Бывает ли так, что двое мужчин соперничают… в одностороннем порядке? То есть когда один всерьез считает другого соперником, но не догадывается, что это взаимно? Правильный ответ: да, бывает.

Пример: Владимир Николаевич Бобровский въехал в больничный двор за несколько минут до того, как Сергей Анатольевич Стрельцов привез на работу Веру. И значит, сегодня он вышел победителем в маленьком негласном соревновании «Кто раньше?», которое проводилось во дворе Большого Роддома каждое утро, примерно около 8.00. В течение уже… да, уже многих лет.

Однако радость от утренней победы у Бобровского была недолгой: заглушив мотор, он увидел, что в это же время со стороны ворот к корпусу быстрым шагом подходит Вера Михайловна Стрельцова. Одна. Без мужа.

– Верочка, а почему пешком? – спросил вместо приветствия Бобровский.

Вера Михайловна ответила:

– Здравствуйте, Владимир Николаевич. Сергей сегодня встречает какую-то делегацию в аэропорту, уехал еще два часа назад. Да я и на маршрутке не опоздала. Не опоздала ведь?

Благодушно настроенный начальник милостиво ответил, забыв про еженедельные дисциплинарные разборки с коллективом:

– В нашей с вами работе, Вера Михайловна, и торопиться нужно не спеша. Так что, все нормально…

Вера, которая ничуть не обольщалась по поводу сиюминутного демократизма Бобровского, улыбнулась в ответ. Она просто не могла отделаться от навязчивой мысли, что Сережка сейчас накручивает себя в ожидании больших и малых косяков на стройке: как же, он ведь не привез, как положено, Веру на работу, теперь – край…

В этот момент на территорию больницы на повышенной скорости въехал красный «форд-сиерра» и резко остановился у входа. Буквально через несколько секунд к этому же месту, с сиреной и мигалкой, подъехала машина ГАИ, из которой выскочили сразу два бравых инспектора.

Все это время Бобровский и Вера молча наблюдали за происходящим, переводя взгляды с одной машины на другую. Один из инспекторов шустро подбежал к нарушителю на «форде», резко открыл водительскую дверь и замер с изумленным выражением лица. Потому что за рулем сидела и мрачновато смотрела на гаишника исподлобья сильно беременная женщина. Затем лихач на сносях с заметным усилием вылез из машины и выжидательно встал возле своего авто, для удобства поставив одну руку на бедро, другую – на капот. Получилась почти угрожающая, в сочетании с выдающимся животом, поза. Гаишник сначала развел руками, а потом как-то безнадежно посмотрел на подошедшего товарища. Что-то буркнув водителю и кивнув друг другу, рыцари полосатого жезла ретировались. Вж-ж-ж – и их не стало. А женщина, хлопнув дверью и пиликнув пультом, с достоинством направилась к приемному покою.

Водительская солидарность – большое дело, поэтому Бобровский с улыбкой констатировал, обращаясь к Вере:

– О как! Мадам Шумахер! Наш клиент.

* * *

Вера и Бобровский шли по коридору молча. Вообще-то им всегда было о чем поговорить, поэтому Владимир Николаевич спросил осторожно:

– Верочка, а ты чего такая смурная? В маршрутке нахамили? Или… Дома-то все в порядке?

Вера не была расположена откровенничать, поэтому ответила банально:

– Нормально все. Погода какая-то безрадостная. По солнышку соскучилась, наверное. А ты чего весь светишься?

Бобровский не стал отрицать:

– Жизнь прекрасна и удивительна, Верочка, а главное, полна приятных неожиданностей. Вот сейчас мы с тобой дверь откроем, а там…

Вера прищурилась:

– Ну, за этой дверью я примерно все сюрпризы знаю. А вот с вами произошло что-то из ряда вон выходящее. Я права? Мне выдвинуть рабочие версии или сами расскажете?

Бобровский усмехнулся:

– Ничего-то от тебя не утаишь. Ладно, пока только между нами. Мне предложили стажировку в Германии, в клинике Эссена. Представляешь, один из крупнейших медицинских центров Европы – история, традиции, инновации! Есть, оказывается, такая программа обмена для специалистов. Мы к ним – они к нам.

Вера сразу оценила новость по достоинству:

– Да, заманчивое предложение. Я тебе завидую, Бобровский.

Завотделением согласился с мнением Веры:

– Я тоже подумал, а не первое ли апреля сегодня? Вроде нет. И на розыгрыш не похоже: мне уже список документов продиктовали, нужно готовить… В общем, настроение у меня сегодня отличное!

Вера Михайловна вздохнула:

– И когда вы нас покинете, доктор? Когда все определится? К чему нам готовиться?

Бобровский вновь засиял, как звезда Альтаир:

– Cказали – до конца этой недели. Ну, плюс-минус один день.

* * *

– В пятую еще одну мамочку возьмешь? – спросила Наташа у Веры Михайловны.

– Возьму, – ответила Вера, – Рыжакова родила, место есть.

Для решения этого простого вопроса им хватило пятнадцати секунд.

Трудные вопросы появились, когда решение вступило в силу…

* * *

Лиза Тарасова с детства была «жаворонком»: просыпалась всегда в одно и то же время, в 6.30 утра. Зимой, летом – без разницы, ей и будильник был не нужен. Девчонки в палате спали «до упора»: пока не разбудят медсестры, они не встанут. Хорошо, что Лизина кровать стояла рядом с дверью: через дверное стекло проходило много света, можно было читать, никому не мешая…

Рита Королькова, очень ранним утром возникшая в проеме двери палаты номер пять, сразу понравилась Лизе. Наверное, тем, что очень уж эта женщина была не похожа на саму Лизу: высокая, с длинной стройной шеей, с короткой, цвета пшеницы, мальчишеской стрижкой. Если бы Лиза даже всю жизнь тренировалась, так ровно держать спину у нее бы не получилось. А еще у Риты была такая горделивая головка, такая красивая улыбка… Она вела себя так, как будто на нее нацелилась фотоаппаратами целая толпа репортеров, и никак нельзя допустить, чтобы хоть один кадр получился испорченным. Не позировала, а просто так у нее получалось.

Такая же беременная, такая же ненакрашенная, и тапочки такие же, без каблуков, и куча пакетов в руках: с сумками в отделение нельзя… А вот, однако, даже в этих интерьерах, даже с этими клунками, – стильная, элегантная, изысканная даже. Обернулась, прежде чем закрыть за собой дверь, и негромко сказала «спасибо», видимо, медсестре, проводившей ее…

Невысокая, аккуратненькая, очень женственная Лиза, миловидное лицо которой украшали большие и, на первый взгляд, наивные голубые глаза, тоже понравилась Рите.

Так кудрявым от природы женщинам нравятся чьи-то прямые волосы…

– Доброе утро… – шепотом поздоровалась Рита, увидев, что двое из троих мамочек в палате еще спят, – я к вам…

Лиза, закрывая книгу, которую читала до этого момента, тоже тихо ответила:

– Добро пожаловать… Да не надо шептать. Девчонки после уколов спят, но все равно скоро уже Прокофьевна разбудит, завтракать пойдем. Сейчас таблетки принесут…

Рита осторожно села на краешек постели, глубоко вздохнула:

– Мне тоже навыписывали всего в приемном покое… Но если честно, то вполне достаточно, что «скорая» вколола. Я по «скорой» сюда… А сейчас уже лучше, уже все нормально. Я бы лучше дома полежала.

Лиза согласно покачала головой:

– Перестраховываются… Но знаешь, если на нашем сроке есть проблемы, лучше здесь, все же – под присмотром специалистов. А дома – только близких пугать, да «скорую» вызывать.

Рита приподняла одну бровь:

– Ну да, если дома есть кого пугать… Ой, забыла совсем: меня Рита зовут.

Лиза улыбнулась:

– Я Лиза. Очень приятно.

* * *

Как и следовало ожидать, известие о предстоящей зарубежной стажировке Бобровского могло порадовать только самого Бобровского.

Наташа выслушала новость с нахмуренным лицом:

– Нет, ну что это такое? Только забрезжит какая-то слабая надежда, и вот, на тебе – стажировка.

Вера, тут же почувствовавшая себя «черным вестником», сказала примирительно:

– Ненадолго же. Ничего, его за эти две недели ностальгия замучит. Вернется с новыми силами и, возможно, все будет по-новому… Большое видится на расстоянии.

Наташино лицо даже разгладилось от подступившего возмущения:

– Вера, что ты со мной так разговариваешь, будто я больная? Или беременная? Мне вполне можно правду говорить – у меня психика устойчивая, выдержу. Я с тобой, как с подругой, а ты со мной, как психотерапевт с невротиком.

Вера Михайловна предпочла ничего не отвечать на эти слова, только кротко посмотрела в потолок… Но долго любоваться побелкой не удалось: в ординаторскую вошел герой дня.

– И с победным отрывом в пять минут, в зеленой пижаме лидера доктор Бобровский сегодня первым приступил к работе. Или вторым?

Подчиненные с олимпийским спокойствием пропустили мимо ушей дисциплинарный заход начальства. Вера Михайловна, выкладывая мобильник из сумочки на стол, сказала:

– Прямо завидую тебе. Настроение бодрое, чемоданное… Сразу в отпуск хочется, на тебя глядя.

– А, не завидуйте! Во-первых, я не в отпуск. Но настроение, конечно, чемоданное, сам я тоже бодрый, вот только… Есть у меня кое-какая проблема.

Наташа быстро изменила кислое выражение лица на сочувствующее и, с тайной надеждой, что это по-настоящему серьезная проблема, спросила:

– Серьезное что-то?

– Для меня – да. У тебя вот, Наташа, как с языком?

Наташа, оглянувшись на зеркало, кокетливо высунула язычок:

– Нормально. Налета нет.

Бобровский, иронически подняв бровь, уточнил:

– Шпрехен зи дойч, я спрашиваю?

Наташа, слегка откашлявшись, ответила специальным голосом, похожим на голос из звукового приложения к учебнику:

– Йес, ай ду, в смысле – спик инглиш. Со словарем.

Бобровский печально покачал красивой головой:

– Вот и я – со словарем. Или – словарь со мной? Короче, давно это было, когда я по-немецки хоть что-то связное мог сказать. Хотя бы: «извините, я учил». Да…

Владимир Николаевич сделал задумчивый круг по ординаторской: подошел к окну, пощупал зачем-то лист герани, отчего в воздухе разлился ее тревожный резкий запах, потом продвинулся к стеллажу с историями болезни, последним пунктом стало зеркало. Бобровский пятерней поправил прическу, и только затем его внимание вновь было обращено к сотрудницам:

– У меня, собственно, и в личном деле указано – «со словарем». Я так думаю, что когда мою кандидатуру утверждали, никто особо и не заморачивался на этом. За что, конечно, большое всем спасибо. Но нужно срочно что-то делать с языком. А то толку от моей стажировки будет с гулькин нос.

Вера Михайловна, как ни крепилась, больше молчать не могла и начала подтрунивать:

– Подумать только! У Владимира Николаевича Бобровского возникла проблема с его острым язычком!.. Латынью – владеет! Русский разговорный – в совершенстве, хоть преподавать иди! А вот язык Гете и Шиллера – только со словарем. Ну и что, как будете наверстывать упущенное, герр Бобровский?

Гордо расправив плечи, чем вызвал у молчаливой, как никогда, Наташи острый приступ влюбленности, Бобровский парировал:

– Натюрлих, наверстаем, – общими силами. Цузамен, так сказать. Я, Верочка, верю в коллективный разум!

* * *

Спустя двадцать минут и две консультации Бобровский двигался по направлению к своему кабинету. Навстречу шла Прокофьевна со своей обычной машинерией – ведро, швабра, объемная тряпка…

Приветливо кивнув Бобровскому, старушка выразительно произнесла:

– Хенде хох, Владимир Николаевич!

Бобровский живо сгруппировался и ответил в тон:

– Рот фронт, Елена Прокофьевна! Гитлер капут!

Отойдя два шага, он поравнялся с сестринским постом и произнес вполголоса, усмехнувшись:

– Вот за что люблю свой коллектив: все про всех все всегда знают!

