– Все. Я – к моим мамочкам. Как у тебя настроение? – спросила Вера и открыла дверцу машины. Вгляделась пристально в сосредоточенное лицо мужа и, не дождавшись ответа, заявила: – У меня – супер!

Заявка прозвучала уж очень категорично: как последнее предупреждение или рекомендация врача.

Стрельцов с улыбкой посмотрел на жизнерадостную Веру. С ней рядом подолгу грустить не удавалось. У Веры с первых их дней была одна хорошая привычка: стоило ему приуныть – жена тут как тут: растормошит, рассмешит, зацелует. А если и это не работало – принималась щекотать. Он всю жизнь очень боялся щекотки и начинал по-дурацки хихикать, если Вера донимала его этим простым своим методом, чтобы вывести из эмоционального ступора. Да еще и приговаривала: «А-а, боишься! Щекотки боятся только ревнивые… Отеллы всякие боятся, африканские вожди и каннибалы Берега Слоновой кости…» И от этой смешной ерунды, от этих ее хулиганских манипуляций он начинал смеяться…

– У меня тоже хорошее. Дай поцелую… Никуда бы тебя не отпускал…

Сергей поцеловал жену – душистую щеку, брови, хотел бы и глаза, и эти смеющиеся губы… Но губы и глаза нельзя: Верочка с утра уже накрашена. А как же: перед мамочками нужно «выглядеть»!

И Вера нежно погладила его по щеке:

– Все, побегу, Сережка… Бобровский с утра Наташу отпустил, а я ему не говорила, что мне самой надо анализы в клинике сдать. В общем, надо подстраховать подругу, а уже… – она бросила взгляд на часы, – ой, мамочки! Все, все, все, пока!..

И, еще раз оглянувшись, побежала в сторону крыльца.

* * *

Спустя буквально двадцать пять минут после приезда Веры раскрасневшаяся Наташа, уже в белом халате, быстрым модельным шагом шла по коридору в сторону ординаторской, по дороге здороваясь со всеми, кого видела. Бравая Прокофьевна домывала пол в сестринской, Света сидела на посту, сосредоточенно углубившись в журнал выдачи лекарств, прячущий детектив в мягкой обложке.

Прокофьевна проявила бдительность:

– Опаздываешь, Наташка Сергеевна.

– С разрешения начальства, – отмахнулась Наташа.

Прокофьевна покивала из вежливости, но ехидно улыбнулась:

– Вчера разрешал, сегодня забыл.

Наташа, уже поравнявшись со Светой, уточнила:

– В чем дело-то? Случилось что?

Света махнула рукой:

– Пришел ни свет ни заря. Ни тебя, ни Веры. Один в ординаторской сидел, как тигр в засаде. Вера Михайловна тоже опоздала на две минуты, так он ей выговор сделал на пустом месте. Что с ним такое сегодня…

Но отважную Наташу трудно было напугать выговором на пустом месте:

– Ух ты, выговор… Как страшно, – с этими словами она решительно поменяла направление и двинулась в кабинет Бобровского.

* * *

Уверенно постучав в дверь, Наташа вошла в кабинет завотделением, где Владимир Николаевич Бобровский сидел, задумчиво перелистывая какой-то иллюстрированный каталог-справочник импортных медпрепаратов, пестревших фотографиями людей, по виду которых можно было уверенно сказать: им медпрепараты ни к чему. Они здоровы и счастливы. И, скорее всего, богаты.

– Доброе утро, Владимир Николаевич, – максимально уважительно произнесла Наташа, отвлекая его от анализа каталога-справочника.

Но начальник, даже и ознакомившись с новинками зарубежной фармацевтики, кажется, упорно не хотел менять гнев на милость:

– Утро. Просто – утро, Наталья Сергеевна. Рабочее утро трудового дня.

Наташа заметила, что заведующий по-прежнему чем-то раздражен, но все еще не могла понять, почему. Не зная другого способа нормализовать его настроение, «включила» свое бронебойное кокетство:

– А что, позволю себе спросить, господин заведующий с самого рабочего утра делал в ординаторской?…

Красивое лицо Бобровского озарилось деланной улыбкой:

– А потому что кто-то из людей в белых халатах все-таки должен работать в отделении! Но, видимо, сегодня все решили устроить забастовку.

Наташа мельком глянула на часы:

– Извините за опоздание: я и так на такси ехала. Таксист даже решил, что я рожаю – так я его торопила: гони в Большой Роддом, гони, милый, не подведи!.. А он мне: я и так нарушаю… Еду, говорит, как дальтоник, не разбирая цветов… Типа, только не роди у меня здесь! А я говорю: ладно, не рожу, я, вообще-то, на работу еду, у меня начальник такой строгий, гони!.. У начальника характер сложный, а внешность прекрасная, глаза, улыбка… Да… Все при нем! Но вот память ни к черту, совсем плохая память: он меня вчера отпустил, а сегодня уже наверняка забыл…

Наташа «пересказывала» свои утренние приключения, прижимая руку к высокой груди, закатывая глаза – актерствовала вовсю. Бобровский покосился на народную артистку, уже начиная улыбаться краешком губ:

– Ну, разрешил задержаться… Так ты же еще и опоздала на пятнадцать минут…

Наталья Сергеевна мигом прекратила играть:

– На шесть.

Бобровский проигнорировал уточнение:

– А ты знаешь, что каждую минуту на Земле рождается 240 человек?

Тут уж Наташа засмеялась:

– Значит, я пропустила… что-то около полутора тысяч… Это я виновата, конечно.

– И ты виновата, и Веры не было. А вдруг проверка из Минздрава? Даже если из Горздрава, а?…

– А Вера Михайловна мне вчера говорила, что если и задержится, то буквально на пять минут. Она с утра была у врача. У вашего профессора, кстати. Так и ей, по слухам, досталось на орехи. И как нам теперь работать целый день? Ведь руки дрожат! Вот!

И Наташа женственно и драматично вытянула вперед красивые ручки. Они, разумеется, не дрожали, но тут Бобровский, наконец, что-то вспомнил и несколько даже стушевался:

– Вера… Да, Вера… Но Наталья, ведь ты каждый божий день опаздываешь! И что, тоже к врачу ходишь? Руки у нее дрожат…

Кокетливо глядя исподлобья, Наташа произнесла с придыханием:

– Ах, если бы к врачу… Есть у меня один врач знакомый… Но – увы!.. Не принимает! Ни-как!

Бобровский даже крякнул от смущения: понял, откуда ветер дует, и решил прекратить начальственный разнос:

– Так. Все. Разбор полетов окончен. Иди. За работу.

Но Наташку разве остановишь, когда она «на коне»:

– Я готова… Как всегда… – и вышла горделивой поступью победительницы.

– И, может, хватит уже опаздывать?… – плачущим голосом сказал ей вслед Бобровский. – И что я за начальник после этого? Тряпка!

Но его уже никто не слушал.

* * *

Соня, лежащая в Катиной палате возле окна, была просто «завернута» на составе всех продуктов, которые ей попадались. Она всегда читала все, что написано на упаковках мелкими буквами, считала (и небезосновательно), что там порой содержится очень важная информация. И покупала принципиальная Соня только то, что считала абсолютно безопасным для здоровья.

Вот и сейчас она сидела на кровати и внимательно изучала состав овсяного печенья, читая вслух:

– Ну, мука пшеничная, высший сорт, ладно… Маргарин, сахар-песок, меланж, молоко цельное сухое, соль поваренная пищевая, углеаммонийная соль, эмульгатор. Это что? Это зачем? Зачем здесь эмульгатор? Да и углеаммонийная соль – как-то несъедобно звучит. Химикат? Как удобрение…

Ответить ей на поставленные вопросы никто из двоих ее подруг по палате не успел, потому что в этот момент из коридора послышался голос Елены Прокофьевны, развозившей по палатам продуктовые передачи от заботливых родных и близких.

* * *

…День, не задавшийся с утра, продолжился, однако, просто отлично: не было еще и десяти часов утра, когда дверь ординаторской широко распахнулась и в нее, с лукавой улыбкой на милом старушечьем лице, широкой, праздничной поступью вошла санитарка Елена Прокофьевна. В руках у нее приятно тяжелела большая корзина, полная всякой домашней снеди. Яркие поздние яблоки, банка клубничного варенья и банка с огурцами, бодро торчащая деревенская колбаска, обольстительно желтеющий край домашнего сыра – и это только то, что было видно, а что еще скрывалось за плотным плетением из золотистой лозы… Довершала это гастрономическое буйство бутылка с прозрачной жидкостью с длинной травинкой внутри, известной в народе как «зубровка», что не оставляло никаких сомнений по поводу природы и назначения напитка.

– Вот! – без лишних слов водрузила Прокофьевна свою вкусную ношу на стол, за которым обычно все пили чай.

Вера Михайловна и Наташа, по-сестрински делившие истории болезни вновь поступивших, в один голос спросили:

– Что это?

Прокофьевна вместо ответа сначала принюхалась, закатила глаза:

– На можжевельнике коптили… И чесночком пахнет… Это вам передали. Я тоже говорю: почему в корзине? Не положено! А он говорит: у пакета ручки оторвались. И еще говорит, про травку-то: «А это букет такой! Типа икебана!»

Врачи переглянулись с улыбкой. Вера Михайловна задумчиво понюхала источающую невероятный дух колбаску:

– А кто это такой оригинал? Не японец, случайно?

Прокофьевна с чувством исполненного долга уже повернулась к двери, готовясь пуститься в долгий путь по палатам:

– Да нормальный мужик вроде, наш. Веселый такой. Да там и записка есть.

Наташа осторожно вытащила сорокаградусную «икебану», а под ней, действительно, лежала открытка.

Вера Михайловна с улыбкой склонилась к яркой открытке, которую держала в руках Наташа, и прочитала вслух:

– «Спасибо за нашу Катю. Бусел». Что-то неразборчиво: то ли за Катю Бусел спасибо, то ли за Катю, точка, Бусел…

Наташа задумчиво повторила:

– Бусел… Может, он в гинекологию нес?

Вера Михайловна спросила у санитарки:

– Елена Прокофьевна, а это точно нам?

Прокофьевна, похоже, немного обиделась:

– Когда это я кому-то не тому, кому надо, передачу вручила? Ну, да. Мужчина этот говорит: «Вот, передайте в патологию, врачу». Я говорю: «Кому? Вере Михайловне или Наталье Сергеевне?» Он говорит: «Вот-вот, Вере… Сергеевне, Наталье тоже… Михайловне… им и передайте…» Ладно, пойду, я еще не все по палатам развезла…

Наташа задумчиво повертела открытку в руках:

– Спасибо, конечно, но вот Бусел – какая-то фамилия незнакомая. Нет такой в отделении.

Потом ее мысли потекли в другое русло:

– А мне папа в детстве принесет конфетку с работы и скажет: «От Зайца!» Я верила… А тут Бусел прилетел с подарками.

Вера Михайловна выбрала себе яблочко и пошла мыть его к умывальнику в углу ординаторской:

– Ну, что ж, ладно, спасибо неизвестному Буслу. Только я и правда что-то не припомню, чтобы у нас в отделении лежала мамочка Катя по фамилии Бусел… Если «спасибо», значит, ее выписали уже?

Наташа, вслед за подругой выбрав себе маленькое крепкое яблочко, с веселой улыбкой подтвердила:

– Да, не было. А вот Павлова есть Катя, есть Катя Спиридович. Да ладно! Даритель пожелал остаться неизвестным. А бусел, кстати, это же – аист. У нас тут аисты днем и ночью кружат!.. На бреющем полете… Давай холостяку нашему половину отгрузим. Как подумаю, чем он питается, разведенец несчастный… Деклассированный, в сущности, элемент… Потому и злой. Набери его, деспота. Пусть зайдет.

– Ладно, – кивнула добрая Вера, – отгрузим разведенному деспоту.

* * *

А по больничному коридору с тихим скрипом ехала дальше тележка с передачами для женщин, лежащих на сохранении. Прокофьевна заглядывала в каждую палату и выкрикивала имена. Подойдя к четвертой палате, громко позвала:

– Павлова Катерина! Принимай!

