Стрельцовы въехали во двор Большого Роддома в свое обычное время, то есть довольно рано – не было еще и восьми утра. Поэтому молодые ребята, человек семь, ровно стоящие вдоль больничного забора, как призывники перед военкоматом, удивили не только Сергея, но и Веру. Предположить, что все эти молодцы одновременно стали папашами и по зову сердца все вместе явились под светлые очи своих юных жен (буквально до зари!), было трудно даже видавшей и не такие виды Вере.

Но и это бы ничего, если бы из шеренги не выделился один паренек и, прижав телефон к уху, не крикнул:

– Наташка, смотри! – а потом скомандовал зычно: – Делай – раз!

И «призывники» вдруг упали, как подкошенные! Но уже лежа на земле, каждый сделал еще какое-то одно, завершающее движение.

– А, это флешмоб, – догадалась Вера и засмеялась от радости за этих мальчишек, бесстрашно попадавших на жидкий газон, и за мамочку, которой весь этот цирк посвящался.

– Не понял, что получилось-то у них? – вытянул шею Сергей.

– А ей сверху видно, – пояснила Вера, – она наверняка уже родила, значит, сейчас – на третьем…

Мальчишка-папа не успокоился на одном трюке и выстрелил в небо ракетницей, рассыпавшейся в воздухе серебристым конфетти. Его друзья вскочили, все дружно помахали какой-то счастливице на третьем этаже Большого Роддома и, весело переговариваясь, направились к выходу…

Верочка, чмокнув мужа в щеку, пахнущую «Хьюго Босс», побежала на работу, а Сергей дождался, пока парни поравняются с его машиной, и спросил у «главного» – молодого папаши:

– А чего вы там изобразили, ребята?

Мальчишка весь расплылся от гордой улыбки:

– «Я – ПАПА!»

Сергей грустно подумал: «А я – нет». Но тоже улыбнулся креативному папочке:

– Поздравляю! Молодец…

Оглянулся на Веру. Та стояла на крыльце, придерживая дверь, уже готовая войти. Увидела, что он посмотрел на нее, и радостно помахала ему рукой. Сергей поднял руку в ответ…

* * *

Когда позвонил Бобровский и сказал Вере Михайловне: «Вера, ну, давай сюда, срочно…», она сразу поспешила в приемный покой, тревожась, что привезли экстренную пациентку.

Но обстановка в приемном была нормальная, рабочая такая обстановка: на скамейках и стульях, расставленных вдоль стен, сидели женщины и ждали своей очереди. В руках у каждой из них были какие-то пакеты, свертки, рядом сидели мужья, свекрови, подруги. Никакого ажиотажа не наблюдалось, пока…

… С истошным воем и пульсирующими мигалками к корпусу подъехала «скорая» – все это было видно через широкое окно вестибюля. Внимание всех присутствующих немедленно обратилось туда. Из «скорой» при помощи медиков вышла кругленькая, как колобок, молодая девчонка, следом вылезла стильно, но строго одетая, высокая, стройная и даже на вид суховатая дама неопределенного возраста – не то тридцати пяти, не то пятидесяти лет. Пока эта группа входила в вестибюль следом за медиками «скорой», одетыми в фирменные бордовые костюмы, у Веры снова зазвонил телефон:

– Верочка, где ты?

– Здесь, – четко ответила Вера и отключилась.

Вера пропустила вперед в приемник всех приехавших на «скорой» и зашла сразу за ними. Возражений в публике не было…

Вошедший врач «скорой», в фирменном бордовом медицинском костюме, с непременным стетоскопом на шее, положил перед врачом приемного покоя свой листок:

– Петровская. 22 года. Схваткообразные боли. Схватки редкие. Воды не изливались. Шевеления плода нормальные.

Вера Михайловна в полной уверенности, что Бобровский вызвал ее для приема именно этой мамочки, кивнула коллеге:

– Спасибо.

И внимательно посмотрела на вновь прибывшую – маленького роста девушку с объемистым круглым животиком, одетую явно не для больницы: в нарядный темно-синий сарафанчик для беременной, в белую блузочку с трогательным круглым воротничком.

– Раздевайтесь и на кресло, – скомандовала она. И, заметив, что рядом с Петровской, как телохранитель, стоит приехавшая с ней высокая дама с красивым, но строгим и тревожным лицом, сказала, обращаясь уже к ней лично:

– Мама может подождать в коридоре.

Даму едва ли не передернуло. С недовольным видом, строгим учительским голосом она тут же уточнила:

– Я не мама. Я преподаватель, – и, не сумев подавить раздражение, добавила, – троечницы этой.

Вера Михайловна даже рассмеялась от такой формулировки:

– А мы тут и двоечниц принимаем, и кандидатов наук. Тут все равны. Подождите там, если хотите.

Преподаватель кивнула, а потом добавила с непонятной интонацией:

– Да уж подожду, разумеется.

Но почему-то осталась стоять рядом со студенткой Петровской, как будто опасаясь, что она сейчас сбежит…

Девчонка-колобок Петровская в это время, нерешительно спустив шлейку сарафана, жалобно смотрела на суровую преподавательницу. Потом, видимо, преодолела страх и почти проблеяла:

– Спасибо, Людмила Викторовна. Вы уже не ждите, скоро Вася приедет, мы сами уже…

Людмила Викторовна повторила назидательно не терпящим возражений голосом:

– Нет уж, я подожду, Петровская! Что врач скажет…

И только потом вышла из кабинета, гордо подняв голову.

* * *

Спустя буквально десять минут слегка нахмуренная Вера Михайловна стягивала с рук резиновые перчатки, а колобок-Петровская спускала ножки с кресла, украдкой бросая тревожные взгляды на врача.

– Ну, ты еще не рожаешь. Но я тебя уже не отпущу: мало ли что. Полежишь недельку, там видно будет. «Скорую» зачем вызывали? Ничего критичного…

«Колобок» на этих словах начал тихо поскуливать…

Вера Михайловна, привыкшая к разным проявлениям эмоций у беременных, заговорила с девчонкой по-доброму, но строго:

– А ну-ка, прекрати! В чем дело?…

Та, помотав головой, все же захлюпала носом:

– Понимаете, я перенервничала очень, преддипломная сессия, пятый курс, последний экзамен…

Вера, скрестив руки на груди, приготовилась внимательно слушать…

* * *

Лена Петровская вышла замуж не на пятом курсе, как все умные, а на четвертом, но не «по залету», как говорят в таких случаях циники, а по большой любви. Беременность наступила позже, и не очень-то вовремя… Но! Судьба – она и в Африке судьба! Значит, так надо было.

Лена (тогда еще Колеченок) хорошо окончила школу, довольно легко поступила на экономический факультет вуза, готовившего технические кадры для народного хозяйства. Полученных при поступлении баллов хватило для того, чтобы хорошей девочке из провинции сразу дали общежитие. Это было очень кстати: небогатые Ленины родители не смогли бы снимать ей квартиру в столице.

Своего Васю, свою Судьбу с большой буквы, Лена встретила в общаге при пикантных обстоятельствах.

…Вечерело. А в длинном коридоре общежития смеркалось еще раньше, чем вечерело, – по причине некомплекта ламп дневного света. Не чуя, что судьба уже стучится в ее дверь, Лена шла из кухни, радостно неся в мисочке свежесваренные пельмени с тающим кусочком масла наверху. Не то, чтобы Судьба стучалась в дверь… Она угрюмо ковырялась в замке ключом. И тихо ругалась матом: замок почему-то не реагировал на ключ. Судьба, уперев руки в боки, даже пнула в сердцах хлипкое заградительное сооружение. Дверь гулко простонала, но выстояла.

Лена недавно вселилась в общежитие и еще не до конца акклиматизировалась… или адаптировалась, что, в общем, не очень важно. Потому что по всем законам общежития – в самом широком смысле этого слова – влезать в чужую комнату без спроса не стоит. Лена не стала кричать. Напротив, она неслышно подошла к взломщику сзади и тихо осведомилась:

– Ты что тут делаешь?

Парень среагировал на свистящий шепот неадекватно: резко повернулся, как-то нелепо взмахнув рукой, да и выбил из ее рук мисочку с ужином.

Пельмешки живописно разлетелись по полу. Бли-и-ин…

Секунду они тупо смотрели на пельмени, потом друг на друга. Парень криво улыбнулся и сказал:

– Смотри: на Большую Медведицу похоже.

Пельмени и впрямь лежали красиво – в виде ковша.

– Сам ты белый медведь, – грустно сказала Лена, – пьяный, что ли? Чего ты в чужую комнату полез?

Парень диковато глянул на номер… И ошибка прояснилась! Номер Лениной комнаты был 366, а Вася жил через одну, в 368. Но на номер он и не глядел – он ориентировался по лежащему у порога грязно-оранжевому коврику, оставшемуся ему в наследство от прежнего хозяина.

Как коврик переполз к Лениной двери, история умалчивает. Может, старательная уборщица вытряхнула с балкона, а потом положила не по адресу. Может, лихие студенты, спеша на лекции, зацепили ногой. А может… все та же Судьба?

Вася предложил Лене на выбор: а) собрать пельмени, снова бросить в кипяток для дезинфекции и совместно съесть; б) забить на это дело и сбегать куда-нибудь, например, в «МакДональдс»; в) пожарить картошки и поужинать вдвоем… Все три предложения были рассмотрены благосклонно, потому что содержали в себе весьма конструктивный момент: выход из ситуации Вася предлагал искать вместе.

Она влюбилась в него с той самой, первой встречи. Ей понравилось, как аккуратно он чистил картошку, как смешно рассказывал про «абитуру», как накрывал ужин на две персоны на заслуженном, прихрамывающем от старости столе, как трогательно ухаживал за ней, галантно предлагая, за неимением других деликатесов, вкусно пахнущие домашние соленые огурцы. Но главное, конечно, ей понравилась его добрая улыбка, веселые глаза, понравилось, что он такой высокий и угловатый, как щенок дога. Оказалось, что он студент того же вуза, но другого, технологического факультета.

Не долго раздумывая, Лена перевелась с девичьего экономического факультета на сложный технологический.

Вася, увидев ее в своей аудитории чуть ли не в середине семестра, просто дар речи потерял, и не только потому, что она была четвертой, а отныне и самой симпатичной девушкой на их курсе! Он понял: Лена приняла важное решение.

Вася проглотил язык, а у Лены разговорная речь всегда была сильным местом. Она подошла к Васиному соседу по парте и, сопроводив слова небрежным жестом, сказала:

– Ну-ка, подвинься.

– А че тебе, места мало? – изумился сосед.

– Вот тут и будет мое место, – веско проинформировала Лена непонятливого соседа.

В общем, после этого отважного поступка все стало ясно окончательно: они теперь вместе. И если с любовью все было замечательно, то учеба давалась Ленке очень тяжело. Но верный Вася, надежный Вася, любимый Вася ей всегда помогал.

…Конечно, всерьез задуматься о детях Петровские хотели после диплома, но Лена нечаянно забеременела, и планы пришлось подкорректировать.

Скорректированный план был такой: Лена должна была успеть до родов сдать последнюю сессию и с чистой совестью уйти на преддипломную практику. А умный Вася, родной Вася, самоотверженный Вася как-нибудь написал бы два диплома – себе и ей. Он-то все успевал! На старших курсах он уже работал по специальности, и ему, студенту, сразу после защиты предлагали довольно престижную работу в его родном городе. Они собирались поехать туда всей семьей!..

В общем, все было рассчитано: Лена специально не стала оформлять академический отпуск, хотя срок ее беременности позволял не выходить на эту сессию. Но Лена рассудила здраво: через год, с ребенком и без Васи, она уже не сможет учиться. И, конечно, «против» законной «академки» был еще один важный момент: все преподаватели-мужчины (а их, как и парней-студентов, было в институте большинство) традиционно снисходительно относились к немногочисленным девочкам на этом факультете, а уж к беременным… Достаточно просто прийти на экзамен – и тройка тебе гарантирована.

Ребята не ошиблись в своих психологических расчетах. И до поры до времени все шло как по маслу…

…Маленькая, в своем очаровательном «беременном» сарафанчике Лена выглядела в экзаменационной аудитории необыкновенно трогательно: большие наивные глаза, светлые волосы, на безымянном пальчике правой руки, которой она все время поправляла волосы, ярко блестело обручальное колечко. Ангел!

На столе перед ней лежал небогато исписанный листок бумаги, который она задумчиво крутила по часовой стрелке. Седовласый патриарх-профессор сначала смотрел на студентку с умилением и симпатией, а потом, послушав ее бессвязное блеяние, начал хмуриться: она очевидно не знала предмета…

И тут Лена, картинным, явно позаимствованным из кино жестом схватившись за кругленький животик, всем лицом выражая страдание, протянула руки в сторону двери:

– Ой, мамочки! Кажется, началось!.. Позовите мужа… Вася!

Пожилой профессор немедленно подвергся панике и, подавая какие-то невнятные голосовые сигналы, метнулся в сторону двери…

Дверь мгновенно широко распахнулась, в проеме возник долговязый юнец с тревожным лицом. Малоприличным жестом показывая преподавателю такое же новенькое, как у Лены, обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки, он крикнул хриплым от волнения голосом:

– Я здесь! Я – муж!

Вася подхватил одной рукой супругу, которая со страданием на лице, как бы последним усилием подтолкнула преподавателю зачетку… Тот нервно и быстро сделал запись: «отлично»…

Номер со «схватками» раз за разом проходил «на ура»: мужественные педагоги, повидавшие на своем веку немеряно прогульщиков и халявщиков, шпаргалочников и хвостистов, без боя сдавались при первых же признаках надвигающихся родов. Был, был шанс сдать эту сессию блестяще! Но…

Преподаватель Бурмистров, читавший курс с таким многоэтажным и неудобоваримым названием, что студенты назвали его «Бурмистроведение», человек интеллигентный и покладистый, явной угрозы для студентов не представлял. Лена шла на последний экзамен, как на праздник, предвкушая очередную победу законов природы над всеми остальными законами, закономерностями, правилами, теоремами и аксиомами.

