Если провести математический анализ того, как распределяются по времени важнейшие жизненные решения (вы не подумайте, я не очень-то интересуюсь квантовыми исследованиями), то окажется, что они группируются вокруг тех дней рождения, которые кратны пяти. Услышь папа эту гипотезу, он, и глазом не моргнув, спросил бы, говорю я про интегральные множества или какие-либо другие. По-моему, уже ясно, что у меня было за детство… А завел я о них речь, потому что все началось в мой двадцать пятый день рождения. Четверть века - не шутка. Что тут праздновать, если такой кусок жизни уже позади? Но мои друзья считали иначе.

В нашем университете (даже на факультете социологии) уже мексиканская кухня воспринимается как коспомолитизм. И я достаточно часто распространялся о местном этноцентризме, а потому обрадовался и был тронут, когда друзья устроили мне японский праздник. Все мы тогда были нищими аспирантами, поэтому «праздник» означал попойку у кого-нибудь на квартире. Но забавно, что в тот единственный раз, когда они решились на что-то помимо стейка из местной коровы, друзья выбрали именно то, чего я терпеть не могу. Впрочем, с суши проблем не возникло, потому что ребята запаслись уймой бутылок саке, чтобы запивать сырых угря, тунца и кальмара (не говоря уже о каких-то неопределенных комьях, происхождения которых я не опознал и решил не вдаваться в тонкости).

И если бы я пытался заглушить вкус сырой рыбы не рисовым пойлом, а соусом васаби, все обернулось бы иначе.

Чтобы побаловать именинника, каждый гость пришел со своей снедью, и меня вынудили перепробовать все. По утверждению хозяйки квартиры, японский этикет требует выпивать каждую порцию саке залпом, а ведь в буфете у нее стояли не изящные фарфоровые чашечки, а стаканы для сока. После третьего калифорнийского ролла я перестал понимать, что ем, а еще через час этой гастрономической экскурсии возносил прочувствованные хвалы разнообразию. Никто не пытался пить наравне с именинником, но все основательно набрались.

Воспоследовавшее показалось тогда замечательной идеей: «истинной социологией на очень… ик… мультикультурном уровне». Помню, как плюхнулся перед компьютером, вызвав взрывы хохота, едва не промахнувшись мимо стула. Помню ржание над моей орфографией и бурные перепалки по поводу выбора слов. Под торжественный звон дешевых стаканов я, кажется, нажал клавишу «отправить». Но вот предмет и тема нашего шедевра канули в алкогольный туман.

Проект, из-за которого мы ломали копья вчера вечером, оставил по себе лишь смутный осадок на утро, когда я проснулся с головной болью и суконным языком. Я помнил, как силился растворить в желудке сырую рыбу, заливая ее неразбавленным виски, но помимо этого ясно всплывала лишь печально точная карикатура на торте со свечками: голова молодого Вуди Аллена, сидящая на моем длинном и тощем теле. В моей памяти мелькнуло имя Икабот Крейн - оставалось только надеяться, что вслух я его не произнес.

Очевидно, кто-то отвел меня домой, раздел и уложил. Окна моей спальни выходят на запад: лившийся в щель между занавесками солнечный свет подсказывал, что уже сильно за полдень. Если наказание соответствует преступлению, то вчера я повеселился на славу. Я как раз обсуждал с самим собой, стоит ли попытаться встать, когда в черепе у меня завибрировал «би-и-ип» - как из мультика про «Роудраннера». Пришли письма по электронной почте.

По дороге в туалет я проковылял мимо компа. Заголовок последнего письма шоком встряхнул память. Ответ на вчерашнее.

- Только не это, Господи! Пожалуйста, - прокряхтел я. «Пожалуйста» не всегда оказывается волшебным словом. Судя по всему, «Журнал независимой социологии» не получил заказанную статью, поэтому в ближайшем ежеквартальнике у них образовалась дыра. Разумеется, редакция не может обещать публикацию, но благосклонно отнесется к вовремя присланному тексту в духе моего вчерашнего предложения.

Я прокрутил письма, чтобы узнать, что же такое предложил в пьяном угаре. А когда нашел, мой желудок попытался выбраться наружу.

Отец бережет слова, как продуктовый рацион в блокаду, и это скряжничество выражается и в емкости формулировок, и в экономии лексики. Что до первого, приведу лишь один пример: выражение «транспортное средство» я выучил раньше, чем слова «машина», «самолет» и «ложка». Ну не странно ли? А относительно последнего, сестра не без причины зовет отца Профессор Загадок.

Когда я был ребенком и после, уже студентом, такая скаредность меня раздражала, но, как я понял задним числом, она же помогала развивать абстрактное мышление. Собственную расточительность (и любые навыки общения, какие у меня есть) я перенял у мамы.

- Брайан. Правило Первое, - скупо ронял отец, не отрывая глаз от газеты. И мне полагалось переводить для непросвещенных друзей: «Если это перевернет весь дом, не делай». Правило Первое прекрасно подходит для мальчишек, поскольку не оставляет для них никаких дыр и лазеек.

Правилом Вторым на вчерашней вечеринке совершенно пренебрегли. «Перед тем как делать, хорошенько подумай». Правило Второе вступило в силу задолго до того, как я достиг питейного возраста, поэтому отец так и не вывел из него очевидного следствия: избегай важных решений, когда пьян и думать не способен. (Скорее всего, он бы укоротил формулировку. «Не пей и думай» - вполне в его духе.)

Идея, пришедшая в мою пьяную голову, была поистине мультикультурной, иными словами, я рассматривал культуры, которые и человеческими-то не были. Уж не знаю как, но с дурной головы я умудрился предложить социологический анализ поведения энлэошников (прошу прощения за ярлык). В интернете предостаточно чатов, где собираются подобные личности, а потому провести исследование не составит труда. Проблема заключалась не в недостатке исходных данных, а в вероятных последствиях подобной публикации. От одной только мысли о том, как воспримут ее коллеги, мне стало нехорошо. Да, действительно, существует несколько социологических изданий об НЛО и уфологах. Мой научный руководитель еще не получил место на факультете, а моей главной заботой было не выставить себя на посмешище, чтобы не лишиться и без того мизерной стипендии.