Мамочка Павлова подошла к старушке и приняла пакет, плотно набитый какими-то баночками и свертками: на самом верху лежал завернутый в чистое полотенце деревенский сдобный каравай, рядом – дивно сохранившиеся, будто только снятые, налитые яблочки; клинковый сыр домашнего изготовления уютно располагался по соседству с колечком деревенской колбаски…

– Ну, дядя Петя дает… Вот, в другое время, знаете, как я бы это назвала? Вернее, как он сам это называет? Закуска! – выкладывая продукты на стол, рассказывала она соседкам по палате. – Деревенская родня, это, девочки, просто клад! Сейчас мы эти дары природы помоем, порежем… Ой, как пахнет… Девочки, а у меня, кажется, ножа нет, дайте кто-нибудь…

Одна из ее соседок по палате, молодая женщина Ксения, полезла в тумбочку за ножиком, но в это время зазвонил Катин телефон. Катя глянула на высветившийся номер, отвлеклась от даров родни и природы и сказала в трубку серьезным, официальным голосом:

– Да, Вадим Леонидович, здравствуйте. Нет, меня на две недели госпитализировали. Думаю, что мы все нормально успеваем: восьмая и девятая главы у вас особых нареканий, как я поняла, не вызвали. А над десятой я еще поработаю. Да, название предлагаю конкретизировать. Вот так, наверное, будет лучше: «Инициирование детонации при горении газовых смесей в трубах с пористым наполнением и при дифракции волн горения». Ну, что еще… Список ваших замечаний у меня с собой, я уже просмотрела. Есть мысли. Да… Спасибо большое, постараюсь. До свидания.

…Катя Павлова с первого взгляда казалась почти анекдотической «блондинкой». Да она и была очень светлой шатенкой, – рафинированная городская жительница, хрупкая, животик аккуратный, французский маникюр. Закончив разговор, она машинально поправила загнувшееся одеяло и только тут заметила, что Ксения протягивает ей ножик и смотрит на нее с почти священным ужасом.

– Вот это да… Кать, а про что это ты… Вот детонация… рефракция… Это про что?

Катя беззаботно махнула рукой:

– Это термодинамика… Перевести на простой язык не очень получится: там терминология такая специальная… Но дело, в общем, житейское: исследование оптимальных условий процесса зажигания для более эффективного сгорания топлива в системах…

Ксения помотала головой:

– Ну, ты профессор! А я только отдельные слова поняла: топливо, сгорание, зажигание…

Катя кивнула с улыбкой:

– Ну, так ты самые главные слова поняла. Я же говорю, дело житейское, – разговаривая с Ксенией, Катя успела разобраться с дядькиной передачей. Помыла под краном румяные яблочки, разнесла их мамочкам:

– Угощайтесь, девочки. Вот что значит, на деревенском чердаке хранились: как вчера с дерева… А я не профессор, я кандидат наук. Буду доктор, если все нормально будет.

* * *

А в это время доктор Бобровский шел по коридору в сопровождении своих интернов – Саши Сосновского и Леры Кошелевой. Недалеко от ординаторской Владимир Николаевич остановился и обратился к интернам:

– Так, коллеги, ждите меня в процедурном кабинете. Ознакомьтесь с документацией, внимательно изучите истории болезни. Через десять минут начнем.

Он не успел дойти до ординаторской, как из дверей вышла, направляясь к нему походкой молодой тигрицы на охоте, Наташа. Улыбнулась, как всегда, без тени робости – одна лишь радость на лице да чертики в голубых глазах:

– Ой, Владимир Николаевич, а я за вами. Вы как почувствовали, что я вас пошла искать… На ловца и зверь…

Только Наташа, не ведавшая смущения, да и про субординацию вспоминавшая только в случае острейшей необходимости, могла вот так запросто кокетничать со своим непосредственным руководителем на виду у интернов. Но вот этот самый руководитель не имел ни малейшего желания поощрять ее мелкое хулиганство на… хм… сексуальной почве. Поэтому сдвинул брови («Господи ты, Боже мой…» – подумала Наташа, с нежностью глядя в любимое лицо) и сказал сурово:

– Вера Михайловна звонила: что там у вас такое неотложное?

Эта напускная суровость Наташу не испугала: напротив, она моментально поняла – а ведь Бобровский, пожалуй, еще не забыл про их несостоявшийся ужин с волшебными Таниными пирожками. Возможно, жалеет…

– На словах не расскажешь, – проворковала Наташа, максимально приблизившись к уху завотделением, так, что на Бобровского повеяло ее теплыми духами «Жадор», – но, в общем, неотложное. Цито! В смысле, скоропортящееся.

– Вы меня пугаете, Наталья Сергеевна.

Все, оттаял! И Наташку «понесло»…

– А вас можно напугать, Владимир Николаевич? Вот не знала!

Тот, шаг за шагом продвигаясь к ординаторской, поддерживал куртуазный разговор почти нехотя, на автомате:

– Меня можно напугать, Наташа. Еще как…

Наташа шла рядом, намеренно тормозя: в ординаторской Верочка, может, и Таня заскочила, при них с Бобровским даже кокетничать неинтересно: он отвлекается, рассеивает внимание по сторонам…

– Ну чем, Владимир Николаевич? Откройте секрет. Я хоть попытаюсь…

Пришла пора Бобровскому развлекаться на всю катушку:

– Ну, например… Весь наш медперсонал – ты, Вера, Таня, Света – ляжет на сохранение… сюда же… И родит в один день! А? Не страшно, скажешь? То-то. Чего у вас там, внеплановые роды?

Все, уже некуда отступать – вот дверь. Наташа толкнула ее, открывая дорогу Бобровскому:

– Внеплановый сюрприз…

Они привычно пикировались, перекидываясь намеками и подколками, и, конечно, не заметили, какими глазами посмотрел на Наташу высокий симпатичный интерн Саша Сосновский, прежде чем уйти в процедурный кабинет…

Наташа картинно вытянула правую руку прямо перед Бобровским:

– Прошу!..

* * *

А Вера Михайловна наносила последний штрих на «икебану»… Вся корзинка от Бусла по-братски была поделена на части, а яблоки стояли в вазе на столе. Бобровский даже глаза притворно прикрыл от ослепительной картины:

– Добрые самаритяне про День медицинского работника неожиданно вспомнили, чуть ли не полгода спустя? Как бы поздновато уже. Или с ваших дачных угодий урожай?

Наташа полюбовалась маникюром:

– У меня на даче только цветы растут. Сами по себе.

Бобровский вспомнил:

– Моя мама тоже насадила целую альпийскую горку.

Вера Михайловна протянула аккуратно упакованную корзинку:

– В общем, это вам, Владимир Николаевич. За то, что мы вас любим и уважаем…

Завотделением не стал отнекиваться:

– Принимаю с благодарностью… Вот, с утра погонял, глядишь – сделали правильные выводы. О-о, кабачок знатный! Кабак! Беру! Яблоки-то какие, селекционные прямо! А помните, девушки, в древней Греции республиканский конкурс красоты проводили. Мисс… Пардон, миссис Троя, кажется? С призовым фондом в виде яблока!

Вера Михайловна усмехнулась, сложив руки на груди:

– Все-таки заметно, Владимир Николаевич, что ваши познания в греческой мифологии базируются на кроссвордах в пятничных газетах. Прекрасная Елена была не «миссис Троя», а «миссис Спарта». А конкурс устроили три богини – Афина, Афродита и Артемида. Судил девушек Парис. Приз достался Афродите, за это она и внушила Прекрасной Елене любовь к Парису…

– Ну, а тут две богини!.. – нимало не смутился Бобровский. – Прекрасная Вера и прекрасная Наташа! В общем, яблок мне не надо, это вам! Ладно, я пошел. У меня интерны простаивают. Спасибо!.. Корзинку спрячьте в шкаф, вечером домой завезу. Черт, помимо водки есть грешно…

– А там кое-что есть, в тему! – Наташа лихо подмигнула Бобровскому.

Тот погрозил ей пальцем:

– Не время, товарищ!.. Пойду. Уже ушел.

Наташа вздохнула вслед:

– Ну, ты слышала? Товарищ я…

Вера приобняла ее за плечи:

– Ну, чего ты, хватит уже…

Наташа приосанилась, несколько принужденно-бодро проговорила:

– Сердцу ведь не прикажешь: а ну, молчать! И не стучать!.. Конечно, он мне нравится. Очень…

Вера заглянула ей в глаза:

– Нравится?…

Подруга первой отвела глаза:

– Да люблю я его.

* * *

…Кто-то раздражается от разнообразных звуков, которые бывают при отделке квартир нового дома. Но только не Сергей Стрельцов. В высотном доме, который строил трест Сергея, была и их с Верой квартира. И уже сейчас на разных этажах «раздавался топор дровосека».

«Скоро-скоро и я постучу, и я посверлю», – с удовольствием подумал Стрельцов, открывая дверь.

С высоты двенадцатого этажа – прекрасный вид. Полюбовавшись на далекие новостройки, Сергей глянул вниз. Дом еще не был сдан – не все жильцы подписали «протокол разногласий», а внизу уже смонтировали детскую площадку – яркие новенькие горки, грибки, песочницы, лестницы… Правда, фиолетовый цвет грибков неприятно удивил Стрельцова: ну что еще за сатанинский гриб? «Пере крашу, – решил он, – переедем и лично перекрашу».

Сергей стоял, смотрел по сторонам и невольно улыбался своим мыслям…

* * *

Катиной соседке по палате Ксении было не больше двадцати пяти, но выглядела она еще моложе. Она не производила впечатления совсем уж девчонки, но что-то детское все еще проглядывало в ее лице, слышалось в ее голосе…

– Молодец ты, Катя. А я теперь уже и не знаю, когда в институт поступлю. Хотела после техникума на заочное в «пед» поступить… Я воспитательница в детском саду. Да вот… У меня старшая в этом году в полиграфический колледж поступает. Двух студенток в семье не потянем…

После этих слов в палате повисла минута молчания, и все внимание соседок переключилось на эту мамочку, Ксению.

Катя, уже укусившая свое яблоко, от такой неожиданной заявки даже начала кашлять – яблоко попало не в то горло:

– Что-что? Старшая? А ей сколько?

– Пятнадцать, – с гордостью сказала Ксения. – Да вы не удивляйтесь, я ведь многодетная мать. У нас уже трое, вот – ждем четвертого.

Оправившиеся от первого удивления женщины начали почти кричать на разные голоса:

– Да ты что, ударница? Это как – двойня, что ли? Почему дочке пятнадцать, ты во сколько же ее родила, в первом классе, что ли? А тебе самой сколько?

Рациональная Катя спокойно спросила:

– Наверное, у твоего мужа… от первого брака была вот эта девочка, дочь… Или даже двое детей, да?

Выслушав это вполне правдоподобное предположение, Ксения все-таки отрицательно покачала головой:

– Нет, по-другому все… Нашему Витальке пять, а девочкам, Соне и Юле, – десять и пятнадцать. Это вообще-то сестры моего мужа, Ванечки.

Катя, пожалуй, первая поняла, в чем дело. Поняла, что с родителями Вани что-то случилось. Но что? Умерли? Лишены родительских прав? И почему Ксения…

А Ксения рассказывала дальше:

– Ему, как и мне, 24. И не был он ни на ком женат раньше, только на мне. Мы и поженились-то в восемнадцать.

* * *

…Ксения часто вспоминала тот день. Когда она слышала, как кто-то говорит о счастье, она примеряла это слово, это ощущение к себе. И всегда вспоминала тот день. Сама удивлялась: почему не свою свадьбу, не день рождения первенца, а именно этот, в общем-то, ничем не примечательный вторник она вспоминала. Может, потому что такое полное ощущение счастья и покоя больше никогда не повторилось.

…Был тихий летний день. С утра переделав все хозяйственные дела, они со свекровью сидели во дворе их большого общего дома, готовились к обеду: муж и свекор всегда приходили обедать домой.

Свекровь, совсем еще не старая, круглолицая женщина, сидела за широким деревянным столом под большим деревом, чистила картошку. Где-то из глубины двора слышались девичьи голоса, смех… Ксения сидела рядом со свекровью в легком сарафанчике, босая, шлепанцы лежали рядом в траве, и немножко помогала ей – резала картошку напополам и бросала в большую, чтобы хватило на всю их семью, кастрюлю. В коляске, стоящей под раскидистой яблоней, лежал младенец Виталька, раскинувший ручки во сне… Ксения подошла к сыну, наклонилась, поцеловала маленькую ручку, повернутую ладошкой вверх. Сынок почувствовал, пошевелил длинными пальчиками, но не проснулся.