…Но праздник окончился, так и не начавшись. Уже на подходе к аудитории, где должен был проходить экзамен, Лена стала замечать сиротливо, жидкими кучками стоящих однокурсников, уткнувшихся в конспекты. Лена удивилась: обычно на зачетах у Бурмистрова было куда веселее. Никто не парился с конспектами, стояли, как в очереди на «хали-гали». Шутили, смеялись, встречали «вернувшихся с холода» аплодисментами: незачетов добряк Бурмистров не ставил. Если кто-то уж вовсе ничего не знал, он коротенько объяснял суть вопроса прямо за экзаменационным столом.

Студенты любили Бурмистрова. В общем, что-то было не то…

Староста, стоявший рядом со входом в «чистилище», кивнул Лене:

– Гуляй, Петровская, минут двадцать. По списку идем.

– Бурмистрыч умом тронулся? Решил за все пять лет отыграться? – недоверчиво спросила Лена.

– Доигрался Бурмистрыч! – горько срифмовал староста. – Гонял в субботу в футбол на даче – мениск выбил!

Открыл сезон! Все, ку-ку, нога в лубке, а мы… сама знаешь, в чем. Людоед принимает!

Староста присмотрелся к Лене и забеспокоился:

– Э, э! Ты чего, Петровская? Ты в порядке? Чего побледнела?…

Лена махнула рукой и пошла прочь, судорожно нажимая кнопки телефона.

– Вася! Все, мне конец! Бурмистрыч ногу вывихнул, а принимает Людоед.

Муж Вася, как назло, именно в этот день и час сдавал нормативы физкультурнику: накопилось за пять лет задолженностей – по единственному, кстати, предмету!..

Надо сказать, это была не первая встреча Лены Петровской с Людоедом, как звали хладнокровную и беспристрастную Людмилу Викторовну Крылович. Она была хорошим преподавателем: объясняла материал доходчиво и просто, систематизировала полезные сведения по своему предмету таким образом, что все желающие выучить знали его в результате назубок. Но ошибок не прощала: считала, что любая небрежность в расчетах могла привести в итоге к глобальной техногенной катастрофе.

Первая встреча с Людоедом состоялась задолго до того, как Лена стала Петровской. И мозги тогда работали куда лучше. Вместе с беременностью пришла ужасная рассеянность, забывчивость. Лена не рассказывала Васе, но уже несколько раз полузадушенный рингтон ее телефона раздавался из холодильника. В другой раз, опять же, по звонку она обнаружила телефончик в мусорке. Как он туда попадал, Лена даже самой себе ответить не могла: не помнила… А когда в женской консультации, ставя ее на учет, спросили, кто у нее муж, она ответила исчерпывающе: «Муж», чем вызвала веселье у скупых на улыбку медиков.

«А, чего я боюсь, в конце-то концов! Должна же она меня понять, как женщина!.. – уговаривала себя Лена. И сама понимала, что не стоит рассчитывать на обычные человеческие чувства, если речь шла о Людоеде. – Никакая она не женщина. Гуманоид. Пятый элемент…»

Ну да, что-то было в Людмиле Викторовне от ее голливудской тезки Миллы Йовович – в той части знаменитого фильма, где привлекательный биоробот стрелял без промаха, бил без жалости, подсекал и перекидывал через плечо…

…Нет, она все же сделала попытку! Взяла билет, выразительно прочитала вопрос, высказала рабочую гипотезу относительно правильного ответа. На красивом и суровом лице Людоеда отразился скепсис – она приподняла бровь. Девчонка увидела это и начала кусать ноготь большого пальца… Произнесла что-то еще околонаучное, с угасающей надеждой вглядываясь в непроницаемое лицо преподавательницы. Людмила Викторовна нахмурилась…

Она еще не сказала ни слова, но Петровская вдруг начала закатывать глаза, прижала руку к круглому животику, охнула…

Сидящие за другими партами однокурсники замерли. В наступившей тишине зазвучал необыкновенно холодный, какой-то ирреальный голос Людоеда, слегка резонируя в полу пустой аудитории:

– Петровская, если бы ты рожала каждый раз, как об этом сообщаешь экзаменаторам, ты уже была бы матерью-героиней. И демографический кризис нашей родине не грозил бы. Все, концерт окончен. Родишь – придешь на пересдачу.

Юная «мать-героиня», тут же перестав страдать, явственно изменилась в лице:

– Людмила Викторовна, не ставьте в ведомость… Подождите… Мне, правда, плохо…

Преподаватель ровно одно мгновение приглядывалась с недоверием к мамочке Петровской, несколько раз постучала ритмично ручкой по столу, как бы раздумывая. Затем сделала очевидный вывод и уже тогда резюмировала:

– Плохо, Петровская, старших обманывать. Плохо, Петровская, ты учишься последние два семестра. Плохо, Петровская, ты воспитана. Вот что, Петровская, плохо. И притворяешься ты тоже плохо. Сейчас выйдешь отсюда, зайди в медпункт. Скажи, что у тебя «неуд», попроси валерьянки. До свидания.

Но на этот раз, Петровская, похоже, не притворялась: она внезапно побледнела, на лбу у нее появилась испарина. Людмила Викторовна увидела все это и… бросилась нажимать кнопки мобильника, что-то стала туда нервно кричать, подскочила к студентке…

* * *

Лена уже все рассказала, уже оделась, а Вера Михайловна все стояла, глядя на девушку с задумчивой улыбкой. Посмотрела-посмотрела, да и погладила Ленку по кудрявой светлой головке:

– Ладно, не переживай. На учебе свет клином еще не сошелся. У тебя сейчас главный экзамен впереди – ребенка нормально родить. Пошли!

…Людмила Викторовна, как и обещала, терпеливо дожидалась, что решит врач.

Вера подвела Лену к преподавателю, слегка приобняв за плечи, как бы взяв ее под защиту и говоря ей: «Не робей!». Но Лена все равно робела…

– Все, студентку вашу госпитализируем. Есть кое-какие проблемы у девочки. В любой момент могут наступить прежде временные роды. В общем, не зря вы ее привезли. Спасибо за оперативность: решение вы приняли верное.

У Людмилы Викторовны неожиданно как-то смягчилось лицо, и она кивнула Лене вполне сочувственно.

– Понятно… Ты Васе позвонила?

Петровская покивала:

– Он сегодня физкультуру досдает. Потом… придет.

«Людоед» на эти слова выразительно вздохнула, металл вернулся в ее голос:

– Ясно, что досдает. Это у вас, видимо, семейное… Ну все, успокаивайся, настраивайся. Не ты первая, как говорится… Счастливо.

Кивнула на прощание врачу и удалилась, прямая, как циркуль.

Посмотрев ей вслед, Лена еще раз тяжело вздохнула.

– Ну, все, все, Лена! Сейчас тебя отведут в палату, располагайся, потом сестра поведет на анализы. Хватит уже страдать. Вот и профессорша твоя сказала: «Настраивайся!» На хорошее настраивайся… – потрепала Вера Михайловна девчонку по плечу.

Лена решила, что хватит грузить врача своими проблемами, и послушно опустилась на скамеечку – ждать, когда ее поведут в палату.

В дверь приемного вошли новые посетители – беременная женщина в сопровождении плечистого молодого человека. Богатырь спросил у Лены, которая сидела ближе всех к нему:

– Это… А куда жену сдать?

– Экзамены сдают, – внушительно, со знанием дела произнесла Лена, – и стеклотару. А жену оформляют. Вон там.

– Петровская, пойдемте, – сказала подошедшая медсестра и повела послушную Лену прямо по коридору и наверх – в отделение патологии…

* * *

Вера Михайловна вернулась в ординаторскую в полной уверенности, что именно затем, чтобы принять Лену Петровскую, ее и вызывал в приемный покой Бобровский. Она ошиблась. Но ошибка выяснилась чуть позже… когда у нее снова зазвонил телефон с высветившейся на табло фамилией завотделением.

Бобровский говорил с тщательно скрываемым раздражением:

– Вера Михайловна, за то время, пока я вас ждал на консилиум и данный консилиум длился, можно было связать шерстяной носок сорок второго размера. Вы не этим занимались случайно последние двадцать пять минут?

Вера округлила глаза:

– Владимир Николаевич, я же принимала студентку Петровскую, по «скорой»! Все с ней в порядке! И вас там не было! В чем дело-то?

– Ве-ра! – бархатно рыкнул Бобровский. – Я ждал тебя в операционной. И принимать надо было не студентку, а двойню «экошек» у Черновой. И мы разговаривали с тобой на эту тему вчера вечером.

– Кто заменил? – в одно мгновение вспомнив вчерашний уговор и нахмурившись, спросила Вера.

– Лариса Петровна, как обычно. Но Чернова – твоя пациентка, ты же ее полгода вела… Все, ты меня расстроила, мне нужно успокоиться. Отбой.

«Черт!» – хлопнула ладонью по столу Вера. Как она могла не понять, в чем дело?

И она вспомнила, как беременная «троечница» Петровская жаловалась на память: то телефон в холодильник засунет, то имя-отчество мужа забудет…

Снова зазвонил телефон. Она нажала кнопку:

– Да, Сережа…

Муж Веры Сергей, в своей роскошной белоснежной каске, предусмотренной техникой безопасности на стройке, в это время поднимался на двенадцатый этаж строящегося дома. Идти ему было тяжело, но не от усталости, а от непрошенного волнения, которое он никак не мог унять:

– Привет… Ну что, минут через пятнадцать поеду. К Светилу вашему.

Вера Михайловна тоже заволновалась, даже приложила руку к груди:

– Ой… Да… Ну, поезжай, Сережа. С Богом… Знаешь, Бобровский говорит, что он, Светило этот, эксцентричный немного, но врач – от Бога. Очень добрый. Оптимист! Говорил, что пациентки шутят: с профессором Мищенко поговоришь – и все, уже беременная…

Сергей хохотнул довольно нервно:

– Да ты что… Вот так прямо сразу и беременеют?… Ладно, буду отвечать односложно, междометиями, смотреть в сторону… А то, неровен час…

Вера поняла, что за неловкой шуткой Сергей прячет нешуточное волнение. Это понятно: еще один консультант, еще одно медицинское заключение… Ну, и каким оно будет? И будет ли эта консультация последней?…

– Кстати, Светило вообще-то хотел нас двоих видеть.

Вера покивала невидимому мужу:

– Сереж, да я в курсе, обследоваться будем вместе. Но сегодня я никак не могу замениться… – а потом спросила нежно, чтобы не обидеть: – Сережка, ты трусишь, что ли?

Сергей на своем открытом всем ветрам небоскребе поежился совсем не от холода:

– Да, есть немного… Я тут поинтересовался в интернете, что мне предстоит пройти. Не то, чтобы страшно… Чего там страшного, но… Я даже не об анализах говорю, пойми.

Вера перебила Сергея, чтобы он не углублялся в свои переживания:

– Я все понимаю, не объясняй. Своим пациенткам я всегда говорю: «Доктор не выносит приговор, доктор ставит диагноз. И чем раньше это произойдет, чем точнее будет диагноз, тем успешнее пройдет лечение». Ты мне веришь?

Сергей глянул на часы и ответил со вздохом:

– Верю-верю моей Вере! Просто под ложечкой сосет, прямо как на экзамене.

А она улыбнулась, подумав, что с утра очень много разговоров про экзамены:

– Ты у меня по жизни отличник!

На деле Сергей был «отличником боевой и политической подготовки» только в армии, но похвала жены ему понравилась. Он немного успокоился:

– Позвоню, как только выйду от доктора. Целую…

* * *

Лена Петровская, пройдя все формальности, лежала в своей палате, на своей кроватке, уютно свернувшись калачиком. Одета она была в явно больничный, не домашний халатик, который был ей не по размеру велик. В ее палате находились еще три мамочки. Одну из них медсестра называла по фамилии – Сазонова: ей было около тридцати и это оказалась очень продвинутая в медицинских делах мамочка. Она с аппетитом ложечкой ела йогурт, пока другая, мамочка по имени Катя, кажется, Молчан, в наушниках слушала музыку. Третья мамочка, Юля, накладывала на лицо маску – что-то нежно-розовое.

Ленка думала о своем. Оказавшись в роддоме, она понимала, что ей дадут возможность пересдать экзамен, но при этом была абсолютно уверена, что ни за что не сможет сдать экзамен Людоеду. Вот если бы наоборот, не Бурмистров, а Людоед играла в футбол, да и слегка подвернула свою стройную ножку… пусть не перелом, но так, чтобы в гипс… месяца на два… Ленка хихикнула, представив себе эту «картину маслом». Да, а Бурмистров, с уже здоровой ногой, пришел бы на замену Людоеду. Мечты, мечты… Лена не была уверена даже в том, что Людоед умеет танцевать, не то, что спорт… Реальных шансов на перелом у несгибаемой Людмилы Викторовны не было.

