно, темно и сыро. На теле начали появляться чирьи. Наши бойцы защищали город от фашистов.

29 октября 1941 г. Несмотря на призыв властей эвакуироваться, в городе оставалось еще много народу. Кто не мог по службе или по семейным обстоятельствам уехать, дети, старики, домашняя живность держали, кто не хотел никуда ехать. Руководители города знали об этом и перед самыми боями из-за дезорганизации торговли, решили прямо со складов выдавать населению продукты. Об этом по местному радио объявил диктор. А жители подумали, что город сдают немцам и все ринулись на эти склады за продуктами, промтоварами и т. д. Очевидцы рассказывали что там творилось. В этой суматохе были и погибшие. Мы в это время просидели в убежище и не знали об этом, сами не видели этого безобразия. В если бы и знали об этом, то мама нас туда бы не пустила и сама не пошла. Да и вблизи от нашего дома таких складов не было. Так что в этом погроме мы не участвовали. Продуктами не запаслись. Как объявили Осадное положение, да и потом долгое время магазины не работали. Продуктовые и хлебные карточки, которые были введены с августа месяца не отоваривались. Нам пришлось здорово поголодать. Да еще фашисты разбомбили в Хомяково элеватор с запасами зерна и там сгорело много ржи. Потом эту горелую рожь мололи и из такой муки ухитрялись выпекать хлеб и мы его ели долгое время.

С самого утра 30 октября началась стрельба, все загрохотало, были слышны сильные взрывы, не прекращались пулеметные и автоматные очереди. Мы поняли, что где-то под Тулой, совсем рядом, идут бои. Потом папа рассказывал, что 30 октября фашисты наступали и подошли вплотную к нашему городу. Наш Тульский рабочий полк героически сражался с фашистами на окраине нашего города в Рогожинском поселке. В этих боях участвовал мой папа и наш лучший друг, товарищ детства моего будущего мужа Валентин Аккуратов. Фашисты именно 30 октября хотели захватить Тулу «с ходу». В этот день в Рогожинском поселке шел страшный кровопролитный бой. Там оборонялся Тульский рабочий полк. В наших рядах были потери. Под давлением врага, командир отряда приказал бойцам отступить и занять позиции около «Красного Перекопа», поэтому фашистам удалось занять большую часть Рогожинского поселка. В это время к нашим ополченцам пришло подкрепление, полк пополнился бойцами Красной Армии. Здесь наши бойцы укрепились и держали оборону, врага в город не пустили. Ожесточенный бой продолжался всю ночь, все грохотало до утра 31 октября. Бой шел, сложно сказать, у нашего дома. Дома находиться было опасно и мы всю ночь просидели в убежище, где было темно, холодно и сыр°.

Вечером 30 октября трактор подтянул и установил на проезжей части напротив нашего дома большую дальнобойную пушку (85 мм зенитная пушка обр. 1939 г.(52-К) дальность стрельбы 15,6 км). Солдаты быстро и споро развернули орудие в сторону Рогожинского поселка и стадиона «Пищевик» и приготовились к бою. Один солдат из орудийного расчета, увидев меня у калитки, подошел ко мне и потребовал, вернее приказал, немедленно покинуть наш дом. Находиться здесь нельзя, с минуты на минуту тут начнется бой. Мимо их пушки протащили две зенитки в сторону Вин. Завода. Наши солдаты зарядили пушку и начали стрелять в сторону Рогожинского поселка. Стоял такой грохот, что уши закладывало, наш дом ходил ходуном и трескались стекла в окнах. Вскоре к пушке подъехала наша «Марья Ивановна», так тогда называли «Катюшу», которая выпустила свои ракеты и тут же уехала. Мы слышали как рвались снаряды, автоматные и пулеметные очереди. Мама вся дрожа одевала братишку. Мы с сестрой надели на себя лишнюю одежду. Одеты мы были по осеннему. У каждого за спиной висел мешок с сухарями и что-то было в руках. А у мамы на руках двухлетний братишка, рюкзак с сухарями и сумка с продуктами. Мама искала гвозди и молоток, чтобы заколотить входную дверь в дом. Пушка не переставая стреляла. Мы решили переждать и ушли в бомбоубежище. Совсем рядом шел бой и была слышна сильная стрельба. Грохотали пушки, свистели снаряды, работала «Катюша». 31 октября к часу дня стрельба стихла и я проснулась. Мама хлопотала на кухне. Пахло щами. Мама не переставая говорила о папе, где он, что с ним. Ведь он со своими товарищами находится в Рогожинском поселке, в самом пекле. Ей казалось, что наш папа именно там, куда я к нему ходила. Я поймала ее мысль, забыв про ночную стрельбу. Ничего не подозревая, так как стрельбы совсем не было слышно. Я подошла к маме, успокоила ее и говорю: «Может мне пойти к папе, отнести горячих щей?» Мне казалось, что папа находится на том месте в Рогожинском поселке, куда я к нему ходила в последний раз. Ну ладно, я всего на всего ребенок, но мама должна же была понимать, что идет война и там где находился папа, был жестокий бой, что там меня просто могли убить. Но она очень переживала за папу и ей так хотелось узнать, что с ним, как там он. Она мне, как бы с радостью, говорит: «Дочк, сбегай. Сейчас я кое-что соберу». Быстро в сумку положила какую-то еду, в бидон налила щей. И я, как ни в чем не бывало, пошла к папе в Рогожинский поселок. Про бои мы знали, а о том, что немцы захватили Рогожинский поселок – нет. Я бодро прошла до ул. Шевченко и пошла в глубь Рогожинского поселка, к тому месту, где был мой папа. Тихо, никого не видно. Когда я раньше ходила к папе, где они окапывались, то издалека уде видела торчащие мужские головы из окопа. В этот раз подхожу ближе, никого не видно. Подхожу еще ближе, в окопах никого нет. Траншеи пусты. В поле стоит тишина, я стала громко звать папу. Кричала очень громко и окликала папу. Тишина, никто не откликнулся. Стою и думаю, куда же мне идти. Толи в глубь поселка, куда идут траншеи. Либо вернуться домой. В поле тихо, тихо. И вдруг в этой тишине, где-то вдалеке, я услышала гул моторов. Смотрю по сторонам и хочу понять откуда эти звуки доносятся. Слышу эти звуки у меня за спиной. Повернулась и вижу вдалеке со стороны Подземгаза из-за бугра выползают, урча моторами танки. Они двигались на меня, вернее в сторону Тулы. Танки, то поднимались на бугор, то пропадали. Стою и смотрю на них, как они выползают из-за бугра. Хочу понять, чьи же эти танки, наши или немецкие. Пишу, а танки стоят к меня перед глазами. Танки двигались один за другим. Не знаю почему, но я их стала машинально считать: один, два, три. Но когда я дошла до цифры семь и этот танк повернулся и я увидела на борту фашистский знак. Вот тут-то я и опомнилась и очень испугалась. Немецкие танки едут на меня, а я стою одна в поле. Бросила я всю свою ношу и припустилась бежать обратно в сторону Арт. училища. Задаю себе вопрос, а где же была немецкая пехота. Потом папа нам объяснил: когда Тульский Рабочий полк отошел к Красному Перекопу, где они с бойцами Красной Армии твердо держали оборону. В это время немецкая пехота частично заняла Рогожинский поселок, подошла к Тюрьме и к центральному стадиону(ул. Агеева). После ночных ожесточенных боев в Рогожинском поселке 30 октября, немецкая пехота измоталась и притихла. Оказывается, они ждали танковое подкрепление, чтобы дальше продолжить наступление. Именно в это затишье я и оказалась в немецком тылу. У немцев уже не было сил держать весь фронт и они сосредотачивались только на главном направлении. Это меня и спасло.

Когда я выбежала на Орловское шоссе, то решила обо всем рассказать в штабе ТРП. Прибежала тот дом, все двери открыты и там никого нет. Я побежала домой. Бегу по обочине дороги. Слышу сзади топот копыт. Обернулась, вижу, мчится конница. Она скакала не по дороге, а по тротуару, в сторону центра города. Около винного завода я перебежала на тротуар и подняла руки. Стала им махать, чтобы кто-то остановился. Но они так быстро мчались объезжая меня со всех сторон, не обращая на меня внимания. Мне стало жутко и обидно, что на меня не обращают внимания. У меня навернулись слезы, я опустила руки и заплакала. Но вдруг последний всадник остановил лошадь прямо передо мной. Лошадь заржала и встала на дыбы. Кавалерист спросил: «Что у тебя дочка случилось? Почему ты здесь?» Тут я ему все и рассказала. Он меня внимательно выслушал, сказал: «Спасибо дочка, за важную информацию. Молодец! Беги быстрее домой». Лошадь опять заржала, встала на дыбы и кавалерист поскакал догонять своих. (Это был отставший полк 31 кавалерийской дивизии (прим. ЛАН)

Я добежала до своего дома и обо всем рассказала маме. Мама заплакала. Что же делать? Куда идти? Мама стала в огороде копать ямки и туда что-то закапывать. Мы с сестрой и с маленьким братишкой стояли во дворе и прислушивались. Где-то совсем рядом были слышны пулеметные очереди. Вдруг мы услышали гул фашистских самолетов, мы их уже различали по звуку. Над нашим домом пролетают самолеты с немецкими крестами. Пикируя друг за другом, они бомбили наши позиции у реки Рогожня и тюрьму. Сбросив бомбы, они улетели. Мы слышали эти взрывы. Вдруг появился еще один фашистский самолет. Пролетал так низко над нашим домом, что когда самолет накренился, то мы увидели голову фашистского летчика в кабине самолета. Он был в больших темных очках, но глаза его были видны очень отчетливо. Он смотрел на нас, мы смотрели ему в глаза. Это было какое-то мгновение. Моя сестра показала ему оба кулака и погрозила ему. Самолет пролетел, а мы, испугавшись, поскорее забежали в дом. Подумали, что сейчас будут и нас бомбить. Но фашистский самолет улетел и больше не появлялся. Он видимо разглядывал результаты бомбардировки. Мама зашла домой и мы стали собираться в путь.

