Внедорожник «лексус» нахально подрезал «реношку» Стрельцовых и, беспрерывно маневрируя, обогнал еще несколько машин. Сергей только головой покачал. Он видел: рядом с водителем, на пассажирском месте, сидела хорошенькая молодая женщина с приподнятым – не то от природы, не то от гордости носиком. Сергею даже показалось, что за рулем – ее личный водитель, потому на лице парня отразилась неловкость человека, который вовсе не в восторге от собственных ошибок.
– Да ну, – только и сказал Стрельцов, увидев, куда свернул «лексус»: да, он ехал в Большой Роддом!
…Во дворе из внедорожника быстро выскочил молодой человек и помог выйти своей спутнице – той самой пассажирке со вздернутым носиком и вполне округлившимся животиком. Она, с чувством собственного достоинства, прошествовала по направлению ко входу в приемное отделение… Мужчина, пиликнув дистанционкой, побежал ей вслед…
* * *
Молодая женщина вошла в приемный покой, поверху оглядела негустую очередь мамочек и сопровождающих. Спросила, ни к кому не обращаясь:
– Тут по очереди?
Одна из ожидающих в очереди женщин подсказала:
– Отдайте документы и ждите, а вас пригласят. Если вы не рожаете еще, конечно.
Ни на кого особенно не глядя, важная мамочка приняла информацию к сведению:
– Ясно. Не рожаю еще… Вроде бы.
И, порывшись в сумочке, извлекла оттуда файл с бумагами – направлением и паспортом, а потом уже обратилась к догнавшему ее мужу:
– Артем, занеси.
Тот мигом исчез в приемном покое.
В это время дверь открылась и вошла еще одна колоритная пара: импозантному мужчине явно уже было пятьдесят, женщине не было и тридцати. Он бережно вел ее от двери, что-то шепча на ухо.
Женщина из «лексуса», заметив пару, неожиданно по дала голос, который звучал очень требовательно:
– Па-па!
Мужчина повернулся на голос, на его лице отразилась радость:
– Котик… Катя… Здесь уже… Как хорошо. И мы приехали…
Катя не слишком тепло кивнула, а голос звучал по-прежнему почти сердито. Она повторила инструктаж, полученный ею самой минутой раньше:
– Вижу. Сдавайте документы, потом вызовут.
Вновь прибывшая молодая дама, освобождая свою руку из-под руки мужа, негромко сказала:
– Думаю, в одну палату нам не стоит проситься.
Катя, услышав эту реплику, усмехнулась:
– Ну конечно, не стоит! Нам сейчас показан покой и только положительные эмоции.
Тот, кого Катя называла «папой», скорее всего, ее папой и был. Он посмотрел на дочь нежно и устало:
– Катюша, а может, не надо начинать хоть в больнице, а? Мы же договаривались, правда?
Вернулся из комнаты приема муж Кати, кивнул новеньким. Отец Кати обратился к нему:
– Артем, будь другом, занеси и наши бумажки.
Артем взял бумажки, но от комментария удержаться не смог:
– Ага, сейчас они решат, что я целый гарем на сохранение привез…
Папа добродушно обратился к Кате:
– Потому что в свое время надо было взять фамилию мужа, как все девушки это обычно делают, правда, Катя?
Катя язвительно улыбнулась:
– Ну, во-первых, фамилия Заяц мне никогда не нравилась. Артем в курсе. Хватит того, что мой ребенок будет Зайцем… И потом… Кто бы мог предположить, что на сохранение нам придется лечь одновременно с твоей женой? Я вообще думала, что я – единственная продолжательница славного рода Елистратовых…
Спутница отца Нина сделала выразительные глаза и обратилась к мужу:
– Леша, скажи ей, чтобы она замолчала, а? А то ведь доведет меня до выкидыша, и тогда действительно будет единственной продолжательницей…
Папа-Леша, кажется, начал медленно закипать…
– Так. Знаете что? Обе вы хороши, – заявил он. – Вот мы сейчас с Артемом уйдем, а вы оставайтесь. И сами разбирайтесь со своим генеалогическим древом. Кто – зачинатель, кто – продолжатель.
Во второй раз вернувшийся Артем быстро сориентировался в ситуации, его обида по поводу фамилии, которую в свое время не приняла его жена, была по-прежнему свежа, и он вступил в разговор, что называется – «с места в карьер»:
– И Заяц, чтобы ты знала, Катя, это фамилия польско-литовских магнатов, владевших обширными северо-западными землями Польши со времен правления Жигимонта Августа!
Папа-Леша горделиво глянул на дочь:
– А ты говоришь!
Катя улыбнулась, как аристократка при дворе Жигимонта Августа:
– Чудно! Так может, предъявим права владения? Или немножко опоздали, века на четыре?… А, ясновельможный Заяц!?
Из дверей показалась врач приемного покоя.
– Елистратова.
Катя и Нина спросили в один голос:
– Которая? Нас двое.
Усталая врач махнула рукой:
– Обе идите.
– Вот и чудесно. Идите, девочки, – благословил папа-Леша. – Как устроитесь, звоните. Номер палаты, имя лечащего врача, что нужно, что хотите и так далее. На связи! Дай, поцелую, – поцеловал сначала дочь, потом наклонился к жене: – Ниночка…
В смотровом кабинете приемного покоя все-таки оказалось, что две Елистратовых – это многовато для одного, отдельно взятого помещения. Девушки никак не могли молчать, постоянно вступали друг с другом в им одним понятные пререкания.
– Так… Елистратова Екатерина Алексеевна. Елистратова Нина Антоновна. Родственницы? – прозвучал простой вопрос, на который можно просто ответить. Можно, но ведь не хочется – просто! Куда забавнее состроить сиротское личико и произнести кротко и трогательно:
– Да, я – падчерица…
Та, кому адресовался этот «театр одного актера», посмотрела в другую сторону и сказала вполголоса:
– И зовут меня – Золушка…
Врач, к счастью, не прислушивалась, а Катя – вполне. Она тут же обернулась к Нине с ехидной улыбочкой…
– Вещи в гардероб сдавать будете? – не вникая больше в тонкости родства двух женщин, спросила врач. Нина ответила без выкрутасов:
– Мы уже своим все отдали.
Врач показала рукой на диванчик у стены:
– Тогда ожидайте. Сейчас за вами придут…
* * *
Вера Михайловна изучала новые истории болезни и нашла две с фамилией Елистратова. Обратилась к Наташе:
– Наташа! У меня двое Елистратовых. Возьми себе одну, чтобы я не запуталась.
Наташа подошла ближе:
– Однофамилицы?
Вера посмотрела верхние строчки титульного листа:
– Судя по адресу – родственницы.
Подруга протянула ей руку помощи:
– Ну, давай.
А Вера решила украсить трудовые будни нехитрой игрой:
– В какой руке?
Наташа тоже рада была переключиться хоть на минутку:
– Давай в левой – все же ближе к сердцу…
* * *
Палата, в которую положили Нину, располагалась прямо у поста сестры. Это было удобно: сопалатницы Нины всегда были первыми в очереди померить давление, сдать кровь на анализ… Нина, стоя как раз в очереди к манометру, негромко разговаривала с мужем по телефону:
– Леша, ну как мне не принимать близко к сердцу? Помнишь басню «Волк и Ягненок»? «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!» Меня не бережет, тебя не бережет, так хоть себя бы поберегла, эгоистка…
* * *
…Катя в это время общалась с близкой подругой, и тоже посредством телефонной связи:
– Она мне на все отвечает гордым молчанием! Подумаешь, какая царица полей и огородов! Окрутила бедного папу, а теперь изображает невинность. И ну сразу – укреплять семью! Скорей рожать! А папе и так есть о ком заботиться: я, будет внук. Ну, что еще нужно человеку для счастья в пятьдесят два года? Нет! Ей же нужно его еще сильнее к себе привязать, чтобы наверняка. Господи, какая противная девица!..
