ЗЕМЛЕКОП

22 апреля. Суббота. Ночь

А что, собственно, за праздник такой, Пасха? Я медленно шел по шоссе ведущему к кладбищу, опираясь на лопату, как на посох.

Полчаса назад у меня произошел небольшой эксцесс — Аделаида напрочь отказывалась идти со мной на могилы. Для меня это оказалось неприятным сюрпризом, я уже успел привыкнуть к собаке, и ее присутствие вселяло в меня толику уверенности. Теперь же мне с трудом удавалось упрашивать собаку идти за собой. Через каждые двадцать метров я останавливался и поворачивался к Аделаиде, которая все больше отставала. Мне приходилось со всевозможными ухищрениями (в основном используя слова «лапа» и «цюп-цюп-цюп») подзывать собаку к себе. При этом, чем ближе мы приближались к кладбищу, тем сложнее было увлекать собаку за собой. Аделаида, понурившись, нехотя шла за мной, но было видно, что долго подобный героизм с ее стороны не продлится. Постепенно я стал морально готовиться к тому, что кладбище мне придется посетить одному. Чтобы как-то развеяться, я стал думать о воскресном дне.

Так что я все-таки знаю о Пасхе? В первую очередь в голову приходили крашеные яйца и собственно сама пасха. Так, а что еще? На Пасху воскрес Иисус Христос. Хорошо, еще что я знаю об этом празднике? Но тут же выяснилось, что на этом мои знания о Пасхе исчерпываются. В любом случае ключевым понятием в этом празднике является факт воскрешения. С 9 апреля мне попадаются знаки, непосредственно указывающие на 23 апреля, то есть день Пасхи. Но непонятно следующее — время «Ч» считать следует с 23 или до 23 апреля? Это весьма принципиально. Или у меня в запасе остается двое суток, или все-таки менее чем через час пойдет отсчет последних двадцати четырех часов?

Дорога пошла вверх, и с левой ее стороны стал круто подниматься холм. Начиналось кладбище. Целесообразнее было бы пойти по тропинке вдоль кладбищенского забора, чтобы не попасться на глаза редко проезжающим машинам (у меня все же лопата в руке была, а не пакет с макаронами), но я продолжил идти по шоссе, чтобы зайти на кладбище в центральные ворота.

При виде первых могил Аделаида стала скулить и идти за мною еще медленней. Впрочем, я ее понимал. Кто я ей такой? Хозяин? Я эту собаку еще ни разу в жизни не покормил, а она уже успела спасти мне жизнь. Обижаться на нее у меня не было никаких оснований.

В этот момент зазвонил мобильный телефон, Аделаида взвизгнула и побежала обратно к мосту, оставив меня одного.

Достав телефон, и даже не посмотрев на номер, раздраженным голосом я проговорил: — Да.

—  Алло, я, наверное, ошибся, — в трубке я услышал мужской голос, манерой разговора смахивающий на педераста.

— Мне тоже так кажется.

— Вы не Игорь?

— Мы же решили, что вы ошиблись номером.

— Да, я уже забыл. Значит, вы не Игорь. А жаль, я бы с ним поговорил.

— Конечно, поговорили бы, чем еще заниматься, как не с Игорями в полночь говорить? — я бурчал, но где-то в глубине был даже доволен, что говорю с кем-то живым, наблюдая за все разрастающимся кладбищем слева на холме.

— О, вы иронизируете! Очень похвально! Я, наверное, вас разбудил?

— Ну что вы, какое «разбудил»? Я иду с лопатой на кладбище раскапывать могилу. Так что совсем не разбудили.

— Ой, молодой человек! Мне решительно нравится ваше чувство юмора. Вы занимательный собеседник…

— Не думаю, впрочем, это на любителя. А зачем вам Игорь нужен?

— Это мой сын. Он меня стесняется и почти никогда мне не звонит. А я очень часто по нему скучаю. Видимо, я был плохим отцом.

— Не знаю. Я со своим папой тоже не общаюсь. Тут два варианта, или вы плохой отец, или ваш сын говно.

— Наверное, все же первое. Но в канун такого большого праздника очень хотелось бы услышать его голос.

— Большой праздник — это Пасха?

— Да, именно. Или у вас в ближайшее время намечается еще какой-то большой праздник?

— Да нет, тут до Пасхи бы дотянуть… А вы много знаете об этом празднике?