Повертев головой в поисках оставившей свой пост Тани, он застыл с выражением крайнего изумления на лице. Потому что к своему рабочему месту в темпе приближалась Таня. Но в каком виде: волосы всклокочены, рукав халата оторван, в глазах полная отрешенность. Она увидела, что завотделением явился явно по ее душу, и даже попыталась привести в порядок прическу. Но было заметно, что она находится под каким-то сильным впечатлением и мысли ее далеко. Она подошла к столу, достала из верхнего ящика стола расческу, двумя движениями расчесалась, одновременно скороговоркой произнеся:

– Владимир Николаевич, я вас слушаю.

– Танечка, а позвольте узнать, вы откуда, голубушка, такая… фантастиш фройляйн? – спросил Бобровский, пытаясь приладить ее оторванный рукав на место.

– Из родильного, – ответила Таня и, почтя за лучшее снять порванный халат совсем, расстегнула пуговицы, – разрешите, я переоденусь.

Бобровский кивнул:

– Разумеется. А что у них сегодня, блицкриг?

Таня посмотрела на Бобровского, недоумевая, что это он такое спросил.

– Там сегодня аврал, – пояснила она. – Сестер не хватает, меня попросили помочь довезти на каталке роженицу до родзала.

Бобровский глубокомысленно покачал головой:

– Ну, тогда это все объясняет. Татьяна, ты себя в зеркале видела? Вы что, в аварию с роженицей попали? С другой каталкой столкнулись?

Таня улыбнулась:

– Да у нее схватки усилились. Я ей говорю: держитесь за мою руку – вам легче будет. Она как вцепится, как давай меня трепать. Я везу, а она зубы стиснула и рукав рвет. Так и бежали в родзал, пока она мне рукав не оторвала… Приехали, врачи попробовали пальцы разжать – без толку. А она уже в родах, бедная девочка…

– Господи, как интересно люди живут! С огоньком! А у нас в патологии такая скукотища… Ну, ладно, иди, приведи себя в порядок. Тебя ждет девятая палата: консультацию я закончил, теперь время процедур.

Но тут в Тане сказалось пережитое нервное перенапряжение. Голос задрожал, но она спросила:

– Владимир Николаевич, я вот думаю: ну что, ничего нельзя сделать, чтобы женщинам так не мучиться?

Бобровский глянул на нее с интересом:

– Ну почему же, можно – предохраняться. Ты только нашим-то ничего не рассказывай, как ты сегодня пострадала и почему. А то рожать передумают и разойдутся по домам, останемся мы здесь совсем одни.

Таня отмахнулась:

– Скажете тоже, Владимир Николаевич.

Возникшая из своего «кабинета» Прокофьевна едва не выронила тряпку при виде Тани:

– Татьяна, ты откуда такая… модная?

«Модница» сняла халатик и протянула старушке:

– Из родильного. Прокофьевна, принесите мне, пожалуйста, новый халат, а то меня мамочки уже ждут в процедурном.

Прокофьевна приняла халатик и засеменила по коридору, ворча:

– Всежки, рожать как-то вежливее надо, что ли… А то – хрясь! Будьте любезны! Так если все рожать повадятся, так в родильном халатов не напасешься.

* * *

Пока Рита натощак досдавала нужные анализы, прошло время, а пакеты с вещичками остались не разобранными. Теперь Рита стояла возле тумбочки между кроватями и спрашивала у Лизы, уютно, как кошка, расположившейся на своей кровати:

– Так, вот эта тумбочка – моя, да?

– Нет, твоя с той стороны, – показала Лиза рукой вправо от Ритиной кровати.

– Ясно, – не стала перечить Рита и направилась к указанной тумбочке. Открыла пустой шкафчик, стала нехотя доставать и раскладывать вещи. А потом села на кровать, огорченно сложив на коленях руки:

– Даже пакеты разбирать не хочется. Не знаю, может, все же отпустят через пару дней, если попроситься?… Не хотелось бы мне тут надолго…

Лиза улыбнулась понимающе:

– Знаешь, пусть медики решают. Я сама тут недавно, но вижу: зря никого не кладут и не держат. Если зачем-то оставляют – значит, причина есть. У меня, например, точно есть причина… никуда не отпрашиваться. Мы ведь ровесницы, кажется? Тебе сколько? – она почему-то сразу поняла, что Рита не станет жеманничать – «а сколько дашь?…».

Так и случилось – Рита просто ответила:

– Тридцать один.

Лиза кивнула:

– Ошиблась, значит, немножко. Мне двадцать восемь. Ну, в общем, девчонки еще… – и засмеялась.

И Рита засмеялась, с пониманием:

– Нам, блондинкам, много глупостей приписывают – это минус, а возраст нам всегда снижают – это плюс.

Смех у Лизы оказался совсем тихий, мелодичный:

– Ты не обижайся, я совсем не это имела в виду. Выглядишь ты отлично, и совсем ты не «блондинка». То есть, блондинка, конечно… Ну, в смысле… Совсем я запуталась. А работаешь ты кем?

Рита и тут не стала уходить от ответа:

– Я юрист. Специалист по авторскому праву.

Ее собеседница, похоже, удивилась:

– Да!.. Серьезная профессия… А ты говоришь – «блондинка».

Рита под эту неторопливую беседу успокоилась и стала, наконец, раскладывать свои пожитки. Взглянула с симпатией на Лизу:

– А ты чем занимаешься?

Лиза ответила, как Рите показалось, не очень охотно:

– Для меня, если честно, главное – дом.

Внимательно посмотрев на Лизу, Рита сказала:

– А знаешь, я почему-то так и подумала… – она сделала паузу и добавила: – А вообще – для меня тоже…

* * *

…Кажется, это было только вчера. Рита с утра хлопотала на кухне, доставала из холодильника все новые деликатесы: не знала, чем бы еще угодить Максиму… Она накрывала стол к завтраку, а чувствовала себя так, будто им предстоит свадебный обед! Чайник закипел, и вместе с его победным «выстрелом»-отключением в кухню зашел Макс. Уже одетый, уже в костюме…

Сел за стол, потянул к себе Риту за краешек пестрого халата. Она просто повернулась и приникла к нему: его голова была на уровне объемного животика. Максим тут же прижался ухом к этому цветному «глобусу»:

– Как ты себя чувствуешь, как там мой малыш?

Рита погладила его по голове, ответила тоненьким детским голосом:

– У меня все хорошо!

Максим заулыбался, отпустил Риту:

– Ну, что за парень у нас, мамочка! Умный, веселый, боевой!

Рита уже наливала ему чай:

– А почему ты называешь его парнем? Мне даже врач пока ничего не сказал определенно. А если там девочка?

Макс придал лицу выражение важности и компетентности. Умело намазывая бутерброды себе и Рите, красиво, профессионально оформляя слой из мягкого сыра кусочками маслин и семги, он объяснил:

– Девочка у мамы красоту забирает, а сын маме красоты добавляет. Посмотри в зеркало – от тебя же глаз не отвести! Сын у нас будет, точно – сын!

Что-то в его преувеличенно оптимистичной интонации насторожило Риту:

– Максик, а чего это ты… Чего это ты так подлизываешься?

Максим возмутился – и тоже чуть-чуть с перебором:

– Подлизываешься?! Я – подлизываюсь? Я тебя люблю! Ты редкая красавица, ты умница, ты… ммм… как бы это сказать? Волшебница! Ты – лучше всех. Я тебе это говорил, говорю и буду говорить – всегда!

Лицо у Риты стало вдруг такое, что с лица Максима постепенно исчезла восторженность. А она уже и руки на груди скрестила, уже и смотрела в упор:

– Говорил-говорил. А теперь – правду и только правду.

Какое-то последнее усилие Макс сделал над собой, чтобы продолжать в прежнем духе, но внезапно потерял весь кураж и сказал очень буднично:

– Рита, мне нужно уехать дня на два… ну, на три. Максимум – на пять. Да, в общем, на неделю. В область, недалеко… Приступаем к реализации самого моего амбициозного проекта. – Макс постепенно воодушевился, снова его голос наполнился оптимизмом. – Если все получится – я в обойме топ дизайнеров нашей с тобой современности. Ты в меня веришь?

И Рита смягчилась:

– Ты же знаешь, я в тебе не сомневаюсь. Вот бы наш сын был на тебя похож…

Макс понял: он прощен, он любим, он нужен… И продолжил излагать своим выразительным голосом:

– Чтобы быть счастливым, мальчик должен быть похож на маму. Я хочу, чтобы мой сын был умным и красивым, как его мать.

Он украдкой бросил взгляд на часы, встроенные в кухонный шкаф, и начал поспешно поглощать бутерброд, быстро запивать его кофе:

– Все. Опаздываю…

Рита, так и не притронувшись к своему завтраку, встала, чтобы проводить его до прихожей. Там взяла с полки ключи от машины, протянула ему:

– Мы будем тебя ждать.

Макс после этих слов как-то сник, обнял ее крепко и прошептал, чтобы она не слышала, как прерывается его голос:

– Звони мне, если что, я все брошу и примчусь. Все брошу…

Рита погладила его по голове, нежно поцеловала:

– Не волнуйся. Все будет хорошо. Любишь?…

Макс смолчал, только крепко зажмурил глаза, как будто ему стало внезапно очень больно. Поцеловал ее в висок:

– Люблю – мое второе имя…

* * *

Лукавое лицо санитарки Прокофьевны чаще всего излучало доброту и сочувствие, но когда оно просунулось в дверь пятой палаты, то выглядело почти праздничным:

– Мамочки, в столовую! Кушать подано!

Рита, повернув лицо в сторону Прокофьевны, которая только что подала самую популярную театральную реплику, спросила у санитарки:

– А что у нас там сегодня подано?… Яйца пашот? Лазанья? Ризотто?

Веселая Прокофьевна назидательно продекламировала:

– Гречневая каша – матушка наша, а хлебец ржаной – отец наш родной, – и исчезла.

Лиза перевязала поясок халата, обернулась к остальным мамочкам:

– Ну что, пошли? – и погромче, повеселее добавила: – Рота, подъем!

Мамочка Лиля, попавшая в отделение с отеками, сказала, осторожно садясь в постели:

– Господи, Лиза! Ты бы еще скомандовала: в ружье!

Лиза переспросила:

– А почему – в ружье?

Лиля, протерев припухшие со сна глаза, объяснила:

– Это значит – «тревога».

Другая мамочка, Василиса, нащупывая ногами тапочки под кроватью, протянула лениво:

– Ну какая у нас тут тревога… Тишь, гладь и божья благодать… Сплю целыми днями, как медведь.

Лиля тоже потянулась:

– Так ведь зима… Вся природа спит… За окном все время сумерки… Не хочешь – уснешь. Привет новеньким.

Рита в ответ на приветствие помахала ладошкой, по примеру политических лидеров. Мамочки вышли гуськом в дверь и двинулись по коридору, влившись в разномастную толпу мамочек.

Лиза и Рита держались вместе, так же как Лиля и Василиса, попавшие в отделение чуть раньше. Лиза сказала, кивнув на Лилю:

– Вот ты – юрист, но с первого взгляда так на тебя и не подумаешь. А по Лиле сразу видно: девушка – из семьи военнослужащих, потомственная офицерская жена.

Рита усмехнулась:

– А ты и мужа на глаз определяешь?

Лиза таинственно покачала головой:

– Я много чего «на глаз» определяю, но про мужа Лиля сама рассказывала… Он у нее майор, по-моему. Но каких войск – что-то я не зафиксировала.

Рита решила спросить:

– Твой тоже военный?

Лизино лицо на мгновение как будто осветилось – вспомнила мужа:

– Что ты! Ни боже мой, совсем не от мира сего: дизайнер. В армии ни дня не служил, у них в театрально-художественном институте только военная кафедра была, но все равно, так по утрам мне и командует: «Рота, подъем!» Это я у него научилась.

Лиза не заметила, как Рита слегка напряглась, потому что идущая навстречу медсестра Таня тормознула мамочек:

– Тарасова, подойдите потом на пост. У вас анализ один не понравился Вере Михайловне, она сказала повторно все пересдать. Я вам направление выпишу на завтра. На сладкое не налегайте. И после шести постарайтесь ничего не есть.

Лиза, услышав об этом, нахмурилась:

– Хорошо, подойду, – и добавила, обращаясь уже к Рите: – что это еще там может быть не так?… Каждый раз пугаюсь…

Рита посмотрела на нее внимательно и спросила:

– Лиза, что-то я не расслышала: как твоя фамилия?

Лиза ответила:

– Тарасова. А что?

Рита и сама не знала, «что» – так, какое-то смутное ощущение… Но фамилия-то – Тарасова, а не…

– Так, показалось… Что мы где-то встречались раньше.

