1. Письмо графа Монте-Кристо

«Г-ну виконту де Монте-Кристо, Елисейские Поля, Париж, апрель 186… года.

Дорогое мое дитя! Двенадцать лет тому назад я с помощью наших алжирских друзей спас тебя от лютой смерти. С того дня утекло много воды…

Мне уже шестьдесят лет, и поэтому я должен спешить…

Много преодолел я опасностей, дорогой мой сын, боролся с людьми сильными и могущественными и выходил победителем из этой борьбы. Не устоял лишь я перед последней улыбкой твоей умирающей матери.

Вот уже пять лет как скончалась на моих руках графиня Гайде — наш с тобой лучший друг.

Тогда-то я и изменил самому себе и в первый раз в жизни заплакал как ребенок. И подумал при этом, что я не более чем человек, бессильный в борьбе со смертью.

Я одолел Вильфора, Морсера, Данглара и Бенедетто с Мальдаром, но не смог победить смерть…

С этой минуты во мне поселилось сомнение. Смогу ли я признаться тебе во всем? Признание же необходимо. Сильный, когда дело касалось кары или мщения, я оказался бессильным, желая исправить сделанное мною зло.

Где Максимилиан Моррель? Где Валентина де Вильфор, счастье которой я хотел устроить? Оба погибли в Индии в 1857 году, во время восстания сипаев.

Где Альбер де Морсер, которого я вырвал в Уаргле из когтей фанатиков-убийц? Он пал в Париже в 1851 году, в день рокового переворота, и его несчастная мать, Мерседес, умерла с горя.

И теперь я страшусь своей гордыни, за многое чувствую себя виноватым. Перед тобой, дорогой мой сын, как перед духовником своим, исповедываюсь я.

От своей матери унаследовал ты доброе сердце и кроткий характер. Я же научил тебя любить науку, вселил бодрость духа и энергию. Но, быть может, вместе с этим я одарил тебя и гордыней? Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко. Да, я уезжаю. Куда и зачем — еще не знаю сам.

Я решился поступить таким образом на следующем основании: до сих пор ты жил лишь мною, смотрел на свет и людей моими глазами, был тверд и неустрашим, потому что возле тебя был я!

Но я человек, которого не сегодня-завтра может похитить смерть. Поэтому необходимо, чтобы ты начал самостоятельную жизнь. Я вооружил тебя для нее: ты свободен, богат и достиг зрелого возраста. Начни же жить и надейся главным образом на самого себя.

В случае грозящей тебе опасности обратись к Фанфаро, который некогда спас тебя от смерти. Он любит тебя, как сына.

Кроме того, при тебе остается преданный нам сержант Кукушка.

До свидания, обожаемое дитя мое!

Благославляю тебя!

Твой отец и друг, граф де Монте-Кристо.»

 

2. Виконт де Монте-Кристо

Виконту Сперо де Монте-Кристо минул уже двадцать второй год. Он был высок ростом, строен и отлично сложен. С длинными курчавыми волосами, свежим и здоровым цветом лица и кроткими задумчивыми глазами — он был очень хорош собой.

Бледный и встревоженный, стоял Сперо у письменного стола, перечитывая письмо графа. Наконец он закрыл лицо руками и зарыдал как ребенок.

Потом он отдернул тяжелую штору, закрывавшую часть стены. Глазам его предстал поражающий своим сходством с оригиналом портрет графа Монте-Кристо.

Сперо отдернул такую же штору на противоположной, стене. Озаренная лучами полуденного солнца, на него с портрета смотрела Гайде, дочь Али-Тебелина, графиня Монте-Кристо.

Виконт не сводил глаз с портретов.

— О, дорогой мой отец! — прошептал он.— Только теперь я понимаю, насколько я бессилен и слаб… Я страшусь жизни, боюсь недостойным поступком унизить свое имя!…

Да, Монте-Кристо был прав: он сделал своего сына ученым, но не смог сделать из него философа. Сперо, дожив до двадцати двух лет, привык смотреть на все глазами отца, во всем полагаться на него, ждать от него решений.

И теперь, одинокий и лишенный опоры, он был похож на ребенка, покинутого матерью. Но вдруг, будто собрав всю свою энергию, Сперо решительно вскричал:

— Да, я буду жить! Я хочу этого! Меня не устрашит неизвестность!

Раздался звонок, возвещающий о прибытии гостя. Сперо вновь обратился к портретам своих родителей.

— О, милая матушка!— произнес он громко.— Дай мне твое нежное сердце, пыл твоих желаний и твою чистую, беззаветную любовь! А ты, отец, дай мне свою энергию и силу! Да буду я достоин вас обоих! — И опять скрыл портреты от посторонних глаз.

Вошел Кукушка, державший серебряный поднос, на котором лежала визитная карточка. Сперо взглянул на нее, и радостная улыбка озарила его лицо.

— Просите в столовую,— сказал он,— и подавайте завтрак!

 

3. Вперед

Сперо сошел в столовую, где его ждал гость. Это был молодой, высокий и хорошо сложенный человек лет двадцати пяти с открытым и веселым лицом.

Виконт протянул ему руку:

— Очень рад, что вы пришли, милый Гонтран. Не знаю, как мне благодарить вас…

— Вы слишком добры, виконт,— ответил гость, которого звали Гонтран де Собранн.

Гонтран был довольно известным живописцем.

Сперо, до сих пор не имевший друзей, горячо привязался к молодому художнику, и между ними установилась тесная дружба.

Вот как это случилось.

Гонтран написал картину, имевшую большой успех на выставке. Виконту она очень понравилась, и он послал к Собранну своего управляющего, поручив ему купить картину. Но художник наотрез отказался продавать ее.

Сперо, удивленный отказом, поехал к живописцу сам в надежде уговорить его.

— Виконт,— сказал ему де Собранн,— вы предлагаете мне двадцать тысяч франков за картину, которую я с трудом продал бы за пятьдесят луидоров, а между тем я ни вам и никому другому ее не отдам. Ваше внимание очень лестно мне, и потому я должен объясниться. С этой картиной связано у меня одно воспоминание, и потому я с ней никогда не расстанусь.

Сперо вопросительно взглянул на него.

— Не думайте, впрочем,— продолжал Гонтран,— что тут кроется какая-то драма. Ничуть не бывало. У меня была любовница, которую я горячо любил. Она страдала чахоткой. Мы часто гуляли с ней в Медонском лесу. Как-то раз до нашего слуха долетели странные, необычные звуки. Мы тихонько подошли… На лесной прогалине стояла молодая цыганка и играла на скрипке…

Никогда я не слыхал раньше подобной игры. Это были какие-то дикие, нестройные звуки, в которых слышался гнев и отзвук пережитого горя.

Долго стоял я в каком-то оцепенении… Как вдруг моя подруга склонилась ко мне на плечо, лишившись чувств. Я отнес ее домой.

Спустя неделю она окончательно ослабела и сказала мне: «Я бы хотела еще раз услышать игру той цыганки!»

Покинуть больную я не мог и поручил отыскать цыганку своим друзьям. Больная спрашивала каждое утро: «Нашли цыганку?» «Нет»,— отвечал я. Она слабо улыбалась: «Я хочу еще раз услышать ее, и до тех пор не умру!»

На четвертый день она внезапно приподнялась на постели и сказала: «Вот она! Я могу теперь спокойно умирать!»

За стеной нашего садика раздались тихие звуки — играла цыганка. Каким образом узнала больная— о том, что это пришла она?

«Позовите ее в комнату»,— сказала моя бедная подруга.

Я исполнил просьбу умирающей. Цыганка вошла и, не говоря ни слова, заиграла… тихо, чуть слышно…

Бедная моя Эме не сводила с нее глаз и ловила каждый звук. Вруг она привлекла меня к себе, обняла, крепко поцеловала и закрыла глаза. Она умерла.

В этот момент смолкла и музыка.

На этой картине, виконт, я изобразил образ цыганки, и поймите меня, что я не отдам ее ни за какие деньги.

Рассказ Гонтрана, переданный им просто, без всяких прикрас, произвел сильное впечатление на Сперо, но виконт в то время до мелочей подражал отцу и отчасти рисовался своей холодностью и невозмутимостью. Поэтому он сказал самым флегматичным тоном:

— Премиленькая история, сударь, и теперь я охотно дам вам пятьдесят тысяч.

Гонтран был поражен подобным бессердечием и повторил еще раз:

— Эту картину я вам ни за что не продам.

Сперо был тогда недоволен собой, сердился на других, на весь мир.

В какой-то момент, не поверив рассказу художника, он увидел в нем лишь уловку для того, чтобы подороже сбыть картину. Но вскоре понял свою ошибку и на третий день поехал к живописцу.

— Два дня назад я поступил крайне бестактно,— сказал он.— Прошу вас, простите меня.

Гонтран, обладавший добрым сердцем, охотно простил виконта: он ясно видел, что этот гордый юноша не более, чем взрослый ребенок, нуждающийся в опоре, в сочувствии, и полюбил его.

Молодые люди подружились. Гонтран не вызывал виконта на откровенность, зная, что со временем она явится сама собой…

— Мой отец уехал,— сказал Сперо, придвинув Гонт-рану стул и садясь сам.

Зуав подал завтрак.

— Что такое? Когда? — спросил де Собранн.

— Сегодня в ночь.

— Куда же он поехал?

— Не знаю. Он оставил мне коротенькое письмо. Вот и все.

Гонтран не выразил никакого удивления. В этой семье существовали свои порядки… Отец уехал, не простясь с сыном, а сын отнесся к этому вполне равнодушно.

— Итак,— сказал он,— теперь вы свободны и предоставлены самому себе!

— Разве прежде я был в чем-либо стеснен или ограничен? — с грустной улыбкой спросил Сперо.

— Конечно нет! Впрочем, не будем говорить об этом. Я приехал к вам с просьбой.

— Очень рад. Вы знаете, что я весь к вашим услугам.

— Еще одно слово, и вы предложите получить мне из вашей кассы миллиона два-три. Но дело не в том. Я знаю, что вы богаты, и очень богаты, но моя просьба совсем другого рода. Будьте любезны, окажите мне большую услугу.

— Говорите, я вас слушаю.

— Прокатитесь вместе со мной на омнибусе.

— Что такое?

— Не думайте, что я шучу, милый Сперо. Несмотря на ваши миллионы, на всю окружающую вас роскошь, вы несчастливы и вы… страдаете!

— Позвольте…

— Да, вы страдаете, потому что никогда не выходили за известные условные границы. Появление на империале омнибуса вы считаете чем-то неслыханным. Скажите откровенно, влезали вы туда когда-нибудь?

— Нет.

— Когда вы хотите отправиться из дому, что вы делаете? Звоните, и через минуту вам подают экипаж. В театре вас ждут в вашей ложе. В обществе все жмут вам руки: вы видите везде улыбки, точно отлитые на заказ, слышите везде одни и те же заученные фразы… И это вы называете жизнью?

— Почему? — перебил его Сперо,— почему вы раньше никогда не говорили со мной об этом?

— Потому, что я выжидал случая. Вы, миллионеры, совсем не знаете жизни, проходите мимо нее и… скучаете.

Сперо молчал. Ему было неприятно, что художник угадал истину.

— Вы говорили о какой-то услуге? — спросил он.

— Прежде всего, позвольте мне чокнуться с вами,— ответил Гонтран, налив два стакана хереса.

Виконт, во всем подражавший отцу, с детства не пил ничего, кроме воды.

В первый раз в жизни он отступил от своих правил и, чокнувшись с художником, выпил стакан вина.

— А теперь,— продолжал де Собранн,— я объясню вам, в чем дело. Во-первых, я должен сообщить одну новость, а во-вторых, я желаю кое-что у вас занять…

— Говорите, милый друг.

— Завтра я даю вечер и бал.

— Вы?

— Да, я.

— В вашей мастерской?

— Да.

— Но по какому случаю?

— Это целая история, но я изложу ее вам в двух словах. Когда я еще учился живописи в Риме, то находился под покровительством одного мецената, графа де Веллини. Теперь он приехал в Париж, и я хочу ввести его в наш кружок. В своей мастерской я устраиваю картинную галерею из произведений моих товарищей… И вот я хотел бы попросить вас, чтобы вы одолжили мне на этот вечер японскую материю и несколько турецких ковров, которых у вас так много.

— Только-то? — с улыбкой спросил Сперо.— Завтра утром я пришлю вам обойщиков, и они в один час все устроят.

— Этого-то именно я и не хочу,— с досадой ответил Гонтран, — обойщики все испортят: разве у них есть вкус? Пойдемте к вам в кладовую и выберем все необходимое. Я свяжу все в узел, взвалю на плечи и унесу домой, там я засучу рукава, возьму молоток и гвозди и все устрою сам.

Виконт в недоумении посмотрел на художника.

— Приходите и вы, голубчик,— добавил Гонтран.— Я буду очень рад.

— Но по вечерам я занят.

— Как вам угодно. Мой адрес вам известен. В числе гостей будут и женщины.

Художник ушел.

Сперо долго смотрел ему вслед — что-то дрогнуло в его душе… Перед молодым человеком открывался новый, до сих пор еще неведомый ему мир!

 

4. Дженни Зильд

Гонтран де Собранн вернулся домой и немедленно приступил к делу. Спустя несколько часов квартира художника стала неузнаваемой. Стены комнат покрылись тяжелыми турецкими коврами, китайскими и японскими материями, пестрые цвета которых вполне гармонировали с изящной меблировкой и роскошными коврами, покрывавшими пол.

На другой день к девяти часам вечера стали съезжаться гости: одним из первых приехал граф де Веллини, известный меценат и знаток искусств, о котором Гонтран упомянул в своем разговоре с виконтом де Монте-Кристо.

Граф-миллионер оказался милым и любезным стариком, приятным в обращении и весьма скромным человеком. Общее впечатление, им произведенное, было в его пользу.

Вместе с ним приехал его управляющий или секретарь — синьор Фаджиано, человек весьма неприятный. Его беспокойно бегающие глаза, безобразный шрам и вкрадчивые манеры невольно отталкивали. Впрочем, он почти стушевался и лишь по знаку, поданному графом, приближался к нему.

Вслед за графом приехали г-н и г-жа де Ларсанжи. Г-н де Ларсанжи был видным финансистом и возглавлял банк, основной капитал которого равнялся шестидесяти миллионам франков.

Де Собранн поспешил к вновь прибывшим, но эта поспешность относилась вовсе не к банкиру, а к его дочери, Кармен де Ларсанжи.

Кармен была красивой блондинкой с изящными и грациозными манерами и роскошным бюстом. Воспитанная отчасти на американский манер, она иногда высказывала известную эксцентричность, на которую, благодаря ее громадному состоянию, все охотно смотрели сквозь пальцы.

Тот, кого называли ее отцом, был высокий худощавый старик, державшийся очень прямо. Он страдал тиком, от которого болезненно кривилось его морщинистое лицо.