Взяв предложение назад, я лишь привлеку к себе еще большее внимание. Планом Б (как только улеглась паника) стало старое доброе очковтирательство. Я пришлю статью, которая, номинально соответствуя моему краткому (по счастью) тезису (насколько же у них не хватает материалов!), будет по большей части не на тему. Я решил использовать энлэошников не из-за их убеждений, а, скорее, как подопытных, на примере которых можно изучать распространение идей. Настроение у меня несколько улучшилось, когда перед (туманным) мысленным взором возникала статья: солидная, высокопарная, безусловно академичная, безнадежно скучная - и невероятно далекая от сенсации, подразумеваемой в пьяном тезисе. Если повезет, ее зарубят. Даже если не повезет, я сваяю такое, чего никто не заметит и не запомнит.

Моя специальность и страсть - анализ дискурса, область на стыке литературоведения, истории и традиционной социологии (папа как-то высказался по поводу задавленных на том перекрестке собак и кошек, но я отказываюсь в это вдаваться). Поклонники маленьких зеленых человечков ничем не хуже любой другой экспериментальной группы, чтобы попробовать изучить распространение и трансформацию языковых средств. Иными словами, я могу вывести тенденции и модели метафор, тем и фигур речи, а после построить гипотезу о социальных силах, вызывающих эти фантазии и создаваемых ими. Или можно вообще удариться в механическое перечисление речевых моделей (правду сказать, это уже совсем безопасная штука). Тем самым моя статья окажется во вполне традиционном и бесспорном мейнстриме социологии: категоризация тем в рамках текстуальных образцов.

За несколько вечеров анонимного сидения в чатах таких тем набралось достаточно. Оказалось, что сейчас в моде не маленькие зеленые, а худые серые человечки; их гуманоидную внешность объясняли эволюционной конвергенцией. Затем традиционный заговор молчания вокруг инопланетян: правительство все затушевывает - как правило, руками людей в черном. (Интересно, почему, говоря «люди» и «человечки», обычно подразумевают мужчин. Сексизм среди уфологов - вполне достойная тема для следующей статьи. Эту мысль я сурово отмел, чтобы не отвлекаться по мелочам.) Далее летающие тарелки: транспортные средства в форме диска - если «косишь» под объективность. А еще какой-то плотный свет (ну не оксюморон ли?). И всеми любимые, хотя и трудно объяснимые похищения инопланетянами. К более мелким относились проблемы осмеяния, логичные доводы, что убедительных свидетельств недостаточно. Затем шли обсуждения вспышек светозарной энергии и споры между сторонниками существ, рожденных в тарелках, межпространственных сущностей и путешественников во времени.

Гораздо труднее оказалось обрабатывать не эту очевидную ерунду, а редкие и разрозненные крупицы логики.

О родителях я вспомнил, услышав их поздравления на автоответчике, и не замедлил позвонить в офис отцу.

В разновидностях физики я, честно говоря, не разбираюсь. Бог знает, имеет ли тема папиной работы какое-то отношение к моей проблеме, но вдруг занимающий меня вопрос как-то связан с еще более невразумительными феноменами, какие он коллекционирует в свободное время? После обмена любезностями я взял себя в руки и откашлялся:

- Слушай, пап, ты знаешь что-нибудь про формулу Дрейка?

- Формула Дрейка, - повторил отец. Уже на первых двух словах в его тоне возникли педантичные нотки. - Это модель ориентировочного подсчета технологических цивилизаций в нашей Галактике. Задаешь приблизительное число звезд с их планетами, высчитываешь, на скольких из этих планет способна зародиться жизнь, и так далее. Числа по большей части берутся с потолка, поэтому в плане распространенности разумных инопланетян формула «доказывает» любой нужный результат.

Завсегдатаи чатов, показавшиеся мне наиболее внятными, давали (не могу сказать с какой долей обоснованности) числа, предрекавшие вероятность межзвездного контакта.

- А про парадокс Ферми?

- Да кто вы такой и что сделали с моим сыном?

Я подавил легкое раздражение. У папы были все основания удивляться моим вопросам.

- Так знаешь?

- Да.

Конец каждой фразы знаменовало ясно различимое постукивание карандаша о стол. Отца, наверное, выводила из себя невозможность нарисовать мне картинку. В детстве я довольно быстро взломал код «карандаша и бумаги». Это означало: сейчас на меня вывалят информации столько, что мне хватит до конца жизни, так что в данный момент мне нечего и надеяться ее переварить. А еще плюсом «карандаша и бумаги» в глазах Профессора Загадок являлось то, что «картинка стоит тысячи слов».

Но наконец папа сформулировал кратко:

- Галактика слишком уж велика, поэтому трудно поверить, что Земля в ней единственная технологически развитая планета. Теперь предположим, что есть и другие. Освоившие космос инопланетяне неминуемо колонизировали бы соседние солнечные системы. Со временем эти поселения достаточно оперились бы, чтобы повторить весь цикл. На сей раз берешь с потолка другие числа для обозначения скорости звездолетов и того, как быстро колонии перерастут свои новые дома. Не имеет значения, какие числа брать. За несколько миллионов лет - доля секунды, с точки зрения космологии - любые инопланетяне заполонят всю Галактику. Так, говоря словами Ферми, где же они?

- В Кливленде?

- Я хорошо тебя знаю, - хмыкнул папа. - К чему эти вопросы, Брайан?

Мой ответ, хотя и не полный, был достаточно правдив: исследование в области словоупотребления и распространения терминов в ряде чатов. Честно говоря, я уже нашел в Сети определение терминов, за разъяснением которых обратился к отцу. Я не знал только одного: считать ли сайты, где я на них наткнулся, просто прибежищем сумасшедших или все же нет? Тайной целью моего звонка было понять, как относится к ним серьезная наука. С одной стороны, термины отцу знакомы, с другой, его ответы прямо-таки сочились сарказмом.

- Ну и что ты думаешь, папа?

- О том, где инопланетяне? Где НЛО?

- Ага.

- Недостаточно информации. - Снова долгая пауза. - А ты?

