Отто смотрел вслед удаляющемуся малым ходом судну и пытался оставаться мужественным. Нет, он уже не ребенок и не станет плакать. Когда все погибли, было много хуже, он не сумел выдавить из себя ни слезинки. Только когда в церкви отпевали, еле стоял и был благодарен Дану за протянутую руку. В прямом смысле тот положил ее на плечо, и это сильно помогло. И в очередной раз укрепило в решимости остаться с ним. Пусть не родной по крови, однако не на словах сочувствует.

Но все же… Впервые он остался по-настоящему один. Теперь даже на родном языке не с кем поговорить. Кругом чужие, и чего от них ждать, неизвестно. Одной истории с Давыдом хватило бы на всю жизнь. Устрой у них кто-то такое, его бы собственные родичи удавили. У своих красть! Не болезнь это, как говорит Анастасия Егорьевна. Порченый. И исправить уже никак. А значит, надо что-то делать, пока собственную дочь не загубил.

Дан здесь не в подмогу. Не хочет он всерьез вмешиваться в отношения старшего с семьей. Не то чтобы отказывает, но уклоняется от решения. А поговорить серьезно не удается. Все эти дни бегал как ошпаренный, бесконечно что-то выясняя, продавая, торгуясь, договариваясь. Конечно, вина Отто, что не особо присматривался и прислушивался, занятый обучением, да и Дан ведь не в игры баловался. Он свое дело выполнял согласно договоренностям. И сделал!

Теперь их земли на год обеспечены солью, а то прежние запасы у большинства на исходе. Ну и еще кое-что по мелочи. Фактически Дан совершил хитрый финт, приобретя им необходимое и при этом готских товаров не тронув. То есть теперь они как бы его, ведь обязательства выполнены в полном объеме. А на побережье можно выручить хорошо вдвое от здешних цен. Получается, еще и наварился со всей этой истории. И странно было бы кривиться. Они ведь в конце поделят на троих доход, кроме золота. Но тут все честно: он к тому мешку отношения не имеет, могли бы и вовсе не ставить в известность.

Но кое в чем Дан определенно не прав. Не стоило отправлять всех готов, кроме двоих, домой. На соль вряд ли кто покусится, кому она сдалась в таком количестве. Ни использовать, ни продать, чтобы не пошел моментально слух. А вот их могут и захотеть обчистить. Груз дорогой и без клейма, любой может заявить про лично пойманных вот этими руками пушных зверьков. Поди проверь. Золото вообще незаконное, и никто искать не станет. Хорошо хоть и знать некому. Видимо, потому Дан и продавал, дарил мамонтовую и моржовую кость и коней. Оставлял самый минимум и легкое. Пятеро с оружием все же сила. Рассчитывать на защиту со стороны монахов не стоит. У них свой груз, разве в толпе легче передвигаться. Пожалел, что ли, Дан гривен на прежних охранников? Зря.

— Ну что, пошли? — сказал Данила, дождавшись, пока расшива скроется за поворотом. Скорость изумительно низкая. Верст десять в сутки. Против течения на бечеве иначе не бывает. Все-таки тяжесть огромная.

— Домой?

— В монастырь.

— Зачем?

— Воином стать хочешь?

— А то ты не знаешь!

— Ну вот и познакомлю тебя с отцом Ондреем. Могутный человек, почти три десятка лет у Смоленского князя Глеба служил, в ближней дружине до сотника дошел. Воевал немало. Здесь главным наставником по оружию числится.

— А чего ушел?

Данила глянул недоумевающе.

— Ну от князя.

— Откуда я знаю? Может, тут кормят слаще или платят заметно больше. А может, должность подходящая. Человеку под пятьдесят, пора и о доме задуматься, а не скакать рубаться с соседями. Во всяком случае, ничего всерьез нехорошего за ним не числится, иначе бы монастырь обучения охраны не доверил.

— Ну покаялся, грехи отпустили.

— Раз сказано чист — не нам осуждать, тем более что понятия не имеем о прошлом наставника. И не требуется. Главное — из его рук выходят умелые ребята. Между прочим, со стороны к нему не берут. Гордись.

— Почему одного меня? — с подозрением спросил Отто. — А ты?

— А у меня другие дела.

— И какие?

— Я в библиотеку иду.

— Куда?

— Да-да, — нетерпеливо сказал Данила. — Тебя к наставнику по оружию, меня — в хранилище книг. Думаешь, просто договориться было? Хотя, — подумав, сообщил, — на самом деле просто. — Игумену не жалко, ничего не стоит такое разрешение. Все равно через несколько дней караван пойдет.