— Как мне благодарить вас, мадемуазель? — сказал Гонтран.— Я никак не рассчитывал, что на приглашение, посланное вашему батюшке, отзоветесь и вы.

— А почему бы мне и не посетить вас? — с тонкой улыбкой ответила Кармен.— Вы писали с меня портрет, состоите при моей особе живописцем — поэтому, подобно влиятельной принцессе, я и приехала к вам.

Она грациозно оперлась о руку Гонтрана, увлекая его в картинную галерею.

— Мне говорили,— сказала Кармен,— что вы приготовили для ваших гостей два сюрприза. В чем они будут состоять?

— Слыхали ли вы о Дженни Зильд, мадемуазель? -спросил де Собранн.

— Об этой певице, приехавшей из Лапландии или Финляндии?

— Вы ошибаетесь — она приехала из Швеции.

— Эта певица до сих пор нигде не пела, хотя я знаю, что она получила приглашение из Компьена от самого императора…

— И она отказалась,— произнес Гонтран. — Но того, в чем отказано монарху, я добился для вас…

Он слегка пожал ей руку. Кармен повернула к нему лицо, и в ее холодных голубых глазах сверкнула молния.

— Быть может, я оскорбил вас? — тревожно спросил художник.

— Нет,— ответила Кармен.— Но, кажется, меня ищет отец.

Слово «отец» она произнесла с каким-то особым ударением. В этот момент произошло нечто очень странное и необъяснимое.

Синьор Фаджиано, почти ни с кем не говоривший, расхаживал по комнатам и пристально всматривался во всех и каждого. Случайно он столкнулся лицом к лицу с г-ном Ларсанжи.

Фаджиано быстро отступил, закрыл лицо руками и при этом споткнулся и чуть не упал. Банкир невольно поднял руку, чтобы его поддержать. Фаджиано оправился, поклонился банкиру и удалился.

Быть может, все это было делом обыкновенным, но между тем Гонтран почувствовал, как дрогнула в тот момент рука Кармен, девушка быстро подошла к г-ну Ларсанжи, на лице которого не было и тени заботы.

Это обстоятельство как будто успокоило Кармен, и она сказала Гонтрану:

— А в чем ваш второй сюрприз?

В эту самую минуту слуга доложил:

— Госпожа Зильд! Виконт де Монте-Кристо!

— Вот мой второй сюрприз,— ответил художник и, обратившись к банкиру, спросил:

— Что с вами? На вас лица нет! Вам дурно?

— Нет, нет,— произнес банкир. Но… так жарко здесь… и я бы хотел… пройти на балкон… вы позволите?

И, не дожидаясь ответа, он поспешно скрылся за драпировкой.

Кармен, по-видимому, равнодушно отнеслась к случайному нездоровью своего отца, так как присоединилась к кружку дам.

Гонтран поспешил навстречу своим гостям. При появлении Дженни Зильд в зале послышался одобрительный шепот.

Высокая и стройная, с тонкой талией, в черном тюлевом платье, отделанном китайскими розами, она сразу произвела на всех впечатление.

Ее черные волосы, заплетенные в косы, уложенные в виде диадемы, оттеняли матовую белизну лица, а темно-карие глаза как-то странно мерцали.

Кто была эта женщина?

На этот вопрос никто, даже сам король репортеров, не мог ответить.

На одном из благотворительных спектаклей, в котором знаменитый баритон должен был исполнить дуэт из «Северной Звезды» вместе с певицей, произошел довольно значительный скандал.

Перед началом спектакля секретарь этой дивы объявил, что она из-за «внезапной болезни» в спектакле участвовать не может.

Распорядители спектакля обратились к баритону с просьбой исполнить вместо дуэта арию Ренато из «Маскарада», но артист наотрез отказался и удалился в фойе.

Спектакль начался, но публика, собравшаяся в театре исключительно ради своих любимцев — красавца-баритона и молодой дивы, отнеслась к нему равнодушно, ожидая дивертисмента, в котором должны были появиться ее кумиры.

В фойе на кушетке полулежал баловень публики, покуривая сигару, и на все просьбы распорядителей отвечал:

— И не просите: петь один не буду!

В эту самую минуту из прилегавшей к фойе комнаты раздались звуки пианино и кто-то запел арию Маргариты из «Фауста».

Все встрепенулись.

Голос певицы был чудный, чистый и хорошо поставленный. Все умолкли, мало того — сам знаменитый баритон поднялся со своей кушетки.

Певица закончила арию такой блестящей трелью, что все пришли в восторг, а баритон вскричал:

— Превосходно! Нашей диве так не спеть!

— Кто вы такая? — спросили женщину.

— Какой талант! — восхищались все.

Молодая женщина встала и спокойно посмотрела на вошедших.

Баритон поклонился и сказал:

— Может быть, вы споете партию сопрано в дуэте из «Северной Звезды»?

У пианино уже сидел помощник капельмейстера. Он заиграл ритурнель. Певица взяла несколько тактов дуэта, и баритон сказал ей:

— Довольно, сударыня, я вижу, что вы обладаете таким талантом, который и не снился нашей звезде.

Все согласились с мнением артиста.

— Угодно ли вам будет исполнить вместе со мной дуэт? — продолжал баритон.

— Я никогда не отказываюсь от участия в добром деле,— тихо ответила молодая женщина,— не откажусь и сейчас.

— В таком случае,— сказал обрадованный режиссер,— необходимо сделать анонс… С кем имею честь?

Баритон остановил его.

— Можно обойтись без анонса,— сказал он горячо.— Вашу руку, сударыня!

Баритон и певица вышли на сцену.

Увидев вместо своей любимицы незнакомую артистку, зрители изумились, но из уважения к знаменитому певцу не выразили никакого протеста.

Начался дуэт. Баритон, бывший особенно в ударе, превзошел самого себя, но незнакомка оставила его далеко позади.

Она показала себя более чем первоклассной певицей, а зал театра едва не обрушился от рукоплесканий восторженных зрителей. О колоссальном успехе певицы заговорил весь Париж. Да к тому же здесь подозревали какую-то тайну: после спектакля незнакомка исчезла, как метеор.

Репортеры забегали как угорелые, и лишь через сутки одному из них удалось напасть на ее след.

Певица жила на одной из улиц вблизи Елисейских Полей. В домовой книге она значилась под именем Дженни Зильд, приехавшей из Америки со своим управляющим или камердинером, которого звали Масленом. На основании этих сведений репортер сочинил целую историю с романтической подкладкой, и эта легенда, украшенная различными вариантами, в течение двух недель не сходила со страниц бульварных газет.

Самоубийство одного из выдающихся общественных деятелей отвлекло наконец внимание публики, которая забыла о певице. Но не забыл о ней репортер, доставивший первые сведения о незнакомке.

За два дня до бала у Гонтрана художник получил от Дженни Зильд записку, в которой она просила у него позволения приехать к нему на вечер и, по желанию гостей, исполнить несколько песен.

Де Собранн с радостью согласился и любезным письмом поблагодарил артистку.

Итак, в зал вошла Дженни Зильд, а за ней следовал виконт де Монте-Кристо. Случайно Сперо приехал одновременно с певицей, помог ей выйти из кареты и, входя в зал, был уже наполовину ее кавалером… При появлении Дженни Зильд взоры всех обратились к ней.

Красота певицы, окруженной такой таинственностью и наделавшей столько шума, не имела в себе ничего обыденного. Нежно сложенная, Дженни казалась нервной натурой: ее бледное лицо, черные мрачно сверкавшие глаза дышали какой-то холодной энергией.

Все поспешили ей навстречу.

Дженни коротко отвечала на расточаемые ей любезности и сразу же села за рояль.

Против нее встал виконт Монте-Кристо, не спускавший с певицы глаз.

Он, повинуясь своему отцу, который сказал ему: «Живи!», отрешился от своей замкнутости и поехал на этот бал.

Наступила глубокая тишина, и Дженни взяла несколько аккордов и запела:

Дженни умолкла. Было тихо. Никто не решился сразу грубыми аплодисментами нарушить чудное впечатление, произведенное артисткой, и лишь только когда она встала и с легким поклоном отошла от рояля, зал взорвался бурными рукоплесканиями.

Впрочем, один из гостей не двинулся с места, но на его глазах блестели слезы. Этим человеком был… виконт де Монте-Кристо.

Между тем, в одной из гостиных оживленно беседовали Гонтран и Кармен. К ним подошел Сперо.

— Вы видите,— сказал он с тихой грустью,— что я не забыл вашего приглашения, милый Гонтран.

— И хорошо сделали,— ответил де Собранн и затем продолжал: — Позвольте мне, мадемуазель, представить вам виконта де Монте-Кристо.

Сперо поклонился.

— Я в первый раз имею удовольствие встретиться с виконтом в обществе, — сказала Кармен.

— Виконт — человек кабинетный и пренебрегает нашими светскими развлечениями,— заметил Гонтран.

Сперо запротестовал, сказав несколько общих фраз.

— И на вас, мадемуазель,— продолжал художник,— и на ваших очаровательных подруг я также рассчитываю… обратите на путь истинный этого отшельника.

Кармен, недовольная тем, что виконт не оказал ей должного внимания, кивнула ему головой и отошла в сторону. Гонтран последовал за ней.

— Как он вам понравился?

— Так себе. Я хотела спросить вас об одном: этот виконт — сын графа Монте-Кристо, который имел самые невероятные приключения, всюду являлся романтическим героем и когда-то назывался Эдмоном Дантесом?

— Да.

— Скажите, мой отец был прежде с ним в каких-либо сношениях?

— Право, не знаю, но если вам угодно, то я наведу справки.

— Нет, не надо,— быстро, перебила его Кармен,— пойдемте на террасу — там не так жарко.

Была чудная лунная ночь. Издалека доносился гул никогда не умолкающего города.

— Ах, как здесь хорошо! — невольно вырвалось у Кармен.

Гонтран наклонился к ней, и среди безмолвной ночи раздался звук первого поцелуя.

Вдруг внизу в саду раздался голос:

— Берегитесь, господин де Ларсанжи, вы скоро узнаете, кто я такой.

Молодые люди вздрогнули.

Кармен наклонилась над балюстрадой террасы, но в саду было уже все тихо… Она быстро отворила дверь и сказала Гонтрану:

— Вернемся в зал!

Они вошли в бальный зал. К Гонтрану подошел Сперо и произнес поспешно:

— Мне необходимо немедленно с вами переговорить с глазу на глаз!

 

5. Предостережение

Тревожный тон виконта поразил художника. Гонтран, взволнованный сценой, происшедшей на балконе и чувствуя в себе какое-то необъяснимое беспокойство, проводил Кармен в концертный зал и вернулся к Сперо.

— Простите меня за то, что я покинул вас,— сказал он,— но теперь я весь к вашим услугам. Говорите — в чем дело?

Виконт был бледен и молчал.

— Что с вами? — переспросил художник.

— Мой милый Гонтран,— серьезно произнес Сперо,— я никогда в жизни не лгал, и поэтому прошу вас и теперь не сомневаться в истинности моих слов.

— Говорите — я слушаю вас.

— Четверть часа тому назад я стоял здесь, на этом самом месте, слушал дивный голос девушки и замечтался. Вы прошли мимо меня, заговорили со мной… Я ничего не слышал… Вдруг за этой вот драпировкой кто-то явственно произнес: «Виконт де Монте-Кристо… Берегитесь! Вы добровольно идете в приготовленную для вас ловушку, и потому еще раз — берегитесь!»

— Что это значит? Кто говорил с вами?

— Не знаю. Я тотчас поднял драпировку… за ней никого не было.

— В таком случае, это было не что иное, как слуховая галлюцинация.

— Вы ошибаетесь,— нетерпеливым тоном сказал Сперо.

— Может быть, кто-нибудь, видя вас таким задумчивым, захотел пошутить над вами? Положим, шутка глупая, но ничего особенного в этом я не вижу.

— Но тон этой фразы поразил меня своей искренностью,— возразил виконт.

— Полноте, пожалуйста, да во всей этой истории нет ни малейшего смысла! Какая там ловушка? Кто приготовил ее вам? Я? Уж не тем ли, что вырвал вас из вашего одиночества? В ваши лета, виконт, нельзя день и ночь сидеть не отрываясь над книгами. Я даже не рассчитывал на то, что вы приедете, но теперь я очень рад… Забудьте обо всех глупостях и верьте, что я душой и телом предан вам. Дайте вашу руку, и вперед, без страха бросайтесь в пучину жизни!

И с этими словами Гонтран увлек виконта в концертный зал, где в это время по просьбе гостей Дженни Зильд исполняла старинный норвежский романс.

— Да и в чем могла скрываться ловушка? — продолжал художник.— Уж не в чарующих ли звуках этого дивного проникающего в душу голоса? Или, может быть, в отблеске молнии, которая сверкает в этих чудных глазах?

В этот момент Сперо стоял как раз у рояля, за которым пела Дженни Зильд.

Глаза их встретились. Певица встала и грациозным поклоном ответила на рукоплескания своих восторженных слушателей.

— Дозвольте мне, мадемуазель,— сказал де Собранн,— представить вам одного из ваших поклонников, который желал бы иметь честь…

Виконт не сводил с Дженни глаз, которая тоже смотрела на него, ожидая, быть может, комплиментов или похвалы.

Но тут произошло нечто странное. Толпа гостей немного раздвинулась — Дженни и Сперо остались как бы одни… и вот… с одной из люстр упала свеча… Она коснулась платья певицы, и легкая материя мгновенно вспыхнула…

Крик ужаса огласил зал.

В этот момент Сперо с быстротой молнии бросился вперед, сорвал с окна тяжелую драпировку и, набросив ее на певицу, сжал ее в своих объятиях. Пламя тотчас же погасло, и певица осталась невредимой.

Дженни стояла посреди зала, на ее бледном лице еще блуждала улыбка, и она как будто не сознавала только что миновавшей ее опасности. Закутанная в малиновую драпировку, она выглядела как королева.

Сперо отошел в сторону — как отступает верующий, нечаянно коснувшийся божества.

Дженни протянула ему руку и сказала:

— Благодарю вас!

В это время из толпы, пробивая себе дорогу, вышел человек в ливрее темного цвета, по-видимому, старый слуга, хотя фигурой и выражением лица он напоминал изнеженного и самодовольного служителя алтаря.

— Вы ранены?

— Нет, друг мой,— ответила она.— Это была простая случайность, и я спасена благодаря присутствию духа виконта Монте-Кристо.

При этом она указала на Сперо.

Виконт вздрогнул: голос певицы напоминал голос того человека, от которого он получил таинственное предостережение.

Между тем, в толпе гостей заговорили:

— Кто этот лакей, принимающий столь живое участие в своей госпоже?