Пели птицы, стрекотали кузнечики. Солнце стояло в зените.

Свекровь сказала вполголоса:

– Доча, пойди глянь, сколько там натикало! – а потом увидела, с какой нежностью юная мать смотрит на своего сыночка, и сказала: – Сама схожу. Еще Соню за хлебом послать надо.

Ксения стояла возле коляски в кружевной тени от дерева и чувствовала, как молоко прибывает в груди. И все в ее маленьком мире было прекрасно – «сыночка-косыночка», добрые люди, ставшие ее семьей, теплый дом. Счастье, как молоко, переполняло ее грудь…

* * *

«Многодетная» Ксения сидела на своей кровати, перебирая поясок халата: воспоминания были такие яркие, как будто это было вчера:

– Ванина мама, конечно, сразу не хотела, чтобы мы женились: рано, мол, и ладно бы еще – один новый горшок в дом покупать, а тут сразу два… Ну, на беременность мою, с намеком… Конечно, рановато. Но я как узнала, что у меня маленький будет, сразу Ване сказала: хочешь – поженимся, не хочешь – сама воспитаю, я сильная, хоть троих одна воспитаю!

Женщины внимательно слушали.

Ксения улыбнулась:

– Нет, потом свекровь смирилась, конечно: ну, куда деваться? Люди-то они очень хорошие… были… Ваня у меня первый: он ей, видно, про это сказал, чтобы она не сомневалась. Она шутила потом еще: «Тогда на одном Виталике не останавливайтесь, раз тебя на троих хватит. Пока хватает – рожай, вырастим…» А потом это все вот и случилось… Как в воду глядела – трое у нас. А теперь и четвертый будет…

Молодая женщина вздохнула и, как на исповеди, прижала руки к груди:

– Знаете… Я в Бога верю. В церковь хожу не часто, но хожу иногда. А сейчас-то особо и некогда… Не в этом дело. Это он не мне такую судьбу… решил. И даже не Ванечке моему. Это он свекрови меня дал.

Ксения посмотрела на подруг по палате, но по их лицам увидела, что они не совсем ее поняли. Тогда она объяснила:

– Хорошо, что она поняла, какая я на самом деле, что мне можно доверять. Я думаю, если она видит нас… Она спокойна. Так вот и живу.

Катя спросила:

– Ты из верующей семьи?

Ксения пожала плечами, посмотрела какое-то время в сторону:

– Да как тебе сказать? После всего, что с нами случилось, я думаю, любой бы поверил…

* * *

…Ксения снова вернулась в тот солнечный летний день, в тот зеленый кружевной сад. Услышала, как жужжат мухи, а где-то, в конце деревни, заполошно лает собака. Младенец повернулся в коляске, по-другому раскинул ручки. Ксения покачала коляску локтем. Последняя разрезанная картошка упала в кастрюлю с водой. Свекровь вышла на крыльцо, вытирая руки чистым полотенцем. Посмотрела на Ксению, на малыша и улыбнулась – так улыбаются только очень родным людям. Невдалеке послышался шум колес и гудок проходящего поезда…

* * *

– Они поехали с отцом в райцентр, на машине. За деревней, прямо на выезде, железная дорога. Вот… Они на переезде застряли: мотор заглох. А товарняк как шел, так и пошел…

Ксения замолчала, и никто не произнес ни слова. Соня достала из пакетика бумажный носовой платок и, забыв прочитать состав на упаковке, вытерла слезы…

Катя тоже не сразу подключилась к разговору:

– И вам отдали детей? Под опеку?

Ксения отрицательно покачала головой:

– Сначала нам предложили оформить их в интернат. Типа, по выходным будете забирать домой… А мы с Ваней решили: нет, надо удочерять, имеем право. Прошли все инстанции, сколько характеристик всяких, справок оформили. Нам пошли навстречу.

Ксения помолчала.

– Девочки большие, они меня мамой, конечно, не зовут. Да и брата не звать же им папой. Но это ведь не важно… Мы вместе, у нас есть дом, мы семья. Вот и все.

Всем женщинам стало грустно, но ясное лицо Ксении возвратило им хорошее настроение. Что-то было в этой девочке-маме такое, что думать хотелось только о хорошем.

Катя подумала про себя: «Меня тут профессором назвали, такая я вся из себя умная, такая амбициозная… А Ксении продолжить учебу вряд ли удастся. Да только она сама, кого хочешь, может научить – жизни, терпению, любви…»

Ей так хотелось найти для Ксении какие-то особенные слова. Но все эти слова казались лишними, стоило взглянуть на ее ясный лоб и прямой пробор в волосах, на тонкие и сильные руки, привыкшие к работе. Да, все особые слова прозвучали бы фальшивой нотой рядом с этой девочкой.

В дверь заглянула медсестра Света:

– Девушки, про уколы не забываем!

– Ну что? На выход! – организовала свой маленький отряд Катя, и мамочки дружно направились в процедурный кабинет… Выходя из палаты, Катя дождалась Ксению и ласково, как младшую сестру, обняла ее за плечи, а Ксения подняла на нее свои смеющиеся глаза. И слова не понадобились.

* * *

Денек судя по всему весь должен был пройти под знаком сюрпризов, потому что ближе к обеду во двор больницы въехал белоснежный лимузин, пышно украшенный шариками и цветами. Стоящий у окна чей-то муж даже присвистнул от удивления:

– Во дают!

Из лимузина дружно вывалились нарядные и веселые, с подарочными пакетами, бутылками шампанского и цветами, но все же немного нервные, встревоженные гости… Вылез жених и бережно достал из машины невесту и быстро набросил ей на плечи легкую шубку.

Невеста была буквально на сносях, но одета в прелестное белоснежное платье с завышенной талией, которое и не думало скрывать очень приличный срок…

Гости, как птичий базар, шумели на весь больничный двор, всячески ободряя и утешая молодоженов. Жених с некоторым усилием поднял невесту на руки и потащил ее в приемный покой. Длинная фата празднично колыхалась на ветру… Кто-то из гостей открыл дверь приемного отделения, остальная «группа поддержки» проследовала за женихом и невестой…

Когда свадебная процессия завалилась в приемный покой, вызывая немалое оживление в рядах ожидающих приема мамок с родственниками, веселый папашка у окна приветственно прокричал:

– Горько!

Жених бросил на него быстрый взгляд и со смущенно-озабоченной улыбкой ответил:

– Спасибо! В смысле… Кажется, началось уже…

Веселый папашка с пониманием кивнул:

– Ну, ясно! Вноси! Невеста… или жена уже?

Невеста смущенно подала голос:

– Жена… – и оттопырила пальчики руки, которой обнимала мужа за шею. Новенькое колечко сияло на весь приемный покой.

Жених, которому было явно тяжело держать в руках свое семейное счастье, добавил:

– Успели с ЗАГСом! – и толкнул дверь в смотровую… откуда тут же донесся дружный неконтролируемый смех врачей…

Мужчина, по виду старший среди гостей, с виднеющейся в распахнутое кашемировое пальто традиционной перевязью «Сват» через плечо и явной повадкой кадрового военного, обращаясь к своей группе, зычно произнес:

– Ну что, товарищи гости, родственники и сочувствующие? Кого оставляем для координации действий? Добровольцы есть?

Свидетель в нарядной перевязи героически шагнул вперед, крепко держа за руку хорошенькую и тоже «перевязанную» свидетельницу.

Сват, сделав начальственный жест, отрицательно покачал головой:

– Нет, ребята. Вы нам там нужны. Как свидетели! Кто целоваться-то будет? Невеста по уважительной причине на свадьбе присутствовать не может. Жених пока тоже выведен из строя. Вот вы и будете… замещать.

Ребята озорно и смущенно переглянулись. Какая-то женщина средних лет по-школьному подняла руку:

– Вадим Диамарович, можно я останусь!

Сват поощрительно кивнул доброволице:

– Отлично! Тетя невесты остается для решения текущих оргвопросов. А мы, товарищи, в ресторан! Организованно продолжаем праздновать наше большое семейное событие!

Папашка-балагур у окна бросил еще одну реплику:

– Или два!..

Старший в группе гостей кивнул ему в ответ с неожиданно застенчивой улыбкой и развел руками:

– Не исключено! Дело-то житейское!..

И вся веселая процессия удалилась из приемного покоя. Лимузин, празднично погудев на прощание, уехал… В приемном покое постепенно воцарилась тишина. Но нет-нет, да кто-то из сидящих снова улыбался, глядя на забытый кем-то из гостей на подоконнике завернутый в целлофан букет…

* * *

…Прораб Андрей Петрович Капустин, по прозвищу «Ядерна Кочерыжка» и муж Веры Михайловны Сергей Анатольевич Стрельцов, задрав головы, смотрели на отстроенный дом, готовый к госприемке.

Сергей первым вынес оценку:

– Красиво.

Капустин покивал, а потом вдруг неожиданно и смачно плюнул на асфальт.

– Мне эта красота… вот! – резанул себя ладонью по горлу. – Все, Анатольевич! Вот отстреляемся, список претензий закроем – и все, детсад строить. Триста сорок первый, типовой. А то, блин… как в том анекдоте: работа-то хорошая, если бы еще не новоселы…

Сергей похлопал Капустина по плечу:

– Садик – это хорошо, Петрович. Это правильно.

Капустин покосился на Стрельцова: шутит или как? Вроде не шутит.

– Во-во! Садик! Или баню. По плану, по-моему, еще баня есть.

– По плану у нас – садик. Я тебе точно, Петрович, говорю, – улыбнулся Сергей. Хмыкнул и Петрович:

– Ну, Анатольич, ты – начальство, тебе видней, – не стал спорить прораб. Задрав голову, снова осмотрел каркасно-монолитную громадину, которую знал как свои пять пальцев, потому что не было практически места в этом доме, которого он не коснулся бы так или иначе. Петрович хотел в сердцах еще раз плюнуть, вспомнив все производственные приключения, с этим домом связанные. Но… Стены радовали глаз продуманностью линий, огромные окна сияли, соперничая в блеске с металлической фурнитурой, этажи уносились вверх, утверждая оптимистическую концепцию современной городской архитектуры. В общем, плевать прораб передумал и сказал:

– Да, хорошо сработали. Прямо… – Петрович поискал подходящее цензурное слово, чтобы передать свое впечатление. Нашел нецензурное, но споткнулся, прежде чем его употребить.

– Красиво, – подсказал Сергей, как-то прочувствовав внутренние искания прораба.

– Ну да, – потер под носом Ядерна Кочерыжка, – типа того.

* * *

День сюрпризов продолжился, когда в ординаторскую зашла Наталья Сергеевна, со странным выражением лица читающая на ходу какую-то бумажку. Молча подошла она к своему столу, все так же молча села… Долгое молчание для Наташи в принципе было не характерно, поэтому серьезная и сосредоточенная Вера Михайловна отвлеклась от своей вечной каллиграфии на страницах историй болезни, присмотрелась к подруге и спросила:

– Наталья, отомри. У тебя такой вид, как будто ты миллион долларов в лотерею выиграла… Или проиграла.

Наташа все с тем же выражением лица подняла на Веру глаза, медленно отрицательно покачала головой и сказала:

– Нет, это не лотерея… Ты вот послушай:

– И главное, – таинственным голосом произнесла Наташа, – вот, взгляни…

Настала очередь Вере Михайловне поднимать брови:

– Что-что?… Кто это идет, в тебя влюбленный? – Вера встала и подошла к Наташе. Над лирическими строками виднелось посвящение: «Н. Б.».

– Откуда это у тебя?

Та рассмеялась с радостной растерянностью:

– В истории болезни нашла, в Шапочкиной.

Вера Михайловна посмотрела на Наташу недоверчиво:

– А туда кто положил? Не Шапочкина же?

Наташа развеселилась еще больше:

– Ума не приложу!

Вера посмотрела в потолок, что-то прикидывая. Обернулась к Наташе:

– А ты приложи, ум-то. У нас тут не густо с таинственными незнакомцами. Тем более, с поэтами. А стихи душевные, даже если кто-то из интернета скачал.