— Ты что-то знаешь?

— Никто не в курсе. Ты же слышал, что говорят. В последний день прямо перед отходом сообщают. Специально, чтобы никто не успел предупредить разбойников.

— По течению имеет смысл, а против? На конях при желании обогнать не вопрос.

— Когда речь идет о миллионах, любая предосторожность не лишняя. Они до замерзания реки должны вывезти все и, что важнее, сохранить от алчных людей. За такие деньжищи и благородный князь личико под маской спрячет и нападет с личной дружиной. Береженого бог бережет.

— И все равно вычислить при желании можно. Уходят не позже какого-то срока, кормить пришедших вчера из Смоленска долго — не особо приятно. Суда стоять без проку не любят. Выходит, скоро.

— Ты бы помалкивал, — озабоченно сказал Данила, — не надо показывать сильно большой ум. Случись что — найдутся слухачи, что вот рассуждал сильно много и подозрительно. Чужак всегда чужак.

— Я к тому, — уныло сказал Отто, — что ничего мы толком взять не успеем. Уже скоро отправка.

— Сколько сумеем — и то ладно. Не сидеть же на манер Земислава, пялясь в небо.

— Ну он же шаман, — практически шепотом произнес гот.

— А бубен где?

— Хороший без всякого музыкального инструмента сумеет по углям пройти.

— А ты откуда знаешь?

Похоже, Данила это видел и молчал. Обидно. Вроде не доверяет после всего. Он сам только слышал рассказы.

— А другой бы и не взялся лечить отца, — наставительно произнес, радуясь возможности показать, что и сам не лаптем щи хлебает. — У члагов они сильные, всем известно, — последнее высказал без особой радости, но, будучи честным, решил не скрывать. — Вот ты у него кисет видел на шее?

— Да.

— Там наверняка кряча.

— Чего?

— Амулет такой. Из кости делают человеческой и демона в нем держат. Иногда в виде чудовища, иной раз простенькие. От умения зависит. Как умрет, тварь вырвется на волю, не сдерживаемая его силой, и всех рядом находящихся ухайдакает. Чем крепче был, тем опаснее тьма, сидящая в фигурке. Потому в войнах не участвуют и их почти никогда не трогают.

«И как это согласуется с идущими на севере сражениями?» — подумал в недоумении Данила. Если твое племя выбили, не останешься в стороне. Хотя наверняка ведь есть способы укротить чужое чудовище. Раз сажают в ловушку, то почему и выбравшегося не сграбастать. Или сказки все это? Пугалка, для того чтобы не трогали волхвов.

— Но он-то с нами пошел. Убивал.

— Выходит, правильный шаман, — повергнув Данилу в недоумение удивительной логикой, заявил гот. — За други своя встал, как за племя свое. Значит, с нами до конца.

— Ну допустим, — подумав, что не мешало бы переварить неожиданную информацию, да и с Земислава попробовать нечто выудить, согласился Данила, — и что?

— Им положено, — Отто неопределенно покрутил руками, — не от мира сего быть. Это не сумасшествие. Вполне нормальные, когда сделают себе труд отвлечься от общения с духами.

Нет, положительно нельзя считать себя сильно хитрым. Так старательно избегал обсуждать эти Земиславовы штучки с кем бы то ни было, а оказывается, Отто всегда знал про его отличие. И скорее всего, в курсе каждый гот, от боярина Отрана до последнего конюха. А что с ним не обсуждали, так еще наверное посмеивались за спиной насчет тайны. Неприятно чувствовать себя дураком.

— Ты не думай, — сказал Отто, — я никому не говорил.

Уже легче.

— Если он не хочет, чтобы знали, зачем? Мы все-таки в православные земли идем, а там таких не любят. А я считаю — напротив, уважать надо. Как можно отбросить так просто веру и родных богов? Это же не дырявая обувь — пошел и купил новые. Отказаться от предков, которые останутся в Валгалле, а самому в рай… Неправильно это. Нельзя заставлять силой, они в душе не примут и только отталкивают от веры таким образом.

* * *

— Доброго дня, отец Ипполит, — снимая шапку, приветствовал Данила, обнаружив старика на привычном месте за столом у окна, над раскрытым огромным томом.

— А, — сказал тот, поднимая голову, — все-таки пришел.