Лиза, неожиданно для Риты, согласилась:

– Знаешь, мне тоже показалось, что я тебя где-то видела. Может, мы учились в одной школе? Я 137-ю заканчивала, а ты?

Рита покачала головой:

– Нет, я 65-ю, с английским уклоном. Думала, буду переводчицей или дипломатом.

Лиза беззаботно засмеялась:

– Все мы немножко дипломаты, все мы немножко переводчицы… С мужского – на женский, и наоборот! – вспомнила про распоряжение врача и снова нахмурилась. – Что там у меня не так?… Не дай бог, опять ацетон…

* * *

Таня сидела за столом и читала конспект. Время от времени доставала яблоко из ящика стола, откусывала и, не глядя, клала обратно. Она была так увлечена чтением, что не заметила, как к ней тихо подошел Бобровский:

– Гебен зи мир айнен копекен, фройляйн Таня.

Таня вздрогнула:

– Что? Ой, Владимир Николаевич, извините, я не поняла…

Бобровский проницательно посмотрел Тане прямо в глаза:

– Татьяна, ты же у нас абитуриентка, немецкий, кажется, будешь сдавать в институт?

Таня не стала отпираться, гордо подтвердила:

– Да. Я на курсы хожу, в мед.

– Вот и отлично, – обрадовался Бобровский, – конспекты какие-нибудь есть?

Таня пожала плечами:

– Есть, конечно. Мы же все время зачеты сдаем.

Сложив руки на груди, завотделением сурово спросил:

– Ну, и какие у нас успехи по немецкому?

Таня, никак не понимая, к чему клонит Бобровский («Неужели хочет с собой на стажировку взять?»), ответила бойко:

– Ну, с языками я со школы дружу, так что без проблем. Я даже переводить могу, если надо, с голоса. Вот, однажды…

Но Владимир Николаевич жестом прервал Таню:

– Вундер шен. Это очень хорошо, что ты такая умница, – и добавил шепотом: – А у меня в институте по немецкому тройка была. Да. Несмываемый позор.

Таня посмотрела на огорченное, но от этого не менее красивое лицо милого, как никогда, Владимира Николаевича, с нежностью:

– Никому не рассказывайте… – Таня засмеялась, – я тоже не расскажу.

Бобровский несколько смущенно потер нос:

– Ты мне конспектик свой принеси завтра, ладно? Там же медицинская терминология есть, насколько я помню?

Таня эффектным жестом выдвинула еще один ящичек своего стола и протянула Бобровскому тетрадку:

– Вот, у меня все с собой.

Бобровский взял тетрадку и ласково посмотрел на Таню:

– Умница! И красавица! И помощница моя! Что бы я без тебя делал?

Таня от обилия комплиментов любимого начальника расцвела и похорошела. И, от избытка чувств, внесла еще одно встречное предложение Бобровскому:

– Владимир Николаевич, а хотите, я вам помогу! Например, могу погонять вас по топикам. Вы у меня быстро все вспомните.

Бобровский кивнул:

– Спасибо, Танюша! – и благодарно коснулся ее плечика, отметив попутно про себя, что халатик на Тане надет уже целый.

Наташа уже с утра была не в духе, и идиллическая картинка, которую она увидела на сестринском посту, оптимизма ей не добавила.

Она подошла своей танцующей походкой, резко контрастирующей с холодным выражением лица, положила перед Таней документы и довольно жестко распорядилась:

– Таня, вы, когда с Владимиром Николаевичем закончите, зайдите, пожалуйста, в девятую палату, соберите Войтенко и сопроводите в родильное отделение. Ее там уже ждут.

Бобровский, от которого не скрылось Наташино раздражение, постарался «перевести стрелки»:

– Наталья Сергеевна, простите, а что у вас сегодня по личному творческому плану?

Наташа обратила взор на потенциального командированного:

– Планов – громадье, Владимир Николаевич! Пойду выполнять и перевыполнять! Хорошего дня, коллеги. Успехов в учебе.

Бобровский, почувствовавший себя даже не студентом – школьником и лоботрясом, бросил уже вслед уходящей Наташе:

– И вам того же, Наталья Сергеевна.

* * *

Женщины с аппетитом завтракали: Рита намазывала масло на батончик, Лиля подумала и добавила его в манную кашу… А Лиза продолжила развивать свои мысли о профессиях:

– Я ведь, на самом деле, по образованию переводчик, точнее сурдопереводчик. Работала со слабослышащими, с глухонемыми, и с детками, и со взрослыми. И знаете, так научилась людей понимать… даже без слов. Я не с ограниченными возможностями людей имею в виду, самых обычных. Буквально по выражению глаз.

Рита заинтересовалась:

– Где же этому учат?

– В нашем педе, – ответила Лиза, отпив чая. – Но долго поработать по профессии я так и не успела. Вскоре после института вышла замуж и как-то… вся переключилась на семью. Муж был только «за». Он у меня очень любит, чтобы дома было вкусно и уютно.

Рита спросила вежливо, но без особого интереса:

– А кем твой муж работает?

– Максим? – переспросила Лиза и почему-то заулыбалась. – Он специалист по интерьерам. Дизайнер. Офисы и жилые помещения. Очень востребованная профессия. И он у меня очень талантливый.

Ей хотелось еще рассказать про Максима, но Рита внезапно вздрогнула, резко дернула рукой с ложкой и пролила жидкую манную кашу на стол. На ее внезапно побледневшем лице отразился ужас. Лиза прижала руку к груди:

– Рита, Рита, ты чего? Это ты из-за каши так… Да сейчас вытрут… – но Рита не реагировала, сидела с каким-то странным выражением лица и остановившимся взглядом. – Господи, я сейчас врача приведу…

Лиза встала из-за стола и со всей возможной скоростью вышла из столовой.

Рита по-прежнему сидела бледная, глядя прямо перед собой. Потом взяла себя в руки, машинально вытерла салфеткой пролитую кашу.

Лиля спросила, внимательно глядя на Риту:

– Э-эй… Ну, лучше? Что это с тобой? Давление, что ли, упало?…

Но Рита уже окончательно взяла себя в руки:

– Ага… Жизненный тонус… на нуле… Да не надо врача, сама дойду. Что-то мне, правда… не очень…

* * *

У строящегося здания стояли Сергей Стрельцов и прораб Петрович, по прозвищу «Ядерна Кочерыжка». Сергей нервно поглядывал на часы: из аэропорта отвез инвесторов в гостиницу, а потом начальство из треста взяло их под свое крыло. Ну, и где они? И где их европейская пунктуальность?

– Опаздывают гости дорогие. Долго завтракают.

Петрович всегда немного недолюбливал любые – хоть зарубежные, хоть отечественные – делегации на его стройку: как-то смещались привычные расстановки, по типу «кто в доме хозяин»:

– Сильно дорогие, вот и опаздывают, – недовольно буркнул он. – Как говорится, кто платит, тот и оркестром дирижирует.

В это время подъехали одна за другой три дорогих иномарки. Из них вышли несколько солидных, одетых слегка не по погоде, мужчин и одна девушка. Взгляды Сергея и прораба на несколько секунд невольно остановились именно на ней – высокой, тоненькой, в короткой юбочке, в сапожках чуть не до колена, на высоченных каблуках. Петровичу, кода он поглядел на ее коленки, стало за нее холодно, а Сергею в целом понравился весь ее изящный силуэт.

– А это еще что за «уно моменто?» – выдал свой интерес Петрович.

– Крановщица итальянская, не видишь, что ли, Петрович? – усмехнулся Стрельцов. – Писали же, что привезут передовиков для обмена опытом.

– Ах, передовико-о-о-в, – нехорошо скривился Петрович, и Сергей тут же понял, что своей невинной шуткой перевел мысли Петровича в ненужное русло, – у нас тут таких передовиков, в таких же юбках…

– Брось, Петрович, я пошутил. И давай, без этих твоих аллегорий, ладно? Не знаю я, кто эта девушка. Какие, нафиг, крановщицы…

– А ты, Анатольевич, не шути, – не сдавался хмурый Петрович. – Когда фундамент закладывают – баб долой! Это как на корабле… Юбку нацепила…

Сергей внимательно смотрел на вновь прибывших, а Петрович все бухтел…

– Да ладно тебе, Петрович, не сняла же она, юбку эту. А до фундамента еще далеко, – сказал Сергей, своим тоном давая понять, что пора бы и успокоиться.

Петрович понял, но сдаваться не хотел:

– Все одно!

Они пошли навстречу прибывшим и поздоровались с каждым. Сергей попытался запомнить, как зовут итальянцев, еще в аэропорту, но с первого раза удалось запечатлеть в памяти только одну фамилию: Ванцетти. Откуда-то из детства всплыло название фабрики имени Сакко и Ванцетти… А Петрович даже пытаться не стал, хотя синьоры назвались и ему. Последней представилась девушка:

– Женя. Переводчица.

Петрович тоже пожал ей руку, и когда она очень мило улыбнулась «Ядерной Кочерыжке», тот даже немного устыдился своих заочных предварительных нападок на длинноногую «крановщицу»…

* * *

Рита лежала на кушетке в манипуляционной. Вера Михайловна уже измерила ей давление, удивленно подняла брови, отложила стетоскоп. Взяла руку Маргариты и послушала пульс, глядя на секундную стрелку циферблата.

Пожала плечами, слегка недоумевая – что же могло вызвать острый приступ дурноты у мамочки:

– Да, в общем, все в порядке. Давление в норме, тахикардии нет. Не понимаю, что это с вами было… Если повторится, надо будет кровь на сахар сдать. Не исключено, что гипогликемия. Это бывает на вашем сроке: сахар резко падает и вот такие симптомы – внезапная слабость, вплоть до обморока. А вы еще не хотели ложиться…

Рита лежала, задумчиво глядя куда-то мимо Веры Михайловны, но на слова врача отреагировала вполне адекватно:

– Хорошо, я поняла. Я и сама вижу: надо полежать… под контролем…

Вера Михайловна встала:

– Полежите-ка здесь еще минут десять и – в палату, не спеша. Хорошо?

Вера Михайловна вышла, плотно закрыв за собой дверь. Голоса за закрытой дверью были меньше слышны, но Рита была рада не тишине, а возможности немного побыть наедине со своими мыслями. Она подняла глаза, уставилась в потолок и сказала сама себе:

– Хорошо. Просто замечательно. Лучше не бывает!..

Сказала – и вспомнила. Эти слова – именно в этой очередности – были уже сказаны, но по-другому, в другой ситуации…

* * *

…Они лежали, повернувшись друг к другу лицом, и не могли разнять объятия. Не целовались, а целовали по очереди друг друга, и каждый поцелуй сменялся нежной, расслабленной улыбкой.

Максим сказал:

– Хорошо. Просто замечательно. Лучше не бывает, да, Ромашка?

Рита изо всех сил боролась со сладкой дремотой: сейчас бы укутаться вместе одеялом, вдохнуть теплый древесный аромат его волос и уснуть, и спать долго-долго, и не спешить, и не отпускать…

Но, услышав придуманное им недавно прозвище «Ромашка», Рита тут же проснулась и шутливо шлепнула его по губам. И, хотя Максим сразу перехватил ее руку и поцеловал, а потом еще и немного покусал каждый палец, все же попросила:

– Не зови ты меня так, пожалуйста. Помнишь, я тебе говорила: у меня один клиент есть по фамилии Ромашкó. Профессиональный тамада. Массовик-затейник. Автор сборников тостов, поздравительных текстов и юбилейных адресов. Такой пошляк, такой зануда!.. Я все время удивляюсь, почему он пользуется таким спросом у населения…

Максим засмеялся:

– Да, да, как я мог забыть! «Сегодня праздник у девчат, девчата рюмками стучат…» Его шедевр, да? – он привстал на локте, посмотрел на Риту. – Нет уж, пусть лучше возле тебя будут такие зануды, чем балагуры-донжуаны-кэвээнщики. Я же не выдержу конкуренции! И тогда нашей безмятежной идиллии придет конец…

Сначала Рита счастливо засмеялась, а потом спросила серьезно:

– Максим, а у нас, по-твоему, безмятежная идиллия?…

– А что – разве нет? – несколько бодрее, чем было бы уместно, произнес Максим.

Последние капельки чувственного очарования испарились. Рита приподнялась, натянула одеяло до подбородка и замолчала.