— Много ли я знаю? Я имею приход в Черниговской области.

— Вы поп?

— Да, я священник. Если вам интересно, я могу немного рассказать о Пасхе.

— Да, мне интересно!

Я остановился на обочине дороги. На противоположной стороне, чуть в отдалении, стояли главные ворота кладбища. Перед походом на кладбище я решил послушать священника.

— Пасха — главный праздник всех православных христиан. Этот праздник восходит еще к временам Ветхого Завета. В день Пасхи все христиане освобождают себя от всех мирских занятий и трудов, особо почетно помогать в этот день бедным людям. Само слово «Пасха» имеет греческое происхождение, оно обозначает «избавление». Наш Спаситель Иисус Христос избавил все человечество от рабства дьявола и даровал нам жизнь. Незадолго до полуночи во всех храмах поются песнопения, обычно это слова катавасии девятой песни «Возстану бо и прославлюся», а затем Пасхальная утренняя «Веселие о Воскресении Господа нашего из мертвых».

— Так он умер?

— Кто?

— Ну господь, бля, извините, бог, Христос, он умер тогда?

— Он воскресе из мертвых.

— Ну, это понятно. Но сначала ведь он умер.

— Он воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав.

Это он так изощренно издевается?

— Ладно, бог с ним, с Христом. А как следует себя вести на кладбище?

— На кладбище нужно только почитать усопших, нельзя на нем есть, нельзя сквернословить, но прежде чем идти на кладбище, необходимо посетить храм…

Я его перебил:

— Ну а если без храма, вот так, с кондачка? Может, какие молитвы следует возле памятника прочесть?

— Покойник не нуждается в памятнике — это все скверна, берущая начало в язычестве.

— Понятно. А вы верите в оживление мертвых?

— Мертвые вечно покоятся в своем царстве и не могут вернуться в мир живых.

— Но этого, как его, Лазаря, Иисус ведь оживил.

— На то была воля Божья.

— Значит, если мертвец оживет, это будет только по воле божьей?

— В тебе, сын Божий, говорит сейчас диавол. Изгони его, да воскреснет Бог, и расточатся врази Его. И да бежат от лица Его невидящий Его яко исчезает дым…

— Вы знаете, — я перебил его, — мне очень даже понятно, почему ваш сын вам не звонит. От вас свихнуться можно. Всего хорошего, — и я прервал связь.

Идиотина, блядь! Задаешь ему вопрос, а он херню ненужную мелет. Суки!

— Все суки! — проорал я в сторону кладбища.

После разговора со священником во мне непонятно откуда появилась злость. Снова разболелась нога, а после упоминания попа о том, что «нельзя на кладбище есть», меня особенно сильно потянуло к еде. Да и вообще уже все надоело — постоянно убегать от всех подряд, спать где попало, есть непонятно что, делать то, чего не хочется. Например, выкапывать ночью труп. И для чего? Чтобы полить его какой-то дрянью и… Я вспомнил слова сестры Анилегны о том, что, помимо крови мне необходимо будет «окропить тело покойницы своим семенем». Вообще об этом нужно было раньше подумать. Как я теперь это себе представляю? Выкопать тело и подрочить на него? Это уже даже не тюрьмой, а психлечебницей попахивает. Ладно, нужно поменьше заморачиваться этим. Я перешел дорогу и направился к кладбищенским воротам.

Ворота были закрыты, а калитка открылась с таким чудовищным скрипом, что мой наигранный скепсис тут же улетучился и вернулся дежурный страх. Поднялся ветер, от которого с особо мерзким треском шумели кроны деревьев. Фонарь включать я не стал, не столько боясь привлечь внимание сторожа, сколько опасаясь быть обнаруженным кем-то другим. Под кем-то другим я подразумевал в первую очередь гулу, во вторую — милицию. Другие категории людей и нелюдей по кладбищам ночью обычно не шляются.

Пройдя центральную аллею и две плиты, на которые кладут гроб и крышку от него, я свернул вправо и пошел вдоль забора, вспоминая, где именно находится экс-тело Анилегны. Шли мы утром со сторожем довольно долго, но могила находится возле самого забора, так что я не пропущу. Деревянный крест и один венок — отличный ориентир.