В молодости он явно занимался чем угодно, только не сидением с пером над старинными пергаментами. Широколицый темноволосый мужчина с широченными плечами, до сих пор мускулистыми руками больше походил на опытного мечника, чем на дышащего всю жизнь книжной пылью ученого.

— Нет уж, — сказал парень, — такого случая не упущу. Когда еще в монастырскую библиотеку попаду, — и он с восхищением посмотрел на шкафы со стоящими за стеклом фолиантами.

— Не видел ты настоящих книжных собраний, — заверил монах, снимая с пояса огромный тяжелый ключ. Вставил в замочную скважину окованного металлом и покрытого резьбой немалого размера сундука и дважды повернул. В скрыне хранились особо ценные книги. Точнее, редкие. — В нашей оригиналов нет вообще, а копий самых разных всего триста восемьдесят пять томов. В сравнении со Смоленской Лаврой Бориса и Глеба чистый смех. Там четыре с половиной тысячи наименований, — посмотрел, подчеркивая тоном, что именно не количество, — на нескольких языках. В патриаршей, говорят, за тридцать тысяч, и есть такие старинные, что их в руки вообще не выдают. Даже касаться запрещено.

Бережно вручил Даниле тяжеленную книгу, за которой тот не первый день сидел. Помимо обычного набора, включающего Библию, книгу Второго Исхода, отдельные Жития святых, постановления Соборов с Земли и Беловодья, массу богословских сочинений, нисколько его не интересующих, с немалым изумлением обнаружил несколько словарей и грамматик на мало кому известных языках и переводы античных и греческих писателей. На полках стояли Гомер, Гораций, Овидий, Вергилий, Теренций, Лукиан. Историки — Тит Ливий, Корнелий Непот и Фукидид, Цицерон, Сенека, Агафий Миринейский, Аристотель, Гален, Гиппократ и много других, имена которых кроме единиц знатоков в мире вообще никому ничего не говорили.

Точнее, приходилось держать в руках единственную — Евтокия, где тот комментировал и разъяснял труды Архимеда. «Измерения круга» и «Конические сечения» классика математики Исидора Милетского ему дал в выписках отец, они оказались зело сложными, но полезными для строительства куполов. Как и сочинение Герона «О построении сводов», в котором много внимания уделялось стереометрическим и механическим проблемам.

На специально проявленное недоумение по поводу наличия в свободном доступе откровенных язычников отец Ипполит прочитал целую лекцию. Оставшаяся где-то в неведомых далях Римская империя мыслилась, во-первых, как средоточие истинного богопочитания. Не просто держава, но «благоверное» государство. Не просто религия, но «истинная» религия. Во-вторых, она считалась хранительницей единственно подлинных культурных ценностей.

Соответственно требовалось сверять достижения с созданным прежде и главным образом в высокой культуре мысли и слова — логике, философии и риторике. Каноны этой культуры почитались единственно истинными, и все, что им не соответствовало, являлось варварством и бескультурьем.

Конечно, увлеченно говорил монах-книжник, за столетия мы во многом ушли от прежнего, но фундамент остался классическим. А частенько до наших дней остаются неизменными прежние правила. К примеру, константинопольский патриарх конца VI века Иоанн Постник, составляя поучение монахам, считает нужным изложить его ямбическим триметром.

Или вот:

Высокого смысла древних виршей Данила не понял. Ему в детстве Хиония, не окончившая семинарии, приблизительно то же говорила, награждая подзатыльником. Без всякого ямба, что бы слово ни означало. Про этикет она имела не особо много знаний, зато при всем дикарском происхождении учить детей вести себя за столом правильно выходило замечательно. И вообще, если и привиты ему в детстве ценности вроде «не укради» или «не убий», то вовсе не в церкви, а именно старухой. Другое дело — идеал недостижим, но при защите убийство не грех.

Впрочем, общий посыл уловил и вежливо поблагодарил, не затевая спора. Иной раз полезнее промолчать и не показывать личного мнения. В свое время отец Федор здорово ярился, когда кто-то при нем брякнул про греческих богов Геракла с Атлантом. Визгу и вони было до небес. А оно вон, оказывается, как. Сверяют с прежними мыслителями, строя на фундаменте из константинопольских мудрецов, бог знает сколько столетий раньше живших. Монахам можно, это мирянам противопоказано.

