ЛЮБИТЕЛЬНИЦА СОБАК
17 апреля. Понедельник
— Сколько вы хотите за этот костюм?
— Четыре восемьсот.
— Это очень дорого. У меня есть только четыреста гривен.
— У вас есть пять тысяч гривен и еще двести долларов. Доллары тратить нельзя, а с пяти тысяч я дам вам сдачу сто шестьдесят гривен — и этот костюм ваш.
Костюм был шикарный, белого цвета, с золотистыми стразами на воротнике и манжетах. Он мне безумно понравился сразу же, как я только его увидел.
— Но как же я проживу месяц на сто шестьдесят гривен?
— А вам не надо будет жить целый месяц.
Я отдал деньги мужчине и купил костюм. Почему-то покупка происходила в моей комнате в общаге. Мужчина тут же ушел, оставив мне костюм и сдачу. А я стал думать, почему сдача составила 160 гривен, а не 200. Куда делись 40 гривен?
В коридоре запели дети: «Сорок дней, дин-дон, сорок дней, дин-дон. Мы счастливы сорок дней, дин-дон».
Я выглянул в коридор. Два маленьких мальчика и две девочки держались за руки и пели песенку про сорок дней. Увидев меня, они заулыбались и замахали мне рукой:
— Витенька, Витенька! Какой у тебя красивый белый костюм! Иди к нам. Сегодня сорок дней.
— Но у меня еще сто шестьдесят гривен осталось.
— Отдай их нам. Зачем тянуть? — детишки весело мне заулыбались.
Я полез в карман, чтобы отдать им деньги, и моя рука упала на стол.
Я проснулся от этого. И стал ошарашено щуриться по сторонам, соображая, где нахожусь. Передо мной, как из тумана, выплывали пустые столы и лавки — я был все в том же кабаке. Боже, я уснул прямо перед ней! Но, что самое удивительное, никакой женщины в красном платье нигде не было. Кругом вообще ни души не было. Может, она мне приснилась — как и этот дурацкий сон про костюм? Я взглянул на стол, и у меня сжалось сердце. На столе не было блокнота! Я посмотрел под стол, под лавку — там тоже его не оказалось. Она его украла?!
— Официант! — я практически протрезвел, в голове был неприятный бодун, а горло першило. Сколько я спал? Минуты три, не больше. — Официант!
— Что вы кричите? Я сейчас подойду.
— Официант! — его «сейчас» меня не устраивало.
Наконец, официант подошел ко мне (джинсы и рубашка в клеточку мало роднили парня с моим классическим представлением о том, как должен выглядеть настоящий официант).
— Что вы хотели?
— У меня на столе лежал желтый блокнот. Вы его не видели?
— Нет, не видел.
— Но вы видели то, что он у меня был?
— Да, вы, кажется, что-то читали.
— Я не «что-то» читал, а именно желтый блокнот. Вы его видели у меня?
— Да, кажется, видел. Он у вас пропал?
— А вы как думаете?! — Парень начинал выводить меня из себя. — Женщина давно ушла отсюда?
— Какая женщина?
— Женщина в красном платье! Или вы тут еще каких-то женщин видите?
— Никакой женщины я здесь сегодня не видел. Особенно в красном платье. С четырех утра вы здесь один были, — официант сделал полшага назад, видимо, почувствовав, что наш диалог мне не нравится.
— У нас с вами тут чудная картина получается. Значит, блокнот был. А вот в заведении, кроме меня, никого не было. Но блокнот все равно исчез. Я ничего не упустил?
Парень туповато смотрел в мою сторону.
— Может, еще пива?
— Какого, на хрен, пива?! Где мой блокнот?!
Официант по-прежнему продолжал туповато смотреть в мою сторону. Мгновенно взбеленившись, я так же мгновенно и остыл, поняв, что ничего путного от него не добьюсь.
Я вздохнул:
— Несите пиво.
Официант с таким же вздохом пошел выполнять заказ.
Я его окликнул:
— Не подскажете время?
— Начало девятого.
А ни хрена себе я поспал «минутки три»!
— Спасибо.
Не удивительно, что я успел уже протрезветь. Так, а блокнот, пожалуй, сперли. Хотя я успел прочесть почти все, только со стихами не успел разобраться. Я стал анализировать приснившийся сон. Белый костюм, 5000 гривен, 200 долларов, сдача 160 вместо 200. Что все это значит? И дети. Я напрягся. Во сне было четверо детей: две девочки и два мальчика. Именно столько необходимо убить детей, чтобы оживить гулу. По крайней мере, так было записано в блокноте. Дети пели песенку про сорок дней. Через девять и сорок дней проводят поминки по покойникам. Так. Что еще? Они меня звали к себе и просили отдать 160 гривен сразу. Что это может быть?