Коварство мечтаний бедной Ленки было извинительно. Во-первых, по молодости лет. Во-вторых… Это был один из самых сложных предметов, а она феноменально отупела на последних месяцах беременности. Вот и в приемном покое опять «блеснула»: никак не могла сообразить, сколько ей полных лет…

В общем, было совершенно очевидно, что из-за этого экзамена ей диплома не получить. Ленка еще успокаивала себя, что ребенок важнее, что Вася будет любить ее и без диплома, с незаконченным высшим образованием… Но вот маму с папой жалко: они расстроятся. И Васю жалко: родители ему никогда не простят, что он, голоштанный студент, мало того, что сбил с толку их золотую девочку, которая могла стать экономистом, так еще и вон что!.. Типа, что, нельзя было подождать с детьми? Сами еще дети… И так далее, и тому подобное…

Ленка вздохнула. Срочно нужно было чем-то успокоиться. И она быстренько нашла, чем!.. Зато у нее есть Вася и вместе им ничего не страшно. А у Людоеда такого Васи нет, не было и уже никогда не будет. Пусть со своими «неудами» целуется…

Когда Лена вернулась из своих тяжелых мыслей в реальность, мамочки уже давно о чем-то негромко, но увлеченно беседовали. Сазонова рассказывала:

– Я долго забеременеть не могла. Ну, все как у всех: в историю болезни написали «бесплодие» с большим вопросительным знаком – типа, под вопросом. Советовали ЭКО… Ну, я бы, наверное, и на ЭКО пошла, но тут мне одна умная тетка посоветовала.

Мамочка с наушниками тут же вынула их из ушей и вся обратилась в слух.

– Говорит: «Есть одна примета – гарантия сто процентов, что сработает. Надо за беременной что-то доесть или допить…» Я спрашиваю: «Чтобы она не видела?» Тетка говорит: «Ну, желательно по секрету».

Лена Петровская, с интересом выслушав рассказ, спросила:

– Ну и за кем вы доедали?

Сазонова озорно засмеялась:

– А я сразу за двумя доедала. Чтобы наверняка. За сотрудницей Мариной: ну, печенье доем там, когда она не видит… И еще специально в гости двоюродную сестру приглашала. Таня уже в декрет ушла, времени у нее много… Так за Таней я чай допивала несколько раз. Ну и помогло. Вот хоть верьте, хоть нет.

И, разведя руками, с улыбкой показала на животик. Остальные мамочки с одобрением посмотрели на него…

Катя с наушниками махнула рукой и добавила:

– Я вообще слышала, что даже посидеть на стуле сразу после беременной – тоже помогает.

Юля с наложенной на лицо маской начала смеяться. Все посмотрели на нее, а Лена мимоходом подумала: «Как будто пирожное засмеялось, безе…» Веселое «безе», забавно округляя свободный от крема ротик, поведало:

– Ага, точно! Я помню, прямо перед вот этим всем… на профосмотр пришла, санкнижку оформлять, к гинекологу участковому. А у нее до меня беременная была. Тоже плановый осмотр. Она – с кресла, я – туда. И все! Готово!

Слово снова взяла Сазонова:

– Да, девчонки! Слышали б нас сейчас мужики наши!.. Вот бы удивились! Типа: «А мы, значит, не при чем! Стул и печенье!»

Юля добавила веселья:

– … и чаем запить!

В дверь заглянула медсестра:

– Петровская, Сергейчук, давление мерить!

Юля, мамочка в маске, оказавшаяся к тому же Сергейчук, спросила только:

– А можно я это смывать не буду?

– Да ради бога… – пожала плечами медсестра.

Лена спустила ноги, нащупала тоже большие, как и халат, не по размеру тапки. В этом нелепом цветастом халате, в огромных тапках она была похожа на маленького Мука…

* * *

По пути к сестринскому посту, где обычно мерили давление, Ленка тихо напевала под нос:

– Я маленький Мук, я узнал много мук…

В пути дитя тихонько шевельнулось внутри. Лена остановилась, прислушалась к ощущениям… Ох…

Возле столика уже выстроилась маленькая очередь. Пристраиваться к сопалатнице Сергейчук, опередившей ее на два шага, не хотелось: куда спешить?

– За кем я буду? – спросила Лена.

Симпатичная беременная мулаточка молча подняла руку…

Очередь прошла быстро, и когда медсестра, больно перетянув руку манжетой, уже измеряла давление у Лены Петровской, в кармашке ее безразмерного халате начала звучать «Ода к радости» Бетховена. Лена поспешно отключила телефон свободной рукой.

Дождавшись пульсирующего стука в мембране фонендоскопа, медсестра сообщила Лене:

– Девяносто на шестьдесят. Низкое у тебя давление, Петровская! А какое рабочее, знаешь?

Лена беззаботно махнула рукой:

– Не знаю! Мне в поликлинике говорили, что надо было до беременности измерять. Да я как-то не думала про давление… Спасибо, пойду…

Петровская покивала медсестричке с благодарностью, опустила рукав халата и достала из кармана телефон: так и есть, Вася:

– Вася, ну что, пересдал? – с улыбкой выслушала ответ. – Порядок, одной заботой меньше. Да, все нормально… Ты мне халат мой привези, тапки, шампунь, щетку зубную, почитать что-нибудь. Нет, учебник не надо, а то у меня схватки раньше времени начнутся…

* * *

Медсестра Таня постучала в дверь кабинета завотделением и осторожно приоткрыла ее. Доктор Бобровский стоял возле окна, прижав телефон к уху, и молчал. По виду – не ждал ответа, а слушал долгую тираду. Наконец, кивнул невидимому собеседнику и сказал:

– Ты очень убедительна. Как всегда. А я, как обычно, неправ. Но у меня на все твои аргументы – один бесспорный факт: штамп в паспорте.

Услышав эти слова, Таня предпочла закрыть дверь… Бобровский, не заметивший ее маневров, продолжал в трубку:

– Скоро полгода, как развелись, и это был твой выбор… Извини, Оля, я должен работать…

Он нажал кнопку отбоя, какое-то мгновение постоял на месте, глядя в никуда. Но лишь мгновение, а потом, стукнув по подоконнику ребром ладони, решительным шагом направился в сторону двери. Так же решительно распахнул ее и увидел стоящую в засаде Таню.

– Что? – резко спросил он.

– Ничего, – в тон ответила Таня, – интерны без дела сидят в ординаторской. Вас ждут.

* * *

Девушка и молодой человек в наглаженных белых халатиках, только что вполголоса хихикавшие над анекдотами, при появлении Владимира Николаевича повели себя по-разному: парень мигом стал очень серьезным, а девушка едва заметно прихорошилась, поправила волосы, кончиком ногтя подровняла помаду в уголке губ… И тихонько вздохнула: доктор Бобровский такой красивый, мама не горюй…

Красивый доктор обошелся без преамбул:

– Добрый день, молодежь! Сегодня две плановые операции. На первой мне будет ассистировать завтрашняя звезда отечественной гинекологии Александр Сосновский, на второй – надежда мирового акушерства Валерия Кошелева.

Бобровский стремительно направился к письменному столу, стоящему возле стеллажа с какими-то папками и специальной литературой, пошевелив в воздухе пальцами, достал нужный журнал.

Интерны оставались на месте, одновременно выражая лицами готовность работать, и тихо, односложно переговаривались…

Бобровский присел за стол, стал быстро вносить какие-то записи в журнал…

Саша Сосновский позволил себе задать вопрос:

– Владимир Николаевич, а можно узнать, какие именно сегодня операции?

Доктор кивнул, не прекращая своей работы:

– Конечно: обе – гистерорезектоскопия по поводу субмуккозной миомы. Не самые сложные операции, слава богу. Насчет ассистанса я немного преувеличил, но некоторую свободу действий я вам предоставлю. В разумных пределах, конечно.

Интерн Сосновский важно кивнул и что-то записал в блокнот. Бобровский, бросив в его сторону взгляд, с одобрением понаблюдал за его манипуляциями и неожиданно обратился к девушке Лере, которая ничего не записывала, а напротив, с отсутствующим видом крутила свой мобильник:

– А как у вас рабочее настроение, Лера? Надеюсь, хирургия входит в область ваших профессиональных интересов? – с едва заметной иронией спросил он.

Лера залилась краской:

– Ну… Если честно… Меня, правда, больше привлекает акушерство…

Бобровский улыбнулся, приветливо глядя на тоненькую девушку:

– Что ж, это понятно. Но ваша специализация предполагает и умение оперировать.

Девушка смутилась, но все же решила объясниться:

– Мне кажется, роды – это всегда чудо, даже когда очень трудные. А оперативная гинекология – это всегда… какая-то проблема.

И вдруг улыбнулась – открыто и ясно, став при этом еще симпатичнее.

– В общем, я предпочитаю чудо!

Бобровский на мгновение задержал на девушке свой внимательный взгляд, а потом жестом пригласил интернов на выход:

– Пойдемте, коллеги. Чтобы случилось чудо, иногда сначала нужно решить проблему.

* * *

«Светило», как окрестили его супруги Стрельцовы, более известный в профессиональных кругах как профессор Александр Александрович Мищенко, сидел на крутящемся стуле за совершенно не деловым столом, украшенным безделушками, разнокалиберными фотографиями в рамках и двумя букетами различной свежести, поставленными в простые трехлитровые стеклянные банки. Перед ним в кожаном кресле сидел муж Веры Михайловны. Сидел и чувствовал себя не в своей тарелке, пока доктор внимательно, чуть хмуро, смотрел в бумажки, скопившиеся после предыдущих консультаций. Сергей ждал, когда он их пересмотрит, глядя в пол, как провинившийся школьник.

Наконец Светило отложил последнюю прочитанную бумажку в сторону и изрек:

– М-да. Ну, что, Сергей Анатольевич: проблема ваша довольно типичная, можно сказать, из учебника. Все предыдущие назначения я одобряю и подтверждаю. Думаю, все они сработали на результат, каждый по-своему… Нет, это не безнадежный случай, совсем не безнадежный. Будем намечать перспективы!

Мищенко вскинул голову, изучающе разглядывая пациента. Непонятно, что разглядев в нем, произнес:

– Так, с этими анализами мне все понятно… Давайте-ка мы с вами вот о чем поговорим, голубчик. Какие напитки предпочитаете?

Сергей приподнял брови:

– Молоко или кефир?…

Светило покачал головой:

– В смысле, чем душу лечите?

Сергей сразу подозревал, о чем именно спрашивает врач, но – кто его знает! Может, жирность кефира на что-то влияет… Он спокойно ответил:

– А, вы об этом. Нет, доктор, с этим все в порядке – практически не пью. Удар держу.

Профессор оживился:

– Боксер?

Сергей усмехнулся:

– Многоборец.

Мищенко одобрил:

– Очень хорошо. Хорошо, что не велосипедист.

Немой вопрос во взоре Сергея заставил врача пояснить позицию:

– Вот сына родите, с ним тогда и будете сердце тренировать, а пока воздержитесь от велосипедных прогулок.

– Да с удовольствием, профессор! Я большей частью за рулем…

Но врач уже перешел к другому аспекту:

– А как у вас с другими приятными пороками? Наркотики, женщины?

Сергей даже слегка развеселился от очевидной, как ему показалось, нелепости вопроса:

– Из наркотиков только работа, рыбалка, машина. С женщинами сложнее…

– Так-так-так… Распыляетесь? – испытующе глянул Мищенко.

Стрельцов развел руками:

– Разрываюсь, профессор! Между женой, сестрой и мамой.

Профессор легонечко стукнул по столу:

– Понял. Опять мимо… – прищурился, посмотрел на Сергея и спросил: – Говорят, жена у вас красавица? Почему она, кстати, сегодня не пришла?

Сергей, отлично знавший, что пришел сюда по личной протекции Бобровского, еле заметно нахмурился и на «красавице» акцентировать внимание не стал:

– Дежурит. Вы, наверное, в курсе: она ваша коллега, врач. Гинеколог.

Мищенко внезапно погрустнел:

– Понятно, сапожник без сапог. Работа тяжелая, ночные дежурства, стрессы постоянные… Только бы до постели добраться. Я прав?

Сергей всем сердцем был готов согласиться с доктором, чуть было не попросил его озвучить эти выводы самой Вере при встрече, но… Вспомнил недавнюю ссору с женой и ответил совсем по-другому:

– У нее график оптимальный, дежурства – сутки через трое. Так что мы и выспаться успеваем, и домашнее задание выполнить.

Светило придал своему лицу деликатное выражение:

– Так, а в браке давно? Привычка сказывается… на домашнем задании?

Сергей отрицательно помотал головой, подумав мельком: «Верочку мою ты не видел…»:

– Мы… Да, уже десять лет женаты. Привычка? Нет, все хорошо у нас. Ну, я за себя говорю… в первую очередь.

Доктор сложил на груди руки, склонил голову к плечу, наблюдая за Сергеем. Тот уже овладел ситуацией и чувствовал себя куда свободнее, чем в начале разговора.

– Ну, я смотрю, вы – молодец… – Мищенко наклонился к бумагам. – Сергей Анатольевич. Тогда направляю вас на спермограмму: проверим, что там с вашими живчиками и почему время от времени подводят эти бойцы невидимого фронта своего доблестного командира.

Мищенко вышел из-за стола и неожиданно для Вериного мужа спросил:

– А вы танцуете?

Сергей тут же вспомнил, что о Мищенко говорили – «эксцентричный». Ну да, ну да, что-то есть…

– В каком смысле? – максимально сохраняя серьезность, уточнил он.

Мищенко развел руки:

– А в каком смысле танцуют? Вальс, танго, ча-ча-ча…

Сергей, решивший ничему не удивляться, даже «ча-ча-ча», подтвердил:

– Ну… Да, могу. Если надо.

Светило почти обрадовался:

– Надо! И знаете, что именно надо? Сальсу! И не один, естественно! С женой.

Воодушевленный своей странной идеей, Мищенко начал мерить кабинет шагами. Резко остановился. «Ишь ты, как глаза-то горят…» – подумал Сергей про себя.