Но в целом все прошло хорошо. Фактически отец Ипполит чуть ли не единственный заботился об образовании. Остальная братия вечно занята работами, шахтой и окормлением паствы. Библиотекарь редко имел дело с посторонними и был рад поговорить о книгах вообще и житье в частности. Иногда даже излишне многословно. Правда, Данила постоянно держал в голове, чтобы поменьше распускать язык, а то неизвестно — не пойдут ли его откровения прямо в уши игумену. Предпочитал задавать вопросы и выслушивать, благо монах оказался не только болтлив, но еще и многое знал.

Будь возможность, Данила засел бы в библиотеке постоянно, а еще лучше — утащил книги, однако ни купить, ни украсть возможности не имелось, а потому приходилось брать максимум доступного. Потому стихи, философия, божественное, древняя история отметались сразу. В остатке содержалось не так уж много. «Система космическая» Тимофея, Иванова сына из Новгорода Приморского. Очень важная книга для астрономических целей, правильного подсчета местонахождения корабля с использованием нескольких методов и определением по звездам с помощью специальных инструментов и таблиц. Занятно, но мало ему необходимо.

Книга «Химика» некоего Георгиади, содержащая массу сведений по самым разнообразным вопросам: атомистическая теория вещества, новое учение о теплоте, как о быстром движении молекул, законы равновесия жидкости и охлаждающие смеси, исследования удельных весов, знания о минералах и рудах, а также способах очистки породы и получении чистых металлов. Только и оставалось, что скрипеть пером, заполняя страницы, мысленно ругаясь по поводу излишней многословности автора и мучительно жалея, что не успеет добраться до еще одного трактата.

«Лекции по механике» Василия, без отчества и фамилии, что говорило о простонародном происхождении ученого, для него были не внове, но в изложении отца. Они проделали многие из описанных в ней опытов: взвешивали воздух, определяли удельный вес различных тел, изготавливали модели некоторых механизмов, создавали точные чертежи механизмов для наглядного изучения пропорций отдельных частей и их взаимного расположения. Много внимания уделялось также вопросам гидравлики и оптики. Большинство опытов, предлагаемых для изучения, он проделал самостоятельно и мог не задумываясь описать не хуже. Потому в первую очередь принялся копировать впервые обнаруженную «Химию». В кратчайший срок требовалось закончить. Или хотя бы частично переписать.

— А что ты пишешь, отец Ипполит? Ведь не дубликат книги? То в одну заглянешь, то в другую. А иногда и вовсе черкать принимаешься прежнее.

— Давно мечтаю, — после паузы признался монах, и Данила поразился, как в этом пожилом возрасте человек не разучился покрываться румянцем, словно красная девица в смущении, — написать историю Беловодья.

— Так это, — в растерянности сказал парень, — в монастырях летописи имеются. И самая первая во многих экземплярах, по которой написана книга Второго Исхода.

— Она о многом умалчивает и заканчивается на выделении уделов сыновьям Ростислава — Юрию, Олегу и Глебу. А что дальше случилось?

— Так известное дело. Война с сеземцами.

— И напали проклятые злыдни на мирно пашущих землю хлеборобов.

— Ну что-то вроде, — согласился Данила.

Разговор начал забавлять. Нет, что Новгородская или Тверская летопись от Китежской или Смоленской отличаться может сильно, потому что воевали между собой и подлый враг, естественно, не князь, кормящий летописца, догадаться несложно. Но раньше не приходило в голову, что и до начала междоусобиц не все чисто в заученном. Не то чтобы очень интересовали дела давно минувших столетий, однако новое всегда любопытно выяснить. Да и обижать готового помочь и делящегося мудростью не стоит.

— В жизни все всегда сложнее. Первые соседи отнеслись дружески к пришельцам, тем более что им докучали приплывающие с севера племена. Сложился дружеский союз, в котором Ростислав с сыновьями и своими гриднями, вместо того чтобы тянуть на прокорм с только-только обустраивающихся соплеменников, получил возможность за службу ратную взимать подати с сеземцев. Он еще и довольны оказались. Все лучше, чем гибнуть под ударами налетчиков и остаться вовсе ни с чем. А железа в те времена племена не знали.

— Они и сейчас покупным пользуются, сами не производят.

— Еще болезни ударили всерьез по дикарям. Очень многие погибли.

— Чума? — удивился Данила. Она была при Гермогене.

— Нет, другие заболевания. Обычные. Для словен почти всегда заканчиваются выздоровлением, а эти дохли на манер мух зимой. Непривычными оказались. Кое-кто ушел, часть осталась жить, а многие выжившие позднее втянулись в общие дела, торговлю и даже крестились. Есть роды, и даже известные, целиком из таких происходящие. Наверное, и сами не помнят, разве смуглые сильнее остальных. Обязательно перечислю нескольких из наиболее знаменитых. Например… Не суть важно, — махнул рукой. — Земли освободились, и на них селились в немалом количестве. И князь Ростислав выделил по завещанию своим сыновьям каждому по уделу.