* * *
…Нина старалась конструктивно донести до мужа свои заботы:
– Поговори ты с ней! Если надо – то и в сто первый раз! Ты же отец! Объясни, что к чему! Пусть поймет, наконец, что у тебя еще есть и своя жизнь. Тебе до пенсии, как до Парижа! И ты – человек, имеющий право на счастье, а не машинка для печатания денег и не волшебная палочка, чтобы все ее прихоти обслуживать.
* * *
Своя правда была и у Кати. Она и выкрикивала ее в раскаленный от эмоций телефон:
– Вот только не говори мне про безумную любовь! Да, папа красивый. Да. И это правда. Я не о нем – о ней! Она – и безумство!.. Знаешь, она кто по профессии? Полиграфист-технолог! Там безумцев не держат…
* * *
А в операционной не было места суетным переживаниям. Сегодня впервые вместе оперировали В. Н. Бобровский и А. П. Сосновский. При этом историческом для Саши Сосновского событии присутствовали анестезиолог и операционная сестра, а еще, конечно, мамочка и…
Анестезиолог, сверившись со своими «маркерами» состояния пациентки, произнес:
– Разрез…
Работали молча. Операционная сестра с автоматической точностью подавала инструменты… Если бы на месте Сашки была Наташа или Вера, Бобровский, вероятно, был бы более разговорчив. Но сегодня он молча выполнял все манипуляции, пристально при этом следя за действиями Сосновского. И был он при этом, как всегда, необыкновенно красив, несмотря на то, что оперировал, почти полностью закрытый маской, шапочкой, в перчатках. Потому что видны были только его ясные глаза и властные брови, и в глазах этих было столько умной доброты и нежности, и заботы.
… Мамочка на столе была под глубоким наркозом и для нее прошло незамеченным, как извлекли ребенка. У Бобровского всегда в такие минуты немного теснило грудь: ведь этот миг – когда дитя делает первый вдох – был венцом девяти календарных, десяти лунных месяцев, наполненных тревогой, ожиданием, душевным трудом женщины, вынашивающей дитя. Она заслуживала этой радости, этого откровения, этой улыбки Бога, обращенной к ней… Ребенок в священное мгновение появления на свет совсем не похож на прелестных карапузов с плакатов, да: роды – это кровь, слизь и слезы. Но добрые руки Бобровского всегда принимали ребенка так, как будто это был сверкающий белоснежным оперением ангел. И еще: он всегда здоровался с ним – одними губами, скрытыми под хирургической маской.
Анестезиолог негромко произнес:
– В десять ноль три извлекли ребенка…
Дитя закричало, и Бобровский, наконец, тоже подал голос:
– Все, слава богу… Богатырь-девица…
Повернулся к Сосновскому:
– Ну что, коллега, как ушивать будем? По Ревердену или Шмидену?
Сашка почтительно склонил голову:
– А вы какой шов предпочитаете, Владимир Николаевич?
Бобровский настаивал:
– На ваш выбор.
Сашка выбрал:
– Тогда «крестиком». В смысле, по Ревердену…
* * *
Нина в своей одиннадцатой палате достала из сумки ноутбук, подключила его в розетку. Обратилась к соседкам по палате:
– Девочки, не знаете, разрешают тут?
Одна из мамочек ответила:
– Да при мне никто не подключался, не знаю. А ты что, скайп хочешь установить?
– Ну да… Как-то без него непривычно, – ответила Нина.
Мамочка глянула на нее с интересом:
– А я и пользоваться им не умею.
Нина объяснила:
– У меня мама далеко, редко видимся. А по скайпу – хоть каждый день. И недорого.
Вторая мамочка вступила в разговор:
– Да, хорошая штука. Мужа контролировать удобно, наверное.
Нина улыбнулась:
– Моего не надо контролировать.
Первая, более взрослая мамочка, сказала веско:
– Всех их не вредно контролировать. Я бы своему даже чип куда-нибудь вживила, честно. Чтобы всегда знать: где, куда движется… С какой целью – уж я сама догадаюсь.
Вторая весело добавила:
– Это только собакам вживляют. У моей знакомой собака дорогая – какая-то, типа, китайская хохлатая, голенькая такая, серая и с челочкой. Кобелек. Вот ему вживили чип за ухо. А то раз – и убежали полторы штуки баксов…
Та, что постарше, засмеялась:
– Ну-ну. Вот я и говорю: имеет смысл. Особенно – если кобелек.
* * *
Усталый Владимир Николаевич сидел в своем кресле, закинув руки за голову: отдыхал. Медсестра Таня забежала в его кабинет без стука:
– Владимир Николаевич, к нам опять Иванову по «скорой» привезли. Ее Вера Михайловна уже осмотрела, мы ее в девятую палату поднимаем.
Бобровский нахмурился:
– Как Иванова? Почему Иванова? Да мы же ее только что выписали!
Таня кивнула, сделав гримаску:
– Ну, не только что. Месяц назад, мы проверили.
Владимир Николаевич потер виски руками:
– Месяц – это только что. И что на этот раз?
– Вера Михайловна поставила «хронический стресс». Уже, говорит, опять все достали.
– Нет слов. Что за семейство такое? Кто-то из родственников ее сопровождал?
– Муж привез, но он уже уехал. Потому что Вера Михайловна еще сказала: «Ага, сбежал».
– Как мне нравятся некоторые мужья, это что-то… Ладно, всяко бывает. Зайду чуть позже к Ивановой.
* * *
Катя, загрузив по телефону свою подругу по полной программе, уже нашла новые «свободные уши». Соседка по палате, страшно любившая сериалы, в которых «богатые тоже плачут», с большим интересом слушала о печальной Катиной доле…
– У меня узкий таз. Ну, говорят, могут быть проблемы. Кто бы мог подумать: я всегда считала свою фигуру идеальной – с одеждой никогда проблем не было. А здесь сказали – будут… И для родов моя фигура совсем не идеальная.
Соседка вдруг пригорюнилась:
– А я так не хочу, чтобы кесарево делали: хочу участие принимать! Посмотреть хочу, как все это будет…
Катя с удивлением глянула на нее:
– Много ты там увидишь! Мне подруги порассказали, как оно все происходит… Брр… Так я даже рада, что кесарево. Уснула, потом – раз! Ой, кто это?… Ах, это мой сыночек, здравствуйте!
Другая мамочка улыбнулась Кате:
– Мальчик у тебя?
Та засмеялась:
– Да, продолжатель полиграфической династии.
Ближайшая соседка с уважением покачала головой:
– Смотри, как у вас все серьезно…
Катя махнула рукой:
– Да шучу я. Какая там династия… Вон там, через стенку, мачеха моя лежит, Нинка. Вот у нее будет продолжатель. А мой продолжит род Зайцев. Я-то себе девичью фамилию оставила, а муж у меня – Заяц… Вот, еще одного Зайца рожу.
Разговор становился все интереснее. Та мамочка, что лежала подальше от Кати, спросила:
– Мачеха, говоришь? А ей сколько?
И вызвала этим вопросом почти раздражение у Кати:
– Двадцать восемь.
– Ага… – смекнула соседка, – а тебе?
Катя пожала плечами:
– Мне – двадцать один!
Соседка осторожно высказала предположение:
– Хм… Здорово. Как подружки…
И ошиблась!
– Ну, я как-то другого мнения о дружбе, – отрезала Катя, – я с калькуляторами не дружу обычно. До сих пор не могу понять, чем она моего папу взяла?…
* * *
Ничто, казалось, не предвещало женитьбы Алексея Елистратова, владельца небольшого издательства, убежденного холостяка.