– Во-первых, сальса очень освежает чувства. Во-вторых, активный массаж органов малого таза. Вот так… – он сделал несколько округлых движений бедрами, это вышло у него очень ловко, даже изящно, но неожиданно смешно. – Да, решено. В рецепт писать не буду, а вот телефончик дам. Не вы первый! Вот, пожалуйста… Позвоните, запишитесь, потанцуйте… недельку. Лучше две! И десятого прошу явиться на спермограмму. Прямо ко мне.

Откланявшись, Сергей вышел из кабинета. В руках у него была объемная папка с накопившимися результатами прежних исследований и рекомендациями предыдущих специалистов. От Мищенко он вынес один-единственный бумажный «трофей» – написанный косым почерком на крошечном листочке бумаги городской телефон с подписью «Сальса!». Именно так, с восклицательным знаком… Сергей засунул его в файлик поверх остальных рецептов родительского счастья и пошел к выходу.

* * *

Окно палаты на втором этаже открывать разрешали, но ненадолго – только для проветривания: сквозняков опасались. Поэтому мамочки общались со своими мужьями чаще всего по телефону, глядя в окно. Один из них – долговязый Вася Петровский – стоял внизу с чувством выполненного долга: он уже передал Ленке все, о чем она просила, и теперь был спокоен за жену. Лена, уже в своем домашнем нарядном халатике, с нежностью смотрела на своего юного мужа, негромко говоря в телефон:

– Ты Спока зачем мне привез? Тебя, что ли, воспитывать?…

Вася засмеялся:

– Учи матчасть, пригодится! – а потом нахмурился. – Маме звонил.

Лена тоже сразу заметно опечалилась:

– Ну, что она говорит?

Вася махнул рукой:

– Что раньше, то и теперь… Ничего, справимся.

Лена грустно призналась:

– И я своей позвонила… Сказала, приедет, как рожу, на недельку. Дальше – сами. На пенсию, говорит, выйду, вот тогда… И опять за свое: «О чем вы думали? Чем думали?… Чем твой Вася думал, я догадываюсь…»

Вася понуро признал очевидное:

– Не любит она меня.

На что Ленка сказала так нежно и так тихо, как смогла, чтобы не слышали посторонние:

– Зато я тебя люблю… Я так тебя люблю… А маме моей до пенсии еще двенадцать лет.

Вася смотрел снизу, как маленький мальчик, потерявшийся в магазине:

– Да ладно… Может, моя все-таки как-нибудь поможет…

Ленка кивнула ему, чтобы он видел, и быстро сказала:

– Конечно, кто-то из них… Твоя или моя… обязательно поможет…

Но что-то в Ленкином бодром голосе заставило Васю усомниться в этом. И тогда он сказал решительно и твердо:

– Лен, да мы сами… Ну решили же…

* * *

Был конец рабочего дня…

Доктор Бобровский шел по коридору по направлению к выходу из клиники, прокручивая в памяти все важные и неважные события прошедшего дня, когда навстречу ему в коротеньком бежевом пальто, туфлях на высоких каблуках, плавно переходящих в темные, подчеркивающие стройность ног колготки, с разбросанными по плечам светлыми волосами продефилировала докторесса Наташа, Наталья Сергеевна Бондарева собственной персоной. Увидев Бобровского, она буквально взлетела над землей: походка легка, улыбка светла… Поздоровалась первой, согласно субординации.

– Здравствуйте, Владимир Николаевич. Как я рада вас видеть… А вы меня?

Бобровский никуда не спешил, дома его никто не ждал, а с белозубой Наташкой всегда было приятно поболтать: она так мило кокетничала в любой, самой рабочей обстановке, не давая забывать, что он – вполне привлекательный для женщин (за исключением родной жены) мужчина… Бобровскому было просто невдомек, что легкость, с какой кокетничала Наташа, была довольно… трудоемкой для нее. Потому что она была давно – наверное, года четыре – и безнадежно, судя по его упорному ровному дружелюбию, влюблена в своего начальника. Бобровский ответил с улыбкой:

– Здравствуй, Наташа. Рад… видеть профессиональное рвение. По-моему, у тебя отгул значился.

– Вера попросила подменить, у нее семейные обстоятельства какие-то. В общем, дежурить сегодня ей никак, а я – что? Я девушка незамужняя…

Наташка глянула исподлобья на Бобровского, но тот так привык к ее обольстительным манерам, что не реагировал на них. Попросту никогда всерьез не воспринимал, что ему, специалисту по многим женским вопросам, было, мягко говоря, непростительно.

Бобровский пожал плечами:

– Да надолго ли ты незамужняя, с такими-то ногами… В смысле, глазами, – поправился он, усмехнувшись. Наташа воодушевилась было, но он уже потрепал ее по рукаву пальто и, повернувшись, задал себе курс на выход. – Ну, давай, иди, совершай подвиг дружбы.

Наташа с нескрываемым сожалением вздохнула:

– Вашими бы устами… Пойду. Раз я дежурю – значит, двойню привезут.

Бобровский поднял брови:

– Да ну? Что, каждый раз на твоем дежурстве двойня?

Наташа кивнула, засмеялась, показывая свои красивые зубки:

– Или повторное кесарево. Вот такая я везучая!.. Зато квалификацию не теряю, всегда в форме!

Бобровский снова остановился, с симпатией глядя на молодую коллегу:

– В отличной форме, Наташа. Стать какая, цвет лица, ну и… Все остальное… Правда, правда. И кому такая красота достанется? Вот смотрю на тебя… И, чувствую, повышается… тонус… жизненный… Тебе бы не акушером-гинекологом, а врачом-сексопатологом трудиться, сколько пользы человечеству могла бы принести, эх!.. – хитро улыбнулся Бобровский. – Вот на этой оптимистической ноте пошел я домой. Успешного тебе дежурства, Наташа. Счастливо!

И пошел. Походка уверенная, плечи развернутые, а голову опустил…

Наташа вздохнула, затянула потуже пояс своего элегантного пальто и, прежде чем отправиться в гардероб, проговорила негромко и неожиданно горько:

– А вот со счастьем у меня как раз – не очень. Из-за вас, между прочим, доктор Бобровский.

* * *

В ординаторской дежурная бригада медиков бодро принимала дела у отработавших трудовую смену коллег, а заодно и чай пили в честь благополучного во всех отношениях трудового дня: один мальчик, одна девочка, две плановые операции…

«Дресс-код» у всех присутствующих был примерно одинаковый – белые пижамы, на ногах – удобные лодочки. А у красавицы Наташи – все на особый манер: белый халатик изящно притален, контрастно с халатом – темные колготки, подчеркивающие стройность длинных ног, туфли – хоть на танкетке, а все равно ультрамодные.

Все были рады всегда веселой, дружелюбной, энергичной оптимистке Наташе, но особенно – Вера. На Наташу всегда можно было положиться: она и подменит, когда нужно, и настроение всегда поднимет, а когда трудно и плохо, то и поплачет вместе с ней, от души… Вера вспомнила, как она скучала без подруги, когда та повышала свою «и без того высокую квалификацию», а ей пришлось вести Наташины палаты во время ее отсутствия:

– Сто лет одиночества! Я как-то Бобровскому на операции говорю: «Наташа, подтяни-ка вот здесь…» Интерны хрюкнули, а то я бы и не заметила, как оговорилась. Вот как я тебя долго ждала…

Медсестра Таня поставила на столик большую пластиковую коробочку, сняла крышку:

– Вера Михайловна, Наталья Сергеевна, а я сегодня пирожков принесла. Угощайтесь.

Наташа, чья замечательная фигура никак не реагировала на количество калорий, поглощаемых ее обладательницей, тут же протянула руку:

– Дайте, дайте углеводика… Танечка, когда же ты успеваешь пироги печь?

Таня не стала присваивать чужие заслуги и честно рассказала:

– Да что вы! Это мама ко мне в гости приехала, на радостях готовит не переставая – откормить меня хочет. Ей все кажется, что я голодаю.

А Наташа уже потянулась за вторым пирожком:

– Маленькие какие-то… А вкусные – язык проглотить можно! Это что – грибы, капуста и еще что-то?

Таня улыбнулась:

– Да, это наш фамильный рецепт, секретный.

Наташа помотала головой:

– Да чего там… Сейчас разберусь… Зелень какая-то еще… Вер, что это? Сельдерей, что ли?

Вера, с не меньшим удовольствием уминая крошечные золотистые пирожки, помотала головой:

– Нет. Петрушка по-моему.

Таня уточнила:

– Латук и петрушка. Но секрет даже не в ингредиентах, а в пропорции и тепловой обработке начинки – что-то жареное, что-то – свежее. Ну и еще кое-что…

Таня загадочно прищурилась.

Наташа, прервав раздумья, съесть третий пирожок или сдержаться, спросила:

– Кое… что? Ну, давай уже, рассказывай, в чем секрет?

Таня торжествующе объявила:

– Всех женщин в нашем роду звали замуж сразу после угощения этими пирожками. Дед нашу бабушку посватал на следующий день после пирожков, папа шутит, что решил жениться на маме уже на третьем пирожке. Тетка, правда, замуж не вышла, но зато повышение по службе получила. И то, потому что у нее начальник – дама.

Вера улыбнулась:

– Ну, исключение, как известно, только подтверждает правило. Ну, а ты уже испытывала этот рецепт?

Таня вздохнула:

– Да не на ком, пока… Пока только друзей угощаю. Девчонок…

Таня поднялась и пошла к двери:

– Пойду, надо лекарства раздать перед ужином…

Наташа поправила макияж, подкрасила губы. Хороша!

Вера встала, стала собирать в сумочку свои вещи со стола. Мельком бросила взгляд на подругу:

– Наташа, когда ты успеваешь такой макияж нанести? Хоть сейчас на подиум. Мне на такой подвиг часа три понадобилось бы, наверное… Два с половиной на глаза и полчаса на губы.

Наташа ответила с загадочной улыбкой:

– Успеваю. У меня стимул есть.

Вера удивленно подняла брови:

– Да ну? Я что-то пропустила?

Наташа грустно кивнула:

– Да уж, пропустила, наверное. Наш Бобровский полгода назад развелся.

Вера присмотрелась к подруге внимательнее:

– Да я знаю. Вот почему – не помню. Вроде, слышала что-то краем уха… Нет, не помню. И жену его видела. Так, пару раз, случайно… Детей у них, кажется, не было. Красивая такая женщина, но, по-моему, истеричка. Знаешь, бывают такие: вроде улыбается, а глаза напряженные… Мне кто-то говорил, что они давно жили врозь.

Вера помолчала и спросила осторожно:

– А ты, Наташа, значит, надеешься?…

Наташа кивнула, разглядывая свои руки с аккуратным маникюром:

– А чего теперь-то скрывать, Вера Михайловна? Надеюсь…

Вера задумчиво посмотрела куда-то за окно:

– Я еще осенью видела у него на безымянном пальце след от обручального кольца… Тоже подумала: вот, и кольцо снял.

Наташа, которая все же смеяться всегда любила больше, чем грустить, спросила с иронией:

– Ну, и какой у него там след? Шрам, что ли? Или мозоль?…

Молодые женщины тихо рассмеялись. Но Вера все же объяснила:

– Полоска незагорелая…

Доктор Наташа встала, поправила халатик, огладив свою ладную стройную фигурку, подтянула колготки. Взглянула в зеркало и сказала с восхищенным придыханием, не о себе – о нем:

– И оперирует академически!

Вера уже подошла к двери:

– Что есть – то есть. Пациентки не зря на него молятся! Все, подруга, пойду. За выручку – спасибо, за мной не пропадет.

А Наташа все никак не могла сбросить с себя лирическую грусть:

– Вера, я, когда смотрю на него, просто млею. От одной его улыбки теряю голову.

Вера с неожиданно понимающей улыбкой покачала головой:

– Как я тебя понимаю! – и оставила Наташу в раздумье: что бы это могло обозначать?… Но спросить, что именно, Наташа не успела.

Вере нужно было срочно бежать к мужу: он ведь был на очень важной консультации, у доброго волшебника Мищенко. Того самого, от одних душевных разговоров с которым, по легенде, женщины становились мамами. А папы? Как реагировали на беседы со Светилом папы?…

* * *

Утро следующего дня в отделении патологии ничем особенным отмечено не было.

Конечно, не для всех… Для кого-то это было лучшее утро в мире!

Дверь с надписью «Клизменная» открылась и оттуда осторожно выплыла мамочка Сергейчук. Медсестра, вышедшая следом, закрыла дверь и сказала плавно удаляющейся женщине:

– Бежать не надо, Сергейчук.

Мамочка Сергейчук даже головой замотала от возмущения и жалобно ответила:

– Кто бежит-то? Сами бы попробовали…

Практически не дыша, пошла дальше…

… мимо медсестры, на специальном раздаточном столике раскладывающей таблетки, иногда сверяясь с предписаниями врача…

… мимо еще двух мамочек, озадаченно изучающих страшноватый медицинский плакат, посвященный вреду курения и алкоголизма. На нем была изображена мама в разрезе, внутри – скрюченный скелетик с сигареткой в зубках…

Юлю Сергейчук, неуклюже перебирающую ногами, легко обогнала Вера Михайловна, которая шла в палату, где лежала и сама Юля, и Лена Петровская.

Вошла и села на свободную койку, доброжелательно улыбаясь мамочкам:

– Ну, как самочувствие?

В ответ раздался нестройный хор:

– Ничего… Нормально…

На этих словах подруг по палате в помещение вплыла мамочка Сергейчук… чуть было не ошибившаяся дверью:

– Ой, мамочки… Нет, мне не сюда… – и свернула в туалет.

Вера Михайловна бросила на нее мимолетный взгляд, вспомнив, что Наташа как раз сейчас уже готовилась к операции кесарева сечения…

Недолгий визит Сергейчук на мгновение отвлек внимание врача, и в это время одна из мамочек, Сазонова, что-то быстро спрятала в тумбочке, стараясь скрыть это «что-то» от врача.