Тут наличествовала тонкость. В прежнем Китеже князь отнюдь не владел землей. Выборные и вече занимались хозяйственными делами, он — военными. Теперь в связи с переменами и необходимостью защиты от новых напастей он взял много больше власти. И хотя сам город управлялся прежним образом, попросить на выход уже не получилось бы. И предъявить права на новые под его рукой земли Китежу не светило.

— Это я помню, — подтвердил Данила. — Старшему — Китеж, вновь отстроенный, с прилегающими селами. Среднему — побережье при впадении реки в море, где уже появился еще один быстро растущий городок, контролирующий побережье и рыбную ловлю. Нынешний Новгород Приморский.

— Младшему, естественно, не кота, — подхватил Ипполит, — а долину на юг. Места для сельского хозяйства там сколько угодно, как и рек. В дальнейшем выросла Тверь. Фантазии у предков не на мелкую монету. Будто других названий выдумать нельзя.

— А зачем? — удивился Данила. — Те, прежние столицы и села с реками и морями, остались в прошлом. А поселенцы, видать, из города соответствующего происходили, вот и назвали привычным образом. Нам какая разница, не перепутаем.

— Сейчас мало кто вообще помнит, откуда названия взялись.

— Так для того и летописи существуют!

Только кому они на самом деле интересны. Мы живем здесь и сейчас. Прошлое хорошо для осуждения современных нравов и стонов про бывшую прежде зеленую траву и вот такую рыбу, плавающую в реке когда-то. А ныне совсем жухлая, на приманку не идет, и молодежь стариков не уважает. Тьфу! Кого-то есть за что. Нудят как раз никчемные.

— Вот! Для того и стремлюсь все подробно изложить! С тех пор как нашел в старых бумагах заметки боярыни Ксении. Вроде не из дружины, а имела доходы немалые и возле князей терлась с великим святым праведником Филаретом, спасшим наш народ от безбожных мунгалов, знакома была.

— А какой он был?

— Когда преставился святой, — они оба машинально перекрестились, — Ксения пребывала еще в малых летах… В молодости праведник просветления искал, изнурял себя молитвами да тяжкими веригами и был образцом смирения и кротости. Не зря Господом нашим и сыном его Исусом Христом ниспосланное сошло озарение и сумел всех увести в Беловодье. Потому, судя по записям, не от него предложение создать новую Патриархию исходило. И посвящать в сан для новых земель молодых он долго отказывался, считая себя недостойным. От политики хотел быть далече, да его постоянно в спину толкали, — Ипполит запнулся.

Сказанное уже тянуло на исправление всем известных догм и могло закончиться неприятностями. Кажется, в азарте просвещения ему поведали лишнее. Данила поспешно попытался перевести разговор на другую тему.

— А муж-то у нее кто был? У Ксении?

— Так и не спознал, — кивнул Ипполит, похоже, поняв простенькую хитрость, — как нарочно молчала. Аль помер рано, аль не любила. Зато очень подробно о происходящем вокруг до самой смерти писала. Ведь все неоднозначно было. В первые годы тяжко очень. Не текли здесь реки молоком и медом. Разве скисшим, — он хихикнул. — К счастью, ушли-то осенью, а пришли весной. Да и не с пустыми руками. С урожаем снятым, со скотиной да вещами. А то бы и назад запросились, к прежнему привычному, позабыв об угрозе мунгалов и черных делах, ими творимых без счета.

Надо думать, особо прыткие переселенцы унесли с собой все, вплоть до мусора. Неизвестно еще, что пригодится на новом месте. А были в той компании самые разные люди. От вороватых греков, умеющих не только торговать, но и знающих многие ремесла, до простодушных аланов с половцами, имеющих немалые стада. Конечно, больше всего в Китеже и округе жило славян, но и они все были разными. Кто землю пахал от роду, кто разбойничал и утек от князя, кто из беглых и с пустого места поднимал хозяйство.

Их и звали по-всякому: бродники, берладники, да и неизвестно на самом деле, сколько в тех прежних местах находилось настоящих славян, а сколько ославянившихся. Огузы, половцы, аланы, булгары, говорящие на общем наречии, и крещеные попадались частенько, но искренне считали себя одним народом, давно переженившись на соседских девках.