— Это господин Жак,— ответил репортер,— он всегда сопровождает госпожу Зильд, он состоит при ней в качестве управляющего, и его фамилия, кажется, Маслэн…

— Виконт,— сказала Дженни, обратившись к Сперо,— закончите ваше доброе дело и проводите меня до кареты…

И, грациозно подобрав складки драпировки, она оперлась о руку виконта и направилась к выходу.

Управляющий шел впереди, он был очень бледен и едва держался на ногах.

— Еще раз благодарю вас, виконт,— сказала певица, садясь в карету.— Мы еще с вами увидимся, не так ли?

Как под влиянием таинственных чар, Сперо взял протянутую руку и поцеловал ее.

С лестницы спускались гости. Гонтран с Кармен под руку шел за господином де Ларсанжи, а за ними следовали граф Веллини и его секретарь, синьор Фаджиано.

— Виконт,— сказала Кармен,— от имени всех бывших на бале дам благодарю вас… Вы показали себя героем.

Г-н де Ларсанжи закашлялся и сказал:

— Вы поступили прекрасно, виконт!

— Виконт — достойный сын своего отца,— прибавил синьор Фаджиано.

Эти слова, сказанные итальянцем, неприятным образом подействовали на Сперо… У юноши слишком были напряжены нервы и его слегка лихорадило.

Проводив своих гостей, Гонтран подошел к нему.

— Милый Сперо,— сказал он,— хотите, я провожу вас домой?

— Пойдемте,— ответил виконт,— мне душно, и небольшая прогулка освежит меня.

Он отослал карету и вместе с Гонтраном вышел на улицу.

Никто не заметил человека, притаившегося за воротами, который сжал кулаки и, следя за удаляющимся виконтом, прошептал:

— О да, ты достойный сын своего отца! Но, клянусь, недалек тот день, когда я отплачу тебе за все!

Этим человеком был секретарь графа де Веллини, синьор Фаджиано.

 

6. Старые знакомые

Маслэн и Дженни вернулись домой.

Войдя в комнату, певица в изнеможении опустилась на диван и склонила голову.

Управляющий запер дверь и, подойдя к камину, машинально стал мешать угли. Это был старый человек. Довольно толстый и приземистый, с круглым бледно-матовым лицом, он производил какое-то неопределенное впечатление.

Ему могло быть лет восемьдесят, а между тем его лоб и лицо не были покрыты морщинами. Седые волосы, коротко остриженные, припухшие глаза и какая-то нервная подвижность — такая внешность привела бы в тупик любого физиономиста. Что-то демоническое было в этом человеке.

Скрестив на груди руки, управляющий с состраданием и болью глядел на свою госпожу.

— Вы страдаете? — тихо проговорил он.

Дженни вздрогнула.

— Нет,— ответила она и затем, как бы пробудившись от тяжелого сна, продолжала:

— Вы еще раз повезли меня туда… в это общество, которое никогда не будет моим, и я никогда больше не поеду к этим людям…

— Они преклонялись перед вами, как перед королевой! — возразил управляющий и, стиснув зубы, опустил голову.

— Зачем вы мне это говорите? К чему напоминаете о том, чему никогда не бывать?

— Но все пришли в восторг от вашего голоса и таланта.

— Какое мне до этого дело! Уйдите, оставьте меня!

Тон ее был резок, почти груб. И в самом деле, по какому праву этот лакей взял такой тон? Маслэн понял это и сказал с грустью:

— Не раздражайте себя, Дженни! Вы знаете, что я всегда буду повиноваться вам во всем…

— Да, я это знаю. Простите меня — я говорила с вами резко и грубо, но вам известно, как я глубоко страдаю!

Он встал, она же простонала:

— О, почему меня не сожгло это пламя? Тогда настал бы конец всем моим мучениям!

Дженни прислонилась к стене, закрыла лицо руками и зарыдала.

У Маслэна тоже на глазах появились слезы.

Засунув руку за сорочку, он, заглушая жгучую боль, ногтями раздирал себе грудь. Маслэн любил эту чудную красавицу, которая изнемогала под бременем тайного горя. И вместе с тем он не мог утешить ее.

— Дженни… мадемуазель Дженни! Что с вами? Что случилось? Может быть, кто-нибудь вас обидел или оскорбил?

Последние слова он произнес, возвысив голос, и в его глазах сверкнула молния.

— Нет, — прошептала Дженни.

— В таком случае вы просто испугались падения свечи… ради Бога, успокойтесь, я знаю, что вас томят тяжелые и мрачные мысли… Но вы молоды, рождены для счастья! Забудьте прошлое, это необходимо, я прошу вас!

Дженни немного оправилась и смахнула с глаз слезы.

— Да, да… вы правы… я забуду, я должна забыть! Буду благоразумной, простите меня!

Она протянула ему руку. Маслэн отступил.

— Отдохните,— сказал он,— мы завтра поговорим обо всем. Вы знаете, насколько я предан вам…

— О да, знаю! До завтра. Я очень устала.

Управляющий вышел из комнаты и поднялся на верхний этаж. Он жил в мансарде, под самой крышей. Обстановка мансарды была самая скудная: железная кровать, стол, стул и чемодан, запертый надежным замком.

Войдя, Маслэн запер за собой дверь. Затем он опустился на стул и задумался. Но вдруг, вскочив, ударил кулаком о стол:

— Как же быть? Что предпринять?

Постояв с минуту в тяжелом раздумье, он вынул из кармана связку ключей и открыл чемодан. Там лежало платье и белье, а под ними — мешок и портфель.

Управляющий встряхнул мешок в руке, пожал плечами, развязал его и достал оттуда десяток луидоров, из портфеля — три стофранковых билета.

— И это все,— сказал он с горькой улыбкой.— А завтра нам надо уплатить пятьсот франков! Что с нами будет?… Что ожидает ее? Я бессилен… Бедная Дженни! С какой радостью отдал бы я жизнь за одну только ее улыбку! Впрочем, с ее талантом и красотой, если бы она только захотела… Но ей во всем мешает ее прошлое, созданное мною, и которое она не может забыть! Но я не хочу, чтобы она была несчастлива, не хочу, чтобы она умерла!

Он машинально пересчитывал луидоры и вдруг вздрогнул. Где-то раздался стук.

Управляющий поспешно бросил мешок и портфель в чемодан, запер его, подошел к двери и отворил ее настежь. На темной лестнице было пусто.

— Кто там? — вполголоса спросил Маслэн. Ответа не было.— Мне, вероятно, послышалось,— решил управляющий.

Стук возобновился: послышались частые удары в окно. Он подошел и увидел за стеклом какую-то фигуру. Неужели это вор?

Это было немыслимо — воры никогда не извещают о своих посещениях. Впрочем, из предосторожности Маслэн снял висевший на стене револьвер и отворил окно.

— Кто там?

— Человек, пришедший к вам по делу.

— Ко мне? Но я вас не знаю.

— Неужели? Да отворите же, черт побери!

Незнакомец толчком распахнул окно и забрался в комнату. Маслэн поднял револьвер. В этот момент свет упал на лицо незнакомца, и управляющий страшно вскрикнул.

— Вы? Вы… здесь? — произнес он тоном, в котором сквозило глубокое отвращение.— Уходите отсюда немедленно или, клянусь Богом, я убью вас!

— Оставьте эти громкие, не имеющие отношения к делу фразы, милейший. Убив меня, вы сотворите великую глупость: сюда явится полицейский комиссар, который вас попросит объяснить причину вашего поступка, спросит ваше имя и фамилию. При этом на свет Божий всплывет многое… А поэтому успокойтесь, сердиться вовсе не к чему… Мне кажется, что мы сразу узнали друг друга… Старые знакомые! Вот опять нежданно-негаданно встретились! Да, не везло нам с вами, очень не везло! Ну, да что об этом толковать! Не надо только падать духом, и тогда все пойдет как по маслу!

Незнакомец сел, вынул сигару и спокойно закурил ее.

— Выслушайте меня,— сказал Маслэн.— Зачем вы явились сюда? Между нами все кончено, и мы идем разными дорогами… Вы всегда были олицетворением порока, а я стараюсь как могу исправить содеянное когда-то мною зло. Я не буду вам мешать, не мешайте и вы мне… я забыл о вашем прошлом, забудьте и вы о моем… Ваше имя Фаджиано, мое имя Маслэн… вот и все, а теперь уходите, я не задерживаю вас.

Гость расхохотался.

— Мой милый Ансельмо,— сказал он,— вам, как бывшему каторжнику, такая гордость совсем не к лицу.

Ансельмо, это был он, бешено вскрикнул и произнес:

— Вы, Бенедетто, остались таким же негодяем!

— Очень может быть,— спокойно возразил Бенедетто,— но теперь дело не в том. Садитесь и потолкуем.

— К чему? Я уже сказал вам, что забыл о вас, и…

— А если я хочу, чтобы вы, наоборот, припомнили все? — медленно и с расстановкой сказал Бенедетто.

Он встал и в упор взглянул на Ансельмо.

— Я хочу,— продолжал бывший каторжник,— чтобы ты припомнил то, что произошло в Боссюэ… И с этой целью, рискуя тем, что сверну себе шею, пришел к тебе. Мне нужен свидетель, и этот свидетель — ты!

— Но если я заговорю,— вскричал Ансельмо,— то мне угрожает эшафот…

— Не беспокойся, тебя никто не тронет… Ты, кажется, стал вполне честным человеком, и поэтому отвечай на мои вопросы: да или нет. Помнишь ли ты, что произошло в ночь на 24-е февраля 1839 года?

— И он об этом спрашивает! — прошептал Ансельмо, опустив голову на руки.

— Там, в Боссюэ,— сказал Бенедетто,— за церковью стоял домик…

— Знаю… что же дальше?

— В этом домике временно проживал человек, имевший при себе до миллиона франков. Эти деньги я прикарманил и спокойно уже уходил, но мне попался кто-то навстречу…

— О, замолчите! Если в вас осталась хотя бы искра человеческого чувства, замолчите!

Бенедетто пожал плечами и продолжал тем же тоном:

— По лестнице поднимались двое… Я притаился за дверью, держа наготове нож… И дверь отворилась… Появилась какая-то фигура, и я нанес удар! Мой нож по рукоять вонзился в чью-то грудь…

— Негодяй, ты вонзил его в грудь родной матери!

— Наконец-то припомнил,— циничным тоном сказал Бенедетто. — Да, это была моя мать, но каким образом узнал ты…

— Я встретил эту женщину на дороге… в Оллиольском ущелье.

— И она рассказала тебе свою историю… Она назвала тебе свое имя?

— Да, и взяла с меня клятву никогда и никому не называть его.

— За исключением меня.

— Ни за что! — энергично произнес Ансельмо.

— И не нужно, мой милый,— со смехом сказал Бенедетто,— я только хотел проверить твою память… Эта женщина была госпожа Данглар.

Ансельмо с грустью опустил голову: он был побежден.

— Что же тебе еще от меня нужно? — спросил он. — На все твои вопросы я, кажется, ответил… Теперь ты уйдешь?

— Погоди, голубчик, дай мне побыть с тобой, когда-то нас связывала тесная дружба — в виде железной цепи!

Ансельмо задумался.

— Я вижу,— сказал он,— что ты пришел ко мне не без цели… Может быть, я могу тебе оказать какую-нибудь услугу?

— Ты, кажется, образумился, голубчик, и это меня радует. Но с чего это ты стал честным человеком? А, погоди! Ты всегда был не прочь приволокнуться за красотками, и, верно, втюрился в какую-нибудь красотку… так, что ли? Надо будет раскрыть ей глаза.

Ансельмо вскочил и схватил своего бывшего товарища за плечо.

— Послушай,— произнес он глухим голосом,— много лет тому назад я был мерзавцем и негодяем, не скрываю этого! Но теперь я отрекся от своего позорного прошлого и действительно стал честным человеком, потому что всей душой и сердцем привязался к бедному, всеми покинутому созданию. Если ты выдашь меня ей, она не переживет этого — а я тебя убью!

Бенедетто слушал все это с той же иронической улыбкой на лице.

— Все это прекрасно,— сказал он затем, меняя тон,— а теперь возьми перо и бумагу и пиши под мою диктовку.

Ансельмо машинально повиновался.

— Пиши: «24-го февраля 1839 года каторжник Бенедетто, бежавший из Тулона, убил с заранее обдуманными намерениями свою мать — госпожу Данглар».

— Это ужасно! — вскричал Ансельмо.— Я не буду этого писать.

— Я заплачу тебе, голубчик, и деньги тебя теперь выручат, так как ты сидишь без гроша.

И с этими словами Бенедетто бросил на стол десять банковских билетов по десять тысяч франков каждый.

— Я не буду писать,— повторил Ансельмо.

— В таком случае я сообщу в газеты всю правду о той, которая зовется Дженни Зильд.

Как пораженный громом, Ансельмо упал на свою убогую кровать. Затем он схватил перо и быстро написал то, что ему продиктовал Бенедетто.

— Возьми,— сказал Ансельмо, подавая ему бумагу,— возьми и молчи!

— Будь спокоен, голубчик, я человек не болтливый.

Бенедетто просмотрел написанное и прошептал:

— Даже расписался настоящим именем! Тем лучше!

И с этими словами он выскочил в окно и исчез.

— Надо бежать,— вскричал Ансельмо,— ему верить нельзя. Там, в Америке, она начнет новую жизнь, там никто не станет справляться о ее прошлом!

Он схватил банковские билеты, оставленные бывшим каторжником, и спустился в комнату Дженни: она была пуста.

Ансельмо остолбенел… а затем, как безумный, бросился на улицу.

 

7. Роковой выстрел

Гонтран и Сперо вышли из дома: была чудная лунная ночь. Парк опустел, и город мало-помалу погружался в сон.

Друзья медленно прогуливались, беседуя между собой. Вдруг до их слуха долетел звук выстрела.

— Вы слышали? — вскричал Гонтран.

— Это выстрел!

— Быть может, здесь совершено преступление.

Они бросились в чащу деревьев.

Сперо опередил товарища, и на полянке, озаренной бледным светом луны, увидел лежащую на земле женщину. Он наклонился над ней и вскрикнул: это была Дженни Зильд.

У ее ног на траве лежал револьвер. Сперо, вне себя от отчаяния, взял ее на руки и выбежал на дорогу.

— Виконт! — крикнул ему подоспевший Гонтран.— Куда вы несете труп?

— Она не умерла,-.вскричал Сперо,— нет, нет! Она дышит, она жива, и я не хочу, чтобы… она умерла!

— Но разве вы знаете эту женщину? — воскликнул Гонтран, стараясь рассмотреть лицо несчастной.

Вдруг он вздрогнул. Лежавшая на руках виконта женщина была окутана тяжелой драпировкой.

— Дженни! — крикнул художник.— Это она?

Несчастная, как будто услыхав свое имя, застонала. Друзья быстро дошли до дома виконта.

Войдя в комнату, в которой прежде жила графиня Гайде, виконт бережно опустил девушку на постель. Увидев ее мертвенно-бледное лицо, Сперо не выдержал: он упал на колени и зарыдал как ребенок.