К нам зашла соседка, которая работала на Винзаводе и сказала, что им разрешили брать водки и спирту сколько хотите. Но когда она пришла с ведром, то цистерны были уже пустые. Спирт спустили в канализацию и в р. Рогожню. Да еще с дерева у трека территорию завода обстреливал автоматчик и они ползком со склада готовой продукции набрали бутылок, она взяла несколько четвертинок. Она предлагала пойти на завод и взять водки, пригодится, но мама не пошла и нас не пустила

Утром еще мы узнали, что один фашистский танк, каким-то образом со стороны ул. Агеева сумел заехать на центральный стадион. Нам об этом рассказал комендант стадиона «Пищевик» дядя Ваня Авдеев. Он проживал с семьей на территории стадиона в домике. Я дружила с его дочкой. В его обязанности входило ежедневно готовить трек. Он вставал в 4 часа утра и подметал его, на это уходило очень много времени, а тренировки начинались в 8 часов утра. 31 октября один танк перебрался через речку Рогожню и проехал к стадиону, переехал футбольное поле, там трибун не было, а стояли длинные лавочки. Затем он заехал на Велотрек. Остановился на реке и какое-то время стоял рыча своим двигателем. Потом поездил по Треку и поехал к Центральному входу на стадион у тюрьмы. Но проехать через узкие ворота, предназначенные для пешеходов, не смог – застрял. Он пытался вырваться рыча всей мощью своего двигателя, но ничего не получалось. Наши артиллеристы заметили этот танк и из пушки от нашего дома выстрелили по нему. С первого же выстрела танк разворотило, и экипаж весь погиб. И он долго стоял у ворот стадиона. Бои продолжались. Милиционеры ходили по улицам и кричали, чтобы оставшиеся жители покинули свои дома и ушли в безопасное место. Снаряды рвались по всему городу. Стрельба продолжалась всю ночь и даже утром.

Утром 31 октября стрельба прекратилась, наступила тишина. Мы решили выйти из убежища и пойти домой поспать. Первой стала выходить моя сестра. Как только она стала подниматься по порожкам и ее голова показалась над землей, мы совсем рядом услышали автоматную очередь и по порожкам посыпались пули. Сестра мгновенно пригнулась и сбежала по порожкам в убежище. Мы начали собирать пульки, они были очень горячие. Мы долго, долго не высовывались. Когда стрельба прекратилась и ее очень долго не было слышно, моя сестра подняла с земли палочку надела на нее свою шапочку и стала высовывать ее из убежища. То покажет, потом уберет и эту процедуру она проделал несколько раз. Мы убедились, что нас не обстреливают и выбрались из убежища. Пошли домой греться и поспать.

Потом нам стало известно, что в самом конце нашего сада на высокой груше сидел фашистский автоматчик «кукушка». Он пробрался к нас с Полевой (М.Тореза) улицы, что проходила сзади нашего сада. И все что двигалось, он обстреливал. Он видимо заметил порожки нашего убежища, которые смотрели в его сторону и держал их под контролем. Но потом он из нашего сада перебрался в другое место. Нам говорили, что фашистский снайпер сидел и на территории винного завода. Обстреливал Стадионный проезд и шоссе. А также сидела «кукушка» и на Всесвятском кладбище и оттуда обстреливал улицы Красного Перекопа. Если по дороге шли женщины, то снайпер не стрелял, а если появлялся пусть даже пожилой мужчина, автоматчик открывал огонь.

И вот на следующий день 1 ноября, стрельбы не было слышно, я вышла во двор, подошла к калитке. Хотела увидеть кого-нибудь из военных и рассказать им немецкую «кукушку», которая сидела у нас в саду. Но на улице ни души. Постояла немного, посмотрела и хотела вернуться в дом. Но услышала автоматную очередь у себя за спиной. И полетели пули по забору, по воротам, но левее меня. Я испугалась и отбежала от калитки на улицу в правую сторону и упала на землю. Пули просвистели и в открытой калитке, где я только что стояла. Если фашист начал стрелять справой стороны, то он меня тут же убил. Ведь он меня хорошо видел, неужели решил не убивать девчонку, а только попугать. Трудно сказать, но я пролежала на земле долгое время, все боялась вставать. Автомат замолчал, стрельба прекратилась и ее долго не было слышно. Тогда я ползком перебралась во двор, затем до двери нашего дома. Маме об этом ничего не рассказала, разве можно ее было лишний раз волновать. Она и так ходит и вся дрожит. В нашем саду стрельба прекратилась, видимо автоматчик перебрался в другое место.

В тот день к нам пришел брат моего отца, вернее пробрался к нам, практически на передовую линию. Он увидел, что дом пустой, мы то сидели в убежище. Выйдя во двор он начал нас звать, мы откликнулись. Вдруг по порожкам ударили пули и послышалась автоматная очередь, опять «кукушка». Услышав мужской голос, он открыл огонь по нашему дому и убежищу. Дядя нам громко прокричал, чтобы немедленно собирались и шли на Ряжский вокзал. Что он там с нашим отцом формируют эшелоны на Урал и с последним эшелоном поедут сами вместе с нами на Урал. Прокричал и убежал. Мы очень обрадовались, потому что узнали, что наш папа жив и он на вокзале. Через некоторое время, убедившись, что выстрелы прекратились, мы выбрались из убежища.

В этот день стрельба опять возобновилась. Под самой Тулой шли бои. До нас доносились автоматные и пулеметные очереди. По немецким самолетам стреляли наши зенитки, которые стояли на крыше многоэтажного дома на углу Первомайской и Коммунаров (дом № 64). В ночное время зенитчикам помогали наши мощные прожектора, которые освещали самолет, ослепляли летчика и вели самолет по небу, а наши зенитчики в это время в них хорошо прицеливались и сбивали. Вражеские самолеты очень боялись наших прожекторов. Как только попадал самолет в луч прожектора, то он тут же пытался улететь, но это ему не всегда удавалось.

Мы опять всю ночь просидели в убежище. Утром заколотили входную дверь гвоздями и тронулись в путь. Под артобстрелом мы прошли весь город, над нашими головами свистели пули и осколки, гудели снаряды. Было очень страшно и мы шли пригибаясь. Перешли Зареченский мост, дошли до Ряжского вокзала и расположились в здании вокзала вместе с беженцами. Их было много, весь зал ожидания был забит людьми. В зале мне не сиделось и я старалась больше быть на улице. С интересом наблюдала, как грузились платформы и формировались эшелоны. Беготня, суета. При нас некоторые эшелоны отправились на Урал. А мы ждали, когда будет готов наш последний эшелон с оборудованием к отправке, в котором мы должны будем ехать с рабочими и их семьями на Урал. Папин брат сказал, что за нами придут, но папу своего мы не видели, он к нам так и не подходил, был очень занят работой.

Не могу не рассказать, как воевали бойцы НКВД. Справа от Орловского шоссе до реки Воронки занимал позиции полк НКВД. Среди бойцов были и наши спортсмены из общества «Динамо». Там была подруга моей сестры, чемпионка города Тулы по метанию гранаты и диска Катя Жаворонкова. Она метко бросала гранаты и бутылки с зажигательной смесью по вражеским танкам.

Не могу не рассказать о моих сверстниках и одноклассниках, с которыми я училась в школе. Они жили недалеко от меня в проездах от Коммунаров к парку, где сейчас стоит памятник Льву Толстому. Это отважные и смелые ребята. Которые презрев опасность для жизни и здоровья, собрались в группу во главе с Юрой Почепцовым, собирали продукты, наливали воду в бидоны, затем под обстрелом ползли по огородам, картофельному полю и открытым местам к нашим позициям чтобы накормить наших бойцов.

Наступил ноябрь месяц. В первых числах ноября сильно похолодало, и шел сильный снег. Продолжалась погрузка заводского оборудования и отправлялась на Урал. Моего папу, как мы потом узнали, отозвали с передовой и отправили на погрузку оборудования, а после того как все отправили, начали на оставшихся станках налаживать ремонт вооружения и он так и остался на ТОЗе. В 20-х числах ноября среди беженцев прошел слух, что немцы начали обходить Тулу с востока и захватили станцию Узловую. А с Ряжского вокзала путь на Урал лежал только через эту станцию, так что путь в эвакуацию нам был отрезан. Мы остались в городе, нужно было искать пристанище, началась зима. Вернуться домой мы не могли. В городе было осадное положение и передвигаться по улицам города было запрещено, да еще на мостах были установлены заслоны и стояли зенитки. С той стороны всех спокойно пропускали, а на ту сторону нет.

Папин брат разыскал нас на вокзале и позвал нас к себе домой. А проживал он со своей семьей в Заречье на ул. Октябрьской, д.19. Мы всей семьей поселились у них. Папа продолжал подвозить оборудование на Ряжский вокзал и формировать эшелоны.

В ноябре месяце, когда дорога на Москву не была еще перерезана, в Тулу пришло подкрепление. По Туле прошел радостный слух: «К нам на помощь приехали сибиряки». Действительно, пришли как на подбор крепкие, красивые солдаты в белых овчинных полушубках, в валенках, в теплых ватных штанах. Когда они шли по улице все любовались ими и радовались. Откуда только такая сила взялась? Они были хорошо вооружены. Благодаря им наши войска шаг за шагом перешли в наступление.

Но вражеские налеты продолжались и наши зенитчики без работы не сидели. Они вели огонь по вражеским самолетам, а те, попав под огонь наших зениток, бросали где попало свои бомбы и убирались восвояси. Иногда над Тулой раздавался надсадный рев сбитого вражеского самолета.

Мы устали от ночных тревог и бомбежек, страдали от хронического недосыпания. Но однажды вражеский самолет прорвался к городу и разбомбил улицу Братьев Жабровых. Страшно вспомнить.