Он был вдовцом уже много лет, один воспитывал дочь Катю. Помочь ему в этом важном деле, что скрывать, рвались многие достойные женщины. Но, по всем статьям подходящие Елистратову в качестве жены, эти умницы и красавицы на роль мачехи не годились вовсе. Да, Катька росла капризная, импульсивная, но Елистратов любил ее безумно. Катя была очень похожа на свою маму, но только с некоторым смещением акцентов. Ее мать Ольга была доброй, веселой и остроумной, в доме всегда много смеялись. А Катя была злой на язык, насмешливой, а порой и просто ехидной. Оля была жизнерадостной от природы, а Катьке нужно было все время чем-то себя развлекать: кино, люди, аттракционы, тусовка – годилось все. Но жизнь била ключом и в ней! Отец любовался ее потрясающим жизнелюбием: всего-то Катьке хотелось, везде она спешила побывать, все увидеть, все попробовать! Много читала, хорошо училась, влюблялась, правда, тоже – очертя голову… Иногда папа думал: Катька живет за себя и за Олю, поэтому у нее во всем перебор…
Хорошенькая, упрямая, эгоистичная – Катька все равно была неотразима. А когда выбрала себе в мужья Артема, скромного и доброго, совсем не тусовщика, из простой работящей семьи, папа и вовсе растаял. Она ведь и в этом повторила свою маму, которая в свое время выбрала его. И привела в солидный дом, где ему поначалу было неловко от дорогой обстановки, картин и обилия книг. Ничего!.. Вошел в семью, а потом стал правой рукой тестя, который во времена всеобщего предпринимательства нашел достойную нишу для приложения своих недюжинных способностей. Да, вполне можно было говорить о династии полиграфистов: Катя ведь тоже училась по семейной специальности. Вот работать только не хотела. Она хотела быть женой и мамой. Алексей был уверен: не бездельницей и иждивенкой, а именно – женой и мамой. Ведь это была их с Олей дочь…
…Часть продукции Елистратов печатал в крупном полиграфкомбинате, много лет контактировал с опытными технологами. Увидев на месте, которое до недавних пор занимала Кристина Юрьевна, совсем молодую женщину, он удивился. Но решил познакомиться поближе, чтобы сделать какие-то выводы.
Несколько заказов провела для него Нина Антоновна: всегда корректная, сдержанная и немногословная. Работала она при этом почти артистично: у нее был очень креативный, дизайнерский подход.
И однажды пришел этот день…
Серьезная, как обычно, Нина посмотрела бумаги, которые ей принес заказчик Елистратов. На заказчика она совсем не смотрела, внимательно изучая макет. Так же, не глядя на клиента, спросила:
– Тираж уточните, пожалуйста. Бумага будет ваша или наша?
Елистратов ответил, рассматривая ее сосредоточенное красивое лицо:
– Ваша.
Нина продолжала вносить предложения:
– Обложку можно сделать с припрессовкой, будет очень элегантно смотреться.
Алексей согласился:
– Можно. Это дороже или дешевле?
Технолог объяснила:
– Это красиво. И недорого.
И впервые за весь разговор коротко посмотрела на Елистратова:
– У вас презентативный проект, но если вы хотите его удешевить, это реально. Надо сделать трехсгибкой, комбинированная фальцовка. Это экономично с данного формата бумаги… Рассчитать вам, чтобы вы убедились?
Елистратов смотрел на Нину с возрастающим интересом. И сначала даже не понял, почему ему так хочется рассмотреть ее поближе… То, что он произнес в ответ, вырвалось как-то помимо его воли. Он, прагматик и реалист до мозга костей, даже вообразил – позже, по прошествии нескольких дней, – что это… Ольга подсказала ему сказанные экспромтом слова:
– Нина Антоновна, извините, а вам нравится ваше место работы?
Вот тут Нина улыбнулась и оторвала взгляд от бумаг:
– Вы имеете в виду должность или этот кабинет?
– Все вместе.
Нина усмехнулась:
– Меня недавно назначили на эту должность. И все это меня вполне устраивает.
Но Елистратов уже увлекся неожиданной идеей:
– А если я предложу вам что-нибудь более интересное? Я за два месяца и эти последние двадцать минут уже несколько раз убедился, что вы даете очень дельные рекомендации. Мой технолог опытный, но что-то не принимает во внимание, очень часто ошибается и вообще, страшно не любит нововведений. Однажды такая накладка обидная проскочила… Этикетку печатали на напиток «Тархун особый», так в первом слове опечатка закралась неприличная… ну, буквы перескочили… А она на стадии макета не заметила. Ошибка пошла дальше. Весь тираж под нож…
Нина тихонько засмеялась, не прекращая при этом работы… И, конечно, не заметила, что Елистратов просто любуется ею – деловитой, невозмутимой, с тонкими сильными пальчиками, умными бирюзовыми глазами…
– А от вас ничего не скроется. Мне очень нравится, как вы работаете. И сами вы производите очень приятное впечатление…
Нина вежливо ответила, по-прежнему глядя в бумаги:
– Спасибо, я подумаю.
Но разве остановишь делового человека, принявшего решение!
– А давайте вместе подумаем. Вот сегодня встретимся в неформальной обстановке и подумаем. Давайте?
Нина посмотрела на высокого мужчину с внимательными глазами и серебристыми висками… И согласилась.
* * *
Таня зашла в кабинет Бобровского с расстроенным лицом, встала у его стола, шумно вздохнула и сделала бровки домиком…
Не глядя на Таню, Бобровский спросил, одновременно что-то торопливо записывая в толстенный кондуит:
– Что тебе, голубь мой?
– Владимир Николаевич, там Иванова проснулась, никого к себе не подпускает, требует только вас.
Владимир Николаевич иронически кивнул:
– Ты смотри, требует? Ну, пошли.
* * *
Бобровский вошел в палату. Посмотрел орлом – контингент подобрался достойный, одна другой краше, личики свежие, довольные… Кроме, разумеется, одной.
– Здравствуйте, красавицы! Как настроение?
Катя с интересом посмотрела на высокого красавца в белой докторской пижаме и даже с удовольствием прокричала хором с другими мамочками:
– Здравствуйте, Владимир Николаевич! Спасибо! Хорошо!
Доктор Бобровский прямой наводкой подошел к постели несмеяны Ивановой, отзывающейся на крещеное имя Галина, взял ее за руку, стал мерить пульс…
– Галина Евгеньевна, голубушка, что-то вы к нам зачастили. Как вы себя чувствуете?
Названная Галина вся подалась к врачу, взяла его за руку («А тремор есть», – сразу отметил Бобровский):
– Владимир Николаевич, что со мной? Я потеряю ребенка?
– Что за ерунду ты говоришь, да еще и плачешь, Галя, – сказал он ей укоризненно. – Мы же договаривались с тобой, что ты будешь контролировать свои эмоции.
Галя, вместо того, чтобы успокоиться, вдруг тоненько заскулила таким голосом, как если бы запел ребенок:
– Я старалась… А они опять достают меня… Оба…
Бобровский и заговорил с ней, как с маленьким ребенком:
– Так, достали… Опять… Они, это – мама и муж?
Галя стала трясти головой так часто, что врач стал приглядываться, не нервное ли это? Нет: оказалось, Галя так кивает:
– Мама мужа ненавидит, он ее вообще видеть не может, а я, как меж двух огней. Наплевать им, что я беременна. И чуть что – ко мне. «Ты слышала, как он сказал?», «Ты видела, как она посмотрела?», «Это же надо было такого урода в мужья выбрать», а он ей: «Вы мужа в гроб загнали, теперь наша с Галей очередь…» У-у… Мне в больнице спокойней, чем дома. Они даже молчат, как тигры. ВЫ меня понимаете?
