Стефан Бездетный жил на одном конце Ивановки, милиционер Долбиков — на другом. Мимо хаты Стефана минимум дважды в день проезжал он по делам службы на конфискованном несколько лет назад у местного кулака велосипеде. Беспривязный Дурак, завидев милиционера, благоразумно заползал в конуру. Должно быть, почитал представителя власти.

А на яблочный спас в сороковом году Дурака, словно подменили.

В тот день поутру произошло следующее. Стефанов гусак, щипавший вместе со стадом траву на дороге, зашипел на проезжавшего Долбикова, и тот, резко вильнув рулем, хладнокровно переехал ему шею. Оглянулся милиционер — гусак лежит. Во избежание неприятностей сильнее нажал на педали.

Неужто пес-свидетель по-человечески расценил происшедшее?

Как бы там ни было, а Дурак и впрямь был неузнаваем. Иначе бы не произошло того, что случилось пополудни.

Заметив Долбикова метров за тридцать от своего двора, пес с лаем бросился навстречу велосипедисту. Долбиков чертыхнулся, когда Дурак чуть не вцепился в переднее колесо, притормозил. Пес попытался схватить Долбикова за ногу. Один раз милиционер подцепил Дурака ногой, и тот отлетел в сторону. Отлетел, но не унялся и еще больше озлился. Он наскочил на Долбикова сзади и успел схватить его за тот самый ненавистный сапог, которым только что больно ударили его.

Долбиков остановился. Оглядев правое голенище, выругался:

— Мать твою! Да он мог и ногу прокусить. — И, изловчившись, так поддал прокушенным сапогом нападавшего Дурака, что тот брякнулся на спину. — Сволочь!

И бросил велосипед наземь.

Затем он расстегнул кобуру и вытащил пистолет.

Пес не чуял беды и с еще большим остервенением кидался на Долбикова. Улучив самый удобный момент, милиционер выстрелил.

Дурак зашелся в пронзительном визге, упал и завертелся на спине.

— Конец, — удовлетворенно сказал Долбиков, засовывая оружие в кобуру.