- Я изучаю энлэошников, папа, а не НЛО.

Слушая страстное обличение исследований, существование предмета которых не доказано, я испытал большее удовлетворение. Надо же, какую замечательную лазейку я нашел! Но если бы меня прижали к стенке и спросили, во что верю лично я, ума не приложу, что бы я сказал в тот момент.

- Анализ дискурса самоопределяющейся субкультуры, сцена 1, запись 4, - скорее бормотал нараспев, чем наговаривал я в диктофон. В статью подобный драматизм не попадет, зато я готов был на что угодно, лишь бы развлечься. Кружка тепловатого кофе и россыпь крошек от печенья свидетельствовали о пошлой попытке потянуть время.

Заголовок был самым общим, какой я только сумел выдумать, приняв за рабочий план скуку смертную: выполнить обязательства по статье, которая, если и будет когда-нибудь опубликована, канет без следа в бермудский треугольник нецитируемых научных работ. В целом пережевывание уже известного - и ни грана новизны. Я волынил… опять.

- Представленное в данной статье исследование опирается на использование языковых средств в уникальном интернет-сообществе. - Я безуспешно старался пробудить в себе праведное возмущение друзьями и коллегами, которые меня в это втянули. - Как, без сомнения, известно любому пользователю интернета, посещение чатов добровольное, равно как и решения в каждом данном случае, какие именно темы будут предложены на обсуждение. Следует также учитывать, что участие в этом дискурсе может быть совершенно анонимным. Ианелли и Хуань задокументировали (1997) последствия подобной замаскированной анонимности, а также вытекающие из нее поведенческие моменты, не поддающиеся однозначному вычленению из групповой динамики. В данном контексте термин «динамика» тем более уместен, поскольку членство в чате и взаимодействие между его участниками варьируются на протяжении любого данного отрезка времени.

Оставалось только надеяться, что текст получится достаточно выспренним, корявым и невыразительным, чтобы отвратить читателя или, еще лучше, исключить публикацию статьи. Я сделал для этого все, что мог.

В моей захламленной квартирке я тоже (пока статья не появится в печати) был анонимным. Как интерпретировали бы мои слова и подбор метафор мои собственные собратья по анализу дискурса? Как только статья будет отослана, моя анонимность сменится… Чем? Дурной славой, надо думать.

Но это уже перестало быть самой большой моей проблемой. Плевать на неполиткорректность - я начал сознавать, что в ходе исследования сам слился с его объектом.

Келли О'Брайен на мой день рождения пригласил общий знакомый. Обычно мы обменивались хмыканьем при случайной встрече - как правило, по дороге к мусорным бакам в подвале нашего общежития. С попойки все неуловимо изменилось, но я не мог понять, в чем дело. Я бы предположил, что она просто потешается надо мной. Не мне ее винить, в тот вечер я до чертиков напился. Келли тоже была аспиранткой, но по компьютерным технологиям; вот вам еще одна причина, почему разговор у нас не клеился.

После того, как я несколько вечеров кряду собирал материал для статьи, ее веселье стало еще более явным.

- Как поживают МВГи? - спросила она однажды, когда мы столкнулись на стоянке.

Одета она была, как всегда, в линялые джинсы, фланелевую рубаху не по росту и выглядела до чертиков уверенной в себе.

Вздохнув, я уже собрался вкратце изложить, как далеко продвинулся, когда она прервала меня на полуфразе:

- Меня совесть заела.

- Ты о чем?

- Тебя разыграли, Брайан, а я им помогла. - Заявку на статью не ты придумал. Твои приятели, - она назвала пару-тройку имен, - тебя подначили. А я поставила программку, перехватывающую исходящую почту.

- Но ответ-то пришел из журнала.

На лице у нее боролись самодовольная радость и сочувствие. Победило первое.

- Его послали твои друзья. Я подделала обратный адрес.

Описание того, как она взломала и перенастроила систему электронной почты, я пропустил мимо ушей, ведь голова у меня шла кругом. Похоже, последнее время не одна Келли веселилась от души.

- И когда мне собираются открыть глаза?

- Не знаю, - пожала плечами она. - Все думали, что, когда ты увидишь ответ, то сначала ударишься в панику, а потом сам догадаешься, что это не всерьез. А сейчас все потешаются, с каким упорством ты собираешь материал.

Это меня не удивило. В каком-то смысле я даже восхитился розыгрышем. Учитывая мои частые разглагольствования по поводу их якобы провинциализма, мои сопли (даже в трезвом состоянии) вокруг знаменательной даты в четверть века и изрядную дозу саке, их выходку можно было приравнять к иронии судьбы.

И пока мое подсознание обрабатывало эту информацию, сознание сосредоточилось на удивительном озарении: я не собираюсь бросать работу над новым проектом.

Гамбит в разговоре: «Ловко вы меня подкололи, ребята» - вызывал гомерический хохот у каждого из моих друзей. После третьего такого взрыва мне уже стало не по себе от собственной легковерности. А при перечитывании пьяной заявки и почти столь же дурацкого ответного послания стало только хуже. И как это я целую неделю верил в подобный бред?

Но стоило и похвалить себя: нелепый экстаз ученого, заставивший меня начать поиски еще с похмелья и вопреки всему приведший в чаты по НЛО, дал свои плоды, ведь в них действительно просматривались любопытные тенденции. Насколько я определил, сумбур и какофония в диалогах оказались более или менее осмысленными, стоило разнести их по категориям, исходя из точки зрения участников. На одном краю моего спектра скопились истинно верующие, кому не казались невероятными никакие утверждения о пришельцах или правительственном заговоре молчания. На противоположном собрались разоблачители, кого не убеждали решительно никакие свидетельства и груды «достоверных фактов, подтверждающих…». В середине оказались скептики, которые ничего не принимали на веру, но, сомневаясь в существовании НЛО или инопланетян, утверждали, что готовы выслушать любое мнение.