Владимир Николаевич нахмурился, чтобы не рассмеяться. Девчонку, конечно, ему было очень жалко, но сравнения… Сравнения у нее богатые:
– Я не знаю, как молчат тигры, – посетовал Бобровский. – Ладно, давай оставим зоологию, а ты давай-ка успокаивайся, отдыхай. Пройдем обследования, проверим, как там твой мальчишка себя чувствует. Он ведь вместе с тобой мается. Я тебе и в прошлый раз говорил: спокойствие, только спокойствие. На хамство отвечай шуткой, на шутку… тоже шуткой. Легче все эти баталии воспринимай. Мало ли чего в семье не бывает…
Галина приложила руку к груди:
– Да я, как могу, сдерживаюсь! Отвлекаюсь! Юмор по телевизору смотрю… Елену Воробей! – задумалась. Потом нежно прикоснулась к руке Бобровского: – Владимир Николаевич, а помните, у вас в ординаторской плеер был? Он еще цел?
– И невредим. Принести тебе?
– Да. И диск Сары Брайтман.
Бобровский встал:
– Плеер принесу, а Брайтман не получишь. Она поет грустно. Есть диск Сухомлина. Знаешь: «Русская девушка по имени Жанна, любит меня, но ведет себя странно… Еврейская девушка по имени Дора, любит меня… но там… что-то нескоро». У меня беременные с инструктором под нее зарядку делают… Очень позитивно!
Бобровский вышел, а сидящая на своей кровати Катя не могла отвести от нервной Гали глаз. Кажется, она увидела себя со стороны…
* * *
Вера вошла и шлепнула о стол кипу историй болезни, рухнула на стул, уронила на стол руки… Наташа, спокойно порхающая пальцами по клавишам, заносила в компьютер личные данные пациентки:
– Кто это тебя так вымотал, что ты с ног падаешь?
Вера выдохнула:
– Ремонт.
Наташа бросила заинтересованный взгляд:
– Ну и что, что ремонт? Ты сама, что ли, обои клеишь?
– Нет, Сережа с другом клеят, а я руковожу. Но это только называется – руковожу. На самом деле я у них на подхвате: то чай, то сигареты кончились, то обед, а вот это бы надо протереть…
Наталья Сергеевна встала, потянулась до хруста, спросила:
– Сергей что, не мог бригаду строителей нанять?
Вера тоже поднялась с места и направилась к холодильнику, где у нее стояла бутылочка минеральной воды:
– В том-то и дело, что не хотел! Это, говорит, наш дом: хочу, чтобы все – своими руками. У него пунктик какой-то – все своими руками.
Наташа скосилась на подругу:
– Ну да, все сам да сам… Однако, вот тут позвал друга помогать. А где надо… Бобровский говорил, что можно подобрать донора даже по внешним признакам, с группой крови той же самой…
Вера уже слышала похожую историю. Она отмахнулась от Наташиных советов рукой, но как-то сразу сникла:
– Ой, Наташа. Не сыпь мне соль на рану. На донорство он никогда не согласится.
– Вера, прости! Вырвалось как-то… Не мое дело. Все-все, забыли, забыли…
Вера посмотрела на Наташу и поняла: в самом деле, обидеть не хотела – ни ее, ни Сережу…
– Да ладно… Я же от тебя не скрываю своих проблем. Чего обижаться. Но знаешь, это и мое решение. Я хочу ребенка, который не просто внешне будет похож на моего мужа. Пусть он весь будет – в него: вот такой же – упрямый… добрый… сильный… смешной…
Наташа подошла ближе и обняла Веру за плечи. Сказала шепотом:
– Вер, это ты сейчас все про мальчика говоришь. А если девочка – то ей из этого списка только доброта подойдет.
В ответ Вера рассмеялась:
– Ну, почему? Я вот, например, сильная. И упрямая. А кто-то, наверное, скажет, что смешная…
* * *
Депрессивная Галя сидела на кровати, сложив руки на груди, как медитирующий йог: слушала плеер Бобровского в наушниках…
А Катя делилась с соседкой своими семейными проблемами:.
– Мама умерла, когда мне было четырнадцать… Но мы справились… Пережили как-то… Папа у меня очень хороший. И жили мы прекрасно! Вот, пока это все… Я на втором курсе вышла замуж, Артем к нам переехал, у нас большой дом за городом. Ну, кажется: папа, живи и радуйся! Была у тебя одна дочка, а теперь вот, целая семья! Внучек родится… Но нет! Женился зачем-то!..
Соседка пыталась склонить Катю на сторону справедливости:
– Катя, но отец-то нестарый. И что… все эти семь лет он один куковал?…
– Может, и не один. Но с кем он куковал, я не знаю! В дом, по крайней мере, не приводил никого. Ладно, женись!.. Ну, хоть на ровеснице. Зачем было на молодой-то жениться?
– Молодая ему ребенка вот родит, затем и женился! – заметила резонно соседка.
– Зачем?!. – возмущенно произнесла Катя. – Я – его ребенок! Он мне был и мама, и папа, что ему – мало было забот и беспокойства? Наелся – выше крыши! Не пеленки, конечно, стирал, но… А теперь пришло время быть дедом!
На «деда» ее бравый папа никак не катил, это было совершенно очевидно, но Катя прогнала и тень сомнения со своего хорошенького личика. Вспомнила Нинку и ее просто передернуло:
– А эта – сразу рожать! Да она его и не спрашивала, я уверена!..
Голос подала другая мамочка, невольно слушающая уже которую серию Катиных рассказов:
– А что она, мачеха твоя, совсем, что ли, змея? Охотница, да? Или – хищница?
Катя на мгновение замолкла. Крепко задумалась. Потом сказала без особого запала:
– Нет, не охотница. Так – ни рыба, ни мясо. Но своего не упустит.
Собеседница, та, что лежала подальше, примирительно спросила:
– А если оно и правда – свое?
* * *
Дом у Елистратовых был не очень большой. Два этажа без пафоса и показухи. Рядом один столичный адвокат выстроил домину – это да! Гости однажды приехали к Елистратовым и спрашивают, указывая пальцем на адвокатовы хоромы: «Это у вас что тут – кинотеатр?»
…Нина впервые приехала в гости к Елистратовым на день рождения Кати. Нарядный холл небольшого, но уютного дома понравился Нине. Понравилась и дочь Алексея Катя – красивая, очень изящная, с умными глазами молодая девушка. Катя была уже замужем, муж стоял рядом.
Нина явилась в гости с цветами. Сама выбирала цветы для букета, руководила составлением. Хотелось, чтобы Лешиной дочке понравился ее подарок – духи «Ангел». Увидев Катю, она с готовностью улыбнулась ей, но та не спешила ответить улыбкой.
Леша попытался разрулить ситуацию:
– Ну, вот и мы. Сегодня у нас двойной праздник, дети. Мы с Ниной сегодня поженились. Будем теперь жить все вместе.
Катя изменилась в лице, а Артем повеселел:
– Добро пожаловать! В тесноте, да не в обиде!
Реплика мужа не понравилась Кате, и она покосилась на него:
– Ты чего? Какая у нас теснота?… Два этажа!.. Это у тебя в общаге была теснота.
Артем не сдавался:
– Тем более: значит, места на всех хватит!..
– Ну, спасибо за теплый прием… – обратилась Нина к Артему, потому что это хотя бы было правдой.
Однако поджатые губы Кати никак не подтверждали слова Нины…
* * *
В ординаторской Вера выясняла производственные отношения с Бобровским. Со стороны казалось, что они просто задушевно беседуют:
– Владимир Николаевич, вы ее ко мне в палату положили, и я ничего против не имею. Но вы понимаете, что она никого, кроме вас, к себе не подпускает? Это просто безобразие.
– Вера Михайловна, давайте все вместе потерпим, – успокоил Веру касанием руки Бобровский. Девчонка разбалованная до ужаса, но ты же видишь: у нее появилась тахикардия, головные боли, тремор рук… А это не капризы, это симптомы.