— Наше время заканчивается, — официант поставил на стол пол-литровый бокал пива. — Мы в девять закрываемся.
Точно! Время заканчивается. Мое время заканчивается! Сорок — это символ смерти, знак моей смерти. Из 5000 вычесть 1800, должно получится 200. Но мне дали только 160, 160 разделить на 40, получается 4. До моей смерти остается почему-то четыре дня, хотя до двадцать третьего еще целых шесть дней. Да, но без сегодняшнего дня — 6. А если 200 разделить на 40, то получается как раз пять. Значит, у меня один день хотят забрать. Дети же и вовсе предлагали отдать все деньги, то есть отнять все дни жизни сразу и не затягивать время.
Я залпом выпил полбокала и подозвал официанта.
— Сколько с меня?
Он удалился и вернулся со счетом. На желтой бумажке было выведено «63 грн.». Отлично. Отсчет пошел, 40+23=63. Я расплатился и направился к выходу.
Помимо чтения блокнота ничего путного за ночь я не сделал. Напротив, умудрился еще и сам блокнот просрать. Никакого плана действий у меня также до сих пор не было.
Я брел по узким улочкам старого города. Было сыро и чертовски холодно, редкие прохожие озирались на меня, как на полоумного. По такой холодине ходить в одном костюме, без плаща или куртки выглядело несколько странно. Все, что я надумал на этот момент, — найти первый попавшийся магазин «Оптика» и купить контактные линзы. Ходить, как в тумане, мне уже решительно надоело. Неприятностей на мою задницу без того хватало, чтобы еще присовокуплять к ним проблему перехода улиц и большую вероятность попасть под машину.
Вообще-то говоря, найти в Столице магазин по продаже контактных линз и очков не намного труднее, чем, скажем, киоск «Союзпечати», — и те и другие встречаются буквально повсеместно, вне зависимости от престижности района. Но, как назло, не в этот раз. Я щурился на каждую попадавшуюся мне витрину и вывеску магазина, но все было не то: «Канцтовары», «Куртки», «Телефоны», «Фотоуслуги» — что угодно, но только не то, что мне было нужно. Наконец, я стал спрашивать прохожих, где находится ближайший магазин оптики. Но и среди прохожих мне, как назло, попадались одни бараны, которые ничего не знали. Больше всего меня бесила манера некоторых персонажей остановиться, напустить на лоб морщины, делая при этом вид усиленного «думания», а затем выпалить: «Нет, не знаю».
В конце концов я решил сесть на метро и поехать на площадь Льва Толстого, где я точно знал расположение нужного мне магазина. Но и тут меня ждала неудача — теперь я уже не мог найти метро! Заблудиться, пусть и без контактных линз, но в городе, в котором я прожил почти десять лет, — это надо было умудриться! Я стал петлять по внутренним дворикам, многочисленным аркам и в результате попал в совершенно не знакомый мне сквер.
Впереди я разглядел темный силуэт женщины, выгуливающей собак. Еще из курса социальной психологии я помнил, что наибольшее доверие у женщин вызывает мужчина, гуляющий с собакой, — это его характеризует как человека с домом (не на вокзале же он живет с собакой?), независимого и семьянина. В чем именно проявляется «независимость» и почему именно «семьянин» (неужели холостяк не может выгуливать собаку?), я уже не помнил, но именно сейчас у меня в голове всплыл весь этот бред. Похоже, женщина с собаками вызывает у мужчин не меньшее доверие.
— Извините, пожалуйста! — я ускорил шаг и подошел к прохожей.
В лицо мне ударил противный запах псины и немытого человеческого тела. А подойдя к женщине вплотную, я увидел перед собой натуральную бомжиху с распухшим от постоянной пьянки красным лицом и копной слипшихся волос. Поверх непонятной одежды она была обмотана одеялом.
— Тебе понравились мои собачки? — красное пятно улыбнулось мне, и в ноздри ударил запах остатков несвежей пищи.
— И-извините, я обознался, — я попятился, но бомжиха оказалась настырной.
— Ты такой красивенький. Как мои лучшие собачки.
Это комплимент такой?
— Ладно, не буду вас задерживать, — я развернулся и быстро пошел прочь от этой вони.
— Недолго осталось, мой милый.
Я остановился. Мне это послышалось?
— Что вы сказали?
— Поиграй с моими собачками, мальчик.
— Вы сказали: «Недолго осталось, мой милый». Что вы имели в виду?
— Тебе нравятся мои собачки?
— Что вы имели в виду, сказав, что недолго мне осталось?
— Они не любят чужих, а ты им понравился. Дай на водку.
— Ну хорошо, поговорили, и хватит, — я решил, что передо мной очередная сумасшедшая, только уже с киевской пропиской (вернее, вовсе без прописки). — Всего хорошего.
— Уйдешь — умрешь. Угости женщину водкой.
Я остановился как вкопанный.