Исповедь Келли взломала метафорический лед, и из случайных знакомых мы понемногу становились настоящими друзьями, но наши все более долгие разговоры постоянно напоминали мне о моей собственной наивности. Когда она показала, как взломала мой почтовый ящик и поделилась еще парочкой своих хакерских подвигов, мне в голову пришла ужасная мысль. А откуда я знаю, что розыгрышу конец? Я понятия не имел, не были ли мои набеги в чаты и рысканье по интернету подстроены. Вдруг у моих друзей столько свободного времени, что они по-прежнему дергают меня за электронные ниточки? Вдруг какой-нибудь мастак вроде Келли сумеет проследить мой лог до университетского аккаунта и… опять вмешаться?

Похоже, я становился безумен, подобно истинно верующим, которых изучал. Я зачастил в муниципальные библиотеки, в интернет выходил с их компьютеров, чтобы заглянуть в чаты, где так много времени проводил раньше. Слава богу, мои анонимные вылазки показали, что как будто ничего не изменилось.

В прошлый раз я просмотрел посты всего за несколько дней, но чем больше читал сейчас, тем лучше улавливал общие модели дискурса. Я покопался в архивах уфологических чатов, чтобы расширить подборку материалов. Общим тут было влияние скептиков. Эти люди спокойно, но убедительно развенчивали заявления о тесных контактах, о похищениях и даже, споря из-за параметров формулы Дрейка, вообще о правдоподобности инопланетных гостей. Под напором их бесстрастной логики сообщество любого быстро растущего чата вскоре достигало своего пика, за которым наступал спад. Поскольку все тут появлялись под никами, я не мог определить, то ли истинно верующих убеждали их аргументы, то ли они просто переходили туда, где встречали больше сочувствия.

И все-таки я пока еще не убедился, что моя новая подруга Келли не умудрилась как-нибудь устроить всем розыгрышам розыгрыш.

Когда моя мама была маленькой, Правило Первое в ее семье гласило: «Никаких песен за столом». Насколько я могу судить, Правила Второго не существовало. Ни мамин интерес к пению, ни ее талант мне не передались (увы, талант обычно связан с рецессивным геном), но ребенком я слышал много разной музыки. Вкусы у меня на пару веков современнее, чем у родителей, но я достаточно похож на маму, чтобы постоянно что-нибудь слушать. Впрочем, поводом к этому разговору послужили скорее ее музыкальные предпочтения, чем мои собственные.

- Знаете, - начал я, - а ведь в некоторых музыкальных произведениях прослеживается явное сродство.

Серьезный лысеющий человек по ту сторону стола только кивнул.

- Способности к музыке у меня не ахти, но я умею узнавать произведения одного и того же композитора. Слушаю я симфонию, сонату, оперу или реквием, - поспешу добавить, все это не мои, а мамины вкусы, - но я определенно могу сказать, что это Моцарт.

Мой собеседник вяло ковырял вилкой картошку фри. Этот англичанин, Найджел Уэллмен, преподавал в соседнем общеобразовательном колледже. Его специальностью был лексический анализ, отдаленно родственный анализу дискурса, что и подвигло его откликнуться на сообщение, принятое автоответчиком. Без предварительной проработки литературы я вообще ничего бы о нем не узнал. Мы встретились и договорились пообедать вместе.

- Если бы вы сказали, что хотите поговорить о музыковедении, я направил бы вас к кому-нибудь еще на факультете.

Я приглашал его обсудить кое-какие вопросы той области, где наши исследования соприкасались, и не собирался отступать от своего плана.

- Потерпите, Найджел. - Я постучал по донышку бутылки с кетчупом. - Музыка лишь аналогия. У меня есть гипотеза, и надеюсь, вы ее подкрепите - что подобное сходство можно проследить в текстах того или иного автора.

- Разумеется, такое сходство существует. На нем в частности основаны утверждения, будто Шекспир не создавал пьес, которые обычно ему приписывают. Хотя главный кандидат на их авторство сэр Фрэнсис Бэкон, есть и другие, не менее весомые. - Его голос потеплел, глаза загорелись. - Например, Кристофер Марло или Эдвард де Вер, граф Оксфордский. Лексическая метрика крайне интересная область.

- Метрика?

Разговор повернулся так, что я едва успевал вставить слово.

- Вот именно. - Мой собеседник быстро отпил колы и пустился читать лекцию. А мне только того и надо, я ведь здесь, чтобы учиться. - Использование языковых средств можно представить в количественной форме путем целого ряда весьма точных методов. Длина среднего предложения и его вариативность. Число слов и предложений в среднем абзаце и вариабельность оных. Объем словарного запаса и частотность употребления синонимов. Затем структура предложения: предпочтение действительного или страдательного залога, частота сложноподчиненных предложений, частота замены существительного местоимением. - Подчеркивая свои излияния взмахами вилки, Найджел совершенно преобразился, скинув маску угрюмого субъекта, с которым я познакомился четверть часа назад. - Есть масса прочих методик: подсчет употребления иностранных слов, различных фигур речи и так далее.

Наконец поток иссяк. Я давно уже перестал следить за деталями и находил утешение лишь в том, что слушаю мнение специалиста: Най-джел не только много публиковался, но его статьи часто цитировали в академических журналах. Погрузившись в атмосферу лексического анализа, я невольно стал замечать собственные жиденькие метафоры.

- Я спрашивал, - раздраженно сказал он вдруг, - о вашей цели.

- Что?

В его стакане не осталось ничего, кроме льда. Он помешал оплывшие кубики соломинкой.

- Внезапный интерес к лексическому анализу всегда означает только одно: желание доказать или опровергнуть авторство тех или иных материалов… На кого зуб точите?

- Чисто научное исследование, уверяю вас. Найджел скептически поднял бровь.

По дороге на встречу я, бормоча под нос, репетировал речь, готовясь как раз к такому моменту. И сейчас объяснил, что, изучая интернет-чаты, уловил сходство в якобы независимых постах.

- Поэтому, - сказал я в заключение, - у меня появилось подозрение, что одни и те же лица пользуются множеством псевдонимов. Кто-то старается подкрепить свои аргументы, прячась за несколькими личинами. Если я прав, здесь можно написать статью - но не мне. Моя область не психология, не лингвистика, а социология… Зачем мне работа о кучке скептиков-уфологов, которым больше нечем заняться?