Китеж стоял в низовьях реки у Черного моря, и там народ встречался очень разный. У князя жена половчанка, а в дружину вообще любого принимали, лишь бы воем был умелым. По именам порой и не понять, кто и откуда. До сих пор потомки из рода Карла, Сигурда, Аксая и Ирбека существуют и хорошо известны. Не меньше чем Рюриковичи.

— До последнего святой Филарет ждал людей, не желая никого бросить на растерзание злым врагам. Он даже… хм… неправославных привечал. Времена такие были. Прямо в стольной Рязани капище языческое существовало. Много их на Руси тогда было, и не зря в ересь потом уклонились, истинную веру предав!

— Э, — демонстрировать знакомство с некоторыми подозрительными личностями и рассказывать про Севастьяновку, где все подряд крестятся тремя перстами, крайне неуместно. Просто несет монаха куда-то не туда, а время дорого.

— Извини, — сказал Ипполит. — Действительно, я же о другом. В какой-то момент стычки с соседями стали частыми. Кто там прав или виноват, за давностью не разобрать, обе стороны хороши. То скот угонят, то сбежавших рабов не возвращают. Неуважение к кресту проявляют. А потом одного пойманного на мелкой краже сеземца за выкуп не отдали, а секли публично. Он возьми и помри, а оказался сыном какого-то вождя. И полыхнуло. Домашних животных отнимали, урожай увозили, поселки сжигали дотла, людей резали под корень. Кому везло, изгоняли навечно.

Он еще что-то говорил, перечисляя имена, даты, количество потерь, Данила почти не слушал. Подробности для него роли не играли. Какая разница, кто кого прикончил семь столетий тому назад. В общем, им еще в школе объясняли. Их земля досталась нам, она получена справедливым путем, в честной войне. Чуть не до самых гор долину вычистили от прежних хозяев. Дикое кровопролитие продолжалось семь лет и стоило до трети погибших переселенцев и почти полного выбивания немирных сеземцев, включая живших на севере и прежде считавшихся местными племенами за врагов.

Против общего противника разрозненные роды сеземцев сумели объединиться, и стоило это немалой крови. Ночные налеты небольшими группами на каяках невозможно полностью остановить. Здесь укол, там второй — и очередной хутор пустеет. А северяне отправляются домой с пленными и чужим добром. Вроде и потери не особо велики, а торговля и рыболовство практически замерли. Слишком многие исчезали бесследно.

В один прекрасный момент терпение лопнуло, и дружина Новгорода Приморского отправилась в поход, методично выжигая тамошние поселки. Имея две-три сотни воинов против сотни людей вообще в любом поселке — это не проблема даже днем. Не по лесу идти, где заранее засекут, а с моря. И деваться жителям некуда. Не обязательно застать даже спящими, как те сами любили. Когда счет бойцов идет один к пяти, причем железо не у одного, а у пяти пришельцев, конец заранее известен.

Самое интересное случилось вследствие запустения края. Говорят, святой праведник, способный открывать путь в Беловодье и обратно, есть в каждом поколении. Так это или не так, никому в народе неизвестно, легенда. Однако именно тогда впервые отправились ходоки-разведчики в прежние земли Причерноморья. То есть выросшим здесь возвращаться не особо хотелось. Устроились, привыкли, и гибель уже не грозила. Не то что в самые первые годы, когда и голод стучался в ворота. А вот притащить поселенцев в качестве пополнения и рабочей силы — почему нет.

Уж как там договаривались и распределяли между церковью и прочими желающими получить данников, в школе не объясняли. Зато, без сомнения, людей приводили, и неоднократно. Когда небольшими партиями, отбирая по квалификации или совсем бедных, готовых на отработку, практически похоло́пленных, а когда достаточно сплоченными отрядами вроде готов. Всегда находились мечтающие об иной жизни и спасающиеся от очередного врага. То ногаи какие-то, то османы или очередная замятня в Орде. Впрочем, Гермоген был сильно странен по любым меркам и даже по Житию плевать хотел на любые авторитеты и приказы. Потому ничего удивительного, что тащил всех подряд.

Занесли попутно огнестрельное оружие и чуму, немало унесшую людских жизней. А заодно и вести о расколе и очередных беглых от власти в немалом количестве. Мать Данилы как раз из такого рода, так что в курсе многих подробностей. В том числе таких, что здешняя Патриархия испугалась. Не всегда новые идеи на пользу. И лет триста новые праведники не появляются. Видать, неспроста.