Гонтран между тем осветил комнату и подошел к виконту.

— Милый Сперо,— сказал он,— что с вами? К чему падать духом? Разве вы не хотите спасти ее?

Сперо встал.

— Да, вы правы… мною овладело отчаяние. Но знайте, что если Дженни умрет… умру и я… потому что… я люблю ее!

Эти слова были сказаны столь искренним тоном, что Гонтран поверил.

Для этого юноши с чистой неиспорченной душой достаточно было одного взгляда и слова, и он поставил на карту всю жизнь.

— Надо срочно осмотреть рану,— сказал художник, и со всей осторожностью расстегнул корсаж платья Дженни.

На левой стороне груди виднелось небольшое пятнышко. Сперо приложил ухо к груди Дженни и долго прислушивался. Наступила томительная тишина. Наконец виконт поднял голову.

— Она жива,— тихо сказал он, добавив: — Гонтран, принесите мне из моей комнаты шкатулку — она на камине.

К виконту вернулось присущее ему самообладание. После ухода художника, в глазах которого блеснул луч надежды, он приподнял голову девушки.

— Зачем,— тихо сказал он,— зачем искала ты смерти? Неужели не думала о том, что вместе с тобой умру и я? Дженни, Дженни, ты будешь жить, и отныне никто и ничто не разлучит нас!

И, склонившись над несчастной, он поцеловал ее. Этот поцелуй был его немой клятвой.

Сдержит ли ее Сперо?

Гонтран вернулся со шкатулкой в руке:

Виконт открыл ее и достал хирургический зонд.

— У меня не дрожит рука? — спросил он у художника, протягивая ему руку.

— Нет,— ответил Гонтран.

Виконт прозондировал рану.

Эта группа была достойна кисти художника. Дженни казалась спящей, и после поцелуя виконта ее бледное лицо как бы озарилось улыбкой.

— Гонтран,— сказал Сперо,— пуля, к счастью, проникла неглубоко, я нашел ее.

Затем он достал из шкатулки пинцет. Через минуту виконт подал Гонтрану пулю, сказав:

— Спасена!

 

8. Тайна Дженни

Ансельмо, как безумный, выбежал из дома. Слезы градом текли по лицу старика. После бесплодных поисков, дойдя до набережной Сены, он сел на камень и судорожно зарыдал.

Какая страшная тайна связывала бывшего каторжника и эту обворожительную девушку?

Пятнадцать лет тому назад каторжник Ансельмо в одном из домов местечка Боссюэ, между Тулоном и Марселем, присутствовал при ужасной сцене. Сын вонзил кинжал в грудь родной матери и завладел драгоценностями в шкатулке.

Ансельмо был негодяй, но и он содрогнулся при виде этого неслыханного злодеяния и отказался от своей доли добычи…

— Уходи или я убью тебя,— крикнул он своему бывшему товарищу по каторге.

Убийца бежал, захватив похищенные деньги. Читатель помнит, как он достиг берега и как его выбросило бурей на остров Монте-Кристо.

Ансельмо же, оставшись один, склонился над трупом госпожи Данглар. Вдруг он вздрогнул.

«А если она не умерла? — мелькнуло у него в голове.— Как быть? Позвать на помощь? Но тогда его сочтут убийцей, не поверят оправданиям и пошлют на эшафот!»

Раздались чьи-то шаги. Ансельмо вскочил на подоконник открытого окна, уцепился за ветви дерева и по ним спустился на землю. Он был спасен.

После долгого утомительного перехода и больших лишений Ансельмо удалось достигнуть границы, и спустя месяц он пробрался в Германию.

В течение десяти лет, честно трудясь, он тихо и скромно жил в Мюнхене. Но потом затосковал по родине, вернулся во Францию и поселился в Лионе.

Раз Ансельмо поздно вечером гулял по набережной Сены. Весь день шел густой снег, было довольно холодно, и он уже хотел вернуться домой, как вдруг на другой стороне улицы раздались крики. Слышались пьяные голоса, брань — очевидно, происходила ссора. Ансельмо, понятно, всегда старался избегать скандалов. Так же он хотел поступить и на этот раз. Ссора перешла в драку, били какую-то женщину.

— Негодяи! — кричала она.— Пустите меня! Мое дитя, дочь моя… Я не хочу… Помогите!

Бывший каторжник остановился, сердце его как-то болезненно сжалось, и он бросился на ту сторону улицы. Там какая-то женщина отбивалась от трех пьяниц, защищая скромно одетую девочку лет двенадцати.

— Да полно тебе ломаться, Зильда,— кричал осипшим голосом один из пьянчуг.— Гуляла ты с нами частенько, дай же и дочке с нами покутить…

— Поди-ка сюда, милочка, мы тебя научим уму-разуму.

Девочка отбивалась молча, не произнося ни слова. Один из негодяев поднял ее -на руки. Бывшая у нее в руках картонка упала на землю, раскрылась, и тюль и кружева рассыпались по снегу. Девочка глухо стонала и изо всех сил боролась со схватившим ее пьяницей. В этот момент она увидела Ансельмо и крикнула:

— Помогите!

Ансельмо одним ударом кулака сшиб с ног мерзавца, а затем расправился и с его товарищами.

— Будет с вас,— сказал он.— Другой раз поостережетесь.

— О, благодарю вас, сударь,— прошептала девочка, целуя руку своего избавителя.

Что-то дрогнуло в душе бывшего каторжника.

— Но моя мама… смотрите… Боже мой, она умирает!

Мать девочки без чувств лежала на снегу.

— Я помогу вам донести ее до дома. Где вы живете? — спокойно спросил Ансельмо.

При этом столь обыкновенном вопросе девочка вздрогнула.

— Там… на улице Траншефуан… я вас доведу…

— Так идем.

Ансельмо взял женщину на руки и понес ее. Они дошли до квартала, который пользовался весьма сомнительной репутацией, и углубились в узкий и мрачный переулок.

В подвальных этажах всех домов слышались пьяные голоса, шум, крики и песни, а за красными занавесками освещенных окон мелькали какие-то фигуры.

Отворилась дверь, и хриплый женский голос произнес:

— Вот погода-то! Добрый хозяин собаку на улицу не выгонит!

Девочка ускорила шаг и, наконец, остановилась у тяжелой двери.

В коридоре, подбоченясь, стояла какая-то женщина.

— Куда это вы провалились? — выкрикнула она.— Битых два часа шлялись и…

— Мама умирает,— ответила девочка, придерживая дверь.

На пороге со своей ношей показался Ансельмо.

— Ну вот, опять напилась! — крикнула женщина,— Видно, придется ее завтра вытурить…

— Эта женщина больна,— резко перебил ее Ансельмо, понявший, куда он попал.— Где ее комната?

— Больна? Полно вам врать!

— Сударыня, умоляю вас! — прошептала девочка.

— Ну хорошо… пойдемте, я вас провожу… Но завтра же с ней рассчитаюсь.

Она взяла фонарь и поднялась по лестнице, ступени которой шатались и скрипели… Из нижнего этажа доносились крики:

— А, Зильда явилась! Пусть придет сюда и споет нам песенку!

Больную внесли наверх, старуха отворила низенькую дверь. Все трое вошли в убогую комнату. Здесь на всем лежал отпечаток порока. Ансельмо положил больную на кровать и повелительным тоном сказал хозяйке:

— Пошлите немедленно за доктором.

— Полноте, господин, у нас этого и в помине нет… какого черта она больна… я ее каждый день на полчаса отпускаю, чтобы она сходила за дочуркой, которая живет в учении… загуляла, знать, и напилась.

Девочка застонала и, опустившись на стул, закрыла лицо руками. Чувство жалости, смешанное с отвращением, пробудилось в душе Ансельмо.

Он жалел эту девочку, перед которой, не стесняясь, говорили о позорной жизни ее матери, и с отвращением глядел на гнусную старуху, которая не щадила в ребенке детской любви и привязанности.

Ансельмо вынул из кармана двадцатифранковую монету и сказал:

— Пошлите сейчас же за доктором, я требую этого.

— Как вам угодно,— ответила старуха.

— И поторопитесь,— прибавил бывший каторжник.

— Сейчас, сейчас!

Старуха тяжело спустилась с лестницы. Ансельмо с женщиной и девочкой остались одни. Женщина лежала без движения, а ее дочь тихо плакала.

Ансельмо был смущен. Он, такой тихий и скромный теперь человек, попал сюда, в этот притон мошенников и негодяев всякого рода. Свой долг он исполнил: заступился за двух оскорбленных женщин, дал денег на доктора. Теперь надо поскорее уходить, чтобы не попасть в неприятную историю.

Ансельмо вообще избегал всякого столкновения с полицией, которая бывала часто некстати любопытна. Впрочем, после некоторого колебания, бывший каторжник кинул на стол шляпу и сказал:

— Трусость здесь неуместна, и доброе дело надо довести до конца.

До прихода доктора могло пройти с полчаса, а больная нуждалась в неотложной помощи.

Сам Ансельмо в своей долгой скитальческой жизни совсем отвык от людей и не знал, как подступить к несчастной, внушавшей жалость и отвращение.

Он обратился к девочке:

— Милое дитя мое, мне кажется, что…

Девочка обернулась к нему, тусклый свет фонаря осветил ее лицо, и Ансельмо только теперь разглядел ту, за честь которой он вступился.

Это было очаровательное создание. Ей было лет шестнадцать, хотя казалась она почти ребенком.

— Милое дитя мое,— повторил Ансельмо,— надо бы расстегнуть лиф вашей матушке… она задыхается…

Девочка смотрела на него, как бы не понимая его слов, и на лице ее отражалось полное, глубокое отчаяние.

О чем думал этот ребенок?

— Разве эта женщина не ваша мать? — несколько резко спросил он.

Она, не отвечая, встала и, полузакрыв глаза, подошла к кровати. Больная лежала в полузабытьи… Девушка наклонилась и поцеловала ее в лоб.

Ансельмо отвернулся, и на его глазах блеснули слезы. Девочка быстро расстегнула лиф больной, которая при этом встрепенулась и закричала:

— Нет, нет! Оставьте меня! Я страдаю… Мне больно!

Несчастная впала в бред и хотела соскочить с постели. Дочь бросилась к ней и сказала:

— Помогите, сударь… Одной мне ее не удержать!

Ансельмо поспешил на помощь. Больная уже стояла на полу. Ей было лет тридцать пять, но на вид она казалась гораздо старше.

Ее черные глаза блуждали, руки вцепились в волосы, из груди вырывались глухие стоны. Временами несчастная вскрикивала:

— О, злодей! Негодяй!

Под страшным взглядом больной бывший каторжник содрогнулся и отступил. На лестнице раздались шаги. Вошла хозяйка, за нею доктор.

После беглого осмотра пациентки врач объявил, что его напрасно потревожили — больная находится в безнадежном состоянии. Наскоро прописав какое-то успокоительное питье, он ушел, недовольный, видимо, что попал в такие трущобы.

Ансельмо сам сходил в аптеку за лекарством, и когда вернулся, хозяйка спросила его:

— Позвольте, сударь, спросить вас… Зачем вы принимаете такое участие в нашей Зильде?

— Мне жаль ее… она такая несчастная… Впрочем, к чему этот вопрос? — сказал он.

— А вот к чему: мне тут с ней некогда возиться, только от дел своих отрываюсь. Да, сказать по правде, я не люблю покойников.

— Так что же?

— А вот что: сплавлю ее в больницу, пусть там околевает, когда ей будет угодно…

Каторжник вздрогнул, а затем спросил:

— Скажите, пожалуйста, как зовут эту женщину?

— А кто ее знает… впрочем, паспорт ее у меня там, в числе прочих… кажется, ее фамилия Зильд или вроде этого, а у нас ее прозвали Зильдой.

— Вы знаете, кто она такая?

— А сами будто не видите? Болталась всю жизнь и попала в конце концов к нам.

— Но у нее есть дочь.

— А черт бы ее побрал с матерью вместе! Только хлопоты и неприятности, а туда же — будто и в самом деле…

Ансельмо задумался.

— Покажите мне ее паспорт и прочие бумаги,— сказал он затем,— и я избавлю вас от всяких хлопот.

— И прекрасно… Сейчас я вам их принесу.

Спустя минуту документы были в руках Ансельмо. Ее звали Дженни Зильд, и родилась она в Швейцарии близ Цюриха. К метрическому свидетельству был приложен вид на свободное проживание, выданный ее отцу от Сицгеймской общины в Эльзасе.

Бывший каторжник изменился в лице и едва удержался на ногах.

— Что с вами? — спросила хозяйка,— Можно подумать, что вы там вычитали Бог знает какие страсти?

— Да,— ответил Ансельмо, заикаясь,— я… действительно… кое-что вспомнил… Послушайте,— продолжал он затем, немного оправившись, — оставьте эту женщину до утра у себя, а завтра я ее увезу.

— А если она помрет за ночь? Впрочем, и то сказать, в такую погоду и собаку не выгонишь… только кто же при ней останется?

— Я,— твердым голосом сказал Ансельмо,— но об одном прошу вас — удалите дочь…

— Я ей постелю в смежной комнате, и пусть себе спит с Богом. Как бы только не нажить неприятностей.

— Не тревожьтесь, я все беру на себя, и вот вам за ваши хлопоты и беспокойство,— сказал бывший каторжник, подав хозяйке несколько банковских билетов.

Старуха, обрадованнная неожиданной наживой, уступила просьбе Ансельмо. Весь этот разговор происходил в одной из комнат нижнего этажа.

Ансельмо и хозяйка вернулись в конуру где лежала Зильда. Она снова впала в забытье. Ее дочь присела на коврик, лежавший возле убогой постели.

— Милое дитя мое,— кротким тоном сказал Ансельмо,— матушке вашей стало легче. Я останусь при ней, а вы ступайте и ложитесь — эта старушка проводит вас в комнату…

Девочка тихо и твердо ответила:

— Я не покину маму и никуда не пойду.

Ансельмо удалось все-таки уговорить ее, и она подошла к кровати.

— Мама,— прошептала она,— ты меня слышишь?

— Не будите ее,— сказал Ансельмо,— она спит.

Девочка удивленно взглянула на него.

— А вы? — робко спросила она.— Вы в самом деле останетесь при ней?

— Да.

— Вы знаете маму?

— О нет… впрочем, я… да ложитесь вы скорей: сами на ногах не стоите. Не бойтесь — я отсюда никуда не уйду.

— И позовете меня, если она проснется? Она такая добрая, моя мама!

— Непременно… Даю вам слово.

Девочка поцеловала больную и ушла в каморку, смежную с той, в которой лежала Зильда.

Через четверть часа все затихло — ребенок заснул. Ансельмо снова подошел к больной.