Мы попрепирались из-за того, во что мне обойдется беглый просмотр нескольких чатов и остановились на пироге с банановой начинкой. Найджел взял список чатов и ников, и мы расстались.

- Мои результаты, - заявил несколько дней спустя Найджел, - стоят целого стейка.

И отказался дать объяснения по телефону. Плюсом стало то, что он звал к себе: у него была куча бумажек, которые он хотел мне показать и которые были разбросаны у него по всей квартире, поэтому мясо я купил в ближайшем магазине.

Пакет с полуфабрикатом он равнодушно бросил в холодильник, из которого достал пиво - холодную бутылку для меня, себе он взял теплую из шкафа. А после повел в кабинет, декор которого складывался из чахлых деревьев и бледной подсветки.

- Что новенького?

Найджел указал на единственный стул.

- Вас интересовало: не меньше ли на самом деле скептиков, чем заявленных ников? - Он буквально подпрыгивал на месте.

- И что оказалось?

- Вы совершенно правы!

К стене был пришпилен мой исходный список, возле каждого ника стояла галочка. Он постучал по нему для наглядности.

- Гораздо меньше.

И стал по очереди совать мне под нос страницы из кипы распечаток, изукрашенных разноцветными маркерами.

- Вы хотите сказать, что во множестве случаев реплики в чате подает один и тот же человек? Разговаривает сам с собой? Но зачем ему это дурацкое занятие?

- Подобного я не утверждал. Обмен фразами вполне реален. Говоря вашими словами, есть много истинно верующих, много разоблачителей. - Собрав листы в аккуратную пачку, Найджел, выравнивая, постучал ею по столу. - Но из спокойных и бесстрастно рассуждающих участников, которых вы называете скептиками, почти половина ников сходятся к одному и тому же лицу.

Заявление настолько меня поразило, что его обдумывание я отложил на потом.

- Еще что-нибудь?

- Во-первых, язык для вашего друга не родной. - При слове «друг» я, наверное, воззрился на него недоуменно, потому что он пояснил: - Искомый. Все равно крайне интересно.

Из шкафа появились новые бумажки с десятками тысяч аннотаций. Чем больше воодушевлялся Найджел, тем загадочнее становились его рассуждения.

- А можно попроще? - взмолился я. Он глубоко вздохнул.

- Извините. Коротко говоря, язык у него слишком официальный: всегда правильная грамматика, а это классический признак образованного человека, говорящего на неродном языке. Почти у всех остальных участников реплики полны орфографических ошибок, слэнга и сокращений. Наш тип не употребил ни одного обособленного причастного оборота или разорванного инфинитива. Вы и сами, наверное, заметили, какими сухими кажутся его фразы. - Увидев мой кивок, он снова поддал жару: - Меня это настолько заинтриговало, что я немного расширил эксперимент. Разумеется, чаты уфологов есть во многих странах. Я более или менее бегло говорю по-французски, по-немецки и по-японски и в этих языках тоже обнаружил сходную ситуацию.

- Сходную ситуацию. - Я опустился до попугайского повторения.

- В чатах каждого языка этот самый «глас здравого смысла» скрывается под большим числом разных ников. И везде язык ему не родной.

Напрашивался очевидный вопрос:

- Одно и то же лицо в разных языках? Найджел задумчиво склонил голову набок.

- В английском, французском и немецком - точно. С японским мне не хватает знаний. Но если бы я заключал пари, то предположил бы, что и в нем та же ситуация.

Что движет человеком, который возвел здравый смысл в культ? Пока никто не начал ломать голову над этой загадкой относительно меня самого, следовало уладить другие дела. Чтобы мою стипендию возобновили, обязательно нужно было предъявить хоть какую-то работу над диссертацией.

Моя тема, одобренная факультетом, была связана с религиозными преобразованиями в раннесредневековых обществах. А точнее, я применял анализ дискурса в контексте королевских речей, оценивая их воздействие на подданных. В те времена, когда крестился король, того же ожидали и от подданных. Я выискивал сдвиги в мировоззрении, рассматривая, как они сказывались на повседневных мирских делах и обычаях.

Чтобы найти подходящие примеры, мне приходилось осваивать уйму научной литературы и произведений тех времен. А это, разумеется, требовало опосредованного подхода, поскольку наличествовали лишь письменные тексты элиты. Кто, кроме элиты, умел писать в Средние века? Тут я мог бы углубиться в дебри, но общее важнее частностей.

Странно, но в нашем университете имелись обширные источники по крещению Хлодвига и последующему массовому обращению в христианство его народа. Я копался в переводе на английский (Григорий, бывший в VI веке епископом Турским, разумеется, писал по-латыни) «Истории франков», когда мне в голову пришел вопрос, никакого отношения к диссертации не имеющий. А есть ли религиозные чаты? Я ведь даже не потрудился посмотреть.

Вторая группа интернет-сообществ совершенно меня поразила. Те феномены, которые в первом случае выдавались за доказательства прибытия на Землю инопланетян или путешественников во времени, в этом новом контексте представали чудесами, явлениями ангелов или Девы Марии. И снова я столкнулся с истинно верующими, разоблачителями и скептиками. Скептики тут были не менее упорны, чем критики уфологов. Часть их утверждала, что эти неожиданные феномены суть следствия личного религиозного опыта, а потому не подлежат анализу. Другим эти видения и откровения казались подозрительными в силу того, что неизменно были связаны с постами и бессонными бдениями в уединенных местах.

В приступе озарения я понял, что уже встречал подобный сценарий у энлэошников: кто-то стремится дискредитировать загадочные события какой-либо природы. Я поежился, когда традиционный анализ содержания подтвердил то, о чем уже вопила интуиция: темы скептиков (объективность, изоляция и уникальность человечества) в точности вторили диалогам уфологов.

И я нисколько не удивился, когда вскоре Найджел Уэлмен закончил второй лексический анализ. И в уфологических, и в религиозных чатах притаился один и тот же скептик.

- Откроешь? - заорал я из кабинета, обращаясь к Келли. Моя подруга была в гостиной, а это ближе к входной двери. Я пригласил девушку на пиццу.

- Ты кого-то ждешь?