Вера развела руками:
– Да, объективно: анализы показали увеличение эстрогенов и прогестерона в крови. При таких показателях неизбежны эмоциональные нарушения. Да я ведь не считаю ее симулянткой. Но ты сильно рискуешь: станешь для нее Богом – наплачешься.
Владимир Николаевич обнял Веру за плечи, как фронтовую подругу:
– Ну и ладно, не впервой, зато спасем девочке беременность. Ты же меня не бросишь?
Верочка посмотрела исподлобья, вздохнула:
– Своих не бросаем… На том и стоим.
* * *
У Кати зазвонил телефон. Она нажала прием и разулыбалась вовсю, став похожей на себя маленькую:
– Да, папа. Да, все хорошо, – и тут же поджала губы: – А что, ты своей жене не доверяешь? Все хорошо у нее, если она так сказала. Откуда я знаю? Я ее не видела. Соскучиться еще не успела… Ах, она скайп взяла… Ах, у нее синяки… Папа, да я не шучу. Не видела я ее. Мы же в разных палатах.
Катя послушала голос отца в трубке, потом нехотя заговорила снова:
– Схожу, ладно. Ладно, позвоню. А как мои дела, тебя не интересует? Нормально у меня все! Было до этих пор! Да!
Отключилась и села, свернув руки кренделем, насупив свое злое красивое личико. Не бросилась бежать к Нине…
А Галя, наслушавшись позитивных мелодий на плеере Бобровского, почувствовала, что соскучилась по своему самому доброму, самому милому, самому красивому доктору в мире… И в очередной раз нашла повод обратить на себя его внимание:
– Девочки, позовите, пожалуйста, доктора, что-то мне плохо.
Лежащая дальше всех от Кати мамочка поспешно вышла из палаты.
Катина соседка обратилась к ней осторожно:
– Галя, может сока?
Села к ней на краешек кровати, протянула стакан с соком. Галя взяла стакан и в газах у нее мгновенно появились слезы…
* * *
В палату, где лежала Нина, без приветствий вошла Катя, хмурая и злая. Нашла глазами Нину. Без всяких предисловий спросила:
– Как ты? Что врач сказал?
Нина улыбнулась ей почти невольно – все-таки не чужая. Похлопала ладонью по кровати рядом с собой:
– А ты иди сюда, посиди.
Катя даже не шелохнулась:
– Я и отсюда услышу.
Нина спросила:
– Тебя папа послал?
Катя подняла глаза к потолку: что за вопрос? Нет, я по велению сердца, наверное, пришла! Но вслух сказала:
– Ну конечно!.. Волнуется!.. По скайпу ему показалось, что у тебя глаза припухли. Я сказала, что у тебя и в мирное время глаза такие. Много спишь.
Но закаленная в перепалках с падчерицей Нина проигнорировала этот мелкий выпад, ничего, кстати, общего с реальностью не имеющий. И просто сказала:
– Показалось. Ну, я ему сейчас позвоню.
– Звони! Совет да любовь! – вместо прощания зачем-то пожелала Катя и ушла.
Нина даже засмеялась…
Вообще, здесь, в роддоме, все как-то уравновесилось в семейной жизни Елистратовых. У Кати не было простора для ее устного «творчества», Нина была рядом, но практически недосягаема для ее уколов… Тут были другие уколы! И другие просторы для самовыражения: УЗИ, КТГ, анализы мочи и крови… Необходимость каждый день слушать сердечко ребенка радовала Нину: она так мечтала о встрече с сыном… А вот Катины придирки остались в прошлом: так тут, в тиши палат, казалось Нине. Знала бы она, что буквально через стенку каждый день Катя делает информационные сообщения о ее скромной персоне. И слушательницы с интересом разглядывают вероломную героиню Катиных рассказов в столовой и на пеших прогулках по коридору…
Нина набрала мужа:
– Леша! Да все как обычно: вредная, сердитая девчонка, не бледная. Пришла и ушла бодро, с огоньком… Не волнуйся. Доктора тут хорошие. Жаль, конечно, что у нас с ней разные палатные врачи. Но я спрошу у ее врача, потом тебе перезвоню…
* * *
…Ранним утром, услышав в спальне наверху топот молодых пяточек и пробивающиеся со второго этажа ребячьи голоса и смех, Нина поднялась наверх и постучала в комнату Кати и Артема. Катя высунула голову – растрепанная, веселая, а на заднем плане маячил ее юный муж Артем.
Какое бы хорошее настроение не было у Кати, Нина в радиус ее положительных эмоций не попадала:
– Что? – нелюбезно спросила Катя.
Но зато Нинину радость невозможно было испортить ничем:
– Катя, выйди, пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить.
Катя поджала губы:
– Что-то срочное?
Нина улыбнулась:
– Что-то важное.
Катя нехотя вышла, как была, в пижамке с Винни-Пухами, вместе с Ниной спустилась со второго этажа.
В просторном холле, который одновременно служил Елистратовым гостиной и частично кухней, села в широкое низкое кресло, откинулась, вытянув длинные свои ноги…
Нина с улыбкой встала перед ней:
– Знаешь, я хотела с тобой поговорить… Поделиться… В общем, я жду ребенка.
Катя даже вскочила:
– Что?…
Нина не ожидала такой бурной реакции и пожала плечами, все еще с улыбкой на лице:
– Жду ребенка. Вот. У тебя будет брат или сестра.
Падчерица с силой треснула кулачком по подлокотнику кресла:
– А у моего – тетя или дядя!
Привыкшая к разным словесным эскападам Нина все же переспросила:
– Что ты сказала? Какой… дядя? Какая тетя?
Катька разве что язык не показала Нине:
– Самых честных правил! Обыкновенный! А тетя – Мотя! Что непонятно? Я тоже беременна!
Нина засмеялась, прижав руку к груди:
– Вот Леша обрадуется! Вот это да! А чего ты раньше не говорила?
– Раньше – это пятнадцать минут назад? – не по делу съязвила вредная Катька. – Я сама только что узнала, еще тест-полоска не высохла!
И только тут Нина заметила, что радуется – за себя, за Лешу, за Катю, за Артема – только она сама. А Катя – злится.
– Я чего-то не поняла: ты злишься, что ли? Или… Ребенка не хочешь? – спросила она миролюбиво. Попыталась настроиться на Катину волну…
…Но на Катино цунами настроиться не удавалось никому и никогда! Она встала, уперев руки в боки, и уже почти закричала на Нину:
– Почему же! Хочу. Но когда их сразу двое – вот тут-то и начнется: и в тесноте, и в обиде!
Нина даже в лице переменилась:
– Да не подеремся как-нибудь… Нам с тобой делить нечего. Мы же не соседки, а родня. Странная ты, Катя. Я к тебе со всей душой, а ты…
Катя с обычным ехидством поинтересовалась:
– Может, ты еще захочешь, чтобы я тебя «мамой» называла?
– Не надо, – вздохнула Нина. – Но и злиться нечего. А мамой… меня другой кто-нибудь будет звать.
Повернулась и ушла.
* * *
Катя плелась по коридору в свою палату, набирая на ходу номер на мобильнике… Проходя мимо сестринского поста, услышала конец разговора Бобровского с медсестрой Таней:
– Танечка, держите, это мобильник Ивановой. Ей звонить не давайте, будут звонить родственники, сообщайте им о состоянии ее здоровья, но никаких разговоров, скажите, что это мое распоряжение. Дайте им мой номер, пусть мне звонят. И срочно Веру Михайловну вызовите в палату, у Ивановой тремор, надо купировать.
* * *
Катя зашла в палату, а мамочки сгрудились вокруг одной, которая раскладывала на одеяле диковинные карты ТАРО. Тоня, так звали мамочку-гадалку, сидела на кровати, делала расклад, гримасничала, ведя какой-то внутренний диалог с картами.