Максим понял, что слова про «идиллию», мягко говоря, – не совсем правда. И, повернув голову, сказал серьезно:

– Рита… Я не так выразился. И все понимаю: конечно, каждая женщина мечтает о нормальной семье. И мужчина – тоже. Но иногда бывает, что… Ну вот, так получилось, есть у меня нормальная семья.

Он тоже сел, только не рядом с Ритой, а спустил ноги с постели, готовый в любой момент встать и уйти. Рите пришлось наблюдать за ним со спины и только догадываться, какой у него сейчас взгляд, какое выражение лица…

А Максим продолжал, придав интонации максимум иронии:

– Ну, такая нормальная семья, ну, такая вся приличная, такая… что хоть в прорубь!

Максим пару секунд помолчал, а потом его словно прорвало. Он резко повернулся к Рите, опершись рукой на широкую их кровать, заговорил резко, почти зло:

– Не знаю, поймешь ли ты меня… Ну, попробуй понять! Вот, моя жена, Лиза. Она – симпатичная. Очень. Но заметь: не красивая, не хорошенькая, не кокетливая, не сексуальная – ни-ни! Ни в коем случае! А вот именно симпатичная такая… как булочка с маком. Вкусненько. Сдобненько. Приторно немножко. В общем, добавки – не надо… Заботливая. О-о-очень! Не жена, а мамочка. Вагон достоинств!

Максим сделал паузу. И вздохнул:

– Нет, все же есть один недостаток. И – надо же: именно из-за него мы до сих пор вместе. У нее нет детей. Потому, что первую беременность мы не сохранили. Ну, так подумали… и решили не сохранять… А оказалось, не стоило этого делать.

Все это время Рита сидела неподвижно, не глядя на Максима. Но ему было очень заметно, как ей тяжело слушать о жене.

Она и не думала это скрывать:

– Ты никогда мне про жену не рассказывал… так подробно. Так это ты решил… подождать с ребенком? – Максим смолчал, впрочем, очень красноречиво. Рита поняла и покачала головой: – Ну, ладно. Но ведь ты же любил ее, такую… симпатичную булочку?

Максим почти отмахнулся:

– Любил! Мы вместе уже почти десять лет! Да я сейчас и сам не очень-то понимаю: любил, не любил?… Сколько мне лет-то было? В какой-то момент думал, что люблю. Замуж позвал. А потом… Она меня так полюбила, что… залюбила.

Рита не удержалась от шпильки:

– А ты не выглядишь замученным ее любовью. Напротив: ухоженный, досмотренный, вполне упитанный, спортивный: дает возможность посещать сауну и спортзал, да?

Максим укоризненно покивал головой:

– Да-да, ухоженный. Я не спорю: я не ночую в коробке от холодильника и не ищу на помойке корки. Она хорошо готовит, весной кормит меня поливитаминами и сама подбирает мне парфюм. Эх, ее бы воля – она бы меня и в памперсы упаковала! И она вполне счастлива, а я… Увяз в ее заботе. Устал.

По всему было видно, что он говорил бы и дальше, но тут Максим заметил, наконец, что Рита совсем «заледенела». И тогда, притянув к себе, преодолевая ощутимое сопротивление, крепко прижал ее к себе. Стал целовать часто, нежно, приложив усилие, все же уложил на подушку, а потом прошептал прямо в ухо:

– Все, хватит об этом. Ты мне нужна, мы вместе, а остальное… Это моя жизнь, моя проблема. И знаешь, я решу эту проблему. Не сейчас. Но решу. Что-то должно случиться, что-то… или очень плохое, или очень хорошее… Что-то случится – само. А пока…

Рита слегка отстранилась и посмотрела ему в глаза. Он казался ей очень искренним и, пожалуй, несчастным. И она обняла его со всей нежностью, на которую была способна в тот момент.

Максим горестно покачал головой и попросил:

– Давай пока жить, как живется. Любишь?

И Рита кивнула в ответ:

– Люблю… Мое второе имя.

* * *

Рита сначала села, потом встала и решительно пошла к двери. Но перед самой дверью остановилась и закрыла лицо обеими ладонями. Удалось не заплакать… И тогда Рита с силой провела ладонями по лбу, по глазам, по щекам, как бы умывшись, а уже потом, с просветленным лицом, вышла в коридор.

…Решимость оставила ее только перед входом в пятую палату: сквозь стекло двери она увидела сидящую на своей кровати симпатичную соседку Лизу.

* * *

В ординаторской Вера Михайловна, нахмурившись, сравнивала две распечатки КТГ, записывая что-то в историю болезни. Как всегда, широко распахнулась дверь, и вошел деловитый Бобровский:

– Аллес ист орднунг? – голос завотделением звучал почти царственно: мужественный язык тевтонов явно придавал его приятному тембру особое металлическое звучание. «Ему бы армией командовать», – мелькнуло в голове у Веры.

Однако Вера, даже не отрываясь от письма, парировала:

– Аллес гут!

Курфюрст Бобровский, перебирая папки на полке, спросил, однако на общепонятном русском:

– Где история болезни Тарасовой?

Пришлось Вере отвлечься от своей работы и вытащить нужную папку из стопки на столе:

– Битте шон!

Бобровский пролистал историю и прочитал:

– Так, первый мини-аборт, киста… Хм… Длинные и тонкие трубы. Ну что, молодец…

Вера Михайловна покосилась на шефа:

– Кто молодец?

Тот потряс историей болезни:

– Мамочка молодец. Умница мамочка.

С этим Вера Михайловна не смогла не согласиться:

– Я тоже заметила, что умница. Она по жизни – умница. И какая-то профессия у нее необычная…

Бобровский заинтересовался:

– Орнитолог?

Вера нахмурилась, повспоминала… Не вспомнила:

– Нет… Забыла. Спрошу еще раз… Интересное что-то…

Владимир Николаевич, прежде чем выйти, обернулся к Вере Михайловне и сказал таким хорошим, таким человечным голосом:

– Верочка… Ты смотри, с какими проблемами мамки беременеют. И рожают.

Вера Михайловна посмотрела на него с грустной улыбкой:

– Ну да. Стараемся, помогаем, так?… А почему ты мне это говоришь?

– Потому что хочу тебе напомнить, что тебе уже пора сдавать повторный анализ на гормоны, – просто объяснил Бобровский.

Вера помассировала усталые глаза кончиками пальцев:

– Вот вы взялись за меня, Владимир Николаевич…

Ее руководитель пожал плечами, как бы констатируя очевидное:

– Надо же динамику отслеживать, а то все наши старания коту под хвост, а этого я допустить не могу.

Вере пришлось признать правоту Бобровского:

– Да понимаю я все, просто закрутилась. Не успеваю.

Бобровский хмыкнул со всем возможным возмущением:

– Просто представить себе не могу подобный диалог ни с одной из своих пациенток! Фантастика! Вера Михайловна, вы меня просили вами заняться? Просили! Вас консультировали ведущие специалисты в области акушерства и гинекологии? Ответ положительный! Так вот, как ваш непосредственный начальник и по совместительству лечащий врач я настаиваю на соблюдении моих предписаний. Сегодня же! Я доходчиво объяснил?

Вера сделала попытку перевести все в шутку:

– Яволь, майн доктор. Разрешите выполнять? Прямо сейчас пойду и сдам, – Вера бросила взгляд на часики, – я сегодня не обедала… И завтракала давно… Пойду. Можно считать, на голодный желудок.

Вера вышла из ординаторской, а Бобровский сказал сам себе, побарабанив по Вериному столу:

– Вот то-то же! У меня не забалуешь!

* * *

Офицерская жена Лиля, наливая себе сок в стаканчик, сказала, озабоченно покачав головой:

– Да, девчонки. Мы без них как-то обходимся. А они без нас… Я вот нашего папочку оставила на хозяйстве. И сердце не на месте: хоть бы он дома справился, со старшими, товарищ гвардии майор. Одного в сад, другого в школу, сам – на службу. И дай бог, чтобы не заболели, все трое. А ко мне не надо, я уж тут как-нибудь… Еще неделю, сказали, как минимум, лежать.

Вторая мамочка-соседка Василиса подключилась к разговору:

– А я своего гоню. Таскается каждый день: надо, не надо – здесь… Звонит по сто раз на дню. На работе специально торчит чуть не до ночи: не может, видишь ли, дома один! Ну, не смех?

Лиза тоже не смогла остаться в стороне от беседы:

– Ну, это же хорошо, когда такой заботливый. Повезло тебе!

Василиса отмахнулась:

– Да неприспособа он! Заботливый! Он без меня ни рукой, ни ногой. Привык, что я все сама, а тут меня положили на сохранение – и все, скис, потерялся, как первоклашка: не может без чуткого руководства, без четкой инструкции!

И тут, как будто в качестве иллюстрации к выступлению Василисы, прозвучал телефонный звонок. Молодая женщина скорчила гримаску, но в телефон, впрочем, заговорила довольно ласково:

– Да, Витя. У тебя все в порядке? Голодный? Ну, не расстраивайся. Бывает! Мы же с тобой это проходили… Ну-ка, открой ящичек под мойкой на кухне. Что ты видишь? Правильно, ведерко. Открой. Что это? Снова молодец, картошка! Узнал ты этот корнеплод в лицо? А чистить умеешь? – Василиса засмеялась, прикрыв трубку рукой, а потом серьезно и нежно сказала: – Я и не собиралась издеваться. Почисти, поджарь, поищи в холодильнике что-нибудь мясное. Все съел? Все-все?… И тушенку?!

Василиса выслушала что-то, сказанное ей мужем, и рассмеялась:

– Ах ты, мой хороший! Ах ты, кулинар! Правильно! И этого блюда тебе хватит на два приема пищи. Ну, дерзай! Консервный ключ найдешь? О! Тогда тем более…

Обратившись к соседкам, сказала торжествующе:

– Картошку сварит с тушенкой! Не пропадет! Еще недельку мне тут полежать – он и курицу жарить научится… А там и до борща рукой подать! Вот как их надо, как щенков в воду кидать, и поплывут! Все поплывут…

Лиза улыбнулась ей:

– Но ведь рожаешь от него. Значит, любишь, его, вот такого, значит, все у вас хорошо.

Василиса рассмеялась громко и заливисто, в конце даже охнула, взявшись за живот:

– Да я же не спорю, люблю. И будет у меня теперь двое мальчиков – старший и младший. Старшего-то придется, наконец, от груди отнять. И как он это перенесет – ума не приложу!

Женщины рассмеялись, а офицерша Лиля добавила совсем с другой интонацией:

– Нет, знаешь, совсем от груди отнимать не надо. А то он живо другую себе присмотрит, грудь-то! Четвертый номер! Это у них быстро…

И Рита, не принимавшая участия в разговоре, вдруг заметила, что Лиза отвела свои ясные глаза и стала смотреть в окно… Видно, ей было о чем подумать…

Только недолго: зазвонил Лизин телефон. Лиза начала разговаривать по телефону, и не увидела, как Рита исподтишка смотрела на нее каким-то новым, исследующим взглядом. И тем более, не почувствовала, как Рита немного расслабилась, услышав первую фразу, произнесенную Лизой:

– Нет, мама. У него сейчас времени совсем нет, Звонит, конечно… Ну, что он может говорить: люблю, целую, жалею, лялечка, бусечка… Ну, ты же знаешь, какой он у меня подлиза: не хочешь, а растаешь… (Лиза рассмеялась нежным, воркующим смехом). Ладно, мамочка, завтра жду. Яблоки только кислые можно, «антон», ладно? И минералку без газа. Ну, все. Пока.

Она отключилась и посмотрела на Риту:

– Как ты? Отошла? Лучше тебе?

Рита кивнула, отведя глаза:

– Все нормально. Насколько это возможно.

Лиза осторожно, стараясь, чтобы никто больше не услышал, спросила:

– А, кстати,… к тебе кто-нибудь… приходить будет?

Рита отрицательно покачала головой. А потом подумала и добавила, с вызовом, понятным только ей самой, выразительно погладив животик:

– Ну, придет, конечно. Если позову. Папочка наш придет и принесет, если что-то надо будет. Да и обойдусь я пару дней… без папочки. В смысле, без передач. А что?

Лиза пожала плечами:

– Да ничего. Просто завтра моя мама придет, может, чего-то тебе надо, ты скажи.

Раздалась другая трель на Лизином телефоне.

