Была у Стефана Бездетного бодливая корова, был бодливый теленок, бодливый баран, злющий гусак, драчливый темно-огненный петух и рыжий брехливый пес-дворняжка по кличке Дурак. Бодаться, лаять, шипеть, завидев людей, приучил свою домашнюю живность сам хозяин — ради потехи. Будь у него дети, он бы, может, в редкие свободные минуты возился с ними. А так — куда время деть? Вот он и нашел себе забаву. Занятно было ему наблюдать, как тот или иной односельчанин, подходя к его хате, ищет палку, чтобы отогнать затаившегося в кустах барана, готового в любой момент броситься в атаку, или отбиться от собаки.

Водилось за Стефаном и еще одно чудачество. Он любил отмечать праздники — рождество ли, пасху, Первомай. Если Настя не припасала своей поллитровки, Стефан заставлял жену искать водчонку по деревне — у родни или у соседей. В обед они садились вдвоем с Настей за стол, выставляли печеное-вареное, и Стефан наполнял стаканы: себе наливал до краев, Насте, по ее просьбе, — не больше наперстка.

Хотя Стефан и был крепок телом, кряжист, а с пол-литра хмелел. Хмель же покладистого, спокойного мужика Стефана Бездетного преображал в Стефана-петуха. Такого же задиристого, небезопасного, как его темно-огненный кочет…

И Стефана тянуло на «подвиги».

Перво-наперво он шел к младшему брату Илье, проживавшему за шесть дворов от Стефана. Подходил к хате, снимал картуз, надевал его на здоровенный кулак и в одном из окон прямым ударом разбивал самую большую шибку.

Выскакивал разъяренный Илья, следом — испуганная жена, дети. Илья готов был поколотить брата, но каждый раз Ульяна дальновидно (это же позора сколько — братья передрались!) втаскивала Илью назад, в сени, а к Стефану пускала ребятишек. Те облепляли дядюшку со всех сторон, и он при виде детей милел, добрел, буйство его вмиг улетучивалось. Стефан виновато мял в руках картуз:

— Простите, племяши и племяшки… Вот вам угощение, — вытаскивал из кармана пиджака кулек подушечек.

Дети выхватывали конфеты, начинали делить их, а Стефан, наблюдая за ними, стоял и плакал.

Илья и Ульяна смотрели из окна, вздыхали:

— Бедный он… Детей бы ему Настя родила, тогда б не буянил.

Затем Стефан шел к старшему брату, к Максиму, и все почти точь-в-точь повторялось. Максим тоже не трогал брата, как и Илья, утихомиривал Стефана с помощью детей. Благо у того был припасен и второй кулек с подушечками, и Максимовы ребята даже были рады выходкам дяди.

Иногда Стефан порывался бить окна у других мужиков, но в чужих семьях с ним не церемонились: или связывали, или хорошенько поддавали, после чего он долго ходил с синяками да шишками.

Обычно же его буйства хватало на два двора. У Максима он и засыпал — в саду, на крыльце хаты, а то и на завалинке.

Назавтра Стефан (он был колхозный возчик горючего, ездил на станцию каждый день) привозил братьям новые шибки, сам вставлял их и вдобавок одаривал родню литром-другим столь нужного в хозяйстве керосина.