К ней первой и подошла Вера Михайловна:

– Сазонова, ну, что вы как маленькая. Я все вижу – снова нарушаете диету!

Сазонова, и без того «кровь с молоком», прямо персик, покраснела и смутилась, пытаясь замести следы:

– Это все… диетическое…

Вера Михайловна, проверяя, не отекают ли ноги у пациентки, несколько раз нажала пальцем, наблюдая, как быстро расправляется след, проговорила с укоризной:

– Вы же не меня обманываете – вы своего ребенка обманываете. У вас гестоз, а вы зефир в шоколаде кока-колой запиваете. И после этого говорите, что у нас весы барахлят…

– Они не очень… точные у вас, – неуверенным голосом ответила Сазонова.

Вера Михайловна перешла к другой пациентке, Лене Петровской, а Сазоновой ответила:

– Ну да, не электронные. Плюс-минус тридцать граммов.

– Приляг! – это Вера Михайловна обратилась уже к Лене и стала слушать трубочкой животик. – Ребеночек шевелится.

Лена кивнула со счастливой улыбкой, а Вера добавила:

– Поменьше бегай, соблюдай постельный режим. Не волнуйся. Не вздумай конспекты штудировать.

Прослушав еще, оценивающе глянула на нее, потом спросила строго:

– Не куришь?

Уже севшая на кровати Лена испуганно замотала головой:

– Я еще на первом курсе бросила!

Врач усмехнулась:

– Вот и молодец, что бросила… – и перешла к Кате Молчан. Та, судя по объемному животику, находилась накануне родов:

– Как чувствуете себя?

Молодая женщина ответила с улыбкой:

– Не спала сегодня почти… Толкается…

Катя бережно держалась за живот, а Вера, приложив трубку к животу и отняв ее, сказала ей ласково, почти просительно:

– Давайте-ка на осмотр сейчас сходим, а потом на КТГ… И будем готовиться…

Катя обеими руками взялась за щеки…

– Не бойтесь, все хорошо, – погладила мамочку по плечу Вера. – Пора.

В это время в палату заглянула санитарка Елена Прокофьевна со своей тележкой:

– Кто Петровская?

Ленка совсем по-школьному подняла руку.

– Принимай витамины!

Старушка поднесла большущий пакет к ее кровати, посмотрела на нее по-матерински ласково:

– Ты не школьница ли? В куклы, небось, еще играешь?

Ленка растерялась:

– Ну, что вы, бабушка! Я уже замужем. Я студентка.

– И-и… – махнула рукой Прокофьевна, вся сморщившись от улыбки. – Первое дите – последняя кукла!

Лена взяла в руки яркий полиэтиленовый пакет – тяжелый! Что там?… Фрукты, соки, минералка, йогурты… Положила пакет на кровать и бросилась набирать номер на телефоне:

– Вась, ты чего, банк ограбил? Откуда деньги? Ну, в смысле, это ты передачу?… Нет?

Вася что-то ответил, отчего брови Петровской изумленно полезли вверх. Она отключила телефон со словами:

– Ну, ладно… Странно как-то.

* * *

Лена вышла в коридор и без особого труда догнала шедшую со своей вкусной тележкой дальше по коридору Прокофьевну.

Старушка как раз открывала следующую дверь.

– Скажите, а кто это мне передал? Ну, в смысле, пере дачу Петровской? – немного стесняясь, спросила Лена.

Прокофьевна, перебирая пакеты, сверяла номер палаты с номером и фамилией на бумажке. Оторвавшись от этого важного дела, посмотрела на Ленку с отсутствующим видом, но потом что-то припомнила:

– Ну, по виду – не мама, точно. Строгая такая. Не улыбается. Но красивая. На артистку похожа. И гостинцы хорошие. Свекровь, наверное?…

Лена пожала плечами:

– Моя свекровь в Бресте живет… И вообще, позвонила бы… Я бы к ней вышла…

Задумавшись, Лена медленно пошла в обратный путь, по направлению к своей палате. И вдруг остановилась в замешательстве… Опять обернулась к Прокофьевне за неимением другого источника информации:

– Неужели Людоед?… Людмила Викторовна?

Прокофьевна даже перекрестилась:

– Борони, Боже!.. Неужели фамилия такая страшная, как у нехристя… Людоедова!.. Надо же…

Пошла дальше, вся погруженная в анализ «страшной» фамилии. Потом повернулась к Лене, которая еще стояла посреди коридора:

– По мужу, видать. Тут уж как повезет… Вот одна мамка лежала – Крысь. Да. Ну, это еще куда ни шло… И Песюган еще была, Жанна…

Лена, решив не посвящать добрую старушку в тайну прозвища «Людоед», покивала и пошла в палату. А Прокофьевна продолжала вспоминать уже без слушателя, как бы сама с собой:

– Да. И еще говорила: «Я Песюган, через «е». Хотя – чего уж… Хоть и через «е», а все одно… Людоедова!.. Ну-ну.

* * *

День катился к закату. Вера и Наташа в ординаторской в две руки набирали эпикриз на компьютере. Вернее, Вера набирала, а Наташа по ходу корректировала ее работу. Наташа взяла в руки историю болезни, прочитала про себя, как стихи, а потом воскликнула:

– Надо же! Произведена консервативная миомэктамия с метропластикой. Удален узел 15 см!.. Ого! Матка при этом сохранена, и женщина может иметь ребенка.

Вера кивнула, не отрываясь от клавиатуры:

– Да, это в самом деле здорово… Еще недавно… о ребенке уже нужно было бы забыть… Нет, Бобровский, конечно, врач Божьей милостью…

Наташа, как будто не услышав этой реплики, мечтательно смотрела в потолок, на губах замерла нежная улыбка влюбленной женщины.

– И оперирует, как бог, и вон, даже эпикризы пишет – хоть в диссертацию, хоть в учебник вставляй. Как стихи!

Вера Михайловна коротко и с симпатией, но все же с легкой иронией посмотрела на коллегу. Затем произнесла с ностальгией в голосе:

– Знаешь, он ведь хотел быть кардиологом… В институте еще шутили: Бобровский без работы не останется – сколько сердец разобьет, столько и починит. И чем больше – тем лучше! Чтоб до пенсии хватило!..

Наташа удивленно подняла брови:

– Что ж его в гинекологию из кардиологии-то кинуло? Есть, по-моему, кое-какая разница. Довольно существенная.

Вера отложила историю болезни, откинулась на стуле и пожала плечами:

– Да, он потом в интернатуре перепрофилировался, и как-то вдруг… Подумал, взвесил… Возможность быстрого карьерного роста, наверное.

Наташа вздохнула:

– Ладно. Давай дальше. «Показана комплексная гормональная терапия…»

* * *

Вера Михайловна целый день продержалась и никому, даже Наташе, не проговорилась, куда собирается идти вечером. Но для данного мероприятия просто необходимо было переодеться. Нужный наряд она предусмотрительно взяла из дому и оставила в объемном пакете в гардеробе. И вот, дождавшись конца рабочего дня, переоделась и, надеясь не встретить никого из коллег, с которыми попрощалась, сославшись на необходимость уйти чуть раньше, выбегала из отделения. И надо же: на первом же повороте коридора столкнулась с доктором Бобровским.

Двух секунд ему хватило, чтобы разоблачить Веру. Фамильярно распахнув полы легкого пальто и оценив покрой яркого облегающего платья с широкой юбкой, он пропел:

– Вера Михална, это что ж вы такое творите! Это для кого же такая красота на рабочем месте? И кто этот счастливец, к которому вы спешите, алая как заря? Если не муж, вызову на дуэль! На скальпелях и стетоскопах!

Вера сразу поняла: не стоит отпираться, лучше сознаться раньше, чтобы избежать завтрашних разборок в ординаторской:

– Не поверите, Владимир Николаевич, на танцы иду.

Бобровский позволил себе усомниться:

– Что, одна?

Вера засмеялась озорно: уж очень богатая интонация получилась у начальника – тут тебе и ревность, и надежда, и даже – чуточку – обида. Ишь ты, кардиолог!..

– С кавалером! – прищурилась она загадочно. – С кабальеро, то есть!..

А потом решила не интриговать и сказала просто:

– С мужем. Сальсу танцевать! По рекомендации вашего профессора Мищенко, кстати.

Не успел Бобровский высказать Вере свое отношение к рекомендации специалиста по планированию семьи, как со двора раздался их с Сергеем условный сигнал – три коротких гудочка с «притопом».

– Все, побегу: сигналит… – и Вера, уходя, не удержавшись, немного вильнула бедром: а, пусть завидует!

И убежала.

Бобровский с интересом посмотрел ей вслед:

– Да слышу… Ну, дает Сан Саныч: сальса… Надо же. А я думал, это соус… Острый…

* * *

Вера и Сергей пришли в назначенное место заранее. С первого взгляда этот танцевальный клуб производил очень приятное впечатление: в довольно просторном, хорошо освещенном гимнастическом зале, украшенном зеркалами во всю стену, откуда-то сверху звучала пленительная латиноамериканская мелодия. Под эту томную, немного тягучую, но все же ритмичную музыку на блестящем полу танцевали пары. Инструктора пока не было: до начала занятий оставалось минут пять.

Вера Михайловна вполголоса обратилась к мужу:

– Давай попробуем сами… Посмотрим и попробуем.

Сергей помялся, но подчинился Вере. Он ведь неплохо танцевал традиционные танцы – танго, вальс. Почему бы и не сальса? Обнял жену так же, как партнер тоненькой девушки, танцующей рядом. Тоже хорошо танцевавшая и всегда легко увлекающаяся Вера, вертя головой по сторонам, быстро поняла, как именно нужно двигаться, и своими движениями пыталась «растормозить» сдержанного Сергея. Сначала получалось не очень…

Но потом они начали входить во вкус – все свободнее и эротичнее двигалась Вера, и постепенно ее грациозная пластика заметно воодушевила Сергея…

Инструктор появился из-за зеркальной двери, как фокусник. Каково же было изумление Стрельцовых, когда он оказался ни кем иным, как профессором Мищенко, собственной персоной!

Поприветствовав присутствующих, профессор начал мастер-класс:

– Минуточку внимания! Я к дамам сейчас обращаюсь. Представьте себе, что вашего партнера вы видите сегодня впервые. И внезапно в вас вспыхивает страсть! Удар молнии! Прямо в сердце! Вам во что бы то ни стало нужно его обольстить. Сегодня или никогда!

Инструктор на глазах заводился, входил в роль… Светило притянул к себе ближайшую танцовщицу, изобразил томный и загадочный взгляд, начал делать резкие повороты, протянул призывно руки: пальцы трепетали, плавно изгибалось все его небольшое ловкое тело… Остановился – вдруг. Зорко оглядел пары, и его выбор пал на красивую Веру и атлетичного Сергея, которые стояли в первой линии.

Мищенко хитро улыбнулся им и поманил к себе двумя ладонями:

– Так, попробуем продемонстрировать… Вот вы, будьте любезны, выйдите в центр. Дама, попробуйте заинтриговать своего кавалера так, чтобы… к концу вечера он сделал вам предложение! Как минимум – руки и сердца!

И рассмеялся, весьма довольный своей остротой.

Вера приняла вызов. Посмотрела на Сергея немного исподлобья и начала танец соблазнения и страсти. Сергей улыбнулся жене: что ж, еще посмотрим, кто кого…

Мищенко, похоже, не ожидал подобной прыти от новичков. Он даже захлопал в ладоши:

– Вот! Вот что я имел в виду! Сергей! Не сдавайтесь! Наступайте! Прижмите ее руки к своим бедрам! А теперь оттолкните! Нет-нет, руку не отпускайте! – Вера и Сергей повторяли его команды, не забывая об импровизации. – Назад! Ага-а! Она целиком в вашей власти! Вы – мужчина! А она – ваша законная…

Инструктор при этом бегал вокруг танцующих Стрельцовых, как рефери по боксерскому рингу, а остальные танцоры, не сводя глаз с «показательных выступлений», послушно повторяли их движения.

– … добыча, которая только думает, что она – охотница! Она попалась! Крепче прижмите ее к себе! А теперь поворот! – Мищенко почти кричал, так увлекся. – Наклоните до земли! Ниже! И – рывок к небесам! И смотрите, смотрите ей в глаза. Так, чтобы ваш взгляд проник в ее сердце! И она ответит вам «ДА»!..

Сергей приблизил лицо к Вериному и, под заключительный аккорд, уже без команды инструктора, а по своей личной инициативе коснулся ее губ быстрым поцелуем. И так, чтобы слышала только она, спросил:

– Да?…

* * *

По коридору отделения, чуть-чуть излишне покачивая бедрами, шла красивая, но усталая докторесса Наташа, уже без халата: рабочий день окончился. Закрывая дверь своего кабинета, Бобровский улыбнулся ей и приветливо спросил:

– Ну, как, двойню сегодня приняла, Наташа?

Наташа покосилась на него, отрицательно покачала головой:

– Владимир Николаевич, я же вчера дежурила. У меня только на дежурстве двойни через раз. А сегодня Сергейчук кесарили. Девочка, доношенная, все в рабочем порядке.

Бобровский потер виски:

– Черт, день на день похож. К вечеру себя в зеркале не узнаю. В самом деле, дежурила ты вчера!.. Старею, по всему видать. А вчера как отстрелялась – «дуплетом»?

Наташа улыбнулась «старику»:

– Нет, как-то обошлось… Но вообще, тяжелое было дежурство… Пришлось покрутиться…

Владимир Николаевич повторил задумчиво:

– Покрутиться… Наташа, а ты знаешь что такое – сальса?