Неожиданно для других она не сдержалась и, схватившись за живот, воскликнула вслух.
– Ну, ты подумай, вот ведь паразит…
Другая мамочка, Катина соседка Алеся, спросила тревожно:
– Тоня, что случилось? Ребенок беспокоит?
– Муж беспокоит! – последовал ответ. – Уходила в больницу, просила его карнизы повесить. У меня аллергия на пыль, а там стены сверлить надо, так я его просила заняться карнизами, пока меня не будет. А он смотри ж ты, всю неделю проволынил, а на выходные, видать, с друзьями на рыбалку собирается.
После секундной паузы грохнул дружный хохот. Мамочки, перебивая друг друга, расспрашивали Тоню:
– Да с чего ты взяла? Может, он уже все сделал… Покажи, где там карниз на картах? И рыбалка…
Однако Тоню-Таро было не своротить:
– А то я не вижу! Ну ни о чем попросить нельзя.
Рассудительная Алеся попыталась разобраться в вопросе. Ей свойственно было добиваться правды и справедливости, шла речь о хитрой мачехе Кате Елистратовой или о предсказаниях Таро:
– Зачем ты раньше времени заводишься? Да еще на пустом месте. Сама себе что-то придумала. Ты ему для начала позвони хотя бы и спроси…
Тоня шлепнула ладошкой по раскладу:
– Да я и так все вижу, карты меня никогда не обманывают.
Катя тоже поинтересовалась:
– А что твои карты, прям вот так все и показывают?
Тоня подтвердила:
– Практически все. Только без фамилий.
* * *
Владимир Николаевич Бобровский зашел в ординаторскую, чтобы посоветоваться с коллегами по вопросу не то, чтобы профессиональному, не слишком злободневному, но в решении нуждающемуся. Веры в наличии, к счастью, не оказалось, а вот лучше Наташи, наверное, никто не знает Вериных вкусов, пожеланий, одним словом – «мечт»…
– Наташа, помнится, Вера говорила, у них ремонт идет полным ходом. Вот я и подумал: а что мы Стрельцовым на новоселье будем дарить?
Наташа думала одну двадцать пятую секунды, потому что ответила сразу:
– Фикус можно подарить.
– Неожиданно, – похвалил Бобровский. – Я фикус только в старом кино видел. Ах, да! В приемном покое доживает какой-то чахлый экземпляр.
Покачав укоризненно головой, Наташа пустилась в объяснения:
– Фикус – это символ семейного уюта. Они же очень красивые есть, в напольных кашпо. Говорят, фикус сохраняет лад в семье, укрепляет взаимную любовь, влияет на плодородие…
Владимир Николаевич задумчиво поднял брови:
– Мне виделось нечто более материальное. Время у нас, я так понимаю, еще есть. Но думать надо. Ты ее подруга, как-нибудь хитро выспроси: что бы их могло порадовать.
– Да все у них есть… – вздохнула Наташа. – А чего нет – то не подарим, как бы нам ни хотелось…
Бобровский прищурился:
– А знаешь, кое-какая идея у меня есть на этот счет…
– Ну, так поделитесь, обсудим, – теряясь в догадках, что это может быть за идея, сказала Наташа.
Но Владимир Николаевич решил напустить туману для пущей важности:
– Нет, идея должна вызреть. Я ее, так сказать, выносить должен.
Ирония Наташи сквозила в каждом слове:
– Только имейте в виду: девяти месяцев у нас уже нет! Осенью они окончательно переезжают.
Больше поговорить на эту тему не удалось: в ординаторскую вошла Вера Михайловна:
– Две мамочки, как сговорились, домой просятся. На все согласны, только бы пару дней в семьях провести.
– Из какой палаты? – робкая надежда, прозвучавшая в голосе Бобровского, была услышана и убита раз и навсегда:
Вера Михайловна усмехнулась:
– Не надейся, твоя любимая Иванова как раз просит ее оставить подольше, ни в какую домой не хочет возвращаться – до самых родов.
Наташа, глянув на Бобровского прежними глазами, вдруг сказала:
– Как я ее понимаю…
– Да, я тоже понимаю, – сказал он, – как ни странно это может прозвучать.
Пошел к дверям. Потом резко обернулся:
– Не в том смысле, что я домой не хочу. Просто она не притворяется: дома ей плохо. Бедная девчонка… И мальчишка тоже…
Вера посмотрела на него с интересом:
– В смысле, муж?
– В смысле, сын.
* * *
А в Катиной палате мамочки наперебой приставали к Тоне-Таро. Алеся, как-то вдруг поверив в провидческий талант Тони-Таро, упрашивала ее:
– А можешь посмотреть, что у меня дома сейчас? Муж мой дома живет или собрал ребенка и перебрался к маме? Меня когда в больницу увозили, он обещал, что справится сам, без мамочки.
Тоня невозмутимо тасовала карты:
– Тебе жалко, что ли? C бабушкой-то им по-любому лучше.
Алеся иронически скривилась:
– Ему, может, и лучше, а меня она потом год грузить будет, что ее сынок несчастный, некормленый, неухоженный, живет, как сирота. И если бы не она…
Тоня-Таро понимающе кивнула и разложила карты в виде какой-то сложной фигуры. Находя какую-то, ей одной понятную, последовательность, убирала одни карты, заменяя их другими… После нескольких серий перемены карт местами, Тоня замерла, мрачно глядя в расклад. И вдруг расслабилась:
– Да нет. Дом твой не пустой. Вижу тепло в нем, уютно.
Алеся тут же истолковала все по-своему:
– Значит, она сама к ним приезжает, в гости. Ну, уже хорошо.
Однако Тоня-Таро по-прежнему всматривалась в карточное каре. И увидела что-то еще:
– В вашей семье – крупное приобретение. У вас машина есть?
Алеся задумчиво переспросила:
– Стиральная? Швейная?
Тоня отрицательно покачала головой:
– Нет, автомобиль.
Мамочки переводили глаза с Тони на Алесю, с карт на Тоню, с Алеси на карты: никто не видел в загадочных мрачноватых картинках, нарисованных на черном фоне, ничего похожего на автомобиль.
– Есть старый «фордец». Ездит муж, но это машина свекрови.
Тоня с треском стукнула по карте с нарисованной башней:
– А я вижу, что она твоя и новая!
Контраст между изображением и толкованием был так велик, что Алеся, наконец, «прозрела» и потеряла интерес к гаданию:
– Ладно, Тоня, спасибо тебе… Хоть посмеялись от души.
Вслед за ней стали расходиться по своим местам и другие мамочки. Только Катя не спешила уходить. Она присела на краешек Тониной постели и тихо попросила:
– Тоня, а мне погадай?
За неимением другой клиентуры Тоня согласилась без лишних колебаний:
– Вопрос задай.
Катя пожала плечами:
– Ну, просто… Как все будет… Как в семье…
– Ну, давай… – и загадочные черные картинки стали ложиться, то как перевернутая пирамида, то как равнобедренная трапеция… Катя зачарованно смотрела на таинственный бумажный прогноз своей судьбы.
* * *
Наташа и Вера сидели в ординаторской, пользуясь минутами затишья, не спеша допивали чай. Наташа спросила:
– Какие планы на выходные?
Вера задумчиво посмотрела на свои руки. Маникюра в полном смысле слова эти руки не знали давно: только гигиенический.
– Придется дома субботник делать… – сказала она.
– Давай приеду, помогу тебе. Сашку прихвачу. Хочешь? – предложила Наташа.
Вера Михайловна посмотрела на нее с интересом:
– У вас все так серьезно? Вы встречаетесь?
Наташа ответила таким же интригующим взглядом:
– А что, это незаметно?