– Ой, а вот и папочка наш! Легок на помине. Максик, я слушаю… – обрадованно запела в трубку Лиза.

Рита не в силах была слушать их разговор. Бесцельно взяла в руки свой мобильник, повертела его, а потом направилась к выходу – якобы тоже позвонить… И только в коридоре мстительно набрала номер Макса. Где-то в единственной из миллиардов клеточек мозга, как кнопка телефона, тоненько пискнула надежда: а вдруг совпадение, вдруг не он?

Конечно, телефон Максима был занят.

* * *

Неработающая Лиза любила бывать с мамой на даче и в «мирное», до беременности, время. Они жили на даче подолгу, в урожайный сезон – неделями. Собирали урожай, делали какие-нибудь заготовки на зиму, ходили в гости на соседние дачи – обмениваться кулинарным опытом… И ей вполне хватало маминой компании, бытовых разговоров с соседками, монотонных занятий типа варки варенья и закатки компотов. Но почему-то, забеременев, Лиза почувствовала, что ей часто, да что там – все время не хватает мужа. Его смешных словечек, его ураганной нежности, его жалости, за которую она могла бы отдать, не задумываясь, любую африканскую страсть. Страсть… Вот чего не было – того не было. Что-то другое связывало их с Максом…

Она часто звонила мужу. До пяти звонков в день: сама установила лимит… Больше ее девическая гордость не позволяла. Но в тот день она позвонила и в шестой раз, благо, был повод, вполне реальный:

– Максик, ты сегодня к нам приедешь? – выслушала ответ, заметно погрустнев. – Да, нет, у нас все в порядке. Просто нам нужен сахар, килограммов десять. Клубнику собрали, ее так много… Я тебе свежей оставила… Ну, в холодильник поставлю… А из остальной нужно срочно варенье сварить, пока не пропала.

Лиза слушала пространные объяснения, почему Макс не приедет и не привезет сахар ни сегодня, ни завтра, и не заметила, что мама подошла и слушает, чем закончится их с Максом беседа.

– Да, да. Я все понимаю. Ну, извини, что не вовремя, – и, без обычных «целую» и «люблю», Лиза нажала отбой.

Мама начала вполне нейтральным тоном:

– Что, как всегда не кстати? – на дальнейший нейтралитет у мамы не хватило выдержки. Ей бы у дочери поучиться… – Лиза, а тебе не кажется, что в последнее время ему все время не до тебя. По-моему, он просто отмахивается от тебя, как от мухи.

Лиза возразила:

– Мама, о чем ты? У Макса сейчас такой ответственный проект. Конечно, ему не до сахара. И не до клубники.

Мама почему-то не понимала, что, обличая зятя, больно ранит и без того уязвимую, в ее положении, дочь. И потому была излишне категорична:

– И не до тебя.

* * *

Рита стояла под плакатом, на котором был расписан буквально по минутам режим дня отделения патологии, методично набирая один и тот же номер. И пока ждала вызова, задумчиво водила по картинке пальцем… «Завтрак… Обед… Личная гигиена… Отход ко сну…» Наконец, номер освободился.

Рите удалось произнести первую фразу очень спокойно, почти деловито:

– Алло, Максим? Привет… Это я. Как дела?

По лицу ее было очень заметно, что она просто формально выслушивает ответ, иронично кивая, выразительно глядя в потолок. А еще по ее лицу можно было догадаться, что она в крайней степени раздражения и титанически борется с желанием как можно скорее спровоцировать ссору. Голос звучал от слова к слову все более напряженно… Но наблюдать за ее борениями было некому: большинство мамочек сейчас уделяли время «личной гигиене», чтобы вскорости «отойти ко сну».

– Все это, конечно, очень интересно. Я рада, что ты преуспеваешь во всем, за что берешься. Какая ирония? Не сочиняй. Ну, все, я же сказала, ты совсем не на то обращаешь внимание. Есть кое-что поважнее. Скажи, а имя Лиза Тарасова тебе ни о чем не говорит?

Выслушав ответ, Рита снова иронично кивнула:

– Я познакомилась с этой очень интересной женщиной в роддоме, мы лежим с ней в одной палате, представляешь, как повезло? Знаешь, я узнала много интересного о ней, об ее отношениях с мужем. Даже не об отношениях – чего там особенного, просто нежная любовь, – а о том, как давно они хотели ребенка и как они оба безумно счастливы, что наконец-то у них будет малыш.

Максим что-то отвечал так долго, что Рита даже отвела трубку от уха. Потом снова прижала к уху, дослушала монолог до конца и резюмировала:

– Ах, вот это тебя заинтересовало более всего? Трогательно. Меня положили по «скорой». Ну, это уже не столь важно… Нет, я не собираюсь устраивать скандал, упаси бог. Но ты… Ты же мне не говорил, что она беременна!

И, как ни крепилась Рита, все же горько заплакала:

– Ладно, Макс, сейчас я не знаю, что тебе сказать. Просто… не знаю. Что?! Не волнуйся?!. Да я в шоке от всего этого. И что делать, просто не представляю!

Максим, судя по всему, что-то пытался говорить, но Рита, дрожащими пальцами едва нащупав нужную кнопку, отключилась. В глазах у нее стояли злые слезы. Гневно встряхнув своей горделивой головкой, Рита разбрызгала слезы по сторонам и вытерла глаза ладонью. Она подумала: разве это первый раз, когда он заставляет ее так унижаться? И так плакать? Нет, не первый. Только теперь ей приходится плакать вдвоем.

* * *

…Было лето. Рита, красивая, оживленная, выпрыгнула из такси и быстро направилась к знакомому подъезду высотного дома. Быстро набрала известный ей код на домофоне, тот ответно пиликнул, бесстрастным искусственным голосом пригласил: «Входите, дверь открыта…» Она нетерпеливо, почти приплясывая, нажала кнопку лифта, зашла в него, нажала кнопку этажа и, только тогда переведя дыхание, с удовольствием посмотрела на себя в зеркало.

Скоростной лифт нес ее к любимому… А вот и его дверь! «В траве сидел кузнечик!» – мастерски вызвонила Рита их позывной.

Дверь открылась, на пороге стоял Максим… с какой-то ненужной улыбкой на лице.

Рита сделала движение войти и обнять его, и тут он повел себя странно, резко отстранился, оглянувшись назад и выставив вперед ладонь, слегка повышенным тоном спросил, быстро прижав указательный палец к губам:

– Вам кого, девушка?

Рита, конечно, поняла, что что-то не так, прижала руку к груди, но не успела ничего сказать – из комнаты в прихожую вышла незнакомая женщина средних лет. Рите не осталось ничего, как только подыграть Максиму:

– М-м-м… Здравствуйте. Я из социальной службы района… Это ведь… квартира восемьдесят четыре?

– Да, но мы никого не вызывали. Наверное, вы ошиблись адресом? – «Плейшнер», – подумала про себя Рита. Именно – про себя, потому что очень хотелось выпрыгнуть в окно…

Женщина (теща, как можно было предположить), приветливо улыбнувшись, пришла Рите на помощь:

– Тут, рядом, наискосок есть второй корпус… Вам, наверное, второй корпус нужен…

Рита промямлила:

– Точно, второй… Извините… Наверное, я ошиблась… До свидания…

Окончательно войдя в образ попавшего в засаду профессора Плейшнера, Рита, неловко потоптавшись, отошла назад к лифту, не в силах, впрочем, отвести взгляда от Максима, который все с той же искусственной улыбкой говорил ей:

– Ничего страшного. Всего хорошего.

И закрыл дверь, сделав на прощание «страшные» глаза: мол, я сам в ужасе…

…Зеркало в лифте безжалостно отразило брови «домиком», рот «подковой» и глаза, как у привязанной у магазина собаки.

Рита, все ускоряясь, уходила по улице как можно дальше – от корпуса первого, от корпуса второго, который наискосок. От праздничного настроения не осталось и следа. Вообще, весь день стал сразу «наискосок». Она уже была готова вскочить в троллейбус на ближайшей остановке, когда зазвонил ее мобильник. Она с ненужной силой нажала «отбой» и поймала обращенный на нее сочувственный взгляд идущей навстречу девушки…

* * *

Из воспоминаний Риту вырвал реальный звонок ее мобильника. Она посмотрела на экран – ну да, конечно, Максим. Рита не ответила, просто положила телефон в карман. По коридору быстрым шагом навстречу шел Бобровский, медсестра Света, слегка подпрыгивая, бежала рядом:

– Очень тяжелый случай, неудачные домашние роды, а сегодня дежурит Лариса Николаевна, она же молоденькая совсем. Там она и акушерка… Вот.

Бобровский быстро взглянул на Свету, потом на часы…

– Ладно, побежали.

Света и Бобровский исчезли за углом. Медсестра Таня, тоже проводившая их глазами, окликнула Риту…

– Мамочка! Пора на КТГ, ваши уже там.

«Наши» и правда уже были на месте, тут же сказали мамочкам из других палат, что на Риту занимали… Когда Рита зашла и доверилась рукам медсестры, Лиза уже лежала с закрытыми глазами на кушетке, вся облепленная датчиками. Рита лежала параллельно с ней, украдкой смотрела на ее чистый, немного курносый профиль: она улыбалась. Детские сердечки в аппаратах, подключенных к Рите и Лизе, сначала стучали вразнобой, но затем ритмы выстроились в унисон.

* * *

Рита стояла посередине ординаторской и обращалась к Вере Михайловне, сидящей за своим столом:

– Вера Михайловна, вы не могли бы перевести меня в другую палату?

Вера Михайловна встала и подошла ближе к стоящей, как солдатик, Рите:

– А что вам не понравилось в вашей палате? Они у нас все типовые.

Рита замялась, а потом выговорила, глядя в пол:

– Понимаете… Не в комнате же дело. Я лежу в палате с одной женщиной… Ну, я не хотела бы с ней рядом… В общем, переведите меня, если можно.

Врач нахмурилась:

– И женщины в палате подобрались нормальные, спокойные женщины все. Кто вас не устраивает, Рита? Что-то я никак не уловлю суть проблемы…

Рита низко опустила голову. Потом решилась и произнесла довольно твердо:

– Есть причины, о которых я не хочу говорить.

Вера, иронически подняв брови, сказала спокойно и веско:

– Перевести вас сейчас мне просто некуда. Вы ведь понимаете, что, если я пойду навстречу вашей просьбе, кого-то другого нужно переместить в вашу, пятую палату. И как-то объяснить причину. А где гарантия, что в другой палате вам все и все понравятся?… Ладно, дело ваше. В данный момент я все равно ничем помочь не могу. Давайте через пару дней обсудим это, хорошо? На вторник запланировано кесарево у… В общем, что-нибудь при думаем.

Рита, не поднимая глаз, кивнула ей в ответ:

– Спасибо, – и поспешно вышла из ординаторской.

Вера Михайловна пожала плечами, подумала про себя:

«Ох уж, мне эти причуды беременные… Нормальные там все девушки лежат…»

* * *

Санитарка Прокофьевна сосредоточенно протирала в коридоре зеркало. И вдруг на какое-то мгновение замерла, как будто впервые увидела не запылившееся стекло, а себя в отражении. Задумчиво кивнула и вздохнула – старая совсем стала…

Мимо пробегала на тоненьких стройных ножках медсестра Таня с пачечкой белых листков назначений. Мигом заметила, что старушка смотрит на себя с печалью, и решила немножко пошалить, рассмешить Прокофьевну: на секунду остановившись, она сделала из белых бумажек веера-«крылышки», да и приладила ей над плечами…

Прокофьевна увидела себя в зеркальном отражении, засмеялась:

– Это что?

– Крылышки! – и веселая Таня побежала дальше – прыг-скок, прыг-скок…

Вслед ей старушка крикнула:

– Танюшка, да я не бабочка, я… бабушка.

А она уже добежала почти до выхода. Оттуда и донесся ее юный голос:

– А это и не бабочка была, а ангел!

И побежала дальше.

– Вот, стрекоза… – и Прокофьевна снова стала тереть зеркало. Но уже с повеселевшим лицом.

* * *

Рита почти не принимала участия в общих разговорах. Присутствие Лизы ее угнетало. От постоянного внутреннего дискомфорта Рита невольно хмурилась, часто отворачивалась к стене с книжкой. Слава богу, догадалась взять с собой парочку детективов…

А мамочки непрерывно обсуждали самые разные темы – от очевидного до невероятного. Сегодня солировала жена «неприспособы», Василиса:

– Я раньше думала, что детей хотят все: ну, это же естественно, это в натуре человеческой заложено…

Лиля, офицерская жена, констатировала веско:

– Инстинкт продолжения рода!