Наташа почувствовала минутное разочарование:

– Думаешь, списал, да? В интернете?… Ну, может быть… Да кто списал-то, вот что мне интересно! Так. Владимир Николаевич Бобровский не в счет… Как ни печально мне это признавать…

Наталья Сергеевна вздохнула.

– Кто же еще у нас способен на большое светлое чувство… Чтобы вот так, знать тебя и любить тайно… Андрей Анатольевич? – подсказала Вера.

Наташа захохотала, как филин: настолько нелепым показалось ей это предположение:

– Не смеши ты меня! Он давно и безнадежно женат. И вообще… С чего бы?…

– Да уж, – согласилась Вера, вспомнив, что Быстров пару раз пытался всерьез приударить за ней самой: она была очень даже в его вкусе, – да и на поэта наш начмед совсем не тянет. У него одна рифма «служебная-докладная-нецелесообразная-дисциплинарная».

– Еще «объяснительная», – добавила Наташа. Аккуратно сложила листок и положила его в нагрудный карманчик. – Так, неважно, кто, важно – что! Мне первый раз посвящены стихи, и они мне очень нравятся. Спасибо, неизвестный друг и поклонник! Я поднимусь в родзал, там моя мамочка Семенова сейчас рожает.

И Наташа, полюбовавшись на свое отражение в зеркале, вышла из ординаторской, красивая, сияющая, как невеста. Вера улыбнулась ей вслед…

* * *

Очень нарядно для больницы одетая, увешанная золотыми побрякушками и ярко накрашенная хорошенькая мамочка ходила по коридору и разговаривала по телефону. Ее нежный, немножко в нос голос звучал в больничной тишине громко, почти вызывающе. Ей было явно все равно, услышит ее кто-то, кроме невидимого собеседника, или нет:

– Ну, пару дней я в этом колхозе полежу. Но не больше. Разговоры тупые, одно и то же, телевизор в палату взять не разрешили, читать невозможно – свет в девять вечера выключают… Постель – можешь себе представить, туалет, естественно, в палате, тоже на четверых, и это что – комфорт? Напрягу своего, пусть думает. Без вариантов.

Ее собеседника или собеседницы не было слышно, но Вероника, так звали мамочку, вдруг капризно вскинулась, заговорив еще громче:

– А при чем тут другие? Я же – не другие. Есть еще и платные палаты, повышенной комфортности! Есть, в конце концов, личный врач. Ну, если нет, так надо обеспечить, заинтересовать как-то. Кого-то. Почему это меня должно беспокоить! Я – рожаю. Все! Я тебе рожаю, а ты мне обеспечь условия! Ну что, я не права?

По коридору, как всегда, деловито шла санитарка Елена Прокофьевна, неся в одной руке пульверизатор с дезинфектором, в другой – пучок тряпок. Покосилась на манерную мамочку. Та на нее тоже взглянула мельком, но почему-то раздраженно… Прокофьевна улыбнулась хорошенькой, с длинными, как у леди Годивы, белокурыми волосами молодой женщине:

– Ты чего, дочка, такая сердитая? Чего кричишь? Тихий час… Девушки спят. Шла бы и ты поспала.

Мамочка, не отнимая трубку от уха, резко ответила старушке:

– Не делайте мне замечаний!.. Это я не тебе. Так, младший обслуживающий персонал…

Изумленная Прокофьевна приподняла брови и еле заметно кивнула: ну да, персонал я тут… обслуживающий. Только не младший, а самый старший: скоро уж семьдесят годков по темечку стукнет.

С Прокофьевной в отделении никто так не разговаривал. Ее здесь любили… Когда друг за другом пришли в отделение совсем молоденькие врачи (не врачи, а врачики, врачата – Верочка Стрельцова и Наташа Бондарева), Прокофьевна им за все про все была и мамой, и бабушкой, и нянькой. Что одна, что вторая – девчонки золотые. Работы не боялись, учиться не стеснялись, да и спрашивать совета у нее, медсестры, не гнушались. Еще бы: Прокофьевна такую жизненную и медицинскую школу прошла, что в ней год за три считаться может… Она ведь и на войне побывала, но не на той, совсем далекой: в военный год она сама родилась. На близкой, но чужой войне: судьба застала ее в самом эпицентре военных действий. Приехала к родственникам отдохнуть на теплом берегу, а тут и началось. Эвакуироваться сразу не удалось. Тут-то профессия не просто пригодилась – понадобилась. А когда, наконец, вернулась с чужбины, пошла работать сюда, где рожают, а не убивают…

Руки работу и сейчас помнили, а вот глаза стали подводить. Теперь уборкой заведовала Елена Прокофьевна. И тут свое дело знала…

Только ведь не будешь все это выкладывать молоденькой грубиянке в бриллиантовой мишуре, нарядной, как новогодняя елка…

Прокофьевна тщательно обтирала ручки дверей, а надменная мамочка продолжала вещать, ничуть не убавляя громкость:

– Токсикоз у меня… На все! И на мужа тоже… Да не могу дозвониться до него… Недоступен что-то. Может, на переговорах… Вот на тебя все это сбросила… Ну, ничего, я своего часа дождусь!.. Я ему устрою бег в мешках с подарками! Он у меня попрыгает под окном, олигарх хренов! Пусть только явится!..

Вероника остановилась у окна, гневно вперив взгляд в окно. А за окном искрился свежей радостью морозный ясный день, бодро шагали по своим делам люди, нахваливали друг другу прекрасную погоду сытые больничные голуби…

* * *

Это только на первый взгляд кажется, что мамочки в палатах ничего не делают. На самом деле они постоянно ужасно заняты. Кто-то проходит процедуры, важность которых даже сомнению не подлежит. Кто-то внимательно вчитывается в разнообразные и разножанровые печатные строки: информация – это сила! А кто-то стоит у окна, пробуя деревенские деликатесы и заочно развивая органолептические навыки у своих будущих детей…

Катя Павлова нарезала клинковый сыр и предложила его Ксении со словами:

– Угощайся, кальций в чистом виде, ребеночку полезно. Соня, возьми кусочек – тут ни одного «Е» нет, и соль исключительно поваренная… У моей тети Гали детей целых пятеро, так что о вкусной и здоровой пище она сама может книгу написать. Некогда только… А фамилия у них, знаете, какая? Бусел. Ой, девочки, если бы не эта банда Буслов, меня бы сейчас тут, с вами, наверное, не было…

И Катя неожиданно, вспомнив что-то, заразительно рассмеялась…

* * *

Катя и ее муж Кирилл пришли домой, неся на локте свою верхнюю одежду: весна была в разгаре, в плащах и куртках становилось жарко… Первой, кто встретил вошедших в элегантно обставленной городской прихожей, была крохотная кривоногая собачонка в розовом банте на хохолке, в ожерелье на шее, вся дрожавшая от счастья, издававшая радостный пронзительный визг.

Катя, поспешно повесив плащ на вешалку, бросилась к нервной собачонке:

– Жуженька, доченька! Твоя мама пришла и что тебе принесла… Посмотри-посмотри, что принесла… Какую игрушечку принесла…

Катя полезла в сумку за сушеным собачьим «бантиком» для точки зубов. Жужа сморщила нос, бантик взяла, но эмоции перехлестывали, бантик упал, и она продолжала верещать довольно противным голосом…

Откуда-то из глубины квартиры вышла Катина мама, ухоженная стройная женщина предпенсионного возраста, одетая по-домашнему, но нарядно. Прислонилась к косяку, с улыбкой посмотрела на дочь и зятя.

– Катя, уйми собаку. Жужуня, ну-ка, тихо! – прикрикнула женщина на собачку. Та, в общем, не реагировала, поэтому Катина мама продолжила, перекрывая звучным грудным голосом Жужин визг. – А у нас новости: Галя звонила, приглашают нас на серебряную свадьбу, в Озерки, в следующую субботу.

Катя, не спуская с рук Жужу, норовящую слизать макияж с ее глаз, спросила:

– Ух ты, это что, двадцать пять лет совместной жизни? – бросила озорной взгляд на мужа. – Кирилл, прикинь: четверть века кто-то рядом… день и ночь… Мелькает – туда-сюда, туда-сюда…

Кирилл пожал плечами:

– Ну, мы с тобой за семь лет не примелькались же еще, пока… Тут главное: траекторию мелькания правильную выбрать. Я думаю, вот так надо, – Кирилл красиво показал жестами двух рук одновременно, как он это видит, – то туда, то сюда… То туда, то сюда…

Катя шутливо хлопнула мужа по руке, отпустила Жужу на волю:

– Что-то меня эта перспектива не радует. В плане хаотического броуновского движения. Куда – туда? Куда – сюда?

Кирилл примирительно обнял ее:

– Да я шучу, солнце мое.

Катина мама снова привлекла внимание к себе:

– Ну, так что, едем к Буслам, ребята?

Катя освободилась из Кирилловых объятий и, взяв сумочку с тумбочки в прихожей, сказала:

– Конечно, едем. Я – за! Поздравим родственников. И Жужа по травке побегает, мух половит, воздухом подышит… Я хоть от диссертации своей отвлекусь ненадолго, – и с этими словами достала из сумки несколько плотно заполненных файлов с выведенными главами ее научного труда.

Кирилл заметил, что Катя достала листы своей диссертации, украдкой вздохнул и добавил:

– Жужа кур погоняет, а я пешком по земле похожу, даже, может, босиком. Конечно, съездим! Поучимся. В смысле, обменяемся опытом семейной жизни… Покушаем натурпродукта… Мы с Николаевичем «Хенесси» деревенского тяпнем… От души… – Кирилл мечтательно завел было глаза, но потом вернулся к действительности. – Давненько я в деревне не бывал… Хорошо там весной, должно быть…

Жужа, как будто поняв, что предстоит интересное путешествие, прибежала из недр квартиры, подняв смышленую мордашку, по очереди оглядела членов своей семьи и радостно залаяла, ожерелье затряслось на ее тщедушном тельце…

* * *

В коридоре, ведущем на боковую лестницу, у открытого окна, выходящего в больничный двор, стоял долговязый симпатичный молодой человек в белом халате и курил. Мимо деловито простучала каблучками Наталья Сергеевна, быстро перелистывающая какой-то исписанный от руки канцелярский журнал.

Интерн Саша Сосновский (а это был он) поздоровался:

– Здравствуйте!

Наташа, бросив на парня незаинтересованный взгляд, машинально ответила:

– Добрый день! – в тот же миг у нее зазвонил мобильник и она ответила в трубку: – Нет, Лариса Петровна, Бобровский и Вера Михайловна на операции, поэтому не отвечают. Я сейчас подойду. Поняла.

Наташа скрылась за дверями, ведущими в отделение. Саша потушил сигарету. Достал из кармана блокнот, ручку и стал писать, зачеркивая слова, меняя их местами, пока не получилось вот такое произведение:

Порывшись в кармане, он достал чистый бланк анализа мочи, написал на нем четверостишие, пририсовал сверху две буквы «Н. Б.» и, хитро улыбнувшись, направился к двери, в которую недавно ускользнула его Муза…

* * *

Столичные жители Ковалевы-Павловы с ветерком ехали в деревню Озерки.

На фоне мелодии, несущейся из автомагнитолы, проплывающие мимо окон пейзажи казались фрагментами музыкального клипа. И все так органично вписывалось в ритм музыки: обгоняющие их «туран» разно цветные машины, лесные массивы и широкие поля, церкви и костелы, жители деревень и маленьких городков, сменяющих друг друга по пути…

Сначала машина ехала по гладкому шоссе, затем свернула на деревенскую дорогу: в днище стали биться, как горох, маленькие камни. Потом Кирилл объявил:

– А вот сейчас мы еще раз повернем, и начнется дорога, которая в атласе гордо называется «улучшенная». Заранее приношу извинения пассажирам за… улучшенное качество поездки.

– Улучшенное, по сравнению с чем? – спросила Катя.

– По сравнению с гужевым транспортом.

Хорошая немецкая машина с успехом проехала и по «улучшенной» гравейке, свернула пару раз на развилках – и вот он, конечный пункт назначения, небольшой прямоугольный щит с надписью на белом фоне «Озерки».

Катина мама заволновалась:

– Ну почему мы сюда чаще не ездим! И всего-то полтора часа…

– Чаще не зовут, – заявил Кирилл.