Вера пожала плечами:
– А как это можно определить? В ординаторской вы уже давно не целуетесь, в клизменной тоже не уединяетесь… Откуда мне знать?…
– Да вот отсюда и знать! – рассмеялась Наташа. – Потому и не целуемся, и не уединяемся. Потому что встречаемся! На работе – работа, а любовь – потом…
Недоверие сквозило во взгляде Веры Михайловны, брошенном искоса на Наташу:
– Ой, Наталья. Прямо, вот так и любовь?…
Наташа перестала смеяться и сказала серьезно:
– Нет, конечно. Если честно – не любовь. Это я о себе… Но, знаешь, он такой искренний, что думает, что чувствует – скорей рассказать, скорей обнять… А я не такая. Мне нравится…
Недолго помолчала. Потом сказала с легкой грустью…
– А вот Владимир Николаевич, похоже, влюбился. В Киру Алексеевну. Помнишь, я тебе говорила: она очень красивая. А ты ее не разглядела.
Вера выжидательно посмотрел на Наташу:
– Ну, положим, я и не разглядывала. А он… действительно влюбился? Не думаю.
Наташа тут же зацепилась за Верино сомнение. И не много ревниво, но с надеждой спросила:
– Откуда ты знаешь? А вдруг он голову потерял?… Эта Романова – женщина с загадкой…
Вера смотрела перед собой, размышляла:
– С загадкой? Ну да. Кто бы мог подумать, что такая солидная тетка ради дочери сама пойдет нянечкой. Другая бы проплатила ей палату, сиделок обеспечила, а эта – сама пришла. И заметь: не козыряла тут своими достижениями, пальцы не отгибала… Нет, умница, правда. А про него – точно знаю: голову он не теряет никогда. Вот уж кто – не мальчишка. Такие не влюбляются – любят.
На протяжении всего их разговора несколько раз скрипнула, открывшись на половину, дверь. Открылась – закрылась, открылась – закрылась… Наконец, в эту «вращающуюся» дверь заглянул Саша Сосновский. Выразительно глянул на Наташу, но не решился начать разговор при Вере. Наконец, не выдержал. Решительно распахнул дверь…
– Наталья Сергеевна! Ну что же вы?! Вас уже целый час ждут! Вы обещали… Проконсультировать.
Наташа отставила чашку с остывшим чаем, посмотрела недоуменно:
– Кто ждет? В одиннадцатой, что ли? Все нормально вроде было…
Сосновский посмотрел на нее, как на инопланетянина:
– Это называется – заработались! А пациенты ждут. А пациенты волнуются. А им, в их положении, волноваться никак нельзя. Правда, Вера Михайловна?
Вера покачала головой, якобы с пониманием:
– Ни в коем случае! Идите, Наталья Сергеевна! Консультируйте. А то, не ровен час, консультация сорвется. А вы же у нас главный консультант по консультациям, да, Саша?
Наташа была по-прежнему на своей волне, поэтому проигнорировала Верину иронию, да и не вдруг раскусила Сашкин подвох:
– Голова к концу дня кругом. Какая консультация? Иванова, что ли, опять хандрит?…
* * *
Наташа и Сосновский шли по коридору. Наташа хотела было войти в одиннадцатую палату, но Сосновский покачал головой – нет, не сюда. Наташа набрала уже хорошую скорость, чтобы дойти до конца коридора… Однако, оказавшись напротив комнаты, которую делила с сестрой-хозяйкой Прокофьевна, Саша произвел какой-то хоккейный прием, буквально втолкнув туда Наташу. И уже там обнял ее.
– Так, Саша, какого рода консультация тебе нужна? Пациент, я так полагаю, ты? – спросила Наташа, пытаясь между поцелуями глянуть в сосновские бессовестные глаза.
– Я – пациент! Я – больной. НЕИЗЛЕЧИМО, – счастливый от близости Наташи Сосновский шептал ей на ухо: – Я хронически влюблен. Постоянные рецидивы! Войдите в положение, доктор! Пожалуйста…
Кто бы мог подумать: какие ловкие руки могут быть у начинающего хирурга – и обнять, и халат расстегнуть, и по бедру скользнуть нескромно… А вот это уже лишнее. Наташа стала взывать к рассудку:
– Сашка, а ну-ка, пусти! В роддоме, между прочим, детей рожают, а не делают!
Испугать Сосновского не удалось – он просто выразил недоверие высказанному тезису:
– И где же тут логика, Ната?…
Наташа шлепнула его по рукам и по губам:
– Мальчишка!
На что Сосновский ответил не вполне адекватно:
– Обязательно!
Любимая женщина отстранилась:
– Что – обязательно?…
И тогда долгий поцелуй Наташи и Саши положил конец долгим разбирательствам.
* * *
Если бы влюбленные чуть-чуть напрягли слух, то до их ушей наверняка донеслась бы задушевная песня «Серебряная метель» в свободной интерпретации санитарки Прокофьевны. Если бы услышали песню – поняли бы, куда она идет, и сбежали бы из каморки за секунду до прибытия… Так ведь нет: опоздали. В комнату сначала ворвались звуки куплета: «Вино ему тогда головушку вскружило…», затем степенно зашла певица. Деликатно отвела глаза, аки посохом, громко стукнула шваброй и только потом тихонько закрыла дверь от посторонних глаз…
Наташа укоризненно посмотрела на Сосновского. Тот покаянно склонил голову. Наташа дернула его за ухо:
– Мальчишка…
…и решительно вышла в коридор, поправляя прическу. Пошла в ординаторскую, ни разу не оглянувшись. А Сосновский стоял, глядя ей вслед, и счастливо улыбался. Откуда-то издалека доносилась лирическая песня Прокофьевны…
* * *
Катя тревожно вглядывалась в карточный узор. Что скажет ворожея?
Тоня-Таро не выказывала признаков тревоги за ее судьбу:
– Ну, что, девочка. Все будет хорошо. Дом у тебя большой, и будет у вас прибавление в семействе… Хм, ну это и так понятно… Но не всегда была такая тишь-гладь и божья благодать. М-мм… В общем, все будет хорошо!
Катя заглянула в разложенные загадочные картинки:
– Так много карт, а ты так мало рассказала. А поподробнее можно?…
Тоня покачала головой:
– А вот и подробности: дом у тебя богатый, но раньше в нем было… Как бы тебе объяснить – пять перевернутых кубков – это… Негармоничные эмоции. Потери, огорчения… И вот еще… «Башня»: это шестнадцатый аркан. Это очень важно. Сейчас я тебе объясню: устаревшее, отжившее рухнуло и уже не возродится. Я бы так сказала: вы входите в будущее под грохот обломков прошлого!
Катя улыбнулась:
– А покажи, где хорошо?
Тоня широким жестом показала на карту с интересной картинкой: в солнечном кругу обнаженные фигурки мужчины и женщины:
– Вот! Лучшая карта – «Солнце»! Тихое счастье, стремление к свету, долгожданная радость…
Катя с симпатией посмотрела на голышей в круге солнца:
– Это я с мужем?
Но гадалка не спешила с таким простым выводом, напротив:
– Знаешь, это, вообще-то, символ чего-то юного, нарождающегося…
Кивнула Катя: до нее дошел смысл гадания!
– Ясно. Это дядя и племянница. В смысле, сын и внучка…
Тоня глянула на Катю с уважением:
– Оригинально трактуешь. В общем, все будет хорошо. Ну, честно – лучше не бывает.
У мамочки Алеси, которой гадали чуть раньше, пронзительно зазвонил телефон.
– Да? Слушаю тебя… Да что ты… Мама, говоришь? Но я вообще-то знала. Откуда? УЗИ показало!
И начала смеяться. Увидев, что все на нее смотрят, объяснила:
– Чудо какое-то! Муж сказал, что его мама денег добавила, завтра он едет кредит оформлять на новую машину…
– А? Говорила же я! – Тоня-Таро торжествовала победу. Не прошло и пяти секунд, как к ее кровати дружно устремились остальные мамочки…
* * *
Владимир Николаевич Бобровский собирался уходить домой, неторопливо шел по коридору отделения и, как Мороз-Воевода, обходил владенья свои.