На небе хоть и было полно звезд, но ночь выдалась очень темной, поэтому приходилось идти медленно, приглядываясь к каждой могиле вдоль забора. Фонарь я по-прежнему боялся включать, предпочитая спотыкаться на каждой кочке, чем стать видимым издалека. За собой я заметил склонность все время пялиться на звезды, вместо того чтобы высматривать нужную могилу. На фоне зловещих надгробий небо в эти минуты было прекрасней любой самой красивой девушки планеты. А вот интересно, как люди становятся кладбищенскими сторожами?

Я вспомнил историю, как прошлым летом наша контора проводила летние сборы агитаторов в одном из бывших пионерских лагерей, и в одну из ночей было мое дежурство. Мне нужно было всего лишь по периметру обойти с фонарем четыре корпуса, и я не смог этого сделать, так как мне все время мерещилось, что какое-то чудовище обязательно выскочит на меня из лесу. В результате я проспал в своей комнате до утра, заранее заведя будильник на полчаса раньше подъема (правда, все равно проспал). Ну а какими нужно обладать нервами сторожам, чтобы обходить каждую ночь кладбище?

В это время по дороге проехала иномарка с громко включенной веселой музыкой и не менее веселым женским смехом. Машина и гремящее из нее веселье быстро удалились, оставив меня наедине с ветром и глупыми мыслями о кладбищенских сторожах. От этого стало еще страшнее. Мимо меня пронеслась не просто машина, мимо проехала целая жизнь — беспечная, красивая, с будущим, которого у меня не было. Как же мне сейчас захотелось оказаться там! Хоть на чуть-чуть, хоть на пару часов! Поболтать ни о чем, пофлиртовать с девчонками, послушать пошлые анекдоты, порассказывать занимательные истории… Да уж, историй занимательных у меня теперь до черта.

Я продолжил шествие и тут же наткнулся на ту самую могилу, которую мне показал сторож, — с деревянным крестом и одиноким венком. Так, теперь отсюда совсем рядом. Только сейчас я включил фонарь и стал медленно идти по тропинке вдоль забора. Вот здесь! Я пришел к тому самому месту, которое мне указал сегодня утром сторож — под моими ногами была рыхлая ложбинка. Здесь должно лежать последнее тело Анилегны.

Я замер, выключил фонарь и стал озираться по сторонам. Кругом стояла тишина, какая может быть только ночью на кладбище. По крайней мере, во всем этом есть две хорошие вещи. Во-первых, формально раскапывать я буду не могилу, а тропинку на кладбище. А во-вторых, Соня мне исколола не правую, а левую ногу, так что копать будет не так больно. С этими мыслями я воткнул лопату в мокрую землю. Лопата входила в землю легко, тяжелее было доставать ее обратно полной. Через несколько минут я сообразил, что труп закапывают в землю не вертикально, и стал копать в ширину. Главное было не пропустить саму могилу, так как никаких четких ориентиров, кроме рыхлости самой земли, на тропинке больше не было. Правда, не стоит отбрасывать версию о том, что сторож мог быть просто искрометным любителем пошутить, и никакого здесь тела нет. От этой мысли во мне снова, как и после разговора с черниговским священником, пробудилась злость, и, попадись мне сейчас на глаза этот сторож, я бы с большой радостью закопал его в вырытой мною яме.

Минут через десять я сделал первую передышку, ужасно разнылась нога. Выкопал я уже немало, но если учесть, что могилы выкапывают обычно на два метра глубиной, то земляных работ мне предстояло еще до чертиков. Но как только я после отдыха копнул первый раз, то почувствовал, что лопата наткнулась на что-то очень мягкое и шелестящее. У меня учащенно забилось сердце. Это не гроб. Я еще несколько раз копнул лопатой и снова стал натыкаться на нечто мягкое. Расчистив лопатой верхний слой земли, я, как девчонка, тут же пришел в ужас и, вскрикнув, выпрыгнул из могилы — все это время я стоял на трупе, завернутом в полиэтилен. Природу своего страха логически мне объяснить было сложно. Я пришел на кладбище, чтобы выкопать труп и, наконец обнаружив его в могиле, тут же этого испугался. Глупо. Хотя еще глупее было ожидать, что я наткнусь на гроб. Тело здесь хоронили нелегально, поэтому то, что оно завернуто в полиэтилен да еще и закопано всего на полметра — вполне логично.