Василиса не была столь категорична:

– Нет, ну зачем так – инстинкт… Нормальное желание: любить, рожать, заботиться… А тут одна дама на работе как-то заявляет: «Я – убежденная чайлд-фри!» Как картошка – фри, и все тут. «Я еще мир не повидала, я еще жизни не порадовалась… Мы с мужем не спешим детьми обвешиваться». А я в скобках замечу: муж у нее второй. И есть кое-какие признаки, что не последний…

– Ну, вот все и понятно… Фри! – Лиля вложила в это слово столько сарказма, что оно прозвучало как фырканье. – Потому и фри, что она еще и с мужем-то не определилась…

Все это время Рита лежала с отсутствующим видом, с преувеличенным вниманием читая свою книжку. Лиза, осторожно посмотрев в ее сторону, вставила свои «пять копеек»:

– Не все решает женщина… Может, ее мужья ставили перед ней условие: или дети – или…

Лиля перебила ее:

– Ну, и нафига такой муж? Это не муж, а любовник. И не важно, стоит в паспорте штамп или нет: это – любовник! Мужик, если хочет, то женится! И все: а раз семья – значит, и дети.

Лиза, снова глянув на Риту, примирительно произнесла:

– Ну, ведь по-разному бывает. Мало что ли случаев, когда детей нет, а семья есть?… Некоторые просто не могут иметь детей, вот и прячутся за всякие «чайлд-фри». Сами себе придумывают отговорку. Да и штамп в паспорте… Есть много примеров, когда люди и без штампа прекрасно обходятся. Я таких знаю.

Рита перестала делать вид, что читает, отложила книжку и села, скрестив руки и глядя, с подчеркнутым равнодушием, в потолок.

Но Лиля, кажется, в упор не замечала, что одной из присутствующих этот разговор неприятен, и гнула свою линию:

– Ну, Лиза, что ты такое говоришь? Ты же замужем. Что это за фокусы с гражданскими браками? Почему нужно жить без штампа? Без всяких обязательств? Вот что скажу: да не хочет он жениться, и все! Мужики, вообще, делают только то, что хотят! А не хотят – и не делают. И не женятся. А женщинам свобода не нужна, все хотят замуж, все хотят уверенности – хоть в чем-то! Хоть в том, что он ее с детьми из дома не попросит. Законная жена – есть законная жена! «Закон» – вот однокоренное слово. И закон на ее стороне.

Рита резко повернулась к мамочке-докладчице:

– Штамп тоже еще никого не удержал. И от штампа уходят – с песнями. И от законной жены, и от троих детей.

Лиля не планировала лезть в драку:

– Да разве я об этом. Конечно, уходят, гады. Я о другом: если с самого начала говорит тебе мужик про гражданский брак, про свободный союз и прочую хрень, понимай одно – он тупо не хочет на тебе жениться! Все!

Рита не сдавалась:

– А более сложные варианты вам в голову не приходили? Может, не у всех жизнь такая прямолинейная, как рельсы?

Лиля осталась при своем мнении, отмахнувшись от Риты:

– Все одно! Я хорошую поговорку в тему слышала: «Есть тысяча причин, чтобы что-то не делать, если не хочешь, и есть тысяча возможностей, чтобы сделать то, что хочешь». Весь вопрос-то в том, что хочет или нет. Вот так!

Лиза тоже слышала это изречение, она кивнула и процитировала:

– «Желание – это тысяча возможностей, нежелание – это тысяча причин».

Рита посмотрела на Лизу почти с сочувствием: ну не тебе бы тут отстаивать прописные истины… Не тебе, Лиза.

* * *

…Звучала тихая музыка. Официальная часть была закончена, и гости рассматривали экспозицию с бокалами в руках.

Рита стояла возле многомерной компьютерной композиции интерьера международного пресс-центра. Она почти «заблудилась», гуляя по его виртуальным этажам, когда услышала мужской голос из-за спины:

– Как вам мое детище?

Рита обернулась и увидела красивого мужчину. Что-то в самое первое мгновение показалось ей чужеродным в его облике. И минуты не понадобилось, чтобы поняла, что лишнее: длинные волосы. К этому костюму и галстуку больше подошла бы стильная стрижка, а не эти вьющиеся патлы. Рита улыбнулась талантливому симпатяге:

– Я обратила внимание на фамилию автора. По-моему, вы… очень плодовиты. Здесь множество ваших детищ.

Молодой человек заигрывал с ней очень мило, не навязчиво, а… совещательно как-то:

– Знаете, все в этом мире от любви. К профессии, в том числе.

Она полюбовалась на его романтические кудри:

– Да вы романтик…

И вдруг он приподнял подбородок и со спокойным достоинством объявил:

– Нет, я не теоретик и не прожектер, я – мастер.

Рита почувствовала, что ей хочется продолжить с ним знакомство, поэтому сказала, как будто выбросила из окна веревочную лестницу: ну что, поднимешься?…

– Тогда отгадайте мое имя! – наклонила она голову, испытующе гладя на него.

Максим поднял бровь:

– Неужели?…

В этом вопросе тоже было больше одного слова: «Неужели ты хочешь со мной познакомиться? Неужели я тебе понравился? Неужели ты не такая неприступная, какой кажешься?…» И еще много «неужели».

Рита ответила на все:

– Конечно… Да…

…Возвращаясь памятью в тот вечер, Рита всегда запоздало припоминала: не только волнистая шевелюра была лишним штрихом в его элегантной привлекательности. По ее мнению, лишним было обручальное кольцо.

* * *

Цитирование банальностей стало последней каплей, переполнившей терпение Риты. Она кивнула Лизе, как бы ставя точку в дискуссии, встала и вышла за дверь, не хлопнув ею, но закрыв за собой довольно выразительно…

Лиза проводила ее взглядом, а потом сказала Лиле с едва заметным упреком:

– Не надо было, девочки, этот разговор заводить. Рита не замужем… Сложности какие-то…

Лиля не особо огорчилась по этому поводу:

– А… Ну, тогда, конечно… А потому что я правду сказала. Правду никто не любит.

Лиза встала со своей кровати, подошла к окну, задумчиво провела пальцами по стеклу:

– Да разная правда бывает…

Тут вступила давно молчавшая Василиса:

– Э, нет. Правда – всегда одна. Если кто-то на ней жениться не хочет… А она вон… уже сохраняться легла, все: не женится. Такого только измором брать. Или через суд.

Лиза сообщила собеседницам:

– А Рита как раз юрист. По авторским, правда, правам.

Офицерша Лиля неожиданно развеселилась от этого известия:

– Ну вот, и очень удачно! Она этому «автору» своего детеныша живо свои права разъяснит! Если он, конечно, не женат.

Василиса, скептически покачала головой, поддерживая Лилю:

– Вот-вот. А я вам говорю: семью надо в ЗАГСе регистрировать, а не в суде. Под конвоем. Не выход это…

* * *

Сергей Стрельцов, не особенно выделяясь в своей белой каске в группе одетых в такие же каски итальянских поставщиков спецмонтажного оборудования, вел делегацию по объекту. Их целью был громадный вырытый котлован, уже кое-где оснащенный арматурой и прочими вспомогательными деталями: трубами, бетонными колодцами… Главный инженер, показывая объект, жестикулировал не хуже итальянцев и говорил очень громко, как говорят с иностранцами не владеющие языками люди:

– Это, конечно, только начальная стадия, но общие представления о масштабах уже можно будет получить. Международный торговый центр…

Окинув проницательным взглядом вежливо слушающих, но явно ничего не понимающих итальянцев, главный инженер обернулся и окликнул стройную красивую девушку, которая робко примеривалась, как же ей переступить в таких красивых светлых замшевых сапожках по шатким мосткам через снежную кашу:

– Женечка! Ну, где вы там потерялись? Нужна ваша помощь.

Жестами указывая потомкам Ромула и Рема дорогу к котловану, он отвернулся от нерешительно топчущейся Жени, нисколько не сомневаясь, что она тотчас выполнит его распоряжение. Но девушка никак не могла выбрать оптимальную траекторию движения через лужу…

Только Сергей понял, что Жене до слез не хочется пачкать изящную и, видимо, дорогую обувь. Он выбрался из начальственной толпы, вернулся к озябшей Жене и сказал девушке вполголоса:

– А ну-ка… Позволите?

Она не успела ни сообразить, ни ответить, как он легко подхватил девушку на руки и перенес ее через непроходимую снежную кашу. Пока нес, инвесторы, которым явно не удавалось найти общего языка ни с громогласным инженером, ни с басовитым, но тоже по-русски, прорабом, с удовольствием отвлеклись на непривычное зрелище. «Уно моменто» – и импульсивные итальянцы разразились аплодисментами: красивый жест, не менее красивые ноги у синьориты переводчицы «Чени»…

Женя, с заметным удовольствием расположившаяся на руках у Стрельцова, покрылась румянцем, отнюдь не от мороза:

– Ну что вы, Сергей Анатольевич, неудобно…

Стрельцов ответил, слегка подбросив ее вверх, как подбрасывают ношу, чтобы она уплотнилась:

– Ну, держись крепче, если неудобно…

И всего-то десять шагов сделал Сергей со своим симпатичным грузом. А уже прораб Петрович осерчал. В сторону сказал, ничего не понимающему итальянцу, но смолчать было труднее:

– Ты смотри, какая шустрая пигалица, ядрена кочерыжка. Оглянуться не успеешь, как она уже у него на шее окажется.

* * *

Именно в это мгновение Вера звонила своему мужу, но он не поднял трубку, которая осталась в бытовке. А телепатией Сергей Анатольевич не владел.

* * *

Рита стояла у окна в коридоре, смотрела на улицу, по которой шли только озабоченные люди. Она подумала: «Если бы у меня все было хорошо, сейчас по улицам ходили бы только улыбающиеся граждане…» Лиза подошла сзади незаметно и бесшумно. Рита окинула ее нарочито безразличным взглядом. Лиза заметила, конечно, что образовавшаяся было между ними теплота куда-то испарилась, но все равно заговорила с ней:

– Ты не обращай на них внимания, у нас у каждой своя судьба, своя правда. Двух одинаковых судеб не бывает…

Но Рите уже надоели эти благоглупости: «своя судьба… двух одинаковых…». Она перебила готовую и дальше проповедовать банальности Лизу:

– Что ты меня успокаиваешь, ты сама-то счастлива?

Лиза застенчиво улыбнулась:

– Знаешь, мне просто стыдно признаться, как я счастлива. Мы ведь с мужем семь лет без детей. Когда поженились, я сразу забеременела. Обрадовалась. А Максим был просто в панике, когда узнал, что я беременна…

На этих ее словах Рита медленно повернула голову, посмотрела на говорящую Лизу и нахмурилась: дежа вю… Она отвела глаза, чтобы ничем себя не выдать, а жена Максима продолжала. Говорила без своего обычного сусального благоразумия, без звучащей в каждом слове готовности согласиться с чьим-то мнением, лишь бы был вокруг мир и всеобщее благоденствие:

– Мне показалось, все его планы на жизнь рухнули в один миг, когда он узнал о ребенке! Думала – обрадуется, а его просто трясло. И эти вопли… «Диплом! Работа! Деньги! Квартира! Коляска! Пеленки! Отпуск!..» Я подумала: да ты же сам как ребенок! Нам ведь и было тогда: мне 21, ему 24… Ну вот. А потом… Я решила: больше не хочу видеть, как мой любимый истерит из-за ребенка…

Рита снова украдкой посмотрела на Лизу. Но Лиза уже снова улыбалась:

– Я все эти годы жила для него, мне так нравилось баловать его, заботиться о нем, любить его. Он приезжает усталый, замотанный с работы, даже поужинать нет сил, я его покрывалом в кресле укрою, принесу поднос к телевизору, смотрю на него и думаю, за что мне такое счастье? Он и в самом деле, как ребенок: смешной такой… Говорят, талантливый дизайнер. А я точно знаю: он просто не вырос, он на работе играет в свои конструкторы, кубики, трансформеры… Повезло. А зачем мне заставлять его становиться взрослым? Я люблю его таким, какой он есть.

Лиза глянула на потупившуюся Риту:

– Рита! Ты меня слушаешь?