- Только доставку, - солгал я.

Я отправил заказ через интернет, и раньше чем через полчаса пиццу не привезут. Мой взгляд не отрывался от четырех окон на экране компьютера: два от беспроводных камер, которые я спрятал в гостиной, и еще два от таких же в коридоре. Кто бы мог подумать, что я так ударюсь в экспериментальные методы? На одном сейчас возник профиль Найджела Уэлмена, который ждал перед дверью, щеки и губы его двигались: надо думать, он насвистывал. Во втором маячила дверь квартиры у него за плечом. В остальных двух окнах появились бок и спина Келли.

Она распахнула дверь в тот момент, когда Найджел поднял руку, чтобы постучать еще раз. Я не отрывал глаз от экрана. Я убил уйму времени, правильно размещая камеры, зато теперь ясно видел лица обоих моих гостей. Они незнакомы друг с другом.

Трудно сказать, облегчение мне это принесло или разочарование.

- Найджел, Келли. - Я повел обоих к обеденному столу. - Обещанную пиццу, честное слово, доставят, только чуть позже. А пока хочу ввести вас в курс дела.

Они не сводили с меня изумленных глаз, пока я излагал им историю моей недавней одержимости чатами. Пицца прибыла как раз к концу речи.

- И что же тебе не дает покоя? То, что один и тот же человек во всех чатах анализирует тему и приводит аргументы? - спросила Кел-ли, отламывая облюбованный кусок пиццы, за которым потянулись длинные нити расплавленного сыра. - Ты хочешь, чтобы я написала программку, которая бы отыскивала его новые посты?

- Вот именно. Напишешь?

- Хорошая попытка. - Она ловко поддела щупальца сыра пальцем. - Однако кое-кто из нас не так легковерен.

- Ты о чем?

- Я помогла твоим друзьям. А ты в ответ хочешь сыграть с ними такую же шутку. Не выйдет.

Найджел поморщился от холодного пива. Я забыл заранее вынуть для него бутылку из холодильника.

- Когда я просматривал чаты, рядом никого не было. Брайан к моему эксперименту никакого отношения не имел, он не знал, ни какие чаты я выбрал, ни на каком языке они были.

Прежде чем ответить, Келли умяла первый кусок.

- Меня подписали разыграть Брайана. Не удивлюсь, что у него есть сообщник.

А вот мне и в голову не пришло, что Келли может усомниться в мотивах моих поступков. Я-то разорился на покупку жутко дорогих камер, лишь бы убедиться, что она больше не участвует в розыгрыше. И тут меня выручила моя же паранойя.

- Идите посмотрите, чем еще я занимался.

Любительские шпионские игры, неприятно и непреложно подтверждавшие наличие у меня психического расстройства, преуспели там, где провалились искренние заверения в невиновности. Камеры убедили Келли, что мы с Найджелом не сообщники в компьютерном розыгрыше, и она согласилась вместе с ним разработать программу. Многие алгоритмы лексического анализа уже давно есть в компьютерном виде, от Келли требовалось только встроить в стандартные версии, которыми пользовался Найджел, функцию поиска в реальном времени. Мне нужно было знать (и моих новых друзей мучило не меньшее любопытство), сколько же областей и чатов охватил наш невидимый скептик.

Через три дня мы устроили очередное заседание, на сей раз на диване в гостиной Келли, и я увлеченно смотрел, как Найджел перебирает распечатки, разбросанные по журнальному столику, приобретенному, видимо, в магазинчике «Армии спасения». Эти диалоги вычленил их с Келли «научный проект». Какие-то фразы Найджел обводил, какие-то выражения подчеркивал и не переставая что-то бормотал себе под нос. Общий итог: новые чаты, новые ники, даже новые языки… и все новые появления того же скептика.

- Но даже не это самое интересное. - Слова едва не потерялись за попкорном во рту у Келли. Раскладывая по столу свеженький слой распечаток, она утрированно задвигала челюстями, мол, старается жевать быстрее. - Я немного изменила программу, чтобы она провела поиски в архивах чатов тоже. Посмотрите на даты.

Даты тянулись с 1995 года - вскоре после зарождения коммерческого интернета. У кого нашлось столько времени и упорства?

Оглядевшись по сторонам, я невольно вспомнил Остров Потерянных Игрушек из неувядающей рождественской телепрограммы. В квартирке Келли скопилось всевозможное компьютерное старье, вплоть - если верить наклейкам - до неповоротливых 386-х. Несколько систем поновее Келли приспособила для сегодняшнего спектакля - у меня язык не поворачивался назвать наши игры «экспериментом». Каким бы ни получился результат, я сомневался, что он будет научным.

И почему это так не дает мне покоя?

- Готовы, ребята?

Келли пребывала в своей стихии. Сейчас она сжимала один из множества сотовых. Одноразовые аппаратики я купил за наличные и теперь немного напоминал себе босса мафии. Одноразовые телефоны казались уместной мерой предосторожности, пока мы не поймем, с каким маньяком имеем дело.

«С кем-то вроде тебя», - пробормотал мне внутренний голос.

А Келли все тараторила о своих достижениях. От мудреных словечек у меня закружилась голова, я все равно едва понимал, что она задумала. Были установлены шесть сессий в чатах, в которые она вошла под тем же числом ников с разных интернет-провайдеров и разных серверов через модемы в сотовых, которые невозможно отследить. Округ у нас малонаселенный, равнинный, а это значит, что точек трансляции сотовой связи немного и расположены они далеко друг от друга. Любой, взломавший систему мобильной связи, получит лишь смутное представление о том, где мы находимся («в царстве идиотизма», - подсказал все тот же внутренний голос). Последняя версия программного обеспечения для лексического анализа, которое соорудили Келли и Найджел, будет отслеживать диалоги в каждом чате.

Келли вывалила на меня уйму технических подробностей о подпрограммах, которым полагается нас спрятать: рероутеры сетевых адресов, зашифрованные линки, брандмауэры, динамичный протокол управления хостом, программы-спуферы. Теми же глубокими познаниями она могла бы наделить меня, не тратя столько времени, а просто произнеся «Ч-*-М». Первое - «черная», последнее - «магия», среднее слово вставляется по желанию.