Я включил фонарь и направил луч света в яму. Тело несколько раз было обмотано клеенкой и перевязано бечевкой. При этом труп был закопан параллельно забору и дороге и направлен ногами в сторону Г. Только теперь я сообразил, что у меня с собою нет ни ножа, ни ножниц, чтобы разрезать веревку и клеенку. Сначала я попытался это сделать лопатой, но ничего не выходило. Я спустился в могилу, оставив включенный фонарь сверху, и уже внизу с помощью рук и все той же лопаты смог разрезать бечевку. Полиэтилен поддался уже легче, я стал его рвать руками и, когда уже сорвал последний слой и добрался до тела, тут же отпрянул. В лицо мне ударил тяжелый смрад разлагающегося тела, а фонарь выхватил десятки белых личинок, пожирающих труп. Одну из них я увидел на своем пальце, от чего меня тут же вырвало на труп. Я вылез из ямы, и меня еще раз вырвало, на этот раз на чью-то могильную изгородь. Отсидевшись на корточках несколько минут, я постепенно стал приходить в себя. Спокойно, самое сложное я уже сделал. Я приперся на кладбище и откопал труп. Осталась какая-то мелочь, и все, можно сваливать.

Поднявшись, я на дрожащих ногах вернулся к могиле и посветил фонарем вниз. Смрад еще больше усилился, а в дыре в области живота трупа, где я успел вскрыть полиэтилен, личинок стало еще больше. Не то чтобы я большой специалист по разложению трупов, но мне показалось, что так быстро они не должны гнить. Я опустил лопату в яму и прорезал ею целлофан на трупе до самой головы. Вонь усилилась еще больше, а белые личинки буквально заполонили все тело. Из-за них еле угадывалось лицо умершей. Счистив лопатой как можно больше личинок с лица трупа, я направил на него фонарь. Да, она.

Я отошел в сторону и выложил из кармана флакон с кровью Алисы и диктофон с записанным стихотворением. Итак, все очень просто, кровь — сперма — стихотворение. И все, Анилегна сдохнет, если не поймает меня в ближайшие сутки. Так, а что со спермой делать? А ничего — дрочить, если я жить хочу. И хватит сопли жевать, все мужики занимаются онанизмом. Не все, конечно, на кладбище, ну да ничего страшного, форс-мажор. Я открыл флакончик с кровью Алисы и, нагнувшись над могилой вылил его полностью на голову и живот трупа. Затем вытер о бушлат руки и, сделав пару шагов назад, расстегнул ширинку и стал массировать член. Но он так скукожился, что я его даже не сразу нашел, а когда нашел, желания у него (как, собственно, и у меня) никакого не наблюдалось. Мне все время мерещилось, что сейчас из могилы поднимется труп, от чего мысли о сексе сразу улетучивались, не успев превратиться во что-то путное. Тогда я повернулся к могиле спиной, но от этого стало еще страшнее, и мне пришлось занять предыдущую позицию. Я стал вспоминать по очереди всех своих бывших девушек, секретаршу на работе, парикмахершу с огромными сиськами из Г., но как только вспомнил о большой груди, передо мною тут же появился образ расчлененной Беспечной обезьянки, у которой тоже была большая грудь. Прошло уже минут пять, а член даже не напрягся. Любой сексуальный образ тут же прерывался какой-то гадостью. К тому же, как назло, мне стала мерещиться губастая голова моего депутата С. Я пытался переключиться на какую-то очередную девушку, но С. появлялся снова и снова. Неожиданно я заметил, что член мой слегка напрягся. Сука, я не педик! Теперь в голове возникла моя мама, идущая в школу, от чего член еще больше возбудился, и тут же в голове раздался голос моей бывшей ученицы Юли из 6 «Б» класса: «Виктор Николаевич, вы самый любимый мой учитель». Живот обдало теплом, я посмотрел вниз и увидел на своих руках сперму. Подбежав к могиле, я стал стряхивать сперму на труп, а в голове в это время крутился вопрос, на кого все-таки я кончил? Гомо, инцест и педофилия — хороший набор. Здоровые люди проходят мимо.

Осталось стихотворение. Включив диктофон и став у изголовья трупа, я начал повторять вслух за голосом Алисы:

После повторенной мною последней строчки: «Лишь я надежда для тебя», — в районе моста раздался страшный утробный крик. Это закричала Анилегна. Не было никаких сомнений — она спешила на кладбище. Я посветил фонариком в могилу. Труп каким-то непостижимым образом свернулся калачиком, как будто скинул с себя невидимую тяжесть зла. Теперь зло спешило ко мне. У меня оставались последние сутки.