Катина мама даже замахала руками:

– Ты, наверное, шутишь, Кира! Да все время зовут! А нам некогда все, все у нас дела… Как я давно в родной деревне не была, господи…

Машина плавно подъехала к дому, остановилась. Кирилл повернул голову, и широкая улыбка сама собой появилась на его лице: во дворе возле большого кирпичного дома кипела жизнь: раздавались звонкие детские и птичьи голоса да еще что-то из сарая мелодично бренчало, как молоток по наковальне!..

Сначала всем, кто вылез из машины, разминая ноги, показалось, что там, во дворе, довольно многолюдно:

– Что, уже гости пришли? – спросила Катя. – А не рановато?

– Какие гости, все свои, – всхлипнула ее мама, – это же племяннички мои, как выросли, какие взрослые…

Так и есть! Увидев, что к воротам подъехала машина, со двора, навстречу гостям с веселыми возгласами вышла вся семья: мать, отец и четверо детей разного возраста – два мальчика, две девочки. Полноватая, но статная, яркая брюнетка Галина, Катина тетя, с радостными слезами обняла сестру:

– Валя, вот вы молодцы, как вовремя! А то я уже зашиваюсь с этой свадьбой…

Валентина тоже радостно засуетилась, затормошила мужа:

– Коля, Кирилл, выгружайте сумки… Сначала с продуктами, вон те… И не разбейте!

Николай Николаевич усмехнулся:

– Вот не разобьем, так уж не разобьем.

С раскрытыми объятьями подошел к родственникам и муж Галины, невысокий, кряжистый, русоволосый Петр, до смешного похожий на американского киноактера Роберта Редфорда, но в несколько упрощенном варианте. О сходстве с кинозвездой ему не раз говорила племянница Катя. Петр Редфорда ни разу на экране не видел, но сходством втайне гордился: Катя объяснила, что американский красавец всю жизнь играл героев и любовников. Петр, тоже довольно героически, работал сельским строителем, и это не мешало ему пользоваться женским вниманием всю его трудовую, да и, что скрывать, семейную жизнь. Внимание – вниманием, но второго такого мужа и отца, каким был Петр Васильевич Бусел, еще надо было поискать! Хоть бы и в той же Америке!..

– Здорово, родня! С прибытием!

Пока горожане вытаскивали весь скарб из машины и по очереди обнимались с Буслами, мальчишки со знанием дела осматривали минивэн. А когда Кирилл открыл багажник, с детской непосредственностью заглянули и туда…

– Электроника кругом, – сипловатым голосом сказал старший мальчишка, Петр Петрович. Второй, Василий, солидно молча покивал…

Катя, держащая на руках Жужу, закурила тонкую длинную сигарету, любуясь деревенскими красотами: ухоженным огородом, аккуратным садом, курицами, бродящими по двору… Внезапно из курятника раздалось страшное хлопанье крыльев и какой-то зловещий, истерический куриный клекот! Но что там происходило, Кате не было видно. Она вздрогнула и спросила у проходящего мимо с сумками Кирилла:

– Кира, что это? Коршун напал, что ли?

Кирилл загадочно усмехнулся и произнес вполголоса, на секунду сбавив шаг:

– М-м… Я тебе потом объясню. Это – петух. Но фактически – горный орел… Гордая, сильная птица… Вожак своей стаи… Одно слово – мужик!..

До Кати запоздало дошел смысл происходящего. Она легонько толкнула мужа:

– Да ну тебя… Я поняла…

Петр, проходя с оставшимся багажом мимо, кивнул на собачонку:

– Это что, собака ваша?

Катя нежно погладила Жужу:

– Дядя Петя, это доченька моя, Жуженька. Полное имя – Жизель. Собака, конечно…

Дядька подмигнул Кате:

– Хату, значит, сторожит, балерина?

Катин папа Николай Николаевич засмеялся, услышав, как Петр обозвал дочкину любимицу:

– Ну… Не Мухтар, понятно, но в кресло никого не пускает, ни-ни… У нее свое кресло есть перед телевизором.

– Да она нам как ребенок… – покачала Жужу Катя. Та, вытянув вперед свою серьезную мордочку, слушала, поворачивая большие уши на звук.

– Я и гляжу… носишь ее, как грудную. Соски только не хватает. Жужа Кирилловна… М-да… Вот у нас на стройке случай был. У одного мужика собака была, – Петр обращался к Кате, но рассказывал всем, как прирожденный конферансье, – мелкая, ростом с тапок. Но злая. Он ее Нюсей звал, Нюськой. Потом женился. Пришлось перезвать на Люську, потому что жена его – Анна Афанасьевна, бухгалтер. Родилась дочь, Людмила. Что делать? Муськой собаку теперь зовут. Отзывается! И не столь важно, что теща у него Мария Дмитриевна. А может быть, вполне продуманная акция… А ты правильно Жужей назвала. Уже ни с кем не перепутаешь.

Николай Николаевич рассмеялся, Катя тоже вежливо улыбнулась. Но сделалось немножечко, самую чуточку обидно – за Жужу, за себя…

А Петр, глубокомысленно кивнув, пошел дальше. Их сторожевая собака, лежащая возле будки, для порядка подала голос, будто услышав, о чем шла речь. Жужа от ее рыка нервно вздрогнула всем телом, вместе со своими жемчужными бусами.

Обе девочки, десятилетняя «булочка» Маша и Оля, барышня четырнадцати лет, ходили следом за Катей и рассматривали ее, почти не скрываясь. Конечно, у Кати была необычная для деревни манера одеваться: одежда очень светлая, блузочка очень легкая, юбка слишком короткая, каблуки слишком высокие… А уж такой собаки, как Жужа, девчонки отродясь не видели: нарядная, в самом деле, как балерина – в розовом платьице с пышной юбочкой, с ожерельем на шее, бантиком на хохолке…

Младшая Маша, с улыбочкой на миловидном личике, спросила, с обожанием глядя снизу вверх:

– Катя, а ты кто нам – тетя?

Оля уточнила:

– Тебя как называть можно?

Катя погладила Машу по светленькой головке:

– Просто Катя… Я вам, вообще-то, никакая не тетя, я сестра двоюродная.

Кирилл, гуляющий с экскурсией по подворью, мимоходом уточнил:

– Кузина!

Девочки переглянулись. Катя заметила это и, примирительно обняв девчонок за плечи, сказала:

– Это во Франции кузинами называют двоюродных сестер. А я – Катя!

Младшая Маша внимательно посмотрела на Катю и изрекла:

– Модная ты, Катя. И красивая. Ты где работаешь, в магазине, наверное?

Катя наклонила голову, с интересом разглядывая сестренку:

– Нет, в НИИ одном, тепло– и массообмена. В Академии наук, в общем. Я – научный сотрудник.

Оля, легонечко толкнув Машу, сказала:

– Да хватит тебе, Машка, чего пристала? Пошли в хату, мама уже стол накрыла… Катя, ты колдуны любишь?…

…В доме царили порядок и чистота, наведенные по случаю семейного торжества, но то там, то сям виднелись милые приметы обжитого многочисленной ребятней жилища: на стене прикреплены детские рисунки, у входа – целая шеренга детских босоножек, сандаликов, сланцев…

Стол был накрыт не просто богато – он буквально ломился от невозможно вкусных белорусских и международных блюд: тут и драники, и колдуны, и соленья, и салаты. Нарезка украсила бы любой пафосный фуршет: серебрящаяся на срезе полендвица, колбасы двух сортов, сало в аппетитной посыпке из пряных трав и зерен… Блестели бутылки – как без того…

Петр Васильевич, одобрительно подмигнув Галине, радушно пригласил родню за стол:

– Смачна есцi, сваякi! Запрашаем да стала!

Николай Николаевич даже потер руки:

– Да уж: что смачна, то смачна!

А Кирилл просто замер в благоговении, завороженный этим буйством гастрономии:

– Галина Ивановна, вон тот… чудный… вон тот зверь… Юный свин… О-о… С голливудским загаром, – он указал на аппетитного жареного поросенка с кудрявой петрушкой во рту, – это не мираж? М-м, пахнет! Это не галлюцинация… органолептическая? Дайте-ка я его вилочкой протестирую…

Все шумно, весело и быстро расселись за большим семейным столом. Мальчишки Вася и Петя, втиснувшиеся было за стол, были мгновенно изгнаны: мать молча, выразительным жестом указала им на грязные руки… Девочки сели по обе стороны рядом с Катей, буквально не сводя с нее глаз. Мать попыталась было прогнать их и освободить место для Кирилла, но тому уже было явно не до условностей. Он с восхищением во взоре накладывал себе на тарелку и того, и сего… Оглядев стол с высоты своего роста, произнес прочувствовано, с выражением:

– Это просто праздник какой-то! Катерина, спиши рецепты!

Отец семейства Петр Васильевич с очень довольным видом встал во главе стола с поднятой полной рюмочкой:

– Праздник, Кира, будет у нас завтра. А это у нас просто семейный обед. Семья-то – вон какая! А вот представьте, как мы за стол сядем, когда у вас дети пойдут!

Кирилл и Катя мельком переглянулись, и это не укрылось от зоркого глаза Петра Васильевича:

– А к слову… Чего это вы тянете, молодежь? У нас в вашем возрасте уже Валерка бегал… в школу. Приедет завтра, студент. Да, пора уже, пора… А то… Жужу привезли… в бантике.

Галина выразительно нахмурила брови, незаметно для остальных дернула мужа за рубашку. Тот добродушно отмахнулся:

– А чего? Все ж свои. Так, у всех налито? Тогда, давайте, за все хорошее. За встречу!

Пока взрослые выпивали, голос подала сидящая возле Кати Маша, воспользовавшись паузой:

– Ты, Катя, рожай, не бойся. Только девочку рожай. Я ей тогда кукол всех своих передам. У меня их, знаешь, сколько? Я уже большая. И платья пышные тоже. Мне не жалко. Я из них выросла. Розовое бальное и сиреневое, с рюлексом.

Манера говорить Маше явно досталась от отца: дядя Петя вот так же отсекал одну мысль от другой, поступательно донося до собеседника, в общем, простые истины. Катя одной рукой придерживала на колене Жужу, а другой ласково обнимала дитя за плечики. Поцеловала сестричку в головку, украшенную разноцветными пластмассовыми заколочками… Заговорила с Машей, но смотрела почему-то на Кирилла, который в этот момент как-то излишне тщательно начал накалывать на вилку помидорные колечки и старательно не смотрел на жену: как будто ждал, затаившись, – что же она ответит девочке…

– Маша, я обязательно рожу кого-нибудь… Только не скоро… – Кирилл на этих словах как-то втянул голову в плечи. – Ну, не сейчас… Сейчас не могу: мне скоро защищаться надо будет…

Маша, сделав страшные глаза, тихо переспросила:

– От кого защищаться? Обижает тебя кто-то?

Кирилл услышал этот тихий детский шепот, оставил в покое недоеденный помидор, улыбнулся не сильно весело и тоже шепотом ответил, обращаясь к ребенку:

– Маш, ну кто ее в обиду-то даст? Я ведь рядом, Жужа не дремлет… Жужа, голос! Охраняй! – и Жужа послушно залаяла. – Просто Катя хочет стать доктором наук.

И после этого он отправил наколотые помидорные кружки в рот.

Катя, от которой не укрылась тщательно замаскированная ирония, прозвучавшая в словах мужа, объяснила девочке:

– Это так называется – защита докторской диссертации…

Было заметно, что Маша поняла не все, но все равно довольно и хитренько улыбнулась:

– Доктор – это хорошо. Детей лечить будешь? А куришь тогда зачем? Я видела, как ты курила… Доктора не курят.

В разговор вступилась старшая Оля:

– Отстань, Машка. Сейчас все курят. Почти. И доктора тоже.

* * *

Перед кабинетом УЗИ чинно сидели мамочки, одна из которых странно выделялась на общем фоне роскошной свадебной прической, украшенной беленькими цветочками, стразами и прочей свадебной мишурой. Унылое ее личико было покрыто таким же праздничным – с нарощенными ресницами и стразами – макияжем. Халат, впрочем, контрастировал с кукольной головкой, потому что был он обычный, видавший виды, одним словом – казенный. Мамочка была сколь прекрасна, столь же и грустна.