Когда мы поселились в доме у дяди, семья резко увеличилась и взрослые задумались, чем же нас всех кормить? В ноябре ударили морозы. Как-то диктор по радио объявил, что в указанном месте будут раздавать квашеную капусту. Раз будут раздавать, значит там должен быть порядок. Так подумала моя мама. И послала меня туда за капустой. Мне пришлось выстоять большую очередь и я принесла целое ведро капусты. Еле-еле ее дотащила. За этой капустой я ходила еще не один раз.

Капуста есть, из нее нужно что-то приготовить, а жиров никаких нет. И тут мама вспомнила, что еще до боев, она стояла у ворот дома, а мимо нашего дома ехала телега чем-то груженая и извозчик подошел к маме и попросил у нее разрешения свалить его небольшой груз куда-нибудь во двор или в сад. Он объяснил, что работает на своей лошади извозчиком на Тульском мясокомбинате и возит на Болоховский клеевой завод коровья и свиные ноги. Когда он приехал в Болохово, то завод уж не работал. Вернулся на мясокомбинат, тот тоже закрылся. В свою конюшню везти это не могу, вот и еду по городу и смотрю, куда все это свалить. Моя мама, умудренная жизненным опытом, выслушала его и разрешила свалить его груз в нам в сенцы. Вот тут мама и вспомнила про эти ножки, поняв, что с ними можно наварить щей на всю нашу большую семью. Мы за это время так наголодались. Магазины не работали, карточки ни продуктовые, ни хлебные не отоваривали. Питались плохо, чем с нами делился дядя, а у него тоже запасов практически не было. Мама обратилась ко мне и говорит: «Доченька, а ты бы не могла сходить до нашего дома, у нас в сенцах, в самом углу, лежат свиные и говяжьи ноги. Надо их немного принести. В мы из них и капусты щей бы наварили». Дома мне не сиделось и я согласилась. Мне самой хотелось сходить к себе домой, узнать как там дела, уцелел ли наш дом. Но как? Мы знали, что на Зареченском мосту стоят солдаты и охраняют мост и никого в центр города не пропускают. Ведь там идут бои. По улицам летают пули, снаряды и осколки. Очень опасно. В ноябре месяце наступили холода, стоят сильные морозы, а мы все одеты по осеннему и все теплые вещи остались дома. На другой день я все же решила пойти домой. Напялила на себя одежду похуже. Подошла к мосту к часовому и стала его упрашивать пропустить меня на ту сторону в себе домой. Объясняла, что мы собираемся эвакуироваться, а все теплые вещи дома, что здесь холодно, а на Урале или в Сибири еще холодней. Вот мне нужно сходить домой и самой переодеться и для мамы и младшего братика теплую одежду принести. Стояла и умоляла, чтобы он меня пропустил. А он мне объясняет, что на той стороне идут сильные бои и для нашей же безопасности туда никого не пускаем. Пришлось долго его уговаривать и слезно просить. Он меня не пускал, а все стояла и ныла, ныла. Наконец он сжалился надо мной и пропустил, но предупредил, чтобы я по центральным улицам не шла, меня задержат и вернут назад. Я обрадовалась, поблагодарила его и сказала, что пойду в обход, по околицам. Прошла я мост, вернее пробежала и думаю, как дальше идти? Пошла по ул. Мосина, затем по ул. Халтурина дошла до центрального парка, прошла весь парк, он как будто вымер, только в районе ул. Рабочего полка видны были люди, это бойцы полка НКВД, и вышла к Стадионному проезду (ул. Жаворонкова), осталось перейти дорогу и вот мой дом. Наш дом уцелел и пушка стояла на прежнем месте. Когда я переходила дорогу, солдаты из орудийного расчета, увидев меня, были удивлены. Здесь передовая линия и вдруг мимо них идет девочка, спокойно переходит дорогу. Я быстро перебежала дорогу и забежала к себе во двор. Входная дверь была взломана и открыта настежь. Все наши вещи были разграблены мародерами. Комод, который был забит вещами – пуст. Ни подушек, ни одеял не оказалось. Ну все растащили и разграбили. Мне было очень жалко на это смотреть. Перед самой войной папа купил мне и сестре меховые курточки. Мы так ими любовались, но поносить не пришлось, их тоже украли. Дома было очень холодно, стекла в доме были побиты и дом был пуст. Я постояла, поплакала, взяла, что приказала мне мама, прикрыла входные двери и пошла в Заречье к дяде.

Когда я вышла из калитки, то увидела как, засуетились солдаты у пушки. Я подумала, что сейчас начнут стрелять, будет сильный грохот и нужно будет затыкать уши. Я быстро отбежала от своего дома.

В Заречье я шла уже не по закоулкам и околицам, а по улице Коммунаров через центр города, свернула на ул. Советскую к Зареченскому мосту. Город был пустой, на улицах ни души, только стояли часовые у баррикад. Военные патрули меня не останавливали, потому что я шла в тыл. Иду, радуюсь, что побывала у себя дома. Маме и сестре рассказала, что дом уцелел, но полностью разграблен, что в доме очень холодно и побиты все стекла. Рассказала о трудностях, с которыми я пробиралась к дому. Что в доме теплых вещей не оказалось. Мы погоревали, поплакали. На следующий день мама наварила из ножек и квашеной капусты горячих щей. Вы не поверите. Это было что-то. Мы так наголодались за это время, так что для нас эти щи были самой вкусной едой на свете. Долгое время сухари, да пустая похлебка, а тут горячие щи. Эта прогулка мне понравилась и я решила еще раз сходить к себе домой. На улице было морозно и путь был не близок. Подошла к мосту, а там стоит другой солдат, оказывается, они менялись через каждые четыре часа. Труднее всего было пройти через Зареченский мост. Мне пришлось опять долго и слезно уговаривать и этого солдата, объясняя ему, что пойду по закоулкам в обход центра города. Тогда солдат меня пропустил. И я опять добиралась окружными путями в свой дом. У нас было много дров и я решила затопить лежанку. Эта печка обогревала в доме только наши комнаты, а печка, где мама нам готовила, находилась в другой половине дома. Когда из моей трубы повалил дым, то орудийный расчет от пушки прибегали ко мне домой по очереди погреться. Во время короткого отдыха, когда пушка молчала, к нам домой по очереди приходили солдаты и офицеры греться, приходила погреться и медсестра. Как же наши военные были рады моему приходу. Они меня очень ждали и хвалили. Говорили, откуда же я такая взялась? А я радовалась, что приношу нашим солдатам какую-то пользу, обогревая их в такой лютый мороз. Я им кипятила чай, пекла картошку, разогревала тушенку. Солдаты сушили свои валенки и шинели, снег валил не переставая почти каждый день. Из разговоров солдат я узнала. Что фашистов от Рогожинского поселка отогнали и на других участках наметились успехи.

Весь ноябрь месяц, почти каждый день я ходила к себе домой, очень часто мы ходили вместе со старшей сестрой. Постоянно приносили маме ножки, картошку, квашеную капусту, выстаивая на морозе длинные очереди, и чем меня угощали солдаты, они, чаще всего, угощали меня хлебом и тушенкой, которая в общих щах была очень существенной добавкой к тем маслам. Поэтому в тот самый тяжелый период нашей жизни нам не пришлось голодать. Но это все давалось очень трудно, все пешком на такие далекие расстояния, да еще с сумками. Вот попробуйте ради спортивного интереса пройти мой маршрут.

В начале декабря наши войска перешли в контрнаступление. Немцев отогнали не только от Тулы, но и с территории всей Тульской области. Осадное положение в городе, введенное 26 октября 1941 г., было снято.

Немцы отступили, но их самолеты все еще летали над Тулой. Наши истребители уже вместе с французскими летчиками эскадрильи Нормандия-Неман отбивали немецкие самолеты и не подпускали их к Туле ни днем ни ночью. А если кто-то и прорывался, то их тут встречали наши зенитчики. Однажды, по рассказам очевидцев, где – то в начале декабря в налете на Тулу участвовал очень опытный немецкий летчик. Потом он говорил нашим офицерам, что он летал над всей Европой, но ни разу его не могли сбить, а тут в воздушном бою над Тулой его, протаранив, сбил наш летчик. Как потом выяснилось, это был молодой летчик родом из Тулы, которого только что допустили к самостоятельным полетам. Горящий самолет сел где-то под Щекино. В то время в деревнях оставались только старики, женщины да дети. Когда ребята увидели горящий самолет врага, который рухнул в поле, они схватили кто дубину, кто вилы и побежали к самолету. Летчик был без сознания, но живой. Они его достали из самолета и связали вожжами. Когда фашист пришел в себя, и ребята его ошалелого и испуганного погрузили на сани, отвезли в Щекино и сдали милиции. Когда летчик пришел в себя, он начал орать и возмущаться. Переводчик объяснил, что он себя считает непревзойденным асом и хочет увидеть летчика, который его сбил. Через некоторое время привели летчика, который его сбил. Увидев совсем молодого парня, немецкий ас стал возмущаться, что не мог такой молодой и неопытный летчик его сбить. Тот спокойно ему рассказал картину боя и немец сник. Про себя, видимо, подумав, врет нам Гитлер, говоря, что славяне это неполноценные люди, еще какие полноценные, вот такие юнцы спокойно бьют таких асов как я, подростки берут в плен взрослых мужчин. С таким народом нужно дружить, а не воевать.

Чем больше сел и деревень освобождали наши войска от немцев, тем больше люди узнавали звериную сущность фашизма.

