Я стряхнула катышки ластика, которым стирала линию карандаша, на листе. Александр Сергеевич, сложил пальцы в замок у своих губ, сосредоточенно обдумывая всё, что я сказала. А именно, то что произошло вчера. Конкретно: от моего срыва, до странной реакции на некоторых. Точнее её отсутствие. Ну или по крайней мере присутствие той реакции, которой я уж точно никак не ожидала.

― Вам нравится мокнуть под дождем? ― спросил он отстраненно, ― Конечно, это мало кому нравится. Но, я советую вам попробовать. Хотя бы раз в год, вы должны промокнуть! В летний день, после изнурительной жары, теплый дождь бывает очень желанным. Главное ― сделать первый шаг. Самое трудное вначале, потом пройдёт. Это как, когда вы хотите зайти в воду, но не можете решиться. Вам она кажется холодной, вы заходите по колени и останавливаетесь. Но чем медленнее вы продвигаетесь, тем мучительнее для вас процесс. Иногда, самым безболезненным способом сделать то, что вы сделать не решаетесь, это плюхнуться с разбега.

― Чак Паланик. ― прищёлкнула я пальцами, ― «Тёплый дождь». Всё равно не понимаю. Особенно учитывая тот факт, что… ну, он в принципе тот человек, который пугает меня до чёртиков. ― сказала я, на мгновение отрывая глаза от наброска.

Психолог подался вперёд, облокачиваясь на стол.

― Важнее, не то, что ты избежала разрушительных последствий, а то, как ты это сделала, что чувствовала в тот момент.

Попыталась сосредоточится. Что я чувствовала? То, что я чувствовала, не прилично даже обдумывать, а говорить об этом вообще не стоит.

Вернулась к на броску в карандаше.

― Не знаю. Это шокировало, ― свела я к минимуму.

― Всё не так сложно. Так, как ты прибывала в состоянии аффекта, естественно ты не могла анализировать свои действия и эмоции. Скажем так, тебе удалось выбить его из колеи ― это то, что ты порой делаешь, чтобы скрыть истинное положение вещей, и твоё к ним отношение. Я бы даже сказал, что в этом есть агрессия, поскольку ты нападала. А вот почему не последовало реакции, продиктованной фобией ― вопрос совершенно иного характера. Что ещё ты чувствовала?

Такое впечатление, что этот человек может читать мои мысли. Вообще-то напрягает. И открытость и доступ мыслей посторонним ― это вроде симптомы шизофрении, если не ошибаюсь.

― Ну, думаю это было… эм-мм… волнительно. ― сориентировалась я. Волнительно? Это было на столько больше чем волнительно, что я пожалуй бесстыдно солгала.

― Эта эмоция постоянна в отношении этого человека?

― Не знаю. ― пожала я плечами. В последнее время точно постоянна… ― Я всегда его побаивалась, он меня бесил и вообще я его ненавидела. Это тоже своего рода волнение, не так ли? ― хмыкнула я сухо и продолжила рисовать.

Мужчина согласно кивнул.

― Страх сильный кристаллизатор, Виктория. Он рождает, ненависть, что может быть и защитной реакцией.

― Ну есть немного. Он меня пугает.

― Или твои чувства к нему?

Грифель карандаша сломался от нажима. Я ошеломлённо посмотрела на Гетмана. Он немного загадочно улыбнулся.

― У каждого человека есть желания, которые он не сообщает другим, и желания, в которых он не сознаётся даже себе самому.

― Ага. Фрейд, ― закивала я, ― Вы намекаете на то, что он всегда меня привлекал, но в силу свей умственной несостоятельности, я об этом не знала? ― я повела бровью, ― Серьёзно?

― Вполне вероятно, ― кивнул док. Цокнув и покачав головой, убрала сломанный карандаш за ухо и взяла новый со стола.

― Быть может имеет место какой-то инцидент связанный с этим человеком, о котором я не знаю?

Карандаш замер над листом бумаги. Я уставилась на корни дерева, что я рисовала. Вообще-то в его словах есть некоторый смысл… Закусив кончик карандаша посмотрела на психолога.

― Он… прикасался ко мне, ещё до того, как я даже узнала его имя. ― (Гетман выжидающе смотрел а меня, внимательно слушая), ― Ну, не то чтобы прикасался, просто… просто, пару лет назад, когда я только переехала и пошла в новую школу, он можно сказать поймал меня, не дав упасть, ― рассказала я. Он вообще со странной регулярностью это делает. Когда я поняла это, мне стало не по себе. И речь не только о последнем времени, я в принципе неуклюжая и он не однократно спасал меня от действия земного притяжения в школе.

― На тот момент фобия проявлялась более интенсивно?

― Да, и едва ли я могла реагировать адекватно. Не то чтобы я сейчас адекватна в этом вопросе, но в сравнении с тем временем, сейчас я точно более сдержанна.

― Шок? ― спросил мужчина, ― Долгое время никто не дотрагивался до тебя, и тебя шокировала та ситуация?

― Да. Это шокировало, ― пробормотала я, немного насторожившись. Мне не очень то прельщает такое повышенное внимание к этому вопросу.

― И ты разозлилась, верно? ― предположил док. Я могла ощутить, как по мне прокрадывается напряжение и лёгкая тревога.

― Верно, ― подтвердила я.

― На кого конкретно была направленна твоя злость? Может ты разозлилась, из-за страха? ― спросил он наводящим ровным тоном. Эта интонация его голоса, заставляет нервничать, и бесит, поскольку наталкивает на мысль, что ему прекрасно известны ответы на все эти вопросы, априори.

― Может. ― предположила я прохладно. Он кивнул, как бы самому себе, что только подтвердило мою теорию о его осведомлённости, и посеяло раздражение во мне. Я нахмурилась.

― Ты испугалась и спрятала свой страх за агрессией от безысходности, да?

― Наверное, ― процедила я.

― Что происходит сейчас? ― спросил док, ― Тебя шокирует, то, что он может прикасаться к тебе, не вызывая привычной разрушающей реакции?

Пару мгновений, я решала, а не послать бы его куда подальше со своими дурацкими наводящими вопросами. Потом поймала себя, на нервной дроби пальцами по поверхности альбома. Так, это вёсла. Мои долбанные вёсла, не более. Мой терапевт всего лишь подталкивает меня к осознанию, того, в чём я не мастак. Только и всего. Я перевела дыхание, возвращая рациональность, ну или хотя бы адекватность мыслям, думая, как правильно ответить.

― Шокирует, эм, отсутствие реакции.

Он сцепил пальцы в замке у рта.

― Реакция не отрицательного характера, не так ли?

― Нет. То есть, да. ― так, я запуталась, ― Не всегда… чёрт, я не знаю, она… другая. ― ответила я пробуя, свои слова, как лёд на прочность ― с опаской и крайне деликатно.

― И она тебя пугает, именно поэтому ты колеблешься в оценке своей реакции? Потому что, не знаешь её природы или напротив знаешь, по крайне мере имеешь предположения, но боишься их?

Я затаила дыхание, а может просто не могла сделать вдох. В любом случае я молчала, напряжённо смотря на Сергеича, пытаясь не выдать своего потрясения.

― Как давно зародилась твоя гаптофобия? ― спросил он не дождавшись от меня ответа.

― Очень… ― шепнула я, сквозь ком в горле. Напряжение практически вибрировало во всём моём теле, до самых кончиков пальцев. ― Очень давно.

― До девяти лет?

Мне не хватало воздуха, пространства, может ещё чего-то, чувства безопасности например.

― До, ― подтвердила я едва слышно. Психолог медленно покачал головой.

― Не надо Виктория, не делай этого, не замыкайся.

― Я стараюсь, ― я заставила себя, сделать глубокий вдох, ― Клянусь, я правда стараюсь.

Понаблюдав за мной пару секунд, док кивнул.

― Основой твоей проблемы, является конфликт между «принципом удовольствия» и «принципом реальности», происходящий в сознании. Когда конфликт достигает невыносимой остроты, ты от него «сбегаешь в болезнь», ищешь в ней спасения от диктата реальности. Неопределенность и неспособность её переносить ― вот что является гвоздём. Когда мы делаем два шага вперёд, а затем ты закрываешься от меня, происходит следующее: мы делаем три шага назад. Попытайся понять, что моя задача, анализировать то, в чём тебе сложно разобраться самой, и делаю я это не для себя, а исключительно для тебя.

― Таким образом, вы спасаете меня от самой себя. ― отсалютовала я карандашом между двумя пальцами, ― Знаю. Я просто не знаю, как это… Я не… мне этого не объяснить. Просто со мной такого не было, и я наверное привыкла, к таким ксантиппичным отношениям между нами. Я понятия не имею как и почему всё изменилось. ― пробормотала я, и посмотрела на мужчину, ― Всё? Вы закончили рассматривать мою душу под лупой? Может мы опустим наконец эту тему? Это далеко не самое важное.

― Ошибаешься, ― покачал он головой, ― Мы никогда не бываем столь беззащитны, как тогда, когда любим, и никогда так безнадежно несчастны, как тогда, когда теряем любовь.

― Фрейд наверное в гробу из-за вас извертелся… ― я осеклась, ― Что простите?