Снизу доносились песни, крики и голоса опьяневших посетителей жалкой таверны. Они по-своему веселились, и какое им было дело до того, что у них над головой умирал человек!

Да, Зильда умирала… Лицо ее постепенно бледнело и уже исказилось предсмертными судорогами.

Бывший каторжник ходил взад и вперед по комнате, иногда останавливался перед кроватью и, вглядываясь в лицо умирающей, старался воскресить в своей памяти давно забытые, дорогие черты…

Мало-помалу в доме все стихло.

Ансельмо почувствовал какое-то облегчение и, усевшись в ветхое кресло, задумался. Вдруг он вздрогнул.

Из груди умирающей вырвался глубокий и тяжелый стон. Зильда беспорядочно двигала руками, будто искала что-то. Каторжник подошел к ней и взял ее руки в свои.

— Чего вы хотите? — спросил он.— Вам больно? Вы страдаете?

Нет.

— Так успокойтесь… и спите.

На лице женщины появилось нечто вроде улыбки.

— Уснуть… да… сейчас…— прошептала она, а потом произнесла: — Проклятая! Проклятая!

Голос Зильды был какой-то тусклый, и он никоим образом не разбудил бы ее мирно спящую дочь. Лицо несчастной приняло довольно странный вид, а волосы ее как будто моментально поседели.

Ансельмо наклонился к ней.

— О, злодей! — продолжала умирающая.— Я была честной девушкой! А он… мне еще не минуло четырнадцати лет… за что погубил меня? За что опозорил?

Бывший каторжник, затаив дыхание, прислушивался к этому бессвязному лепету, и на его лбу выступил холодный пот.

— Продолжайте,— тихо произнес он и затем прибавил: — Вы жили тогда в Сицгейме…

— Да, в Сицгейме… Там было так хорошо… Я приехала туда ребенком. Там еще была гора… и сосны… и поток. На берегу я часто играла… Все помню. Шалуньей была… смеялись мы… водой брызгались… Веселое было время.

Она захохотала, и смех этот жгучей болью отозвался в душе Ансельмо.

— Вот он приходит… добрый такой, ласковый… подошел и…

Бывший каторжник упал на колени и зарыдал.

— Говори! — прохрипел он.— Ради Бога, говори!

Умирающая соскользнула с кровати и встала перед Ансельмо.

— И… погубил, опозорил навеки,— глухо и злобно прошептала она.

Теперь Ансельмо понял все: эта женщина была Дженни Зильд, которую много лет тому назад он принес в жертву…

— А где дитя? — спросил каторжник, взяв умирающую за руку.

— Это он! — сказала Зильда, отшатнувшись от него.

— Да, это я… я — негодяй, злодей, убийца! Прокляни меня, но ради твоего последнего часа, скажи мне, что сталось с моим ребенком?

Зильда умолкла: последнее усилие ее надломило. Ослабевшей рукой она указала на дверь смежной комнаты.

— Она! Это она? — вскричал Ансельмо.— Это моя дочь!

— Да,— прохрипела умирающая.

И с этими словами, последними словами разбитой, загубленной жизни, Зильда рухнула на пол.

Все было кончено. Она умерла.

Каторжник бережно положил ее на постель и преклонил перед ней колени…

Убийца молился над трупом своей невинной жертвы!

На рассвете Ансельмо постучал в— дверь соседней комнаты. Девочка проснулась и минуты через три вышла к нему.

— Ваша мать умерла,— произнес он.

На другой день после похорон он сказал маленькой Дженни:

— Я был знаком с вашей матушкой, которая, умирая, взяла с меня обещание, что я не оставлю вас. Согласны ли вы жить у меня?

Осиротевшая Дженни, не имевшая ни родных, ни друзей, беспрекословно последовала за бывшим каторжником.

Этот ребенок — «дитя несчастья», выросший в грязной таверне, служившей притоном для воров, мошенников и всякого рода темных личностей, бывший невольным свидетелем самых возмутительных сцен, знал все…

Дженни знала, что ее мать была падшей женщиной. И это сознание — тяжкое бремя позора — подавляло ее.

Ансельмо решил по возможности искупить свое преступление. Он уехал из Лиона и увез с собой Дженни. У него были небольшие сбережения, и на эти скудные средства он принялся за воспитание девочки.

Дженни была очень умным и способным ребенком, учение шло отлично, она развивалась, но на ее красивом личике постоянно лежало облачко печали.

Случайным образом Ансельмо узнал, что его «питомица» обладает прекрасным голосом. Он очень обрадовался этому открытию, рассчитывая на то, что из девочки выйдет со временем первоклассная артистка.

Его рассчет оправдался, и каторжник полагал, что в знаменитой певице никто не узнает дочь Зильды, скатившейся до трущоб улицы Траншефуан.

Отношение его к Дженни не изменилось. Он был с ней очень почтителен и постоянно держался на известном расстоянии. Сознаться ей в том, что она — его дочь, а он бывший каторжник, у него не хватило сил.

С каким восторгом он был свидетелем ее успеха на благотворительном спектакле и на вечере у господина де Собранна.

В этот роковой для него день он столкнулся там с Бенедетто, который узнал его. Ансельмо вспомнил о страшной ненависти Бенедетто к графу Монте-Кристо, и поэтому решился предупредить виконта.

Таинственные слова, столь смутившие молодого виконта, были сказаны им. Он так поступил потому, что сознавал и чувствовал, что Дженни и Сперо рождены друг для друга.

Ансельмо полагал, что Дженни лишила себя жизни, чтобы раз и навсегда сбросить с себя лежавший на ней позор.

Сидя на камне на берегу Сены каторжник судорожно рыдал… Вдруг он вздрогнул, услышав какой-то шум.

Кто-то бежал к берегу, это была женщина — она мгновенно вскочила на парапет набережной и, вытянув руки, бросилась в воду.

Быстрее молнии Ансельмо последовал за ней, схватил за платье, но, увлекаемый быстрым течением, скоро ослабел и крикнул:

— Помогите!

Этот крик был услышан двумя проходившими по набережной мужчинами. Они поспешили на помощь, и спасли их.

Ансельмо и незнакомка, оба в бесчувственном состоянии, были перенесены спасшими их лицами в ближайший к реке дом.

Внесеннных в теплую комнату несчастных утопленников положили на мягкий ковер. Спасенная женщина была не Дженни Зильд.

На ковре лежала старуха с побелевшими волосами и смертельно бледным лицом…

Но кто же были неожиданные спасители? Наши старые знакомые — Фанфаро и Бобишель.

 

9. Красавица с золотыми волосами

Был одиннадцатый час утра.

В своем изящно-роскошном будуаре полулежала на кушетке Кармен де Ларсанжи. На ней был роскошный пеньюар из индийской кисеи, отделанный дорогим гипюром, золотистые волосы, перехваченные широкой лентой голубого бархата, рассыпались по плечам.

Красавица приподнялась и дернула сонетку. В будуар вошла камеристка.

— Где господин де Ларсанжи? — спросила Кармен.

— Барин в конторе, они сошли туда, по обыкновению, в шесть часов утра.

— А теперь который час?

— Половина одиннадцатого.

— Пошлите камердинера к господину де Ларсанжи и скажите ему, что я жду его к завтраку.

Камеристка вышла.

Четверть часа спустя де Ларсанжи вошел в будуар своей дочери и нежно поцеловал ее в лоб. Когда прислуга, накрыв на стол, удалилась, Кармен пожала плечами и сказала старику:

— Ну ладно, старый шут, оставьте эти глупости.

Банкир вздрогнул и приложил палец к губам. Отец и дочь уселись к столу и приступили к завтраку. Девушка едва прикасалась к еде, зато банкир ел за четверых.

— Кончайте свой завтрак,— сказала Кармен,— мне необходимо с вами кое о чем потолковать.

— Помилуй, милая Кармен…

— Молчите! Без возражений: я к ним не привыкла!

Ларсанжи покорно склонил голову.

Почему дочь позволяла себе таким тоном говорить с отцом?

За кофе Ларсанжи обратился к Кармен:

— Я к вашим услугам,— сказал он,— в чем дело?

— Прежде всего,— резко сказала Кармен,— скажите мне толком, кто вы такой?

— Я не понимаю вас.

— Много лет,— продолжала Кармен,— я нахожусь под тяжким бременем неизвестности. Она меня давит, гнетет, я хочу сбросить ее.

Банкир изменился в лице.

— Но разве тебе чего-нибудь недостает, моя дорогая? — спросил он.

— Я хочу знать,— неумолимо произнесла Кармен.— До сих пор вас окружала какая-то тайна, и вы всегда были олицетворением лжи. Семь лет тому назад сделалась я вашей жертвой — оставшись сиротой, попала к вам в любовницы… это случилось во Флоренции, а во Франции вы выдали меня за свою дочь! Но почему, господин де Ларсанжи, вы не женились на мне?

— Боже мой, потому что…

— Почему? Вы этого не можете открыть, и вся разыгрываемая вами комедия не более чем ширма для ваших гнусных преступлений.

— Кармен, я клянусь тебе…

— Молчите! Так я и поверила вашим клятвам.

— Но что с тобой? Еще два дня назад ты была такая кроткая…

— А теперь во мне произошла перемена. Я согласилась быть вашей любовницей, но никогда не решусь быть вашей сообщницей, и если узнаю тайну, вами скрываемую, то говорю вам: я на вас донесу!

— Ты бредишь, моя милая, я богат, и меня все уважают. Я никого не боюсь!

Кармен встала и посмотрела на него в упор.

— Так почему же вчера на балу у господина де Собранна вы испугались, когда лакей произнес одно имя?

— Ты ошибаешься! Тебе показалось!

— Нисколько! Вы изменилсь в лице, да и теперь…

На лбу банкира выступил холодный пот.

— Это имя,— продолжала Кармен,— виконт де Монте-Кристо…

— О, замолчи,-крикнул вне себя Ларсанжи и бросился к ней.

Кармен скрестила руки на груди и смерила его таким взглядом, что он отшатнулся.

— А затем, мой милый, с кем это вы говорили в саду и кто осмелился сказать вам: «Берегитесь, де Ларсанжи, вы скоро узнаете, кто я такой?»

— Ты шпионишь за мной? — вскричал банкир.

— Я вас не боюсь… но, не желая быть замешанной в ваших позорных деяниях, я постараюсь раскрыть истину, и тогда покину вас. Но если для самозащиты вы коснетесь тех, кто дорог мне, то я на вас донесу!

— Да замолчишь ли ты?

С этими словами Ларсанжи, как безумный, с ножом в руке бросился на девушку. Но в этот момент появилась камеристка.

— Ваше сиятельство, вас желает видеть какой-то господин… вот его карточка.

Кармен взяла с подноса карточку и прочла вслух:

— Синьор Фаджиано!

Затем она передала ее банкиру и сказала:

— Ну что же, отец! Уж не этот ли человек должен вам открыть, кто он такой?

Ларсанжи скомкал карточку в руке и почти выбежал из комнаты. Красавица с золотыми волосами посмотрела ему вслед и прошептала:

— Гонтран дружен с виконтом де Монте-Кристо! Я буду настороже!

 

10. Господин де Ларсанжи

В кабинете банкира, небрежно прислонившись к камину и ни мало не смущаясь окружавшей его роскоши, стоял синьор Фаджиано.

В этом безукоризненно изящном джентльмене вряд ли кто узнал бы бывшего каторжника Бенедетто.

В кабинет вошел Ларсанжи. Он держался прямо и гордо, и на его губах блуждала презрительная улыбка.

— Послушайте, любезнейший,— резко начал банкир,— мы с вами со вчерашнего дня второй раз сталкиваемся. Что это значит? Вчера вы обратились ко мне с каким-то довольно странным требованием, похожим на шантаж. Я не знаю вас. Что вам нужно? Вы не знаете меня. Чего вы требуете? Теперь вы проникли в мою квартиру. Объясните, что все это за комедия? Я терпелив, но всему есть границы. И я в конце концов велю вас вытолкать вон!

Он протянул руку к сонетке.

— Вы, кажется, хотите позвонить? — спросил синьор Фаджиано. — Сделайте одолжение: по крайней мере, при нашей беседе будут свидетели.

Банкир опустил руку.

— Или, может быть, вы этого не желаете? — спросил снова синьор Фаджиано.

— Чего вы хотите? — прошипел де Ларсанжи.— Снимите маску: кто вы такой?

Синьор. Фаджиано подошел ближе и произнес:

— Нет… а между тем…— он злобно расхохотался.— Без лишних слов, господин де Ларсанжи. Вы даете необходимые мне двести тысяч франков, и я исчезаю, как дым.

Ларсанжи вздрогнул, но оправился и сказал ледяным тоном:

— Я не подаю милостыню тем, кого не знаю.

— Вы снова принялись за фразы, но надо им положить конец. Вы не знаете, кто я, зато мне хорошо известно, кто вы!

— Неужели?

— Вам не угодно выплатить мне двести тысяч франков? Скажите, пожалуйста! Прежде вы крали и большие суммы, господин Данглар.

При этом имени Ларсанжи-Данглар содрогнулся.

— Вы лжете! — прохрипел он.

— В самом деле? Вы, кажется, уличаете меня во лжи? За такие вещи вызывают на дуэль. Впрочем, с мошенниками не дерутся!

— О, негодяй!

Данглар выхватил карманный револьвер и направил его на синьора Фаджиано, но тот быстро ударил банкира по руке, и револьвер выпал.

— Такие игрушки иногда могут оказать не слишком хорошую услугу,— произнес мнимый итальянец, разряжая револьвер,— к тому же и без них обойдемся. Но раз уж вы ударились в мелодраму, я требую не двести, а пятьсот тысяч франков! И если вы мне их не выплатите — я донесу на вас!

— Но что же вы скажете?

— Все то, что знаю,— глухим голосом ответил синьор Фаджиано.— Я расскажу всем и каждому о том, как вы, будучи банкиром, мошенничеством и спекуляциями нажили себе состояние и как встретились с человеком, который раздавил и уничтожил вас. Но вы, по своей живучей натуре, оправились и пошли дальше. Теперь вы переменили имя, и злостный банкрот Данглар превратился в банкира де Ларсанжи! Вас далеко не уважают, но боятся! Так знайте же, что я могу опрокинуть вас в ту же лужу, из которой вы выбрались с таким трудом! Я жду. Выбирайте сами: быть ли мне вашим сообщником, или вашим обличителем!

Данглар схватился за голову.

— Теперь я узнаю вас,— вскричал он.— Вы — Андреа Кавальканти!

— Вы угадали: я убийца и бывший каторжник Бенедетто… сын господина де Вильфора и вашей жены, госпожи Данглар! Я ее убил, и вот доказательство этого!

С этими словами Бенедетто вынул из кармана бумагу, подписанную Ансельмо.

— Прочтите,— сказал он резко, подавая ее банкиру,— и будьте уверены в том, что я не солгал!

Данглар опустил голову.

