Джейн закрыла глаза и представила, как лежит на пляже, обласканная теплыми лучами солнца, и потягивает ледяной «маи-таи». Она заставила себя поскорее отрешиться от лязга решетчатых дверей в утробе тюрьмы и постаралась оживить в воображении успокаивающий шепот волн.

Ей даже удалось почувствовать вместо тяжелого затхлого воздуха, пропитанного тюремной дезинфекцией, легкий и свежий ветерок с ароматом имбиря.

— Сандерс!

— М-м-м?

Джейн позволила ленивой улыбке тронуть уголки губ. Окликнувший ее глубокий, звучный, как у героев вестернов, голос был ей по душе.

— Эй, проснись, Сандерс! Не спи на работе. Большая мускулистая рука осторожно сжала округлое плечо Джейн, приглашая, ее из страны грез в пустую маленькую комнатку с холодным цементным полом.

— С возвращением.

Рон поставил свой стул напротив.

Джейн села прямо и повертела головой, разминая затекшую шею.

— Который час?

— Уже пять.

Серые стены женской тюрьмы, грязные окна, поношенная одежда обитательниц, которых они с Роном встретили в холле, — все было скучным и безрадостным. Даже самого бесчувственного человека эта обстановка повергла бы в уныние.

Джейн и Рон прибыли сюда в начале четвертого и смогли узнать только, что женщина, которую они хотели видеть, увезена в родильное отделение. Ждать пришлось в приемной тюремного изолятора. И пока Рон, уставший от вынужденного безделья, расхаживал по комнате, Джейн решила отвлечься и помечтать, чтобы отогнать подступающее удушье.

— Похоже, я задремала, — застенчиво пробормотала она. — Извини, пожалуйста.

На лице появилась и пропала легкая улыбка.

— Ничего. Это бывает после тяжелого дня.

— Узнал что-нибудь о Марии?

— С минуты на минуту разродится.

Жесткие складки в уголках рта разгладились, и Джейн поняла, что Рон волнуется.

— Как она?

— Не очень, судя по выражению лица того парня, с которым я говорил.

— Лучше бы они посадили охранника, который бросил ее, и закинули подальше ключи от камеры, вместо того, чтобы переводить его в другую тюрьму.

— Мария отрицает, что ее изнасиловали.

— А ты не пытался повлиять на нее, чтобы она изменила показания?

— Конечно, пытался. — Рон насмешливо фыркнул.

Джейн окинула его взглядом — измученный человек, который часто доводит себя до изнеможения и не хочет в этом признаться. Кто-то должен убедить его, что надо щадить себя, подумала Джейн. Кто-то любящий, кто увидел бы в нем живого человека из плоти и крови, а не винтик в судебной машине.

— Ты был так же жесток к себе и на гонках? — спросила она небрежно.

— Гонки были моей работой. Жестокость тут ни при чем.

— Но ты стремился быть лучшим.

Рон уставился на сырое пятно, проступившее на штукатурке стены: его глаза сузились и густые жесткие ресницы почти сомкнулись.

Джейн всегда мучил вопрос, вспоминает ли Рон о тех временах, когда роковое решение еще не изменило всю его жизнь, а тело и дух еще не были искалечены.

— Ты хочешь знать, рассчитывал ли я на победу всякий раз, когда заводил машину? Нет. Проигрыш — это часть науки побеждать, и я всегда мог сказать себе, что меня ждет следующая попытка. А такие люди, как Мария, имеют лишь один шанс на победу.

— Но ты не мог всегда надеяться на успех, — тихо сказала Джейн.

Рон медленно повернулся, и их взгляды встретились. Его глаза казались кусочками черного льда.

— Ты хочешь сказать, что не рассчитываешь помочь каждому ребенку, который появляется в твоем кабинете?

Его губы иронично изогнулись, и Джейн подумала, что он был бы потрясающе красив, если бы хоть раз позволил себе улыбнуться настоящей искренней улыбкой.

— Много лет назад я научилась не требовать от себя невозможного. Но признаюсь, что верю в чудеса, даже в исключительно трудных случаях.

— Не обижайся, Сандерс, но лично я уже давно понял, что доверять не себе, а чудесам — занятие для дураков.

Его голос стал твердым, как гранитная плита. Как стена, которую он воздвиг между собой и своими чувствами.

— О, ты типичный адвокат! — Она дразняще улыбнулась. — Перевернул мои слова с ног на голову.

— Кто, я?

— Да ты. Я говорю о том, что можно верить в чудеса, а не о том, что на них следует надеяться. — Она покачала головой и прищелкнула языком. — Это не одно и то же, между прочим.