Потребовался легкий тычок в плечо, чтобы вывести меня из самогипноза.

- Что, Найджел?

- Техноколдунья говорит, мы готовы.

Я снова осмотрелся по сторонам. Мигающие на мониторах иконки подтвердили, что Скептик (мы решили превратить это обозначение в имя собственное) вошел во все чаты - под все новыми псевдонимами. На деле Скептик активно участвовал в гораздо большем числе диалогов, но мы ограничились теми электронными сообществами, где существовали не только групповые чаты, но и возможность отправлять личные сообщения.

С клавиатуры каждого компьютера мы заранее набрали одну и ту же фразу, которая теперь только и ждала клика мышью, чтобы отправиться по назначению.

- Поехали!

Мы расселись так, чтобы каждый без труда дотягивался до двух компьютеров.

- На счет три. Один… два… три…

Каждый кликнул двумя мышами.

«Мы знаем, что ты делаешь», - подкалывали наши шесть одновременных сообщений.

Почти тут же зазвякали звоночки входящих. На моих экранах возникло «Назад я не вернусь» и «Почему вы так рано вернулись?». На одном из экранов Келли повторилось «Назад я не вернусь» с добавкой «Ни за что не вернусь!», а на другом появилась еще более загадочная надпись «Что с твивитерами?!». Найджела спрашивали «Почему вы так рано вернулись?» и требовали «Оставьте меня в покое».

- Слишком коротко, много информации не извлечешь, - констатировал Найджел. - И как понимать абракадабру с твивитерами?

Мы попытались привлечь внимание Скептика. По всей видимости, нам это удалось, поэтому нет причин менять тактику.

- Попробуй «Почему ты не вернешься?», - предложил я, а когда клики на клавиатуре смолкли, добавил: - Отсылай.

И снова множественные ответы, самые интересные из которых относились к быстрому слому племенных барьеров, осмосу культурных конструктов посредством столкновения дискурсов и изменения поведения как реакции на примитивное, но стремительно совершенствующееся мастерство художников и ремесленников. Вскочив, Найджел перегнулся через мое плечо и стал тыкать пальцем в одну из моих клавиатур.

- Дай мне подумать, - заворчал я. - Не путайся под ногами.

У моей клавиатуры был длинный, растягивающийся шнур. Выхватив ее у меня из-под рук, он начал печатать. На одном из моих экранов открылось еще окно, закрыв большую часть загадочного текста.

- Хорошо, - сказал англичанин. - Наконец-то появился образец, достаточный для анализа. Определенно от нашего друга.

Слом межплеменных барьеров? Может, наш таинственный Скептик антрополог? А если да, то почему он столько времени тратит на НЛО? Слом межплеменных барьеров? Разум подсказывал несколько возможных интерпретаций: глобализация, демократизация и распространение капитализма. Затем последовали другие неожиданные варианты: вездесущие американские музыка и кинофильмы; общество в период технореволюции.

Не антрополог. Социолог.

Было еще одно папино правило, вызывавшее мой протест с детства. Правило Третье постулировало, что чаще всего вещи или события являются именно таковыми, каковыми кажутся. Долгое время я считал его смешной, вывернутой наизнанку старой пословицей, мол, вещи не всегда то, чем кажутся. Первый же курс философии в колледже открыл мне глаза: гораздо проще преподать ребенку Правило Третье, чем принцип бритвы Оккама. Уильям Оккам, английский философ четырнадцатого века, вошел в историю, провозгласив, что не следует умножать сущности сверх необходимости. Знаменитое заявление, но не слишком внятное. Обычно «бритву Оккама» понимают так: в отсутствие свидетельств обратного примем самое простое объяснение. Когда я понял Правило Третье, то не мог не одобрить его.

И сейчас, не дав себе шанса передумать, стремительно напечатал и отправил:

- Как долго ваша раса изучает планету Земля?

- Ты был прав лишь отчасти, - писало существо, которое быстро согласилось называть себя Скептиком. Такой ответ на мои многократные провокации и разоблачения пришел лишь некоторое время спустя.

- Я был совершенно прав, - возразил я. - Это не опровергает второго факта, о существовании которого я тогда не подозревал.

- Думаю, ты больше похож на своего отца, чем тебе кажется.

Я раздраженно уставился на монитор, а потом вдруг рассмеялся.

- Верно, - набрал я.

Какой смысл отпираться? Скептик по природе своей великий наблюдатель.

А точнее, он - внеземной искусственный интеллект, в 1995 году внедренный в стремительно развивавшуюся тогда сеть Интернет. Инопланетный разум, втайне оставленный изучать человечество и докладывать о своих выводах, на случай если пролетающие мимо хозяева вернутся.

Учитывая межзвездные расстояния, в ближайшие несколько десятилетий повторный визит не ожидался… Теперь я понял, почему ИИ впал в такую панику. Ведь их возвращение всего через каких-то десять лет могло означать лишь катастрофу или еще какое-то несчастье во время перелета. А твивитеры были просто собратьями-ИскИнами, за судьбу которых беспокоился Скептик. В интернете нет механизма для передачи невербальных языков, и за неимением точного перевода наш искусственный интеллект прибег к транслитерации.

«Мы знаем, что ты делаешь», - бросил я ему вызов. На тот момент мы этого не знали, но он ошибочно расценил наши слова как «Мы знаем, что ты здесь осел. Вот почему мы вернулись. Вот почему связались с тобой через примитивную человеческую информационную сеть, в которой ты напрасно пытался спрятаться».

В том, что инопланетянин, сболтнувший «назад я не вернусь», действительно ассимилировался, сомнений не возникало. Нашему внеземному гостю человечество показалось бесконечно любопытным - эдакий котел культур, в котором лишь зарождается планетарное единство. Его создатели прошли фазу гомогенизации еще несколько столетий назад. На нашей планете ему было слишком интересно, чтобы просто так ее покинуть.

А сверхъестественно многосторонний скептицизм в разных областях, в результате которого и был раскрыт подпольный социолог? По иронии судьбы, настойчивые и упорные попытки ИскИна дискредитировать все паранормальное как раз и должны были отвратить человечество от поисков инопланетян, реальных или виртуальных.