Когда немцы заняли город Щекино и мою родную деревню Юрьевка, в которой жила моя бабушка Евстигнеева Наталья Антиповна. Мы ее звали к нам в Тулу, но она отказалась: «На кого я хозяйство брошу? Не хочу быть приживалкой». Жила она одна на краю деревни. А ее родственница, на другом краю деревни. Однажды в ноябрьский морозный день бабушка заскучала одна дома и решила под вечер пойти к своей родственнице. Фашист, патрулировавший деревню увидев старушку, которая шла на другой конец деревни, который упирался в лес, решил что она наверное идет к партизанам и не долго думая дал очередь бабушке по ногам. В то время партизаны не давали покоя фашистам.

Евстигнеев В.К.

Бабушка упала на снег. Фашист подошел к ней, увидел, что это старушка лежит с перебитыми ногами, не стал ей оказывать помощь, снял с нее валенки и ушел. Она, истекая кровью, с трудом доползла до ближайшего дома. Там ей сразу оказали помощь, перевязали раны. Никаких лекарств в деревне ни у кого не было. Ослабленную бабушку передавали из дома в дом и везде ей помогали, как могли.

В середине декабря 1941 года наши войска отогнали фашистов, освободили Щекино и нашу деревню. Односельчане привезли бабушку к нам в Тулу, мы ее положили в больницу Семашко, где ей оказали квалифицированную помощь.

Потом мы ее долечивали у нас дома.

Мама перевязывала ей раны, но они никак не заживали. Спасти нашу бабушку нам так и не удалось. Она умерла в конце февраля 1942 г.

Все школы Тулы, в том числе и наша школа № 39, ныне № 20 были заняты под госпитали и поэтому занятий не было, но мы ходили в школу и помогали ухаживать за ранеными, делали им перевязки, убирались в палатах, писали за них письма и т. п. В конце февраля 1942 г. я услышала по радио объявление, что с марта месяца будут работать полугодичные курсы радистов-операторов при школе технической связи Осоавиахима, принимаются юноши, которые потом будут отправлены на фронт. Фронт – заветное слово, вся молодежь хотела туда попасть и биться с фашистами, но не всех брали и поэтому использовали малейшую возможность, чтобы попасть на передний край. Я с подругой пошла на эти курсы и в августе их с отличием окончила. Получила свидетельство, что я теперь Радист-оператор. Мы с подругой тут же пошли в военкомат проситься на фронт. А нам было всего по 15 лет. Дежурный по военкомату нам внимательно выслушал, а затем отправил нас домой, сказав, чтобы мы близко сюда не подходили. Огорченные мы пошли пешком домой. Проходя по ул. Коммунаров на Центральном телеграфе Тулы (пр-т Ленина, 22) мы увидели объявление «Принимаются ученики на должность телеграфиста – морзиста». Многие телеграфисты ушли на фронт и специалистов не хватало. Мы прошли в отдел кадров, написали заявление и нас зачислили на работу. Вместо полугода я всю телеграфистскую науку, которая была довольно сложная, освоила за 2 месяца. Хотя ключом я владела и на слух морзянку воспринимала. У меня приняли зачет и допустили к самостоятельной работе. Работать было трудно, так как пальцы замерзали, здание то не отапливалось. Правда, было печное отопление, но дров не было. Работали одетыми, мерзли руки. Работали в три смены. Одни сутки 12 часов, вторые сутки 16 часов и так изо дня в день без выходных и отпусков, в голоде и в холоде, а ошибаться нельзя. Страдали от хронического недосыпания. Придешь домой, думаешь ну отосплюсь, а тут как сирена завоет – Воздушная тревога, бежим в бомбоубежище. Многие такой нагрузки не выдерживали, увольнялись. Но я держалась и работала как заправский телеграфист, усидчиво. Грамотно и качественно выполняла задания. Норму выработки выполняла за двоих, как говорится за себя и за того парня. В 1943 году я уже красовалась на Доске почета телеграфа. За это время я еще умудрилась в вечерней школе закончить 7 классов, а уже после войны поступила и окончила заочный факультет Московского техникума Связи.

Мой брат Василий недолго проучился на пулеметных курсах. В феврале 1943 г. пришел приказ, в котором говорилось: срочно отправить курсантов в действующую армию, т. е. на фронт. В том списке был и мой брат недоучившийся офицер рядовой-автоматчик Евстигнеев Василий Кириллович. 18 ноября его отправили на Калининский фронт. Там шли ожесточенные бои и нужна была их помощь. В своих письмах он писал, что они пешим ходом продвигаются к фронту, день и ночь в походе. Прошли уже 125 км. Спали под открытым небом на снегу в поле или в лесу. Добрались до передовой, фрицы отстреливаются, но отступают. Писал и о своих боевых сражениях и что завтра их части будут вручать орден «Красного Знамени». Из его писем видно, что он храбро сражался с фашистами под Смоленском на Калининском фронте. Но 26-го августа в своем последнем письме он писал: «Фашисты отступают, но надо мной все гудит, свистит и рвется. Мы наступаем, фашист отступает, только отстреливается. Дорогие мои, прощайте, не забывайте меня. Остаюсь ваш сын и брат Василий». Это было его последнее письмо. Мой брат отдал свою жизнь за свободу и независимость нашей Родины. Великой и непобедимой страны. Нам сообщили, что Ваш брат Евстигнеев Василий Кириллович 26 августа в ожесточенном бою попал под артобстрел. Был тяжело ранен. Не выдержал операции и умер. Начальник штаба п/п 21557 «к» и роспись.

Наша молодость прошла в трудные годы войны и послевоенные годы. Где нам пришлось сильно потрудиться. И на строительстве оборонных сооружений, и на поле боя, и на эвакуации и разворачивании на новом месте промышленных объектов, и на восстановлении разрушенного народного хозяйства. Начиная с 1943 года и много лет после войны наше государство выпускало облигации «Государственного займа», все работающие подписывались на него и ежемесячно на него уходило до половины зарплаты, мы знали, что эти деньги идут на содержание нашей Красной Армии, на ее вооружение, на восстановление разрушенного народного хозяйства. Таким образом, я и все граждане нашей страны участвовали в битве с фашизмом и восстановлении страны из руин. Даже если ты сам непосредственно не участвовал в войне и восстановлении, это делали твои деньги, которые мы отдавали государству, и мы видели результаты их работы.

А 31 октября 1941 г. действительно через Тулу проходил кавалерийский полк. Об этом написал военком 111 кав. полка 31 кд 50-й армии Кулик Петр Павлович. Вот выдержка об этом: «К Туле подошли мы с малым количеством людей. Думали, что будем выведены в резерв. Армия продолжала отступать. Такой тяжелый момент был, трудно представить себе… армия продолжает отступать, в Туле не задерживается. Немцы наступают. Задерживали наступление немцев два полка: полк НКВД, который охранял военные заводы и другие военные объекты и тульский рабочий полк.

После Говоренковского боя мы отстали от нашей дивизии и действовали отдельно, как полк. Нам было приказано вначале пойти в Ясную Поляну. Когда подошли к Ясной Поляне, немцы уже хозяйничали в Ясной Поляне.

Мы вышли на опушку леса. Смотрим, немецкие танки в Ясной Поляне. Тогда решили пойти на Косую Гору – крупный металлургический завод под Тулой, в километрах 8 от Тулы. Тула уже блокировалась крупными соединениями немцев, немецкой конницей и передовыми танковыми подразделениями, которые тоже выходили на Косую Гору. Наши отошли от Косой Горы. Мы дождались темноты и пошли в Тулу с южной стороны. Просто было удивительно, насколько Тула с южной стороны не оборонялась.

На окраинах Тулы не встретили ни одного бойца. Даже на мостах не встретили никакой обороны. Коменданта тоже в центре города не было. Лично приезжал командующий и собирал войска к Туле. Нам не к кому было обратиться, чтобы нас расквартировали. В деревне километра два-три стояла наша дивизия. Мы подались к ней.

Оказалось, что, не смотря, на условия, в которых мы вели бой, наш полк был более сильным, в особенности два эскадрона. Остальные полки, которые обороняли Косую Гору, были сильно потрепаны.

Нас вывели в резерв. Сутки простояли в резерве. Потом командующий 50-й армии, имея какие-то распоряжения или просто из собственных соображений, решил, что Тулу нечем удержать.

Тульский рабочий полк организовался в период непосредственного подхода немцев к Туле. Этот полк даже своим вооружением отличался от любого нашего полка.

В Туле были экспериментальные заводы и экспериментальные мастерские. Мастера пошли со своими винтовками, которые они показывали, как образец. Все оружие было высокого качества. Каждый мастер подбирал себе хорошую винтовку. Заводы были уже эвакуированы в это время.

Вторым полком был полк НКВД. Он стоял поблизости от позиций, занимаемых немцами со стороны Косой Горы. Этот полк был поддержан артиллерией. Немцы выходили на центральные улицы Тулы, но немедленно отбивались. Немцы совсем выдохлись и перед Тулой остановились.

Мы просидели дня два-три в резерве. Другие полки нашей дивизии 114-й и 116-й тоже стояли в резерве. 114 полк был в распоряжении командующего по обороне Тулы.

Дали нам оборонять участок очень большой. Сейчас такой участок обороняет дивизия. Участок километров 10–12 вдоль русла р. Упы северо-восточнее Тулы. Это была прекрасная водная преграда, которая не допускала танков противника. Это был конец октября и начало ноября. Река еще не застыла.

Обороняли этот большой участок. Делали частые вылазки. Линия фронта тогда еще не установилась. Люди настолько не привыкли к войне, что рабочие нашей стороны, особенно домохозяйки, ходили в хлебные лавки, которые находились в расположении немцев. Никакой линии фронта не соблюдали. Мы расставили пулеметчиков и приказали, кто бы не шел с той или другой стороны, обстреливать. Идет тетка, а кто ее знает, может быть у нее в сумке записочка с расположением наших огневых точек. Бывало так, женщина идет, когда дойдет до реки, ее обстреляет пулеметчик, она ляжет, полежит. Стрельба кончилась, поднимается опять идет. Все-таки русский человек, зачем я буду ее убивать, может быть у нее детишек куча. Вообще беспечности много было. Теперь на четвертом году войны это просто диким кажется.