— А это важно?

— Конечно, важно!

Он приподнял брови и пристально, с насмешкой, посмотрел на Джейн.

— Почему?

— Хотя бы потому…

— Мистер Бартон? — Их прервал усталый, надтреснутый голос. Лицо женщины было взволнованным, а одежда врача-хирурга — безукоризненно белой.

— Да?

Рон, мгновенно насторожившись, вскочил на ноги.

— Я — Этель Фостер, врач Марии.

Рон протянул для пожатия левую руку, на что женщина, слегка удивившись, протянула ему свою.

Без руки, с широкими плечами, он казался немного кривобоким. Джейн уже привыкла к нему, но видеть это впервые было трудно.

— Мария сказала, что вы человек слова, и потому ждала вас, — сказала доктор со слабой улыбкой. — В отличие от меня.

— Вы циник, доктор?

— Просто имела дело с адвокатами.

— Но не со мной.

— Время покажет, мистер Бартон.

Джейн, заметив, что доктор Фостер чуть улыбнулась, присудила очко Рону.

— Доктор Фостер, это доктор Джейн Сандерс. Она детский психолог, и я пригласил ее сюда представлять интересы ребенка.

— Понимаю.

Доктор повернулась к Джейн пожать ей руку, и та увидела темные тени под глазами и усталые морщинки вокруг полных бледных губ. Слишком большая ответственность, слишком много волнений и слишком мало сна, профессионально определила она, чувствуя духовное родство с этой женщиной.

— Я полагаю, ребенок уже родился? — мягко спросила Джейн.

Доктор Фостер кивнула.

— Около тридцати минут назад. Мы только что перевели Марию в палату.

— Как она? — поинтересовался Рон.

— Неважно. У нее было обильное кровотечение, да и долгие роды подорвали силы. Уровень лейкоцитов в крови опасно низок, он не поднялся даже после многократных переливаний.

— А ребенок? — быстро спросила Джейн.

— Слава Богу, нормально. Девочка. Шесть фунтов пять унций. Рефлексы нормальные, реакция тоже.

Рон встревожился.

— Очень маленький вес, по-моему.

— Как обычно у тюремных детей, — объяснила доктор Фостер с ироничной улыбкой.

— Сможет ли мать сама кормить ребенка?

Джейн подумала о первых днях жизни девочки.

— К сожалению, нет. Не только потому, что это против правил. Мария слишком слаба.

Во взгляде доктора Фостер сквозило отчаяние врача, который сделал все, что мог, и тем не менее проиграл.

— Мы можем ее увидеть? — спросил Рон.

— Обычно в таких случаях я отвечаю — нет, но она очень ждала этой встречи. Может быть, разговор с вами заставит ее меньше тревожиться о будущем девочки.

Рон выглядел смущенным, но решительным.

— Нам следует еще что-нибудь знать, прежде чем зайти к ней?

— Только то, что она очень слаба физически и еще больше угнетена эмоционально. Старайтесь не расстраивать ее, насколько это возможно.

Быстро повернувшись, доктор повела их в палату.

В комнате, рассчитанной на две кровати, стояли четыре, и одна и них была отделена от других занавесками.

Солнечный свет, падавший через решетку единственного окна, казался неприятным и резким. Все остальное было каким-то тусклым. Как и в тюремной приемной, здесь не было ни книг, ни цветов, ни единой картины на стене.

Доктор, чуть помедлив, отодвинула одну из занавесок у четвертой кровати. На ней лежала молодая женщина, сама больше похожая на ребенка, чем на многодетную мать. Длинные темные волосы спутались и потеряли былой блеск, а некогда красивый рот обметала лихорадка. Запавшие карие глаза, прежде горевшие огнем девичьих мечтаний, теперь были обведены тенями и полны безмерной усталости.

Рон наклонился и взял ее за руку.

— Привет, маленькая мама, — сказал он с грубоватой нежностью, что слегка кольнуло Джейн. — Как ты?

Бледные губы Марии дрогнули, когда она попыталась улыбнуться.

— Не очень… хорошо.

— Я привел к тебе друга. Ее зовут доктор Джейн Сандерс, и она много знает о детях. Ты можешь ей доверять.

Мария устало закрыла глаза, а потом медленно подняла их на Джейн.

— У нее… доброе лицо. — Голос был едва слышен, нежный, как у ребенка.

— Она очень хорошая.

Рон взглядом пригласил Джейн подойти поближе.