Рита усмехнулась:

– Конечно, слушаю. Еще как. Я вся – внимание. А что теперь… Он решился, наконец… стать отцом?

Лиза кивнула и радостно объяснила Рите:

– Да! Вдруг что-то случилось, и он просто загорелся: «Знаешь, нам нужно укрепить нашу семью! Нам нужен маленький! Давай попробуем еще раз! Я уверен: получится! Я хочу стать отцом семейства! Я созрел!..»

Теперь с горьким пониманием покачала головой Рита:

– Да-да, созрел… Скажи, а когда именно это… что-то… случилось?

Лиза удивленно посмотрела на Риту:

– В каком смысле? Ну, наверное, год назад… Мы всерьез стали это обсуждать. Ну, и работать над этим вопросом… А почему ты спрашиваешь?

– Так… – Рита махнула рукой. – Просто думаю, как это бывает с другими. Твой долго не хотел ребенка. Мой… тянет с женитьбой.

Лиза, успокоительно положив руку на Ритино плечо, глазами показав на живот, сказала:

– Ну, сейчас-то все… должно как-то наладиться?…

Рита посмотрела на нее, как на привидение:

– Сейчас? Ничего я не знаю, что сейчас будет. Я, если честно, тоже надеялась. А вот теперь – не знаю. И вообще…

Оценив двусмысленность ситуации, Рита нервно рассмеялась:

– Дичь какая-то… С кем я это обсуждаю! – и она неопределенно пошевелила пальцами в воздухе, как будто подбирая слово.

Лиза с готовностью пришла на помощь:

– …с незнакомым, в общем, человеком? Да это понятно. Когда нужно выговориться, лучше с посторонним кем-то. Мы побудем тут вместе, вместе и переживем все, что нужно. А потом разойдемся по жизни… К своим друзьям, к своим мужьям. И никто не узнает, о чем мы тут думали, говорили… Так что… Не беспокойся, все нормально.

Лизин телефон зазвонил так не вовремя. Она сказала Рите «извини» и прошептала в трубку:

– Да, Максик, я… А все хорошо… Ну, у меня же девятый стол – это диета. И палата хорошая… Что? Да правда, нормально все… И соседки. Не понимаю. Никто не храпит, если ты об этом. И я серьезно… Пока.

Лиза с несколько недоуменным видом отключилась.

– Можно подумать, у меня есть выбор, – пожала она плечами. – Кстати, мне очень нравится наш палатный врач, Вера Михайловна. Очень чуткая. Сразу поняла, что я трусиха страшная. А ты не боишься, Рита?

Риту уже давно и явно тяготило это общение, но она сделала над собой усилие:

– Конечно, боюсь. Все боятся. И все рожают.

* * *

Из двери с надписью «Операционная» вышел усталый Бобровский, за ним, опустив голову, медсестра Света. У стены стоял мужчина, растеребивший на нитки повешенный на шею шарф. Он сделал нерешительный шаг навстречу Бобровскому, тот поднял на него холодные глаза…

– Мне очень жаль. Ребенка не спасли, – сказал Бобровский так леденяще спокойно, что Света попросту не узнала всегда такого интеллигентного, душевного с пациентками, такого доброго Владимира Николаевича.

Мужчина, издав какой-то хриплый клекот, внезапно закричал:

– Так и знал! Так я и знал! Не надо было сюда! Живодеры! Вы мне ответите!..

И замахнулся, чтобы ударить врача. Но Бобровский левой рукой перехватил и загнул за спину конечность папаши, а потом занес свою руку, чтобы ударить мужика… Очень ему, видимо, этого хотелось. Но Света резко вскрикнула, повисла на занесенной для удара руке, и это охладило пыл врача:

– Заткнись, урод! – прошипел Бобровский. – Не надо было эксперименты над женой ставить! Или тебя самого под водой рожали, Ихтиандр хренов?…

Отпустил его, вытер руку о свою хирургическую пижаму и ушел. Света побежала было следом, а потом вернулась и сказала «Ихтиандру»:

– Скажите спасибо, что он жену вам спас.

И только тогда мужик начал хлюпать носом. Посмотрел на свои дрожащие руки и сполз по стене на пол…

* * *

Подавленный Бобровский шел по коридору в сторону ординаторской. Его догнала Таня. Догнала и шла рядом, заглядывая сбоку вверх:

– Владимир Николаевич, я готова.

Врач еще не отошел от трагического случая в операционной, поэтому он лишь автоматически повторил то, что сказала Таня:

– Готова… Ну, молодец, что готова. Что у тебя?

Таня сразу потухла, как фонарик:

– Умгангс шпрехе. Разговорная лексика.

Бобровский нахмурился, потер виски:

– Ой, Татьяна, забыл совсем… Заработался… Пошли учиться… майне либен лерерин!

И вот уже снова заулыбалась Таня:

– Ой, так вы же неплохо говорите! И произношение…

* * *

После содержательной экскурсии на объект состоялся корпоративный обед с инвесторами, где итальянцы оттаяли настолько, что стали частично понимать реплики главного инженера. Сергей отошел чуть дальше, чтобы шум в помещении не был слышен в трубке. Он довольно давно увидел неотвеченный вызов жены, но перезвонить получилось только сейчас:

– Верочка, это я. Прости, не слышал звонка.

В это время вся компания дружно рассмеялась. Вера в трубке услышала среди мужских голосов звонкий женский смех, но решила не спрашивать Сергея ни о чем. Сергей почувствовал, что Верочка не знает, как воспринимать всеобщее ликование, идущее фоном к их разговору:

– Вера, обстановка не для разговоров, я тебя совсем не слышу. Перезвоню позже, хорошо?

Вера молча отключилась. Да, что-то в Сережиных планах пошло не так с самого утра, как он и предчувствовал. Отсюда эта торопливость, какая-то раздраженная вежливость. Вера, конечно, расстроилась…

* * *

Вера сидела за столом, просматривала истории болезни, делая пометки на календаре. Вошла бледная, усталая Наташа, упала на диван:

– Верочка, у нас еще вода есть? Холодненькой минералки! Я из горячего цеха.

Вера поднялась, открыла дверцу холодильника:

– Смотри-ка, действительно есть. Неожиданно как-то, среди зимы…

Наташа махнула рукой:

– Да это я сама покупала недавно, как почувствовала, что сегодня в родильном флешмоб случится.

Вера спокойно заметила:

– Там ежедневно флешмоб. В одном месте в одно время собираются люди и одновременно рожают.

Наташа, отпив из налитого Верой стакана добрую половину, отдышалась и сказала:

– Нет, не флешмоб, а аншлаг: четыре девочки и четыре парня, все столы заняты.

Вера удивленно пожала плечами:

– Ну и что? Обычная статистика.

Наташа даже поперхнулась остатками воды:

– Обычная?! Восемь новорожденных в течение часа? С промежутком в семь с половиной минут? Акушерки временами громче рожениц кричали… Там, как на конвейере, работали: потуги – схватки – младенец, и так восемь раз подряд! И что интересно: мальчик – девочка, мальчик – девочка. В такой вот строгой последовательности.

Вера, наконец, рассмеялась:

– Молодцы какие! Прямо олимпийская команда по синхронным родам!

Наташа встала, потянулась:

– Вот-вот. Бобровский примчался на помощь. И меня… мобилизовали. – Наташа хмыкнула на Верину шутку: – Ну да! Олимпийцы. Бобровский там на всякий случай остался. Вдруг еще кто-нибудь подтянется, для ровного счета.

– Ну, если Бобровский там, я спокойна.

– Когда уже я буду спокойна? Когда я успокоюсь, а, Вер? – Наташа вздохнула тяжелее, чем от усталости.

Вера посмотрела на нее искоса:

– Ну что, так и будешь вздыхать?

Наташа развела руками:

– А что еще остается?

А Вера раздумчиво сказала:

– Может, взять инициативу в свои руки?

* * *

…Вера и Сергей любили гулять по набережной в парке Горького.

Поздней осенью Вера начинала сильно переживать за уток, плавающих по городскому водоему, почти целиком замерзающему зимой, поэтому они часто, во все выходные, когда могли погулять вместе, запасались белым хлебом и шли в парк. Достав из объемной сумочки булку, они с Сергеем принимались кормить привыкших к угощениям водоплавающих. Недалеко бегали маленькие, лет пяти-шести, мальчик и девочка. Девчонка бойкая, крикливая, а мальчишка стеснительный и небыстрый. Девочка, заметив, что взрослые стали бросать в воду батон, бросила беготню с братом и стала наблюдать за Верой. Ее хватило минут на пять. После этого она подошла к Вере и решительно попросила:

– Тетенька, дайте мне булочку.

Вера сначала не расслышала просьбы ребенка:

– Что ты сказала, маленькая, что?

– Булочку хочу, пожалуйста! – громче повторила девочка.

Вера присела перед девочкой и достала из сумки глазированный сырок:

– Ешь, маленькая, ешь!

Однако девочка отрицательно помотала головой:

– Птичек кормить булочкой будем с Сережкой! А у чужих брать ничего нельзя. Мама говорит!

Вера протянула девочке булку. Та убежала, а Вера по-прежнему сидела на корточках, скрывая слезы.

– Ну, что ты, Вера, в самом деле! – Сергей помог жене подняться. – Все же в порядке: ребенок сыт, любит птиц, не сирота. Пойдем. Называется, с природой пообщались…

Дети докармливали птицам Верину булку, а по аллее к ним торопилась их молодая мама, в обеих руках неся по большому батону. Сергей обнял Веру за плечи, стал баюкать, нежно приговаривая:

– Все у нас с тобой будет. Обязательно. И вот такие разбойники – будут. Ты мне веришь?… И вместе с ними придем кормить этих нахальных уток, и скажем им: вот, дети, это историческое место…

И вдруг расхохотался. Теперь уже Вере захотелось его успокоить. Но не понадобилось – Сергей отсмеялся и сказал:

– Стареем, что ли, Вера Михайловна? Забыла, как ты мне ровно на этом месте сама предложение сделала, а? Помнишь: «Женись на мне, Сережа, а то меня в Белыничи распределят, и я там за тракториста выйду». А я тебе застенчиво так отвечаю: «Да, я согласен…» Оно уже историческое, это место! По-моему, и утки те же…

* * *

Вера улыбнулась своим воспоминаниям… Наташа, заметив мягкую улыбку Веры, сказала:

– Да… Ты права. Самой надо шевелиться. От Бобровского не дождешься. Это он с пациентками оперативный, – решительно оправила на талии халатик, полезла в сумочку за помадой. – Вот сейчас пойду и приглашу его на ужин!

На этих ее словах Бобровский и вошел в ординаторскую. Наташа не успела накрасить губы, но Вера, увидев настроение Бобровского, стала серьезной:

– Что случилось?

Бобровский устало сел на диван и закрыл лицо руками. Молчал пару секунд. Вздохнул:

– Еще в операционной… Ребенка спасти не удалось. Хороший, доношенный мальчишка. Если бы отец и мать не решили рожать дома, в ванне, все было бы нормально… И даже… Слишком поздно папаша вызвал «скорую». Самое обидное, что при всем этом присутствовала профессиональная акушерка.

У Веры Михайловны перехватило горло. Она взялась за него двумя руками, пытаясь проглотить комок…

– В результате ребенок умер, а ответственность за это никто не понесет. – Бобровский отнял ладони от лица. – Вот такие провалы у нас в законах.

* * *

Василиса, аккуратно очищая яблоко, завела в пятой палате новый разговор:

– Я по телевизору видела, что сейчас новая мода пошла – реборнов покупать.

Лиза кивнула:

– Да, я тоже в интернете видела. Реклама, в блогах обсуждают…

Всезнайка Лиля, обо всем имеющая мнение, на этот раз проявила неосведомленность:

– Что это – реборн?

Василиса пояснила:

– Кукла такая силиконовая – ребенок в натуральную величину, точная копия. Весит, как живой. И все подробности, как ты захочешь: ну, чтобы на тебя похож.

Лиля вздрогнула даже, а потом спросила:

– Подожди, а зачем это?

Лиза решила объяснить Лиле, что это такое, уже зная, что Василиса часто придает своим рассказам некоторую «желтизну». У Василисы была страсть к разным страшилкам, скандалам и сплетням. У Лизы – нет:

– Таких куколок себе покупают женщины, которые по какой-то причине не могут или не хотят рожать, а матерью себя почувствовать хотят. Вот заглянет кто-то в коляску, а младенец – на маму похож…

Лиля вдруг осенила себя крестным знамением:

– Спаси и сохрани.