Наташа пожала плечами:

– Знаю, это танец такой латиноамериканский, – и после секундной паузы уточнила, внимательно глядя на Бобровского (что он имеет в виду?): – танец страсти и любви…

Тот одобрительно кивнул:

– Молодец, знаешь. А вот я думал, что это соус такой.

Наташа всплеснула руками:

– Бог ты мой! Ну почему у вас, мужчин, еда всегда на первом месте? Никакой романтики.

Бобровский взял ее под руку и повел к выходу:

– Наташа, мы с тобой медики, и оба знаем, что на первом месте и у мужчин, и у женщин стоит основной инстинкт. Только женщинам, чтобы он проснулся, нужны душевные силы, а мужчинам – физические.

Наташа испытывала большое удовольствие от того, что они с Бобровским шли вместе, и разговор завязался такой интересный, такой содержательный:

– Похоже, что вы у нас явно недоедаете, Владимир Николаевич.

Эта мысль удивила Бобровского:

– Да нет, просто острые соусы… – а потом понял, что лихая Наташка намекает на другое, – … ты в этом смысле?

И даже сразу не нашелся, что сказать.

Та обрадовалась минутному замешательству и решила перенять инициативу, резко затормозив движение:

– Пойдемте, доктор, я вас пирожками угощу, волшебными. Домашние, вкусные, не оторваться. Два шага назад – в ординаторскую.

Бобровский прищурился:

– Да я уж и не знаю, как теперь реагировать – это что, предложение?

Наташа не стала скрывать:

– Это приглашение. Вы ведь не спешите никуда? Ну, соглашайтесь. А я вам кофе сделаю по своему фирменному рецепту. Очень вкусный. Я ведь тоже не спешу…

Бобровский разрывался между пирожками и…

– Наталья – змей ты искуситель! – он смотрел женщине прямо в глаза, и взгляд этот голубоглазый был вполне красноречив: ее маневры ему вполне понятны. – Ведь не устою, паду под натиском, слаб человек… и голоден, а значит, беззащитен. Ты на это рассчитываешь?

Она и не думала отпираться:

– Вот на это-то вся моя надежда. Пойдемте-пойдемте, Владимир Николаевич… Слава богу, девчонки вчера все не съели.

Бобровский глянул на часы:

– Так, я сейчас поднимусь к начмеду, а то он домой уйдет, и сразу вернусь. А ты пока ставь чайник.

Уходя по коридору, он все же обернулся:

– Наташка! Пирожки я люблю с мясом. Я Тигр.

Не скрывая своей радости, Наташа сделала жест – «йесс!»

И в этот прекрасный момент, когда счастье было так близко, послышался какой-то топот по коридору, на который обернулись и Наташа, и не успевший далеко уйти Бобровский. К Наташе, запыхавшись, подбежала медсестра из оперативной гинекологии:

– Наталья Сергеевна, к нам пациентку в гинекологию по «скорой» привезли, она говорит, что ваша соседка… Или подруга… Уже к операции готовят… Она просит, чтобы вас позвали, а у вас мобильник отключен, что ли?…

Наташа машинально достала мобильник: да, как отключила на время операции, так и… Потом поменялась в лице и почти побежала, мгновенно забыв про оставшегося стоять на месте Бобровского, говоря медсестре на ходу:

– Господи! Аня! Это Аня Пранович, да? Она меня утром по телефону спрашивала, с какой стороны аппендицит… Я так и знала, что не аппендицит…

– Нет, не аппендицит, – подтвердила на бегу медсестра, – разрыв яичника.

– Ну, конечно! Вот дурочка упрямая… – говорила Наташа на бегу, – я же говорила…

Только на секунду Наташа обернулась на Бобровского, но увидела только его удаляющуюся спину…

* * *

…Странновато расставшись с Наташей и быстро решив вопрос с начмедом, доктор Бобровский, не отведавший волшебных пирожков, шел по улице, по-прежнему никуда не спеша. Машину он на днях сдал на диагностику знакомому механику, то есть стал временно «безлошадным». Но – нет худа без добра, зато можно вот так прогуляться до маршрутки, подышать вечерним прохладным воздухом…

Вокруг текла своя жизнь: шли с работы медики, кое-кто здоровался с ним; спешили с передачами родственники, под окнами роддома маячили молодые отцы. Один из таких свежеиспеченных папаш с нежностью кричал в телефон:

– Люда! Людаша! Не плачь, Людасик! Все пройдет, а сынок – вот он! Не плачь, мое солнышко…

Бобровский даже замедлил шаг: что там, с этим «Людасиком»? И тут на него накатили воспоминания…

* * *

…Купаловский сквер зеленел и цвел, фонтан с девушками, бросающими венки, журчал, и вообще – все вокруг просто нежилось в лучах все еще высокого, но уже вечернего июльского солнца.

На одном конце скамьи сидела красивая девушка с распущенными темными волосами и стройными ногами, спрятавшая лицо в руки. Он никак не мог понять – то ли она плачет, то ли уже не плачет и просто закрывает лицо. Впрочем, с его места ничего не было видно: лицо было укрыто ладонью и волосами. В общем, он сидел на другом конце скамейки, уперев руки локтями в колени, – молодой, красивый, одетый в модную джинсовую «варенку», привезенную отцом из Италии… Можно было бы подумать, что они незнакомы. Но лицо у него было такое растерянное и хмурое, что проходившие мимо гуляющие граждане, мельком бросавшие взгляды на пару, мгновенно понимали: эти двое поссорились.

Откуда-то издалека зазвучала мелодия, которую они оба любили, – «Леди ин ред» Криса де Бурга, но сейчас она казалась чужеродной: атмосферу, что называется, можно было резать ножом.

Потом, с очевидным усилием поднявшись со скамьи, он подошел к сидящей все в той же позе девушке. Попытался говорить рассудительно, но голос жалко подрагивал:

– Ну, ты не расстраивайся… Ты… Спасибо тебе… Ну, нельзя нам жениться, рано… На две стипендии не проживем… Второй курс… Меня, может, в армию заберут… Ну, не плачь… Что ты, первая, что ли? Все пройдет… Медицина у нас всесильна. Я тебе как медик говорю…

На этих его словах девушка, наконец, отбросила руки от лица и взорвалась:

– Пошел ты к черту, медик! У меня детей больше не будет! Мне об этом другие медики сказали!..

* * *

Доктор Бобровский шел дальше. Остановился, поискал глазами – не пройдет ли кто-то знакомый, но коллеги больше не попадались.

Бобровский обратился к молодому мужчине, проходящему мимо, но по направлению к роддому:

– Простите, у вас закурить не найдется?

Прохожий улыбнулся, разведя руками, и коротко бросил:

– Извини, не курю.

Бобровский задумчиво кивнул и пошел дальше, буркнув себе под нос:

– Да я и сам не курю… И другим не советую…

Он вышел на проспект, поднял руку, увидев проезжающее такси. Машина остановилась, и в этот момент со стороны роддома раздался хлопок… Владимир Николаевич обернулся на звук: это хлопнула петарда, выстрелив в небо голубой цветок фейерверка. Потом еще один… Потом еще…

Водитель хохотнул:

– Во, дают!

Врач пояснил:

– Мальчик у кого-то родился! Если бы розовый был – то девочка… И сердечки… – сел в машину и захлопнул за собой дверь…

* * *

Утром Вася прибежал к Ленке и им удалось занять место в любимом всеми посетителями закутке, на скамейке. Мимо них по коридору за высоким серьезным доктором Бобровским прошла пара таких же серьезных интернов…

Лена сидела, прижавшись лицом к плечу мужа:

– Ну, если бы мне кто-то сказал, что Людоед мне хоть конфетку передаст, – не поверила бы. А тут – фруктов целую тонну, соки всякие, минералка дорогая, печенье импортное, йогуртов на месяц хватит. Прямо как будто и не Людоед…

Вася беззаботно махнул свободной рукой:

– Да какой она Людоед! Просто старая дева.

Лена посмотрела на мужа каким-то странным взглядом:

– А ты откуда знаешь, что старая дева?

Вася захохотал:

– Это все знают. А чего особенного? – потом поднял бровь. – Ну, может, не совсем уж такая дева…

Ленка, чисто из женской солидарности, протянула с иронией:

– Ну, и не совсем уж старая… – а потом добавила, вспомнив лицо Людоеда: – И вообще – красивая. Я как-то не задумывалась: ей сколько лет?…

Вася срубил с плеча:

– Сто! В смысле, сороковник есть, точно!

Его жена задумалась:

– Не уверена. Она серьезная. Вот и выглядит старше. А вообще она очень умная и красивая и одевается всегда стильно. У нее и поклонник есть… Может быть, и не один…

Но Вася уже потерял интерес к теме:

– Ну, хватит уже про Людоеда. Кто ее полюбит – тот дня не проживет. От нее полфакультета плачет и без стипендии сидит.

Но Лена, легонько отстраняясь от мужа, все же хотела докопаться до сути:

– Вася, я вот как-то раньше внимания не обращала на Людоеда, но однажды видела: у нее на кафедре стояли свежие фрезии, белые. Я еще подумала, может, праздник какой.

– Сама купила, – брякнул безжалостный Вася. Но Лена пропустила его выпад без внимания:

– А помнишь, мы ее ждали, она на зачет опаздывала, я тогда еще перекрестилась: подумала, что пронесет. Мы с девчонками уже на крыльце стояли, думали куда пойти на радостях… Вдруг подкатывает такая крутая тачка и из нее выходит она. Ну, мы даже не посмотрели, кто за рулем: не до того… А сейчас я так понимаю, что это кто-то из ее воздыхателей был, – и заключила, покачав головой, – и совсем она не такой «сухарь», как хочет казаться.

Вася выслушал размышления Ленки, пожал плечами:

– Соков она принесла… Ну и что? Замучила тетку совесть, что она беременной неуд влепила, вот она и замаливает грехи апельсинами. Наплюй ты на нее!

Лена, согласная в душе с Васей, все же вздохнула:

– Бессовестный ты, Васька. Все равно… Ну, принципиальная. Ну, чокнулась уже на своем предмете. Она же твою жену не бросила, до больницы довезла, врачам с рук на руки передала, ждала, пока скажут, что со мной, а ты…

Вася смягчился:

– Ну ладно уже. Пойду завтра в деканат, спасибо скажу грымзе. Фрезий принесу.

Обнял Лену покрепче, двумя руками:

– А кто у нас будет, что говорят?

Ленка засмеялась счастливым застенчивым смехом:

– А он все время попой поворачивается. Не разобрать.

* * *

Возвращаясь с практических занятий в предродовой палате по коридору отделения, интерн Саша Сосновский резко затормозил: мамочка, показавшаяся ему смутно знакомой, самостоятельно взвешивалась на весах, озабоченно передвигая гирьки. Саша окликнул ее осторожно.

– Катя!

Катя Молчан на весах обернулась на голос парня в белом халате. И заулыбалась:

– Приве-ет! Сосновский, ты, Сашка?… Ой, тебя не узнать! Стрижка!.. Какой серьезный! Чего в халате? Навещаешь кого-то?

Сосновский солидно поправил халат, достал из кармана трубку для прослушивания плода, выразительно продемонстрировал ее Кате:

– Я тут интернатуру прохожу, у Бобровского.

Катя спустилась с весов, несколько недоверчиво, новыми глазами осмотрев интерна:

– Да ладно… Ты – врач? Да еще гинеколог? Не шутишь? Кто бы сказал, не поверила бы! Как ты в медицинский поступил, у тебя же по химии твердая «пятерка» была: то «тройка», то «двойка»… Помнишь, как ты химичке сказал:

«Маргарита Ивановна, три плюс два – в сумме пять. Поставьте в аттестат…»

Саша смущенно потер нос:

– Да Марганцовка мне по поведению двойки ставила, а не по химии. Не могла понять, что у меня научный склад ума!

Катя вспомнила и засмеялась:

– Ну да, Марганцовка… А как вы золотое перо из ее любимого «паркера» сперли для эксперимента, помнишь?

Сосновский махнул рукой:

– Сама виновата: сказала, что «царская водка» золото растворяет. Что перо? – увлекся воспоминаниями Саша. – Ха! Мы еще и водку в школу принесли. «Императорскую». Кто ж знал, что для этого кислота нужна? И «паркер» левый был, и водка оказалась паленая… Эксперимент не удался.

Посмеялись…

– Вообще-то свою пятерку по химии на экзамене я получила только благодаря тебе. У тебя такие шпоры были классные… – вдруг сказала Катя.

Сашка приосанился:

– О, помнишь, значит! Один раз помог – и еще помогу. Родишь на пятерку!

Катя засмеялась:

– Во-первых, сейчас в школе десятибалльная система. Во-вторых, я к тебе рожать не пойду! Ни за что!

Сосновский немножко обиделся и в тон сказал:

– Это еще почему?! Во-первых, я в институте химию как-нибудь наверстал. Во-вторых, я принимал уже роды. У меня самая лучшая статистика в группе. То есть сам Бобровский меня хвалит, а ты не доверяешь?

Катя не сдавалась:

– Могу себе представить встречу одноклассников. О, привет! А вы знаете, как Катька Троянович рожала!? Щас расскажу…

Сосновский покровительственно положил ей руку на плечо:

– Ну, здесь ты, Катенька, не права! Я же врач. Клятву Гиппократа давал!

И звучно произнес нечто непередаваемое на латыни…

Катя изумленно-уважительно вняла непонятной мудрости и все же уточнила:

– Что это значит?

– Пусть отсохнет мой язык! – вольно перевел Сосновский. – Врачебная тайна, короче.

Катя оценивающе глянула на одноклассника:

– А ты на моем месте пошел бы к однокласснику рожать?

Тут уж Сашка засмеялся от души, даже согнулся слегка:

– Я бы ни к кому рожать не пошел. Да я и не пойду!