— Привет, Мария. Мы еще не видели твою девочку, но доктор Фостер сказала, что она очаровательна.

Глаза молодой женщины на миг засветились и вновь стали прекрасными.

— Я… дала ей имя Габриэлла. Так звали мою мать.

— О Мария, какое чудесное имя. Я знаю, твоя дочка будет ему рада, когда вырастет.

— Я… надеюсь. — Печальные карие глаза наполнились слезами. — Это все, что я могу ей дать, и это так несправедливо…

Рыдания сотрясли слабое тело; она не могла успокоиться и хрипло закашлялась.

Доктор Фостер налила воды из пластмассового кувшинчика и помогла Марии напиться. Больная немного оживилась.

— Тебе не следует так расстраиваться, иначе мне придется попросить мистера Бартона и доктора Сандерс уйти.

— Нет… пожалуйста. — Мария старалась дышать ровнее. — Я должна быть уверена… Я не хочу, чтобы моя малышка выросла, как я — без образования, без будущего, способная лишь рожать детей от мужчины, которого ненавидит.

Джейн прикусила губу и посмотрела на Рона. Его лицо было жестким, подбородок вздернут, словно он приготовился к драке.

— Все это в прошлом, Мария. Ты и Джек разведены. Он не сможет больше причинить тебе зло.

— Его адвокат сказал, я никогда не смогу увидеть своих мальчиков, даже если меня выпустят на поруки.

— Это не так. Как только тебя освободят, мы вызовем его в суд и заставим дать согласие на твои встречи с сыновьями.

Джейн, уловив стальные нотки в голосе Рона, невольно пожалела злосчастного адвоката.

Мария опустила глаза, ее рука слабо теребила край одеяла.

— Джек говорит, что они ненавидят меня. Джейн, наклонилась к ней.

— Послушай, Мария. Я работаю с детьми каждый день. Большими, маленькими, печальными, пропащими — самыми разными. Но всех их объединяет одно — любовь к матери. Это редкая, прекрасная и загадочная любовь. Она сильнее, чем слова, поступки… Иногда сильнее самой смерти. Не имеет значения, что сказал этот идиот.

Слезы брызнули из глаз Марии и потекли по худым бледным щекам.

— Я люблю своих мальчиков, доктор Сандерс. Вы должны верить мне. — Ее глаза метнулись к Рону. — Скажите ей, мистер Бартон то, что говорили тому судье. Я… я хотела только напугать Джека и все — ради своих мальчиков. Я не такая ужасная женщина, как повторяли эти люди на суде. Я не такая!

Страстные слова, казалось, лишили больную последних сил. Бисерные капельки пота покрыли лоб, она тяжело дышала. Доктор Фостер встревоженно нахмурилась.

— Все хорошо, Мария, — успокаивающе сказал Рон. — Доктор Сандерс все понимает.

Он едва покосился на Джейн, но та заметила взгляд.

— Конечно, я понимаю, — сказала она очень мягко. — И сделаю все возможное, чтобы Габриэллу не забрали у тебя.

— Она… та женщина из Комиссии, которая приходила ко мне, сказала, что будет слушание о том… кому лучше отдать Габриэллу на воспитание.

— Не волнуйся, детка, — хрипло сказал Рон. — Никто не собирается отнимать у тебя девочку.

Мария не сводила глаз с Рона, словно он один мог что-то сделать для нее.

— Отец отказался от своей дочурки, — прошептала она. — Он говорил, что любит меня, но, добившись своего, решил, что я уже нехороша.

Рон наклонился к ней.

— Не беспокойся, Мария. Я буду на этом слушании. Женщину, которая приходила к тебе, ждут неприятности.

— Эта женщина… сказала, что есть много хороших семей, которые хотят иметь ребенка, и я должна отдать свою девочку. Она назвала это частным… э…

— Частным усыновлением, — тихо подсказал Рон. В большинстве случаев Джейн была согласна с решениями Комиссии по правам, но только не теперь.

— По ее словам, тебе следует отказаться от права опеки над Габриэллой? — спросила Джейн осторожно. — И ты не сможешь предъявить на нее права, даже когда снова станешь свободной?

Марии не понадобилось отвечать. Страдание в ее глазах говорило само за себя.

— Ты хочешь?.. — спросил Рои тихо и настойчиво. — Хочешь отдать девочку на удочерение?

— Я молила Святую Деву помочь мне найти хорошего человека для Габриэллы.

Лицо Рона дрогнуло, но он держал себя в руках.

— И молитва помогла?

Кивок был еле заметен.