Какая-то мамочка вела запоздалый разговор с мужем, прислонившись к стенке…
Дверь, ведущая в палату, полуоткрыта…
Прокофьевна, стоящая возле палаты Нины, тихо переговаривалась с медсестрой Светой.
– Эта Несмеяна, из одиннадцатой палаты, доплакалась-таки до спазмов… Успокоительное капаем теперь. В отдельную положили.
– Да уж, капризуля – так капризуля, – неодобрительно проговорила Прокофьевна. – Чуть что: где завотделением?… То – не так, это – не этак. Муж не угодил, мать плохая… Всем недовольна, весь мир против. Ну, и что?
– Что-что? Прокапаем, может, плакать перестанет…
Прокофьевна с осуждением покачала головой:
– Вот бывают же такие девки крученые, честное слово…
Нина услышала этот разговор и нахмурилась: портрет Несмеяны – это вылитая Катя. Она встала с кровати, надела тапочки и пошла, набирая скорость, в палату Кати. Заглянула в нее.
А та как раз переворачивалась на другой бочок. Темный силуэт в дверях привлек ее внимание:
– Нина, это ты?
– Я, – она стояла против света. Но даже по голосу было ясно: улыбается.
– А чего ты пришла? – справилась Катя.
Нина подошла поближе и, не дожидаясь разрешения, села на кровать к Кате:
– А я услышала, что капризулю какую-то под капельницу положили, со спазмами… Не дай бог, думаю, Катя…
Катя поуютнее легла на своей кроватке:
– Нет, все в порядке со мной. Иди, спи.
– Пойду, – сказала Нина, подоткнув ей одеяло, – пойду.
Катя вдруг ясно вспомнила это ощущение, когда мама так же подтыкала одеяльце и еще целовала ее на ночь. Нина в матери никак не годилась, но Кате почему-то очень захотелось, чтобы сейчас ее, как маленькую, поцеловали перед сном. Но слова на эту тему никак не рождались, да и чувства-то еще не совсем определились… Поэтому Катя сказала только вот что:
– Завтра к тебе зайду, хорошо?
– Ладно… Спокойной ночи… – ответила Нина.
Перед тем, как ей плотно закрыть за собой дверь, Катя спросила:
– Как там наш дядя?…
И Нина засмеялась:
– Самых честных правил! Постараюсь, чтобы не занемог…
– И я тоже постараюсь… – ответила Катя, уже засыпая…
* * *
Тревожная Галя, кровать которой была прямо напротив выхода, не спала и смотрела в коридор. К руке была присоединена трубка, стояла капельница…
Мимо проходил Бобровский, хотел прикрыть дверь, но заметил, что Галя смотрела на него. Вздохнул, зашел в палату, присел на край ее кровати…
– Ты почему не спишь? Малышу твоему пора отдыхать.
– Владимир Николаевич, спасибо вам, – Галя всхлипнула, Бобровский напрягся, – за то, что вы есть, спасибо.
– Ну что ты! Давай засыпай. Мне еще в приемный покой нужно спуститься… Все, спи, Галя… Нет, нет, не плачь… – чуть ли не прикрикнул он, заметив, что Галя начала тихо плакать.
– Нет, правда. На меня дома вот, как вы, никто не смотрел.
– Это как же, Галя? – усмехнулся Бобровский.
– C состраданием…
Все. Терпение кончилось. Сейчас начнет себя жалеть, до слез… И Владимир Николаевич начал сеанс психотерапии:
– Ну, ты скажешь. С состраданием. Начнем с того, что сострадать тебе нечего. Радоваться нужно: будешь мамой, как только малыша в руки возьмешь, все твои проблемы и переживания испарятся, ты их перестанешь замечать. Главным будет он! А мама с мужем помирятся, малыши, они, знаешь, какие народные дипломаты!.. Всех мирят.
Галя все же пустила новую партию слез:
– Вы просто сами не знаете, какие у вас глаза. Вы добрый, вы заботливый, вы все понимаете. С вами так спокойно…
Каким-то шестым чувством Бобровский понял: сейчас последует признание в любви. Встал, направил стопы на выход:
– Вот и славно, а теперь спать.
Бобровский вышел, тихо прикрыл дверь палаты Несмеяны…
* * *
Наташа и Сосновский долго препирались, как им добираться до Наташиного дома: в метро с пересадкой или в такси. Из соображений экономии, надо было бы ехать в метро. И именно поэтому Сашка вызвал такси к подъезду клиники, а вот сейчас они почти приехали по нужному адресу…
Наташа руководила водителем:
– Теперь направо. Восьмой подъезд. Здесь остановитесь, я выйду. Спасибо! До завтра, Саша!
Сосновский споро выскочил из такси и открыл дверцу с той стороны, где сидела Наташа.
– Приехали… Выходи, пожалуйста, Наташа. – Саша набрал полную грудь воздуха и сказал громко и торжественно: – Выходи за меня замуж, Наташа!
Наташа замерла: сидела, не шевелясь. Посмотрела на Сашу. В наступившей тишине было слышно, как тикает счетчик такси и пыхтит недовольно таксист.
Он-то и прервал молчание:
– Ну, вы даете, ребята!.. Заказ свадебного лимузина 222185, круглосуточно. Горько, что ли?
Машина развернулась и, в нарушение действующих правил, празднично посигналила на прощанье. Саша и Наташа стояли у подъезда, обнявшись.
* * *
Доктор Бобровский сидел за столом в своем кабинете и говорил по телефону «специальным» шпионским голосом.
– Юстас – Алексу. Строго секретно, весьма срочно. Повторите маршрут следования!
В трубке раздался прелестный женский смех, а затем:
– Да, шеф! От объекта номер 1 «центральный вход», двигаюсь строго на юго-запад. Пятьдесят шагов. Так… У объекта номер 2 «гардероб» называю пароль: «Бобровский».
Бобровский спросил строго:
– Отзыв?
– «Проходите, пожалуйста!» – засмеялась женщина.
– Не перепутайте! Затем?… – сторожил Бобровский.
– Ничего я не перепутаю. Конечный пункт – объект номер 3, с конспиративной вывеской «Заведующий отделением патологии Бобровский В. Н.». Так?
Бобровский хмыкнул:
– Именно так: Бобровский В. Н.! Даю вводную: передвигаться только в спецодежде. Цвет – белый. Это важно! Повторите!..
…Разговаривая по телефону, Кира Алексеевна собирала большую сумку с едой, термосом, теплым свитером…
– Связь прервана? – спросил Бобровский.
– Ни в коем случае! – закричала Кира. – Стучу условным стуком, открываю дверь объекта номер 3, вхожу. Говорю: «Владимир Николаевич, разрешите полить цветы и вымыть пол! У вас урна полная!»
– Ну, нет, – воспротивился хозяин кабинета, – так не пойдет! Операция «Свидание» под угрозой провала! Пароль назван не точно!
Кира растерялась:
– Так! Сейчас-сейчас, вспомню… Вот! «Полставки нянечки отделения патологии еще вакантны?» И сразу обнять. И поцеловать.
– Вот! Правильно! – с облегчением отметил Бобровский.
Кира продолжала играть:
– Подожди, а отзыв?
А вот Бобровский говорил вполне серьезно:
– Отзыв будет… Еще какой отзыв…
* * *
Спустя полчаса Кира вышла из машины. Стояла и какое-то мгновение смотрела на больницу, которая так круто изменила всю ее жизнь. Вернула ей дочь. Обещала внука… И много еще чего обещала впереди!
Кира подошла и открыла дверь. Эта дверь никогда не была закрыта.