— А теперь,— продолжал бывший каторжник настойчиво,— вы уплатите мне деньги и затем будете моим сообщником в мщении тому, кто погубил нас обоих… — графу Монте-Кристо!

— Он непобедим,— прошептал банкир.

— Но у него есть сын! Убив его, мы убьем отца!

— О, при этом условии я ваш телом и душой! Как я ненавижу его! Но действительно ли смерть виконта убьет графа Монте-Кристо?

— Да, клянусь вам в этом!

— В таком случае,— зловещим тоном произнес Данглар,— я ваш сообщник!

Бывший каторжник и бывший злостный банкрот пожали друг другу руки, как бы скрепляя клятвой преступный план.

 

11. Бенедетто начал мстить

В течение трех дней Дженни находилась между жизнью и смертью. Сперо не отходил от ее постели.

На четвертый день в положении больной произошел как бы перелом. Было ли это изменение к лучшему или признак приближения смерти?

Виконт сидел на низенькой табуретке у постели Дженни и сжимал ее руку.

Он долго молчал, не сводя глаз с обожаемой им девушки, прислушиваясь к ее прерывистому дыханию. Наконец Сперо наклонился над Дженни и нежно поцеловал ее. И тут больная открыла глаза.

Лихорадка миновала, и глаза Дженни были ясны как день. На бледном лице появился легкий румянец, и дыхание стало ровнее.

— Дженни! Дженни! — прошептал виконт.— Ты слышишь? Могу ли я остаться здесь, при тебе? О, если б ты знала, как я страдаю за тебя и как охотно пожертвовал бы жизнью за одну твою улыбку! Когда мы встретились на балу, то мне показалось, что мы давно знакомы и встречаемся не в первый раз… Ты являлась мне в моих мечтах… зачем, почему же ты искала смерти?

Этот голос пробудил к жизни ту, которая уже была на краю могилы.

— До встречи с тобой,— продолжал Сперо вдохновенно,— я не жил, я прозябал… среди науки и роскоши. Но теперь Я переродился. О, Дженни, могу ли я сказать тебе, как я люблю тебя!

По лицу Дженни как бы скользнула улыбка, которую виконт принял за утвердительный ответ.

— Ты много страдала,— снова заговорил он,— но теперь твоим страданиям пришел конец, я здесь для того, чтобы охранять и защищать тебя. Ты откровенно расскажешь мне все, и мы рука об руку пойдем по тому тернистому пути, который зовется жизнью. Мы убежим из этого шумного Парижа и вдали от света и людей найдем желанный покой… С этой минуты я твой — навсегда и навеки!

Знакомые, много раз повторяемые слова… Старая песня любви!

Дженни не отвечала, но по щеке ее скатилась слеза. Виконт осушил ее поцелуем, и она неслышно прошептала:

— Сперо, я люблю тебя!

По телу виконта пробежала дрожь, и он в немом упоении склонился над своей возлюбленной, нежно поцеловал ее, а затем удалился из комнаты.

Все было тихо. Больная спокойно спала. Вдруг из угла, закрытого драпировкой, вышел человек. Лицо его было закутано черным платком. В руке он держал носовой платок, на который вылил из склянки какую-то жидкость.

Затем незнакомец неслышными шагами приблизился к больной и приложил к ее лицу смоченный жидкостью платок, из него поднялся беловатый туман.

Дженни вздрогнула всем телом, с ее лица исчезла краска — она как будто окаменела. Таинственный гость поднял девушку на руки и исчез, унося ее с собой.

Этот ночной похититель был Бенедетто. Он приступил к своей мести.

 

12. Надо спасти их

Между тем в доме Фанфаро бывший гимнаст Бобишель и Ирена пытались привести в чувство обоих утопленников.

Их старания наконец увенчались успехом, но оказалось, что Ансельмо был в бреду, а старуха лишена рассудка. На ее груди виднелся рубец от давно зажившей раны.

Ансельмо временами вскрикивал:

— Дочь моя! Она умерла!

— Какая дочь? — спросил Фанфаро.

— Моя дочь, моя Дженни!

Фанфаро ничего не понимал, и все происходящее оставалось для него загадкой. В эту минуту весь красный, в поту в комнату вбежал Бобишель.

— Хозяин,— крикнул он,— с виконтом Монте-Кристо случилось большое несчастье!

— О, проклятье! — вскричал Фанфаро.— Не нам ли обоим поручил его граф?

— Виконт Сперо скрылся из дома — он исчез! Мне сообщил об этом Кукушка.

Фанфаро схватился за голову.

— Каким образом это произошло? — спросил он после небольшой паузы.

— Виконт вместе с господином де Собранном принес в свой дом раненую женщину…

— Что такое?

— Слушайте, хозяин, не перебивайте. Да, впрочем, вот сам Кукушка, он вам все расскажет подробно.

Подоспевший зуав на вопрос Фанфаро передал все обстоятельства того рокового вечера, когда из дома виконта исчезла раненая девушка, а за нею, неизвестно куда, скрылся и сам виконт.

Фанфаро внимательно выслушал и спросил:

— Ты не знаешь, как звали эту девушку?

— Нет, господин, но вот что я нашел на ковре около ее постели.

И с этими словами зуав подал бывшему гимнасту небольшой конверт с той запиской, в которой Гонтран де Собранн благодарил артистку за ее любезное предложение. На конверте значилось: «Госпоже Дженни Зильд».

— Дженни! — воскликнул Фанфаро.

За его спиной раздался крик. Дверь была отворена, и на пороге с помертвевшим и бледным лицом стоял Ансельмо:

— Дженни! Дженни! Так ли вы сказали?

Он зашатался, и Фанфаро поддержал его.

— Не беспокойтесь обо мне! — крикнул Ансельмо.— Отвечайте мне… не ослышался ли я? Вы сказали… Дженни?

— Да, это имя написано вот на этом конверте,— ответил Фанфаро. Бывший каторжник выхватил у него из рук конверт и прохрипел:

— О дя, я не ошибся! Дженни! Это она… Моя Дженни, моя…

Слово «дочь» замерло на его губах.

— Итак,— произнес Фанфаро,— вы знаете эту молодую девушку?

— Знаю ли я ее? Но она, значит, не утопилась, значит, не ее я спас!

— Нет, но ради Бога, успокойтесь. Надо, чтобы вы припомнили все, так как над той, что вам так дорога, собралась гроза.

— Дженни в опасности? — вскричал Ансельмо.— О, пустите меня! Я хочу уйти отсюда, я хочу…

Он задыхался, шатался как пьяный, и лишь с помощью Фанфаро устоял на ногах… Закрыв лицо руками, он громко зарыдал.

— О, почему я не предвидел этого раньше, Боже? — кричал он. — Злой рок снова преследует меня с тех пор, как я снова столкнулся с этим злодеем Бенедетто!

— Кто тут говорит о Бенедетто?

Эти слова были сказаны глухим голосом.

Все обернулись.

Это была помешанная старуха. Ее лохмотья, седые всклокоченные волосы, исхудалое, искаженное безумием лицо — все наводило ужас.

Ансельмо страшно вскрикнул и отшатнулся, как будто увидел привидение.

— Она! Она! — шептал он.— Неужели мертвые выходят из могил?

Помешанная, не сводя глаз с Ансельмо, приближалась к нему. Она своей костлявой рукой коснулась его груди, злобно расхохоталась и выкрикнула:

— Каторжник! Это он!

И затем, задрожав всем телом, повторила:

— Бенедетто! Кто тут говорил о нем?

— Что все это значит? — спросил Фанфаро.

— Я сознаюсь во всем,— прошептал, склонив голову, Ансельмо. — Да, я был каторжником, и эта женщина сказала правду… но она знает, что я лично никогда не причинял ей зла… Слушай, смотри на меня! Разве я покушался на твою жизнь?

Помешанная, распахнув рубище, обнажила свою грудь, со страшным широким шрамом.

— Да, меня пытались убить! Я много выстрадала… и моя голова… в огне!

— Но кто нанес тебе удар? Скажи, назови его!

Помешанная почти неслышно прошептала:

— И назову! Его звали Бенедетто! И он был… моим сыном!

Все вскрикнули от ужаса.

— Да,— твердым голосом произнес Ансельмо,— есть на свете негодяй, жизнь которого была бесконечной цепью преступлений… Этот человек убил свою мать… Как восстала она из могилы — надо спросить у нее самой… И он, этот проклятый Бенедетто, теперь здесь, в Париже, прибыл сюда для того, чтобы отомстить графу де Монте-Кристо!

Помешанная содрогнулась.

— Монте-Кристо! — сказала она.— Этот человек простил меня.

Больше от нее ничего добиться не могли. На расспросы Фанфаро Ансельмо честно рассказал все, умолчав лишь о том, что Дженни была его дочерью.

— Нельзя сомневаться,— сказал Фанфаро, выслушав со вниманием его рассказ,— что все это — дело рук Бенедетто… Необходимо его найти и изобличить в этом новом преступлении… Ансельмо, хотите ли вы искупить вашу вину?

— Я ваш телом и душой. Спасите Дженни, затем возьмите мою жизнь.

— В таком случае,— с непоколебимой энергией произнес Фанфаро,— приготовимся к ожесточенной борьбе. Сегодня же я уведомлю обо всем графа, который будет здесь через три дня, и к этому времени мы должны встретить его словами: «Граф, ваш сын нами спасен!».

— Тысяча чертей! — вскричал зуав.— Мы это выполним, или я прострелю себе голову!

— Итак, за дело,— сказал Фанфаро и поднялся.— Вы, Ансельмо, пройдете в мой кабинет, мне необходимо еще кое о чем вас расспросить…

Он обратился к помешанной-и положил ей на голову руку.

— Кто вы такая и как вас зовут? — спросил он.

Старуха покачала гололвой и с идиотским смехом ответила:

— У меня нет имени, я умерла!

 

13. Гонтран и Кармен

Поцеловав впервые Кармен, Гонтран де Собранн стал другим человеком. Он осознал, что с этой минуты всецело принадлежит обожаемой им девушке и решил объясниться с ней окончательно.

«Медлить нельзя! — сказал он сам себе.— Я отправлюсь к ней и открою ей свое сердце»…

В это время в дверях показался слуга.

— Что тебе надо? — спросил художник.

— Час тому назад к вам приезжала дама,— ответил слуга.— Вас не было дома, и она оставила письмо.

Подав письмо, лакей удалился.

Де Собранн вскрыл розовый надушенный конвертик и прочел следующее:

«Мой добрый друг! Простите мне это фамильярное обращение, но дело приняло серьезный оборот, и в письме я вам объяснить ничего не могу. Мне необходимо немедленно повидаться с вами. Жду вас сегодня вечером к одиннадцати часам.

Позвоните с бокового подъезда. Вас встретит моя камеристка. Приходите обязательно. От этого свидания зависит наша судьба и участь тех, кто дорог вам. Кармен де Л…»

Гонтран был поражен содержанием письма. В назначенный час он был на месте.

Камеристка с лукавой улыбкой ввела его в будуар и удалилась. Минуту спустя в комнату вошла Кармен. В скромном черном платье, с бледным лицом, она была обворожительна.

Гонтран с почтительным поклоном подошел к ней. Кармен протянула ему руку.

— Благодарю, что вы пришли,— сказала она.— Я не смела надеяться…

— Нет, и вам не грешно сомневаться во мне? В том, что я послушаюсь вас?

— Нет, я не сомневаюсь в вас,— с грустной улыбкой ответила Кармен,— и сейчас же докажу, насколько я доверяю вам.

Она придвинула Гонтрану стул, а сама опустилась на кушетку. Наступило томительное молчание… Вдруг Кармен подняла голову и в упор взглянула на художника.

— Любите ли вы меня, Гонтран? — спросила она.

— Люблю ли я вас? — прошептал де Собранн.— Но разве с того вечера…

— Когда я поддалась влечению сердца, да? Но знайте, вашей женой я никогда не буду.

Гонтран встал.

— Вы звали меня только за этим? — горько спросил он.

— Женой вашей я никогда не буду,— повторила Кармен,— потому что вы честный человек, а я… недостойна вас.

— Что вы говорите, Кармен?

— Я люблю вас,— продолжала молодая женщина,— горячо и беззаветно люблю, но я не имею права. Мне нельзя вас любить.

Она склонила голову, и крупные слезы покатились по ее лицу.

— Вы плачете?

— Да, я плачу, оплакивая мою загубленную молодость и опозоренную жизнь… Да, Гонтран, не быть мне вашей женой, забудьте об этом…

— Почему же?

— Потому что я не дочь, а любовница господина де Ларсанжи.

Болезненный крик вырвался из груди Гонтрана, и он закрыл лицо руками. В таком положении он выслушал грустную историю той, которую полюбил.

Окончив свой рассказ, Кармен сообщила Гонтрану о заговоре, направленном против виконта, в котором участвовали Ларсанжи и синьор Фаджиано.

— Вы видите теперь,— заключила она,— что я позвала вас недаром.

— О нет,— вскричал молодой человек.— Не знаю, как и благодарить вас! Конечно, в вашем рассказе я не все уяснил себе, но со временем… Виконта Сперо я люблю как брата… для его спасения охотно пожертвую жизнью. И горе тем, кто вызвал нас на эту борьбу!

Затем Гонтран привлек к себе девушку и прошептал:

— Дорогая моя, ваше признание горечью отозвалось в моей душе, но теперь я еще больше уважаю вас… Кармен, любите ли вы меня?

— Разве я имею право любить? — ответила она, склонив голову.

— А я,— спокойно и твёрдо произнес Гонтран,— я люблю вас!

— О, благодарю за эти слова! — вскричала Кармен.— Теперь я, ваша раба, буду здесь настороже, наблюдая за врагом, и когда вы призовете меня, я скажу вам: возьмите мою жизнь!

 

14. Потайная дверь

Расставаясь с Кармен, Гонтран был глубоко тронут: откровенность и благородство молодой женщины восхитили его, и он еще больше привязался к ней.

С другой стороны, его мучило ее сообщение, что его друзьям угрожает опасность. Де Собранн взял карету и немедленно поехал к виконту.

Подъезжая к дому Монте-Кристо, он был поражен. В окнах не было сбета, и царила глубокая тишина. Художник позвонил.

— Виконт дома? — спросил он у открывшего ему дверь швейцара.

— Нет… барин ушел,— ответил, видимо, смущенный швейцар.

— Когда он вернется?

— Не знаю…

— А сержант Кукушка?

— Тоже ушел часа четыре тому назад, а куда — никто не знает!

В эту минуту у подъезда остановилась карета, из которой вышли Фанфаро, Ансельмо, Бобишель и Кукушка.

— Я был сейчас у вас, господин де Собранн,— сказал Фанфаро,— и очень рад, что встретился с вами здесь. Нам надо переговорить о весьма важном деле.

— Разве вам уже известно то, что случилось? — спросил Гонтран.

— Почти все. Но войдемте в дом и произведем в нем тщательный осмотр.