Подавив в себе желание послать эту тетку на хрен, я спросил:
— Чего вы от меня хочете?
— Не «хочете», а «хотите». Так будет правильно, мальчик мой.
Я просто обалдел. Дожился, бомжиха меня учит азам русского языка!
— Так значит, водки хотите?
Мы сидели на скамейке какого-то внутреннего дворика. Я купил бутылку водки, полкило докторской колбасы, батон и сладкую воду. Рядом со мной сидела бомжиха Тамара (как она мне представилась) и еще восемь собак. Редкие прохожие могли наблюдать просто ошеломляющую картину: молодой человек в костюме, белой рубашке, при галстуке в компании спившейся женщины и целой своры собак на скамейке во дворике пьет водку из пластикового стаканчика. Поначалу меня радовало только одно — отсутствие контактных линз не позволяло наблюдать изумленные взгляды прохожих. А после очередной стопки водки меня вдруг потянуло на откровенность.
— Вы знаете, Тамара, все началось в автобусе. Я ехал в сраном автобусе в этот сраный город, и он остановился.
— Город?
— Да автобус остановился. Какому-то придурку стало плохо, вот автобус и стал. Ну, мало ли, стал и стал. На то они и автобусы, чтобы останавливаться… — меня развезло по полной. Я чувствовал в себе потребность высказаться, но нес какую-то тупую ахинею. — А потом я и говорю: «Извините, я ошибся номером». Понимаешь, Тамара? Ну могут же люди номерами ошибаться?
— А собачки мои хороши.
— Да к черту собачек. Я ведь недорассказал. Приехал я в общагу…
— Они беду чуют. Видишь, как молчат.
— Тамара, мы будем сейчас о собаках говорить?
— Головки поджали и лапками глазки закрывают. Беда рядом, вот и чуют.
Я плюнул под ноги и разлил очередную порцию водки, которая, к слову, уже заканчивалась.
Поняв, что мой рассказ Тамаре до одного места, я сменил тему:
— А откуда вы теорией русской словесности владеете, Тамара?
— Водочки побольше наливай. А дочурка моя, царство ей небесное, учительницей была. А я при ней.
— Что значит «при ней»?
— При ней, мой мальчик. Эк тебя собачки мои сторонятся, ты посмотри только. Верно, беду чуют.
— Да сдались вам эти собаки!
Хотя я даже без контактных линз стал замечать, что собаки действительно стали вести себя как-то странно. До этого они сидели вокруг нас, теперь же сбились в плотную стаю и низко наклонили головы. Некоторые стали тихо поскуливать.
— Беда вокруг тебя и в тебя попасть желает. Мало тебе осталось. Сегодня, может, спасешься.
Собаки стали подвывать еще громче.
— От чего спасусь?
— Налей еще водочки. Ситцем обмотайся вокруг ног. Ножки стоят на мертвой землице, а ты сберегай себя круглым ситцем. И не впустишь зло внутрь.
Мне труднее стало понимать Тамару.
— Каким ситцем, вокруг каких ног?
— Ниточками ситцевыми али платочками вокруг себя обматывай, когда на землице мертвой стоишь или с людьми плохими говоришь. Не войдут так в тебя.
Собаки стали трусливо лаять в сторону арки.
— Водочку оставь Тамаре, а сам уходи. Собачки неладное почуяли.
Но меня не надо было уговаривать. Я похлеще дворового пса почувствовал, что приближается что-то зловещее.
— Пока, Тамара! Спасибо за совет!
Я побежал в глубь дворика, в противоположном от арки направлении. Краем глаза я уловил, что Тамара отставила свой стаканчик в сторону и принялась допивать водку прямо из горла.
— Ситцем вокруг себя! Ты понравился собачкам! — пьяным голосом прокричала на весь двор бомжиха мне вслед.
Я забежал за стену дома и тут же услышал дикий визг собак и крики Тамары: «Пошло вон отсюда!» Я не стал дожидаться развязки, перебежал дорогу и, проскочив два внутренних дворика, выбежал на параллельную улицу, которую тут же узнал. Она вела прямо к метро «Контрактовая площадь».
Через сорок минут я сидел с контактными линзами в аптеке. Мир вокруг стал как-то грязнее и злее. Было уже начало двенадцатого. Нужно было спешить на Замковую гору. Я посмотрел на настенные часы в аптеке, и у меня перехватило дыхание — часы показывали 23.17.
— У вас на часах двадцать три семнадцать, — обратился я к молоденькой продавщице.
— Не может быть. Ах да, странно. Наверное, этой ночью остановились.
— А сколько сейчас времени?
— Одиннадцать двадцать три. Ровно, — улыбнулась мне продавщица.
— Хорошее время, — я тоже улыбнулся ей в ответ кислой улыбкой. — Не подскажете, где можно купить ситцевый платок?