Немцы сосредоточились здесь к ноябрю месяцу. Гудериан подтянул свою армию. Установился фронт. По реке окопались. Сила у нас была большая. Немцы сделали прорыв по Веневскому шоссе, чтобы Тулу не брать в лоб, а идти на Каширу к Москве непосредственно. Правда, мы тоже вылазки делали, контратаковали сильно, особенно в дни октябрьских праздников 7–8 ноября. Все эти вылазки имели задачу срыва активности действий немцев.

Танков у нас не было тогда, но артиллерии было много и реактивных снарядов разных калибров. Сумели отбить все таки Тулу. К середине ноября наша дивизия была сменена пехотными частями выведена в резерв командующего, как маневренная единица.»

Слово о моем муже

Мой муж Филимонов Маркс (при крещении Владимир) Васильевич родился 22.04.1924 в селе Хотуш Лаптевского р-на Тульской области. На следующий год семья переехала в Тулу. По окончании 7 классов поступил работать в артель «Инструментальщик» слесарем.

М.В. Филимонов

В 1940 г. поступил в школу ФЗО № 6 (Фабрично-заводского обучения), а на следующий год ее успешно окончил. Был направлен на работу на Комбайновый завод № 187 на должность слесаря по ремонту и сборке. В октябре 1941 г. завод начали эвакуировать на Урал, Маркс Васильевич перешел работать на Оружейный завод. Оружейный завод тоже начали эвакуировать. Когда эшелоны с демонтированным оборудованием были готовы к отправке и стояли на путях у Ряжского вокзала, немцы захватили Узловую и перерезали железнодорожное сообщение Тулы с востоком страны. Отправка эшелонов была приостановлена.

Л.К. Филимонова

После освобождения Узловой в декабре 1941 г. Эшелоны с оборудованием и квалифицированными рабочими заводов с семьями были отправлены на Урал. 17-ти летний Маркс выехал с заводом на новое место. В феврале 1942 г. эшелоны прибыли в Ижевск. Он там работал на заводе № 524 слесарем на сборке пулеметов. Работали по 16–18 часов в сутки. Спать ложились у станка, не было ни сил, ни времени добраться до кровати. Выходил с завода только для того чтобы получить хлебный паек – 800 грамм хлеба. Получал за два дня и тут же съедал, а потом голодал до следующего пайка. Одному выживать в таких условиях было очень трудно, но он не сдавался. Усиленно просился на фронт, но ему отказывали, так как не было 18 лет и говорили, что изготовление оружия, это тот же фронт. Его призвали в Красную Армию в октябре 1942 года, 7 ноября они приняли присягу и его направили в спецшколу радистов, где он проучился полгода. По окончании ему было присвоено звание сержанта и отправили на фронт в 590 отдельный самоходно-артиллерийский дивизион. Он служил во взводе связи дивизиона, но из-за некомплекта стрелков-радистов на танках Т-34, его часто привлекали для пополнения экипажей. На своем танке он участвовал в боях на Курской дуге, форсировал Днепр, освобождал Киев и другие города Украины, южную Польшу, прежде всего город Краков, затем вели бои на территории Германии. Он штурмовал города Дрезден и Опельн, форсировал реки Одер и Нейсе. Дошел до Берлина. После взятия Берлина их дивизион бросили на помощь восставшей Праге. Дважды горел в танке, но в госпиталь не ложился, полученные раны и ожоги лечил, что называется амбулаторно. Не хотел терять свой экипаж, подводить товарищей, да изо всех сил рвался в бой. Войну закончил 9 мая 1945 г. в освобожденной Праге. За войну был награжден двумя боевыми орденами Отечественной войны 2 степени и Красной Звезды, медалями «За Отвагу», «За боевые заслуги». Их дивизион был оставлен в Чехословакии. Службу окончил только в 1947 году, так как был приказ, что после окончания войны прослужить еще два года. Вернулся в Тулу. Прослужил в Управлении внутренних дел Тульской области 17 лет, а затем поступил на работу в Спецсвязь, где продолжил свою трудовую деятельность. Затем трудился в различных местах до 1986 года, пока старые раны не дали себя знать, отказали ноги, передвигался с трудом, получил инвалидность. Однажды он возвращался с вечера посвященного дню победы, там чествовали ветеранов и он, не смотря на то, что ему было тяжело двигаться, он пришел, на груди светились его боевые награды, Маркса Васильевича, как и других ветеранов, поздравляли, говорили хорошие слова. В отличном настроении он возвращался домой. Выходя с улицы Жаворонкова на проспект Ленина, он присел отдохнуть, прямо напротив УВД Тульской области. Но тут подлетели к нему какие-то молодые ублюдки и сорвали с груди ветерана боевые награды и скрылись с «добычей». Для чего они это сделали? Понятно, продать и купить водки, чтобы залить свои бесстыжие глаза, отметить праздник День Победы. Не думаю, что они будут хвастаться перед своими детьми и окружающими таким своим «подвигом», а если будут, то все туляки, которые об этом узнают, а также и их дети, будут презирать их и при встрече руки не подадут, а плюнут им глаза. Не смогло пережить такой подлости сердце ветерана, от тех, кого он прикрыл своей грудью в те лихие годы и которые родились на свет благодаря его подвигам и самопожертвованию. Не верю, что никто не видел эту сцену, но никто не вступился за немощного ветерана. Он ушел от нас обиженный и оскорбленный 25 сентября 2001 года на 77 году жизни. Мы с ним прожили вместе 53 года, в 1998 г. отметили «Золотую свадьбу», вырастили сына, сейчас подрастают двое внуков.

Филимонова Лидия Кирилловна

БАРЯГИН СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ, туляк, в начале войны школьник, механик-водитель танка Т-34

Родился 5 августа 1924 года жил ул. Свердлова (Старо-Никитская), учился в 18 средней школе.

Сережа Барягин (слева) с друзьями

Когда началась война Сереже Барягину было 16 лет. Жил он на улице Старо-Никитской, тогда она называлась Свердлова, учился в 18 школе. Здание школы было совсем новое и пахло краской. Во время войны в этой школе, как и во многих других тульских школах, устроили госпиталь. Не суждено было этой школе опять терпеть шум и топот на переменах и прислушиваться к тишине во время уроков. Здесь так и остался госпиталь, а теперь больница № 5 по улице Тимирязева. Когда началась война не прошло и месяца, как понадобилась помощь старших ребят. В первых числах июля детвора бегала по адресам и созывала старшеклассников в школу. В школе им сказали собрать кое-какие вещи, продукты на дорогу и утром собраться в школе, им предстоит выполнять очень важное и нужное Родине задание. Директор школы Воронцов построил их во дворе. Перед ними выступил завуч Мурзин. Он сказал, что идет война и нужно помочь нашей Красной Армии одолеть врага. Наша помощь необходима в строительстве оборонных сооружений. После этого ребят и девчат посадили в машины и повезли в Юхнов.

Приехали в какое-то село, распределили их по домам. Мальчики отдельно, девочки отдельно. Старшим у них был военный, видимо сапер. На две группы был назначен политрук, который следил за порядком. Ребята его звали «Бородавка». Особенно он следил, чтобы ребята не читали немецких листовок, которые сбрасывали немецкие самолеты, он их старательно собирал и жег. В тех листовках были стишки типа: «Мальчики и девочки не копайте ваши ямки. Поедут наши танки, зароют ваши ямки». Спали ребята на соломе или сене, сверху была накинута домотканая дерюжка, такая грубая простынь. Их привели на берег реки Угры и поставили задачу сделать эскарп по берегу. Нужно было лопатами сделать берег крутым, чтобы танки не смогли заехать на берег из воды. Затем они рыли окопы под Доргобужем. С непривычки руки гудели, но потом это прошло. Развлечений никаких не было. Встали, позавтракали, на работу, перерыв на обед и опять в ров, а вечером все падали от усталости. Засыпали как убитые, а утром все по новой.

Потом началась какая то суматоха, все начальство разбежалось. Ну и наша тульская молодежь пошла домой, но уже пешком. Для интереса можете на карте посмотреть сколько пришлось пройти пешком нашим ребятам. Немцы уже наш фронт прорвали и вся эта «окопная» команда чуть в окружение не попала. В самый притык проскочили, а кто замешкался, те в окружение попали, но немцы детей не трогали. Только учеников школ Фабрично Заводского обучения постреляли. Они ведь в форме были и с расстояния их легко можно было за солдат принять.

Вернулись в Тулу в конце августа, пришли в школу. Думали, учиться начнем. А там нам сказали, какие занятия, немцы уже рядом. Нужно помочь строить аэродром в Волынцево. Взяли только мальчиков старшеклассников и опять наши ребята поехали прочь от дома.

На строительстве аэродрома они пробыли долго. Там они строили укрытия для самолетов. Эти укрытия только от осколков защищали, прямого попадания они бы не выдержали, но хоть что-то. Наших самолетов все больше останется в строю. 18 августа 1942 года Сережу Барягина призвали в армию.

Перед призывом в армию ему дали неделю отдохнуть. Он приехал в Тулу. И не узнал родного города. В Туле сплошные баррикады. Везде видны были следы боев, но в городе было тихо и довольно спокойно. Более, менее размеренная жизнь.

С.М. Барягин (справа) с другом

В армии командиры его спросили: «Образование есть? Ого, почти десять классов» и послали его в полковую танковую школу учиться на механика водителя в поселок Шимовское, то ли Горьковской, то ли Ярославской области. 3 месяца он отучился и его отправили под город Ржев в формирующуюся 1 танковую армию. Когда немец опять отбил Харьков, их перебросили под Обоянь.

Их армия еще толком не была готова к боям. Танки им дали какие были под рукой, в основном Т-70. Хоть и зима была, но морозов не было, дороги развезло, чуть в сторону отъехал и сел на брюхо, а там без трактора не выберешься.

Подъехали они к передовой, а там пехота кричит: «Вы, куда? Там немецкие танки». Остановились они, тут три Катюши подъехали, им тоже про немецкие танки рассказали. Солдаты выскочили, осмотрелись, расчехлили свои Сталинские органы, дали залп в сторону немцев и уехали.

У Сергея в экипаже был шустрый парень Дьячков, он говорит:

«Пойдем, посмотрим, чего там наши накрыли». А им интересно, еще такого они не видели. Хотели посмотреть как, наше оружие работает. Пошли. Приходят, а там немецкие танки горят, танкисты как из танков выскакивали, так и сгорали наполовину высунувшись. Танки оплавились. Все в дыму. Картина конечно ужасная, для немцев. Так Сергей с товарищем узнали как наши Катюши работают. На душе повеселело. Немцев накрыли термитными снарядами, они их очень боялись. Все нам угрожали, что если мы их будем применять, то они будут применять химическое оружие. Не решились.

Простояли они под Обоянью до 5 июля 1943 года. Обжились, окопались, материальную часть, ну танки, новую получили Т-34/76, прямо из цеха. Новая модификация с 76 мм пушкой, с командирской башенкой. Экипаж 4 человека. Теперь воевать можно. Рядом с ними на огневой позиции стояла противотанковая 45 мм пушка и недалеко от нее отделение с Противотанковыми ружьями. У них была одна проблема, как к нам приезжала полевая кухня с обедом, ее сразу немецкий костыль замечал, ну самолет разведчик, его еще Рама называли и тут же по этому квадрату начинали бить немецкие минометы. Тут уж не до каши. Частенько разбивали наши кухни. Бойцы оставались голодными и становились более злыми.

А как жила родная Тула в это время? Она снова готовилась к бою. На всех танкоопасных направлениях отрывались противотанковые рвы, окопы, строились Дзоты и блиндажи. Изготавливались и устанавливались бетонные бронеколпаки. Один такой в Заречье в кадетском корпусе стоит. Ближайший противотанковый ров того времени частично сохранился в Басово. Сам город был разбит на участки обороны, их было более 30. В Тульском архиве сохранилось несколько планов строительства обороны Тулы того периода. Самый подробный и хорошо сохранившийся план узла обороны на Всесвятском кладбище, показаны все амбразуры, как из кладбищенской стены делали неприступную крепость. Очень интересный документ. Я знал одного замечательного фотографа, он во время войны был сапером и узнав что я из Тулы рассказал, как они в начале 43 года минировали наш город. Были заминированы все крупные здания и Дом офицеров, и обком, и театр, ныне филармония. Все это делалось скрытно. Врагу сюрприз готовили.

С.М. Барягин

Один очень бдительный туляк отслеживал их по всей Туле и постоянно звонил в НКВД о подозрительных людях и требовал принять меры. Ну просто не давал работать. Ничего не оставалось делать НКВД… как задержать бдительного гражданина и выпустить после окончания работ. Зачем все это? Немца то вроде выбили с Тульской земли. Но как говаривали наши предки «Надейся на лучшее, а готовься к худшему». Вот и готовились, на случай если все пойдет не так как нам хотелось. Наше командование допускало возможность прорыва немцев и захват Тулы врагом.

Но вернемся к Сергею Михайловичу Барягину. Как он там со своими боевыми друзьями.

В ночь на 5 июля наша артиллерия открыла ураганный огонь. Долбили около часа. Наши танкисты сидели по местам и ждали сигнала к атаке. Но артподготовка закончилась, а сигнала все нет. Тишина, кузнечики стрекочут. Как будто войны нет. И вот где-то часов шесть немец начал бить по нам. Прошла артподготовка. И пошли их Тигры, Пантеры и самоходки Фердинанды. Наши танкисты и пехотинцы по плакатам этих зверей уже три месяца изучали, сильные и слабые стороны. Приходили к выводу, что их только можно взять гранатой. Когда танк к тебе подъехал на 30 метров, он тебя не видит и ты с ним можешь делать все что хочешь. Экипаж у Сергея подобрался неплохой. Командир танка лейтенант Каракулинский, вроде из под Полтавы, башенный стрелок с Курска – Ершов Володька, стрелок – радист, заряжающий Кисец. Ну и сам Сергей. Танк стоял в окопе. Для стрельбы нужно было выехать из него наверх, а после выстрела назад в окоп откатиться. Выскочит танк, Сергей заднюю передачу включит и ждет. Выстрел и быстро машину назад в окоп. Чуть зазеваешься, костей не соберешь.

Так вот на нас в лоб идут эти Тигры, а там у нас был небольшой противотанковый ров. Тигры из него выползают, мы по ним стреляем. Видим, что попали, а наш снаряд рикошетом в верх уходит, «свечку делает», а Тигру хоть бы что, только царапины небольшие. Тут уж нам не по себе становится. Озноб пробивает. Мы все напряжены до предела. Нужно исхитриться и в бок попасть. Но ведь там тоже не дураки сидят. Бок не подставляют. Наш Ершов бьет и бьет по Тигру и все безрезультатно. Но вот он уловил момент, когда Тигр выползал изо рва, он ему вроде в днище попал. Танк задымился и вспыхнул. У экипажа от души отлегло и такая радость всех охватила. Кричат: «Ура-а-а!» Горит. Тут удар в наш танк. Командир кричит: «Горим! Выскакивайте!». Сергей со своего места из танка вывалился. На нем горит комбинезон. Покрутился на земле, тут пехотинцы подскочили плащ-палатку накинули, загасили. Медсанбат, там он три дня провалялся. В себя пришел. Первый бой все-таки и такой жесткий. Шок прошел. Из санбата выписали и попал он 8 июля в свою 1 танковую армию в роту капитана Бочковского. Немцы рвались на Обоянь, но у них ничего не получалось. 12 июля немцы изменили тактику и решили прорваться у Прохоровки. А там село и вдоль его железная дорога и во на этой полосе сошлись два танковые армии. Немецкая и наша. Часов в 7 налетели немецкие самолеты, а затем наши и давай противников чихвостить. С час где-то бомбили. День был солнечный, жаркий. Техника нагрелась, внутри невыносимая жара, а люки не откроешь. Немцы пошли в наступление, а тут против них стояла танковая армия Ротмистрова и общевойсковая армия. Задача танкистов Ротмистрова была сблизиться с немецкими танками и навязать ближний бой. Тигры наши танки с 800 метров насквозь пробивали, а мы немцев только с 300–500 метров и то если удачно попадешь. Сергей на своем танке развил максимальную скорость, за пыль прячешься, чтобы прицелиться в нас было сложно. Ну мы ворвались в немецкие боевые-порядки. Наша и немецкая артиллерия и авиация приутихли. В кого стрелять? Куча пыли и грохот на поле. Со стороны ничего не видно, а внутри вообще хана. В танке жара, от пыли ничего не видно, все едут вперед, а остановишься, тебе кранты. Песок на зубах хрустит, пот глаза заливает и утереться времени нет. Руки на рычагах, ноги на педалях. Вот и жмут вперед. Вдруг удар в хвост, танк подразвернуло, машину доворачиваешь и все равно вперед жмешь. Болтаешься в танке, голова о корпус бьется, если без шлема, все, без головы останешься. После первого удара то ли столкнулся, то ли попали, из строя выходит внутреннее переговорное устройство. Грохот такой, что голоса не слышно. Вот начинает работать «ручная сигнализация». Командир в левое плечо ногой толкает – значит налево едем, в правое – направо. Удар по голове стоим, еще один удар едем, за шиворот взял – заднюю включай. На танковый взвод, три танка, – одна радиостанция. А остальные – делай как я. Пушки стреляют в белый свет как в копеечку, наугад. Главное двигаться вперед и стрелять. Мы с лету долбанули немецкий Тигр и он загорелся и наш танк загорелся. Танковый таран. Мы выскочили. Бой уже утихать начал. Все по своим позициям расползлись. Мы сидим в сторонке и тут на место боя приехал наш командарм 1 танковой армии Катуков. Ему докладывают о ситуации, о ходе боя. У него перед глазами наш танк, воткнутый в Тигр и оба танка уже догорают. Катуков спросил:

– Чей танк?

Ему сказали. Приказал построить выживших танкистов, в том числе и экипаж Сергея. Построили в лесочке, подошел Катуков с Членом военного Совета Армии. Командиру танка они вручили орден Боевого Красного Знамени, башенному стрелку – орден Отечественной войны 1 степени, Сергею – орден Отечественной войны 2 степени, заряжающему – медаль «За отвагу». Тут подъезжают особисты. Хотели этих выживших в оборот взять. У них порядок был такой, если танк сгорел, а экипаж цел, то значит тут все плохо и нужны виноватые. Очень много танкистов пострадали за это, вплоть до расстрела. Особисты уже хотели нас арестовать, но тут Старший политрук Котовкин им говорит: «Вы чего сдурели? Их только что командующий наградил орденами, а вы тут со своими глупостями». И это их спасло. В тот же день им дали новую машину. Назавтра они уже вели бой. В танковой мясорубке мелькнул бок Тигра и тут же в него попал снаряд из пушки Ершова, но тут же страшный удар разворотил их машину. Из танка выбралось двое Барягин в горящем комбинезоне и стрелок радист, он же заряжающий. Опять госпиталь.

Затем он освобождал Белгород, Харьков, Полтаву, форсировал Днепр. После его отправил учиться в танковое училище в Пермь. Ускоренный выпуск и опять в бой. Бои в Прибалтике. Курляндскую группировку ликвидировали и после 9 мая 1945 года. Его последний бой был 8 мая в городе Лиепая. Тут он сжег два немецких танка, но и его подбили. За этот бой его наградили орденом Красной Звезды. А каждый подбитый танк выдали по тысяче рублей. Такой порядок ввели в 1943 году. Хотели отметить Победу, но в магазине не было водки, был только Тройной одеколон. Купили всю канистру и ароматно отметили Победу.