Бывший гимнаст и остальные лица вошли в подъезд.

— Позвольте, сударь,— остановил Фанфаро швейцар. Фанфаро молча показал ему перстень, полученный им от графа в день его отъезда. Швейцар склонился перед этим знаком, условная сила которого хорошо была известна всей прислуге графа, отступил назад и сказал:

— Прошу прощения, сударь… Прикажете позвать камердинера?

— Это лишнее,— произнес Фанфаро,— но кроме нас ни под каким предлогом не впускайте никого.

— Слушаю, сударь.

Все пятеро вошли в кабинет виконта. В комнате царил полнейший беспорядок, еще раз доказывавший, что Сперо из дома уехал внезапно.

Кукушка открыл ящик, в котором хранились пистолеты. Он был пуст.

— Виконт захватил пистолеты,— сказал зуав.

— А теперь обсудим, как нам действовать в данной ситуации, — произнес Фанфаро.— Вы говорите, сержант, что виконт ушел вчера вечером?

— Да.

— В котором часу?.

— Не знаю.

— В таком случае необходимо допросить швейцара.

Был вызван швейцар, который показал, что из кабинета выход был только один — через парадную дверь — и что виконт через эту дверь не проходил…

Фанфаро задумался.

— Кукушка,— обратился он к зуаву,— пока ты свободен, ступай в свою комнату, а я останусь здесь с господином де Собранном и Бобишелем.

По его уходе Фанфаро сказал:

— Из показаний швейцара, которому я доверяю вполне, выяснилось одно обстоятельство: виконт покинул дом, скрывшись за потайной дверью. Предполагаете ли вы существование таковой, господин де Собранн?

— Никоим образом,— ответил художник.

— Припомните, что и молодая девушка исчезла столь же таинственным образом — ее ухода никто не заметил.

— Быть может, вы правы, но этот ход, вероятно, известен одному лишь виконту…

— И врагам графа Монте-Кристо,— добавил Фанфаро.— Дженни, очевидно, похищена, и потому…

— Надо осмотреть ее комнату.

— Без сомнения. Идемте, господа.

Гонтран взял канделябр и пошел вперед. Войдя в комнату, Фанфаро стал посредине и внимательно оглядел пол, стены и потолок. Бобишель отбросил ковер и тщательнейшим образом осмотрел самый паркет. Всю мебель сдвинули с места и ничего не нашли. Затем Бобишель, вскарабкавшись на плечи Фанфаро, исследовал потолок. Исследование потолка тоже не привело ни к какому результату.

— Странное дело,— сказал про себя Фанфаро,— а между тем я чувствую, что мы напали на настоящий след.

Стены комнаты были обиты голубой шелковой материей. Друзья принялись за ощупывание стен. Они нигде не нашли ни малейшей щели или отверстия.

Вдруг Бобишель вскрикнул:

— Хозяин… идите сюда, скорее!

Фанфаро и Гонтран подошли. Из-за складок шелковых обоев торчал обрывок кружева.

— Это кружево от пеньюара Дженни,— воскликнул Гонтран,— я узнаю его.

— А вот и выход,— крикнул Бобишель, втыкая нож в скрытую под складками материи щель.

Фанфаро поспешно приблизился.

— Здесь железная дверь,— сказал он,— которая открывается с помощью пружины.

— Но как ее найти?

— По-моему,— сказал Фанфаро,— тут где-то должна быть кнопка, и ее надо во что бы то ни стало отыскать.

Все трое принялись за поиски, и, наконец, Бобишель, нашедший щель, нашел и кнопку. Ее нажали, и дверь отворилась.

Перед ними открылся длинный, выложенный мрамором и украшенный лепниной коридор. От двери лестница уходила вниз.

Гонтран и Бобишель устремились в коридор, но их. удержал Фанфаро.

— Этим путем,— сказал он,— похищена наша Дженни и скрылся Сперо…

— Сомневаться больше нельзя.

— Итак,— произнес Фанфаро,— вперед, и да поможет нам Бог!

Они стали спускаться по лестнице.

Но едва друзья ступили на первую ступеньку, как дверь за ними захлопнулась. Почему это случилось? Была ли это случайность или их сторожил невидимый враг?

Фанфаро и его товарищи поспешили вернуться к двери. Но она закрылась и не поддавалась никаким усилиям.

Фанфаро призадумался и затем сказал:

— Отступление нам отрезано, а потому пойдем вперед: где-нибудь тут должен быть выход.

— И мы его найдем,— вскричал Бобишель,— и не в таких передрягах бывали!

Друзья, готовые ко всему, углубились в коридор. Впереди с канделябром в руке шел Бобишель, освещая дорогу.

 

15. Письмо

Фанфаро угадал…

Сперо, действительно, скрылся этим потайным ходом. Но почему он бежал, не простившись и не предупредив своих друзей?

Потому что исчезновение Дженни свело его с ума. Обезумев от горя, виконт выбежал из дома и в течение нескольких часов бесцельно блуждал по улицам.

Затем он вернулся домой, вошел в будуар Дженни и, упав на колени перед ее постелью, судорожно зарыдал.

Мало-помалу слезы его иссякли, и виконт впал в какое-то оцепенение. Он тупо смотрел в стену. Вдруг ему показалось, что обои зашевелились. Он кинулся туда: перед ним открылась дверь.

Сперо тотчас же сообразил, что Дженни похищена этим путем. Он вошел в коридор, и за ним захлопнулась дверь. Виконт очутился во мраке, но бесстрашно пошел вперед.

Дженни, без сомнения, погибла, и Сперо в безысходном отчаянии искал смерти. Этот коридор был подземным и, проходя под Елисейскими Полями, примыкал к загородному дому графа Монте-Кристо, в котором он укрывался во время тяжкой борьбы.

Сперо вошел в первую комнату. Там на столе лежало письмо. Вот что он прочел:

«Если сын графа Монте-Кристо не трус и хочет найти похищенную у него особу, то пусть он отправится, не говоря никому ни слова, к некоему Мальверне, живущему в Курбевуа, в Терновом переулке. Там он все и узнает…»

Сперо вскрикнул от радости.

Какое ему было дело, откуда явилась эта таинственная записка и кто прислал ее?

Он напал на след Дженни, и она была жива! Его спрашивали, не трус ли он?

— Нет, я не трус! — вскричал Сперо.— И я покажу моим врагам, что недаром ношу имя де Монте-Кристо! Вперед, и да сохранит меня мой отец!

 

16. В Терновом переулке

В деревне Кубервуа, в самом конце Тернового переулка, стоял ветхий домишко, покрытый весь зеленоватой плесенью.

В одном из его окон светился огонь. В комнатке с низким потолком у простого деревянного стола, на котором горела лампа, сидел человек. Длинная рыжая борода скрывала нижнюю часть его лица, волосы в беспорядке спускались на лоб. Незнакомец был в черном длинном плаще, на столе лежала его шляпа.

Освещенное тусклым светом лампы лицо хозяина дома было бледно, и судорожно сжатые губы указывали на сдерживаемую злобу. Временами незнакомец шептал:

— Придет ли он? О, проклятье! Когда же придет долгожданный час?

На улице послышались шаги.

Человек вздрогнул, нахлобучил шляпу на голову и схватился за рукоять висевшего у него на поясе кинжала, но тотчас же оттолкнул его рукой.

— Нет,— прошептал незнакомец,— такая скорая смерть будет для него благодеянием.

В дверях раздался стук.

— Кто там? — спросил ожидавший.

— Здесь ли живет господин Мальверне?

— Здесь, входите скорей!

Он отворил дверь, и Сперо вошел в комнату.

— Что вам угодно? — спросил Мальверне.

Виконт быстро огляделся кругом. В комнате, кроме них двоих, не было никого, и если он попал в ловушку, то ему не трудно будет постоять за себя.

— Послушайте,— с твердостью сказал Сперо,— знаете ли вы, кто я такой?

— Нет. Некто приказал мне ожидать здесь прихода человека и исполнить все то, что он прикажет мне. Я пришел сюда и ждал вас. А теперь приказывайте,— я слушаю.

— В таком случае узнайте, я — сын графа Монте-Кристо и обладаю несметными богатствами. Если вы, подчиняясь моей воле, добросовестно исполните возлагаемую на вас задачу, я вас озолочу.

Мальверне злорадно улыбнулся.

— Вы предлагаете мне деньги! За что же, смею вас спросить? Я у вас ничего не спрашиваю, или, быть может, желаю иной награды.

— Говорите, я ничего не пожалею для вас.

— Вполне уверен в этом, а теперь: что же именно вам угодно от меня?

— Какие-то негодяи проникли ночью ко мне в дом тайным ходом…

— И ограбили вас? — с иронией перебил Мальверне.

— Да, ограбили… похитили у меня мое лучшее сокровище… увезли молодую девушку, которую я люблю…

— Ее зовут?

— Дженни! Я требую от вас, чтобы вы отвели меня к ней!

— А если я откажусь?

— То я убью вас! — холодно ответил виконт.

Мальверне расхохотался.

— Нет,— сказал он,— вы не убьете меня. С моей смертью для вас исчезнет возможность найти любимую вами девушку, а потому, виконт де Монте-Кристо, оставьте ваши угрозы — я их не боюсь!

— Итак, вы отказываетесь?

— Нимало! Я только хотел немного сбить вашу спесь. Я нужен вам, а не вы мне, и шансы наши неравны!

— Вы правы,— произнес Сперо,— сознаюсь в своей ошибке… Простите меня!

В глазах Мальверне сверкнула молния. Он торжествовал! Ведь это был Бенедетто. Сын графа Монте-Кристо, его злейшего врага, был в его руках.

— Благодарю вас,— притворно спокойным тоном сказал бандит,— я не сержусь и готов служить вам.

— В таком случае,— вскричал виконт,— идем, поспешим! Верните мне Дженни и возьмите мое состояние и жизнь!

Бенедетто отворил дверь.

— Проходите, виконт,— сказал он и прибавил шепотом: — О да, я возьму твою жизнь, она в моих руках!

Они вышли из дому.

На улице ревела буря, и Сперо едва мог среди глубокого мрака продвигаться вперед.

Наконец виконт и Бенедетто дошли до берега Сены и остановились у одиноко стоящего домика. В его окнах не было света, но виконту показалось, что в доме поют. Бенедетто обратился к Сперо и сказал:

— Вот тот дом, к которому я должен был привести вас.

— Как? Здесь, в этой трущобе я найду свою Дженни?

— Да, здесь.

— Не может быть! Вы заманиваете меня в ловушку!

— В этой местности,— произнес Бенедетто,— кроме вас и меня в данную минуту нет никого. Неужели же я не мог, если бы хотел того, убить вас?

— Вы правы… но, ради Бога, скажите мне, что вы ошиблись — Дженни не здесь!

В эту минуту до его слуха донесся громкий хохот.

— Пойдемте туда! — вскричал Сперо.— Клянусь Богом, я спасу ее!

Бенедетто взял его за руку — она не дрожала.

— Идемте, виконт,— сказал он.— Вы хотели узнать и узнаете…

Они отворили дверь. Виконт и его спутник вошли в темную комнату, и дверь за ними затворилась.

— Где вы? — спросил Сперо.

Но Бенедетто исчез.

Сперо, продвигаясь вперед, наткнулся на стену. Он очутился в комнате, запертой со всех сторон.

— Негодяй обманул меня! — воскликнул он.

И Сперо, как безумный, стиснув кулаки, ринулся вперед. В это самое мгновение как бы раздвинулась стена, и виконт увидел Дженни…

 

17. Ловушка

Подобно волшебной панораме открылась перед ним потрясающая картина… В роскошно обставленной и залитой огнями зале собралось веселое общество.

За столом, уставленным серебром и дорогим хрусталем, сидели красивые женщины, которые с бокалами в руках пели застольную песню. Вот ее слова:

И среди этих жриц порока сидела одна, похожая на привидение, с безумной улыбкой на лице. Это была Дженни.

Именно ее избрал Бенедетто орудием своей мести.

Похитив девушку у виконта, бандит отнес ее в этот дом и здесь с помощью сильного наркотика привел Дженни в состояние прострации. Дженни видит, слышит и страдает, но воля ее скована и всякое сопротивление невозможно.

Какие ужасные страдания выносила она!

Ее разлучили с любимым человеком и отдали во власть врагу! И перед ней, как живой, возник страшный призрак прошлого. Сперо, не помня себя, ринулся вперед, но между ним и Дженни была преграда — толстое зеркальное стекло… Дьявольская махинация бандита вполне удалась.

Виконт кричал, звал Дженни, но его голос не достигал ее.

Вдруг за стеклом наступила темнота, затем зала снова осветилась. Женщины исчезли — Дженни осталась одна… Отворилась дверь, и в залу вошел старик. Он склонился над девушкой… Это был Ларсанжи-Данглар!

— О, проклятье! — вскричал Сперо.— Я не позволю! Я спасу ее!

И сильным ударом он выбил стекло, бросился на Ларсанжи-Данглара, схватил его за горло и, как гнусную гадину, отшвырнул на другой конец комнаты. Затем, обхватив руками Дженни, вскричал:

— Дженни, милая Дженни! Это я — Монте-Кристо!

— Монте-Кристо? — раздалось за его спиной.

Сперо обернулся. Данглар стоял на ногах. Лицо его помертвело, и глаза наполовину вышли из орбит.

С лицом, бледным как смерть и залитым кровью от разбитого стекла, Сперо был живым портретом своего отца…

Таким был Дантес в тот день, когда, выданный гнусными своими спутниками, был арестован в Марселе. Обезумев от ужаса, смотрел на виконта Данглар.

— Эдмон Дантес! — вскричал он, и в его глазах засветилось безысходное отчаяние…

Затем он взмахнул руками и как сноп повалился на пол. Внезапный разрыв сердца положил конец его жизни.

Сперо застыл на месте: ему казалось, что он находится под влиянием страшного кошмара. Он склонился над Дженни, которая как будто очнулась. Действие наркотика подходило к концу. Она медленно поднесла руку ко лбу и глубоко вздохнула.

Забыв о трупе, лежавшем тут же, Сперо упал перед ней на колени и повторил:

— Это я! Я люблю тебя и спасу! Неужели же ты не слышишь? Это я — Сперо!

Дженни открыла глаза, и на ее лице появилось выражение ужаса.

— Сперо! — вскричала она.— Здесь… Нет, нет! Я не хочу! Я проклята!

— О, не говори этого! — сказал виконт.— Я все знаю, дорогая моя! Знаю, что тебя вероломным образом заманили в эту ловушку негодяи! Почему же ты отталкиваешь меня?

Дженни содрогнулась.

— Слышал ли ты песню этих женщин и их зловещий хохот… — сказала она.— Они отпевают меня… Пусти, я хочу умереть!

И в эту минуту за стеной подобно адской симфонии снова раздались песни и смех.