И вдруг Сосновский буквально онемел. По коридору шла красавица-докторесса Наташа. Шла, как Дайана в клипе Майкла Джексона: свет в конце коридора просвечивал через стройные линии ее передвигающихся длинных ног. Саше показалось, что он даже слышит мелодию и слова: «Dirty Diana…»

На самом деле Наташа сказала вполголоса:

– Молчан, в палату. Обход.

Сосновский «отмер» и чуть охрипшим голосом поздоровался:

– Здравствуйте, Наталья Сергеевна.

Та вежливо кивнула:

– Здравствуйте… – было очень заметно, что она его едва видит: вся в своих мыслях.

– Да, доктор, я сейчас! – сказала Катя и, прищурившись, посмотрела на Сашу.

Сосновский проводил глазами удаляющийся силуэт Наташи и продолжал молчать, пока Катя не дернула его за рукав халата. Наконец, парень вернулся на землю, улыбнулся Кате.

– Так ты теперь Молчан? И чем ты, Молчан, занимаешься по жизни?

– Да я же гуманитарием с первого класса была. В отличие от тебя, Сосновский. Между прочим, я теперь сама учительница, преподаватель английского языка. Высшей категории!

– Пойдем, гуманитарий беременный, высшей категории. Провожу до палаты. Забегу к тебе после обхода, Молчан!

Пошли к Катиной палате.

– Сашка, а ты кого-нибудь из наших встречал? Ну, когда работать начал?

Сосновский улыбнулся:

– Да нет. Ты у меня здесь первая из наших! Надеюсь, не последняя.

* * *

Второй визит к Светилу дался Сергею, как ни странно, куда легче. Видимо, сказался танцевальный клуб: Вера и Сергей хорошо вписались в этот «кружок единомышленников», да и с профессором в неформальной обстановке оказалось очень легко общаться – он был настоящей душой компании. Правда, Сергею не давал покоя вопрос: много ли среди пар, танцующих в клубе, пациентов Мищенко? Спрашивать ни у кого не хотелось: неделикатно как-то. Даже у самого Сан Саныча.

Муж Веры удобно расположился в уже знакомом низком кресле. Профессор Мищенко ровненько, с прямой спинкой, восседал за своим столом. Что-то еле слышно бурча себе под нос, долго заполняя какие-то бланки, он, наконец, обратил свой благожелательный взор на Сергея:

– Ну, и как вам сальса, Сергей Анатольевич? Втянулись? Я-то сам не всегда могу присутствовать…

Сергей кивнул:

– А мы с Верой стараемся не пропускать. Два раза в неделю… еще ни разу не прогуляли. Бросать не собираемся.

Светило улыбнулся одобрительно:

– Два раза! Увлеклись или так, отрабатываете?

Сергей потер пальцем под носом, раздумывая, сказать ли правду… И сказал:

– Я думаю… Вы были правы. Это, конечно, игра, но я вижу, как Верочка готовится к этим вечерам… Какая приходит… Как на свидание! У нее отлично все получается, она говорит, что похудела немного… Вы знаете, я рад уже тому, что она переключается. А если ей хорошо – я просто счастлив.

Профессор радостно закивал:

– Я так и знал, что вам понравится! И не бросайте это дело! До победного конца! Поверьте, это не блажь, не отвлеченная фантазия. Вы мне, конечно, не все рассказываете, но я же догадываюсь, что ваши свидания на танцполе имеют потом не менее прекрасное продолжение. Поймите меня правильно, все средства хороши для достижения вашей цели. И этот «комплекс упражнений» не просто полезен: он формирует особый психологический фон – радость, обновление чувств, уверенность в своей привлекательности. И вот это особое чувство партнера, когда знаешь, как он отреагирует на твое движение, как ты откликнешься на его призыв…

Муж Веры молчал, но это было особое молчание. Он во всем был согласен со Светилом, но ему не хотелось даже словами спугнуть ту необычайную гармонию, которая установилась с некоторых пор между ним и Верой. А всего-то, если задуматься, стали вместе ходить в «кружок танцев» для взрослых…

Мищенко вернул его на землю простым предложением:

– Ну что ж, а сейчас займемся аналитикой. В смысле, поработаем на результат анализов. Надеюсь, вы серьезно подошли к нашей сегодняшней процедуре, все предписания выполнили?

Сергей кивнул:

– Так точно.

Мищенко встал:

– Вижу, вижу, настрой боевой, очень хорошо! Ну-ка, небольшой тест, – профессор показал на стоящий на полке армянский кувшинчик – узкогорлый, плавно расширяющийся, а после резко сужающийся возле самого дна сосуд, – на что похоже? Ну… ну… что вам подсказывает ваша фантазия?

«То же, что и ваша», – подумал Сергей, а вслух сказал с нескрываемой иронией:

– На астролябию!

Светило с изумлением посмотрел на вазу «свежим» взглядом:

– Да что вы? В самом деле? А, шутите. Это хорошо!

Сергей даже немного устыдился своей подколки:

– Доктор, простите, конечно… Но я же взрослый человек, не юноша в пубертатном периоде. Все ваши рекомендации я выполнил, готовясь к этому визиту. Сделал все, как вы велели. Воздержание трое суток. У меня жена врач, если помните. У нее не забалуешь. А ваза, разумеется, похожа на женский силуэт. Но ноги, на мой вкус, коротковаты. А талия хороша.

Профессор обрадовался всей этой тираде несказанно:

– Вот и славно, вот и славно! Будем считать, что вы в отличной форме. А теперь пойдемте, посмотрим что-нибудь вам в помощь!

«Час от часу не легче», – подумал Стрельцов, а Сан Саныч уже подошел к полочкам с DVD-дисками и начал перебирать их, мечтательно перечитывая названия:

– Классика! Мой золотой фонд! «Дикая орхидея», «Греческая смоковница», «9½ недель»… Эх, молодость, молодость. Нам тогда еще говорили, что секса у нас в стране нет. Ха! А вот и дудки! Еще как был!.. Вот это, я думаю, подойдет. Ремейк – «Черная орхидея». Тонко. Очень тонко. Или у вас есть… свои предпочтения?

Муж Веры с тяжелым вздохом взял первый попавшийся диск. Спокойно стал рассматривать обложку. Мищенко глянул мельком и не смог удержаться от комментария:

– Вот так, да? «Империя страсти»? Экстремально! Остановимся на этом? Давайте я поставлю в плеер. Он у меня старомодный, знаете ли…

Сергей, однако, передумал и решительно засунул диск на место:

– Спасибо доктор, у меня хорошая фантазия. Я справлюсь.

Светило развел руками:

– Там у нас журналы для подстраховки разложены. Ну, сами понимаете – тематические.

Сергей глянул на часы:

– Сколько у меня времени?

Сан Саныч пожал плечами:

– Лимита нет. Ну, и… Бланк на столе, баночку поставьте потом в окошко.

И распахнул перед пациентом дверь с матовым стеклом и надписью «Процедурный кабинет»…

Но за одно мгновение до того, как Сергею зайти в процедурный кабинет, он остановил его за локоть и очень просто, почти извиняясь, произнес:

– Я уж вас веселю, как могу… Понимаю, процедура не из приятных. И не последняя, должен вас предупредить. Запаситесь терпением! Очень многие не выдерживают, сбегают. Но женщинам-то труднее! Просто помните об этом – и все…

* * *

Мамочки всей палатой дружно лежали на кушетках, облепленные датчиками, в динамиках громко стучали детские сердечки… Ритмы были и похожие, и разные, словно оркестр настраивался. И вдруг раздался звонок телефона Лены Петровской, звонкая «Ода к радости» Бетховена, отчего пошла заметная звуковая помеха. Медсестра строго проговорила:

– В чем дело? Для кого надпись на дверях «Отключить мобильники!»?

Лена быстрым движением отключила телефон, мельком заметив: номер неизвестный.

Вместе прошли КТГ, вместе вернулись в палату, улеглись по своим кроваткам. Все в сборе, кроме мамочки Сергейчук, которая сейчас, этажом выше, наверное, уже отходила от наркоза… Мамочки лежали на койках, как в пионерском лагере после отбоя, и смотрели на Сазонову, которая рассказывала «беременные страшилки»:

– Мать ей говорила: «Не вешай белье на веревку!» Бабушка говорила: «Ребенка своего пожалей!» А она не слушалась…

Катя Молчан с придыханием произнесла:

– Ну и что?

Сазонову не надо было просить дважды: с мрачным торжеством в голосе она объявила:

– Двойное обвитие пуповины! Едва спасли…

Катя Молчан непроизвольно опасливо перекрестилась… Раздался общий вздох.

На паузе в палату вошла Прокофьевна и начала буднично махать своей шваброй. Она не слышала начало разговора…

Сазонова с явным знанием предмета продолжила свой доклад:

– Воровать ничего нельзя: ребенок вором будет.

Тут уж все дружно захохотали, а остолбеневшая от услышанного Прокофьевна едва выговорила:

– А что, кто-то на дело собрался, девки?… Самое время!

У смеющейся вместе со всеми Лены Петровской зазвонил телефон. Лена с недоумением посмотрела на номер, высвеченный на дисплее: она его не знала, это точно. Нерешительно нажала кнопку вызова…

– Алло… Да, это я… Лена Петровская… – и вдруг узнавание озарило ее нежное лицо. – Да, Людмила Викторовна, я узнала…

И Ленка невольно расплылась в довольной улыбке…

* * *

На скамейке, где совсем недавно сидели Вася и Лена Петровские, теперь вместо Васи сидела Людмила Викторовна Крылович, в просторечии – Людоед. Она пришла к Лене прямо из дома: одетая чуть иначе, чем в институте, без обычного своего элегантного портфеля, какая-то неуловимо трогательная. Потому что – женственная… Все это Лена почувствовала сразу, только даже в мысли свои ощущения не перевела, как будто сфотографировала и – no comment…

Лена, время от времени делая смешные, характерные для нее, жесты растопыренными ладошками, как на духу рассказывала совсем не страшному Людоеду свою историю:

– Я сама из Столбцов, а Вася – из Бреста. Он такой хороший у меня… Я в него сразу влюбилась, как только встретила. Родители против были, когда мы с Васей решили пожениться. Рано, типа того… Ну да, рано, я понимаю. Я думала, диплом успею защитить, а теперь вот…

Людоед слушала девочку очень внимательно. Заметив такой пристальный интерес, Лена продолжала убеждать ее в чем-то, со все возрастающей горячностью. В общем, она в этот момент не только с Людоедом разговаривала, но и с собой, и со своей мамой, и с Васиной:

– Ну да, с ребенком можно было подождать. Годик. Ну, вышло так, не подождали. Мне девчонки советовали… ну, в смысле… аборт сделать. Я не согласилась. И не жалею! Мы – не жалеем!

За своими эмоциями Петровская и не заметила, как тень пробежала по лицу Людмилы Викторовны, и продолжала:

– И что теперь? Васина мать сказала, чтобы мы распределение просили в Брест, она тогда хоть как-то помочь сможет. Вот. Васю на работу возьмут, уже обещали. А у моей мамы работа такая, что она нам помогать точно не будет. Тем более, что я старшая, у меня еще сестра маленькая есть… Нет, рассчитывать будем на себя. Диплом, конечно, теперь закрытая тема… – Ленка вздохнула, как будто мячик сдулся. – Ну, нет худа без добра! Я – в академку, значит, из общаги не выгонят. Вася работать будет. В Бресте… Ничего! Нормально все. «Трудности проходят, а дети остаются», – это мне Вера Михайловна, врач мой, сказала…

Людоед, очень внимательно выслушавшая Лену, проговорила задумчиво:

– Молодец, Петровская. Правильно Вера Михайловна говорит. И ты правильно все решила!

И вдруг посмотрела на девчонку озорно, с улыбкой:

– Вот гляди, как получается интересно. Ведь балбеска балбеской, мой предмет с таким сопротивлением материала, – на этих словах Людоед легонько постучала девчонку по лбу, – на втором курсе сдавала, что скрежет стоял, а какие-то вещи, оказывается, очень правильно понимаешь.

Людмила Викторовна сделала паузу, посмотрела в окно.

– Ну, есть у меня ученая степень. Доцент. Ну, доктор наук я без пяти минут. И в институте тоже круглая отличница была. И что?

Петровская спросила, как могла, более деликатно:

– А что, Людмила Викторовна?…

Людоед посмотрела на студентку с грустной улыбкой.

– А ничего. Больше – ничего. Так уж вышло. Ладно, Петровская, я пошла. Я тут рядом живу, так что загляну еще. Держись, девочка!

Преподаватель уже направилась к выходу, когда Петровская, повинуясь какому-то внезапному порыву, сказала ей вслед:

– Людмила Викторовна, я в вашу честь ребенка назову!

Названная Людмила Викторовна остановилась и засмеялась. И Ленке стало особенно заметно, что совсем она и не старая и, действительно, красивая.

– Вот спасибо! А если мальчик будет?

Теперь пришла очередь смеяться Петровской:

– Ну… Тогда – Людвигом!

Преподаватель Крылович, со свойственной ей иронией, прокомментировала:

– Так это будет в честь Бетховена! Людвиг ван… Петровский. Все, оставайся с Богом, Лена. Рожай спокойно. «Удочку» я тебе поставила, задним числом. Пошла на должностное преступление. Все у тебя будет хорошо.

Петровская расцвела, открыла рот, глаза, прижала руки к груди… И вложила в веселый девчачий писк всю свою благодарность:

– Спасибо, Людмила Викторовна!

Людоед засмеялась:

– А то, говорят, если беременной откажешь, так все мыши съедят… Все, пока!

* * *

С прямой спинкой, стройная, с горделивой головкой на длинной шее, Людмила Викторовна направилась к выходу. Петровская, проводив ее взглядом, – к дверям, которые вели в отделение патологии.

Из этих дверей вышел как всегда очень красивый и очень серьезный доктор Бобровский. Машинально проследив взгляд девчонки, он увидел удаляющийся силуэт в конце коридора. Почему-то нахмурился… Кого-то эта женщина ему напомнила. Неужели…

Лена, уступив врачу дорогу, уже входила в отделение, когда он остановил ее:

– Извините, это не к вам приходили?

Лена кивнула:

– Ко мне.

Бобровский неуверенно спросил:

– А это… не Мила? Раньше была Крылович?

Лена смотрела на врача внимательно – к чему он клонит:

– Она и сейчас Крылович… Людмила Викторовна.

Бобровский подошел к окну, выходящему во двор, посмотрел вслед уходящей женщине.

Лена стояла, ожидая дальнейших вопросов. И следующий не заставил себя ждать:

– Кто она вам, простите?

Лена пожала плечами:

– Преподаватель сопромата.

Больше вопросов он задавать не стал, продолжая с несколько отсутствующим видом стоять у окна.

* * *

И в его памяти вновь возникла девушка, сидящая на скамейке у фонтана и закрывающая заплаканное лицо руками.

Внезапно там, в прошлом, она отняла руки от лица и одним движением откинула всю свою роскошную гриву назад… Это была Мила Крылович, которую студенты так обидно прозвали Людоед, только… почти 20 лет назад…

* * *

…Когда доктор Бобровский вернулся в реальность, пузатенькой девочки рядом уже не было. Владимир Николаевич побарабанил пальцами по подоконнику и решительно двинулся обратно в свое отделение. Уж беременную студентку здесь найти – вопрос пяти минут!

Так и вышло. Уже через пять минут в Ленкину палату вошла Вера Михайловна, за ней – завотделением.

– Добрый день, – вежливо поздоровался врач.

Мамки на койках смотрели выжидательно. А Вера Михайловна обратилась к доктору, с улыбкой показывая на кровать Петровской, которую, впрочем, доктор уже узнал:

– Вот, Владимир Николаевич… Студентка Лена Петровская… Она?

Бобровский кивнул Вере, одновременно улыбаясь уже лично Ленке:

– Спасибо, Вера Михайловна. Да, эта девочка…

Сазонова шепотом спросила у Кати Молчан:

– Чего это они все сбежались? Анализы, что ли, плохие?

Владимир Николаевич услышал эту негромкую реплику, с извиняющейся улыбкой обернулся к Сазоновой:

– Все в порядке… Это не консилиум. Я по личному вопросу… Разрешите?

Он подошел к Лене поближе, присел на стул около кровати. Мамки с интересом – кто явно, кто тайком – наблюдали за красивым доктором.

– Лена, – негромко начал Бобровский, – к вам недавно приходила ваша преподавательница, Людмила Викторовна Крылович.

Лена кивнула, признавая очевидное и со все возрастающим интересом глядя на Владимира Николаевича. У нее на лице проявилось совершенно особое женское выражение – любопытства, смутной догадки и скрытого удовольствия от того, что она сейчас, возможно, участвует в устройстве личной жизни «Людоеда». А доктор при этом, как ни странно, смущается! Он и в самом деле едва не ежился под ее по-женски прозорливым взглядом.

Секунду раздумывал, а потом решил обойтись без экивоков:

– У вас ее телефон есть?…

Ленка Петровская чуть не упала, со всей возможной быстротой и готовностью, на которую была способна со своим животиком, потянувшись к тумбочке за мобильником…

* * *

А в другом отделении, в другой палате, рядом с молоденькой пациенткой, лежащей под капельницей, сидела доктор Наташа. Пациентка слабо улыбалась ей:

– Надо было тебя сразу послушать Я думала – аппендицит… У меня же хронический…

Наташа погладила ее по руке:

– Надо было меня слушать, альпинистка! Скалолазка! Ну не женское это дело! Такие физические нагрузки… Ладно бы вы любовью занимались до одури, я бы хоть это поняла… А то ведь: подъем по вертикали с отягощениями! Жуть! А потом, конечно, «аппендицит»… Симптомы, конечно, кое в чем совпадают, но живот-то был – как доска! Первый признак разрыва яичника. Упрямая ты, Анька, все твои проблемы из-за этого. И чего себе твой Борис думает? Лучше бы вы дайвингом занимались, честное слово!

Аня покивала грустно, но в качестве оправдания напомнила:

– Так хотелось поехать… Мы же с ним там и познакомились, в Домбае…

Наташа иронически скривила губки:

– А лучше бы – в Дубае! Ладно, слава богу, все нормально теперь будет. После лапароскопии быстро заживет.

Аня неожиданно всхлипнула:

– А, все равно, накрылись наши сборы. Вся команда там, а мы здесь. Борька же меня не оставит одну. Вот тебе и чемпионат, вот тебе и кубок…

Наташа в ответ на эту очевидную, с ее точки зрения, нелепость только руками развела:

– Ну не дура ты, Анька? Вот тебе и свадьба, вот тебе и дети – вот о чем думать надо! Кубок… Скажи спасибо, что не в горах все это случилось! У нас хирурги – золото! Никуда твой кубок не уйдет…

Задумчиво посмотрела в окно. Продолжила печально:

– А у меня тоже одно мероприятие интересное… сорвалось… И хирургия здесь совершенно бессильна…

* * *

В своем кабинете, за столом, на котором возвышались разнообразные папки, задумчиво держа в руке телефон, сидел доктор Бобровский. Он молча смотрел на дисплей. Номер уже был набран… Оставалось одно простое движение – нажать кнопочку с зеленым телефоном.

Он встал и подошел к окну… Увидел идущую по дорожке, которая вела к соседнему корпусу, длинноволосую девушку и вспомнил…

…как по другому двору уходила другая, длинноногая, с волосами по плечам девушка. Не оглядываясь…

Доктор Бобровский сделал выдох, нажал «вызов» и даже зажмурился. В трубке послышался длинный гудок… Один… Второй… Третий…

Каждый из них сопровождался с трудом контролируемой мимикой Бобровского: он закрывал глаза, глубоко вздыхал, хмурился… Пауза, заполненная гудками, была почти мучительна для него… И, наконец, в трубке прозвучал такой знакомый… нет, совершенно незнакомый женский голос:

– Я вас слушаю… Слушаю! Алло, вас не слышно. Перезвоните, пожалуйста…

Все, она положила трубку. И Владимир Николаевич отбросил на стол свою…

* * *

Вера Михайловна и ее муж Сергей с недавних пор стали замечать, что ходят теперь не под руку, а за руку: так, как выходят на танцпол. А сейчас, в кабинете Мищенко, они и сидели так же, сами не замечая того, что держатся за руки. Светило стоял перед ними, уперев руки в стол, вид у него был торжественный, а взгляд – «свадебный», как у работника ЗАГСа.

Голос звучал тоже – почти торжественно…

– Ну, что ж! Вера Михайловна, Сергей Анатольевич! Объявляю вас будущими родителями! Не вижу оснований для отчаяния! Поверьте моему опыту! Прогноз самый позитивный.

Вера прижала свободную руку к груди, да и Сергей заметно заволновался.

Сан Саныч сделал было эффектную паузу, хотел сказать еще что-то, подходящее случаю, но передумал. Стал менее торжественным, сел на свой стульчик с прямой спинкой и продолжил без всякого пафоса:

– Вам, друзья, предстоит еще несколько месяцев комплексного лечения. Обоим. Но я в вас уверен. Более чем! Во-первых, вы выдержали испытание сальсой… Да-да, Вера Михайловна, все не так просто! Космонавтов, прежде чем в космос запустить в одном экипаже, еще и не так проверяют… А вы – молодцы: отлично работаете в паре!

Светило сделал паузу, посмотрел на супругов серьезно, без тени юмора. Он уважал их – без всяких шуток. Сочувствовал и от всей души желал счастья. Но сейчас было не до сантиментов и не до прочувствованных речей.

– А во-вторых… Вы молоды, здоровы… Красивы! Особенно, конечно, вы, Вера Михайловна! И настроены очень серьезно. Думаю, к процедуре ЭКО прибегать не придется. Все состоится естественным путем. Вот вам мой вердикт. А я за свои слова отвечаю: вот уже тридцать шесть лет!

Вера смотрела на врача почти влюбленными глазами:

– Сан Саныч… Скажите, а у вас дети есть?

На лице у Светила расцвела не довольная, а даже горделивая улыбка. Что ж, он имел право так улыбаться:

– Четверо. Уже внуку год, а младшему сыну, между прочим, три с половиной!

Восхищенная Вера Михайловна засмеялась и начала аплодировать – эта привычка появилась у нее тоже в танцевальном клубе. Светило, давно отметивший, что женщины с открытыми эмоциями, как правило, легче беременеют, улыбнулся Вере, встал и откланялся, как удачно выступивший артист:

– Да! Так-то!

А потом, сев на свое место, произнес уже совсем тепло и сердечно:

– Все у вас хорошо. А будет еще лучше. Обязательно. Будет.

* * *

…Спустя полгода Лена и Вася Петровские, сидя в маленькой комнате, которую выделили молодой семье Васины родители, смотрели на экране монитора любительский фильм. Смотрели не в первый и даже не в двадцать первый раз. И им не надоедало! Слава Богу, Котя, как они называли своего сына Константина, спал, наевшись Ленкиного молока, как сурок, и при нем можно было хоть в барабаны бить, не то, что кино смотреть.

Изображение поначалу скакало, как если бы этой камерой орудовал ниспровергатель стереотипов Ларс фон Триер. «Картинка» черно-белая, сбоку – буковки «REK» и цифры – год, число, время… За кадром царило какое-то веселое оживление, слышны были отдельные реплики… Но громче всех звучал голос «оператора» – им на проекте работал муж Лены:

– Блин, где тут запись? Ты не знаешь?

Дальше вступал второй молодой мужской голос. Он принадлежал, судя по изображению, обладателю огромных кроссовок, крупный план которых время от времени украшал прыгающий кадр:

– Да ты включил уже, вот лампочка светится… Хэндикам, старье…

Супруги Петровские покатывались со смеху…

Вася, тот, который говорил в кино, отвечал:

– Ну, что есть… Не до «3D», сам понимаешь…

Пока парни, ворча, разбирались с камерой, она работала: в перевернутой картинке видны были люди – мамы Васи и Лены, их однокурсники. Камера еще несколько раз переворачивалась в «умелых» руках оператора и его ассистента… В одном из таких перевернутых ракурсов стала видна Людмила Викторовна, стоявшая чуть поодаль, о чем-то оживленно беседовавшая с Васиной мамой. В руках у очень красивой Людмилы Викторовны красовался букет белых фрезий.

Откуда-то со стороны к ней вдруг подошел доктор Бобровский. Лена Петровская, как всегда в этот момент, вся обратилась в зрение, но…

Васька фон Триер снова качнул камерой, и картинка изменилась!..

Раздались ликующие возгласы, изображение еще раз перевернулось, как зеркало, повисшее на одном гвозде… И в этом опрокинутом кадре стало видно, как вся небольшая толпа срывается и устремляется куда-то в едином порыве.

Голос ассистента на этом фоне проговорил:

– Ладно, давай, папашка, иди сына встречай… Сам разберусь…

И вот только с этого момента картинка приобрела нормальный вид и цвет, и зрители, вместе с объективом видеокамеры, получили возможность наблюдать, как…

…из дверей вышла медсестричка со сверточком в голубом одеяльце, за ней – уже не очень кругленькая улыбающаяся Ленка, к которой тут же с поздравлениями и букетами бросились все. А Вася, кажется, готовый расплакаться, осторожно принял на руки сына…

Немного ворчливый голос ассистента по-прежнему перекрывал все остальные звуки:

– Может, обернетесь все-таки, а? Съемка же идет, историческая, между прочим! Семейная хроника!..

…В маленькой комнате в Бресте Лена и Вася целовались, забыв выключить свое кино. Сын Котька мирно спал…

* * *

Эпизод, не вошедший в семейную хронику Петровских, в жизни выглядел так.

Доктор Бобровский, волновавшийся в утро выписки Лены Петровской не меньше, чем свежеиспеченный отец семейства Васька, долго наблюдал из-за дверей за группой встречающих молодую мать. Среди них была и Мила, державшаяся в самом центре: с ней то разговаривала чья-то мама – то ли теща, то ли свекровь, то она смеялась со студентами, на тот момент – уже бывшими… Как к ней подступиться, не сильно привлекая к себе внимание, Владимир Николаевич не знал.

Но время шло, ребенка уже готовили к торжественной встрече с родственниками, и дальше стоять в засаде было нельзя.

Бобровский вышел из укрытия и с деловым видом направился к служебной лестнице. И, как будто он только что заметил Людмилу, остановился, сделав лицо приятно удивленным, а уж потом направился прямо к ней. Она тоже улыбалась, но не ему…

– Здравствуй, Мила.

Услышав имя, которым ее давным-давно никто не называл, Людмила Викторовна нахмурилась – чуть-чуть, лишь вертикальная морщинка между бровей появилась-исчезла:

– Ты?…

Он взъерошил волосы, стараясь держаться как обычно – «козырем», гордо расправил плечи. У Милы сжалось сердце: она поняла, что он по-настоящему взволнован. Поняла, что встреча не случайна. Что ему очень трудно сейчас. Все, все сразу поняла.

Володя спросил:

– Что, сильно изменился?

Мила внимательно, прищурив глаза, всматривалась в когда-то любимое лицо:

– Конечно, изменился. Наверное, изменился…

Это был их первый разговор спустя много-много лет. И не последний. Но это уже совсем другая история…