— Я хочу, чтобы это были вы, — проговорила Мария задыхаясь. — Никого, кроме вас. Вы не такой, как другие адвокаты, как тот, который защищает Джека. Вы знаете, что значит быть одинокой и бояться. Чувствовать, что все против тебя.

Джейн заметила, как Рону становится все труднее. Марии удалось распознать истинного Рона под панцирем уязвленного, израненного жизнью мужчины.

— Все эти недели… во время суда… обо мне писали столько грязи в газетах… я молилась и молилась, чтобы кто-нибудь помог мне. Поверил, что я не такая плохая, как…

Содрогнувшись от внезапного приступа кашля, она упала навзничь, хрипло дыша.

Доктор, взяв Марию за руку, быстро проверила пульс и посмотрела на Рона. Кивнув, он достал из кармана вельветовой куртки записную книжку и ручку.

— Мне нужно имя человека, которому ты хочешь отдать на воспитание девочку. — Джейн никогда не слышала, чтобы он говорил таким мягким и добрым голосом. — И адрес, если ты его знаешь.

Странное выражение появилось на лице Марии.

— Я уже сказала, кто он, — прошептала она. — Это вы, мистер Бартон. Я хочу, чтобы вы взяли Габриэллу. — Слезы снова брызнули из ее глаз, когда она крепко стиснула его руку. — Обещайте мне… Все, о чем я прошу, не дайте Габриэлле забыть меня.

* * *

У медсестры был утомленный вид, но ее взгляд потеплел, когда доктор Фостер попросила ее показать малышку Джекобс.

— Я всегда ужасно волнуюсь, когда мне приходится заботиться о новорождённых, — сказала она, умело хлопоча возле младенца. — Хотите взять ее на руки?

Сестра опустила высокую стенку колыбельки и осторожно взяла ребенка на руки.

Джейн перекинула ремешок сумочки через плечо и глубоко вздохнула. Рон впервые видел, как Джейн нервничает. Мечтала ли она когда-нибудь иметь своего ребенка? — вдруг подумал он. Была ли замужем? Он никогда не спрашивал ее об этом. Опасно много знать о женщине. Потом хочется узнать еще больше.

— Осторожно, маленькая козочка только что насосалась молока, — пробормотала медсестра, бережно передавая ребенка Джейн. — Ну, иди, моя маленькая.

— О Господи, она не спит, — прошептала Джейн. — И такая крошка. — Тихонько засмеявшись, она пальцем отодвинула прядку черных волос со лба девочки. — Смотри, Рон, она улыбается тебе.

Ощущая себя все более неловко, Рон быстро посмотрел на кругленькое личико в обрамлении пушистого розового одеяльца.

— Я вижу одни только волосы.

Джейн удивленно взглянула на Рона. Он, прятавший свои чувства, вдруг понял, что не может больше скрывать от себя, как много значит для него Джейн.

— Она просто прелесть, — прошептала Джейн. Ее голос дрожал, глаза были полны слез. — Представляю, как тяжело бедной Марии.

— Прошу извинить меня, — тихо сказала доктор Фостер. — Я должна вернуться к больной.

Бросив медсестре быстрый взгляд, который насторожил Рона, она жестом велела ей следовать за собой и вышла.

Джейн снова почувствовала на себе взгляд. С тех пор как они вошли в эту печальную детскую, Рон неотрывно и как-то напряженно смотрел на нее. С другим мужчиной это было бы невыносимо, но от Рона она терпела все. Таков уж он был, со своим римским профилем и важной походкой.

— Хочешь подержать ее? — спросила она тихо. — Не бойся.

Теплый розовый младенец барабанил по воздуху крохотными кулачками. Опыт общения Рона с новорожденными был весьма невелик. Его племянница появилась на свет, когда он только что развелся. Тогда он вел себя, как полное ничтожество, преисполненное жалости к самому себе, пока его брат Джеймс учился менять пеленки, он беспробудно пил.

А его крестник Рон Чейн? Этот феноменальный ребенок начал говорить и ходить, практически не вылезая из пеленок. Возиться с ним было все равно, что играть со щенком. Теперь все казалось труднее. Любая ошибка, одно неловкое движение — и она может пострадать.

— Нет уж, спасибо. У тебя это лучше получается.

— Будь мужчиной и возьми ее. Она не сломается, — уговаривала Джейн, и голос ее был нежным, а глаза потеплели от чувств, которые он не позволял себе испытывать.

— Конечно, не сломается, но от меня ей мало проку, — сказал он грубовато. — Да и этой больнице тоже, так что, если не возражаешь, я подожду на улице.