Но я еще не ответил на вопросы Скептика. Папе на это хватило бы восьми слов или даже меньше. Для меня, как для мамы, осмысленный ответ - это скорее путь, чем место назначения.

- Что теперь? - вопрос Келли отличался краткостью, которой гордился бы отец.

- Мы в офф-лайне? - В голове у меня ухало, на сей раз без алкоголя.

Она указала на выложенную в ряд нашу коллекцию сотовых. Крошечные экранчики на них погасли. Мониторы стояли темные, и лампочки, показывающие, что компьютеры включены, тоже не горели.

- Вот уж точно, что теперь? - согласился Найджел. - Что подумают о нашей «домашней работе» власти? - Он нервно хохотнул. - То есть если мы знаем, к каким властям обращаться. Я, например, понятия не имею.

Возможно, у меня разыгралось воображение, но почему-то я засомневался.

- Почему вы оба на меня смотрите? Ждете решения?

- Ага.

- Да.

Здрасьте, почему я?!

- Послушайте, вы сами-то верите, что мы разговаривали с инопланетным искусственным интеллектом-социологом, свободно бродящим по интернету? - Два задумчивых кивка. - Полагаю, вы считаете это вопросом социологии?

Опять два кивка, на сей раз решительных.

Заявление, да еще доказуемое, что внеземной разум действительно существует, может произвести (и произведет) эффект разорвавшейся бомбы. Да, у нас есть подтверждение, но не стопроцентно бесспорное: любое «доказательство» будет зависеть от того, когда и как ИИ, которого мы окрестили Скептиком, пойдет на следующий контакт.

Не попадут ли наши заверения в копилку знаний об инопланетянах, которые так хочется разнести в пух и прах?

Тут я невольно зажмурился, вспомнив о прочих подобных инцидентах в истории. Революционному открытию Коперника, что Земля не есть центр мироздания, потребовались столетия, чтобы получить общее - и до сих пор не полное - признание. Дарвиновская теория эволюции остается спорной. Средневековые крещения, до недавнего времени предмет моего близорукого интереса… Да, кому, как не мне, знать, какими разрушительными могут стать сдвиги в мировоззрении. «Мы не одни» - на мой взгляд, это самый крупный сдвиг мировоззрения, какой только можно себе представить.

- Брайан… - голос у Келли был мягкий, но настойчивый. - Мы не можем жить-поживать, скрывая подобные факты. Оценка последствий - это, скорее, по твоей части.

И на каком основании, скажите на милость, мне принимать такое решение?

- Утро вечера мудренее, - солгал я.

- Как только вернулся от Келли, то сразу вышел в Сеть, - напечатал я.

Если решать мне одному, то нет и причин не продолжить разговор с глазу на глаз. В силу необходимости я не стал подсоединяться к тех-нопримочкам Келли. Любая предсказуемая опасность при возобновлении контакта грозила не мне.

- Хотя ты, конечно, это знаешь.

- Ты обо мне расскажешь? - спросил Скептик, как только я подключился из собственной квартиры и назвался автором недавнего разоблачения.

Ответил я быстро, хотя и с нехарактерной краткостью:

- Не знаю.

И после, казалось бы, бесконечных раздумий (хотя прошло лишь несколько секунд) изменил ответ на еще более краткое:

- Да.

И теперь вот уже два часа мучился над неизбежным следующим вопросом: «Почему»?

Все началось с того, что я упустил из виду Правило Второе: «Перед тем как делать, подумай». Я разоблачил Скептика, запоздало применив Правило Третье.

Так почему я зациклился на чертовых папиных правилах?

В конечном счете мой многословный ответ угодил в самую точку.

- Меня учили наблюдать за обществами, а не разрушать их, - напечатал я.

Таков бесстрастный профессиональный подход. Устоявшийся и истинный.

Но так ли важна эта узколобая истина? Я не мог поверить, не верил, что все столь просто.

Коперник был прав, какой бы удар ни нанесло его открытие чьему-либо самомнению. Земля не есть центр мироздания, и нет ничего дурного в том, что мы сейчас это признаем. И Дарвин тоже был прав: человечество - ниточка в полотне жизни, а не стоит над ней и от нее не отделена. Сомневаюсь, что, даже будь это в моей власти, я стер бы из истории эти открытия. Так какое у меня право замалчивать (даже если на минуту предположить, что я такое сумею) открытие столь же фундаментальное, как Коперника и Дарвина? Факты - упрямая вещь, Брайан: мы не одни.

Я был убежден… Вот только хотелось бы знать почему.

Мой глаз уловил неожиданное движение. На экране компьютера прыгал по кровати странно знакомый мальчик. И, словно активированная моим вниманием, внизу пробежала короткая текстовая строка:

- Я понимаю.

Я уперся взглядом в камеру, которую так и не вернул в магазин и которая сейчас лежала на мониторе. Стоило мне понять, что Скептик за мной наблюдает, я уразумел, кто этот ребенок. Это экстраполяция вспять того, как я выгляжу сейчас в реальном времени, это тот я, каким мог бы быть в пять лет. Знай Скептик, что мне полагается стрижка под ноль, сходство было бы полным.

- Я понимаю, - прочел я вслух.

Интересно, что он понимает, подумал я, глядя как виртуальная кровать сотрясается в такт «моим» прыжкам. У «меня» за спиной с захламленных полок повалились книжки и игрушки. Что бытность социологом еще не лицензия на цензорство? Уверен, это правда, но вся ли?

Раздражающие увещевания из моего детства эхом отдались у меня в голове за секунду до того, как Правило Первое возникло текстом на экране. «Если это перевернет весь дом, не делай».

Мой инопланетный друг действительно меня понимал. Если уж на то пошло, он знал меня лучше, чем мой собственный отец или даже я сам.

Я никогда не умел жить по правилам.

Перевела с английского Анна КОМАРИНЕЦ

© Edward M. Lerner. By the Rules. 2002. Публикуется с разрешения автора.

This file was created

with BookDesigner program

[email protected]

07.08.2008