Сидящая рядом мамочка, ничем, кроме «крабика» в волосах, не украшенная, с любопытством рассматривала соседку. Спросила запросто, без церемоний:

– Ты откуда, такая красивая? Из ресторана привезли?

Невеста покачала произведением парикмахерского искусства:

– Не доехали. Из ЗАГСа.

Вторая мамочка продолжила интервью:

– А чего так? Срок какой?

Невеста пожала плечами:

– Двадцать четыре. С половиной… До родов далеко. Букет подружкам за спину бросила и… Так схватило… А врач сейчас говорит: да ничего страшного, бывает. Полежи недельку… Вот тебе и свадьба, вот тебе и медовый месяц.

Любопытная мамочка хмыкнула:

– Ну, по-моему, медовый месяц у вас гораздо раньше был… Нормальный ход… А букет-то твой поймал кто-нибудь?

Успевшая стать женой иронично кивнула:

– Ага. Фотограф поймал. Чуть камеру ему не разбила…

Ее собеседница и вовсе развеселилась:

– Да, не повезло, так не повезло!

Невеста покосилась:

– Кому – мне или фотографу?

Мамочка в «крабике» уточнила:

– Обоим, по-моему…

Новобрачная задумчиво почесала носик – и маникюр оказался тоже со стразами:

– Еще Кристинке, свидетельнице, не повезло. Она так хотела букет словить. Надо ей, понимаешь. Никак на ней ее этот не женится…

Из кабинета УЗИ выглянула медсестра, выкрикнула негромко:

– Колесникова, пройдите!

Невеста еще пару секунд сидела, как будто этот призыв ее не касался, потом подхватилась:

– Ой, это же меня! Я – Колесникова! Не привыкла еще…

И улыбнулась, в одно мгновенье став удивительно красивой, как и положено девушке в лучший день ее жизни…

* * *

На операционном столе лежала родильница, от пояса закрытая занавеской. Вера Михайловна и Бобровский стояли рядом, полностью готовые к работе: в операционных халатах, в шапочках, в повязках на лице, за которыми, как в амбразуре, виднелись глаза. Пока анестезиолог вводил наркоз и вполголоса разговаривал с пациенткой, Бобровский внимательно смотрел на Веру Михайловну:

– Верочка, а у тебя глаза усталые. Только сейчас заметил. Не высыпаешься?

Вера улыбнулась в ответ – одними глазами:

– Да по-разному… Кстати, у вас тоже глаза… грустные.

Бобровский тоже улыбнулся, и его большие глаза едва заметно сузились:

– Причину знаешь?

Вера Михайловна пожала плечами, глядя в сторону: «О чем бы это он?»

Тем временем анестезиолог предложил пациентке:

– Давайте посчитаем от одного до двадцати…

Мамочка, закрыв глаза, послушно начала считать:

– Один… Два… Три…

А Бобровский все смотрел на Веру Михайловну, внимательно и нежно. Сейчас, когда лицо было полностью скрыто маской и на лоб надвинута шапочка, видны были только глаза. Вера Михайловна неожиданно смутилась: это был очень мужской взгляд…

Тысяча мыслей пронеслась в воображении Веры. Среди них – две-три фантастические, парочка крамольных, одна – грешная…

– Владимир Николаевич, вы меня смущаете, – честно сказала она.

В глазах Бобровского тут же начали посверкивать искорки:

– Не все же вам меня смущать, Вера Михайловна.

Анестезиолог их не слушал, он скомандовал:

– Можно оперировать.

Бобровский поднял правую руку, в которую ассистент (а это была медсестра Света) положил скальпель. Все, шутки кончились, врач опустил глаза и едва заметно нахмурился: он работает…

* * *

А в четвертой палате Катя продолжала рассказ:

– Знаете, как в науке бывает? Если какое-то явление в процессе опытов повторяется с такой степенью частоты, что наблюдается определенная закономерность, значит, пора делать выводы.

Соня попросила:

– Кать, а попроще?…

Катя рассмеялась в ответ:

– Да проще не бывает!.. Когда вокруг много детей, начинаешь понимать, чего конкретно тебе в жизни не хватает. Ребенка!

* * *

Двое мальчишек, Вася и Петя, мигом проглотившие все положенное матерью на тарелки, как ураган, убежали из-за стола. И через мгновение со двора уже слышался их победный крик, с которым мальчишки на хорошей скорости убегали прочь…

Петр Васильевич, кивнув в сторону окошка, за которым стих, удаляясь, боевой клич сыновей, сказал:

– Лето! Скоро жабры вырастут: день и ночь на речке…

* * *

– У этих мальчишек, братьев моих младших, Васьки и Петьки, не только жабры выросли, у них явно еще по пропеллеру в заднице выросло. Нет, хорошие мальчишки: мать сказала в магазин за хлебом сбегать – мигом! Сбегали – и опять куда-то погнали, по своим делам… Кирилл машину открыл – здесь уже! Вопросы задают, под капот заглядывают… За руль попросились! Кирилл же не знал, что отец их называет «сверхзвуковые истребители»… Оказалось – да! Сверхзвуковые! И именно – «истребители».

* * *

Мальчишки ползали по всей машине и под ней тоже. Кирилл, сдержанно-солидно жестикулируя, показывал им, как включается то, как – это, как работает кондиционер, как дворники, как опускаются стекла в окнах… Неожиданно включилась сигнализация, Кирилл выключил ее, потом мальчишки несколько раз провели эксперимент со «сработкой»…

И вот уже, скроив просительные мордашки, мальчишки попросили порулить. Сначала Кирилл, стоявший уперев руки в боки и нахмурив брови, отказал. Но когда подошедший ближе Петр солидно кивнул: мол, да, умеют, Кирилл разрешил, сделав гостеприимный жест рукой. Старший Петя сел за руль, сам Кирилл сел в качестве инструктора рядом, сзади маячил Васька. Тронулись… Поехали… Резко набрали скорость… Петр Васильевич, кляня себя за поспешную выдачу гарантии, понесся следом! И если бы не хорошая реакция хозяина машины Кирилла, экипаж непременно врезался бы в яблоню!

Петр вытащил наследника из-за руля, наградил за успешное вождение звонким подзатыльником. Васька не стал дожидаться своей доли и выпрыгнул сам. Миг – и двух «сверхзвуковых истребителей» уже простыл след…

Затишье продолжалось недолго: в дом забежал соседский мальчишка и голосом мультяшного плохиша донес, что «Васька и Петька на стройке шифер в костер бросают». Кирилл и дядя Петя побежали туда…

…чтобы спустя минут пятнадцать прибежать обратно: первенство осталось за «истребителями», а с небольшим отрывом за ними примчалось старшее поколение. Мальчишки успели не только вбежать в дом, шустро, не сговариваясь, метнуться в спальню, но и – с ловкостью необыкновенной – забиться под широкую родительскую кровать…

Катя с тетей и матерью готовила на кухне. Но Галина маневр мальчишек заметила и сразу поняла, в чем дело:

– Ага, ясно. Опять чего-то насобачили…

И решительной походкой направилась в спальню.

Вся стайка женщин побежала следом, а ничего не понимающая «тусовщица» Жужа возглавила всю эту процессию. Девчонки Маша и Оля хихикали, наперебой на бегу объясняя Кате:

– Сейчас будет концерт по заявкам… Запоют, как нищие в электричке… Мамину любимую, про сыночка…

Тетя встала возле кровати на колени, заглядывая вниз:

– Чего забились уже? Вылезайте сейчас же! Вон, отец идет… Что натворили? А? Думаете, защищать буду? А ну признавайтесь!

В темном углу под кроватью виднелись два хитрых чумазых личика. И вдруг одновременно, неожиданно слаженно, на два голоса, пацаны начали исполнять старинную песню: «Жена найдет себе другого, а мать сыночка – никогда…»

От этих тонких и «жалестных» голосов начали хохотать городские женщины и мелко хихикать девчонки. Когда в комнату вошли злой Петр и веселый Кирилл, голоса из-под кровати начали звучать громче и выразительнее.

– Эй, песняры! – вклинился в выступление отец дуэта. – Если бы шифер кому-то из вас в лоб попал, сейчас один бы уже запевал… как Робертино Лоретти!

Кирилл добавил, в тон дяде:

– А если бы в глаз – как Стиви Уандер!

Петр, нахмурившись, уточнил у Кирилла:

– Это кто?

Кирилл не выдержал, засмеялся:

– Один знаменитый американский певец. Но слепой. «Ай джаст кол ту сей: ай лав ю…»

Мальчишки под кроватью замолкли. Потом младший Васька проговорил тихо, виновато:

– Батя! Мы пошли карбид искать, в речку бросать… Шипел чтобы… Не нашли. Шифер только нашли. Ненужный.

Петр упер руки в боки и выразительным жестом указал матери на супружеское ложе, то есть на скрывающихся под кроватью сыновей:

– Мать! У тебя работы по дому нет срочной? Грядки прополоть? Двор подмести? Корову напоить? У мужиков от безделья крышу сносит.

* * *

Катя сидела на своей кровати оживленная, будто вновь оказалась в Озерках…

– Но крыша поехала у сарая. И все бросились ее чинить. А как же: там ведь у них – стационарное гнездо аистов… Аисты живут, живые! А потом была свадьба!..

* * *

Серебряную свадьбу Буслов запомнила не только их столичная родня: хороший праздник имел продолжение – еще две пары поженились потом!

Сидящий во главе стола Петр, и в мирное время любивший поговорить, на правах хозяина не прекращал общаться с гостями ни на минуту. И если не провозглашал тост, так травил обычные свои байки-притчи.

– А вот у нас на стройке случай был, – подобно былинному сказителю начинал он со своего обычного эпиграфа, – поехал один наш мужик, Игорь, с женой в Египет, по горящей путевке, недорого. И взяли с собой тещу. А она женщина видная, выразительной внешности, хотя ей уже… ну, не знаю. Не сорок даже лет. Года 43. Зашли они в магазин. Продавец-египтянин смотрел-смотрел на эту тещу и говорит: «Эта мадам кто тебе?» Игорь говорит: «Теща, а чем, мол, вызван вопрос?» Продавец говорит: «Красивая. Замужем она?» Нет, мол. В разводе. Египтянин заволновался: «Я бы женился на ней. 150 верблюдов дам за нее». Игорь тут же теще говорит: «Анастасия Анатольевна, вас сватают за 150 верблюдов». Она опешила слегка, но потом тихо так говорит: «Да я и за одним досыта нажилась…» А потом уже серьезно: «А чего так много дает за меня?» Был задан и этот вопрос. А египтянин Игорю объяснил: «Это не много, это нормально. А вообще – женщина как бриллиант: чем больше граней, тем дороже…»

* * *

Вероника стояла и внимательно читала распорядок дня в отделении, в задумчивости кусая длинный ноготок. На пальце сверкал нескромный бриллиант, который не мог не привлечь внимание медсестры Светы, которая подошла к ней и протянула направление:

– Кругликова, вам на КТГ. Возьмите пеленку. Кабинет 208. И… наденьте халат.

Вероника проигнорировала слова медсестры, двумя пальцами взяла бумажку, неторопливо направилась к палате. Прокофьевну, которая мыла стеклянную дверь в процедурную, она не заметила. Но та заметила ее и, главное, прекрасно слышала, что сказала медсестра Света. Старушка доброжелательно обратилась к Веронике, не чуя беды, просто из желания объяснить:

– Ты штанишки эти, лосины, сними. Животик-то вон как перетянут. Тебе оно красиво, идет, ты вон какая аккуратная. А маленькому, может, неудобно. И врачу неудобно тебя смотреть. Ты рубашечку надень…

Вероника, которая до этого момента была сосредоточена на своих мыслях, вскинулась с ее обычной вздорностью:

– Что вы все время лезете ко мне? Какое вам дело? Это специальные лосины, из бутика для беременных, они сорок евро стоят, ясно? И чего это вы мне тыкаете? Чего вы меня нервируете? Вы не врач, ваше дело, вон – тряпка! И швабра! Я понятно выражаюсь? Черт знает что!

Прокофьевна с искренним недоумением смотрела на злючку:

– Ой! И черта поминать не надо бы! Не надо, дочка! Ты же беременная. Не чертись! Нечистого помянешь, а он – вот он, тут как тут!

На этих словах белокурая бестия прищурила глаза:

– Хватит всякую ерунду городить! Я на вас врачу пожалуюсь!