― Сильные эмоции, могут нести серьёзную угрозу, для тебя.

― С чего вы взяли что они сильные? ― всплеснула я рукой, ― И вообще, как вы можете утверждать то, в чём даже я сама не уверенна? ― а ну, да. ― Ладно вы можете. ― пробормотала я сторону. Меня утомил, просто невыносимо вымотал этот разговор. Я посмотрела на часы. Слава Богам, приём почти заканчивается. Окинула взглядом свой рисунок. Жуть. Казалось бы, что страшного может быть в дереве? Просто коренастый, раскидистый дуб, но такой что мурашки по коже.

― Я это к тому Виктория, что любые твои эмоции и чувства, имеют риск доходить до крайностей. Мне бы очень не хотелось, чтобы ещё и этот пункт, приложился к остальным, в списке над которым тебе и так предстоит колоссальная работа. Каждый человек хочет любить и быть любимым ― это естественно. Как бы не развивались ваши отношения, помни, что хотеть чего-то, особенно любви ― это нормально. Но ты не должна нуждаться в этом. Просто постарайся не делать из желания, необходимость.

Я внимательно посмотрела на мужчину, укоризненным взглядом. Он хоть представляет, о чём он говорит?

― Я чёрт побери, в себе не уверенна, ещё больше чем в нём! Какие, нахрен, тут могут быть отношения? ― вспылила я, ― Извините.

― Не страшно. ― пожал он плечами, как ни в чём небывало, ― Первый человек, который бросил ругательство вместо камня, был творцом цивилизации. Я не совсем понимаю, что конкретно тебя так пугает?

Я снова нетерпеливо посмотрела на часы. Блин, ещё десять минут.

― Если ты будешь говорить с совами или змеями, они будут говорить с тобой, и вы узнаете друг друга. Если ты не будешь говорить с ними, ты не узнаешь их, а того, чего ты не знаешь, ты будешь бояться. Человек разрушает то, чего боится. Так говорила моя бабушка. Мир её духу.

― Твой страх, ничто иное, как неведение. ― кивнул Сергеич, ― Ты не знаешь, как правильно строить отношения. У тебя возникают мысли, которые мешают тебе быть счастливой. Тебя преследует убежденность, что горе, беда, страдание ― это расплата за то, что ты была когда-то счастлива. Именно поэтому ты убеждена, что твоя проблема и любовь для тебя несовместимы. Но это заблуждение Виктория, реальность обстоит иначе. Тебе определённо нравится о нём думать, ты вкладываешь в это энергию и силы… но почему эти мысли кажутся тебе бессмысленными и вызывают одновременно грусть и панику? Ты думаешь, что скорее всего это не взаимно?

― Не знаю. Возможно. ― ответила я бесстрастно. Я серьёзно посмотрела на мужчину. ― Как по вашему я могу быть уверенна, что такой человек как я, может привлекать того, кто, привлекает меня?

― Такой, это какой, Виктория?

Этот разговор когда-нибудь закончится? Я вымучено вздохнула.

― Предугадать моё настроение, титанический труд даже для меня самой! Стоит ли говорить об окружающих?

― И тем не менее, мне кажется ты слишком критично относишься к себе. ― он нахмурился, ― Даже чересчур критично. То, что ты берёшь в расчёт, свои психологические проблемы, то что ты вообще хотя бы о них задумываешься ― это безусловно хорошо. Но, вот то, что ты выводишь их, вперёд себя ― плохо. Не они должны всецело предопределять твою личность. Ведь есть что-то кроме недуга? Что-то, что является положительной составляющей твоего внутреннего мира.

Я напряглась, хмуро застряв на нем взглядом. Это могло сеять смятение во мне. И вызывать панику. И боль. И панику.

― Нет там ничерта положительного, ― бросила я резко.

На долю секунды он сменился в лице, но быстро смёл шокированное выражение с лица, возвращая свой прагматизм.

― Ты отдаёшь себе отсчёт, что это не так? ― уточнил он удерживая мой взгляд.

― Мне и без того хватает инсинуаций и самообмана, ― скривилась я, болезненно, ― Хоть тут-то, давайте смотреть правде в глаза: во мне нет ничего хорошего.

― Вот это-то как раз таки и является самообманом, если не сказать большего. ― заявил он без промедлений, ― По какой причине выстроилась такая негативная позиция к самой себе?

Он что серьёзно, чёрт возьми?

― Большую часть моей жизни, меня мотает из огня в полымя, просто потому, что я не умею справляться со своей грёбанной жизнью, я даже с собой справляться не состоянии, со своими собственными мыслями и эмоциями! Я всё равно ломаюсь, сдаюсь бессильной злости или ещё какому-нибудь угнетающему больному дерьму, и перечёркиваю всё к чертям, деградируя из человека в эгоистичное и лицемерное ничтожество, безвольно прожигающее жизнь в себе, только ради того, чтобы забыться и выжечь дотла что-то внутри. Что это по вашему, хорошие качества? ― процедила я, по возможности сдержано, ― Не смешите меня. Я думала мы уже касались этой темы, не так ли? Зачем её снова поднимать, я не понимаю? ― всплеснула я рукой, откидываясь назад. Мужчина медленно покачал головой, проницательно смотря на меня, ― Не в этом дело. Первопричина затяжной депрессии в подростковом возрасте уже была, она-то и привела к конфликту. Я так понимаю, этот конфликт кроется именно за тем рубежом до девяти лет и первого кризиса, который ты так яростно охраняешь? ― предположил док. Иногда он бывает пугающим, до чёртиков пугающим. Мой разум швырнул в меня чёрный лист ― мою чёрную карту. То, что стёрлось из моей памяти.

Чёрт! Стоп! Нет!

Я резко выдохнула, осознавая, что стою у края. Я беспомощна перед этой пропастью, пока что это слишком страшная тропа, я точно хочу её исследовать. Я отвернулась, отвлекая себя, рисованием. Гетман молчал, и я невольно подняла глаза. Док внимательно смотрел в мои глаза, ещё пару мгновений, поняв, что давить на меня сейчас опасно, он вздохнул, капитулируя.

― Сказать тебе, что вижу я? Я вижу работу над собой. Она не фантомная ― вот что важно. Ты не просто стараешься, Виктория, ты ходишь по битому стеклу, но делаешь то, что считаешь нужным. Тот факт, что ты вообще видишь свои проблемы и не отрицаешь их, уже достоин уважения. Признание проблемы ― половина успеха в ее разрешении. Тебя заботит будущее? Строй сегодня. Ты можешь изменить все. На бесплодной равнине вырастить кедровый лес. Но важно, чтобы ты не конструировал кедры, а сажал семена.

― Антуан де Сент-Экзюпери? ― усмехнулась я. Он подумал пару секунду.

― Ты пытаешься оградить от себя всех, ведь так?

― Не знаю. Наверное. ― я вздохнула, стуча карандашом по подлокотнику кресла, ― «Я не хочу делать тебе больно, а чем больше я лезу к тебе, тем тебе больнее…»

― «…И не хочу, чтобы ты делал мне больно, а чем больше ты меня отталкиваешь, тем больнее мне.» Волхв. Ты много читаешь. Это способ уйти от реальности?

Задумалась. Домик на дереве ― мой священный храм. Гитара ― моя исповедь. Кисть ― моя правда. Книги ― моё убежище.

― Думаю, что художественная реальность ― это мой способ спрятаться.

― Хорошо.

Недоумённо на него посмотрела.

― Хорошо?

― Хорошо, что ты это осознаёшь. Сколько тебе было лет, когда ты поняла, что не в порядке?

― Ну если Фрейд прав, и в тот момент, когда человек начинает задумываться о смысле и ценности жизни, можно начинать считать его больным… Лет в 13 наверное.

Он посмотрел на альбом на моих коленях.

― Работая с психологами, раньше, ты показывала свои рисунки?

― А я работала с психологами раньше? ― усмехнулась я, прорабатывая детали рисунка, ― Да и что бы это дало?

― Многое. Говорить за нас должны наши полотна. Мы создали их, и они существуют, и это самое главное.

― Ван Гог.

― Это как отражение того, что скрыто. И это многое меняет и объясняет. Знаешь почему Ван Гог отрезал себе ухо?

― Он больше не мог выносить шум в голове, ― ответила я.

― Как часто у тебя возникают шумы?

― Часто.

Посмотрела на часы на стене. Минутная стрелка двигалась слишком медленно.

― Странно, думал, это был эффект от неправильных препаратов, ― пробормотал док, ― Какого цвета крыша у твоего дома?

― Вам виднее. ― проговорила я следя за секундной стрелкой, ― Простите?

Он спросил, то что спросил? Или мне послышалось? Он выжидающе на меня смотрел. Вот так прикол. Я не могу точно ответить. Вроде синяя, но не исключено, что всё-таки тёмно-зелёная.

― Ладно, вот как мы поступим. ― он склонил голову чуть в лево, просматривая свои записи, ― Начни вести дневник.

― Это ещё зачем? ― насторожилась я.

― Меня беспокоит, что в последнее время, ты серьёзно теряешь чувство реальности. У тебя есть прогресс и утратить его не хотелось бы. Сдвиги нужно фиксировать, иначе в этом нет никакого смысла. Всё просто.