В мирное время Сергей Михайлович Барягин служил в полку Александра Матросова, затем в танковом полку 8 Гвардейской дивизии им. И.В.Панфилова. Вышел в отставку в звании подполковника. Он здравствует и сейчас. Недавно, с завидной энергией и юмором он рассказал мне эту историю. Хочется сказать:

– Сергей Михайлович, доброго тебе здоровья и долгих лет жизни. Спасибо Вам за Ваши победы и подвиги. Они нам еще долго примером служить будут.

А.Н. Лепехин

ТУЛА В ГОДЫ ВОйНЫ

Дневник Нины Михайловны Яковлевой

На углу Первомайской и Ф.Энгельса были снесены старые одноэтажные частные дома, вплоть до казарм, здесь оставался еще один длинный одноэтажный дом, в котором до его сноса жили офицеры, слева от него был еще один одноэтажный небольшой дом, принадлежавший казармам. После того как дома снесли был вырыт котлован и заложен фундамент. Шли дожди, котлован стал наполняться водой. И я когда проходила мимо, всегда видела эти озера. Так продолжалось до начала строительства многоэтажных домов, но это было уже после войны.

1941 год 22 июня. Утро было пасмурным, но тихим. На южном углу ул. Первомайской и Ф.Энгельса у забора больницы им. Семашко стоял Сапожный киоск. Сапожник велел придти за ними в 12 дня. Около 12 часов дня по радио было сообщение о выступлении Молотова В.М. Я побежала за туфлями и рассказала об этом сапожнику. Он просил меня рассказать обо всем поподробнее.

Ровно в 12 часов мы узнали о начале войны. Сапожник снял свой фартук, закрыл свой киоск, как оказалось навсегда, и ушел. По Первомайской улице прямо по дороге к магазину бежали женщины, несли оттуда соль, спички и мыло.

Немцы наступали. Радио не выключали слушали все сообщения, которые становились все тревожнее. В «Последних известиях» около 12 часов ночи услышали предсказание какого-то старца жившего в деревне в Смоленской обл. «Гитлер начал войну с Россией в тоже время что и Наполеон, он проиграет ее, а русские победят».

3 июля 1941 г. по радио выступил И.В.Сталин. Свое выступление он закончил словами «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Всеми делами города управлял обком партии во главе с первым секретарем Жаворонковым Василием Гавриловичем. Город готовился к бомбежкам. Во дворах были вырыты траншеи, которые накрывались досками (думаю, что это были готовые окопы для красноармейцев, если бы немцы ворвались в город). Проверялись все чердаки и подвалы, освобождались от мусора. По ночам жителей заставляли сидеть у каждого дома, дежурить. Налеты немцев участились. Была введена строгая светомаскировка. Окна во всех домах были заклеены крест на крест полосками бумаги и занавешены плотными занавесками – светомаскировка. Дежурные, в темное время суток, ходили по улице наблюдая за светомаскировкой.

Напротив нашего дома на ступеньках проходной сидели красноармейцы. Ждали сигнала тревоги, но вначале все было тихо. Слушали радио, а сводки становились все тревожнее.

2 октября. Немцы взяли Орел. На пути была Тула. Я сейчас не помню, что творилось в Петровских казармах напротив нашего дома по Первомайской, но они готовились к обороне. Тула окапывалась со всех сторон. Рылись противотанковые рвы и окопы. Окопы и рвы рыли туляки от 17 до 50 лет.

16 октября. Моя подруга передала мне слова Дуняши (тульская предсказательница, ей многие верили): «Немцы в Тулу не войдут, я заперла Тулу на замок, а ключи потеряла». Но тогда я ничему не верила. Спустя много лет, в газете «Тульская молва» я прочитала заметку о Дуняше, где описывались ее предсказания.

23 октября. Городской комитет Обороны принял решение о формировании Тульского Рабочего полка (командир – Горшков А.П., комиссар – Агеев Г. Л.) В полк объединили 1500 человек. Полк был переведен на казарменное положение. Вооружение – старые трофейные винтовки, ручные гранаты, бутылки с горючей жидкостью. Пулеметы собирались из запчастей, из учебного оружия. Обмундирование не выдавалось. В полку были люди разные по возрасту и по профессии. Горшков – единственный кадровый офицер – пограничник. Шла подготовка к уличным боям. Поперек улицы сооружались каменные или деревянные стены, к которым присыпалась земля. Насыпи имели толщину 3–3,5 метра, высоту – 2 метра. На перекрестке ул. Первомайской и Ф.Энгельса была выстроена баррикада. Окна нижних этажей угловых каменных зданий закладывались кирпичом на цементе, в них устраивались бойницы для ведения огня. У въезда в город сооружались надолбы. Начались грабежи пустующих квартир, магазинов, складов. Охрана порядка в городе была возложена на коменданта полковника Мельникова.

25 октября Тульский ГКО принял постановление о введении с 26 октября 1941 г. в Туле и в прилегающих районах в входящих в зону обороны Осадного положения. В Туле к этому времени не было регулярных войск. Но потихоньку в Туле стали появляться солдаты. На улицах можно было видеть красноармейцев без шинелей и оружия идущих с южной стороны города. Это остатки 50 армии выходили из окружения. На окраине Тулы для обороны расположились отряды: слева от шоссе Тула – Орел занял позиции Рабочий полк, справа 156 полк НКВД. Одоевское шоссе 100 человек сводного отряда Тульской милиции, Воронежское шоссе 260 дивизия 200 человек 50 армии. Тулу от воздушных налетов защищал 732 зенитный полк ПВО.

29 октября в нашем доме было суматошно. Меня отправили за хлебом. В это время работал один Филипповский магазин на улице Советской. Очередь тянулась по Ф.Энгельса до Каминского. Хлеба не было, магазин был закрыт. Вдруг над нами завис немецкий самолет очень низко. Мы увидели голову летчика, смотревшего на нас. Вся очередь отхлынула от стен домов и встала посреди улицы, разглядывая самолет. Какой-то военный закричал: «Что вы делаете, вас же могут убить!» Только тогда народ разбежался. Домой бежала по ул. Коммунаров к Первомайской, а мне навстречу – люди с узлами в руках. Дома застала всю семью, собиравшуюся уходить. Спешно собирали в мешки нужные вещи. Оказывается, приходили военные и выгоняли всех жителей из домов по ул. Первомайской и отправляли на ул. Свободы в подвалы домов, каждой семье были указаны конкретные адреса. Казармы были пусты, ворота распахнуты настежь. Ликероводочный завод (около 20 школы) раздал своим сотрудникам (сколько те могли взять) водку и спирт, оставшееся спустили по трубам в сторону поселка Мясново. Мы ушли на ул. Свобода. В подвале 3-х этажного кирпичного дома мы увидели много народа. Заняли места на лавках и иногда выходили на улицу и слушали стрельбу. С Косой горы вернулся трамвай, и больше туда не пошел. Гул канонады час от часу усиливался. Когда стемнело, стрельба смолкла. Пошел мелкий холодный дождь. В разных частях города были пожары. По подвалам прошел патруль и проверил у всех документы.

30 октября утром Тула приняла бой. Разведка Гудериана донесла, что русские не успели закончить противотанковый ров и заминировать неоконченный участок. Но все атаки были отбиты.

1 октября утром была сильная перестрелка на южной окраине города. У ворот дома, где мы сидели в подвале, лежала убитая лошадь. Подошедший к нашей толпе офицер сказал: «Что смотрите? Рубите мясо, скоро есть будет нечего». Потом варили суп из мороженой картошки с кониной. Противно! Из подвала дома, где мы сидели, перебрались в костнотуберкулезный санаторий (угол ул. Бундурина и Л.Толстого), где до осады работала врачом жена моего брата. Жили на кухне санатория. Ночью я спала на плите. Через час после нашего вселения во двор санатория въехали 2 грузовые машины с зенитками. На углу ул. Свободы размещался штаб. Каждый налет сопровождался обстрелом, а мы орали от страха падающих бомб. Красноармейцы были одеты в белые полушубки. Санаторий располагался в одном квартале от парка, где проходила передняя линия обороны.

По радио объявили о налаживании производства из подручных средств и материалов 82 мм минометов и отправке первых образцов в Тульский рабочий полк. в Туле действовала Телефонно-телеграфная связь. Работали медучреждения. Газетные киоски продавали все центральные газеты, «Коммунар» и «Молодой Коммунар». По радио кроме Тульских передач, были Московские и даже Ленинградские. Работали рынки, кинотеатры, бани. Народ очень любил ходить в тульские бани. Во время осады в Туле родилось 500 детей.

Наш кот «Пушок» наотрез отказался менять свое место жительство и оставался в нашем куда периодически ходили родители посмотреть за домом, натопить печь, покормить «Пушка».

10 ноября. Утром выбили немцев из Рогожинского поселка и кирпичного завода. Ввели продовольственные карточки. Я ходила их получать и отоваривалась по ним в магазине. И вот тут имела дело с баррикадой, через которую никак не могла перелезть. Это было очень трудно. Я плакала от бессилия. Помочь было некому. Казармы были пусты. Все хозяйственные дела были на мне. В руках были деньги, карточки на продукты, уголь. Кое-как с рыданиями перебралась. Заработала чесотку.

На колокольне Всесвятской церкви на кладбище был наблюдательный пункт и немцы ее постоянно обстреливали, но ни одно перышко на крыльях статуй ангелов что на колокольне не было повреждено.

8 декабря из Тулы перешли в наступление части Красной Армии.

14 декабря освобождена Коса Гора, Ясная Поляна. 17 декабря Щекино. 30 декабря Калуга. 31 декабря Белев.

Тульский ГКО принял постановлении о начале работы некоторых предприятий.

25 декабря была страшная бомбежка.

31 декабря слушали по радио сообщение об освобождении Калуги. По талонам выдавали топливо: мешок угля и несколько поленьев.