Василиса, покивав согласно, все же задала риторический вопрос:

– И кто же, интересно, такую игрушку придумал?

Лиза пожала плечами:

– Спрос порождает предложение. Нашелся кто-то умный. И предприимчивый. Что-то в этом есть такое… Не знаю как сказать…

Василиса очень прозаически перебила ее:

– Они очень дорогие, эти реборны. Не всем по средствам. В общем, это забава только для состоятельных женщин.

Но Лиля суеверно повторила:

– Спаси и сохрани от такого… богатства.

А Лиза обняла животик:

– Да вот оно, богатство, девочки. Самое настоящее сокровище…

В палату вошла Вера Михайловна, сказала всем «Добрый вечер» и обратилась к Рите:

– Вы хотели в другую палату перевестись. Место одно освободилось в одиннадцатой. Переночуете, а утром… Или, если хотите, Елена Прокофьевна сейчас вам поможет перейти.

Вера Михайловна посмотрела на Риту испытующе.

Та сидела на кровати со своей вечной книжкой, какое-то мгновение раздумывая. Потом сказала:

– Да, Вера Михайловна, я сейчас перейду. Пойду, соберусь.

Вера кивнула и вышла, сказав только:

– Елену Прокофьевну я сейчас пришлю.

Всю эту сцену обычно деликатная Лиза пронаблюдала, не отводя от Риты глаз. Она бы начала разговор с Ритой прямо сейчас, но ее телефон зазвонил, возвещая прибытие посетителей…

* * *

В закутке для встреч Лиза нашла Максима и маму, сидящих с одинаково умильными лицами. Максим встал, чтобы, согнувшись вдвое, поцеловать ее в щеку. Они сели на диванчик, Лиза – спиной к проходу, сквозь который виден был общий коридор…

* * *

Рита сидела в палате как на иголках. Она поняла, что сейчас там, в этом маленьком уголке за поворотом, собралось все святое семейство. Ей так хотелось посмотреть на них, прибежавших к своей драгоценной булочке с начинкой, чтобы посюсюкать, чтобы сказать друг другу что-нибудь общеизвестное, но с такой задушевной интонацией, как будто это только что придумали они сами… Семья – ячейка общества… Дети – цветы жизни… На чужом несчастье счастья не построишь… А у кого оно, несчастье? У Лизы или у нее? Кто на чьем несчастье строительство затеял? Вера Михайловна на обходе так им и сказала: «Ваши дети – астрологические близнецы. И рожать будете вместе – плюс-минус один день».

Только у Лизы мальчик. У Риты – девочка.

Рита накрутила себя так, что, не дождавшись, когда придет за ее вещичками Прокофьевна, решительно направилась к закутку…

* * *

…Где Максим как раз в этот момент спрашивал Лизу:

– Ну, как вы там себя с Исаевым чувствуете?

При этом он нежно держал ее за руку. Если бы Лизина мама не задала вопрос…

– Максим, чего это ты так странно малыша называешь?

…он не повернул бы лицо на тридцать градусов к теще и не заметил бы Риту, проходившую по коридору. Но он заметил. Тещин вопрос мог вполне повиснуть в воздухе.

Будущий отец ответил как-то машинально: он, как зачарованный, не сводил взгляда с остановившейся в проходе Риты:

– Потому что Максим Максимович… Как Штирлиц… В смысле…

Рита прошествовала мимо, бросив на Максима испепеляющий взгляд. Максим поменялся в лице, но быстро взял себя в руки. Тут уж и Лиза заметила некоторое замешательство Максима, обернулась и… тоже увидела Риту.

В общем, Риту, в конце концов, увидели все. И узнали тоже все, включая маму Лизы. Как же, как же, социальный работник, ошибившийся адресом.

Мама немного нахмурилась, но ничего не сказала, только бросила взгляд на часы:

– Ну все, я пойду. Уже опаздываю. А вы тут… как хотите, Штирлицы.

Мама ушла, а Максим остался. Достал из красивого кожаного портфеля подарок Лизе на День влюбленных – хорошенький пакетик из дорогой кондитерской:

– Это тебе, Лиза…

Лиза покачала головой:

– А мне нельзя ничего такого, Максик. У меня анализы не очень, назначили строгую диету – стол номер девять.

Растерянный Максим решил замаскировать свое замешательство шуткой:

– Вот до чего дошли… Беременных столами кормят… А тут – пирожные…

Лиза встала:

– Ладно, Максик, я пойду.

Максим обхватил голову руками:

– Иди, маленькая. Иди… Я с тобой.

* * *

…Рита ходила по коридору, из ее глаз безостановочно катились слезы. Она не могла вернуться в пятую палату, не могла, даже для того, чтобы перенести свои вещи. Не хотелось отвечать на вопросы. Ни другим, ни себе.

* * *

Максим посмотрел вслед уходящей Лизе и сразу начал набирать номер телефона Риты. Та, как ни странно, ответила!..

– Рита! Рита!.. Не бросай трубку! Нам нужно встретиться, – что она ответила, он не понял, понял только, что плачет, горько, со всхлипами. Сердце защемило так, что он согнулся. – Нет, нет, нет, не плачь! Пожалуйста… Я очень прошу… Подойди, ну, сюда… Я здесь. Куда? Почему? Хорошо, да, да, я иду, моя родная…

Максим отключился и с силой ударил рукой по стене:

– Папа Карла, блин! Дубина потому что! – и побежал вниз по боковой лестнице…

… Рита проделала такой же путь, но с другой стороны: спустилась по боковой лестнице, миновала еще какой-то проход, большую стеклянную дверь. Вот он, приемный покой. У самых дверей, немного втянув голову в плечи, стоял Максим. На лице его застыла немного тревожная, жалкая улыбка… В руках – полупрозрачный пергаментный пакетик с разными пирожными.

Рита потеряла над собой контроль и почти побежала ему навстречу, но он кинулся к ней быстрей. Она обняла его за шею, откинулась, чтобы видеть глаза. А увидела, что по его щекам текут слезы…

– Рита, Рита… Ну, Рита…

Изо всех сил стукнула она его кулачком в плечо, а потом обняла еще крепче, крепче…

– Почему ты мне ничего не сказал? Почему так долго обманывал?…

Максим ласково погладил ее по голове, прошептал:

– Да я не хотел обманывать… Я просто жил, стараясь никому не приносить страданий. Как мог, так и жил.

Рита все вглядывалась в его лицо, стараясь понять: говорит правду? Лжет?

– Если бы ты мне сразу сказал, может, я не стала бы рожать этого ребенка, – сказала она. – Зачем надо было все так усложнять.

Максим отстранился:

– Именно этого я и боялся. Я бы этого аборта никогда себе не простил. И тебе тоже. Ведь я люблю тебя.

Рита отмахнулась:

– Лизу ты тоже любишь! – и, заметив какое-то движение с его стороны, сказала запальчиво, даже выставив вперед указательный палец: – Лучше молчи! Любишь! Жалеешь, бережешь!

И Максим не стал отрекаться:

– Ну да, жалею. И берегу, конечно. Один раз не пожалел, а теперь вот… Жалею. Но я тебя не брошу, Рита. Ты мне веришь?

Рита рассмеялась, но не весело, а горько:

– «Я тебя не брошу»… А я тебя? Я тебя не брошу теперь, как ты думаешь?! Как ты порваться хочешь на две части, такой умный и красивый, а?

Максим пожал плечами:

– Жизнь покажет. Придумаем что-нибудь. Будем решать проблемы по мере их поступления.

Рита махнула рукой:

– Это не ты сказал, это Лиза сказала. Она так говорит. Господи, вы с ней похожи! Я только сейчас поняла…

У Риты внезапно кончились силы. Она протянула руку к пакетику с пирожными:

– Это мне или?…

Максим просто отдал ей пакетик. Рита повернулась, чтобы уйти, но вместо этого снова обняла Максима. И поцеловала его очень нежно, очень горько.

* * *

За своим столом на посту сидела медсестра Таня, и только над ее столом была зажжена лампа во всем коридоре.

– Где вы ходите, Королькова? Вас в одиннадцатую палату перевели и постель перенесли, идите уже туда спать. Показать, где?

Рита кивнула. Таня довела ее до палаты, показала, где теперь была ее кровать. Она была уже расстелена заботливой Прокофьевной. Рите очень захотелось спать, очень. Но надо было забрать вещи. Надо было вернуться в пятую…

* * *

Рита молча, стараясь не шуршать, чтобы не будить Лилю и Василису, собирала вещи в пакеты. Лиза не спала и так же молча наблюдала за ее сборами. Потом спросила:

– Почему ты переходишь в другую палату?

Рита ответила ей просто, с удивлением заметив при этом, что не испытывает к Лизе ничего похожего на ревность:

– Так надо.

– Кому надо? – спросила Лиза.

Рита коротко глянула на нее и ничего не ответила.

Вот, все собрано: смена белья, моющие средства, книжки…

– Посижу на дорожку, – сказала она и, чтобы не сидеть без дела, по очереди нажала кнопки телефона, чтобы удалить из памяти запись «Максим». Готово. С телефонной памятью это сделать было просто.

Встала, взяла свои пожитки. Наверное, ей стало бы легче, если бы эта Булочка почувствовала что-нибудь похожее на то, что пережила она. Перед самым уходом Рита хотела сделать эффектный и непредсказуемый по далеко идущим последствиям жест: положить пакет с пирожными Максима на тумбочку Лизы.

…И не стала этого делать.

* * *

Проходя по коридору мимо сестринского поста, она остановилась возле Тани и протянула ей свой гламурный пакетик с пирожными:

– Возьмите, Таня, это вам…

Таня посмотрела на фирменный пакетик и спросила:

– Что за праздник?

Рита усмехнулась:

– День независимости.

Серьезная и начитанная Таня поправила:

– Он в июле. У нас третьего, в Америке – четвертого.

Рита даже не сделала попытку отшутиться:

– Значит, с прошедшим…

* * *

Вера сидела за столом с включенной настольной лампой. Звонок телефона, который она очень ждала, раздался все равно как-то вдруг. И с первого слова, с первого звука Вера поняла, о чем будет говорить муж:

– Не смогу за тобой сегодня заехать. У меня ужин с инвесторами.

Вера, уже накрутившая себя за целый день, с момента развеселого обеда, не готова была «съесть» еще и ужин с теми же инвесторами. Поэтому, конечно, завелась:

– Стихийно организованный или… спланированный? И почему раньше не предупредил?

Сергей разговаривал с Верой, сидя за столом визави с хорошенькой Женей:

– Вера, у нас сегодня очень напряженный день, постоянные переговоры. Я или отключался, или просто не отвечал. И знаешь, очень удачно все подписали…

– Ну, хорошо. А когда дома будешь? – чуть мягче спросила Вера.

– Я еще должен тут побыть. Мы – принимающая сторона, так положено по протоколу…

Женя, с бокалом шампанского, смотрела на него с улыбкой. Мужественный красавец Стрельцов очень нравился ей. Она поняла, что он разговаривает с женой, но это не слишком ее огорчило. Вечер только начался и начался прекрасно. К Жене подошел синьор Ванцетти и пригласил ее на танец. Женя поднялась («… мы – принимающая сторона…») и пошла, напоследок призывно глянув на Сергея…

* * *

– Верочка! Подожди! – вот это да, Веру догонял сам Владимир Николаевич Бобровский. – А твой строитель так и не освободился? Припозднились мы сегодня… Тяжелый день… Давай, я тебя подвезу.

Вера не стала отнекиваться, хотя они с Бобровским жили в разных районах города: вечером так холодно, пока еще подойдет маршрутка. Они сели в машину Бобровского, и Вера вдруг как-то внутренне напряглась: Владимир Николаевич бросил на нее такой взгляд – не то сочувствующий, не то?… Или показалось?

– Музыку включить? – спросил Бобровский негромко.

Вера пожала плечами. Зазвучал саксофон…

Они не сказали друг другу ни слова за те сорок минут, что были в пути. И слава богу, что Вера не умела читать мысли. Потому что Владимир Николаевич Бобровский несколько раз хотел развернуть машину в сторону своего дома. Но опущенные ресницы женщины, которая сидела с ним рядом, не позволили ему изменить маршрут.