Ты уснула сама, словно путы распались, Отошла ты тихонько в Господень предел, До фигурки из мела внезапно умалясь… И пленял меня этот размученный мел! Труп всегда одинок! Ты шагнула к приступку, Где даже я, твой брат, Лишь пошил тебе юбку, дешевую юбку — Дорожный твой наряд. Что ни смерть, то убийство, прикрытое снами, Пускай убийцы нет… И в уходе любого, кто жил между нами, Повинен целый свет. Я убийц назову! Все убийцы похожи: Она, и он, и он!.. И я сам больше всех: хоть не сам я – но тоже… Я тоже обличен… Наши вины – кругом, но молчаньем покрыв их, Твердим, что это – рок! Так помолимся Богу, чтоб мертвых и живых От лиха уберег! Так боюсь, что томишься от голода, жажды, Что будет злая весть, Из-за гроба ко мне ты вернешься однажды И скажешь: «Дай поесть!» Что отвечу тогда? Есть ответы у неба, Моя же – немота. В целом свете уже не найти того хлеба, Чтоб ты была сыта. В ломовик погрузили, обыденно-ловки, Твой гроб, как просто кладь; И нелепицу эту, на грани издевки, Я должен был принять! Что сковала тебя летаргия, дремота, Я думал, хороня… Но ко гробу посунулся знающий кто-то И ободрил меня. Я дождался, и тронули нашу телегу… И заскрипела в зной. Ровно в полдень тебя увозили к ночлегу Под цокот ледяной! И остался я сам с этим солнцем и с фурой, Смотрел в колесный след… Здесь на свете сбеднело тщедушной фигурой — И умалился свет! И в тоску мою впрялось бессильное слово, Будто паучья нить: Я подумал, что нет человека такого, Без кого не прожить! При покойнике бдеть – горевать по-пустому! В пустом дому ты гость… Вместо глаз, вместо губ – зачернеть чернозему. Смерть смотрит прямо в кость! Ты сгниешь – это знаю, в темнотах безбытья Ты держишь крестный путь; Но к подземной Голгофе не смею ступить я, В ночлег твой заглянуть. Труп трезвеет – бескровный, роднящийся к доскам, И ни на грош – мечты! Или Бог пренебрег безымянным огрезком, Не знав, что это – Ты? Ты, летящий отсюда в далекие страны, О Господи, постой — И прижми к себе этот никем не желанный, Но верующий гной!