Поняв, что неуравновешенная мамочка просто не слышит ничего из того, что ей говорят, Прокофьевна развела руками:

– Ну, тогда ты первая будешь, кто на меня пожалуется! За сорок-то лет работы!..

Однако это не впечатлило вредную Веронику:

– Но не последняя, я так думаю! – отрезала она и удалилась в палату, еще раз смерив маленькую старушку взглядом.

Та осталась стоять с зажатой в руках тряпкой. Озадаченно посмотрела на эту тряпку и, махнув рукой, снова взялась за работу. В конце коридора показалась Наталья Сергеевна. И у старушки немножко отлегло от сердца: была бы Наташа тут рядом, чуть раньше, уж она бы ее в обиду не дала. Ни за что бы не дала.

* * *

В четвертую палату вернулась с УЗИ Соня. Аккуратно свернула пеленку, положила ее в тумбочку и рассказала подругам по палате новость:

– А сегодня невесту из ЗАГСа прямо привезли.

Катя спросила:

– Переволновалась? Или уже на сносях?

Соня пожала плечами:

– Да срок приличный, ну, может, чуть меньше, чем у меня…

Ксения заметила:

– Сейчас многие вот так, до последнего с ЗАГСом тянут.

Соня кивнула, соглашаясь:

– Да потому что по залету женятся. Что, не так?

Катя примирительно проговорила:

– Да ладно, девочки… Залет… Все равно же любовь. Залета одного маловато, по-моему, чтобы пожениться.

Веселая Ксения подтвердила:

– Это точно. И с залетами не женятся, если не хотят. А многие и вообще в ЗАГС не ходят, принципиально. Большое дело – штамп в паспорте! Так уж, дань традиции…

Катя посмотрела на девчонок с веселой укоризной в глазах:

– Но ведь неплохая же традиция, а?

И, отвернувшись к окну, вспомнила…

* * *

Семейный праздник был в разгаре. Бегали вокруг порядком разоренного стола дети, куда веселее и оживленнее разговаривали взрослые. Благостный гурман Кирилл пересел поближе к жене… Приехавший позже всех на родительскую свадьбу старшенький, студент Валерка, привез с собой подружку – миловидную длинноногую студенточку-горожанку, которая очень симпатично смущалась, когда Валеру в который раз за вечер спрашивали, «как невесту зовут».

Настоящая, серебряная «невеста» тетя Галя встала со своего места и обратилась к сидящим за столами гостям:

– Ну что, родня! Спасибо, что пришли к нам с Петей на свадьбу, большинство – во второй раз… Принесли нам подарки, спасибо, все пригодится… А я тоже хочу вам подарок сделать. Вернее, не всем, а только женщинам – большим, маленьким, невестам, замужним… Мы с дочками сами делаем… Оля, принеси!

И Оля вынесла из глубины дома большую плетеную корзинку, полную самодельных куколок – из намотанных на палочку тряпочек, с поднятыми кверху руками, – начала обносить всех гостий. Остановившись возле Кати, долго выбирала и, наконец, протянула ей куклу-маму с куклой-дочкой, держащейся за подол.

Галина с удовольствием наблюдала за ловкой дочкой, которая быстро раздала куколки-обереги…

– Вот, мои дорогие. А куклы – со значением: чтобы руки вы не опускали! Пока мы с вами рук не опускаем, семья и держится. И желаю вам всем дожить до своих серебряных и золотых свадеб.

Катя растрогалась от этих простых слов, наклонилась к плечу Кирилла, а Жужа, как будто прочувствовав волнующий момент, лизнула свою «маму» в лицо… А Катя встретилась глазами с невестой-студенточкой, и в какое-то мгновение между ними возникло тонкое взаимопонимание. Они обе были немного чужими здесь, в деревне, и в то же время – своими. Потому что эти люди, сидящие вокруг, были их родней: для Кати – настоящей, для Валеркиной подружки, возможно, будущей…

* * *

Наташа стояла возле сестринского стола, на котором лежала пачечка листков со свежими анализами, и читала строчки, написанные на таком же желтоватом листочке, на чистой стороне:

Она и не заметила, что читала стихи вслух… Оглянулась по сторонам. Из ближайшей палаты выплыла и прошествовала далее санитарка Елена Прокофьевна. Наташа окликнула ее:

– Елена Прокофьевна! Вы не заметили, кто анализы из лаборатории принес?

– Таня, вроде. Или Света? Кто-то из сестер, как всегда. А что? Потерялось что-то?

Наташа улыбнулась, глядя в пол:

– Да нет, нашлось…

* * *

…По двору под окнами отделения, не торопясь, шла небольшая семейная группка: молодой человек с двумя чем-то наполненными пакетами, две девочки-подростки и мальчик лет пяти. Все четверо были повязаны одинаковыми шарфами, только у мужчины он виднелся из ворота куртки. Девчонки вели малыша за руки, мужчина на ходу набирал номер на телефоне…

В четвертой палате Катя стояла и смотрела в окно. Первая увидела идущих по двору посетителей:

– Господи, как на Буслов моих похожи издалека… Но дядя Петя, видно, с утра один приезжал. Он такой, ранняя пташка…

И тут у Ксении на тумбочке зазвонил телефон. Она приняла вызов, приподнимаясь на кровати:

– Что, уже пришли?

Ксения подошла к Кате и тоже стала смотреть в окно:

– Вижу, вижу… Молодцы. И Виталика привели, зайки вы мои… Сейчас спущусь. Вы во двор идите, налево…

Катя все смотрела на Ксенину семью:

– Слушай, а мне и правда показалось: мои из деревни приехали!.. Это я, наверное, просто соскучилась… – Катя бросила взгляд на часы. – О, скоро уже Кирилл придет.

* * *

Веселая Ксения как могла быстро шла по коридору: не терпелось обнять своих…

А на весах стояла капризная Вероника, пытаясь двигать гирьки, что у нее плохо получалось. Обводя сердитым взглядом окрестности, Вероника сканировала, как из ординаторской вышла Вера Михайловна, и властно, тоном, не терпящим возражений, обратилась к ней:

– Доктор! Подойдите, пожалуйста. Что-то у меня не выходит тут…

Вера Михайловна без лишних разговоров передвинула гирьки как надо и объявила результат:

– Пятьдесят восемь килограммов триста сорок граммов. Сколько вы весили до беременности?

– Пятьдесят два-три, вот так…

Вера Михайловна улыбнулась:

– Ну, значит, все нормально. Хорошо набираете, не переедаете, не отекаете.

Вероника скривила полные губки:

– Да что вы такое говорите! Придется поработать над собой. Фитнес, сауна, бассейн, – и ткнула пальчиком в живот, – я уже в ужасе от всего этого жира… Сама кормить не буду! И грудь перевяжу, однозначно. А то знаете, обвиснет потом, а маммопластику… не хотелось бы.

Вера Михайловна с терпеливой улыбкой посоветовала:

– Даже не думайте об этом. Надо, обязательно надо кормить. Сейчас во всем мире тенденция: кормить до тех пор, пока есть молоко. Даже голливудские звезды кормят своих детей грудью!

Вера Михайловна намеренно помянула голливудских мамочек: должны же быть у этой гламурной первородящей какие-то авторитеты… М-м, нет, хотя бы – кумиры!.. Но Веронику переубедить ни в чем было невозможно: она, как всегда, все знала лучше других:

– Ну да, конечно! Чужой грудью они кормят! Кормилиц нанимают, мексиканок! А свою грудь страхуют на миллион долларов. И вообще: что сравнивать? Как у них, как у нас! Там все на высшем уровне: аппаратура, условия, уход, персонал.

Не замечая, как едва заметно нахмурилась Вера Михайловна, Вероника запальчиво продолжила:

– Да, кстати, о персонале. Ходит тут у вас старушонка одна… Полтора метра вредности. Покемон в юбке! У меня и так нервы на пределе, а тут… Постоянно третирует меня какими-то своими неуместными замечаниями. С персоналом нужно работать! Она не медик, просто уборщица, а суется с советами.

Вера Михайловна выслушала эту тираду, уже совсем нахмурив брови:

– Одну минуточку… О ком идет речь? У нас нет никакой вредной старушонки. Вы ничего не перепутали?

Вероника привычно вскинулась:

– Ну да, конечно, нет! Противная такая, мелкая, – она даже скорчила гримасу, изображая Прокофьевну, как ей самой показалось, очень похожую на оригинал, – указывает, куда идти, чего делать. Я ее, разумеется, не слушаю: еще чего не хватало. Но пусть свое место знает. Ведьма старая! Представьте: я ей еще замечание делаю, а она огрызается! Чуть ли не чертом меня назвала! Да! Вы же – палатный врач, вот и разбирайтесь! Или мой муж разберется!..

Врач очень внимательно посмотрела на Веронику, а потом сказала довольно строго:

– Пожалуйста, пройдите в палату. С нервами, я вижу, у вас действительно проблемы. Советую вам отдохнуть. Я пропишу успокоительные. Потому что… Я лично не знаю никакой мелкой вредной въедливой старушонки, работающей в нашем отделении.

Не привыкшая к строгости Вероника опасливо посмотрела на Веру Михайловну:

– Мне что, показалось, что ли? Хотите сказать, глюки? У меня, конечно, токсикоз, но галлюцинаций нет! Вы меня разыгрываете?

Вера Михайловна отрицательно покачала головой:

– Я просто говорю, что никого похожего на ту, о ком вы говорите, у нас нет. Вот и все. А нервничать вам вредно. И не только вам, но и ребенку вместе с вами. Я вам пропишу слабое успокоительное на растительной основе. Будете принимать после обеда и перед сном.

И повернулась, чтобы уйти. Хмурая Вероника бросила ей вслед:

– Только вот не надо из меня дуру делать!

Вера Михайловна тут же обернулась на эту реплику, и выражение ее лица заставило Веронику осечься. Она слезла с весов, сразу утратив превосходящую позицию, и надменно прошествовала мимо врача по коридору.

Зашла в свою палату, закрыла дверь и еще раз громко сказала, обращаясь к двери:

– И не надо дуру из меня делать!

И с видом непокоренной героини обернулась к сопалатницам, которые смотрели на нее с легким недоумением… На их лицах было четко написано: «А кто же ты еще?…» Ну, по крайней мере, обиженная на полмира Вероника именно это прочитала.

* * *

В дверь приемного покоя с независимым видом, в пуховике «Коламбиа» вошел симпатичный молодой человек. Жестом фокусника он достал из кармана белый халат и набросил его прямо на плечи. Его, такого уверенного и решительного, никто не задержал и не спросил: «Кто? Куда? Зачем?».

Он прошел через коридор и свернул к пожарной лестнице. Быстро, пружинистой спортивной походкой, перешагивая через две, а то и три ступени, поднялся на второй этаж…

Возле двери, ведущей в отделение патологии, его уже ждала Катя.

– Ух!.. Пришли! – сказал Кирилл и расстегнул куртку, откуда тут же высунулась мордочка Жужи, которая принялась тоненько взвизгивать от восторга.

Катя потянулась губами к Жуже, а Кирилл такими же вытянутыми в трубочку губами уперся жене в темечко.

– Тише, Жуженька! Тише, девочка моя! Котенька!.. – сюсюкала Катя.

Кирилл деликатно кашлянул:

– И она… собака, а не кот… И я… муж, между прочим…

Катя, не отнимая рук от собачки, нежно обняла Кирилла, несколько раз поцеловала, а тот прижал ухо к ее животику и негромко спросил:

– Ку-ку! Ты там как? Отзовись…

Катя рассказала:

– Он по утрам стучится. То ручкой, то ножкой. Сейчас спит. У него тихий час…

И в этот трогательный семейный момент на лестницу неожиданно вышла Прокофьевна с кипой белья в руках. Увидела Жужу, всполошилась…

– Ой, что же это вы собаку-то с собой привели… Нельзя, не положено! Уносите, давайте, пока врачи не увидели. Да как это вы сюда псину протащили?

Катя прижала умоляюще руки к груди:

– Они на минуточку! Сейчас уже пойдут…

Симпатяга Кирилл улыбнулся старушке:

– Она привитая, – оценив доброе лицо Прокофьевны, решил рассмешить бабку он, – это наша старшенькая, Жужа.