1942 год 8 января началось общее наступление Красной армии. После снятия осады жизнь в городе закипела. Начали приходить письма от эвакуированных и с фронта.

В конце января мы перебрались в дом на ул. Первомайской. Отапливались «буржуйкой». Было голодно, по приходившим «с визитом» всегда находилась чашка с горячей водой. После осады близлежащие деревни повезли в город продукты. Можно было купить овощи, муку, даже поленья дров, по три штуки по твердой рыночной цене. Кроме того, в ход шли вещи. Население города несло на рынок свои сокровища. Жизнь закипела. Стали приходить письма от эвакуированных, призванных в армию… В наш дом шли письма от моих школьных товарищей с фронта. И так было до конца войны.

Начали работать несколько школ, остальные были заняты под госпитали. Заработали Механический и Педагогический институты. Там окрыли курсы по подготовке к экзаменам. Но экзаменов не было всех приняли без них. Заработали Кинотеатры. Город стали снабжать топливом.

Я в это время работала в лаборатории больницы им. Семашко. Мои одноклассники большей частью были на фронте. Переписка с ним была очень оживленной.

Весной открылся Парк. На центральной эстраде были скромные концерты. Заработал Павильон танцев (он был в конце Аллеи Героев, рядом с спортзалом Динамо) Его посещали очень много молодежи.

Петровские казармы на Первомайской снова были заполнены красноармейцами. Здесь открыли пулеметное училище. Дежурные по КПП сидели на ступеньках КПП, а мимо них каждый вечер шла в парк молодежь.

В 1942 г. положение на фронте для нас оставалось тяжелым. В глубоком тылу наряду с введением в строй эвакуированных предприятий, разворачивалось грандиозное строительство электростанций, железных дорог для подвоза сырья и снабжения войск.

Расширялись посевные площади. На полях, в основном, работали женщины и дети. Жизнь была очень тяжелой.

Летом 1942 года в Туле гастролировал Карело-финский театр оперетты. Народ набивался на спектакли до отказа. На сцене шло красивое представление с прекрасными исполнителями. Когда я ходила по утрам на рынок мимо здания театра (теперь здесь филармония), часто встречала спешивших на репетицию артистов. Они были худы, плохо одеты и обуты. А вечером блистали красотой и талантами. Пели прекрасно! (Среди них были артисты оперы). Окна в зале были закрыты наглухо и завешены тяжелыми толстыми драпировками. Опасались налетов немцев. Часто во время спектакля раздавались звуки сирены, и всех отправляли в фойе на первом этаже. После спектакля при выходе из зала часто проверяли документы. Билеты на спектакли достать было очень трудно, много желающих. Военные шли вне очереди.

В сентябре 1942 в Тулу приехал из армии в отпуск мой одноклассник Яковлев Лева (он приехал из госпиталя – был тяжело болен, сказался трудовой фронт 1941 г., потом лютая зима), его уволили из армии и дали «Белый билет». Мы дружили еще в школе.

В конце 42 год наша армия перешла в решительное наступление под Сталинградом. У нас в «столовой» на стене висела административная карта СССР. Отец внимательно слушал радио и читал газеты. Нам сказал: «Немцы Волгу не пройдут, их остановят». Потом отец говорил: «Я уважаю Сталина«. С этим мнением он дожил до своей смерти 5 февраля 1953 г.

Мы слушали по радио голос Левитана о наших победах и гром салюта в Москве. А наши мальчики воевали и писали письма с фронта. Из нашего класса погибли только двое: Сережа Гаспев (1942 г.) и Слава Сечкин.

1943 год. 1 января – пятница, не хороший день, но все надеялись, что конец года будут радостным.

В нашем доме и в других домах хранились мешки с сухими продуктами, их привозили из деревень родственники курсантов пулеметного училища. Ребята прибегали к нам и ели их. У нас бывали двое курсантов Алеша и Саша. Алеша – серьезный, Саша – балагур. Приходя к нам они с гордостью показывали свои новые знаки различия. Алеша после выпуска погиб, а Саша приезжал к нам в 1947 г. после службы в армии.

Весной 1943 г. жителям Тулы, работающим на предприятиях во временное пользование выдавали участки земли расположенные в окрестностях города. Нам выделили огород в районе Серебровского поселка. По выходным дням или после работы люди отправлялись вскапывать свои огороды и сажать картофель, который был основной едой для всех. По городу все время двигались люди с лопатами и тяпками. А осенью, кто на чем мог, везли урожай домой.

25 мая пришли курсанты и сообщили, что их переводят в другое училище. Лица у них были скучные.

А с фронта шли письма наших бывших одноклассников. Мои корреспонденты сообщали о том, что их части перешли в наступление на Запад. Все искали связи с тылом, с мирной жизнью. Иногда наши «Мальчишки» приезжали в Тулу на побывку. Это были радостные встречи.

Летом 1943 г. почти каждую ночь мы слышали гудение немецких самолетов. Они не бомбили Тулу, а летели на восток, бомбить заводы на Урале. Получилось так, что Тула спала почти спокойным сном. Привыкли к гудению самолетов, стрельбе зениток. Мама очень тревожилась, будила нас, гнала в убежище. Мы просто перестали вставать. Но в середине августа, часа в 4 утра, я заволновалась. Но все, даже мама, спали спокойно. Я проснулась и стала слушать гул мотора самолета, идущего на большой высоте. Он возвращался на запад. Меня объял ужас. Я стала всех будить, но никто не вставал. А гул все приближался… Потом послышался свист падающей бомбы. Спавшая улица Первомайская через минуту была наполнена народом. Все выскочили, кто во что одет. Стояла тишина. Все дома были целы, бомба упала за маленьким домиком, принадлежащим казарме, но дом остался цел. Бомба не взорвалась. Все бросились смотреть место ее падения. Но появились военные, стали разгонять людей от места падения бомбы. Смотреть страшную, глубокую яму бегали позже. Но я не смогла смотреть. Вечером молодежь шла в парк на танцы. Все разговоры были только о бомбе… Это была последняя бомбежка Тулы.

Надо было где-то учиться. Я и мой будущий муж подали документы в Механический институт. Мой брат был против моего поступления и говорил, что эта специальность не для меня. А я успешно сдавала все экзамены.

А дома шла своя трудная жизнь. Брат заставил меня поступить в зубоврачебную школу, экзамены сдавала благополучно.

19 сентября был объявлен днем артиллерии, в Туле был салют. А мы учились, жили, слушали сводки Совинформбюро, смотрели салюты и ждали окончания войны.

Несколько писем с фронта сейчас хранятся в Туле в 4 средней школе.

Как только наши войска перешли границу и оказались в других странах, в СССР к родственникам солдат стали поступать посылки. Сразу активизировалось жулье, которое грабило людей и квартиры. У нас же брать было нечего, но могли ночью остановить на улице. Появились целые банды о которых рассказывали ужасы.

В Туле со времени осады появился рынок, где сначала шел обмен товарами. А потом появилась «американская помощь» колбаса, консервы, галеты и прочее. А позднее и «трофейные тряпки». Рынок просуществовал некоторое время и после войны.

Все ждали окончания войны. Но сообщение об этом я проспала. Виновата в этом была моя мама. Дело было ночью. Родные все слушали сообщение, а меня будить не стали. Разбудили меня в 5 часов утра. Ярко светило солнце.

В казармах напротив нас уже не было никакого училища, даже солдат не было. Находились там женщины военнообязанные. Если раньше на ступеньках проходной сидели дежурные курсанты, а потом солдаты, то весной 1945 года вороты и двери проходной были наглухо заперты.

Я была разбужена и увидела следующую картину. К воротам казарм подъехала открытая машина «Джип», в ней сидели шофер и какой-то военный. Шофер сигналил, а потом они вдвоем стучали в ворота. Тишина. Тогда военный полез через забор, а через некоторое время мы услышали дикий визг и радостные крики.

В 9 часов я пошла к Леве. Шла по ул. Коммунаров. Увидела открывающийся на углу Коммунаров и Л.Толстого магазин, куда направлялись со жбанчиками мужчины. Здесь по талонам давали водку.

9 мая был объявлен не рабочим днем. Какие же передачи были по радио. Звучала бодрая музыка. Транслировались и передачи станции «Маяк». Она появилась во время войны для обеспечения навигации. Работала без перерыва круглые сутки. Непрерывно звучали грамзаписи без дикторского текста. Позже стали передавать 2 раза в час короткие известия. (видимо автор здесь что-то путает. Радио «Маяк» начал работу в середине 1960-х годов. ЛАН) Мы с удовольствием слушали веселые, бодрые песни, которые не прерывали сигналы воздушной тревоги. На душе царила радость и надежда на счастье.

Во время войны в Туле появились французские летчики из эскадрильи «Нормандия-Неман». Здесь у них была учебно-тренировочная база. Мы видели блестящих, жизнерадостных французов. Для них всегда были билеты в театр, в первых рядах партера.

Учеба наша шла, на носу были экзамены. Наступила весна, тревожили огороды. Все время хотелось есть. В наших учебных заведениях начались экзамены. Я училась старательно, но голова работала плохо – все время хотелось есть. Мои школьные товарищи еще не были демобилизованы и от них в Тулу шли письма.

В Тулу стали приходить эшелоны с демобилизованными. Вся Тула бегала их встречать на Курский вокзал. Было много неожиданных встреч. Открылись коммерческие магазины, где за большие деньги можно было купить разные товары и вкусную еду. В основном покупали военные, но мы им не завидовали, они заслужили это право.

Когда я услышала о начале войны с Японией, то очень плакала. «Неужели наши мальчики опять уйдут на войну». Слушали сводки военных действий. Наши войска все наступали и наступали. 2 сентября 1945 г. японцы подписали акт о капитуляции и в Москве в честь этого был салют. Я и мой будущий муж были в Москве, стояли около здания Исторического музея и все видели своими глазами.