― Ну я бы не была в этом так уверенна. ― пробормотала я, нахмурившись. Вот только этого не хватало… Я завошкалась на месте, чувствуя внезапную неуютную тревогу. Сергеич несколько изучающе на меня смотрел.

― Ничего сверх возможного, просто каждый вечер описывай свой день, отношение к нему, события.

― Это… обязательно? ― решила я уточнить. Он кивнул.

― Очень желательно.

― И вы будите это читать?

― Разумеется, ― подтвердил психолог, реально не въезжая, в суть сей проблемы. Я тоже не особо-то сильна в её объяснении, но ещё более я не сильна в изложении мыслей, и вообще в мыслях я не сильна. Я попыталась улыбнуться.

― Я не… Нет. ― отрезала я, неожиданно резким и острым тоном. Док повёл бровью, скорее задумчиво чем удивлённо, но более никак своей реакции не выдал.

― Виктория, ты должна научиться концентрироваться. ― заявил он решительно. Многозначительно ткнула пальцем в альбом.

― Я умею концентрироваться, ― возразила я.

― По средством искусства ты пропускаешь свои проблемы и тревоги, через себя. Я же говорю о том, что вокруг тебя. Ты должна уметь концентрироваться на окружении, на реальности. К тому же это даёт весомое преимущество в переоценке мыслей, что влияют на твоё состояние, ― гнул свою линию психолог. Да, блин…

― И это единственный способ? ― спросила я, скептически.

― Нет, но к более кардинальным мерам, я боюсь ты не готова.

― Например? ― поинтересовалась я наводящим тоном.

― Социальная занятость.

― Социофобия ― не моя проблема. ― отмахнулась я.

― Разве? ― усомнился док, ― В свете последних событий, это рискует стать твоей проблемой. Ты забросила работу. Ты ведь играла на гитаре, верно?

Если я вернусь на работу в бар, то вся терапия коту под хвост. Слишком уж много там, соблазнов для моей гипомпниакальной составляющей.

― Травма. ― нашла я отговорку и угрюмо усмехнулась: ― Но огромное спасибо что напомнили. Очень мило с вашей стороны, ― процедила я в сторону, ― Выстоять на сцене целый сет, минут в сорок длинной, не так-то просто, когда твоя кость собрана по кусочкам и посажена на спицы.

― Допустим, но ты не торопишься чем-то это заменить, и занять своё время. ― настаивал мужчина. Холодно посмотрела на него.

― Я так не думаю. Я начала рисовать, и со стабильной регулярностью посещать приёмы дорогостоящего шарлатана.

Шарлатан глухо усмехнулся, качая головой.

― При этом социально ты мало задействована. Даже меньше чем, до того как стала посещать приёмы дорогостоящего шарлатана. ― передразнил он мою реплику.

― Значит вы не справляется со своей работой. А вообще-то я не стала от этого более замкнутой, чем обычно, так в чём проблема, я не понимаю? ― всплеснула я руками.

― Вероятно, ты просто не замечаешь этого, ― спокойно предположил док. Я раздражённо закатила глаза к потолку.

― Вас послушать, так я прямо чёртова отшельница, что никоим образом не является правдой, ― возмутилась я. Он прищурился, размышляя. Если он сейчас скажет хоть слово про институт, в который я даже не пыталась поступать, я пошлю его.

― Твоя позиция сейчас, это чистое проявление замкнутости, нежелания взаимодействовать с людьми.

Я сжала переносицу пальцами.

― Это, не замкнутость, ― процедила я, ― У меня есть варианты, чем заняться, но из-за Ра — а-а-а… короче нет у меня социофобии! ― выкрутилась я нервно. Он не в курсе, что моя проблема, и его бывший клиент носят одно и то же имя. Гетман, работает в школе соцработником и психологом, помимо частной практики. Гордеев, само собой был частым гостем в кабинете соцработника. В душе не разумею почему, но не надо Гетману об этом знать. Хотя, нет, знаю: я сгорю к чёрту со стыда, если в один прекрасный день он сложит два плюс два. Нет, уж спасибо. Пять минут. Пять, и я свалю отсюда.

― В общем, я всё это к тому, что прежде чем бегать, надо научиться ходить. ― сказал Сергеич, ― Радикальные меры, тебе пока что не по плечу, к этому мы обратимся позже, а…

― Да, чёрта с два! ― усмехнулась я издевательски, ― Я лучше в группе буду играть, чем буду строчить долбанный дневник! ― отрапортовала я, запальчиво.

― Хочешь пойти по пути наибольшего сопротивления? ― он кивнул, ― Превосходно.

― В чём подвох? ― прищурилась я подозрительно. Он окинул меня веселящимся взглядом.

― Нет никакого подвоха. В конце концов, ты сама будешь в состоянии оценить планку своих возможностей, в преодолении порогов. ― пояснил он.

Так. В чём фишка, док?

― Нет, это понятно. А, вот почему у вас такая хитрая улыбочка ― не очень.

― Хитрая?

― Чертовски. ― подтвердила я.

― Хм. Паранойя ― это минус.

― Хороший аргумент. ― пробубнила я, озадачено за ним наблюдая, ― Такое ощущение, что… а, поняла. ― кивнула я с укоризной взирая, на некоторых шарлатанов, ― Решили на понт меня взять, да?

― Ну разве я смею,― возмутился он скучающе.

― Только не вы, безусловно! ― усмехнулась я. Док покачал головой, строя оскорбленную невинность.

― И в мыслях не было.

― То-то я думаю, что это у меня такое стойкое впечатление, что меня обыграли, как малое детя.

Его сарказм трансформировался в простую лёгкую улыбку.

― Ты и есть малое дитя, Виктория. ― почти вздохнул док. Я раздражённо простонала.

― Ради Бога, я даже и не помню, как это, быть ребенком!

― В этом-то и проблема. ― сказал он, и его голос звучал опечаленно, ― По каким-то причинам ты пропустила этот период жизни, поэтому в эмоциональном плане ты даже не подросток, а ребёнок. Причём довольно упрямый, капризный, и эгоистичный. Но каким бы ни был ребёнок, он более ранимый, восприимчивый и эмоционально многосложный. Он непоследовательный и хрупкий в своих чувствах, чем и отличается от взрослого человека. Особенно, если этот ребёнок живёт в человеке и без того сложной возрастной стадии как у тебя ― это создаёт гораздо более мощный эмоциональный диссонанс, чем может показаться на первый взгляд. ― сказал мужчина, вызывая у меня смех, вероятно нервный.

― Ваши бы слова да моей маман в уши, лет так восемнадцать назад.

― Готова это обсудить? ― тут же оживился психолог. Я ужаснулась, нервно улыбаясь.

― Ни в коем случае! Время, Александр Сергеевич, время. ― намекнула я на своё освобождение. Он взглянул на часы, на своей руке. Подумав немного, согласно кивнул.

― Хорошо. Дневник? ― поинтересовался он чуть щуря один глаз. Я поднялась убирая альбом и карандаши в сумку, ухмыльнулась доку.

― Пристрелите меня. ― пробормотала я почти всерьёз. Он хмыкнул, скрестив руки на груди.

― Рискнёшь? ― усомнился психолог. Я перебросила лямку сумки через плечо.

― Было бы чем.

― Хотелось бы верить.

С укоризной на него посмотрела.

― Очень приободряюще, ничего не скажешь… ― покачала я головой. Док развёл руками.

― Это твоё решение, не моё. Я предлагал дневник.

― Сдаётся мне я нерационально распоряжаюсь решениями. Мне стоит спорить с вами на деньги! ― сказала я задумчиво. Он с ужасом улыбнулся.

― Боже упаси. Зная твой упрямый нрав, Виктория, я рискую умереть нищим. ― потешался док.

― Уверяю вас, с доходом только от моего лечения, нищета ― это вообще последнее, что вам грозит, ― заверила я с сарказмом, ― Значит давайте подведём итог: если я воплощаю в жизнь треклятую тактику с социальной занятостью, к дневнику мы никоим образом не возвращаемся, я всё верно поняла?

Мужчина склонил голову чуть вправо, размышляя.

― А ты в самом деле так уверенна? ― спросил он серьёзно. Серьёзно?

― Никаких душеизлияний на листах! Мне вас более чем предостаточно.

― Дерзай. ― хмыкнул док. Я улыбнулась.

― И вам не хворать, Александр Сергеевич. ― у самого порога развернулась на пятках, ― И да, всё таки вы лучший из дорогостоящих шарлатанов. ― задумчиво постучала пальцем по губам, смотря в потолок, ― Что-то в вас определённо есть…

― Рад слышать. ― кивнул он лениво, ― До среды?

― До неё. ― отсалютовала я двумя пальцами.

* * *

Я отправилась по обещанному пути, держась за курсив, странного и самого настоящего пари, толи с доком, толи с самой собой. Я знала где они репетируют, не знала лишь, что меня может ожидать.

Больно и мучительно медленно, я переступила порог старого закрытого бара, что приносил когда-то доход Раевским. Переступила порог и тут же вписалась в барьер. Я в тысячный раз прокляла саму себя за то, что повелась на провокацию дока. Это просто нереально. Подсознание ― стерва, обвинительно качало головой, сверля меня, да-ты-сошла-с-ума-взглядом. И кажется Гетман, что б его тоже, оказался прав, я совсем позабыла, как раньше со всем этим справлялась. Как я справлялась с людьми?

Неужели я и вправду решила, прибиться к некоторым музыкантам? Хорошо, хоть не к цирку. Однако, судя по тому, что в то время, как Гордеев, просто стоя спиной ко всем, заломив руки за шею, сосредоточенно взирал на небольшую сцену в противоположной части помещения, а за одним из столиков, Миша с повисшей на его плече Солой, и каким-то темноволосым парнем (предположительно ударником), тем временем, с повышенным энтузиазмом резались в «камень-ножницы-бумага», отвешивая друг другу убийственные щелбаны,― эти ребята похлеще любого цирка.

Пока я тихонько подкралась ближе к сцене, лавируя мимо запылённых столов, заметила Сашу, умирающего от тоски, за пустующим баром, отстукивая по деревянной поверхности пальцами, как по клавишам. Я попала в поле зрения, Солы. Не смотря на мои жестикуляции призывающие её заткнуться и не отсвечивать меня, она проигнорировала их все, и оживлённо взвизгнув прихлопнула в ладоши. Она спрыгнула с табуретки, приковав всеобщее (кроме него!) внимание к себе, и ко мне соответственно. Да ещё и отматерила на греческом, за то, что дозвониться до меня, можно с таким же успехом, как и до президента. Я лишь пожала плечами на это. На меня уставились четыре пары глаз. Меня сковало стеснение и неуверенность, плотными тисками. Вот, чёрт. Это сложнее, чем я думала.

Когда Сола наконец угомонилась, я как-то неуклюже махнула рукой.

― Привет… ― протянула я тихо. Все поздоровались. Все кроме него. Ударник даже представился, Ярэком, и где-то я уже его видела И да: он точно цыган, и вероятно из близкого окружения Рафа, а возможно даже родственник.

Не оборачиваясь ко мне, Гордеев, уронил руки, стоя у сцены. Мне на уши присел Миша, что-то отчаянно мне втирая с довольной-предовольной мимой, но я без понятия что, ибо я не слышала его. Не гладя на меня Раф взъерошил волосы, делая волнистые чёрные пряди дикими. Не глядя на меня… почему меня это задевает?

Надув по детски губы, Сола, пощёлкала пальцами перед моим лицом. Раф, играючи развернулся на пятка, отставив указательный палец в сторону. Выражение его лица с приоткрытым ртом, носило маску крайнего замешательства. Он мгновенно сменился в лице ткнув в меня пальцем.

― Ты опоздала, и у тебя ровно пятнадцать минут, на акклиматизацию. ― сказал он странно произнося слово «акклиматизация». Он подошёл к одному из столиков у сцены, и подцепил стопку листов. У него была странная походка, и вообще, было в его виде что-то не так…

Я стянула гитару в чехле с плеча. Проходя мимо меня, Раф выудил из стопки пару листов и молча вручил мне ноты. Затем, перевел свой подозрительно горящий взгляд, на Сашу, подходя к барной стойке.

― А ты верни мне мой виски.

Саша было отрыл рот, ― И не трынди, я знаю, что это ты увёл его у меня. ― он наотмашь приземлил стопку листов на стойку, перегнулся через неё и подцепил из-за бара полупустую бутылку с янтарной жидкостью.

Я опешила. Вот дерьмо, да он пьяный!

― Пятнадцать минут, Вика. ― напомнил он, пробуя на вкус мое имя, неестественно подвиснув. Я с ужасом окинула его взглядом.

― Не называя меня так.

― Буду. ― парировал он невозмутимо. Меня, навзничь шокированную его поведением, заволокло в неуютный саван доводя до горечи в глубине.

За что он, чёрт возьми, топит меня?

Сола кашлянула в кулак.

― Козёл. ― кинула она, сквозь кашель. Гордеев прожог её взглядом.

― Шувани. ― лениво бросил Раф. Сола скептически на него посмотрела. Затем, подозрительно уставилась на Мишу.

― Это что-то значит, или он просто лыко не вяжешь? ― поинтересовалась она, у Миши. Тот, перебрасывая гитару, через плечо, флегматично на неё взглянул.

― Это, милая, значит ведьма, и он получит прямо в лицо, если ещё хоть раз так тебя назовёт. ― он грозно уставился на Рафа. Усмехнувшись, тот засветил ему фак.

― Хас миро кар.

Думаю перевод излишен. Всё предельно ясно, по жесту.

Взяв себя в руки, пару раз сжала и разжала кулаки. Подойдя к бару, положила гитару на поверхность стойки и стала исследовать ноты облокотившись на бар.

― Итак, ты собираешься заняться чем-то кроме мата на ромне? ― осведомилась я бесстрастно, просматривая ноты, пытаясь понять, как он, чёрт подери, себе это представляет. Это практически невыполнимо.

― Чамудэв ласа, мири ило, Вик?

Я кажется знаю, как это переводится, не уверенна, но уж больно похоже на непристойное предложение. Посмотрела на Рафа, подпирающего стойку спиной. Он смотрел исключительно на меня, в дребезги пьяный, утаскивающий меня на самое дно горечи и боли, одними только словами, не до конца понятной мне этимологии, но не очень-то хорошей интонации, и всё равно отчего-то, прекрасный. Это напомнило мне времена, где мы так воевали, вышибая клин-клином.

― Вот кретин. ― хохотнул Миша, смотря на Рафа, насмешливым взглядом. Небрежно отставила большой палец в Гордеева.

― Ты его понимаешь? ― удивилась я. Некто очень смелый легко укусил меня за палец, и тут же отхватил от меня в лоб.

― Раф, ты идиот! ― прикрикнула я, обжигая его ледяным взглядом.

― Нет. ― не согласился этот идиот с терминологией, глупо улыбаясь. Я раздражённо закатила глаза к потолку.

― Ну ты же Солу понимаешь, верно? ― Миша подчёркнуто важно кивнул на Гордеева, ― Ну, вот и он не впервые в таком состоянии.

Окинула Гордеева взглядом, зацепляясь за запястья. Манжеты толстовки слегка сместились, открывая для взора фрагмент белого бутона. На нём нет браслетов? Я нахмурилась. Он должно быть не с проста так лык выкрасил.

― Хм, анестезия? ― поинтересовалась я. Раф замер и рассеянно, почти изумленно на меня уставился. Нахмурив брови, он запустил палец за ворот тёмно-серой толстовки с капюшоном, оттягивая ворот, словно от нехватки воздуха. Видимо я угадала.

― Ладно, и что это?

― Ты на самом деле хочешь это знать? ― переспросил он обжигающим лукавым тоном. Это не обещает стать простым… Ущипнула себя за переносицу, зажмурившись на мгновение.

― Я про вот этот отрывок, Гордеев. ― я ткнула пальцем в музыкальный фрагмент, в нотах, ― Почему всё так сложно, а?

― Почему… ― повторил он неспешно и как-то завороженно. Он поймал мой взгляд, смещаясь ближе ко мне, и сделал глубокий вдох, ― Дулэски мэрав тэ тут. ― он глухо рассмеялся, качая головой, ― Арманья… ― далее его речь стала ну совсем уж невнятной. Из всего этого понятно мне было только одно слово: арманья ― это проклятье по-цыгански.

― Ага? ― растерялась я, и посмотрела на Мишу. На его лице отражалась сложная лингвистическая обработка, но он ничего не сказал. Я уставилась на Гордеева.

― Это нормально по твоему?

Он как-то обречённо кивнул, осыпая волнистые пряди к лицу. Как он, чёрт возьми, собрался играть в таком состоянии? И он что всегда столько пьет, чтобы притупить боль в кистях рук? Так он и голову себе вполне удачно притупил.

― Ясно. ― буркнула я, и отложила ноты, ― Что дальше?

― Готова? Серьёзно? ― усомнился Гордеев. Я нахмурилась.

― Похоже, что мне весело?

Миша прищёлкнул пальцами.

― Спорим, скажешь?

Раф молниеносно метнул в него убийственный взгляд.

― Спорим, что если ты скажешь хоть слово, об этом, то оно станет последним?

О чём это они? Сола судя по прищуру, задавалась тем же вопросом. Миша рассмеялся над ним, вскидывая руки вверх, и чмокнув Солу, пошёл к сцене. Саша, как оказалось, давно уже там, за синтезатором, что-то настраивал. Ярэк, скучающе сидел за установкой и ловко крутил палочку в пальцах.

Что-то резко изменилось вокруг, на грани с угрозой и заискрилось азартом в синих глазах. Это выбило почву у меня из под ног.

― Не смей… ― выставила я ладонь, настороженно наблюдая за тенями, заходившими по лицу Рафа. Не знаю, чего он дам удумал, и едва ли хочу. Он спокойно отстранил мою руку, смотря на меня с высоты всего роста. Я могла видеть, в его пронзительном взгляде, спешные расчёты. О чем он думает? Я отстранилась, на сколько мне могла позволить стойка бара. Меня ловко поймали за пальцы правой руки и резко притянули обратно, оказываясь слишком близко от моих губ, смотря прямо в глаза.

― Отпусти. ― но его походу вообще не волнует моё мнение. Я покачала головой, ― Это чертовски не тот случай, когда слушая девушку, надо сделать наоборот. ― сказала я холодно, ― Я серьёзно. Отвали, Раф, это уже даже не смешно.

Он уверенно кивнул, заправив выбившуюся прядку волос мне за ухо.

― Конечно, нет. ― согласился он спокойно. Его потемневшие глаза блуждали по моему лицу в каком-то не типичном для него выражении. На мгновение это могло казаться немой просьбой. А, в глазах что-то такое, что могло больно меня задевать. Мне кажется, пора бы кое-что прояснить.

― Не нужно этого делать. Чтобы я не говорила тебе, чтобы там ни было, не забывай отдавать себе отсчёт, что я из вчера, никогда не совпадаю с собой из сегодня. ― обозначила я границы. Он скептически ухмыльнулся, чуть склонив голову.

― Да, не сложно догадаться.

Раф, судя по взгляду, что-то решал в уме. И для него этот разговор явно не был шуткой. Это заставило напрячься, и сконцентрировать всё своё внимание на защите.

― Тебе известно, что когда ты врёшь, то часто моргаешь? ― поинтересовался он, как бы между прочим, ― Знаешь, что убивает меня больше всего? То, что ты занимаешься долбанным самообманом. Как думаешь, сколь долго ты сможешь это отрицать?

― Отрицать, что Гордеев? ― решила я уточнить, ― То, что ты эгоцентричный полигамный кобель, решивший вдруг, что я одна из твоих фанаток, которую можно затащить в койку?

Он замер. В ярко синих глазах что-то опасно вспыхнуло.

― А, то есть так ты это видишь, да? ― спросил он медленно и сдержанно, ― Ладно, ― слишком сдержанно, на грани с угрозой.

Я отвернулась смотря куда угодно только не на него. Я могла ощущать эти скачки оголённых нервов, и почувствовать край своего обрыва. Моя переменчивость в настроении меня доконает.

― В том-то и проблема. ― проговорил он в сторону, и поймал мой взгляд, ― Всё могло бы быть иначе, если бы я был кем-то другим? Так ты что ли думаешь? Когда ты наконец поймешь, что всё может изменится? Жизнь, люди, мировоззрение, всё! ― взмахнул он рукой, ― Да, всё уже перевернулось к чёртовой матери!

Это могло обжигать и это взбесило, до жуткого искажения в дыхании. Это запутывает и без тот сложную для моего взора ситуацию. Я бы сейчас многим пожертвовала, за разъяснения в исполнении дока, кроме шуток. В невозможности распутать этот клубок, меня замкнуло, и очень сильно. Я просто потерялась, запаниковала, рассыпалась на тысячи частей собралась вновь, в не том порядке, неправильно. Нельзя сшибать меня с ног, сбивать с толку, загонять в угол, растерянность способна жестоко обманывать мои ощущения.

― Хватит. ― прошипела я, ― Я не держу тебя, не прошу понимать и ничерта от тебя не жду, ― я ткнула его пальцем в грудь, ― Ты позвал меня на репетицию, я здесь. Но нет, тебе надо всё усложнить. ― рявкнула я, попытавшись отбить его руку, не позволяющую мне уйти. Ну, по крайней мере я попыталась…

Он низко склонился зависая чертовски близко от моего лица, но лишь улыбнулся, совсем чуть-чуть, улыбкой, не затронувшей его глаз. Его взгляд прошёлся по моим губам. Я боролась с головокружением и с самой собой заодно, стоически и бесстрастно вынося его близость. Это напоминало пытку ― изощренную, сладкую пытку. Ровно на столько страшную и убивающую меня, на сколько и восхитительно будоражащую. Совершенно потрясающий эмоциональный диссонанс ― внутренний конфликт, рискующий стать моей первоочередной проблемой, без компромисса и срока давности.

Всё так же неясно, почти незримо улыбаясь, он чуть склонился над моим ухом.

― Думаешь, таким образом упрощаешь жизнь нам обоим? ― прошептал он хрипло. Он немного отстранился, не смотря мне в глаза, ― Ошибаешься…

Проскользнув мимо меня, Раф, на ходу расстегнул манжеты, и подвернул рукава рубашки до локтей. И да, на нём нет браслетов, только крест на цепочке. Видимо в узком кругу, он не прячет руки. В два движения он вскочил на сцену, и забрал свою гитару со стойки.

Ладно, придётся это сделать. Я извлекла Гибсон из чехла, и на ходу перебросила ремень через плечо. Преодолев три ступеньки, взобралась на сцену, и подцепила шнур от усилителя. Отступив от микрофона, на безопасное для себя расстояние, положила ладонь на струны, и второй рукой вынула медиатор из кармана джинс. Я окинула взглядом парней за инструментами. Остановилась на Гордееве, ловко перещёлкивающего суставами пальцев. Судя по его лицу, это не очень приятное занятие. Как и в целом игра на инструменте, по крайне мере физически. Так почему он просто не откажется от этого? Я припомнила музыку, написанную им. Да, это многое объясняет. Посмотрев на меня, он положил руку на гриф, и жестом дал добро, на вступление. Я сосредоточилась, чтобы правильно уловить направление. Спешно пробежавшись по нотам в памяти, ощутила волнение и драйв. Рук сами правильно легли на струны в грифе, выбивая медиатором аккорды. Звучит потрясающе, но не достаточно, я просто не могу сообразить, почему, то запаздываю, то обгоняю. Спустя с десяток тактов, Раф, остановил игру и окинул меня внимательным взглядом.

― Долго будешь лажать?

― Это я. ― признался Миша, приподняв руку. Подумав с секунду, Раф мотнул головой.

― Нет. Вика сбилась и сбила тебя.

Я стукнула себя ладонью в лоб. Нет, у меня точно там синяк скоро будет!

― Я же просила! ― прорычала я, ― Неужели это так сложно?

― У меня к тебе тот же вопрос, ― парировал он, прохладно, ― Ладно, давай одна.

Я воспроизвела фрагмент, наступая на те же грабли. Мне пришлось подавлять растущую злость, ведь это так не типично для меня, совершать такие грубые ошибки. Психанув, грубо прервала аккорд, заводя руки за шею, в немой борьбе со своей неуравновешенной параллелью. Раф провёл ладонью по лицу, и задвинул свою гитару за спину, подступая ближе, не отводя сосредоточенного взгляда от моих рук.

― Ещё раз, ― потребовал он.

Сола сидящая на краешке сцены, что-то раздраженно пробормотала, вроде: «вот прицепился», но я не уверенна. Я проиграла ещё раз. Проиграла во всех смыслах, снова допуская те же ошибки. Это сильно фрустрировало.

― Раф, ― привлёк внимание Саша. Я хотела остановиться, но Гордеев жестом указал мне продолжать и посмотрел на Сашу. ― Посмотри на свои руки.

― И? ― не понял Гордеев. Саша вскинул бровь, смотря на него изумлённым взглядом.

― А теперь на её руки посмотри и повнимательней.

Гордеев склонил голову чуть влево, пробегаясь взглядом по грифу моей гитары. Он подступил ближе, окутывая меня лёгким мускатным шлейфом с примесью виски. Протянув руку, остановил мои пальцы, посылая ток сродни электрическому, от прикосновений.

― Стоп, подожди.

Я вздрогнула от его голоса, так близко от себя. Он закусил губу, и молча принялся осторожно переставлять мои пальцы на грифе.

― Верно. У тебя ладонь меньше моей, и пальцы соответственно тоже, ― пробормотал он сам себе, ― Вероятно проблема в аппликатуре… ― Раф мельком посмотрел на меня, ― Запоминай.

Я обратила внимание на его татуировки. Точнее на опоясывающие борозды, что они скрывают. Не удивительно, что он носит браслеты. Повреждения, на запястьях, настолько глубокие, что даже объёмные рисунки не в состоянии их скрыть, от взора. Стало так невыносимо, жаль его, что защемило в груди.

Спустя четыре такта, кропотливой реконструкции технической стороны вопроса, разительно контрастируя с лёгкими и мягкими прикосновениями его рук, я и сама уже прекрасно поняла, что он хочет, и решила закончить самостоятельно.

― Нет, я сам. ― пресёк мою попытку, Раф, стоило мне только пошевелить рукой. Он глухо хмыкнул, всецело поглаженный скрупулезной расстановкой моих пальцев, ― Особенно, если это мой единственный шанс, просто прикоснуться…

Я неровно вздохнула.

― Я надеюсь речь о гитаре. ― процедила я, укоризненно. На секунду он посмотрел мне в глаза, вскинув бровь.

― Конечно о ней.

Конечно.

Сола издевательски рассмеялась.

― Почему когда вы ребята слишком близко друг от друга, создаётся впечатление что мы вторгаемся в вашу личную жизнь, а? ― потешалась она, вогнав меня в краску. Синхронно одарили её заткнись-Сола-взглядом. На что она лишь раздражённо простонала закатив глаза в потолок.

Закончив, Раф отпустил руки зависая раскрытыми ладонями в миллиметре от мои пальцев. Хаотично пробегаясь взором по грифу, он медленно отступил. Клянусь меня повело за ним. Он вплёл пальцы в свои волосы.

― Правда, придётся совершить сложный манёвр в паре тактов, но… Пробуй.

Слуха коснулся красивый перебор струн под моими пальцами, очень кстати приводя меня в чувства. В смысле, в реальные чувства, поскольку до этого момента я не подозревала, на сколько сильно отключилась от окружения. Я применяла изменённую расстановку, концентрируя всё своё внимание. Раф кажется затаил дыхание, когда пришла очередь, того самого манёвра. Улавливая тревожную дрожь в своих руках, от перенапряжения, я практически, до судороги в кисти, преодолела какой-то поистине сверхзвуковой барьер, молниеносно среагировав и без промедлений и помарок, продолжила звуковой ряд. Один только он, уже был полноценной и восхитительной музыкой. И теперь я была вполне довольна собой, ведь это было красиво. И совершенно. И сложно. И красиво. Его голос затмил всё.

Отпустив мелодию, я встряхнула руками, оставляя гитару, свободно висеть на ремне.

― Неужели Лера могла так играть? ― пробормотала я не обращаясь собственно ни к кому. Гордеев задумчиво скривил губы, смотря на мои руки, каким-то поглощающим мрачным взглядом.

― Не могла. ― ответил он холодно и посмотрел на всех, ― С начала. ― отдал он команду. Чтобы это не значило, но это очень удивило Сашу. Поправив очки за душку, он вопросительно переглянулся с Мишей. Раевский развёл руками, пряча за невозмутимостью хитрую улыбку.

― А я вам говорил.

― Мы помним, не отвлекайся. ― одёрнул его Гордеев. По прошествии около часа репетиции, Раф повернулся к Саше и немного подступив перебросил ему флэшку. Саша медленно кивнул, принявшись, что-то набирать на синтезаторе.

― Ага… это будет интересно.

Кивнув, Гордеев, отошел от него, возвращаясь к микрофону. Вместо Ярэка, вступила скрипка, совершенно неожиданным образом кардинально меняя и преображая музыку. Я практически потерялась, едва не пропустив момент своего вступления. В припеве, обратила внимание, на изменения в музыке. И я пренепременно получу за это выговор, ибо отступления совершала я, и не из вредности даже, а просто я так чувствовала и нечего не могла с этим поделать. И да, так играть было в разы легче, так было меньше напряжения в движениях. Инстинктивно почувствовала пронзительный взгляд.

Мне конец.

Рискнула оценить обстановку, не прерывая игры, и тут же пожалела об этом. Взгляд попал точно в синие-пресиние глаза. Не отвлекаясь от игры, я лишь вымученно улыбнулась. Раф казался замеревшим, но играть не перестал, и неясно что выражающий взгляд пророчит мне неприятности, за фривольность. Музыка как всегда впивалась в меня, проходя сквозь меня, звуча глубоко внутри, перекрывая кислород. Только от звука этой скрипки, хотелось подпевать ей, чего я никогда не смогу сделать.

В его глазах, что-то скользнуло, но он отвернулся и устремил взгляд перед собой. Я задумалась над звучанием, так поразительно отличным от того, что я слышала прежде. Оно было словно легче. Как-то незаметно от себя, стала анализировать своё окружение. Посмотрела на Сашку. Молчалив, спокоен, бесспорно умён, но никогда не рисуется. Эдакий скрытый гений со светло пшеничными волосами, почти по плечи, хотя ему идёт. Прошлась взглядом по драммеру. Ярэка, я не знаю, но кажется вижу его не впервые. Он как оказалось обладатель довольно необычного цвета глаз. Тёмные глаза имеют немного фиолетовый оттенок. У людей такой встречается крайне редко. Но сказать, что либо о его личности, невозможно, он почти ничего не говорит, может быть кстати из-за акцента, но он вполне уместный, даже интересный. Свою роль как ударник, он конечно выполняет сполна, возможно характером он ближе к Мише, но я не уверенна.

Когда мои струны сорвались, громче, обыгрывая финальный фрагмент, я выбила последние удары, руки застыли над струнами, они дрожали, а скрипка проливала кульминацию. Я замерла, ожидая выговор. Гордеев, казалось окаменел, но я даже сама не поняла, как его гитара оказалась переброшена на ремне, за его широкой спиной, и он спрыгнув со сцены, ушёл к бару. Так, что я наделала? Я посмотрела на Солу, та лишь пожала плечами. Я спрыгнула со сцены, и пошла за Гордеевым, игнорируя лёгкую тянущую боль в лодыжке.

― Раф? ― протянула я настороженно, не спеша лавируя мимо столиков, ― Клянусь, я не со зла, просто…

― Нет, мне нравится. ― перебил он, что-то зачеркав на нотных листах, ― Нравится… очень.

Он завис, только глаза беспорядочно бегали по листу. Резко опомнившись, он отложил листы, и забрал бутылку с бара.

Я была в шоке.

― Шутишь?

― Так серьезен, как сейчас я бываю редко.

Да уж, такие как он, вообще одна большая редкость. Талант в притягательном обличии. Кроме шуток, он буквально излучает этот опасный шарм, при этом является редкостным козлом. Уникум, что тут скажешь. Этот композитор, злой как чёрт, но я подозреваю у него свои причины на это. Впрочем если его не травить, он вполне себе ничего. Может с ним и можно ужиться в мире.

― Ладно, и когда я услышу твой голос?

А вообще, на вряд ли конечно.

― Ты уже его слышишь. ― сказала я, подчёркнуто саркастично. Он снял гитару. Отложила свой Гибсон на стойку рядом с его Фендером.

― Да, я в жизни не поверю, что ты не умеешь петь. ― заявил Гордеев, слишком резко, заставляя меня содрогнуться.

― Почему это?

― Потому что. Неважно. Так в чём сложность?

Посмотрела на некоторых заносчивых.

― В том что я не пою, надо полагать.

― Не пою и не умею, это разные вещи.

― Так или иначе: нет.

Сощурился, подозрительно на меня смотря.

― Бесишь.

― Стараюсь.

Подумав пару мгновений, Раф утянул меня за руку в сторону сцены.

― Пошли.

Не замечая моих возражений, он утащил меня за руку к Саше у синтезатора. Он что не видит, что я против? А я чертовски против между прочим!

― Так, спокойно. ― выставил он ладонь, но руку не отпустил, ― В этом нет ничего страшного.

О, правда? В самом деле? Я хотела сбежать в домик на дереве. Прямо чёрт побери сейчас! Я бы полжизни сейчас отдала, за один только телепортатор. Чтобы, раз ― и нет меня здесь.

― Что ты помнишь? ― спросил Раф. Мне стоило помнить, какой он бескомпромиссный, подавляющий и жестокий. Всегда. Я напрасно забыла об этом.

Не дождавшись от меня ответа, он посмотрел на Солу. Голову поработил неприятный вязкий шум. Я зажмурилась. Мне отчаянно хотелось переключиться. Или отключится вовсе. До меня ещё доносились звуки и голоса. Меня это не волновало. Сквозь завесу, я различила голос Солы и Миши по моему. Меня разрывало от желания уйти, и желания сорваться. Я застряла. Не могла даже пошевелиться, чувствуя всё, словно со стороны, словно не со мной. Превосходно…

Медленно, меня повело под надёжные тени своей параллельной вселенной, заперев часть меня, где-то на окраинах сознания. Минута. Две. Тысяча. Ничего не вязалось в голове. И без того хрупкое равновесие испарилось совсем. Музыка. Она зазвучала очень внезапно, очень пугающе. Я могла отчётливо слышать своё запинающееся в разгоне, сердце. Фальшь, отчетливо проскользнула в мелодии. И ещё раз. Спустя пару грубых ругательств, и фальшивых нот, медленная односложная мелодия стала ровнее, точнее, и я сообразила. Во первых: играет уж точно не Саша. Во вторых: это композиция Say Something, в исполнении A Great Big World. И в третьих: мистер-совершенство-Гордеев ужасно играет на клавишах. Это повеселило. И это успокаивало. Я перестала дышать. Сознание ослабило свой плен и я сделала ровный вдох.

Ладно, его голос может сгладить что угодно, даже фальшивую игру. Открыла глаза, попадая чётко на дно синих сапфиров. Боль ― всё что отражалось в тёмно-синих глазах. Её не стало, как по щелчку, внезапно сменяясь весельем и на его губах нарисовалась мягкая улыбка. Вымученная. Он перевёл внимание на Сашкины ноты перед собой. Опустила взгляд на его руки, не спеша обходя инструмент. Сомневаюсь, что это то, что он может делать. И фальшивит он от части потому, что руки подрагивают в болезненной судороге. Внезапно почувствовала вину. И я даже не собираюсь пытаться, понять причину. Посмотрев на пульт синтезатора, на партию нот, пробежала глазами, уловила момент, и положила пальцы на клавиши в удачном аккорде.

Это было… тихо. Настолько тихо и странно, что меня напугал мой собственный голос.

― Так-то лучше. ― усмехнулся Раф, ― А то не могу, не буду… Я вот например играть на этой хреновине не могу, но играю ведь? Громче, Смолова, я едва тебя слышу. ― потребовал он, снова попадая мимо нот, и глухо невнятно ругаясь на сей счёт. Его и без того натянутая улыбка дрогнула и почему-то, это пробило во мне дыру. Я хотела стереть эту боль, но я не знаю, как…

Ухватившись за тончайшую нить не пойми, чего, удержала эмоциональное равновесие зависшее где-то между нервным весельем и убийственной паникой. Я еле смогла оторвать глаза от своих рук, перебирающие клавиши, чтобы прочесть текст в партии. Мои руки… дерьмо, я кажется не чувствую своих рук.

Я отняла руки от клавиш. Растерянная и сбитая с толку, посмотрела на Рафаэля. Он был в откровенном ступоре, смотря не пойми куда. Только сейчас заметила, что ребята замерли, у бара, лишь метая между нами взгляд. Миша подцепил свою и мою гитару со стойки. Саша, гитару Рафа, и направились к нам. Раф тем временем вышел из ступора, отходя от синтезатора и достал сложенный лист с карандашом, из заднего кармана джинсов. Я забрала гитару у Миши, в совершённой сомнамбуле, не представляя даже что ощущаю. Что-то зачеркав, на листе, подчёркивая и исправляя, Раф, медленно подошел к микрофону. Закончив, он прошёлся взглядом по бумаге, и отдал мне лист.

― Подчёркнутое ― твоё. ― только и пояснил он. Раф, забрал свою гитару у Сашки, и подцепил из дальнего края сцены, вторую стойку с микрофоном. Нервы взорвались внутри меня.

Что прямо сейчас, что ли?

Сашка, выждав, когда я запомню текст, скользнув за свой инструмент, запустил вступление скрипки.

Смотря исключительно на меня, что усугубляло моё и без того конфликтное состояние, Рафаэль жестом указал на вторую стойку микрофона. А у меня ноги кажется пристыли к полу. Предельно осторожно, практически крадучись и очень скованно, подошла к проклятой штуковине. Не отводя от меня взгляда, Раф, вплёл свой, бархатный, неправдоподобно роскошный голос в музыку. Понятия не разумею, как мне удалось закончить начатое. Когда музыка нашла свой апогей, Гордеев, уронил руки по швам, оставляя гитару свободно свисать на ремне.

― Неплохо. ― рассеянно произнёс Раф.

― Неплохо? ― скривился Сашка, смотря на Гордеева, а-ты-приятель-спятил-взглядом. ― Ты вообще слышал, ноты, которые она выдала? ― усмехнулся он многозначительно смотря на Рафа, поверх очков.

― Прекрасно слышал. Потому и говорю, что…

― Её голос охватывает три октавы и…. пять нот. ― перебил его Сашка и поправил очки, за оправу, ― Сопрано ― высокий женский голос с рабочим диапазон, от «До» первой октавы, до «До» третьей октавы, не так ли? Плюс учитывай колоратуру ― способности регулировать голос. А это в свою очередь значит?…

― Значит, колоратурное сопрано? ― с сомнением развёл руками Раф. Саша подчёркнуто важно отставил указательный палец.

― Лирико-драматическое сопрано высокого регистра. Она может петь достаточно низко, так же как и высоко, с таким диапазоном, при этом грубо форсировать, но совершенно без фальши. И ты говоришь… неплохо?

О, ну теперь ясно, кто кого учил нотной грамоте.

Гордеев вскинул на мгновения, руки.

― Ладно, ладно гений, задаюсь. Забавно… ― пробормотал он в сторону, ― Ты хоть что-нибудь можешь делать плохо? ― Раф посмотрел на меня, ― Нет, серьёзно, это знаешь ли никак не помогает мне держаться подальше от тебя.

Сола предупреждающе уставилась на него, откровенно забеспокоившись. Это заставило меня нахмуриться. Не обращая на Солу никакого внимания, Раф небрежно ухмыльнулся.

― Итак, теперь твоя проблема решена, и стала проблемой для меня. И больше никаких я-не-пою-выкрутасов, никто тебе не поверит, и…

Проблема? Болезненно скривившись, отшатнулась от назад.

― Странный ты человек, Гордеев. Ну, если я такая проблема для тебя, может стоит уже перестать жрать кактус, а? Просто не жри кактус и не оглядывайся, не сомневайся, не жалей! Но нет же! Ты всё подбегаешь и надкусываешь!

Лицо Рафа с каждым словом теряло выражение становясь каменным. Он медленно склонил голову на бок не на секунду не отрывая взгляда от моих глаз.

― Это не моя прихоть. ― он свесил руки с гитары, ― Она твоя, Вик.

― И не зови меня так! ― напала я, и спрыгнула со сцены, идя за чехлом от своей гитарой к барной стойке.

― Невероятно просто! ― рассмеялся он поражённо, ― Я всего лишь хотел сказать, что ты хорошо поёшь, даже лучше моих ожиданий, так в какой такой грёбаный момент, всё перевернулось?

Его руки взлетели вверх, в ответ на моё пронзительное молчание.

― Ясно. ― капитулировал он с неохотой, ― Завтра в то же время, и не опаздывай.

Игнорируя, всё это, быстро заключив гитару в чехол, я перебросила ремень через плечо, на ходу к выходу.

Стоило мне миновать около трёх метров, как перед зданием торгового центра, мельком зацепила смутно знакомую, седовласую фигуру, возле дерева, вдоль тротуара. Чуть не обронив MP3, из ослабевших от шока, рук, метнула туда взгляд поверх солнцезащитных очков, и к счастью, мне это только причудилось. Причудилось? Ага. К счастью? Вообще-то, это не есть хорошо…

Пытаясь отбросить навязчивые, пугающие мысли прошла пару улиц, в непрерывной конфронтации с какой-то бессильной злобой, стенающая до боли и бешенства, внутри. Я решила набрать доку. Телефон разрядился, подав лишь пару гудков, так и не соединив меня с Гетманом. Остервенело выругавшись, чуть не разбила смартфон, об асфальт. Сдержалась. Решила прогуляться, в надежде, выветрить, всё это из себя, пока не пришлось вырезать это.

Я бесцельно брела по улочкам небрежно распинывая опавшие листья под ногами, слушая музыку. И без того хмурое небо, не с того не с сего сверкнуло, за минуту разражаясь сильным ливнем. Мне было наплевать. Я уже на сквозь промокла и тревожная мысль не как не хотела отпускать. Кто она? Кем была для него? Я свихнусь если не избавлюсь от этого тупого, ноющего чувства внутри.

Минуточку, я уже свихнулась. И сдаётся мне я знаю ещё один способ себя унять.

Через пятнадцать минут, дождь миновал, а я уже сидела на краешке, старого, низкого моста, через речушку в роще. Тихонечко перебирая струны Гибсона, под шум плещущейся о камни воды, я вглядывалась в хмурое небо. Без подключения электрогитара, конечно, сильно металлическая и очень тихая, так что без усилителя особо не поиграешь. Но мне сильно и не надо.

Кругом на ветках деревьев было много ворон. Их всегда много вокруг меня. Как же я скучаю по своим снам, по ощущению полёта, их отсутствие не даёт мне чувства полноценности. Словно что-то умерло внутри. Без своей частички души, своего нагваля, я сама себе, кажусь опустошённой.

В память ворвался образ, навеянный песней… Я покрепче обхватила гриф гитары, воспоминания аккорды песни. Оборвала аккорд. Зависла. Странный у меня голос. Какой-то… не мой. Я помню его совершенно иным, хрустальным, тонким… детским. Сейчас же это довольно странное сплетение, на удивление в широком диапазоне.

А какой голос у Инны? Хоть убейте, ни за что не вспомню. Зато, прекрасно помню, все свои уроки, вот только она никогда не занималась со мной, предоставляя это репетиторам. Зато проверяла результаты по всей строгости. Ментально отдернув себя от грани, внезапно чувствуя себя на краю пропасти, решила не испытывать себя на прочность.

Вернувшись домой, застала Коляна, с какими-то документами, в руках слоняющегося по нашей гостиной, нервно куря. А ведь он бросил и давно. На кофейном столике стояла открытая бутылка Джека и два стакана с виски. Я насторожилась.

― Что случилось? ― я осторожно прошла в глубь гостиной. Крёстный вздохнул не смотря на меня.

― Это ты мне скажи.

Бросила взгляд на кресло. Оба на…

― Здравствуйте, ― пробормотала я психологу.

Какого хрена, он тут?

― Здравствуй Виктория. ― кивнул он спокойно. Слишком спокойно! ― Что случилось? Ты позвонила и сбросила трубку, твой телефон был отключен, когда я перезвонил, я решил…

― Проверить не болтаюсь ли я на люстре? ― отшутилась я мрачно. Гетман слабо улыбнулся, и поправил очки.

― Видимо всё уже в порядке?

― В порядке?! ― несдержанно рявкнул Колян.

Так, а с ним-то что за чёрт?

― Присядь Коля, ― авторитетно осадил его док. Я усмехнулась, стягивая гитару с плеча.

― О, так вы ещё и знакомы?

Колян, упал на диван, нагло лыбясь.

― Ну я не был паинькой в школе.

― Почему-то даже не удивлена, ― закатила я глаза, и присев на край дивана, поставила гитару меж ног, свесив с неё перекрещенные руки, ― Где Костя с Алей?

― Аля в саду, яблоню обирает, ― ответил Колян, ― Костя, не дождался тебя, и уехал, а я в шоке. Это ты сегодня с утра хотела найти? ― он протянул мне какой-то листок, достав из прочих документов. ― Батя твой, попросил меня что-нибудь найти на Инну. Ну, я и нашёл.

Он затушил сигарету в пепельнице на столике. Вообще-то я загранпаспорт свой искала, но об этом стоит помолчать. С опаской, пробежалась глазами по листу. Хватило одного предложения, чтобы разом вышибить из меня дух.

«Справка.

Выдана: Керро Инне Генриховне. 1970 г. рождения, в том, что действительно проходила курс лечения в психоневрологической клиннике, бла, бла… бля… Вот!

Диагноз: Латентная (Вялотекущая или малопрогредиентная) шизофрения.»

И походу мне не нужно было читать её историю болезни. Я видела её воочию…

Я подняла глаза на Гетмана.

― Вы надо полагать уже это видели?

― Да, ― ответил он просто. Я медленно посмотрела на Коляна.

― Ахренеть можно. Ты хоть представляешь, что с фазером моим будет, если он узнает об этом?

― Мне больше интересно, почему он до сих пор об этом не знает, ― процедил он сдержанно.

― Ну наверное она хорошо это скрывала, ― сказала я, поражённая таким открытием, ― На то она и латентная шизофрения, потому что, скрытая.

― Да и ты тоже не плохо, ― вздохнул Колян, ― Какого чёрта ты ничего не сказала?

― А я знала? ― всплеснула я руками. Колян сильно сжал челюсть буравя меня взглядом.

― Ты что, блин, не видела, что она не в себе?

― Я думала, что мне это только кажется, ― пожала я плечами, прибывая в какой-то прострации.

― Отцу, Тори! ― не сдержался Коля, ― Почему ты не рассказала об этом Косте?

Холодно посмотрела на него.

― Его не было.

― Ладно. ― он шумно перевёл дыхание, ― Ладно, мне почему ты ничерта не сказала! Почему?!

― Побоялась, ― пробормотала я угрюмо.

― Побоялась? ― он стукнул себя ладонью в лоб, ― О, Господи Боже мой… Чего?

Так вот значит откуда у меня эта привычка.

― Того, что никто не поверит мне, ― ответила я хмурясь, ― Я же говорю, что мне это только казалось.

― Я всегда был здесь, Тори, постоянно! Я видел, что с тобой что-то не в порядке, я же неоднократно интересовался у тебя, что стрясалось, чёрт возьми! Сказала б ты хоть слово, она бы и на шаг к тебе не подошла! О чём ты думала, вообще?! ― вспылил Колян. А вообще-то напрасно он это сделал.

― Это было давно! ― парировала я вторя его сокрушенный тон, ― Я вообще не думала! Что ты хочешь мне сейчас предъявить, я не понимаю?!

― Я не виню тебя, нет. ― он выставил ладонь, и тут же откинулся на спинку дивана. Он мрачно посмотрел на Гетмана. Док его проигнорировал, обратив всё своё психоаналитическое внимание на меня, от чего я крепче вцепилась в гриф гитары, под чехлом.

― А сейчас, Виктория? Как она ведёт себя?

О, да Ради Всего Святого! Что, прямо сейчас? Серьёзно?

― В какой-то момент всё прекратилось. ― ответила я скупо, смотря в сторону. Я уже и не помню, когда у неё случались приступы. Сейчас я могу сказать, что это были определенные периоды. Видимо когда она не пила таблетки, в периоды ремиссий, она была… нормальной. Но стоило ремиссии прекратится, и медикаментозное лечение начинало сводить её с ума. Наверное её неправильно лечили, что нередко приводило к рецидивам. Она срывалась…

― Что ж, это многое объясняет. ― усмехнулась я невесело, ― Не удивительно что я вот такая вот. Это… вы ведь знаете, что это значит? ― обратилась я к психологу, ― Как бы там ни было, но это шизофрения, а она передаётся генетически, Инна просто ускорила этот процесс у меня, вот и всё.

― Ну, да? ― настороженно усомнился Коля. Теперь была моя очередь врезать в него скептический взгляд.

― Она выжила своего собственного сына из ума, Коль. И ты думаешь, меня это не коснулось?

Пару раз моргнув, Колян покосился на психолога, но его взгляд был непроницаем и ни о чём не говорил.

― Значит ты не единственный ребенок в семье? ― спросил Гетман. Я лишь кивнула в ответ. Коля вдруг оживился.

― У парня была некоторая степень аутизма.

― Некоторая степень? ― с сомнением переспросил док.

― Да, я его именно таким и помню, он не был психом, замкнутым, был, тихим… эм, пугающе тихим, но психом точно не был.

Ну, давайте теперь и эту дребедень со дна достанем. Конечно! А почему бы собственно нет? Что за день такой сегодня дерьмовый, а?

― Да, какой к чёртовой матери аутизм? ― всплеснула я рукой, ― Аутизм и шизофрения между прочим, имеют некоторые общие симптомы. Например, ограничение в общении и уход в себя. Для аутизма ― это основные симптомы, а вот для шизофрении ― это как раз таки проявление её тяжелых форм. Это Инна сказала, что у него аутизм, в действительности это ничерта не так! И я вообще ни капли, не удивлена, мы дети своей матери!

― Постой, ― притормозил меня Коля, ― Ренат, он где вообще? В смысле, он жил здесь, потом уехал. О, и я знаю, что отец его погиб, следовательно у него он никоим образом быть не может, так… где он, ты знаешь?

― В какой-нибудь лечебнице, наверное. ― бросила я раздраженно и утонула. ― Честно говоря я… я не знаю. ― закончила я нерешительно.

Внутри меня распустился леденящий ужас… Я по инерции приложила пальцы к губам, второй рукой до боли в костяшках впиваясь в гитару. Так вот кого я видела…

― Мне кажется, мне не показалось… ― прошептала я смотря куда-то мимо него, или внутрь себя.

― Не показалось, что? ― спросил док, ― Ты его видела?

Напряжённо взглянула на психолога.

― Возможно.

― Когда? ― искренне изумился Коля. В голове что-то промелькнуло. И ещё раз… и ещё… заставляя меня напряжённо зажмуриться. Что за?…

― Так, ты видела его или нет? ― потребовал недоумённо мой крёстный.

Мне было не по себе, от этого. Что-то словно пыталось выплыть наружу. Что-то, что когда-то мой мозг спрятал от меня, защищая от шокирующей информации. Всё это не так. Свет, театр… Мерцание замерло. Холод. Я кожей ощутила, холод, даже мурашки по коже побежали. И всё прекратилось, оставляя лишь пустоту, словно белые мазки на тёмном полотне.

― Не знаю. ― посмотрела на дока, ― Я плохо помню его, как и вообще своё детство. Многое словно стёрто и похоже на смонтированную плёнку, ― снова перевела взгляд на Коляна, ― ну знаешь… когда от режиссерской версии отрезают половину, и склеивают то, что осталось. И многое пропало, а что осталось могло перевернуться в моей голове неправильно.

Лицо Коляна носило выражение от удивления, до печали.

― Коля, ― привлёк внимание док, ― могу я тебя попросить…

― Да… конечно. ― опомнился крёстный, ― Кстати! ― он нырнул в карман серых спортивных трико, и звеня подцепил ключи от машины. Он перебросил их мне. Поймала. Пропала.

GT. Это ключи, от чёрного Шевролет Камаро. Неопределенно подняла на него глаза.

― Ещё раз разобьёшь, и я за себя не ручаюсь! ― отшутился он мрачновато, ― Я пойду Але помогу, если понадоблюсь ты знаешь где меня искать, ― добавил он не видя моего ступора.

Отец отдал мне GT? Кажется, я знаю почему. Во первых: он обещал мне эту машину. Во вторых: с некоторых пор, эта та машина, управлять которой я буду осторожнее. Умно.

Колян ушёл во двор, нервно взъерошивая светло-русые волосы, рукой. Вздохнув, посмотрела на Сергеича.

― Серьёзно? Вы намеренны провести сеанс прямо здесь?

Он слегка развёл руками.

― Почему нет?

― А как же ваша номенклатура? ― поинтересовалась я, иронично, намекая на записи что он ведет.

― Она мне не нужна. ― док посмотрел в сторону, ― Это он? Тот самый рояль?

Не отслеживая его взгляд, неопределенно хмыкнула.

― Он, окаянный… Всё помните, значит?

― Не забываю. ― подтвердил он. Я поёжилась, неуверенная в своих ощущениях, после всех этих потрясений. Забудешь такое, как же.

― Тебе некомфортно здесь? ― заметил док. Уверенно закивала.

― Очень. Давайте пожалуй уберемся отсюда.

― Хорошо. ― согласился психолог.