Но номер не выгорел:

– А вот ты не шути так, нехорошо.

И тут же направилась по своим делам, с осуждением качая головой. И вдруг обернулась, решив тоже пошутить по-молодежному:

– Похожа на тебя старшенькая-то – вон, какая глазастая! – и объяснила: – А теперь это я пошутила!..

Тихо, по-старушечьи засмеялась и ушла. Кирилл и Катя переглянулись и снова обнялись. Жужа, чье тщедушное тельце пришлось в самую середину их объятий, судя по мордочке была абсолютно счастлива…

* * *

Вера Михайловна заполняла журнал дежурств, сверяясь с какими-то записями в компьютере. Вошел Бобровский и буквально упал на диван.

Вера Михайловна мельком подняла на него смеющиеся глаза: вспомнила его гусарские «заходы» перед операцией.

А тот как будто ничего уже не помнил:

– Есть что-нибудь новенькое?

Вера Михайловна пожала плечами:

– Все новенькие приняты, рожать никто не просится. С невестой все в порядке, типичные предвестники родов, выкидыша не будет.

Бобровский покивал, заботливо осведомился:

– А жених как?

Вера встала со своего места, пересела на диван:

– Жениха не осматривала, думаю, тоже пришел в себя. Да, вот еще кстати… стихи…

Завотделением округлил глаза:

– Какие еще стихи?…

Вера с улыбкой, мечтательно произнесла:

– Лирические!

Владимир Николаевич, в общем, чуждый сантиментов, нетерпеливо уточнил:

– Ну-ну. Стихи, – посмотрел выжидательно на все еще мечтательную Веру, – Верочка, у нас тут проза жизни большей частью. Не томи, причем стихи? Кто пишет-то? В стенгазету, что ли?

Вера Михайловна рассмеялась:

– Скажешь тоже. Ты бы еще другой поэтический сборник – «Медицинский вестник» – вспомнил. Кто пишет – не знаю… Не знаем. Наташу кто-то стихами забрасывает. Хорошими, кстати… На бланках анализов пишет.

Владимир Николаевич захохотал:

– А творения – не про анализы, надеюсь?

Вера укоризненно посмотрела на весельчака в белом халате:

– Про любовь.

Переставший смеяться Бобровский посмотрел на нее с извечной иронией мужчины, не способного до конца постичь странности женщин: типа, и что им только в голову не придет, да еще на рабочем месте…

– М-да. «Я вас любил, любовь еще, быть может…» – резюмировал Владимир Николаевич, – и на бланках… Без подписи, конечно?… Оригинал. Ну, у меня алиби: я не поэт, к сожалению. Я, как в старом анекдоте: «про заек…», про разных, сплошь беременных таких заек…

* * *

В дверь четвертой палаты заглянула Прокофьевна:

– Мамочки, кефир!

Катя Павлова отложила книжку, положила ее на тумбочку: это какая-то техническая литература. Ее соседка Соня положила на стоящую рядом тумбочку книжку в «розовой» обложке. Обе спустили ножки с кроватей, посмотрели друг на друга с улыбкой. Соня сказала Кате:

– А мой кефир не любит. Икает потом…

Катя в ответ погладила животик:

– А мой вроде ничего, пьет…

Компания из четвертой влилась в забавное пузатенькое шествие по коридору: из палат не спеша выходили мамочки, направляясь к столовой со своими разномастными кружечками…

Мамочка Ксения несла свою наполненную кружечку в палату: хотела выпить перед сном. Шла медленно и осторожно, но тут в кармане ее халатика зазвонил телефон. Когда Ксения доставала телефон, кружка немного наклонилась и из нее немного вылился на пол кефир…

Ксения ойкнула, а в телефон сказала:

– Мама, привет… Слушай, я тут кефир пролила, подожди секундочку…

Мимо шла медсестра Таня, к ней Ксения и обратилась:

– Извините, я тут пролила немножко…

Таня кивнула на ходу:

– Не страшно… Сейчас Прокофьевне скажу.

Ксения заговорила снова в телефон, уходя дальше от оставшейся на полу небольшой лужицы:

– Мама, ну, все в порядке. Да, были… Да сытые они, сытые! Девчонки же готовят…

* * *

…Тем временем из своей палаты (пункт А) с важным видом и изящной чашечкой в руках выплыла Вероника. Она, как всегда, была при полном параде, подмазанная, гладко причесанная, да еще и по случаю вечера – в сабо на каблучках-рюмочках…

…из бокового коридора (пункт Б) с маленьким ведром и покорностью во взоре одновременно неторопливо выдвинулась Прокофьевна…

…они почти сблизились, но Вероника буквально на полшага опередила Прокофьевну, для того чтобы…

…неловко поскользнуться на разлитом Ксенией кефире и…

…нелепо взмахнув руками…

…угодить прямо в подставленные руки оказавшейся сзади Прокофьевны…

– А-ай!.. – запищала так и не упавшая Вероника, цепляясь за старушку. Та держала крепко:

– Держу, держу, дочка!..

Вероника, наконец, выровнялась. Изящная туфелька-сабо валялась рядом. Вероника мигом оценила ситуацию и тут же вышла из себя:

– Кто это разлил? Черт, чуть не упала!

– Да не чертись ты, доча!.. – опять начала увещевать ее Прокофьевна. – Ну, пролил кто-то кефир, ну и что? Не упала же ты…

Вытерла тряпкой ее туфельку, наклонившись, поставила прямо перед ней.

Вероника – первый раз на памяти Елены Прокофьевны – немного смутилась и еле слышно произнесла:

– Спасибо… бабушка. Я испугалась очень…

Старушка расплылась в своей доброй улыбке. Она несмело протянула к мамочке морщинистую свою руку, ласково погладила по худенькому плечу:

– А ты не бойся. Нечего бояться тут. Туфельки-то попроще надень, тапочки. А то каблуки скользят. Тут и кефир не нужен, чтобы брякнуться.

Вытерла насухо пол и повернулась, чтобы уйти. Вероника заметно растерялась… И вдруг начала тихо плакать, прислонившись спиной к стене. Прокофьевна не услышала, а скорее, почувствовала это и вернулась. Но утешать Веронику не спешила, зная взрывной характер девушки. Стояла рядом, слушала тихие всхлипы… Та, вновь увидев перед собой сочувствующие глаза, принялась жаловаться…

– А если бы я упала… Нет тут порядка… Я завотделением пожалуюсь, главврачу. И выше!.. И мужу… Я же чуть не упала…

И тут на лице Прокофьевны появилось такое выражение, как будто вдруг она что-то поняла…

– А он часто… приходит, муж-то? – спросила она вполголоса.

Вероника посморкала носик:

– Да я тут всего… целых три дня… уже лежу, – пере вела дыхание, – нет, не приходил. Звонит только. У него все дела какие-то… Договоры-переговоры… Он бизнесмен.

Прокофьевна понимающе покивала:

– Ну, ничего, придет… Вот завтра и придет.

Вероника передернула плечами и ничего не ответила.

Шмыгнула носом, утерла слезки и уже не так самоуверенно пошла со своей хорошенькой чашечкой в столовую.

Потом что-то – может быть, совесть? – заставило ее оглянуться. Но коридор уже опустел. Даже влажного пятна на полу не осталось от ее «галлюцинации»…

* * *

Вера Михайловна собиралась домой. Достала из ящика стола и, подержав в руках, положила в сумочку свою косметичку. Потому что подумала и не стала красить заново губы: а пусть Сережка поцелует, не боясь запачкаться или «размазать»…

В кабинет заглянул Бобровский:

– Вера Михайловна! Интернов забирают у нас, подпишите им документы. И пару слов от себя в качестве отзыва. Проходите, ребята…

Вошли – Саша и Лера, Сосновский и Кошелева. Лера – веселая, как птичка, Саша… Хм, а Саша – не очень…

Вера Михайловна взяла протянутые ей парнем бумаги. Пролистала, бегло прочитала, вскидывая время от времени на ребят внимательные глаза:

– Ну что, понравилось у нас? Или в гинекологии интереснее?

Лера радостно прочирикала:

– В родильном интереснее всего. Каждый день – что-нибудь новенькое! Кто-нибудь, вернее!..

А вот парень молчал. И вдруг Вера заметила, с какой тоской посмотрел он на фото, стоящее у Веры Михайловны на столе, то, на котором стояли вместе она сама, Наташа и медсестра Таня.

Вера написала отзыв о практике сначала в Лериной брошюрке, потом в той, что принадлежала Саше Сосновскому. Коротко посмотрела на него: сколько ему – года двадцать четыре… пять… Вера спрятала улыбку и решила проверить догадку…

– Ну, вот, все готово. У вас еще есть время, чтобы определиться с выбором. Знаете, есть такие стихи: «Что предначертано, то сбудется само».

Саша Сосновский отвел глаза от фото и встретился взглядом с улыбающимися, все понимающими глазами Веры.

– Так что, может, еще будем работать вместе, – продолжала она, – а вы – молодцы, старательные, исполнительные, инициативные. Можно сказать, талантливые… Всем тут понравились. Спасибо вам за помощь, за сотрудничество.

Вера встала и протянула ребятам дневники. Они направились к двери.

Саша у порога обернулся, немного даже поклонился:

– До свидания.

Вера Михайловна приветливо кивнула:

– Всего хорошего!

Парень как будто еще что-то хотел сказать или спросить, но тут у Веры Михайловны зазвонил телефон.

– Приехал? Все, бегу… – сказала она в трубку.

А Саша вышел.

* * *

Вера прибежала от дверей приемного покоя к машине, села на переднее сиденье, звонко поцеловала мужа:

– Поехали!

– Поехали, Гагарин мой любимый… – ответил Сергей, включая зажигание и плавно отъезжая в сторону ворот.

Вера тихонько засмеялась.

– О, чуть не забыл! Открой-ка бардачок…

– Ух, ты!.. – Вера открыла бардачок, а там лежало большое, как мячик, и очень красивое яблоко. Она взяла его, понюхала, прижала глянцевый бочок к щеке и в тот же миг вспомнила, что вкусное подношение Бусла забыла в ординаторской. Ну, не возвращаться же! – Спасибо… Целый день так хотелось яблочка…

Вера повернулась, с улыбкой посмотрела в окно…

И, уже выезжая за ворота, увидела, как долговязый интерн Сосновский стоял, прислонившись к турникету, курил и неотрывно смотрел на дверь…

* * *

А оставшаяся на дежурство Наталья Сергеевна стояла рядом с кроватью Вероники Кругликовой и меряла ей пульс, сверяясь со своими часами. Та терпеливо ждала, что скажет врач.

– Все нормально, не волнуйтесь, – сказала Наташа, отпуская руку Вероники, – ну, ничего, бывает… Слава богу, Елена Прокофьевна оказалась в нужное время в нужном месте. Как обычно, впрочем…

И повернулась, чтобы уйти.

Мамочка, стоявшая у окна, сказала:

– Девочки… Вон там чей-то муж стоит. Уже час, по-моему…

Наталья Сергеевна, мельком глянув в окно, уточнила с улыбкой:

– Это чей-то будущий муж. Не женат еще. Наш интерн, Сосновский Саша… – и открыла дверь.

Вероника еще спросила ей вслед:

– А у меня не будет преждевременных родов? Мало того, что токсикоз, так еще и этот случай…

Наташа покачала головой:

– Из-за этого случая – нет. По показаниям у вас будет кесарево сечение. В двадцатых числах июля, если не ошибаюсь. Плюс-минус один день…

* * *

…Наталья Сергеевна вышла из палаты, закрыла за собой дверь. Шла по коридору в сторону ординаторской, глядя в уже потемневшие окна. И каждый раз видела внизу, во дворе, огонек сигареты в руке стоящего «в карауле» интерна Сосновского.

И вдруг заметила, что он покинул свой пост и тоже переместился.

Она остановилась. И интерн остановился тоже. Он явно видел ее: в коридоре ярко горел свет, а на улице все чернее сгущались сумерки… Наташа подошла к окну и внимательно посмотрела на парня. Потом негромко, как девчонка, рассмеялась и толкнула дверь ординаторской. Там, на столе, лежал в ее папке еще один опус, написанный на оборотной стороне кардиограммы Кати Павловой.

Наташа села за стол и вполголоса прочитала стихи интерна Сосновского: