… А кто-нибудь знает семью, в которой муж и жена никогда не ссорятся?

В это утро, обычное утро рабочего дня, Вера Михайловна и ее муж Сергей стояли в больничном дворе возле своей машины и молчали. По всему видно, они были в ссоре, причем затяжной: упрямое, почти осязаемое молчание хотелось раздвинуть руками, как тяжелый занавес. Вера при этом как будто чего-то ждала, вся ее поза говорила об этом: она была напряжена – в любую минуту могла повернуться и уйти, или наоборот – броситься мужу на шею… Тягостная пауза затянулась.

Женщины легче идут на примирение. Или на перемирие. Так или иначе, именно Вера Михайловна, глянув мельком на часы, сказала мужу первые после долгого молчания слова:

– Ладно, пойду. А то сейчас Бобровский подъедет… Его время. Не хочу ничего объяснять…

Сергею бы поцеловать ее в щеку, сесть за руль, да и уехать восвояси. Так нет, Стрельцов сразу «завелся», как будто только и ждал повода:

– А почему ты должна ему что-то объяснять? Он кто? Он всего лишь твой начальник. Заведующий отделением, а не заведующий твоей жизнью. Мне даже неприятно думать, что кто-то посторонний в курсе всех наших дел. Всех!

Вера Михайловна улыбнулась, впрочем, совершенно не искренне, и так же деланно пожала плечами: похожий обмен репликами происходил с удручающей периодичностью. Нет-нет, и Сергей расставит точки над подходящими буквами, нет-нет, да и вызверится на Бобровского. Привыкнуть к тому, что Бобровский входит в самый узкий круг Вериного общения, он никак не мог. Приходилось отбивать атаки:

– Сережа, он не только начальник, он друг. И так уж получается, что он в курсе. Не всех, но многих наших дел. По той простой причине, что некоторые наши дела нам не решить без помощи специалистов. А он, как раз, специалист. Хороший специалист.

Ее муж сразу отказался от дальнейшей дискуссии:

– Ну, ладно, Вера. Это уже запрещенный прием.

Вера посмотрела себе под ноги, а потом подняла на него свои ясные очи:

– Сережа, а почему ты говоришь так, как будто мы с тобой… боксеры. Я тебя на бой не вызывала, – и невольно оглянулась на шуршание шин, возвестившее о прибытии Бобровского. – Ну, вот…

Красивым полукругом объехав двор, машина Бобровского припарковалась на том месте, где обычно ставил свою машину начмед. Вера знала, что начмед свою машину недавно продал, а новую еще не купил. Вот Бобровский и «шакалил» потихоньку… Она как никогда была рада Владимиру Николаевичу. При посторонних Сергей вел себя всегда корректно, а это значит, он ее сейчас поцелует… «А вечером что-нибудь придумаем».

Сергей неприязненно окинул взором стального коня Бобровского. Да, машина была не новая, но Владимир Николаевич водителем был аккуратным… Бегал еще фольксваген, хоть куда, недаром «народная машина»…

– Явился, рефери на ринге… – сквозь зубы процедил Сергей. – Ладно, Вера, мне пора… Ну, я не знаю, что тебе сказать…

Вера Михайловна подсказала, на этот раз – совершенно искренне:

– Может быть, «прости»?

Но Сергей действительно был раздражен:

– Нет, правильно говорят: если женщина не права – извинись перед ней!

Вера Михайловна философски покачала головой:

– Все. Хорошо. Тогда ты меня прости, Сережа.

Но вот Сергей никак не мог успокоиться:

– Это не те слова, Вера!

Вера смотрела на мужа. Муж смотрел на Веру.

Лучше всего, если бы он сказал: «Я равнодушен к любой женщине, которая – не ты», а она бы ответила: «Я тебе верю, как самой себе. Твои долгие вечерние отсутствия понимаю, прощаю и благословляю. Потому что верю тебе».

Ничего этого не произошло.

Кроме того, из машины уже вышел Бобровский, и он уже шел к корпусу, каким-то шестым чувством догадавшись, что к Стрельцовым сейчас лучше не подходить.

Расстроенная Вера не могла уйти без реплики, под стук собственных каблуков.

– Тогда я не знаю, какие должны быть слова, – и, привстав на цыпочки, она окликнула Бобровского: – Владимир Николаевич! Подождите!..

Вера пошла, все ускоряясь, туда же, куда двигался и Бобровский, по пути вежливо кивнувший ее мужу…

Сергей несколько раз нервно хлопнул по капоту… и пошел к водительской дверце. Прежде чем сесть в машину, посмотрел вслед Вере. И та, как будто почувствовав его взгляд, остановилась и оглянулась, прежде чем скрыться в отделении. Глаза у нее были очень грустные…

* * *

Бобровский и Вера молча шли по коридору, слушая, как нервно постукивают Верины каблуки, пока Владимир Николаевич не спросил вполголоса, боясь показаться неделикатным.

– Что, поругались?

Вера невесело усмехнулась:

– Ну, я бы сказала – поссорились.

Ее старший коллега, немного споткнувшись на первом слове, произнес:

– Верочка… Рискую показаться бестактным. И не совсем имею право на советы. Но не надо провоцировать друг друга. Есть трудности, которые укрепляют семью, а есть те, которые разрушают. Я говорю банальности, но… я знаю, что говорю.

Вера в ответ промолчала. А Бобровский, заметив, что реакции не будет, тоже больше ничего не сказал.

* * *

Стрельцов ехал на работу. Зазвонил телефон, и первым желанием Сергея было не брать трубку: он точно знал, что это не Вера. И не потому, что на ее звонки мобильник должен был реагировать каким-то специальным рингтоном: все собеседники Стрельцова звонили ему одинаково. Он давно уже понял: на стройке не будет слышно ничего, кроме громкого, пронзительного, старомодного звонка.

Вера позвонить не могла по определению. Вера обиделась. А Сергей злился на нее, потому что… Вера была права.

Трель не смолкала. Сергей посмотрел на дисплей. А звонила как раз причина Вериной обиды…

– Да, я. Доброе утро. Хорошо, подожди меня на остановке.

* * *

Когда старательно бодрый Бобровский и сдержанно печальная Вера подошли к гардеробу, Владимир Николаевич пошутил:

– Ну, все: девочки налево, мальчики направо.

И, прямо скажем, не ожидал, что Верочка ответит импровизированным афоризмом:

– Чаще почему-то наоборот: мальчики – налево, но девочки – неправы.

Владимир Николаевич приостановился и внимательно посмотрел на Веру…

* * *

Стоящую на остановке Женю Сергей заметил издалека, посигналил ей фарами и проехал чуть вперед, чтобы девушка заскочила к нему в машину, не мешая движению троллейбусов. Вслед ей повернулись по меньшей мере четыре мужские головы. Еще бы: такие длинные ноги и такая грива волос, не умещающаяся под шапочкой, сами по себе заслуживали пристального мужского внимания, даже если бы не были дополнены пухлыми губками и веселыми глазками…

– Сергей Анатольевич, спасибо вам большое. Ой, у вас тепло как… Простите, проспала, – щебетала Женя, поудобнее усаживаясь на переднем сиденье. Сняла перчатки, протянула руки к печке, из которой струился теплый воздух.

Сергей не выказывал особого удовольствия от встречи с ней, говорил скорее для того, чтобы хоть что-то говорить:

– Счастливое время. Что значит беззаботная молодость, бессонные ночи. Можно только позавидовать.

Но Женя не заметила, что эта банальность – просто попытка заполнить чем-то тишину, и кокетливо посмотрела на Сергея:

– Зачем же завидовать? Вы ведь тоже можете…

Нет, эта девчонка явно балансировала на грани. Сергею не очень хотелось продолжать разговор в том же фривольном тоне:

– О чем ты, Женечка, я уже стар для этого.

Женя теперь смотрела на Сергея в зеркало:

– Наговариваете вы на себя, Сергей Анатольевич. Вы не старый, вы просто живете скучно. Дом-работа, работа-дом. От такой жизни даже мухи дохнут.

Сергей улыбнулся. Женя истолковала эту улыбку по-своему:

– Что, я права?

Стрельцов покачал головой:

– Нет, просто у меня фантазия богатая: так и вижу муху, которая разрывается между домом и работой… Работящая муха… Домовитая муха… Муха – хороший семьянин… Да. Знаешь, Женечка, в каждом возрасте свои ценности. Для тебя сейчас важно найти удовольствие, а для меня – смысл.

Женя скроила капризную гримаску:

– Сложно как-то. Смысл?… – девушка пожала плечами. Сергей посмотрел на ее безмятежный лоб и добавил:

– Потому что тебе еще рано об этом думать. Танцуй, пока молода.

* * *

Пара, прощавшаяся в приемном покое возле входа на территорию отделения, не была похожа на другие. Молодая женщина была грустна, хотя и спокойна. Ее высокий, спортивного вида муж смотрел на жену заискивающе, как-то снизу вверх, и был явно скован:

– Я позвоню, хорошо?

Женщина ответила отстраненно:

– Как хочешь. Вообще, недели две еще можешь смело не звонить.

Тут уж муж преодолел непонятное смущение и решился возразить:

– Настя, ты, конечно, извини, но…

Настя, выразительно прижав руку к груди и четко выговаривая слова, почти по слогам произнесла:

– Нет, Денис. Я тебя, конечно, уже не извиню. Время извинений прошло. Такое ощущение, что у тебя провалы в памяти. Жаль, я забыла решение суда дома. А то предъявила бы тебе официальный документ: мы – в разводе!

Денис не сдавался:

– Но я – законный отец нашего будущего ребенка! И имею право знать, как его дела! Я имею права встречаться с ним, приносить ему подарки, принимать участие в его воспитании!

Настя нервно рассмеялась:

– Деник, да не смеши ты меня!.. Какое-то прежде временное родительское рвение. И вообще… Ты считаешь, что педагогика – это твое?… Хотя: кто ж его знает?… Ты в своей жизни, пожалуй, только педагогом еще не был… Н-да. Все, пусти. Разрешаю звонить один раз в неделю. По пятницам.

Законный отец будущего ребенка даже руками развел от удивления:

– Дичь какая-то. Почему – по пятницам? Почему не по средам? А понедельник чем плох?

Женщине, очевидно, просто не терпелось избавиться от собеседника, поэтому она покладисто согласилась:

– Договорились. В четверг жду твоего звонка. Все, уходи. У меня отныне есть заботы посерьезнее тебя.

И удалилась в отделение.

Денис, посмотрев ей вслед, с силой засунул руки в карманы куртки и быстрым шагом ушел в противоположном направлении – на улицу…

* * *

Задумчивую Настю вела по коридору Прокофьевна, неся подмышкой комплект свежего белья. Окинув молодую женщину взглядом, старушка сказала:

– Халатик у тебя, дочка, очень теплый. А у нас топят хорошо. Скажи мужу, чтобы полегче какой принес.

Настя машинально кивнула:

– Скажу…

– Сюда тебе, – показала Прокофьевна. Руки у Насти были свободны, и она гостеприимно распахнула перед санитаркой дверь. Прокофьевна первой зашла в пустую палату, Настя за ней.

– А где все?

Прокофьвна, застилая койку чистым бельем, переспросила:

– Все?… Обедают. Обедает, то есть. Тут, кроме тебя, одна только девушка лежит, Алиса. Да, с такой соседкой не заскучаете и вдвоем!

Настя удивленно глянула на Прокофьевну:

– Да я, в общем, не веселиться сюда пришла…

Прокофьевна не возражала:

– Ясное дело, не в цирк. Да уж больно у нас день на день похож. А Алиса – девчонка хорошая! Сама увидишь… Алиса зовут, – повторила она с каким-то ей одной понятным значением.

Прокофьевна ушла, а Настя осталась. Но не успела разложить свои вещички, как санитарка вернулась и оповестила:

– Кушать иди! Еще не опоздала.

* * *

Настя вошла в столовую, поискала глазами свободное место. Ее внимание в тот же момент привлек веселый дружный смех за одним из столиков. В центре общего веселья была очень симпатичная молодая женщина, просто искрящаяся от улыбки…

Настя посмотрела на нее и как-то вдруг поняла, что это и есть любимица Прокофьевны Алиса… Она улыбнулась собственной догадливости, а может быть, заразившись на минуту весельем, царившим за чужим столиком, и села на свободное место.

И только начала аккуратно набирать ложкой кашу, как тут же пронзительно запиликал ее мобильник. Так и есть – ходячая иллюстрация к хрестоматийному роману Тургенева, «отцы и дети» в одном лице, отныне и навсегда бывший муж Денис…

Настя вложила в обращение все эмоции – раздражение, возмущение, усталость:

– Алло!

Выслушала, сделала паузу, на лице отразилась досада:

– Ты себе верен: и жить торопишься, и чувствовать спешишь. Ты ведь у нас, вообще – только себе и верен. Кстати, а по какому ты календарю живешь – индейцев майя?… Потому что сегодня – не четверг. Счастливо.

Дала отбой.

Попробовала кашку и едва заметно сморщилась. И тут же ей стало неудобно перед соседками по столику, и она оправдалась:

– Несолено.

Вздохнула и начала есть. И сама не заметила, как злые слезы начали капать из глаз прямо в несоленую кашу…

– Не пересоли, – осторожно, чтобы не обидеть Настю, сказала ей незнакомая мамочка-соседка. И улыбнулась Насте.

* * *

Наташа и Вера Михайловна в ординаторской стояли возле Вериного стола, как маршалы в ставке главнокомандующего: на столе бумаги, нервный свет настольной лампы, озабоченные лица… На самом деле, никакого напряга в работе не было, все шло установленным порядком. Только вот у Верочки дома были нелады, да и Наташа с «Дня защитника от Бобровского» пребывала не в духе.

– Власова уже сильно перехаживает, – информировала Наталья Сергеевна. – Или стимулировать будем, или Бобровский закомандует оперировать.

Вера спросила:

– А сама она как настроена?

Наташа одобрительно покачала головой в адрес мамочки Власовой:

– По-боевому! Сама ростом с веник, ребенок крупный, но нет – она будет сама рожать! А то – не состоится как женщина.

Наташа посмотрела на Веру и, в какой-то момент, будто улетела куда-то. Сказала вполголоса, не как коллеге, а как подруге:

– Вера, а я тоже иногда с таким ужасом думаю: не дай бог, а вдруг, и правда, – не состоюсь! Как женщина. Сердцу не прикажешь, и любовь зла, я все понимаю. Но как себя заставить – не любить? Ну, как?

Вера тоже вздохнула, вспомнив неудачное утро и затяжную ссору с мужем:

– Ты, Наташа, так говоришь, будто я – сама себе хозяйка. Вот поссорились… Вчера начали, продолжили сегодня с утра, и что? Каждую секунду на телефон смотрю: когда позвонит? А он не звонит! И ведь сердце не болит: как там я, например? Переживаю, не переживаю?… Жива, вообще?…

Женщины были настроены на одну волну, но каждая говорила все равно о своем, наболевшем.

Наташа погрозила кулачком, как ей казалось, Бобровскому, но Вера на автомате заметила, что в той стороне – только кастелянская и клизменная:

– Вот закручу ему назло с этим мальчишкой нахальным, пусть знает! Еще и замуж за него выйду – назло!

Вера даже переключилась и заулыбалась подруге:

– Саша – не нахальный мальчишка. Да и какой он мальчишка?… Он тебя младше на пару-тройку лет. С ним можно и не назло…

Наташа посмотрела так иронично, как только смогла, эмоции перехлестывали через край:

– Вера, вот твой Стрельцов или Бобровский – мужики. Ух! Мужики! Твой – просто мачо, мой… Хотя какой он, к черту – мой… А Саша – и высокий, и крепкий, но все же – мальчишка. Я его старше на четыре года, я узнавала: он ведь после армии в институт поступал. Но это – по паспорту. А по жизни…

– Но все-таки узнавала… – сложила руки на груди Вера, – это – прогресс…

Неожиданно в ординаторскую вошел Бобровский. Посмотрел на своих коллег орлом, особенно на сразу стушевавшуюся Наташу… К ней и обратился ласково:

– Наталья Сергеевна, вы мне сегодня ассистируете. Сразу после обхода. Ваш боди-арт, на всякий случай, тоже участвует.

Вера, не сумев удержаться, поправила начальника, который, как известно, всегда прав:

– Владимир Николаевич, боди-арт – это живопись по коже. Вы, все же, крупный специалист по немецкому языку, насколько мне известно. А вот то, что вы имели в виду, – это бодигард. Телохранитель.

Бобровский, услышав столь подробное объяснение, начал уже откровенно развлекаться:

– Вот-вот! Тонко подмечено! Это я про живопись по коже! Совсем недавно сошла с моей кожи роспись, оставленная вашим, Наталья Сергеевна, бодигардом.

Вера Михайловна сначала сдерживалась, а потом уж и рассмеялась… Вдохновленный ее весельем Бобровский уже резвился вовсю:

– Свет ведь не без добрых людей, – Прокофьевна, ангел наш, народными средствами свела-таки за четыре дня щедрый мазок, оставленный у меня под глазом одаренным не в меру передвижником в белом халате…

Наташа выразительно посмотрела на часы:

– Ну, все! У меня обход.

И, цокая каблуками, вышла из ординаторской – красивая, стройная, злая…

Бобровский сразу стал серьезным. Посмотрел вслед вышедшей Наташе:

– Верочка, давай-ка планы сверим…

Медсестра Таня зашла в седьмую палату, нашла глазами новенькую:

– Настя, на сегодня все процедуры для тебя закончены. Ложись и отдыхай. Результаты анализов завтра уже будут готовы, при обходе Вера Михайловна тебе все расскажет и объяснит.

Настя благодарно покивала ей:

– Спасибо. Я что-то и правда устала.

Таня поставила на стол мензурку с россыпью каких-то таблеток:

– Вот держи, это витамины. Тебе их нужно пить три раза в день. И попроси принести тебе фрукты, лучше яблоки и груши. Тебе сейчас особенно полезны гранаты.

– Да, да. Я позвоню маме.

Настя уже заняла положенное ей место, немного обжилась и даже попыталась подпилить ногти пилочкой, когда дверь открылась и вошла та самая, смешливая девушка из столовой: это, действительно, оказалась Алиса. Где она была все это время? Наверное, общалась с подругами в других палатах…

– Привет! – весело сказала она, поставив руки на бедра по обеим сторонам от высокого круглого животика.

– Здравствуйте, – спокойно ответила Настя.

Алиса была похожа на кинетическую бурю. Несмотря на задорный животик, двигалась быстро, ловко. За несколько минут своего пребывания в палате она успела сполоснуть чашку, причесаться, достать и убрать книжку, надеть новые носочки…

– Как тебя зовут? Ничего, что я сразу – на «ты»? – между делом дружелюбно спросила Алиса.

Настя одними губами улыбнулась шустрой Алисе:

– Ничего, нормально. Я Настя.

Но Алиса, занимая удобную послеобеденную позицию на кровати, очевидно, приготовилась к более оживленному общению:

– Меня – Алиса. А ты чего невеселая такая? Плохо себя чувствуешь?

– Врачи считают, что плохо, – не стала отрицать Настя, – а мне… никак, в общем.

Веселая Алиса посмотрела с недоумением:

– Ну что это – никак! Никак в нашем положении не должно быть. Тебе никак – малышу никак. Тебе хорошо – ему еще лучше.

Пожав плечами, Настя ответила уклончиво:

– Ну, значит, у меня есть причины, чтобы не веселиться.

По ее тону Алиса поняла, что форсировать сближение не стоит: Настя не расположена посвящать ее во все свои проблемы. Алиса решила взять коммуникативную паузу, встала и подошла к подоконнику, на котором лежали ее косметичка и еще какие-то мелочи. Что-то на улице привлекло ее внимание, она даже вытянула шею. И вдруг засмеялась в полный голос:

– Нет, ну ты глянь!.. Это же надо было придумать!

Настя встала и без особого интереса подошла к окну.

Прямо под окном стоял молодой человек и, с рабочим выражением лица, запускал радиоуправляемую модель вертолетика. Вертолетик летал, а к его хвосту было прицеплено большое, но легкое алое сердце из сверкающего на солнце целлофана… Вертолетик направленно летал на уровне именно их окон.

Однако зоркая Настя смотрела не на вертолет. Она увидела, что на приличном расстоянии от «пилота», буквально в укрытии – за углом соседнего корпуса, под деревом, – стоит ее бывший муж Денис. По всему видно, он сам увлекся зрелищем: смотрел за вертолетом со своей ясной мальчишеской улыбкой – это, и правда, было красиво… И все-таки Настя угрюмо развернулась и пошла обратно на свою койку.

Алиса еще полюбовалась на «вертолетчика», потом обернулась к Насте:

– Настя, да ведь это он нам аттракцион устроил. Твой муж, да?

Настя без улыбки ответила:

– Муж руководит полетами. Вон, возле дерева стоит, диспетчер.

Алиса, кажется, что-то поняла:

– А-а, провинился, видать…

– Алиса, мне сейчас не очень хочется это обсуждать, но чтобы не было каких-то непоняток, – Настя вздохнула, – мы с мужем развелись. Два месяца назад. И все его фокусы уже мимо кассы.

Настина соседка по палате, оказывается, тоже могла быть серьезной. Что-то прикинув, она произнесла неторопливо:

– Ну, извини. А кто это вас развел? Ты – беременная, два месяца назад это было тоже очень заметно… До исполнения ребенку трех лет по законодательству вас не должны были…

– Я сама подала на развод, – перебила Настя, – и смогла убедить судью. Мне пошли навстречу. Ты что, юрист?

Алиса покачала головой:

– Нет. Нет. Я просто иногда разговариваю с разными умными людьми…

Да Настя, кажется, не очень-то и стремилась уточнять, кто именно Алиса. Она просто кивнула головой и больше не проявляла к разговору никакого интереса.

Через стеклопакет не было слышно жужжания вертолетика, но сердечко все мелькало и мелькало за окном. А занавесить окно было нечем. Настя нервно достала телефон, нажала кнопку вызова, дождалась соединения.

– А может, хватит, Денис? Тебя с работы не уволят в очередной раз, пока ты тут развлекаешься?… А я – заинтересованное в алиментах лицо, вот и беспокоюсь. До связи.

Невольная свидетельница семейной сцены Алиса молчала, но было видно, что ей почему-то жаль незнакомого Деника.

Вертолетик сделал прощальный круг, и красное сердечко исчезло.

«Авиакатастрофа, – подумала Алиса, – типа инфаркт».

* * *

Сергей Стрельцов в своей нарядной белой каске, выгодно оттеняющей багровеющие под пронизывающим ветром уши, шел по объекту с переводчицей Женей. Она тоже совсем озябла: женственно поколачивала сапожком о сапожок, потирала руки в перчатках, прятала их в рукава…

Сергей прекрасно видел все это, и ему было жалко девчонку. Хочет быть красивой, хочет нравиться ему, может, еще кому-то… В ее возрасте хочется нравиться всему свету.

– Что – замерзла? – спросил Сергей. – Ничего, сейчас приедут, Петрович только что звонил.

Женя, немного согретая вниманием Стрельцова, сверкнула белозубой улыбкой и кокетливо заявила:

– Не страшно, Сергей Анатольевич, у меня сердце горячее! Я не Снегурочка!

Он улыбнулся в ответ:

– Вижу! Ты – Красная шапочка…

Поправив действительно красную шапочку, Женя рассмеялась:

– Сергей Анатольевич, а я, кстати, давно хотела спросить: почему у вас такие большие…

Сергей подыграл:

– Уши?

Переводчица захохотала и, уже совсем приплясывая от холода, пропела:

– Глаза!..

Прекрасно видя все ее маневры, Сергей обнял ее за плечи и сказал:

– Пойдем-ка в бытовку, Женя! Пока они приедут, ты уже будешь не Красная шапочка, а Синий носик… Вообще, что за манера у вас, молодых, одеваться? Ты знаешь, что девушкам мерзнуть вообще нельзя? У меня жена – гинеколог, вот она бы тебе сейчас все сказала про твое пальтишко, якобы зимнее…

– Что это вы меня смущаете, Сергей Анатольевич! Это вы нарочно?

«Уж тебя смутишь, пожалуй», – про себя подумал Сергей, а вслух сказал:

– Женя, смущаться-то зачем? Дело житейское! Греться пошли…

Сергей повел Женю в бытовку, еще раз оглянувшись на все еще пустой проезд: инвесторов видно не было.

* * *

Настя глянула на притихшую соседку: Алиса, кажется, заснула. Настя набрала номер на телефоне и вполголоса сказала:

– Мама, принеси мне завтра халатик сиреневый байковый. В этом жарко. И пару носочков белых.

Мама, конечно, не могла удержаться от вопросов. Пришлось отвечать…

– Был. Да. Что теперь об этом говорить? Пусть тебя это не беспокоит, мама. Все. Пока.

Видимо, все-таки повысила голос на мать. Потому что Алиса проснулась:

– Суровая ты девушка, Настя. Тебя, наверное, все слушаются, да?

Настя впервые улыбнулась от души:

– Попробовали бы не послушаться! Я воспитатель в детском саду.

Алиса уточнила:

– В яслях?

– Нет, что ты! Ясли – это для сильных духом. А я веду малышню от младшей группы до школы. С моими уже можно договариваться, это вам не «невменяшки» ясельные…

Соседка посмотрела на Настю с новым интересом:

– Что, любишь свою работу?

– Да. С детьми не соскучишься и не состаришься, если не захочешь… Я даже книгу хотела начать писать про детей, правда…

– Расскажи что-нибудь, – попросила Алиса, обрадованная, что Настя «заговорила».

Настя задумалась:

– Ну, книга – это сильно, конечно, но сборник баек получился бы… У меня один мальчишка был, Олежка, так он в четыре года вывел формулу товарно-денежных отношений, сам!

– Что, как Карл Маркс в молодые годы? – рассмеялась Алиса.

– Ага! Выстроил в песочнице гараж, почти капитальный: одна стенка из самой песочницы, перекрытия, площадка… Ну, молодец. А у других мальцов машины есть, а гаража – нет. И надо же, нашлась у одного денежка – мелочь, десять рублей… Но – капитал же! Он – к Олегу: «Продай гараж!» Тот скумекал: реальную цену платят, надо соглашаться. По рукам! И денежку эту в кармашек складывает. Я ему говорю: «Олег, что ты с этой денежкой делать будешь?» А он мне так солидно: «В магазин пойду. Печенья куплю».

Настя помолчала, вспоминая «Карла Маркса».

– Я одну девчонку спросила: «Соня, ты у мамы одна?» А она мне: «Нас двое – один внутри и я снаружи…», – Настя сама не заметила, как стала отвечать на Алисины вопросы. – Но это не я работу нашла, а наоборот, так получилось. Мне одно время надо было поближе к дому работать. Я пед институт закончила, в школе мест не было, а в садике нашлось…

Настя сделала паузу.

– Бабушка долго болела… В общем, все на нас с мамой было… – перебила сама себя. – Алиса, кстати, я не поняла, а где и с какими умными людьми ты разговариваешь?

– Да я со всякими разговариваю! – ответила общительная соседка. – Но умных больше попадается. Мне вообще со всеми интересно…

– А ты журналистка, наверное, – догадалась Настя.

– Нет, не совсем, – ответила Алиса. – Я закончила политехническую академию. А работаю, действительно, в газете и еще на радио: «Сити-FM», слышала?

«Впервые слышу», – хотела было ответить Настя, но сказала:

– Кажется, слышала, – а потом передумала и призналась: – я вообще не слушаю радио.

Алиса укоризненно кивнула:

– Обидно! Значит, ты просто не водишь машину. За рулем нас все слушают…

Настя и не отрицала:

– Я же говорю, у меня работа – во дворе! Мы на машине только на рынок ездили. Денис, наверное, слушает твое FM… А как же ты все совмещаешь?…

Беззаботно махнув рукой, Алиса пояснила:

– Днем – в газете. Ночью – на радио. На радио эфир два раза в неделю. Вот и успеваю. Меня ведь тоже работа сама нашла…

Алиса ехала по городу и слушала свою любимую станцию «Сити-FM». Хрипловатый веселый голос ди-джея проводил радиовикторину для водителей. Алиса старалась не пропускать такие викторины: это была не просто разминка ума, но и реальный шанс попасть на какое-нибудь интересное мероприятие – такие там были «эксклюзивные» призы. Ди-джей иногда просто… дразнился: задавал такие простые, такие детские вопросы, что ответа на них вот так, с бухты-барахты, найти было невозможно! Алиса ехала, вся обратившись в слух… Ага, вот она, заманка:

– Тот, кто правильно ответит на вопросы нашей блиц-викторины, получит эксклюзивный приз от «Сити– FM» – билет на концерт Хью Лори! Но придется несколько напрячь память: все вопросы – по Пушкину. То есть, в детстве мы все это знали! Вспоминайте и звоните на короткий номер 188, в студии работают пять операторов, вы обязательно дозвонитесь…

Алиса даже стукнула по рулю рукой от нетерпения:

– Ну, давай уже твой первый вопрос…

– Итак, первый вопрос, – послушался ди-джей, – «Сказка о попе и работнике его Балде». Где был заключен устный договор о найме: а) в трактире, б) на базаре, в) в интернете?

Быстро набрав короткий номер, Алиса сказала в трубку:

– Алло? На базаре!

– И это – правильный ответ! – играя ударениями в словах, радостно возопил ведущий, – он засчитан девушке…

Алиса услышала в эфире свой голос:

– Алисе!

– Оставайтесь на связи, Алиса. – Ди-джей набирал скорость речи, а Алиса сдерживала себя, чтобы синхронно не давить на газ. – Второй вопрос: Как звали жениха мертвой царевны, ну… пока она еще была жива: Гвидон, Руслан, Елисей?

– «И жених сыскался ей – королевич Елисей»! – процитировала Алиса.

Ди-джей радовался совершенно искренне: не так часто встречаются такие активные слушатели. Да и соображалистые, кстати!

– Браво, Алиса! Вы не учительница русского языка?

Выруливая в сплошном потоке машин, Алиса диктовала в микрофон наушника:

– Я инженер-электроник, но занимаюсь журналистикой. И очень люблю Хью Лори!

– Вы мне нравитесь, Алиса… – заявил ди-джей и закричал с новой силой: – И мы продолжаем игру! Последний вопрос: Какую песню пела белка в «Сказке о царе Салтане»: «Во поле береза стояла». «Светит месяц, светит ясный» или «Во саду ли, в огороде»?

Подпрыгивая от нетерпения на сиденье водителя, Алиса проговорила:

– Белкина песня – «Во саду ли, в огороде»! Я могу процитировать, если хотите, первоисточник!

И тут же услышала свой голос в эфире, который звучал очень здорово – он и красивый, и «индивидуально окрашенный», и очень женственный:

– Ух-ху! – прокричал ди-джей. – Отличный результат! Во-первых, вы правы, во-вторых – вы единственная правы! В-третьих, я… могу похвастаться, что сам знаю наверняка только про попа: интернета при Пушкине еще не было!

– В общем, когда пришла за подарком, они поговорили со мной еще, и вдруг, раз – и предложили работу! Мне такая оперативность понравилась, и я согласилась, – закончила рассказ Алиса, – но из газеты не ушла!

– Да ты энерджайзер какой-то, – улыбнулась ей Настя.

Алиса не стала возражать:

– Ага! Я сангвиник, у меня энергия зашкаливает! Отсюда – высокое давление. Никогда, в общем, не мешало, вот только теперь надо беречься… А я беречься не привыкла!

Настя едва заметно нахмурилась:

– А мужу как твои ночные эфиры, нравятся?

Алиса как-то подбоченилась на кровати:

– Кстати, я на радио и с мужем познакомилась: он звукорежиссер. Так и говорит: «Слушал тебя, слушал и заслушался!»

Настя опустила глаза:

– У меня все наоборот. В смысле, гипотония. И меланхолик я по жизни…

– Нет, мне в меланхолию впадать некогда, – бодро сказала беременный энерджайзер Алиса, – просто реально: времени нет совсем! Я наоборот – донор оптимизма! На радио ко мне никто не приходит, а вот в газету – сколько угодно! И меланхолики тоже! И даже – особенно!.. Так что мы с тобой нашли друг друга! В смысле, меня они находят всегда…

* * *

В кабинет, где Алиса набирала текст на клавиатуре компьютера, раздался деликатный стук в дверь.

– Кам ин! – крикнула Алиса, не бросая работы.

Услышав странное приглашение, в комнату вошел печальный человек средних лет.

– Здравствуйте, это я вам звонил утром.

Алиса не стала отпираться:

– Да, я помню. Что-то хотите опубликовать. Садитесь, пожалуйста. Давайте материал…

Но посетитель не спешил доставать свое произведение, он хотел поговорить по душам:

– Вот, знаете… Говорят, что жизнь – как зебра полосатая, да?

Девушка круто развернулась на вертящемся стуле лицом к собеседнику и подтвердила с готовностью:

– Да-да!! Психологи считают, что главное – не перепутать полосы. И не бегать вдоль, – Алиса энергично протянула руку за флешкой или еще каким-то электронным носителем. Она не выносила долгих преамбул.

Печальный автор, напротив, хотел подробно поделиться наболевшим:

– Я не об этом. Я подозреваю… Вернее, сделал вывод, что моя жизнь – это совсем другой зверек.

Алиса, с терпеливой надеждой, предположила:

– Панда?

– Бурундук, – уныло объявил прихожанин. – Сам серенький, и три светлые полосочки…

Похоронив надежду быстро отделаться от зануды, подперев рукой щеку и всячески скрывая иронию, Алиса кротко произнесла:

– Вы знаете, это, конечно, очень интересно, но так можно очень далеко уйти в ассоциации. Давайте вернемся к реальной жизни. Что вы нам принесли для публикации?

– Я принес вам письмо. Оно… очень личное, – наконец раскололся невеселый пришелец.

Алиса была несколько удивлена:

– Неужели и адресовано – мне?

– Нет, – огорчился было автор, – то есть… Скорее – да. Вы его прочитайте. И опубликуйте, если сочтете возможным. Может быть… и она его прочтет.

– Давайте, – Алиса развернула листок, пробежала глазами. Посмотрела на мужчину. – Это же стихи…

– Правда?… – удивился посетитель. – Ну, значит, так получилось…

Журналистка, пробежав глазами по строчкам, едва заметно нахмурилась:

– Извините, вы кто по профессии?

Ответ удивил ее:

– Врач. Уролог.

– Ну, слава богу. Значит, реалист, как минимум.

– И как максимум тоже, – покачал головой печальный автор, – она потому и ушла от меня, что я реалист. Прагматик. Зануда!

– Если вы понимаете это, все не так уж безнадежно, – серьезно сказала Алиса.

Посетитель тяжело вздохнул:

– Вы опубликуйте это письмо. Она читает вашу газету. Прочитает – и все поймет. Она ведь не ожидает от меня этого. Вот.

– Видите ли… Это только мое мнение… – Алиса уже начала по правде жалеть мужика, – но, если вам такие поступки несвойственны, лучше их не совершать. Это… странно.

– Да ведь в каждом из нас сидит чудак, – с улыбкой проговорил автор, – только я своего в угол загнал, чтобы он мне жизнь строить не мешал. А она, наверное, чудака-то как раз и любила…

Алиса смотрела на него и не знала, чем утешить:

– Хорошо, я вас поняла. Хотя, я бы вам посоветовала не увлекаться… вот этим разделением себя на «я-зануда» и «он-чудак». Долго объяснять, почему…

Посетитель отмахнулся:

– Я знаю. В медике проходили, в программе по психиатрии…

– Ну и отлично, – согласилась Алиса. – Мы опубликуем ваши стихи. Мне они понравились, правда. Почему вы не написали, кому они посвящены? Она поймет?

Посетитель, уже вставая, подтвердил:

– Да, когда увидит подпись.

Алиса ознакомилась с текстом. Вот: подпись – «С. Маринин».

– Что ж… Достаточно популярный псевдоним. Раскрученный… – прокомментировала Алиса.

Уже от двери посетитель сказал:

– Ее зовут Марина. Вот и весь псевдоним. До свидания. И спасибо вам.

Он вышел. А Алиса прочитала негромко:

Пока Алиса рассказывала про талантливого зануду, брошенного женой, по коридору катила свою тележку Прокофьевна. На ее лице застыло странно-стоическое выражение. Она направлялась в палату, где лежали Настя и Алиса.

Настя выслушала историю Алисы и сказала:

– Да, я все поняла. Мой – именно чудак. Ты ведь на это намекала, да? Но я бы поменялась на зануду, хоть сейчас. Зануды женщинам не нравятся… А мой бывший – ну очень нравится. Они его просто рвут на части. Еще бы: красавец, байкер, спортсмен, еще и паркурщик!

– В смысле – паркуром занимается? – уточнила Алиса.

– Да, паркуется время от времени. Где – не знаю. И на здоровье!.. Только все это – уже без меня.

Алиса не успела откомментировать ее слова, как в диалог вступила подкатившая свой возок Прокофьевна:

– Это все тебе, Суворова. Помогай, давай, меня ведь еще столько же ждет, да еще и по разным адресам.

И начала сгружать какие-то пакеты, коробки с соком, упаковки. Настя посмотрела на все это богатство со скепсисом, сложила руки на груди и сказала:

– Ну и как мне все это принимать? Ведь моя фамилия – не Суворова. Больше – не Суворова, – и, обращаясь к Алисе, уточнила, – после развода я вернула девичью фамилию. Я – Арбузова. А чем, кстати, кончилась твоя история со стихами?

– Не знаю, – честно ответила Алиса, – не знаю.

…Наташа пришла из операционной, успела сказать Вере «… на одну минуточку», прилегла на диване в ординаторской и все, заснула!

Ее рука безвольно свесилась с дивана. Вера Михайловна взяла пачечку историй болезни и почти на цыпочках вышла. А Саша Сосновский, сидящий в кресле, тоже расслабился: они вместе с Наташей пришли с операции.

Когда Вера Михайловна вышла, Саша поднялся со своего места и тихо подошел к дивану. Встал рядом со спящей Наташей на одно колено и очень осторожно коснулся губами ее руки. На столике рядом тихо запиликал Наташин телефон. Выпавшая из реальности Наташа не замечала всего этого.

Саша так же осторожно встал и сел на прежнее место.

…И вовремя! Потому что в ординаторскую вошел Бобровский. А Наташа, не то услышав, не то почувствовав его приближение, ровненько села на диване и осторожно протерла подкрашенные глаза:

– Какой мне снился чудесный сон… Дельфины, представляете? Один подплыл ко мне и стал тыкаться рыльцем в руку. Такой милый. И верещит еще!.. Так ласково…

– Наташенька, думаю, это я тыкался рыльцем в телефон, который ты никак не хотела брать.

Наташа рассмеялась:

– Владимир Николаевич, ну зачем вы так – рыльце… Кого хотите спросите, у вас – не рыльце.

Сосновский подал голос, правда тихо:

– Рыльце – это когда в пуху.

Бобровский бросил зоркий взгляд на Сосновского:

– Саша, а ты чего тут – в виде дружинника присутствуешь? Полиция нравов? Сходи с Таней в главный корпус, посмотри, что нам из аппаратуры по заявке привезли. Заодно документы из приемной захватите.

Сосновский нехотя ушел. А Бобровский повернулся к Наташе, которая уже спустила ноги с дивана и на ощупь искала ногой вторую туфельку, не отводя взгляда от магнетических глаз Бобровского…

* * *

Вера Михайловна зашла в седьмую палату. Настя, как всегда, пребывала в ровном настроении, Алиса, как всегда, была несколько оживлена.

Пока Вера Михайловна меряла пульс у Насти, Алиса стояла у окна. Она первая и заметила какое-то шевеление внизу. Начала присматриваться… А присмотревшись, повела себя странно. Встала к окну спиной, широко развела руки, как бы охватывая подоконник. На самом деле она прятала от присутствующих нечто, происходящее за окном…

– Я бы посоветовала вам какие-то природные энергетики: киви, манго, авокадо… – рекомендовала Вера Михайловна Насте, – аллергии у вас, я так понимаю, нет.

Настя отрицательно покачала головой и уточнила:

– А мой ребенок мог унаследовать аллергию от отца? У него аллергия на цитрусовые.

– Нет, плацента защитит ребенка, аллергия – дело индивидуальное, – успокоила ее Вера Михайловна. – Надо как-то бодрее держаться, больше гулять… Хотя бы по коридору…

– А на улицу нам нельзя? – оживилась Алиса. – Хотя бы на полчасика…

Вера Михайловна отрицательно покачала головой:

– Исключено. А вдруг поскользнетесь? У нас между корпусами – безопасные подземные переходы. Чтобы передвигаться без приключений.

Сделала паузу, ободряюще посмотрела на Настю.

– Мы ведь с вами на следующей неделе уже будем рожать. Планируем во вторник. Хороший день…

– Да, не хотелось бы 8 Марта рожать, – Настя пыталась не показывать, как она волнуется. Вера Михайловна, впрочем, и без того видела, что у женщины нестабильное, тревожное настроение.

– Не будем!.. – успокоила она Настю. – Хотя мальчику 8 Марта родиться – хорошая примета: девушки будут любить!

Настя рассмеялась:

– Скорее всего, так и будет, и даже без 8 Марта. Он, видите ли, потомственный бабник.

Вера Михайловна округлила глаза, а потом рассмеялась. Только очень хорошо знающий Веру человек мог заметить, что «в каждой шутке – лишь доля шутки»:

– Да знаете, девочки… Все они – потомственные бабники. Фамилии только разные.

И встала, чтобы уйти.

Алиса удивленно протянула ей вслед:

– А как же я?

Вера Михайловна сокрушенно хлопнула себя по бедрам и вернулась от двери:

– Простите, что-то я отвлеклась…

* * *

По коридору отделения патологии разболтанной молодежной походкой шла, глядя в пол, высокая, кривоногая медсестра в пижаме, в шапочке, с серьезным лицом, закрытым полумаской. Руки, приподняв локти, она держала в карманах…

Прокофьевна неторопливо шла ей навстречу: тащила к лифту мешок с использованными пеленками. Мельком окинув медсестру взглядом, немного удивилась: лицо под маской показалось ей незнакомым. Или где-то она ее видела?…

Прокофьевна даже обернулась, прошептав ей вслед:

– Эк, не повезло девке, ноги-то… Практикантка, что ли? Или из гинекологии кто?…

Прокофьевна свернула к лифту, а «практикантка» – заглянула в палату, где лежала Настя. Но там еще Вера Михайловна осматривала Алису. Медсестра, набрав скорость, удалилась за ближайший угол…

* * *

В то время как Вера Михайловна вышла из Настиной палаты и зашла в следующую…

…«медсестра», выглянув из-за угла, стремительно пошла обратно. Мгновение – и вот она уже в палате Насти. Момент был выбран удачно: на высокую фигуру в белом они привычно не прореагировали. «Медсестра» деловито положила на тумбочку Алисы шоколадку, на тумбочку Насти – какую-то коробочку. И так же, не сбавляя темпа, ушла, растворилась, исчезла…

* * *

В ординаторской царила идиллия. Наташа и Бобровский мирно пили кофе. После недавнего мордобоя, учиненного Сосновским, как ни странно, их отношения стали почти дружескими.

Наташа, конечно, выдала себя с головой, но ей стало легче. Ну, чего ей, в конце концов, скрывать? Да, Владимир Николаевич Бобровский – мужчина ее мечты. Он свободен, ничью семью она не разрушает, а то, что не совладала с эмоциями, – так что ж? Слабая женщина!.. Наташа знала, с какой жалостью, с какой нежностью и заботой относится к своим пациенткам Бобровский. Кто будет спорить, что любовь – тоже болезнь? Хорошо, если не болезнь, то особое состояние. Почти как беременность.

Бобровский и в самом деле смотрел на Наташу несколько иначе. Она бы страшно удивилась, узнав, что ее прорвавшаяся страсть подействовала на Бобровского… седативно. И если он раньше заигрывал с красивой Наташей исключительно на инстинкте, просто потому, что он – мужчина, а она – красивая, то теперь принял решение: это больше не повторится. Оказалось, что к хорошенькой, жутко сексапильной, разумной и очень одаренной в профессиональном плане Наташе он равнодушен. Или, вернее, очень хорошо относится. И все!

Другое дело – тщательно скрываемое, но прорывающееся в самый неподходящий момент устойчивое влечение к Вере, с которым он безуспешно боролся все время, пока они работали вместе. Но это были «невидимые миру слезы» Бобровского. Наташа о них не догадывалась. А Вера? Если и да, то ничем себя не выдавала…

– Ну вот, теперь можно жить. Хорошо вы кофе варите, Владимир Николаевич. Даже я так не умею…

– Да я все хорошо делаю. Стараюсь, по крайней мере. Перфекционист. Это меня жена так обзывала. Ну, я же и от других требую стремления к совершенству. А это не всем нравится…

Наташа как-то неосознанно подобралась, села ровней:

– В какой области совершенства?

Бобровский усмехнулся:

– Лучше всего этот вопрос наш коллега Чехов Антон Палыч трактовал. Вот и я придерживаюсь примерно таких же принципов… Во всех, то есть, областях. Во всех! Похвалить тебя? Похвалю. Приближаешься. На работу ты опаздываешь хронически: это, конечно, определенная патология. Но на операции всегда собранная, суровая, эмоций – ноль. В операционной я бы даже не поручился, какого ты пола. И это хорошо. Это – правильно.

– А как насчет – за пределами операционной? – и ее голос мгновенно и непроизвольно стал хрипловато-мурлыкающим. Бобровский в ответ молчал и спокойно на нее смотрел. Ничего не говорил.

Впрочем, на свой вопрос Наташа уже получила исчерпывающий ответ: оба еще помнили инцидент с Сосновским. Она грустно рассмеялась…

…А вот и Сосновский пришел: очень быстро вбежал в дверь, тяжело дыша – явно спешил.

Отдал Бобровскому документы, как ординарец важное донесение. Тот взял пачку бумаг:

– Спасибо, Саша, за оперативность… – и, отставив допитую чашку, вышел из ординаторской.

Саша подозрительно и ревниво («Что тут было?») посмотрел на Наташу, но она почему-то была грустна.

* * *

Когда Вера Михайловна ушла из седьмой палаты, Алиса эффектным движением пригласила Настю выглянуть в окно. Нехотя Настя покинула свое место: надо же, Алису еще можно чем-то удивить… Конечно, повод был. Там, за окном, на дереве красовалась огромная растяжка: «Прости, родная!», украшенная длинными струями серебряного дождя, как слезами…

– А это что? – Настя, насмотревшись на уличную инсталляцию, растерянно вертела в руках коробочку, обнаруженную на тумбочке. Открыла… Так и есть, новое обручальное кольцо.

Алиса, разворачивая шоколадку, оставленную ей «медсестрой», сказала:

– Настя, как женщина, пережившая развод, утверждаю: он все же не безнадежен… Дай ему шанс! Он вот-вот станет взрослым! Возьмет ребенка на руки – и повзрослеет.

– Клоун!.. – отмахнулась Настя. – Отгадай с двух раз – где одежду взял? Да на личном обаянии, выпросил у медперсонала! Вот на это у него хватает и таланта, и настойчивости! С работы на работу порхает, все себя ищет, а вот какой-нибудь трюк отколоть – энтузиазма, хоть ложкой ешь.

Алиса кивнула на коробочку:

– Ну, хоть примерь…

Настя с тяжелым вздохом открыла коробку и достала кольцо.

– Старое твое принес? – спросила Алиса.

– Нет. У меня другое было… – ответила Настя, отрицательно покачав головой, и со стуком поставила коробочку на тумбочку. – Нет, ну сколько выдумки, сколько фантазии!.. Очень творческая натура.

Настя бросила на Алису быстрый взгляд и немного смущенно добавила:

– Во всех отношениях… Я любила его, очень. Прощала: за безделье, за тусовки, за отлучки… Только знаешь: однажды от его постоянных, бесконечных оправданий в виде выдумок и фантазий – меня начало мутить. И, как назло, оказалось, что это совпало с ранним токсикозом! Я-то думала – все, просто кончилось терпение, а оно – вон как! Решила разводиться и забеременела – одновременно.

Алиса с сожалением оглянулась на бьющийся на ветру, переливающийся плакатик и спросила:

– А сколько вы вместе прожили?

Настя подняла глаза к потолку:

– Без малого семь лет.

Алиса даже в ладоши хлопнула:

– Вот! Вот в чем дело-то! «Без малого» потому что. Был бы малый – глядишь, все хорошо было бы. А теперь-то он будет!

– Да перестань ты, честное слово, – прохладно заявила Настя. – Неужели вся эта бутафория может перевесить все его предыдущие подвиги? Между прочим, он не только сам инфантильный, он и меня тянул назад. Сколько раз у матери-пенсионерки я деньги занимала! И сколько раз не отдавала – он же без работы все время…

Алиса глянула в упор:

– Изменял?

– Измены? – Настя недолго думала над ответом. – Да ни в одной из них, честно скажу, я не уверена. Так, кому-нибудь голову закрутить, это он может. Нет, знаешь, что меня выводило из себя больше всего? То, что он – мальчишка! Нашалит и, как мальчишка, прибегает потом к мамочке – это ко мне. А мне детского сада и на работе хватает.

– Да что ты все – мальчишка да мальчишка. Чувствую себя как Остап Бендер, честное слово: кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень… В чем мальчишество?

– Самая страшная разновидность мальчишества, это когда взрослый мужик продолжает увлеченно играть в любимые игры, а семье предоставляет почетное право самой заботиться о себе. Это понятно?

– Это – понятно.

Настя посмотрела в окно: универсальный призыв «Прости, родная!» по-прежнему держался на дереве…

* * *

Сестра-хозяйка принимала передачи для мамочек, время от времени уточняя фамилии, номера палат… Денис тоже стоял в очереди. Ему было тяжело держать в руках вазон с цветком, который в народе называют «Женское счастье» – он был весь в цвету.

Прокофьевна, которая стояла рядом наготове со своей тележкой, увидев увесистый горшок, сильно разозлилась:

– Это еще что? Ты ж думай, молодой человек! Как я его довезу, положим, тебя не касается, а как его твоя жена примет, а? В голову не пришло, что беременным нельзя поднимать ничего, тяжелее веса своего ребенка? Зачем ты этот папоротник древовидный притаранил?

Денису не хотелось с бабкой ругаться, он и ответил миролюбиво:

– Это не папоротник, бабушка, это спатифиллум, «Женское счастье».

И это неожиданно смягчило старушкино сердце, она сказала ласково:

– Эх, ты… Зеленое насаждение принес, чтобы, значит, счастье было… А женское счастье – это муж хороший. Попроси разрешения у завотделением, сам сходи.

Денис отмахнулся от Прокофьевны:

– От цветка у нее настроение поднимется, а меня если увидит – прогонит… Отнесите, пожалуйста. Пусть потом в отделении останется, когда мы родим.

Прокофьевна кивнула сестре-хозяйке:

– Хоть и не положено – грузи!.. – повернулась к Денику: – От женского счастья никто еще не отказывался…

* * *

Вера Михайловна заполняла текущие бумаги после обхода. На одной из историй болезни она как-то надолго затормозила: то вперед пролистает, то назад заглянет.

– Ничего не понимаю. Вот здесь написано: партнерские роды. А подписи родильницы – нет. То есть, муж хочет, а она – против? Нет, надо как-то определяться.

– А кто это партизанит? – заглянула через плечо Веры Наташа.

– Муж Анастасии Суворовой, – и еще выше поднялись у Веры Михайловны брови, – бывший!..

Алиса сидела на Настиной кровати и читала ей стихи…

Настя выслушала, опустив глаза:

– Мы уже развелись.

Алиса искоса глянула на Настю:

– А Элизабет Тейлор дважды выходила замуж за одного и того же Ричарда Бартона.

– И оба раза – неудачно! – не сдавалась Настя. – В одну реку не входят дважды.

Алиса рассмеялась:

– Это в одну воронку не бьют снаряды! Да, что касается воронок… Есть поговорка смешная: «Замужем и воронка – жонка, а без мужа и княгиня загинет»!

– Народная мудрость очень подходит, когда нужно решить чужую проблему, – сказала Настя.

Алиса посмотрела внимательно на Настю, глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, и наконец выговорила.

– Настя. А я ведь не зря тебя с мужем мирю… И если бы не вот этот человечек, – она обняла свой смешной животик, – то не знаю, какие еще чудеса случились бы в стране Алисы…

И женщины начали смеяться…

* * *

Сергей подошел к своей машине, когда его окликнула Женя:

– Сергей Анатольевич!

Сергей обернулся. Необходимость битый день любезно улыбаться иностранцам, когда на душе скребли кошки и пронзительно не хватало Веры, вымотала его ужасно. И хорошенькая, но чрезвычайно настойчивая Женя тоже начинала напрягать: у Сергея было вполне старомодное отношение к распределению гендерных ролей. А Женя, вооруженная до зубов молодостью, красотой, смелостью… Это была даже не осада, а какой-то абордаж!..

Подойдя ближе, Женя наклонила головку к плечу и совершенно невинным тоном произнесла:

– Если вам не нравится сказка про Красную Шапочку, я могу рассказать другую. Я много их знаю…

Сергей, легонько положив ей руку на плечо, тоже ласково проговорил:

– Так, Женя. Во-первых, я думал, что ты уехала с господами инвесторами. Во-вторых… Да, я не люблю сказки. Особенно те, в которых кто-то зачем-то переоделся в бабушку, а потом еще кого-то съел. Не люблю хищников, даже сказочных. Садись, до метро подвезу.

* * *

…Алиса решилась на признание не сразу. И все-таки – решилась!

– Я-то замужем – в третий раз! Я дважды разводилась! Два развода – как нашивки за ранение! Так что, мы это проходили, плавали, знаем. От раза к разу все умнее становлюсь. Других вот учу!

И женщины начали смеяться. Внезапно их внимание привлек очень неприятный звук – царапающий, просто скрежет. Он – извне, с улицы…

Алиса смелее Насти, но и она струсила:

– Что это? Там же второй этаж!

Внезапно лицо Насти осветила какая-то догадка. Она осторожно встала с кровати и подошла к окну…

– Дурак какой! Дурак! Денис!.. А если разобьешься? – закричала она было, но тут же снизила голос, догадываясь, что через стеклопакет он не все услышит, а медсестра сейчас прибежит. – Ну, не дурак? Человек-Паук недобитый! Мне что, сироту рожать?

За окном, на узеньком бордюрчике стоял Денис, одной рукой он держался за подоконник, другой – за водосточную трубу.

Денис, и в самом деле ничего не слыша, широко улыбался и кричал:

– Настя! Настя! Будь моей женой!

По коридору катила свою тележку Прокофьевна. На ней было нагружено много мешков и мешочков, упаковок и пакетиков, а в середине красовался цветущий спатифиллум – «Женское счастье». Проезжая по длинному коридору мимо поста Тани, она кивнула на вазон:

– Вот, у нас в отделении потом будет стоять. Папашка сказал: пусть потом останется. И всем нам будет «Женское счастье»! – и пошла дальше, по-стариковски мечтая вслух: – Танюшка замуж выйдет. Верочка родит… Наталья глаза поширше откроет, свое счастье как-нибудь разглядит… Может, и я, старуха, еще порадуюсь… Женское-то счастье – оно разное.

Открыла нараспашку две створки дверей, ведущих в Настину палату, и торжественно ввезла цветок. Настя и Алиса отвлеклись от паркурщика Дениса, а через мгновение он уже стоял внизу, на асфальте и махал двумя руками своей Насте…

* * *

Вера Михайловна вышла из ординаторской и увидела на полу коридора гвоздичку шабо, задумчиво подняла ее… И тут же увидела следующую – чуть дальше. Подняла и ее, и пошла к следующей… Это было похоже на детскую игру в «казаки-разбойники»: она шла по «стрелкам» из гвоздик… Шла и пришла к закутку для посетителей. На лице ее отразились неловкость и досада: на диванчике сидел Саша Сосновский!

– Саша, извини! Думала, это мой муж сюрприз устроил. Его стиль… Очень любит сюрпризы.

Сосновский тоже был не на шутку удивлен, и не знал, как бы это смягчить. Вера Михайловна протягивала ему собранный букет гвоздик, а он отводил руку и частил скороговоркой:

– Вера Михайловна, возьмите, пожалуйста. Это я ерунду какую-то придумал. На миллион алых роз денег не хватило, а она со мной уже неделю не разговаривает. Я хотел ей 8 Марта досрочное устроить… И вот – опять Акела промахнулся…

Вера Михайловна погладила Сашу по голове – такой он был несчастный и влюбленный:

– Акела, милый! Держись! И… держи.

Она отдала цветы. И повернулась, чтобы уйти.

…В освещенном проеме коридора было видно, как идут с работы, оживленно что-то обсуждая, Бобровский и Наташа. Саша видел это и Вера Михайловна – тоже…

– А ведь мог и Бобровский пройтись, цветочки собрать, чтоб мусору не было, – мрачновато пошутил Саша, – хорош бы я тут был…

– Пошли, Саша? – позвала Вера, уверенная, что домой поедет одна, на общественном транспорте. – Тебе в какую сторону?

– Я в приемном покое сегодня дежурю, – ответил Саша, снова садясь на диванчик. – До завтра, Вера Михайловна.

– Пока!..

* * *

…Вера Михайловна вышла на крыльцо. И первое, что она увидела, была растяжка с «дождиком-слезами»: «Прости, родная!»

Прямо под ней стояла машина ее мужа Сергея и, соответственно, сам Сергей, который сразу начал движение к Вере.

Когда они встретились, им уже не надо было ничего говорить. Все уже было сказано шуршащим над их головами серебряным дождем из покаянных слов. И какая разница, кто был их автором?…