Дженни зашаталась и вскрикнула:

— Я проклята! Прощай…

При этих словах дверь залы отворилась и вошел… Бенедетто!

 

18. В погоне за врагом

Верная своему обещанию, Кармен стала следить за банкиром, и ее старания наконец увенчались успехом. Ей удалось перехватить записку, в которой было написано следующее: «Все готово, и он не уйдет от нашей мести. Фанфаро, Бобишель и Гонтран заперты в подземелье дома М.-К… Девочка же находится в известном вам доме в Курб… куда красавец С. прибудет лишь тогда, когда все будет кончено. Ф.»

С этой запиской в руках Кармен поспешила в дом графа. Случилось это часа два спустя после того, как Фанфаро и его спутники спустились в подземелье.

Кукушка, удивленный тем, что в будуаре Дженни все затихло, вошел в комнату. Там никого не было. Зуав не верил своим глазам.

— Тысяча чертей! — вскричал он.— Где же они?

В эту же самую минуту в дверях показалась Кармен. Кукушка объяснил ей все, что произошло незадолго перед этим.

— Я знаю, где они,— задыхаясь, сказала Кармен.— Они здесь, в подземелье.

— О, в таком случае,— вскричал зуав, дело это поправимое. Мы освободим их, хотя бы для этого мне пришлось разрушить весь дом и не оставить в нем камня на камне!

Под полом послышался стук, на который Кукушка ответил тем же.

— Это стучат они,— сказал он,-сомнения быть не может… Слушайте: раз, два, три…

Он сосчитал до двадцати пяти, затем стук снизу прекратился.

— Молодцы! За азбуку принялись!

Через несколько минут с помощью стуков, число которых соответствовало определенной букве алфавита, Кармен и Кукушка наконец разобрали фразу: «Под обоями скрыта железная дверь».

Не долго думая, Кукушка содрал со стен шелковую материю и сразу нашел дверь.

Он нажал кнопку, дверь отворилась, и при этом из рук зуава выпал железный лом и остался на пороге.

— Вперед! — крикнул зуав.

Они со свечами в руках бросились вниз по лестнице. Навстречу поднимались Фанфаро, Бобишель и Гонтран.

— Дорогая моя Кармен! — вскричал художник.— Вы явились к нам спасительницей.

Все бросились к двери. Лом зуава задержал ее, и она не захлопнулась. Они были спасены.

Кармен незамедлительно передала записку Фанфаро, который вскричал:

— Что означает это недописанное слово? Где находится этот дом?

— Дорогу к нему покажу вам я,— спокойно сказала Кармен.

Кукушка между тем уже распорядился каретой, и она подкатила к подъезду. Минуту спустя они уже мчались по дороге в Кубервуа.

 

19. Бенедетто отомстил

Бенедетто вошел в зал.

Это был уже не Мальверне, не Фаджиано и не Кавальканти — нет, перед виконтом стоял бывший каторжник.

Зловещая улыбка скользнула по его изуродованному лицу. Наконец-то настал давно желанный час расплаты. Сын его врага находился в его руках, а Монте-Кристо был далеко.

Поддерживая Дженни, Сперо обернулся к бандиту и вскричал:

— Кто вы такой? Я не знаю этого, но последним мгновением вашей жизни заклинаю: выведите меня из этой ловушки, в которую заманили, и помогите мне увести эту несчастную…

— Виконт,— ледяным тоном ответил Бенедетто,— для помощи вам я не шевельну и пальцем, а эту женщину вы не спасете!

— А, я понимаю… Вы заодно с моими врагами… Но в таком случае я пробью себе дорогу силой! Прочь, негодяй, или я тебя убью, как собаку!

С этими словами Сперо наставил на бандита револьвер.

— Вы, кажется, покушаетесь на убийство, виконт?

— Нет! Я лишь прибегаю к самообороне, а к этой женщине вы обязаны отнестись с уважением…

— Скажите, пожалуйста! — насмешливо перебил его бандит, скрестив руки на груди,— а может быть, она явилась сюда по собственному желанию?

— Вы лжете! Дженни, Дженни! Скажи ему, что он солгал!

Бенедетто отступил.

— Дженни Зильд, по совести и чести скажи виконту, достойна ли ты его?

Дженни молчала и не сводила с него блуждающего взора, ее лицо помертвело, и зубы стучали, как в лихорадке.

— Скажи ему,— продолжал Бенедетто,— может ли дочь падшей женщины, выросшая в трущобах улицы Траншефуан в Лионе, появиться где-нибудь в обществе под руку с виконтом де Монте-Кристо? Итак, Дженни Зильд, припомни свое прошлое и скажи виконту, как звали твою мать и где она умерла?

— Нет, нет! — вскричала Дженни.— Довольно, довольно… Сжальтесь!

— Я не сжалюсь над тобой. А! Виконт полюбил нашу Дженни Зильд! Сведи же его на могилу своей матери и там помолитесь оба, чтобы Бог благословил ваш союз!

— Замолчите вы, наконец! — вскричал обезумевший виконт.

— Но это еще не все, Дженни Зильд,— медленно и отчеканивая каждое слово, снова заговорил Бенедетто.— Желаешь ли ты, чтобы я сказал виконту де Монте-Кристо, кто был твоим отцом?

— Мой отец? — прошептала Дженни.

— Разве ты забыла того человека, который, случайно зайдя в грязную трущобу, где умерла твоя распутная мать, пригрел тебя? Этот человек — я напомню тебе, может быть, забытое имя — был Ансельмо, бежавший из Тулона каторжник. А теперь, виконт де Монте-Кристо, если ты хочешь вступиться за эту девушку, дочь столь почтенных родителей, то убей меня… Только поднимется ли твоя рука?

Дженни помертвела и упала навзничь.

— Умерла! — вскричал Сперо.— О, негодяй, гнусный лжец! Я убью тебя, но в честном бою… Защищайся!

— Наконец-то! — произнес Бенедетто.

И, распахнув свой плащ, он достал из-под него две шпаги, одну их которых бросил к ногам виконта.

На Сперо бандит смотрел, как на ребенка, и поэтому дуэль была ему на руку. Он был заранее уверен в победе и умышленно томил своего врага.

Виконт взял шпагу и подошел к Бенедетто.

— Кто бы ты ни был,— глухим голосом сказал он,— но ты оскорбил ту, которую я люблю больше жизни, и поэтому я убью тебя.

И бой начался.

Бенедетто дрался, как опытный дуэлянт, и временами скрежетал зубами. Вскоре бандит убедился в том, что его противник далеко не ребенок. Шпага виконта задела его грудь.

— Мужайся, Сперо! — прошептала очнувшаяся между тем Дженни.

Десять раз подряд жизнь бандита висела на волоске…

Сперо понемногу оттеснил его в угол, и Бенедетто испугался. Он зарычал, как хищный зверь. Как? Неужели этот проклятый виконт ускользнет, убьет его и перешагнет через его труп?

Бой становился ожесточенным. В лязге шпаг слышалось что-то зловещее… Бенедетто отступал, и пространство между ним и стеной все более и более уменьшалось.

— Негодяй! — вскричал Сперо.— Твоя жизнь в моих руках! Раскайся в том зле, которое ты причинил мне, и я пощажу тебя!

— Ты пощадишь меня? — задыхаясь от злобы, сказал Бенедетто.— И ты смеешь говорить мне об этом! Берегись! Я ненавижу тебя… Ненавижу твоего отца!… Убей меня или же я, клянусь Богом, убью тебя!

— Умри же! — вскричал Сперо и быстрым ударом обезоружив врага, направил шпагу прямо ему в грудь. Но в эту минуту раздался выстрел…

Шпага выскользнула из рук виконта, и он, пораженный в самое сердце, упал навзничь к ногам Дженни.

С адской улыбкой на искаженном лице стоял Бенедетто, держа в руке пистолет.

Как же это произошло?

В самом начале Сперо в порыве гнева пригрозил бандиту пистолетом. Гнушаясь убийством, он затем бросил его на стул и вызвал на дуэль своего оскорбителя.

Теряя под собой почву, Бенедетто случайно заметил брошенный виконтом пистолет… Ловко маневрируя, он приблизился к стулу, и скоро пистолет был в его руках…

Вероломный негодяй застрелил своего противника! Сперо в агонии лежал на полу, и Дженни припала к его груди.

Скрестив на груди руки, смотрел на них Бенедетто… Наконец-то он отомстил! Сын его злейшего врага был им убит. Злодей не мог погубить отца и поэтому нанес ему смертельный удар, погубив его сына.

— Сперо! — рыдая, повторяла Дженни.— Ну, разве ты не слышишь? Это я, твоя Дженни!

Сперо со страшным усилием приподнялся и привлек к себе девушку.

— Прощай… моя Дженни! — прошептал он.— Я люблю тебя… и умираю!

— Я умру с тобой! — сказала Дженни.

Они слились в последнем предсмертном поцелуе и… замолкли навсегда.

Бенедетто стоял неподвижно.

Вдруг он вздрогнул. В дверь громко постучали.

— Виконт! Мы здесь, мы выручим вас! — раздалось за дверью.

Бенедетто бросился к выходу. Дверь трещала под мощными ударами пришельцев: отступление было отрезано.

Бенедетто знал, что его не пощадят и убьют, как собаку, и он не воспользуется плодами своей страшной мести. Он вскочил на подоконник и распахнул окно. Внизу протекала Сена.

Бандит, стоя на подоконнике, ждал. Вот дверь рухнула, Фанфаро и его спутники ворвались в комнату. В этот самый момент Бенедетто вскричал:

— Опоздали! Я убил сына Монте-Кристо!

И с этими словами бросился в реку.

Гонтран наклонился над виконтом.

— О боже! Он мертв! — воскликнул художник.— Он убит!

 

20. Призрак

В тот самый момент, когда Бенедетто кинулся в Сену, в комнату, где лежали жертвы, ворвался человек.

Это был Ансельмо.

Оставшись один после ухода Фанфаро и его друзей, он в изнеможении опустился на стул… Его била лихорадка.

Помешанная, скорчившись на полу, повторяла одно и то же:

— Сын мой! Бенедетто… мой сын! И он убил меня!

Ансельмо же между тем шептал:

— Дженни, моя Дженни!

И вдруг, как бы под влиянием новой мысли, он выбежал на улицу и направился к дому Монте-Кристо.

В ту самую минуту, когда он приблизился к подъезду, от дома отъехала карета. Бывший каторжник устремился за нею вслед.

Им овладело безумие: он бежал, не чувствуя под собой ног, и, наконец, достиг цели. Когда дверь была выбита и в дом ворвались Фанфаро и его друзья, Ансельмо бросился за ними следом.

В комнате, где разыгралась эта страшная драма, он увидел труп Дженни. Жуткий крик вырвался из груди несчастного:

— Дженни! Моя дочь, моя бедная дочь!

В первый раз в жизни изменил он себе и обнаружил свою грустную тайну. Фанфаро все понял.

— Мужайтесь! — коротко сказал он ему.

Но Ансельмо отпрянул от него и крикнул:

— Убита! Убита им, этим проклятым Бенедетто!

Подбежав к окну, он вскочил на подоконник и со словами: «А теперь, Бенедетто, берегись!» бросился в реку. Никто не успел его удержать.

Бенедетто, прыгнувший ранее, усиленно работая ногами и руками, плыл к противоположному берегу.

Он дрожал за свою жизнь. До сих пор злодей жил для своей мести, а теперь хотел насладиться ею. Издали он станет упиваться страданиями графа, прислушиваться к его рыданиям…

И потому — вперед!

Но вдруг бандит услыхал, что за ним тоже кто-то бросился в воду. Было ясно, что за ним началась погоня.

Собрав все свои силы, Бенедетто устремился к берегу, который был уже совсем недалеко. Наконец, он достиг цели.

Ансельмо вскрикнул: добыча ускользала от него. Бандит вышел на берег и скрылся в темноте. Между тем Ансельмо, совершенно ослабевший, был отнесен течением к затонувшей барке и вскарабкался на нее.

Разбитый душой и телом, он опустил голову на руки и в этом положении оцепенел.

Бенедетто пробирался между деревьями. Вдруг перед ним мелькнула какая-то тень… Она загородила дорогу бандиту.

Бенедетто содрогнулся — перед ним встал живой призрак его матери.

Госпожа Данглар, а это была она, убежавшая вслед за Ансельмо, приблизилась к остолбеневшему бандиту и сказала:

— Сын мой, дорогой Бенедетто! Пойдем! Пойдем же со мной!

И с этими словами она схватила его за руку. Бенедетто не сопротивлялся: его охватил смертельный ужас.

— Пойдем, дорогое мое дитя,— повторила помешанная.— Теперь ты больше не покинешь меня!

Она увлекла его к берегу и взошла на затонувшую барку, где приютился Ансельмо. Неподвижный, широко раскрытыми глазами смотрел он на них.

Призрак приблизился к краю барки, охватил рукою Бенедетто и вместе с ним погрузился в воду.

Волны Сены сомкнулись над г-жой Данглар и ее сыном-убийцей. Утром на другой день рыбаки, придя на барку, нашли окоченевший труп Ансельмо.

— Должно быть, пьянчуга какой-нибудь,— сказал один из них,— туда ему и дорога!

Вот и все, чем помянули бывшего каторжника. Бенедетто и его мать — вернее, их тела — так и не были найдены.

 

21. Поздно!

В доме Монте-Кристо царили молчание и печаль. В комнате, обшитой черным сукном, лежали трупы виконта и Дженни. Около них сидели в глубоком горе Фанфаро и Гонтран.

Их измучили угрызения совести.

Уезжая, Монте-Кристо сказал им:

— Вверяю вам моего сына. Берегите его.

Они поклялись ему в этом. А теперь — Сперо убит!

Прошло уже три дня с тех пор, как Фанфаро уведомил графа об исчезновении из дома сына. За три дня Монте-Кристо уже должен был бы достичь Парижа.

На каминных часах пробило половину одиннадцатого. Срок истекал, а граф все не появлялся.

«Неужели,— думали Фанфаро и Гонтран,— придется хоронить виконта, и отец с ним не простится?!»

Пробило полночь. Они вздрогнули.

Дверь без шума отворилась, и вошел человек высокого роста. Это был граф Монте-Кристо.

Бледный, весь в черном, он приблизился к печальному ложу. Фанфаро и Гонтран не сказали ни слова и не двинулись с места. Это страшное молчание не нарушалось ничем.

Монте-Кристо склонился над трупом Сперо и молча поцеловал его в бледный лоб. Затем, вглядываясь в дорогие черты обожаемого сына, граф пробыл в таком положении несколько минут. Когда же Монте-Кристо поднял голову, волосы его были белы, как свежевыпавший снег.

Граф поднял на руки тело виконта и вышел. Фанфаро и Гонтран тут же бросились за ним вслед. Но Монте-Кристо исчез бесследно, унеся с собой труп своего сына.